«Образы святости в произведениях Н.С. Лескова». Ирина Мелентьева

У нас в студии была кандидат филологических наук, доцент историко-филологического факультета Православного Свято-Тихоновского Гуманитарного университета Ирина Мелентьева.

Разговор шел об образах святости в произведениях Николая Семёновича Лескова, какие примеры праведности разных людей приводит писатель, что для него важно показать в отношениях между людьми и в отношениях людей с Богом. В первую очередь мы говорили о произведениях «Житие одной бабы», «На краю света» и «Гора».

Этой беседой мы продолжаем цикл программ об образах святости в русской литературе.

Первая беседа была с Ириной Мелентьевой об образах святых в древнерусских произведениях.

Вторая беседа была с протоиереем Павлом Карташевым об образах святости в «Капитанской дочке».

Третья беседа была с протоиереем Павлом Карташевым об образах святости в романе «Идиот».

Ведущая: Алла Митрофанова

---

А. Митрофанова

— Светлый вечер на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, продолжается наш цикл об образах святых в русской литературе и настал черед поговорить об авторе, который такую лепту колоссальную внес в развитие этой темы и о котором, как мне кажется, мы в «Светлом вечере» говорим гораздо реже, чем о других наших классиках. Совершенно незаслуженно. Совершенно. Причем мы такие не одни. Куда ни посмотри, везде Толстой, Достоевский, Чехов — в обязательном порядке, Пушкин, Лермонтов — в обязательном порядке. А вот Николай Лесков почему-то каким-то парадоксальным образом считается чуть ли не автором второго эшелона.

И. Мелентьева

— Даже третьего.

А. Митрофанова

— Даже третьего. Какой ужас. Мы будем сегодня это исправлять. Начнем сегодня это исправлять. Это автор во многом, конечно, не прочитанный, не распробованный, нерасчитанный — даже вот так, объединю два этих слова. Лескова очень важно расчитать. В нашей студии замечательная гостья, которая здесь уже не первый раз и, Бог даст, не последний — Ирина Евгеньевна Мелентьева, доцент Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, кандидат филологических наук. Здравствуйте, Ирина Евгеньевна.

И. Мелентьева

— Здравствуйте, Алла Сергеевна. Мне приятно, что вы меня опять пригласили.

А. Митрофанова

— Взаимно. Бесконечно это приятно, общаться с вами, и тем более на такие темы. И знаю, что для вас Лесков — сфера сугубого интереса.

И. Мелентьева

— Да.

А. Митрофанова

— Расскажите, как это началось.

И. Мелентьева

— Началось все с провала. Вот так вот. Началось все с пятого класса, когда я впервые прочитала рассказ «Левша», вернее, сказ и решила, что это ужасный писатель. Пишет плохо, непонятно, непонятно для чего, и какой-то сюжет безобразный. Потому что его просто нет. Ну и сам герой какой-то странный. И я помню, что я не могла ответить ни на один вопрос учителя в школе. Правда, меня как-то не спросили, но вот те вопросы, которые возникали в школе, были мимо, мимо моих ответов. И я решила, что это такой плохой писатель, что читать я его не буду. Правда, тут же я прочитала другой рассказ. И, по большому счету, я вернулась к чтению Лескова только в вузе. Как-то так получилось, я стала его читать по программе, и вдруг оказалось, что это такая красота, так невероятно прекрасно. Это, в общем-то, говорит о том, что произведения надо перечитывать, к ним надо возвращаться, и в разном возрасте ты увидишь разное, и это будет всегда интересно и хорошо. И я в тот момент писала диплом о Епифании Премудром, и мне показалось, что они просто родственники. Стиль плетения словес и стиль Лескова, они близки. И когда я закончила вуз, то поступила в аспирантуру, и моя диссертация была тема — между Лесковым и древнерусской литературой диалог.

А. Митрофанова

— О как.

И. Мелентьева

— Поэтому Лесков, конечно, для меня и прочитанный, и перечитанный, и любимый, и несколько собраний сочинений стоят дома, и какие-то разрозненные тома других собраний сочинений, и Лесков всегда со мной. Даже на даче у нас есть одиннадцатитомник.

А. Митрофанова

— На всякий случай.

И. Мелентьева

— Да, чтобы можно было протянуть руку и насладиться Лесковым. Поэтому, конечно, я что хочу сказать для тех, кто говорит, что Лесков там неинтересный, плохой, нудный, скучный, темный или, не дай Бог, не православный...

А. Митрофанова

— Ой, да ладно, даже такое говорят?

И. Мелентьева

— Да. Ну, на самом деле имеют на это право, потому что у Лескова было много загибов. И иногда это на самом деле даже неважно. Потому что он как человек, который, как он говорит, вырос в народе, человек из народа, он транслирует какие-то другие вещи, помимо даже своего желания. То есть он транслирует какую-то народную правду во многом. А народная правда, она связана с фольклором и с древнерусской литературой. И надо сказать, что как раз в тот момент, когда Лесков появился как писатель, древнерусская литература и фольклор стали интересными и русским читателям, и русским писателям. Например, вот такой важный момент, важный древнерусский текст, важное древнерусское житие, «Житие протопопа Аввакума», было опубликовано в самом начале 60-х годов. И с тех пор стало тем текстом, на который опираются очень многие писатели. Очень многие. Потому что сам текст необыкновенно яркий, глубокий, те события, которые происходят со Аввакумом, они отзываются фактически в каждом сердце. И вот вместе с этим интересом к старообрядчеству, к старообрядческим текстам, возникает в обществе интерес к древнерусской литературе вообще. И старообрядчество воспринимается как культура-посредник между современностью и Древней Русью. И поэтому очень большой интерес к тому, как живет это закрытое общество, которое, как кажется людям XIX века, сохранило в себе и черты средневековой жизни, черты святости, и все установки правильного христианства. Такая вот интересная штука.

А. Митрофанова

— Действительно, интересная. И у Лескова ведь свойства и древнерусской литературы мы можем обнаружить, и какие-то отсылы к культуре старообрядческой, безусловно, есть. Уже, как это сказать, вот самостоятельно, вот к старообрядчеству как к самостоятельной культуре. И при этом он писатель, очень мощно вписанный, простите за невольную тавтологию, в свое собственное время. Он плоть от плоти второй половины XIX века, давайте уж конкретизируем. Он современник всех наших великих, любимых и перечисленных уже, и к ним еще Тургенева надо добавить.

И. Мелентьева

— И Писемского, Григоровича, наверное, и там еще Гончарова.

А. Митрофанова

— Гончаров обязательно.

И. Мелентьева

— Островского.

А. Митрофанова

— Кстати, да, и Островский там же и вот весь этот пышный цвет золотого нашего века. И вот из них, из всех, я не знаю, может быть, вот Писемский менее читанный еще, чем Лесков. Вот как-то он...

И. Мелентьева

— А тогда он был одним из самых известных.

А. Митрофанова

— Ну это тогда.

И. Мелентьева

— А сейчас он такой вот из категории забытых писателей.

А. Митрофанова

— Вот в том-то все и дело. История, время часто все расставляют на свои места, и у меня ощущение, что сейчас как будто бы начинается время Лескова. Ну это, как знаете, ведь Баха забывали, Вивальди забывали, а потом заново открывали их ноты и теряли дар речи. И вот у меня ощущение, что приходит время Лескова. Все чаще слышу о нем, вижу интерес к нему, задают вопросы люди. И дай Бог, чтобы было так. Собственно, у меня-то в жизни тоже так получилось, что была детская травма, но она была связана с «Очарованным странником». Причем не с книжкой, а с экранизацией. Была я тоже примерно в пятом классе...

И. Мелентьева

— А вы сначала посмотрели фильм, а потом прочитали?

А. Митрофанова

— Фильм был вообще первым произведением, помимо «Левши». «Левшу» мы в школе читали, естественно, да, а вот и я увидела фильм «Очарованный странник» с Александром Михайловым в главной роли.

И. Мелентьева

— Прекрасным артистом.

А. Митрофанова

— Потрясающим артистом. Но подошла я, подключилась к семейному просмотру в тот момент, когда он находился в плену, и конскую щетину вживляли ему...

И. Мелентьева

— Подщетиненный.

А. Митрофанова

— В пятки. Со мной была истерика. Мне стало так страшно и так больно, понимаете, я физически испытала эту боль. И как он потом колченогий бежит, а ему больно, ведь ему же вживили, чтобы он не убежал никуда из этого плена-то его.

И. Мелентьева

— Да, да.

А. Митрофанова

— И вот он бежит, и ковыляет, и радуется, и бежит, и радуется, и бежит... И все. И, наверное, я не буду никогда пересматривать этот фильм. Никогда. У меня есть список книг, которые я никогда не буду перечитывать. Вот из этой же серии —ощущения, к которым не хочется возвращаться.

И. Мелентьева

— Индекс запрещенных книг.

А. Митрофанова

— Да, да. Там «Му-му», там «Девочка со спичками», там... что там? Там есть еще несколько таких вот — «Каштанка» там же, — произведений, которые... «Спать хочется». Мы с вами обсуждали перед нашей сегодняшней встречей уже непосредственно в эфире. Вот такие страшные вещи, испытания, которые достаточно пережить один раз. Мне, кстати, родители никогда не показывали, в связи с этим, «Белый Бим, Черное ухо».

И. Мелентьева

— Очень вот грустно, и обливаешься слезами, вот сколько ни смотришь, это правда. Это невозможно.

А. Митрофанова

— Да, как дальше с этим жить? Потому что посмотреть я посмотрю, а жить-то дальше с этим как? Как жить дальше с этим неизбывным горем? И вот родители просто меня, чтобы отгородить от этого неизбывного горя, они не показывали мне определенные фильмы. И «Чучело» мне, кстати, не показывали. И вот, понимаете, такая травма была связана с «Очарованным странником», что просто пришлось очень серьезные усилия предпринимать, чтобы ребенка успокоить. Вот такое интересное знакомство с Лесковым. Что он с нами делает.

И. Мелентьева

— А можно спросить, а потом как же вы рискнули прочитать? Или это опять же было в вузе, в списке литературы?

А. Митрофанова

— Это было в связи с необходимостью. И очень вам благодарна за мощнейший импульс к перечитыванию Лескова и к открытиям для сегодняшней нашей с вами встречи.

А. Митрофанова

— Светлый вечер на Радио ВЕРА продолжается. Напомню, что в нашей студии Ирина Евгеньевна Мелентьева, доцент Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, кандидат филологических наук. Мы говорим сегодня об образах святых в произведениях Николая Лескова, продолжая наш недельный цикл. И Ирина Евгеньевна, в нарушение традиций, хочет почему-то задать вопрос мне.

И. Мелентьева

— Да. Какое из произведений Лескова вам дорого больше всего?

А. Митрофанова

— На данный момент, наверное, их два. И оба, между прочим, благодаря нашей с вами сегодняшней встрече, стали для меня настоящим открытием. «Житие одной бабы».

И. Мелентьева

— 1863 год — самое начало творчества Лескова.

А. Митрофанова

— Да. Пронзительное, пронзительное совершенно повествование. И «На краю света».

И. Мелентьева

— «На краю света» — это 1875 год.

А. Митрофанова

— Вот, пожалуй, в моем личном рейтинге вот эти два произведения. И мне бы хотелось, наверное, с «Жития одной бабы» начать разговор. Не знаю, все ли слушатели в курсе, о чем эта повесть. Это повесть, как следует из названия, о нелегкой женской доле простой женщины, которая угораздила родиться на свет с тонкой внутренней организацией. Зовут ее Анастасия, Настя, как она там чаще всего фигурирует.

И. Мелентьева

— Символически.

А. Митрофанова

— Расскажите, почему символически.

И. Мелентьева

— Ну, Настя — героиня «Жития одной бабы», человек действительно очень тонкий, человек ранимый. И это героиня, которую надо воспринимать в контексте вопросов о женской судьбе 60-х годов. «Гроза» Островского.

А. Митрофанова

— Параллель так и возникает при чтении, конечно.

И. Мелентьева

— Да, это так и есть. Собственно, так и есть. То есть это некое такое продолжение рассказа о том, что может женщина. Русская женщина, да еще, ко всему прочему, русская крестьянка — то есть самое униженное существо на свете — может быть, более униженное только Муму, — если мы наступаем на больную мозоль. И героиня «Жития одной бабы», она песельница — то есть она прекрасно поет, она художник в этом смысле.

А. Митрофанова

— Она и вышивает прекрасно, в этом смысле она тоже художник.

И. Мелентьева

— Да, то есть это человек, который, наверное, если бы она родилась бы в другой семье, в другую эпоху, она была бы счастлива, встретила бы любимого человека. Но она крестьянка, и ее брат выдает ее замуж за не просто нелюбимого, а богатого дурачка. Еще и омерзительной наружности. Лесков там постарался его описать...

И. Мелентьева

— Да, отвратительный. Она красавица, а он чудовище, в самом конкретном смысле этого слова.

А. Митрофанова

— То есть с него льется пот и льется масло, которым он себя намазывает, чтобы волосы украсить каким-то образом.

И. Мелентьева

— Да, быть покрасивше.

А. Митрофанова

— И это все ужасно.

И. Мелентьева

— Это все ужасно. И она от него много терпит, и действительно жить с ним совершенно невозможно. И она встречает человека — тоже несчастного, тоже крестьянина, тоже песельника, и они друг друга полюбили. И, значит, решили сбежать. Сбежать в светлый мир, где нет крепостного права, где нет этих ужасных окружающих условий. Их ловят. Настя болеет, значит, их, ее и его заточают в тюрьму. У нее рождается ребенок, и ее психическое здоровье нарушается, она сходит с ума и становится такой кликушей деревенской. И ее отправляют как бы на такую реабилитацию к доброму, хорошему человеку. Его зовут Сила Крылушкин (или Крылу́шкин — иногда вот слышишь такое ударение), там она приходит в себя. И вот этот вот Сила, она является праведником, героем, рядом с которым тепло. Вот Лесков часто показывает праведников именно как героев, рядом с которыми тепло и хорошо — можно погреться, восстановиться, и любовь. И Настя приходит в себя, но затем она вынуждена вернуться опять же к себе в семью. И опять...

А. Митрофанова

— И все по-новому.

И. Мелентьева

— И в итоге она погибает, замерзнув на морозе. И много конкретики. Но, как всегда, вот эти пересказы, они, конечно...

А. Митрофанова

— Они ничего не дают, это очень важно читать.

И. Мелентьева

— Ничего не дают. Но надо, кстати, вот тоже понимать, что это произведение, которое такое не проходное для Лескова и не проходное для культуры этого времени. Так, например, Чехов в своем детстве слушал произведения Лескова из уст своих родителей — собирался кружок детей, значит, кто-то там занимался какой-то рукодельной работой, и отец читал. И совершенно очевидно, что вот это «Житие одной бабы» — это контекст позднего чеховского рассказа «В овраге», где есть праведница Липа, у которой убивают ее ребенка, но она поет, она жаворонок, она святая, и вот она вырывается из этого оврага. И вот эти связи, их тоже надо как-то так прослеживать. Вот и еще тоже очень такой важный момент. Житие бабы. Житие. И есть эта простая баба, опять же, как я скажу, как я уже говорила, униженное существо, самое униженное существо в мире, вдруг она оказывается героиней жития.

А. Митрофанова

— Можно было бы сказать жизнь, можно было бы сказать там как-то, не знаю, путь или что-то еще. Но Лесков, он в словах очень точен. У него вообще стилистически безупречные тексты. Он, работая с разными стилями, даже вот в «Житии одной бабы», он же меняет стиль повествования резко. Вот здесь он говорит просторечно, а здесь сразу — раз, и такая начинается там салонно-изысканная лексика, когда в жизни этой Насти и Силы Ивановича вторгается государство, скажем так, в лице чиновников, которые пришли просто разрушить их вот этот вот хрупкий, удивительный мир, сотканный на любви. Ну вот вторгаются чиновники: а ты тут лечишь людей, а есть ли у тебя лицензия? А он простой человек и святой человек.

И. Мелентьева

— Святой человек.

А. Митрофанова

— Он же там и умирает как святой. Он же вынужден потом поменять место жительства, в Курскую губернию он там переехал. Так там к нему еще больше людей стали приходить лечиться, к этому Силе Ивановичу. Удивительный, конечно, удивительный образ. И Лесков, он вот стиль меняет настолько... Иногда кино смотришь, и чувствуется прямо, режиссер, чтобы тебе по носу щелкнуть, вот так вот...

И. Мелентьева

— Монтаж.

А. Митрофанова

— Да, делает — раз, и: эй, зритель, проснись. И вот Лесков как будто бы то же самое делает — словами, своим стилем вот этим авторским. Поэтому то, что в названии вынесено слово «житие» — это глубоко, конечно, неслучайно. При том, что формально, с кем мы имеем дело? Женщина, изменившаяся своему мужу. Ведь и поди, что возрази. А тут раз тебе — и житие. И мы с вами, получается, в студии Радио ВЕРА сидим и оправдываем, получается, вот такой вот нехороший...

И. Мелентьева

— Пропагандируем, можно сказать.

А. Митрофанова

— Да, и даже, можно сказать, пропагандируем. Но...

И. Мелентьева

— Это такой вариант «Бедной Лизы» Карамзина. И вот это «и крестьянки любить умеют» из «Бедной Лизы», совершенно очевидно отзывается в «Житии одной бабы». Любовь в разных видах, да, вот она присутствует здесь.

А. Митрофанова

— Там есть удивительный пример того, как могут быть счастливы в крестьянской семье муж и жена, когда эта семья действительно создается по любви. Помните, там семья кузнеца? Они друг друга и подколоть могут, и подсмеяться, и там что-то, и живут они очень бедно, и денег у них не хватает, и детки у них семеро по лавкам. А такая любовь между ними, и так описана вот эта вот жена кузнеца, и так все гости приходят к ним и не нарадуются на нее: какая баба! Как она и на место может поставить, и приголубить, и приласкать, и обогреть, и накормить из ничего. Все может. И вот и так она к своему мужу привязана, и так она его любит, и так он любит и уважает ее. И вот это ведь тоже про святость.

И. Мелентьева

— Конечно. И интересно, как это сочетается с тем, как Лесков несколько боролся, сильно боролся с так называемыми любовными сюжетами, которые господствовали. Вот у него есть такая статья о русской святости, и вот там он говорит, почему нужно обращать свое внимание — и читательское, и писательское, — к житиям. Потому что уже надоели эти сюжеты: «влюбился — застрелился», «женился — застрелился» — ну вот эта вот как бы какая-то такая простенькая любовная история. И что есть гораздо более важные сюжеты и гораздо более важные темы. Причем это не отменяет «Жития одной бабы» и не отменяет любви ни в каком виде, но просто это не может быть вот смыслом жизни вот на каком-то таком мелком, мелком уровне. То есть если семья, так пусть как Филимон и Бавкида, то есть пусть это будет все по-серьезному и настоящая идиллия такая мощная. Если это любовь, так пусть она будет такая, что вот она испепелит все абсолютно. И чтобы за этим стояло еще нечто, еще нечто. Вот я думаю, что можно перейти уже к какому-нибудь другому произведению.

А. Митрофанова

— Думаете? А мне бы хотелось...

И. Мелентьева

— Да, давайте.

А. Митрофанова

— Еще немножечко побыть в этом тексте «Житие одной бабы» и действительно вернуться к той мысли, о которой вы сказали, что у Лескова люди святые — это те, рядом с которыми очень тепло. Вот этот вот Сила Иванович, он же ведь человек с непонятным прошлым. И про него всякое разное говорили, и вполне возможно, про него наговаривали из зависти или из желания оклеветать, чтобы выгородить себя или что-то еще. Это человек, который яко посуху прошел через все эти бури, бушевавшие вокруг него.

И. Мелентьева

— И как будто они его не коснулись.

А. Митрофанова

— Да. И он выстроил жизнь, полную любви. И вот опять же, снова и снова приходим к словам преподобного Серафима Саровского: «Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся». И к нему приходят вот такие израненные, изломанные люди, как Настя, и они становятся живыми. Рядом с таким человеком, как Сила Ивановича, человек другой оживает, как бы он ни заболел и чем бы он ни заболел.

И. Мелентьева

— То есть такая оранжерея любви.

А. Митрофанова

— Да, точно. Как вы хорошо сказали, я прямо сейчас себе запишу. Оранжерея любви. Да, здорово, здорово.

И. Мелентьева

— И где выживают даже самые нежные цветы. А как раз самые нежные цветы самые красивые и есть.

А. Митрофанова

— Это правда.

И. Мелентьева

— Хрупкие.

А. Митрофанова

— Хрупкие, да.

И. Мелентьева

— Да, и беззащитные вот эти, которые нуждаются в особой такой заботе.

А. Митрофанова

— И такая оранжерея любви у Лескова есть в других произведениях тоже.

И. Мелентьева

— Да.

А. Митрофанова

— Давайте. К чему хотите перейти? Я к «На краю света».

И. Мелентьева

— «На краю света» как мой самый любимый текст.

А. Митрофанова

— Вот как? Расскажите о нем, пожалуйста.

И. Мелентьева

— Ну этот текст, во-первых, он рассказ. Жанр его — рассказ. Но это огромный рассказ. И это свойственно Лескову. Вот он пишет рассказ, но, видимо, не может остановиться. Его же очень часто упрекали за такую избыточность, что он якобы не чувствует некой меры. Ну видимо, вот его свойство — безмерность, но гармоничность в этой безмерности. Потом. Этот рассказ распадается на две части. Это рассказ, который принадлежит в творчестве Лескова к так называемым «рассказам кстати». Ну, все, наверное, со школьных времен знают, что такое рамочная композиция произведения.

А. Митрофанова

— Ой-ой-ой, это вот...

И. Мелентьева

— Ну, можно же, да? Когда, значит, ну, рассказ в рассказе, да? Есть внешний сюжет, есть внутренний сюжет, а у Лескова по-другому в «рассказах кстати». Читатель открывает текст, погружается в ситуацию, в которую вот как бы Лесков его погружает, очень уже туда внедряется, там начинает думать, а что же будет за сюжет, какой из героев будет главный и так далее. И вдруг это обрывается тем, что а не хотите ли, кстати, рассказ, вот — и идет речь вроде бы о чем-то другом...

А. Митрофанова

— О чем-то отстраненном.

И. Мелентьева

— Да, и вот это как раз в случае «На краю света». Там есть вот эта первая часть, так называемое искусствоведческое вступление, где идет спор о вере. Спор о вере и разговор о том, где лучше понимают Христа.

А. Митрофанова

— И миссионерствуют.

И. Мелентьева

— Да. А если ты хорошо понимаешь Христа, значит, все, у тебя правильная вера. И разговор заходит о том, что вот лучше всего католики или протестанты, или там еще где-то, и все это происходит в доме у одного из архиереев. Он сидит, слушает, не сильно включается в рассказ, но его пытаются задирать те, кто этот разговор затевает. И архиерей улыбается и говорит, что спорить он не будет, но будет беседовать. И достает альбом, в котором представлено много изображений Господа, и все это изображения из западноевропейского искусства, где как раз Господь представлен в таком телесном своем образе. Очень хорошо, очень красиво, великой кистью, великим резцом и так далее и так далее. И мы, читатели, вместе с героями вступления, мы погружаемся в этот самый альбом.

А. Митрофанова

— Сейчас буквально на несколько минут прервемся, сделаем небольшую паузу и вернемся к разговору о рассказе Лескова или повести — рассказ так рассказ, — «На краю света». Напомню, друзья, что в нашей студии Ирина Евгеньевна Мелентьева, доцент православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, кандидат филологических наук. Я Алла Митрофанова. Оставайтесь с нами.

А. Митрофанова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается, дорогие друзья. Продолжается и наш цикл разговоров об образах святых в русской литературе. И сегодня с Ириной Евгеньевной Мелентьевой, доцентом православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, кандидатом филологических наук, мы говорим о Николае Лескове и его героях, которых можно совершенно спокойно и с полным правом вписать вот в эту галерею святых. Святые люди, святые люди в нашей литературе, образы их. И говорим мы сейчас о рассказе, который называется «На краю света», и Ирина Евгеньевна нам напоминает его сюжет. Сюжет его многосоставен, скажем так, и, в общем-то, я насчитала там три образа, которые, с моей точки зрения, вполне могут быть названы святыми. Ну первый — это вот человек как раз архиерей, уже упомянутый вами, сидящий в вольтеровском креслице, и ноги его прикрыты пледом, поскольку, когда он был в своих миссионерских походах, когда он поехал просвещать зырян...

И. Мелентьева

— Нет, не зырян. Там неизвестно кого. Там есть другой миссионер из зырян как раз, вот он противопоставляется.

А. Митрофанова

— Точно, да. Мы не знаем, кого он там поехал, там Лесков очень хитро умалчивает, о каком народе идет речь, мы только знаем, что это северные земли.

И. Мелентьева

— В литературоведении говорят, что это обобщение.

А. Митрофанова

— Обобщение, хорошо. Поехал просвещать непросвещенный народ и попал в страшную бурю, в ситуацию, в результате которой он на всю жизнь остался...

И. Мелентьева

— С обмороженными ногами.

А. Митрофанова

— С обмороженными ногами и, в общем-то, инвалидом. То есть он продолжает служить, но вот он был тогда молодым человеком, и вот теперь он уже в преклонном возрасте, и вот это вот наследие со смирением носит. И с благодарностью к Господу вспоминает, как с ним случилось это самое обморожение. И, собственно, вот эту историю, кстати, рассказывает.

И. Мелентьева

— Кстати. Историю кстати.

А. Митрофанова

— Продолжайте, пожалуйста.

И. Мелентьева

— И история эта связана с тем, кто лучше понимает Христа и где Он лучше проявляется. И вот архиерей рассказывает, действительно, о своих молодых годах, о том, как он вместе с одним из опытных миссионеров, но который не соглашался насильно крестить язычников, все-таки посещают этих язычников из, действительно, каких-то народов Севера. И что с ними происходит? Лесков вообще, ему свойственны парадоксы. Так, например, у него есть такой рассказ «Некрещенный поп». Ну, невозможно. Правда же, да? Например, «Инженеры-бессребреники» — это тоже оксюморон, потому что в тот момент инженеры, они не могут быть бессребрениками.

А. Митрофанова

— Люди, получающие приличные жалования.

И. Мелентьева

— Да, и не просто жалования, а еще там и коррупционеры, то есть это вот как некая установка. И здесь тоже такая парадоксальная ситуация. Значит, наш рассказчик и его спутник, отец Кириак, они садятся к разным возницам, которые их везут на собачьих упряжках. И отец Кириак выясняет, кто из них крещеный...

А. Митрофанова

— Из этих возниц.

И. Мелентьева

— — Да, из этих возниц, и садится к крещеному. А почему-то архиерею дает некрещеного возницу. Ну архиерей сначала не обращает на это внимания, потом начинает расспрашивать этого некрещенного человека и спрашивает, почему он некрещен. Он говорит: а я счастливый, говорит. Такая парадоксальная вещь, как можно быть счастливым и некрещенным, и быть действительно очень довольным по этому поводу. А оказывается, что как только человек крестится, ему перестают верить.

А. Митрофанова

— В их народе.

И. Мелентьева

— В их ситуации, в их национальном коде, да, получается так, что с их точки зрения, если ты соврал или украл, то ты должен вернуть этому человеку, у которого ты украл, и перед ним покаяться. И их сознание не вмещает, что вот если ты покаялся перед Господом, да, значит, то еще нужно что-то еще сделать для конкретного человека, там которому ты сделал плохо. И поэтому вот получается какая-то такая парадоксальная вещь, что некрещеный это...

А. Митрофанова

— Более честный, чем крещеный.

И. Мелентьева

— Более еще и честный, да. А крещеный почему-то воспринимается как порченный.

А. Митрофанова

— А потому что он пойдет, как же он называет там священника-то, я не помню...

И. Мелентьева

— Бачка.

А. Митрофанова

— Бачка, да. Он пойдет бачка, бачка покается, бачка его простит.

И. Мелентьева

— А архиерей спрашивает: а что, нельзя, чтобы поп простил?

И. Мелентьева

— Говорит: можно, если у попа украл.

А. Митрофанова

— Да, у бачка украл — к бачка пришел, перед бачка покаялся, бачка тебя простил. А если ты украл у другого, а пришел на исповедь, и там, значит, на исповеди покаялся, и после этого считаешь, что ты можешь уже ничего не возвращать, потому что тебя уже и так — батюшка тебя просил, и Бог тебя просил. Вот это как раз ситуация...

И. Мелентьева

— Непонимания.

А. Митрофанова

— Да, двойственности такой, и, в общем-то, по сути, духовного лицемерия. Вот она очень смущала вот этот самый коренной народ Севера, и поэтому они не хотели креститься. А если кого-то из них, миссионеры, так сказать...

И. Мелентьева

— Заставляли.

А. Митрофанова

— Крещение принять, он уже порченный. Вот этот вот как раз возница рассказывал о собственном брате в качестве примера, что вот, брат мой дважды крещеный уже, и сейчас третий раз пошел креститься. Он говорит: как это? Как это возможно? А архиерей, он же еще когда только-только в эту местность прибыл, он никак не мог понять, как там это крещение происходит. Почему там кто-то крестится, кто-то наотрез отказывается. Почему там какое-то сопротивление, потому что миссионеры-то все добрые очень...

И. Мелентьева

— Да-да-да, хорошие.

А. Митрофанова

— Вот, хорошие, людей любят, ради людей на подвиги готовы, для людей все готовы сделать, а люди вот, встречают такое сопротивление. Что такое, как, почему? И вот он, собственно, в эту экспедицию-то отправляется — три дня на оленях, потом пересадка на собак. В буквальном смысле причем. Лесков там это так все и описывает: три дня на оленях, потом пересели на собак. Не фигура речи.

И. Мелентьева

— Потому что олени не пройдут.

А. Митрофанова

— Олени уже не пройдут, только собачки, да. Как там собачек они тоже теряют, собачки замерзают. Попадают они в пургу, в буран. И вот, собственно говоря, и выясняется в ходе этой экспедиции, как оно все происходит. Вот этот вот возница открывает нашему архиерею всю подноготную того, почему, чего им не хватает в понимании христианства, почему они на самом деле до сих пор живут некрещенные. А брата его за себя покрестили, потом он за своего брата принял крещение, потому что ну я-то уже испорченный, все, так вот хоть брат-то пусть спасется. А потом он еще за кого-то побежал в соседнюю деревню, крещение принимал.

И. Мелентьева

— Слушайте, мы сейчас на весь крещеный мир это все рассказываем?

А. Митрофанова

— Вот да. Ну, а что? Вот такие реалии. И, естественно, у нашего архиерея волосы дыбом от ужаса. Но когда они в глухом этом северном поле оказываются...

И. Мелентьева

— В трагических обстоятельствах.

А. Митрофанова

— И замерзают, выясняется, что зря он ругал про себя этого своего некрещенного возницу. Потому что этот некрещенный возница, в отличие от крещенного возницы, его не бросил, добыл ему пропитание и в общем-то с угрозой собственной жизни жизнь архиерею-то и спас.

И. Мелентьева

— И там есть чудесный момент такой как раз, про духовное зрение. Когда архиерей уже думает, что он сейчас умрет с голоду, что его оставили...

А. Митрофанова

— И с холоду.

И. Мелентьева

— И с холоду, и с голоду, и может быть, его съедят волки, потому что сил у него нет, и какие-то галлюцинации он видит. И вдруг он видит некое существо, похожее на ангела — то ли крылья, то ли какой-то потрясающий убор. И оказывается, что это при ближайшем рассмотрении и при приближении, что это на лыжах спешит к нему его вот этот некрещеный возница и спасает его. И вот это вот опять же увидеть истину в таком неприглядном виде. Потому что эти возницы описываются действительно такими словами там «гляделки», в общем, рожи как обмылки, глаза гляделки...

А. Митрофанова

— Ужасно описываются.

И. Мелентьева

— Да, что-то такое, да, пахнет плохо и разговаривает как-то ужасно, вообще все непонятно, язык бедный — то есть все какое-то фу. И вдруг оказывается, что это прекрасный человек с чистым сердцем и, пожалуй, Христа-то он и знает, и понимает лучше, чем они все.

А. Митрофанова

— Вместе взятые.

И. Мелентьева

— Потому что вот этот вот закон любви, он у него, он с ним рожден, он как бы христианин без крещения. И с ним по-другому нужно, по-другому миссионерствовать. И действительно восхищение вызывает. Вот это такой удивительный момент. А тот самый возница крещенный, он вообще совершил какие-то ужасные вещи и бросил этого Кириака, этого другого миссионера. Мало того, съел Святые Дары, там вплоть до того, что и губочку съел — то есть какой-то такой дикарь совершенный. И бросил этого Кириака умирать. И действительно Кириак умирает в ужасных условиях, в темной, душной юрте, там где-то шаманка прыгает. И Кириак молится за этот народ.

А. Митрофанова

— И за своего возницу, который его бросил.

И. Мелентьева

— И за своего возницу, да.

А. Митрофанова

— И еще с архиерея берет обещание, что если тот его найдет, чтобы ни в коем случае его не обидел.

И. Мелентьева

— Еще интересно, здесь вот такой момент, когда Лесков становится вровень с Достоевским.

А. Митрофанова

— Абсолютно.

И. Мелентьева

— Мало того, вот этот вот мотив, что если не спасешь — обращение к Господу, — не спасешь их, то я возвращаю Тебе свой билет. Этот мотив, он раньше Достоевского есть вот в этом самом рассказе «На краю света». То есть, опять же, парадоксальный, страшный, жуткий, резкий, острый. И что опять же интересно, чем заканчивается? Заканчивается тем, что Кириак умирает, значит, его могилка становится местом паломничества местных, которые чтут его как праведника Бога. И верят в Кириакова Бога. Вот. И, кстати, все знают про Христа. Добрый был, хлебца, рыбка давал народца.

А. Митрофанова

— Да-да-да.

И. Мелентьева

— Там очень так все это как-то так трогательно. То есть нельзя подходить со своей грубой меркой ко всему, что Господь, Он мудрее, умнее, милосерднее. И, конечно, очень важно, что Христос для всех. Христос для всех. Он всех пришел спасти и спас по большому счету. И вот эти люди, конечно же, придут и к крещению, и к церковности. Но, может быть, не сегодня. А главное, что у них чистое сердце, и они живут...

А. Митрофанова

— Ходят перед Богом.

И. Мелентьева

— Христосик, говорят, хорош.

А. Митрофанова

— Да.

И. Мелентьева

— Хорош.

А. Митрофанова

— Они действительно, как вот эти праведники в Ветхом Завете. Помните, да, Авраам ходил перед Богом, и это вменилось ему в праведность. Вот ходят они перед Богом.

И. Мелентьева

— И, конечно, это рассказ, да, он такой не детский. И о нем нужно и говорить, и писать, и читать его. Там очень много смыслов. Вот как-нибудь надо про введение как-нибудь поговорить подробнее, потому что там много интересного и хорошего.

А. Митрофанова

— Я напомню, что в нашей студии Ирина Евгеньевна Мелентьева, доцент Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, кандидат филологических наук. Мы говорим сегодня о Николае Лескове и его текстах, где среди героев есть по-настоящему такие святые люди, замечательные и удивительные образы. Давайте о «Горе» поговорим. Вот просто сменим картинку, сменим тему. Совсем другой колорит — Египет, Александрия, великий город, красота и все, что связано, как бы это сказать, с вот этой атмосферой юга, Нила и кипения христианско-языческой культуры. Это тот еще период Лесков рассматривает, когда христианство уже легализовано, уже распространено, уже оно есть в Египте, уже там есть христиане, но при этом традиционные боги Египта сохраняются, культы им по-прежнему в силе. Ну и помимо этого, есть еще разные всякие божества и всякие разные жрецы, и, в общем-то, сердце человеческое имеет возможность выбрать.

И. Мелентьева

— Так еще есть и разные варианты христианства.

А. Митрофанова

— Рассказывайте.

И. Мелентьева

— Есть официальные, а есть неизвестно откуда пришедшие. И вот «Гора» — повесть о чем? О том, как, если есть вера с крошечное зерно, то можно этой верой двигать горами. Собственно, Лесков, вот эту, наверное, метафору, да, или не метафору?

А. Митрофанова

— Там это и буквально прописано, и как метафора тоже присутствует, там в двух планах.

И. Мелентьева

— Вот. Причем опять же здесь очень важно буквальное соблюдение слова Священного Писания: если какой-то член тебя соблазняет, отруби, избавься от этого члена, да. И в «Горе» соблазняет одного из героев глаз. Этот герой — художник, как это часто бывает у Лескова, художник-златокузнец. Зовут его Зенон. И Зенон делает совершенно изумительные уборы из золота для различных красавиц. Это очень популярный ювелир александрийский. И к нему приходит красавица, вдова, ее зовут Нефора — такие у них замечательные имена, и она хочет, чтобы он, знаменитый златокузнец, сделал для нее золотой убор, который ее выделит из толпы, приносит ему какие-то украшения. Он, значит, придумывает, как это сделать, и говорит, что вот это может сделать любой. А она хочет, чтобы сделал он, такая вот настырная женщина, и пытается его соблазнить. Он как художник, как человек, который очень хорошо видит красоту, видимо, начинает соблазняться. И он выкалывает себе глаз. Представить себе, что художник выкалывает себе глаз — ну это вот как, не знаю, какой-нибудь столяр, который отрубает себе руку там — правую, левую, неважно.

А. Митрофанова

— Ну, это страшно.

И. Мелентьева

— Страшно. Для Лескова человека это страшно, да.

А. Митрофанова

— Причем он там подчеркивает, что ведь была официальная действительно община христиан в Александрии, и был у них патриарх александрийский, был у них епископ, и были люди, которые там, простые смертные, рабочие, а есть и аристократы, которые христиане. И вот они все друг друга знают, и в этой общине живут именно общиной — то есть богатые люди делают пожертвования, и на эти пожертвования живут разные члены этой общины. Собственно говоря, претензия к христианам Александрии в том, что они демпингуют. То есть вот, допустим, человек-кузнец или человек-ткач, и вот если он в христианской общине, он может цены на свое производство сделать ниже, чем у других. Потому что ему из общины еще что-то там капает или, может быть, его подкармливают там или что-то еще. И другие ткачи и кузнецы будут недовольны, другие артели. То есть это вот такая там, замес, конечно, интересный.

И. Мелентьева

— Экономический.

А. Митрофанова

— Экономический, да, чисто экономический. И есть при этом христиане, которые себя вообще никак в мир не проявляют.

И. Мелентьева

— Какие-то отдельные, из какой-то другой общины, кем-то в другом месте крещен.

А. Митрофанова

— Какой-то сирийский мистик обучал нашего Зенона. Кто он, откуда пришел, мы не знаем. И Зенон, он вообще затворник такой, он сказочный красавец при этом. Ему еще 31 год, то есть...

И. Мелентьева

— В самом соку.

А. Митрофанова

— Да, в расцвете сил. И богатый, потому что ему платят, и готовы платить. И готовы платить все больше и больше.

И. Мелентьева

— Успешный, известный.

А. Митрофанова

— И вот, собственно, живет затворником, молится, чтит своего Бога.

И. Мелентьева

— Подозрительный какой-то тип. Прямо Феодосий Печерский.

А. Митрофанова

— Точно, точно. Феодосий Печерский такой, вот правда. И понимает Священное Писание вот настолько буквально, вот прямо по-детски буквально. Вот лучше тебе лишиться глаза, если тебя глаз твой соблазняет, вырви его. И вот это то, что он совершает над собой.

И. Мелентьева

— И, собственно, оказывается, что его вера превосходнее, чем вера всей общины. То есть вот как-то так. Один против множества, один против всех. Это вот такая штука очень непростая.

А. Митрофанова

— Мне кажется, что, знаете, может быть, вот эта его чистота и детскость в доверии Господу, может быть, они играют здесь решающую роль. Это не значит, что...

И. Мелентьева

— Не гордость, что я-то правильный, а вы неправильные.

А. Митрофанова

— Да, потому что тогда это был бы фанатизм. И тогда выколотый глаз был бы результатом такого фанатизма. А он нет, он просто так не хочет, чтобы хоть что-то отрывало его от Господа. А тут явилась эта женщина. Они-то потом поженились.

И. Мелентьева

— Потом-то да.

А. Митрофанова

— Когда произошла трансформация внутри нее самой.

И. Мелентьева

— Да, потому что, когда она к нему приходила, она не собиралась выходить за него замуж. Ей просто нужно было вот это украшение от него. И ей было все равно, как она его получит. И это действительно то, что их разделяло. И потом происходит чудо, действительно эта гора двигается. Гора для чего должна была двинуться? Нил не разливался, и нужно было, чтобы эта гора запрудила Нил, и чтобы...

А. Митрофанова

— У подошвы которой стоит Александрия как раз, да. И в силу интриг выходит правитель Александрии на христианского патриарха и говорит: а вот есть у вас там такие слова в вашем Писании, что вы горы можете передвигать? Вперед!

И. Мелентьева

— Вот и посмотрим, какие вы христиане, стоит ли вас вообще держать. А если не сдвинете гору — всех в каменоломни.

И. Мелентьева

— Да, да, да.

А. Митрофанова

— Вот так, в силу интриг там дворцовых, в общем, христиан хотели таким образом подставить. А выяснилось...

И. Мелентьева

— И что интересно, что в этом рассказе, значит, Зенона просят остановить гору.

А. Митрофанова

— Она уже пошла.

И. Мелентьева

— Она пошла. Говорят: а теперь останови. Говорит: ну как вот, чтобы она пошла, сказано, а чтобы остановилась, не сказано. И известно, откуда Лесков взял этот сюжет. Есть такой древнерусский переводной сборник «Пролог», и вот в этом «Прологе» есть сюжет, буквально на три страницы, о златокузнеце, который себе выколол глаз, и вот, значит, вот эта вот община, где, значит, нужно двинуть гору, ни у кого не получается — ну, практически все то же самое. Но интересный такой момент, что в «Прологе» патриарх и там какой-то священник помолился, и гора остановилась, а здесь нет. И для Лескова это принципиально. Христианство, оно идет дальше, его невозможно остановить. И вера, она двигает горами, и эти горы идут дальше. И уже это опять же невозможно, неостановимо.

А. Митрофанова

— А там же ведь есть еще один образ горы, которая сдвинулась. Помните, сидят на склоне, вот уже начинается гроза, уже начинается вот этот ураган и землетрясение, и сидит эта прекрасная Нефора рядом с Зеноном и говорит ему о своей любви, говорит, что давай я тебя сейчас отсюда вывезу, я тебя спасу, ты будешь спрятан в моем доме, все отправятся в каменоломни, а ты нет. А он говорит: нет-нет, ни в коем случае, я так не могу. А она говорит: так я же люблю тебя. И тут у них начинается разговор о том, что такое любовь, и он ей рассказывает о том, что такое любовь Христова. И она настолько поражена его словам, что она говорит: ты знаешь, я ради тебя готова на что угодно. И вот если сейчас там вас всех отправят в каменоломни, давай я останусь тогда с людьми, которые будут обездоленными, без крыши над головой, без кормильцев, вот эти вот женщины такие полувдовые, дети...

И. Мелентьева

— Социальное служение такое, да.

А. Митрофанова

— И я буду заботиться тогда о них. Раз вас ждет, вас, христиан, ждет такая страшная участь, то я тогда останусь, у меня много денег, и я буду своими деньгами служить вот этим людям. И вот в этот момент Зенон говорит, что гора-то сдвинулась. Вот теперь, Нефора, ты мила моему сердцу, вот теперь я тебя люблю. И это настолько потрясающе, и это так трогательно, и так глубоко на самом деле.

И. Мелентьева

— Причем, опять же вот то что «женился — застрелился» и так далее, да, не отменяет истины любви. И супружеской любви, и вот как бы вообще брака. И это очень здорово, что житие возможно и среди мирских людей. И, собственно, Лесков, он этим и занимается, он же ищет, как стать праведником сегодня, здесь, сейчас, как может быть праведником богатый человек, как может быть праведником бедный человек, как может быть праведником инженер, вокруг которого берут взятки, как это возможно. И ставит своих героев в самые неудобные положения, в самые неудобные. То есть такое впечатление, что вот специально он берет какую-то такую вот ситуацию: ну-ка, а можно ли сейчас стать праведным или нет? Такое вот взыскание. И в этом смысле он, конечно, принадлежит к литературе высших достижений, безусловно.

А. Митрофанова

— Спасибо вам огромное за этот разговор. Вот опять же планов было громадье, а мы с вами успели, по-моему, всего одну треть обсудить из того, что хотели. Но пусть это будет началом, прологом к большому разговору о Лескове. Хотелось бы и о нем, конечно, записать тоже со временем отдельный цикл. Достойнейший автор и время его перечитывать. Вопрос, который вы озвучили сейчас: как стать святым в наше время? У Лескова очень много подсказок, и это невероятно, и это потрясающе. Спасибо вам.

И. Мелентьева

— Спасибо, Алла Сергеевна, я буду ждать приглашения.

А. Митрофанова

— Ирина Евгеньевна Мелентьева, доцент православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, кандидат филологических наук, специалист по Николаю Лескову, специалист по древней русской литературе, провела с нами этот светлый вечер. Я Алла Митрофанова, прощаемся с вами. До свидания.

И. Мелентьева

— До свидания.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Христианские мотивы в фильме «Сталкер». Иван Перекатов
• «Нравственные ценности и бизнес». Сергей Иванов
• «Христианские мотивы в фильме «Зеркало». Августина До-Егито