«Образы святости в романе «Идиот». Протоиерей Павел Карташев

У нас в гостях был настоятель Преображенского храма села Большие Вязёмы Одинцовского района протоиерей Павел Карташёв.

Разговор шел об образах святости в романе Федора Михайловича Достоевского «Идиот», стоит ли искать в князе Мышкине черты Христа, и как с различными проявлениями святости сталкиваются герои романа.

Этой беседой мы продолжаем цикл программ об образах святости в русской литературе.

Первая беседа была с Ириной Мелентьевой об образах святых в древнерусских произведениях.

Вторая беседа была с протоиереем Павлом Карташевым об образах святости в «Капитанской дочке».

Ведущая: Алла Митрофанова

---

А. Митрофанова

- «Светлый вечер» на Радио ВЕРА.

Дорогие друзья, здравствуйте!

Я – Алла Митрофанова.

И мы продолжаем в эфире Радио ВЕРА серию разговоров об образах святости в русской классической литературе. Хотя, и не только в классической.

Мы, вот, пожалуйста, начали этот цикл с разговора о святых в древнерусской литературе… завершим этот разговор беседой о святых ХХ века в художественной уже современной литературе.

А сейчас – мы в сердцевине в самой находимся на линейке времени. Сегодня – говорим о Фёдоре Михайловиче Достоевском.

В нашей студии – протоиерей Павел Карташёв, настоятель Преображенского храма села Большие Вязёмы.

Отец Павел, здравствуйте!

О. Павел

- Здравствуйте! Спасибо…

А. Митрофанова

- Спасибо Вам, что приходите!

И, после нашей минувшей встречи, Вы меня поправили. Сказали, что специализация-то у Вас – на французской христианской литературе, на христианской французской поэзии! А русская литература, скорее, как Вы говорите иногда, такое, хобби… ну, уж я не знаю… дай Бог…

О. Павел

- Мне кажется, что, если человек занимается литературой, то…

А. Митрофанова

- … он ею занимается.

О. Павел

- … он ею – занимается. Поэтому… вспоминается… «нам внятно всё»! Из пушкинской речи Достоевского…

А. Митрофанова

- Совершенно верно. Внятно – всё. И уж кто-кто, а Достоевский – мне кажется, он отражается в таком количестве авторов, и столько имён, в свою очередь, вобрал в себя, что разговор сегодня о нём – о романе «Идиот», если конкретизировать, – он бесконечно интересен был бы.

И то, как трепетно Вы к Достоевскому относитесь, мне тоже очень и очень дорого… И… Вы знаете… почему, собственно, роман «Идиот»? Может быть, можно было бы у Фёдора Михайловича Достоевского какие-то более очевидные примеры размышлений о святости найти?

Безусловно, есть образ старца Зосимы, но о нём разговор у нас в эфире уже был. А хотелось бы что-нибудь новенькое, для разнообразия. И, конечно, я подумала о романе «Идиот» потому, что, применительно именно к этому роману, у Фёдора Михайловича Достоевского на полях стоит в его черновиках, в его… там… записных тетрадях можно обнаружить такую пометку: «Князь – Христос».

А критики, литературоведы – расходятся в оценках князя Мышкина. Я знаю, что и среди священников, читающих Достоевского, очень разные взгляды на этого героя. И кто-то, наоборот, говорит, что это – абсолютная антисвятость!... и это, такое… антихристианство!

Мне бы хотелось начать разговор о романе «Идиот» и о князе Мышкине с вопроса Вам: как Вы воспринимаете этого героя?

О. Павел

- И героя… тут… герой – присутствует во всём романе, во всех его сюжетных линиях… ходах. Поэтому, тут даже как-то… знаете, как… как человек – воспитывается миром, неотделим от мира, впитывает мир, взаимодействует с ним, отвечает ему – так, вот… присутствие главного героя во всём романе, во всех его коллизиях, перипетиях.

Но «идиотес» – это «частный человек», поэтому… а частный человек – это не стереотипный…

А. Митрофанова

- Это важно пояснить. «Идиотес» – термин, восходящий к античности. Если, к примеру, и в греческом полисе, и в Римской империи, граждане… то есть… как это сказать… полноправные члены общества обязаны были принимать участие в праздниках гражданских, воздавать почести богам – официально это делать, то те, которые были… вот, эти самые «идиотесы», они… либо в силу того, что гражданами полиса или Римской империи не являлись, в этом участия не принимали… либо, если, к примеру, они были христианами – они сами начинали избегать участия в гражданских церемониях и праздниках. Чем навлекали на себя… да?... немилость.

О. Павел

- Ну, да… но, так или иначе, это – не «винтик» в социальной машине, а это – человек, который своей жизненной позицией, и внутренним миром своим, противостоит общей посредственности, может быть, серости… или, просто, толпе… но человек – выделяющийся.

Но «кадош», еврейское «святой» – это «отдельный». И здесь «идиота» и «святого» что-то сближает даже филологически, и культурологически.

То есть, уходя в древность… в этимологию понятий, в их этиологию, то… мы видим, что – да, это уже заявка на то, что этот человек – а мы в этом будем убеждаться – не от мира сего. И в прямом, и в переносном смысле слова, и в силу обстоятельств своих, которыми наделяет… особенности его происхождения, судьбы, биографии… которыми наделяет Достоевский своего героя.

Это человек, который – не в общем ряду. У него, как говорится у Баратынского – лица не общее выражение…

А. Митрофанова

- Да… ( Улыбаются )

О. Павел

- Он – отдельный… он отдельный. И эта отдельность – она заявлена. Она заявлена, как, такое, предупреждение: вот, сейчас речь будет идти о человеке, совершенно незаурядном. И, при этом – абсолютное смирение, кротость, незлобие, невидность, невыставление себя, непорочность… это, как бы, другой полюс того, что мы…

Когда мы произносим слово «незаурядный человек», мы представляем себе человека, такого – активного, который о себе заявляет, который блистает талантами! Тут мы видим, что он – блистает, но – отсутствием, вот, этих земных ярких победных черт. Чем – очень удивляет. Общение с ним – всех меняет! То есть, вот, это отсутствие… выпуклого, такого, яркого – оно производит сначала потрясающее впечатление, а потом – всех меняет.

И, вот… говоря об «Идиоте»…

«Идиот» – это, из больших романов Достоевского… ну… в общем… может быть, так или иначе, из многих, многих произведений… но из романов Достоевского – это один из самых автобиографичных романов. Почему?

А. Митрофанова

- Почему? Да.

О. Павел

- А почему? А – вот, почему. Потому, что… ну, во-первых, я могу свои утверждения основывать на некоторых… таких… на поверхности лежащих, очевидных совершенно, аргументах.

Первое, это… для того, чтобы понять, вообще, человека, надо… мы же иногда и спрашиваем: «Откуда ты? Кто ты? Кто твои родители? Каково твоё происхождение?…

А. Митрофанова

- «Вы чьих будете?»

О. Павел

- … Вы чьих будете?» – совершенно верно. И, в салоне Епанчиных, Лев Николаевич Мышкин, князь, он же идиот, он рассказывает о том, что он был болен, что он в пансионате Шнейдера в Швейцарии лечился… что постепенно его сознание из «не могу знать» – оно, как-то, светлело... оно приходило в… он пробуждался, просыпался… и, когда он уже стал отвечать на вызовы времени, когда мир для него становился, более-менее, внятным, понятным, он вспоминает о некоторых своих самых глубочайших впечатлениях. Он, фактически, ещё и не знает по-настоящему хорошо этих людей, но он вспоминает о смертной казни. О своём переживании, о своём личном отношении… и о смертной казни через усечение главы… и расстрелянием… и, вот, это всё – ну, кто мало-мальски знаком с биографией Достоевского, сразу понимает: ну, так всё это, изнутри, описать…

Он, конечно, вспоминает 1849, кажется… да… 1849 год, 22 декабря… он, среди других петрашевцев приговорён к смертной казни, и его переживания и ощущения, и его некоторое глубокое несогласие – он понимает, что это… такое… издевательство… испытание человеческой психики, которое не каждый выдерживает. Но тут важно другое… он не об этом матери и сёстрам рассказывает, а о том, как он видел жизнь в эти, как ему думалось, последние мгновения… и, что, если бы она была продлена! Он бы каждую минуту наполнил бесконечным содержанием! Он бы… вот, вся эта… какое-то свечение на куполах, на кровлях… и всё это ему входит внутрь – вот… это, вот… интуитивно входит внутрь – он с этим сливается! Он открывает для себя мир. Нужно было такое громадное потрясение, чтобы открыть для себя мир.

А, второе – очень важное… очень важное! Доктор Достоевского Яновский – он вспоминал потом о своих впечатлениях… он говорит: «Твоего «Идиота» читают везде! В кофейнях, в вагонах поезда… все, вообще, только о нём и говорят!» – он его доктор, и он его почитатель, и он – автор одной из первых биографий Достоевского.

Он говорит: «Спазмы лёгких, от которых я могу только отделаться, когда вдруг из меня брызгают слёзы – когда я читаю твою историю про швейцарскую девочку Мари… это, просто! Консульсии какие-то… это рыдание… совершенно невозможно читать!»

А… очень важно… возвращается в мир идиот – Лев Николаевич Мышкин – с опытом сострадания, милости и жалости. Это, вот, то… он непорочен… он невинен… об этом все говорят. Он… Рогожин у него спрашивает, как насчёт женщин – он говорит: «Да, я – больной человек… я этого не знаю ничего…» – который с ним знакомится, подъезжая к Петербургу, в вагоне… и, там, ещё… этот… экстравагантный Лебедев.

То есть, мы перед собою видим «табулу разу» – такое, чистое… но, однако же… два важнейших жизненных постулата: жизнь необыкновенно ценна в каждом мгновении – это опыт предсмертных мгновений, описанных в воспоминаниях, и: жизнь – это сострадание. А, потом уже, мы видим, что… уже Лев Николаевич, после своего приступа эпилепсии… или… нет-нет, не после… перед ним… он говорит: «Сострадание – это главнейший, может быть, закон всей человеческой жизни! На сострадании всё… вся история человечества основана…»

А. Митрофанова

- «Светлый вечер» на Радио ВЕРА.

Дорогие друзья, напоминаю, в нашей студии – протоиерей Павел Карташёв, настоятель храма Преображения Господня в селе Большие Вязёмы в Подмосковье.

Говорим сегодня о романе «Идиот», рассматриваем князя Льва Николаевича Мышкина, с точки зрения высокой планки святости. Дотягивает ли он до неё, или, наоборот, уводит читателей в такие бездны и глубины падшей человеческой природы, что расчеловечивает нас, как читателей, на наших же собственных глазах… мне такие трактовки приходилось читать!

Отец Павел, Вы за цитатой какой-то полезли… Вы хотели проиллюстрировать Вашу мысль…

О. Павел

- Да… я сейчас её непременно проиллюстрирую… Богу споспешествующу… но… не расчело… Вы знаете, надо иметь какое-то, может быть, не совсем правильное представление о том, что же такое человечность… и… человек… если, вдруг, тебя коробит князь Мышкин…? Он, наоборот, в тебе вскрывает такую глубину человеческих возможностей, которую без его помощи… без помощи Достоевского, может быть, даже… вы знаете… если ты пройдёшь мимо этого опыта, мимо этого романа в жизни… я даже осмелюсь сказать, что и к себе ты будешь относиться несколько поверхностно. Ты не будешь знать, вообще, что в тебе, и какие в тебе громадные, великие возможности!

Ну, вот… мы говорили с вами о том, что в Петербург приезжает князь Мышкин из Швейцарии, после того, как он поправил своё здоровье, и уже главный врач этого пансионата – он уже не машет на него рукой со вздохом: мол, идиот… он уже способен! Он адекватен, он способен к социуму, к общению с людьми. И, вот, перед своим приступом, он произносит такие слова, размышляя о Настасье Филипповне, о том, что… какая это… сокрушённая душа… как ей трудно… как она в жизни обижена, повержена… как она страдает… и, вот, это страдание – оно же не может не тронуть! И, он говорит, может быть, и Рогожин, который пылает к ней совершенно нездоровой страстью, он, в конце концов… поймёт это? Что это – жалкое существо! Она – повреждённая… она – полоумная… и разве не простит он ей тогда всё прежнее – все мучения свои? Разве не станет её слугой… братом… другом… провидением? Сострадание, говорит, осмыслит и научит Рогожина.

Кстати, вот, мы говорим с вами иногда о медленном чтении. Вот, если эту фразу прочитать поверхностно, бегло… сострадание – осмыслит… оно, что, живое? Это я могу что-то осмыслить… Сострадание…

Это, как сама Настасья Филипповна… она же сказала Рогожину замечательную фразу: «Ну, ты бы образовался несколько… Сергея Соловьёва историю почитал…» – то есть: «Слушай… ну, ты такой неотёсанный… такой, вообще… какая-то, вот… глыба…» Но тут: «… образовался бы несколько…»

А. Митрофанова

- А… «образовался»… «образование» же – от слова «образ»…

О. Павел

- Да, да…

А. Митрофанова

- … то есть, образ и подобие Божие!

О. Павел

- … ну, протри в себе этот образ! Ну, ты посмотри, на что ты похож… чушка!

А. Митрофанова

- Да… потрясающе…

О. Павел

- … Протри себя!»

И, вот, здесь: сострадание, с которым ты встретишься, оно тебя наполнит смыслом, оно тебя самого – осмыслит. А потом уже – научит, как поступать.

Сострадание осмыслит и научит самого Рогожина – медленное чтение… мы так понимаем как-то…

А дальше – вот, эта знаменитая формула из уст князя Мышкина: «Сострадание есть главнейший, и, может быть, единственный закон бытия всего человечества».

Сострадание – кому? Ну, Тому, Кто страдал, Кто у нас перед лицом. Кто… тогдашней Европе ещё… напоминание о страдании – на каждом Храме. У нас сейчас напоминание… у нас напоминанием о страдании – осенены многие… даже, просто, вот, смотришь – какой-то населённый пункт – что на нём изображено? На гербе? Церковь. А на церкви – что? Крест. А крест – это что? А крест – это напоминание о Том, Кто за нас страдал, и что было после этого Страдания, после Крестной Смерти. И, когда ты этому приобщаешься – этому Крестному Страданию, этой муке, и – Восстанию после, Победе, то – последуй только за этим Страданием Человека, и войдёшь в Бессмертие! И приобщишься самому главному – Жизни Вечной.

Это – первый аргумент, почему я считаю роман «Идиот» одним из… если не самым автобиографичным произведением Достоевского.

А второй – ни одного своего персонажа Достоевский не наделил своей болезнью, эпилепсией, которая совершенно не случайно… впервые мы с ней встречаемся в Гиппократовом корпусе – это сборники медицинских трудов, которые не принадлежали, скорее всего, самому Гиппократу… это 450-400 лет до Рождества Христова. И в одном из Гиппократовых корпусов эпилепсия названа «священной болезнью».

Нашлось масса критиков, которые говорили: «Да, ну… описано же… там электрические разряды… мы вам сейчас покажем мозги, в которых, вот, запечатлено, как всё это происходит!»

А Достоевский нас, удивительным описанием… даже слово «удивительный» совершенно не подходит здесь… прошу прощения, заберу его назад… эта священная болезнь – продолжение тему веры. В предыдущих главах – Достоевский описывает приближение эпилептического припадка. У него идиот переживает два эпилептических припадка – один очень сильный, когда, благодаря тому, что он в этот припадок впал, он избегает ножа Рогожина. «Парфён… Не верю!» – и падает на ступеньки, и скатывается, и в луже крови лежит.

А. Митрофанова

- Там ещё один пронзительный момент – ведь, он, в этот краткий промежуток времени, умеет Рогожину напомнить, какова у Рогожина подлинная природа.

О. Павел

- Да, да.

А. Митрофанова

- Вот, эти слова: «Парфён… Не верю!» – они ведь и означают, что: «Я знаю тебя настоящего! Я знаю, каким ты Господом Богом задуман…»

О. Павел

- Как бы ни повернуть эти слова: «Не верю, что ты можешь это совершить! Потому, что…

А. Митрофанова

- … Потому, что я верю в тебя!

О. Павел

- Да, да…

А. Митрофанова

- … Я верю в тебя и знаю, что ты – гораздо больше, чем те слабости и пороки, которые тебя могут сейчас сворачивать в бараний рог! Я верю в то, что ты – больше этого!»

О. Павел

- Да-да-да… конечно…

А. Митрофанова

- «Я тебя знаю». Вот, это удивительные… удивительные слова!

О. Павел

- Да.

Потом… есть мелкие эпизоды, которые говорят о том, что роман необыкновенно… проникновенно автобиографичен.

В 1867 году Анна Григорьевна Сниткина вспоминает об этом, – они в Базельском музее…

А. Митрофанова

- Это супруга Фёдора Михайловича.

О. Павел

- Да… Сниткина…

А. Митрофанова

- Сниткина-Достоевская.

О. Павел

- Да. Они в Базельском музее видят картину Ганса Гольбейна-Младшего…

А. Митрофанова

- «Христос во Гробе»…

О. Павел

- Да. Как она пишет: «Мёртвый Христос во Гробу». Это – 1521-22 годы. Это – эпоха Возрождения. Никто никогда так не изображал до Гольбейна Христа. Картина, если перевести на современные меры длины… через все эти вершки и аршины… это 2 метра и 30 сантиметров. То есть, такая, полоска. Которая, видимо, была для алтарного употребления предназначена. Была ли она когда-нибудь в церкви – этого никто не знает, это неизвестно. И, вот – Достоевский потрясён.

Показывают… я видел фотографию, где снят Базельский музей… где-то, может быть, в 70-80-е годы XIX века. И там – стулья… и разные-разные картины.

А Достоевский так был ошеломлён всем этим, что он встал на стул…

А. Митрофанова

- И правильно сделал.

О. Павел

- Да. И он рассматривал подробно… и потом эта картина попадает в роман.

Князь Мышкин приходит в гости в грязный… грязно-зелёный дом Парфёна Рогожина. Они идут через анфиладу комнат… и Парфён показывает ему эту картину. И князь Мышкин, как некогда и Достоевский, картиной потрясён. Он видит её… и узнаёт её! «Да, это, – говорит, – копия! С Ганса Гольбейна! И, хоть я знаток небольшой, но, кажется, отличная копия. Я эту картину за границей видел, и забыть не могу… Но, что же ты?» – а Рогожин бросил, и пошёл прежнею дорогою вперёд.

И вдруг он спрашивает после этого… он говорит, что картина ему дорога… всё… и задаёт очень важный вопрос. Он вполне по смыслу рифмуется, совершенно соответствует: «Посмотри на эту картину… ты в каком-то шоке… это Бог. Признаки тления? Приоткрытый глаз? Она потрясает… это… этим всё кончилось? Вот, вся эта великая история… это всё… это кончается, вот, этим… ужасом смерти?!»

И Рогожин спрашивает: «А, что, Лев Николаевич? Давно я хотел тебя спросить… веруешь ты в Бога, иль нет?» – вдруг заговорил опять Рогожин, пройдя несколько шагов.

«Как ты странно спрашиваешь и глядишь…» – заметил князь невольно.

«А на эту картину я люблю смотреть», – пробормотал, помолчав, Рогожин, точно опять забыв свой вопрос.

«На эту картину?! – вскричал вдруг князь, под впечатлением внезапной мысли. – На эту картину?... Да от этой картины у иного ещё вера может пропасть!»

«Пропадёт, и то…» – неожиданно подтвердил вдруг Рогожин.

И, вот… то есть… и потом они прощаются.

Вот, тут очень важный момент – он предваряет наступление болезни. Вот, если ты всё это вместе соединяешь, то у тебя не выпадает это в отдельный какой-то эпизод – пускай, даже мастерски описанный, глубоко… и так далее… но всё выстраивается очень последовательно и очень глубоко жизненно.

И вдруг… князь сошёл на одну ступень… уже прощаясь и уходя от Рогожина...

«А насчёт веры… – начал он, улыбнувшись, и, кроме того, оживляясь под впечатлением одного внезапного воспоминания. – Насчёт веры… Я, на прошлой неделе, в два дня четыре разные встречи имел…» – и он вспоминает о том, что он в поезде, в вагоне, познакомился с одним человеком, о котором уже он слышал – очень учёный человек, и, как он слышал, атеист.

И, вот, они разговорились на эту тему… и он даже какие-то его труды читал… и он замечает очень важную вещь, которую потом Фудель разовьёт в «Наследстве Достоевского».

«Он говорит, в Бога он не верует. Одно только меня поразило… что он вовсе, как будто, не про то говорит. Во всё время! И потому, именно, поразило, что и прежде, сколько я ни встречался с неверующими, и сколько ни читал таких книг – всё мне казалось, что и говорят они, и в книгах пишут – совсем, будто, не про то…»

Это очень важно – это не приблизительная оценка. Это – обозначение параллельного мира.

«Вообще, вера – это совсем другое! Вера – это, как бы, если бы был человек, который никогда на свете никого не любил, и ему бы предложили высказаться на эту тему, а мы бы его, в конце концов, если бы близкие отношения были, может быть, даже как-то неделикатно прервали и сказали: «Слушай… ну, о чём ты говоришь? Ты не любил! Тебе это неведомо изнутри! Ты – вне всего!»

«Слепого – заставить рассуждать о живописи… глухого – о музыке… Не бывшего никогда в горах, а видевшего только картинки… ему сказать: «Это потрясающе! Ты взошёл на гору – ты увидел мир! Там другой воздух, там другое солнце, там – всё другое! Ты – представляешь?» – «Не представляю. Горы – это, вот… какой-то абрис…» – «Ну, всё, иди… Ты не представляешь!»

Вторая встреча – это… крестьянин, который увидел серебряные часы на жёлтенькой бисерной цепочке, и, не будучи вором, и не будучи нищим, вдруг – зарезал, помолившись: «Прости, Господи, Христа ради!» Изловчился, подошёл – и зарезал, и снял часы. Помолившись. Вера?

Третий эпизод. Пьяный солдат, который рад-радёхонек, что за двугривенный продал свой оловянный крест. Вера? Какая ж вера…

И, наконец, вдруг, последняя встреча – это с молодой бабой, молодкой, которая на руках держит младенца… с грудным ребёнком.

«Что ты, – говорю, – молодка?» – я, ведь, тогда всё расспрашивал. «А, вот, – говорит, – точно так, как бывает материна радость, когда она первую от своего младенца улыбку заприметит, такая же точно бывает и у Бога радость всякий раз, когда Он с Неба завидит, что грешник пред Ним от всего своего сердца на молитву становится!»

И, вот, он говорит… перескакиваю…

«Слушай, Парфён… сущность религиозного чувства ни под какие рассуждения, ни под какие проступки и преступления, ни под какие атеизмы не подходит… тут что-то не то… и вечно будет не то!»

И, действительно, всё потом анализируя это, и рассуждая о  Достоевском, говорит: «Да, нет… никакой философской арифметикой – очень хорошее выражение Фуделя – сущность этого состояния, этого мира, этого иного жития – ты не изобразишь».

А. Митрофанова

- Протоиерей Павел Карташёв, настоятель Преображенского храма села Большие Вязёмы в Подмосковье, проводит с нами этот светлый вечер. Мы говорим сегодня о князе Льве Николаевиче Мышкине, как образе святого… или, может быть, даже… образе Божием в романе «Идиот», продолжая, таким образом, цикл бесед об образах святости в русской литературе.

Я – Алла Митрофанова.

Буквально через несколько минут – вернёмся.

А. Митрофанова

- «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается.

Дорогие друзья, напоминаю с радостью, что в нашей студии – протоиерей Павел Карташёв, настоятель Преображенского храма села Большие Вязёмы в Подмосковье, знатный… как бы это сказать… читатель, глубокий любитель, удивительный эксперт в области литературы.

Представляла Вас, отец Павел, экспертом в области русской литературы – вот, теперь вношу исправление: в гораздо более широком масштабе текстов и культур Вы эксперт, и очень интересна Вам, близка духовная французская литература, каким бы, знаете, сочетанием несочетаемого, на первый взгляд, для некоторых радикальных православных русских граждан… вот, так, вот, обозначим… это бы ни звучало.

Да, есть удивительная французская христианская духовная поэзия, и это потрясающе интересно и глубоко, и, надеюсь, как-нибудь, мы с Вами и об этом тоже поговорим.

А сегодня говорим о романе «Идиот», и… Вы знаете… давайте-ка, обратимся к внешним формам. Достоевский называет своего героя, князя Мышкина, Львом Николаевичем. Будучи современником графа Льва Николаевича Толстого.

Удивительно об этом размышляет блестящий эксперт по Достоевскому Татьяна Александровна Касаткина – может быть, лучшая из всех экспертов в мировой культуре. Она говорит, что было такое свойство в их заочном диалоге: Достоевский отвечал на вопросы Толстого задолго до того, как Толстой свои вопросы начинал формулировать. В случае с романом «Идиот» – лет за десять до того, как Толстой занялся своим учительством в области духовного поиска.

Как бы ответили Вы на вопрос… как объяснить, почему князя Мышкина зовут Львом Николаевичем? Ну, ведь, не может же это быть случайностью? Не может это быть каким-то странным стечением обстоятельств и совпадением – не таков, ведь, Достоевский?

О. Павел

- Нет, конечно. Хотя, у него… общая тенденция Достоевского – это, так называемая, черта классицизма… у него – значащие фамилии, значащие имена, и это, как раз, подтверждает… и мы видим… там… ну, Ставрогин – «ставрос», «крест», к подножию которого он рухнул… Верховенский… я «Бесы» беру… это, такое, «верховенство», гордыня такая…

А. Митрофанова

- Раскольников, пожалуйста… вполне читаемая фамилия! И друг его Разумихин, который – Вразумихин…

О. Павел

- Да, да, да, да… и Достоевский – он, как бы… при всём его реализме, в высшем смысле, при всём его фантастическом реализме, он не боится продолжать ту школу, то литературное направление, которое… ну… казалось бы, уже преодолено – и  классицизм, и романтизм, он теперь вступил в реализм… значит, здесь что-то было.

Я думаю, что… Вы знаете, я, как и Вы, с глубоким уважением отношусь к Татьяне Касаткиной – она, действительно… это – эксперт из экспертов, специалист из специалистов, человек, который… так… очень глубоко проникает, вообще… и, через Достоевского, вообще, в мировую культуру…

А. Митрофанова

- Это – правда.

О. Павел

- … во весь ум человеческий, по-простому скажем… но… она знает его, мне кажется… так… вот… досконально. Вдоль и поперёк.

И, поэтому… но, вот – но… я к чему это говорю – и чтобы ей отдать дань уважения и почтения, но и к тому, что, вот, именно это рассуждение я-то – не читал. Поэтому, вот, её аргументы по этому поводу я не слышал.

Но думаю, исходя из совсем других соображений, что… из того, как, например, Лев Николаевич отзывался о прочитанном им «Идиоте». Он его, мне кажется, не понял.

А. Митрофанова

- Лев Николаевич Толстой?

О. Павел

- Да. Лев Николаевич Толстой. Он – не понял.

Он стал рассуждать насчёт того, что… ну, всё хорошо, да… но, вот, если бы он не сделал его эпилептиком, то… Нельзя было не сделать его эпилептиком – из песни слова не выкинешь! Это, как раз… болезнь ограничивает – любая болезнь – ограничивает возможности человека, но болезнь и открывает – сверхвозможности человека. То есть, она, через сужение его возможностей ( «Широк человек!» – говорил Митя… «Карамазовы», да…

А. Митрофанова

- … да… «Я бы сузил…» )

О. Павел

- … она, через сужение возможностей, вдруг, проявляет в нём такие силы и такую высоту… это, как, вот – сузить, и пустить через трубу вверх прут – так он в небо выстрелит! И, вот, это – выстрел в небо – это, как раз, эффект заболевания. И, поэтому, Достоевскому, для раскрытия образа князя и для достижения той идеи, которая в это вложена – ему очень важно было, чтобы князь был…

Поэтому, скрытая полемика – конечно, она, безусловно, присутствовала, и это – какой-то прозорливый, пророческий ответ Достоевского будущему учительству. Он не мог не чувствовать, наверное, в Толстом, будучи тоже очень внимательным читателем современной ему литературы… не мог не чувствовать этих претензий на… такую… авторитетность. Хотя, Толстой – это, по преимуществу, художник, и мы его необыкновенные художественные таланты признаём – что это художник удивительный…

А. Митрофанова

- Ну… если внимательно, с карандашом, как Вы учите, читать роман «Война и мир»… ах!... как много там учительского именно!

О. Павел

- Да! Как много там учительского… но как много там и удивительно подмеченного… но мы сейчас уходим в сторону.

А. Митрофанова

- Да.

О. Павел

- И, вот, поэтому, я думаю, что скрытая полемика… и… но… я же… мой сейчас, один из аргументов… необыкновенно автобиографичный роман. И ещё – что указали Вы… «князь – Христос». В черновиках Достоевского это часто повторяется, да…

А. Митрофанова

- Не часто, но… два… по-моему, три раза…

О. Павел

- … три раза было…

А. Митрофанова

- Да.

О. Павел

- … вот… три раза… ну… для Достоевского – достаточно. И он к этому постоянно п… но – что такое? Если посмотреть на сюжет, на канву – не от мира сего человек приходит в мир. Погружается в Петербург – со всеми его интригами, подлостями, грязью, страстями… и этот, совершенно непорочный человек, приходит в мир.

В мире он – ошеломляет, поражает, удивляет своей чистотой, своей невинностью. Он, из сострадания, готов… и, в конце концов, жертвует собой… и он возвращается туда, откуда пришёл. Это отсвет Евангельской истории. То есть, Достоевский сознательно, наверное, но на современном ему материале, изображает некую, такую… такие реперы… такие, вот, приметы… такие, вехи… Евангельской истории. Не от мира сего, пришёл… окунулся в этот мир… картина Ганса Гольбейна – изуродован, пострадал этому миру… последняя потрясающая встреча – он гладит Рогожина, убившего Настасью Филипповну, он плачет над ним, он прижимается…

А. Митрофанова

- … и его слёзы текут по щекам Рогожина… да…

О. Павел

- Он прижимается к нему щекой, и он плачет… и уже когда приходят люди, и когда арестовывают Рогожина… он уже никого не узнаёт. Его отправляют туда, откуда он пришёл.

И, вроде бы… а, что же – он потерпел поражение? Напрасен был его приход? И мы видим – в двух отношениях, совершенно не напрасен.

Во-первых, он оставил глубокий след. И не у Веры Лебедевой, и не у Евгения Павловича Радомского, и не у Коли Иволгина… а он оставил глубокий след во всех нас, читателях, которые заинтересованно, сочувственно окружили эту фигуру… которые сочувствуют ему в его самых звёздных, высоких, кульминационных проявлениях судьбинных, и, вот… я не могу снова не вернуться к этой болезни – потому, что она… она, именно, открывает… вот, это наступление эпилепсии… она, именно, открывает некоторые, вообще, смыслы – что же, на самом деле, с ним происходит. Наступление постепенное этой болезни… и он… это состояние, что важно, этой священной болезни, как она в древности описана… и мы соглашаемся, что, действительно, она священная…

«Князь задумался, между прочим, о  том, что в эпилептическом состоянии его была одна степень, почти перед самым припадком, когда, вдруг, среди грусти, душевного мрака, давления, мгновениями, как бы, воспламенялся его мозг, и, с необыкновенным порывом, напрягались разом все жизненные силы. Ощущение жизни, самосознание – почти удесятерялось в эти мгновения, продолжавшиеся, как молния. Ум, сердце – озарялись необыкновенным светом! Все волнения, все сомнения его, все беспокойства, как бы, умиротворялись разом, разрешались в какое-то высшее спокойствие, полное ясной, гармоничной радости и надежды, полное разума и окончательной причины – альфа и омега, начало и конец – сходятся… вся жизнь на ладони…»

Вот, вся – в углублении, как говорил один французский… я его вспомнил сейчас… то есть, «в углублении ладони – вся твоя жизнь, от начала и до конца, и весь её смысл, и вся её суть».

И он спрашивает ( сам себя ): «Что же в том, что это болезнь? – решил он, наконец. – Какое до того дело, что это напряжение ненормальное, если самый результат… если минута ощущения припоминается и рассматривается уже в здоровом состоянии, и оказывается, в высшей степени, гармонией, красотой, даёт неслыханное и негаданное дотоле чувство полноты, меры, примирения и восторженного молитвенного слития с самым высшим синтезом жизни!»

Открывается второй припадок князя, когда он разбивает… Аглая ему запрещает разговаривать на следующие темы: экономика России, судьбы мира и что мир спасёт красота…

А. Митрофанова

- О, да… да…

О. Павел

- «… вот, этих тем не касайтесь! И, вообще, подальше от этой вазы китайской – а то разобьёте!» Размахивая руками, князь оказывается рядом, всё разбивается… и, вот, в конце своего восторженного монолога, обращённого… он признаётся в любви ко всем людям, и к этому высшему петербургскому обществу, против которого он был настроен… ну… не то, чтоб предвзято… ему о нём говорили… и о том, что это такие, вот, люди, которым, вообще… которые только о себе… эгоисты… а он говорит: «Нет, я открыл людей! Я открыл остроумие, глубину, тонкость…» – и так далее. И, в самом конце монолога: «Слушайте… я знаю, что говорить нехорошо – лучше просто начать… я уже начал… и… неужели, в самом деле, можно быть… несчастным? О, что такое моё горе и моя беда, если я в силах быть счастливым? Знаете… я не понимаю… как можно проходить мимо дерева… и не быть счастливым, что видишь его? Говорить с человеком, и не быть счастливым, что любишь его? О… я только не умею высказать! А сколько вещей на каждом шагу…» – и потом это заканчивается вторым припадком.

А. Митрофанова

- Так, ведь, это же – сродни откровению! Вот, тот процесс самосознания, который Вы описали перед эпилептическим приступом, он сродни либо какому-то высшему пику вдохновения, либо – божественному откровению, что, зачастую, суть одно и то же.

А то, что князь Мышкин говорит, вот, здесь: «… проходишь мимо дерева, и невозможно не быть счастливым… видеть рядом человека, и невозможно не быть счастливым…» Этимология слова «счастье»: приставка «с», корень «часть»… однокоренное со словом «Причастие»: «становиться частью»… «входить в часть» с Господом Богом, другим человеком, мирозданием… по сути, оказаться в таком состоянии, когда для тебя уже нет, вот, этого самого «другого»… когда у тебя уже нет «я» и «он»… противопоставления этого…

О. Павел

- И когда ты сам не одет в броню…

А. Митрофанова

- … от другого человека тебя защищающую.

О. Павел

- Да.

А. Митрофанова

- А когда есть – я… ты… мы…

О. Павел

- Знаете… эффект колодца в знойный солнечный полдень? Я, вот, всегда удивляюсь… даже где-то описывал это…

Заглядываешь в колодец… ну, полдень – синее небо… ты заглядываешь глубоко в колодец – ты видишь звёзды!

А. Митрофанова

- Как интересно…

О. Павел

- А это… на этом принципе… на этом приёме устроен телескоп. Ты ж в телескоп смотришь…

А. Митрофанова

- Точно…

О. Павел

- … и ты видишь – он пронзает, вот, эту пелену… он проникает вглубь.

Быть причастным, счастливым, видеть человека и любить его… а что, собственно говоря, в нём любить? А в нём любить – его святость. В нём любить – его образ. В нём любить – ту самую его сердцевину, его суть, которая… но, чтобы её увидеть, ты сам должен быть таким – глубоким. Ты должен в себе это открыть.

И у князя – срывается эта завеса, эта вуаль, эта пелена. Его болезнь помогает ему – прозреть! Помогает ему увидеть то, чего не видит поверхностный человек.

Почему люди несчастны? Потому, что на них – пелены, на них – вуали… они не видят… они смотрят на деревья, и воспринимают их, как пиломатериал… они смотрят… и так далее… то есть, они не понимают сути вещей! И они мыкаются… они маются… они несчастны… они ходят по кругу… они зарабатывают деньги… они строят дома… и они не понимают, как говорил Вяземский… «и не проведать цель жизни» – то есть, не узнать, зачем живёшь, и зачем умираешь. То есть, вот, это всё – от человека закрыто. «А святость человека есть, – писал в своём «Наследстве Достоевского» Сергей Иосифович Фудель, – есть обнаружение в нём образа Божия. Из темноты психофизической личности человека начинает проступать светоносный образ Христов. Темнота, даже у святейших людей, не может, до их смерти, совершенно исчезнуть. Но, чем святее человек, тем её, этой темноты, меньше».

А. Митрофанова

- Протоиерей Павел Карташёв, настоятель храма Преображения Господня в селе Большие Вязёмы в Московской области, проводит с нами этот светлый вечер.

Мы говорим о князе Льве Николаевиче Мышкине, главном герое романа Фёдора Михайловича Достоевского «Идиот». На его примере разбираемся в тонкостях природы святости… вот, пожалуй.

Понятно, что исчерпать этот вопрос невозможно, да и одного разговора, чтобы и о романе «Идиот» завершить беседу, в общем, совершенно недостаточно. При этом, при всём, отец Павел, бесконечно Вас благодарю – за то, что делитесь Вашими размышлениями щедро и обращаете внимание на такие… я бы сказала… наэлектризованные, что ли, моменты в романе «Идиот», которые про самую суть… самые глубины помогают вскрывать, глубины смыслов.

Опять же… слушателей наших призываю открыть для себя лекции ( если кто-то этого ещё не сделал ) блестящего эксперта по Достоевскому Татьяны Касаткиной – она всем нам в помощь. Мы с отцом Павлом Татьяну глубоко уважаем, очень любим и всегда читаем…

О. Павел

- Я даже иногда говорю с гордостью: «А мы с ней один ВУЗ заканчивали…» ( Смеются )

А. Митрофанова

- И Вы сейчас… да, Татьяна, когда приходит к нам в студию, сидит на том же месте, где видите Вы.

О. Павел

- Ну, вот!

А. Митрофанова

- Да, вас очень многое объединяет… и, конечно же, любовь к Достоевскому.

Вы знаете, что ещё мне дорого в её поиске… ну, дорого, наверное, всё – так же, как и в Вашем поиске в романе «Идиот». Вот, как она сформулировала это… за дословность не отвечаю, но суть, примерно, в следующем.

Ведь, по сути, драма этого романа в том, что человек, живущий по высшему закону, осознающий в себе, вот, эту самую… и, как следствие, осознающий в других и видящий в других, вот, эту божественную природу, приходит в мир, где люди, из всех сил, хотят жить по закону земному – грести под себя. Вот, этот, вот, жест загребания, очень характерный, кстати, для Аглаи Епанчиной – вот, прям, загребание под себя! Князь Мышкин, настроенный на отдавание, и Аглая, которая… вот, хочет… «Моё!» – сказал Онегин грозно, – вот, это, вот, прям, ей… такая… свойственная особенность… и этот её жест… как тяжело-то с нами бывает святым людям, и как тяжело с нами Господу Богу, отец Павел!

О. Павел

- Да. Двуплановость какая-то… амбивалентность… какое-то, вот…

А. Митрофанова

- … двусоставная природа человека…

О. Павел

- Двусоставная природа человека, но она человеку-то и дана для того, чтобы он, вообще, понял, в чём же его спасение! Как же из этой… вот, знаете, как говорят иногда: «В размышлениях Достоевского, – писал незабвенный приснопоминаемый Михаил Михайлович Дунаев…

А. Митрофанова

- … автор многотомника по…

О. Павел

- … автор многотомника «Православие и русская литература»…

А. Митрофанова

- … да, совершенно верно…

О. Павел

- Он писал: «В размышлениях Достоевского раскрывается двуплановость, амбивалентность бытия, где оба уровня – профанный и сакральный – совмещаются в естественном сложном единстве». Вот… но… неслиянно и нераздельно. Такой, как бы, спроецированный Халкидонский принцип. И у Достоевского, и вообще. Царство Божие и ад – они… евангелист Лука нам об этом напоминает: «Царство Божие внутрь вас есть»… а у Достоевского он видит это отчётливо совершенно – что идеал Мадонны и идеал содомский – не просто уживаются в сердце человека, но человек иногда, так изменившись в худшую сторону, идеализирует идеал содомский. То есть – широк человек! То есть, человек, погрузившийся в этот мир, который во зле лежит, теряет ориентиры. И Достоевский это отчётливо понимает – что и то и другое, и Царство Божие, и ад – они внутри человека, в его сердце, «Бог и сатана… – мы из «Братьев Карамазовых» эту цитату помним отлично, я не дословно её сейчас привожу, – ведут постоянную борьбу».

А. Митрофанова

- Там, знаете, как… если дословно: «Дьявол с Богом борет ся ( в единственном числе )…» – то есть, Господь с диаволом не борется, это, вообще… не Его уровень, и… какой смысл… да?

О. Павел

- Да, да…

А. Митрофанова

- А, вот, дьявол – постоянно пытается…

О. Павел

- Да. «И поле битвы –

А. Митрофанова

- … сердца людей». И Бога пытается – вытеснить из человеческого сердца…

О. Павел

- Да, совершенно верно!

А. Митрофанова

- Битва-то – со стороны...

О. Павел

- Ну, вот… Но… евангелист Иоанн: «Свет во тьме светит, и тьма не объяла его». А я бы сказал, что это, вообще… для меня это – роман «Идиот». Всё.

А. Митрофанова

- Кстати, да…

О. Павел

- Развёрнутый комментарий к 5 стиху 1 главы Евангелия от Иоанна.

А. Митрофанова

- Как Вы здорово сказали!

О. Павел

- А, вот, 11 глава Евангелия от Иоанна – воскрешение Лазаря… роман «Преступление и Наказание» – это комментарий к 11 главе Евангелия от Иоанна. А это – «Идиот» – комментарий к одному стиху Евангелия от Иоанна.

И, вот, смысл этого совмещения ада и Рая в сердце человека – не в идее неизбежности тьмы, но – в неуничтожимости света, при видимом торжестве самого кромешного мрака. И, вот, этот свет – это свет Христов. Который во тьме светит.

Достоевский проводит человека через бездны раздвоения. Раздвоение – основной мотив Достоевского. Но раздвоение не губит окончательно человека: через Богочеловека, через Христа вновь – и только этот путь существует – может восстановиться человеческий образ.

То есть, если прекрасный человек, но без… Заболоцкий… что такое красота… сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде… или у Мандельштама… Архангельский и Воскресенья ( он описывает Кремль ) – просвечивают… то есть, повсюду – скрытое горенье… в сосудах спрятанный огонь.

То есть, это наблюденье… этот свет, который поразил однажды Достоевского, и он с этим светом… как бы, вот, знаете… оберегая его, чтобы его не задули ветры жизни, он с ним прошёл по жизни!

Он же как страдал от того, что… от безбожных разговоров петрашевцев, от неистового Виссариона ( Белинского ), который… ругал Христа по-матерному!

А. Митрофанова

- О, да…

О. Павел

- И, вот, это всё он пронёс… и, потом, его письмо… да – казнь! Атеист Спешнев – красавец с вьющимися волосами… Он к нему подходит и говорит: «Мы будем со Христом! Через несколько минут…» Спешнев не это ему бросает: «Немного пыли!»… «Немного праха!» Вот, к сожалению, во французском «пыль» и «прах» – одно слово. А, на самом деле, это же… ну… пыль, ветром взметаемая – ничего от нас не будет!

А. Митрофанова

- А «прах» – это серьёзно.

О. Павел

- А «прах» – это серьёзней, намного. Это, вот… я отдаю себе отчёт… и мы читаем 2-ю главу Книги Бытия: «… из праха земного… и вдунул дыхание жизни Господь в Адама, в первого человека…»

Но… а представьте себе, что Достоевского, после этих слов, расстреляли…

А. Митрофанова

- Да…

О. Павел

- Та-та-та та-а… ( «Тема судьбы», 5-я симфония Бетховена ) С чем ушёл бы Достоевский в вечность? Со Христом? Вот! А с чем ушёл Спешнев? С грязью? Но… слава Богу – Господь даёт нам шанс. Бесконечно даёт нам шанс. Продлевает нашу жизнь. В чём смысл жизни? В изменении сознания, в покаянии. В том, чтобы мы в познание Истины пришли.

То есть, вот, это продолжение, оно – вот! И ему проступание света из темноты – так для нас невероятно и так победоносно, что только оно и может быть доказательством бытия Божия. «Бога доказует не богословская арифметика, – говорит Фудель, – а только живое дыхание уст», – то есть, нечто такое, о чём все атеисты – они не о том. Это нельзя вывести. Это можно постичь изнутри. И, вот, об этом, в своё время, постижении «света изнутри» – об этом… вот… вот это – свидетельство этого романа.

Поэтому, Достоевский нас даже картиной Гольбейна предупреждает – ты преодолей! Рогожин – боец. Ему нужно свою веру – заработать. Рогожина отправляют на 15 лет на каторгу.

А, зная «Преступление и Наказание», «Записки из мёртвого дома»…

А. Митрофанова

- … мы понимаем, что бывает с людьми в таких местах…

О. Павел

- А… ему шанс даётся!

А. Митрофанова

- Да…

Отец Павел… опять ставим с Вами многоточие! Ну, тема – неисчерпаемая… я очень надеюсь, что Вы к нам ещё неоднократно придёте, и о Достоевском с Вами поговорим, и о других авторах…

О. Павел

- Спасибо.

А. Митрофанова

- … и о французских поэтах! Очень хотелось бы, если позволите…

О. Павел

- Хорошо, хорошо…

А. Митрофанова

- Протоиерей Павел Карташёв, настоятель Преображенского храма села Большие Вязёмы в Подмосковье, провёл с нами этот светлый вечер.

Цикл об образах святых в русской литературе у нас продолжается. Завтра будет разговор о Лескове, в пятницу поговорим, фактически, о наших… почти современниках – о святых новомучениках и исповедниках Русской Церкви, которые уже, постепенно, слава Богу, становятся и героями художественной литературы. Это очень и очень здорово, и очень важно.

Я – Алла Митрофанова, прощаюсь с вами, и – до новых встреч в эфире!

О. Павел

- Да. Большое Вам спасибо!

А. Митрофанова

- Спасибо, отец Павел! Спасибо!

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Христианские мотивы в фильме «Зеркало». Августина До-Егито
• «Любовь к ближним». Священник Александр Сатомский
• «Христианские мотивы в фильме «Солярис». Владимир Гурболиков