«Святые в древнерусской литературе». Ирина Мелентьева

У нас в студии была кандидат филологических наук, доцент историко-филологического факультета Православного Свято-Тихоновского университета Ирина Мелентьева.

Разговор шел об образах святых в произведениях древнерусской литературы, какие литературные жанры существовали в период с XI по XVII века, в чем были особенности жанра житий святых, кто были их авторы, а также в каких еще литературных памятниках появлялись образы святости.

Ведущая: Алла Митрофанова

---

А. Митрофанова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, здравствуйте. Я Алла Митрофанова. И с радостью сообщаю вам, что эту неделю в «Светлом вечере» мы будем говорить о святости в русской литературе, об образе святых, точнее сказать, о том, как святость описывается, как проявляется в характерах людей, причем очень разных. И периоды мы будем разные рассматривать, и авторов мы будем разных рассматривать. И начнем мы с литературы древнерусской, что вполне логично и очевидно, а закончим практически нашими с вами современниками — в пятницу мы поговорим о литературе, посвященной новомученикам и исповедникам Русской Церкви XX века. Причем это художественная литература. Это святые, которые уже становятся — я считаю, что это очень правильно, не только героями исторической хроники и героями житийной литературы, но и литературы художественной. А сегодня мы открываем этот замечательный цикл, и в нашей студии Ирина Евгеньевна Мелентьева, доцент Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, кандидат филологических наук. Ирина Евгеньевна, очень рада вас видеть.

И. Мелентьева

— Здравствуйте, я тоже рада, что вы меня пригласили, и рада поговорить о святых.

А. Митрофанова

— Мы с вами общались в студии Радио ВЕРА по поводу Льва Николаевича Толстого, и вот тогда и выяснилось, что есть у вас своя особая любовь. И эта особая любовь связана с древнерусской литературой и связана с Николаем Лесковым, о котором мы тоже чуть позже в рамках нашего цикла «О святых в русской литературе» поговорим. И меня очень удивил ваш профессиональный взгляд на русскую литературу. Из-за того, что начали вы и максимально глубоко прокопали, и изучили именно пласт текстов, относящихся к литературе древнерусской, то, скажем, и на классическую уже русскую литературу, вторая половина XIX века, вы смотрите через эту призму, получается. Это, конечно, невероятно. Я, по правде сказать, со многими исследователями общалась, с такой оптикой сталкиваюсь впервые. Вот объясните, пожалуйста, нам, людям XXI века, древнерусская литература что вообще может дать, какой угол зрения?

И. Мелентьева

— Во-первых, что такое древнерусская литература?

А. Митрофанова

— Это хороший вопрос.

И. Мелентьева

— Да, это несколько условное понятие, это термин, и обозначается этим термином литература древнерусского государства, литература, которая имеет хронологические рамки с XI по XVII век. XVII век является веком переходным. Если мы будем разговаривать с историками, то историки скажут, что XVII уже не является средневековьем, и, конечно, это не древнерусская литература, но филологи включают как переходный этап. Почему начинается с XI века, хотя государство раньше возникает и христианство приходит раньше? Именно с XI века сохранились памятники литературы, написанные на предшественнике русского языка. И семь веков эта литература, конечно, она, с одной стороны, была едина по мировоззрению, по каким-то жанровым особенностям, но и была определенная динамика, была определенная эволюция. Что еще важно сказать? Литература — тоже понятие условное. Потому что то, что мы обычно называем литературой — это так называемая художественная литература, а древнерусская, она где-то не тут, не совсем художественная, она где-то рядом с документальной литературой, с публицистической, то есть это то, что еще формируется как художественная литература. То есть это не значит, что это что-то недостаточное, это нечто своеобразное. То, в чем пересекаются несколько типов словесности — художественная, документальная и публицистическая. Еще важно отметить одну такую вещь, что вот есть литература, которая, собственно, является письменностью, а есть еще проявление словесности средневековой — это фольклор. И вот во время существование древнерусского государства, есть два типа художественности — это литература и фольклор. В чем-то они противоположны, в чем-то совсем противоположны.

А. Митрофанова

— Например?

И. Мелентьева

— Древнерусская литература, она изначально базируется на христианстве и на христианских ценностях. Ну первая ценность какая? Душа. И душа является самой большой ценностью. В фольклоре — не сказать, чтобы душа там не являлась ценностью, но тело, телесность и проявления телесности в фольклоре они более важны. К тому же в чем отличие еще: в древнерусской литературе мы фактически не увидим смех, ну только вот XVI-XVII век. А система фольклорная, фольклорная словесность как раз очень даже смеховая. И вот эти противоречия, на стыке этих противоречий живут люди, на стыке высокого и низкого. И надо сказать, что несмотря вроде бы на противоположные установки, со временем литература и фольклор Древней Руси, они в чем-то сближаются, они обогащают друг друга. И для, например, людей XIX века и фольклор, и древнерусская литература выражают одни и те же ценности. Я не ответила на главный вопрос, да?

А. Митрофанова

— Кстати, да. А нам-то сейчас это зачем? Вот это вот все, вот это плетение словес, вот этот высокий штиль, этот не вполне понятный язык. Это я утрирую, понимаете.

И. Мелентьева

— Да. Ну, с одной стороны, конечно, мы на многое смотрим по-другому. Иногда для красоты. Иногда ты слушаешь это, слышишь, читаешь, видишь и просто восторгаешься. Можно ничего не понимать, но ты восторгаешься этим словом, тем, как одно переливается в другое. Вот этот момент такой, эстетический, почти вот такой чувственный, да, он, мне кажется, сейчас очень важен. Насколько он был в Древней Руси — это вопрос. Где-то был, где-то нет. А, конечно, самый важный вопрос — мы ищем сейчас, каждая эпоха ищет для себя образ идеала и ищет способы, как стать праведником. Каждая эпоха отвечает на этот вопрос. Мне кажется, что древнерусская литература нам, сегодняшним, тоже что-то дает в этом плане.

А. Митрофанова

— А древнерусская литература, помимо житий святых, это еще что?

И. Мелентьева

— Хороший вопрос. Совершенно верно, определенные системы жанров существуют в древнерусской литературе. Это жанры, с одной стороны, эпические, с другой стороны, условно лирические. Эпические жанры — это где в основном играет роль сюжетная составляющая. Это жития, это хождения, это летописные повести, воинские повести — ну вот понятно. Туда же идут и видения, чудеса и знамения. В эпические жанры включаются еще и жития, видения и знамения. Есть так называемые условно лирические жанры — это послания, молитвы и проповеди, вот которые имеют отношение больше к эмоциям, к внутреннему миру.

А. Митрофанова

— Так или иначе, получается, древнерусская литература — ну, это, конечно, не открытие, да, это, в общем-то, очевидный факт, — христоцентрична. Она же вся, так или иначе, посвящена духовной жизни, ее осмыслению и поиску путей к Богу.

И. Мелентьева

— Да. Собственно, так и есть. И, конечно, человек в Древней Руси, он существует вот между двумя... Для чего я, собственно, начала говорить о двух системах. Между двумя системами. Одна система его ведет к высокому, к вечности, и древнерусский человек, как и любой средневековый человек, живет с точки зрения вечности, то есть любое явление в его бытовой жизни воспринимается именно так. Он воспринимает это. А с другой стороны, он живет на земле, он живет телесно, и он живет вот такой вот обычной бытовой жизнью. Жизнь эта очень непростая. То есть надо выживать, надо тяжело трудиться, легко умереть — это все очень близко. И вот эти вот две стороны, с одной стороны, они иногда раскалывают человека, а с другой стороны, они могут и соединяться. Вот, собственно, трудность жизни древнерусского человека. Но так как мы разговариваем именно о древнерусской литературе, то вот эта вот вечность и тяготение к вечности в древнерусской литературе представлено максимально.

А. Митрофанова

— А вы знаете, еще — простите, я такая зануда, но по поводу терминов хотелось бы договориться. Мы же в речи употребляем слова «древнерусская литература» и при этом «средневековый человек». Насколько понимаю, в строгом смысле мы о средневековье на Руси говорить не очень-то можем. Потому что Средневековье — это период между античностью и эпохой Возрождения, вот это вот что-то такое... Века были так себе, средние и так далее. Поправьте меня, пожалуйста, если я не права. У нас же не было ни Античности, ни эпохи Возрождения на Руси.

И. Мелентьева

— Да. Поэтому вот наша литература, наша культура, наше государство, собственно, начинается со средневековья. Это не значит, что до того ничего не было, там бегали дикие люди из дикого леса. Конечно, нет. Но вот именно литература, именно искусство, которое дошло до нас, оно вот средневековое. Древнерусское средневековое.

А. Митрофанова

— Хорошо.

И. Мелентьева

— То есть, может быть, я даже не очень поняла этот вопрос.

А. Митрофанова

— Мы можем применительно к нашей литературе говорить «средневековая русская литература». Мы же говорим все-таки древнерусское точнее, да?

И. Мелентьева

— Древнерусская по определению — литература древнерусского средневекового государства. Там еще добавляют «феодального», но я думаю, что...

А. Митрофанова

— Понятно, то есть говорим. Спокойно говорим и термин эту употребляем.

И. Мелентьева

— Да.

А. Митрофанова

— Отлично. О понятиях договорились. Давайте теперь поговорим о прекрасных образах.

И. Мелентьева

— Так.

А. Митрофанова

— Светлый вечер на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, напоминаю, что этот час вместе с нами проводит Ирина Евгеньевна Мелентьева, доцент Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, кандидат филологических наук, и сегодня мы говорим об образах святых в древнерусской литературе, из которой есть пошла вся вообще наша великая русская литература. И мне бы очень хотелось, чтобы, Ирина Евгеньевна, с вашей помощью мы обратили внимание на наиболее значимые памятники. Их огромное количество. Вообще корпус текстов, посвященный житиям святых, он бесконечен. И вы, когда мы с вами готовились к этой программе, я с вами советовалась, что почитать, дали путеводитель, обозначили четыре произведения, в хронологическом порядке я их сейчас озвучу, они с разных сторон подсвечивают нам богатство вот этого мира древнерусской литературы. Кое-где я была даже поражена. Например, я никогда не задумывалась, что житие святой Иулиании Лазаревской написано ее сыном, боярином. Она знатного рода, у нее знатный муж, и вообще женщина, которая замужняя, которая семейная, в святцах у нас довольно-таки редкое явление. А вот Иулиания Лазаревская — пожалуйста, и житие ее сын написал. И с каким благоговением написал. Вот это поразительно, конечно. О ней мы поговорим в конце, хронологически она у нас относится уже, житие относится к XVII веку. Да. Начнем с Феодосия Печерского, потом о преподобном Сергии Радонежском поговорим, потом о Стефане Пермском и потом уже о замечательной святой Иулиании. Феодосий Печерский. Житие сражает наповал буквально с первой страницы. Мы же знаем, что в житиях есть определенные законы жанра. Мы знаем, что очень часто, открывая жития преподобных, мы увидим там по строгому канону составленное жизнеописание с самого детства: младенец был кроток, благочестив, по средам, пятницам не вкушал материнского молока, не принимал участия в детских играх и как в случае, например, с преподобным Сергием Радонежским это абсолютный, стопроцентный исторический факт, рожден он от благочестивых родителей. Чудесные родители преподобного Сергия — любой, кто был в паломничестве в Троице-Сергиевой Лавре, знает, что и родители преподобного Сергия похоронены недалеко, преподобные Кирилл и Мария, оба прославлены в лике святых. Удивительная и замечательная семейная пара. Так вот, открывая житие Феодосии Печерского, читатель с удивлением обнаруживает, что, да, рожден в благочестивой семье, замечательными родителями, не принимал участия в детских играх и вообще себя с детства проявил как удивительный молитвенник и постник, за что мамой часто был избиваем. И дальше на нескольких абзацах описание побоев, которые маленький Феодосий претерпевал от собственной мамы. И ногами она его там била, и хлестала она его там и розгами, и прутьями, и что только она с ним не делала. И вы знаете, у читателя XXI века — ну я в этом смысле среднестатистический, абсолютно нормальный, неискушенный человек, — волосы стынут в жилах.

И. Мелентьева

— Да, именно так.

А. Митрофанова

— Объясните, пожалуйста, что это такое?

А. Митрофанова

— Ну, это уникальный случай, вы совершенно верно его отметили. Может быть, за всю историю христианства что-то подобное только в житии святой Варвары, ее отец, но он не был христианином. Тут это легко объясняется, почему он так с ней себя вел и почему, собственно, он отрубил ей голову и вообще ее терзал. Вот, логика здесь есть. А тут, видимо, время такое было достаточно грубое. Это во-первых. А во-вторых, не отходил от исторической правды создатель жития, он же все расспрашивал, как это все было. Не хотел обидеть маму, но, видимо, довольно часто побои в доме, в семье бывали, в семьях бывали. Это не то что было нормой, но это было обычно. И поэтому, наверное, это вполне как бы вот как что-то обычное. С другой стороны, мать Феодосия, она крупная женщина, как мы понимаем...

А. Митрофанова

— И об этом сказано в житии.

А. Митрофанова

— Да, с грубым мужским голосом, там это действительно очень колоритно.

А. Митрофанова

— И с мужской силой.

И. Мелентьева

— С мужской силой. Видимо, в нее был Феодосий, чисто телесно, потому что он был большой, крупный — вот то, что мы понимаем. Единственное, что мы из его телесного облика не знаем, ни какой у него был рот, ни какой нос, ни какого цвета глаза и даже ни какого цвета волосы. Но мы знаем, что он был высокий, крепкий и сильный. Видимо, в маму. Но у него была другая сила — сила внутренняя, духовная, а у нее внешняя. И вот получается так, что как это, яйца курицу учат. Он ее привел...

А. Митрофанова

— Он ее привел в монастырь.

И. Мелентьева

— Да. Ну, такова воля Божия.

А. Митрофанова

— Кстати, по поводу послушания родителям. Опять же в других житиях мы видим сплошь и рядом: в послушании у родителей пребывал, не прекословил, не перечил, и это воспринимается как что-то совершенно обычное. А Феодосий Печерский наперекор своей маме делал примерно все. Она просила его, чтобы он хорошо одевался — он надевал какие-то лохмотья специально, даже когда мальчиком был. Она его выгоняла играть с мальчишками — нет, не пойду, вот я буду лучше молиться или буду просфоры печь, что вообще удивительно, конечно.

И. Мелентьева

— Тяжелое послушание.

А. Митрофанова

— Очень. А просфоры печь он пошел, потому что хотелось ему каждый день, мальчику, ходить на литургию. А литургию не каждый день служили, потому что просфор, оказывается, не хватало, богослужебного хлеба не было. И он взялся тогда, вызвался печь вот этот хлеб, за что мамой был бит.

И. Мелентьева

— Как вас это вдохновило, я смотрю.

А. Митрофанова

— Да, я действительно вдохновилась, и меня поразил язык авторский в этом житии. Мне бы хотелось, чтобы вы об авторе тоже рассказали. Вы уже упомянули, что скрупулезно были собраны сведения о преподобном Феодосии Печерском вскоре после его кончины ведь, сразу же. Расскажите вообще, давайте исторический контекст немножечко рассмотрим, период исторический, когда это было. Кто автор, кем он приходится Феодосию Печерскому?

И. Мелентьева

— Кто был автор? Автор, который нам всем приходится самым главным историком русским...

А. Митрофанова

— Откуда есть пошла Русская земля?

И. Мелентьева

— Да. Это Нестор Летописец. Нестор Летописец — это известный нам всем писатель не только «Жития Феодосии Печерского», но и «Жития Бориса и Глеба» и «Повести временных лет». И вот этого уже было бы достаточно, вообще больше ничего о нем не знать, чтобы он вошел, собственно, в века.

А. Митрофанова

— Собственно он и вошел.

И. Мелентьева

— Да. И это был очень серьезный писатель, то есть это был не начинающий, не самоучка. То есть вдруг ни с того ни с сего — как бы ни с того ни с сего, вот так умеет писать так, как надо, понимает всю структуру и вписывает в структуру и летописную, которую он, собственно, и создает. И в «Житие Бориса и Глеба», которое отличается от «Жития Феодосии Печерского», он вписывает исторические факты. Вот такая вот уникальность. Он монах, вместе с Феодосием Печерским, монах Киево-Печерского монастыря тогда. Не лавры, монастыря. И мне бы, знаете, что хотелось бы? Может быть, вас действительно история больше увлекает, а я вот перечитывала тоже к нашей встрече, и как-то меня задел такой факт: во всех этих житиях очень большое внимание уделяется еде. Еде, одежде, все это описывается достаточно лаконично, но очень точно и бьет в самое сердце. Такое впечатление — наверное, так оно и было, — еда трудно доставалась, люди голодали. Потому что очень много там и о воровстве, и о том, что плохой хлеб, и постоянно какой-то голод — то есть вот эта вот недостача, она постоянно прокручивается. И хлеб — то что там что-то гниет, что-то портится, то не хватает для братии монастыря там на следующий день еды. И просто же ужасно, если вот представить себе, что в твоей семье на завтра нет еды. И как-то меня это вот очень-очень задело, вот как-то так вот. И тут еще тоже такая интересная вещь, по поводу именно русской святости. Наши русские преподобные отличаются одной такой чертой, обязательной чертой — они все трудятся. Причем трудятся, не покладая рук для того, чтобы иметь пропитание не только себе, но и братии. И нельзя сказать, что, например, какие-нибудь греческие святые не трудились, но они могли, видимо, в своем климате...

А. Митрофанова

— Палку втыкаешь в землю — и она уже оливковое дерево.

И. Мелентьева

— Спокойно жить, да, спокойно сидеть, молиться. Ну там что-то плести, какие-то корзиночки, потом их расплетать. И обязательно кто-нибудь приходит, то финики принесет, то еще что-то такое. И вот у нас, видимо, в нашем климате такая нужда трудиться, что это трудолюбие, постоянный труд указывается во всех преподобнических житиях, и как новая русская добродетель. Поэтому это вот как-то вот еда, труд, вот этот вот быт, который, получается, связан с внутренними добродетелями, с христианскими добродетелями, и как бы быт сам подсказывает, ведет человека к Богу, вот за счет вот этой трудности жизни. Вот, может быть, что-то в этом есть.

А. Митрофанова

— Определенно. То есть аскеза как норма, аскеза как бы повседневная норма. Я, конечно, была поражена. В «Житии Феодосии Печерского» ведь подробно изложено, как жили вот эти первые монахи в пещерах, впоследствии ставших Киево-Печерской Лаврой. Вот этот вот Печерский монастырь, с чего он начинался и как первая монашеская община существовала. Феодосий Печерский — один из основателей, можно сказать. Там был еще преподобный Антоний и вот преподобный Феодосий. Антоний появился раньше, Феодосий пришел чуть позже, но тем не менее вклад его тоже огромен, колоссален в начало вот этой удивительной монастырской жизни. И когда читаешь, что да, хлеб и вода. А по субботам и воскресеньям, иногда, если повезет, братия вкушала чечевицу.

И. Мелентьева

— Да, сочиво, переводится как чечевица.

А. Митрофанова

— А уж если не повезет — а часто бывало, что не везло, — вареные овощи со своего огородика. И каждый грядочку свою пахал. И преподобный Феодосий Печерский, основатель монастыря.

И. Мелентьева

— Сам трудился.

А. Митрофанова

— Да, сооснователь, сам трудился, и все так трудились. Вот это, конечно, невероятно.

И. Мелентьева

— И еще Феодосий Печерский, конечно, поражает своим смирением. Сверхъестественным, абсолютно сверхъестественным. Потому что вспомним вот этот знаменитый эпизод с возницей. Когда возница, которого дал князь Феодосию Печерскому, чтобы Феодосий спокойно добрался до монастыря, вместо того чтобы везти преподобного, увидел, что какой-то рваный монах, бедный несчастный, говорит: ты и так бездельничаешь, а я устал. Я посплю на этой телеге, а ты давай, садись и вези. И, значит, всю ночь возница проспал, преподобный спокойно вез, управлял лошадьми. И современный человек что бы сделал? Вот, посмотрите, я такой-сякой! Что сделал Феодосий незадолго до рассвета? Пробудил эту возницу и говорит: давай, садись, чтобы тебя никто не обидел. И так вот въехал в монастырь. Это же удивительно. И никому не сказал, и не чванился. Потрясающая вещь все-таки. Мне кажется, это такое действительно сверхъестественное свойство святого, и оно проявляется на бытовом уровне.

А. Митрофанова

— А вот интересно было бы понять, сейчас нам нужно будет сделать небольшой перерыв, но мне интересно было бы понять, вот такого рода сведения Нестор Летописец как добывал? Ведь это получается, что возница — придумать такое невозможно, это очень достоверно, и то, как это описано, это сомнений у читателя не вызывает. Это значит, возница был настолько ведь поражен тем, как отнесся к нему преподобный Феодосий...

И. Мелентьева

— Что не побоялся наказания и рассказал кому-то.

А. Митрофанова

— Рассказал, да. И пошла молва, сарафанное радио, и благодаря этому сведения оказались и у Неостра Летописца...

И. Мелентьева

— Святость порождает святость.

А. Митрофанова

— Да. Так и есть. Прервемся буквально на минуту. Напомню, в нашей студии Ирина Евгеньевна Мелентьева, доцент Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, кандидат филологических наук. В цикле «О святых в русской литературе». Сегодня первая наша программа. Логично, что она древнерусской литературе посвящена и тем образам святости, которые мы в древнерусских наших памятниках находим. Я Алла Митрофанова. Оставайтесь с нами.

А. Митрофанова

— Дорогие друзья, напоминаю, в нашей студии этот час с нами проводит Ирина Евгеньевна Мелентьева, доцент Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, кандидат филологических наук. Говорим мы сегодня об образах святых в древнерусской литературе, поскольку вообще вся неделя, вот этот часовой наш сегмент «Светлого вечера» будет посвящен разговору о святости, об образах святых, какими мы их находим в нашей литературе. Сначала вот этот корпус текстов древних, потом обратимся к девятнадцатому веку, минуя, кстати, XVIII. Интересно, почему? Надо мне будет подумать на досуге, как это я так XVIII век решила сбросить с парохода современности.

И. Мелентьева

— А он кажется безбожным.

А. Митрофанова

— Кажется. Вот в том-то все и дело, что да, просвещение, все пироги, Петр, Екатерина...

И. Мелентьева

— Но у нас особое просвещение.

А. Митрофанова

— Есть у него самые разные свойства и черты, но покопать XVIII век было бы, конечно, очень интересно. Надо мне такую задачу поставить и в эфир все это потом богатство и вытащить. Потом обратимся, собственно, к веку XIX, и закончим разговором, уже в пятницу у нас будет разговор фактически о наших с вами современниках, о художественной литературе, посвященной новомученикам и исповедникам Русской Церкви. Вот для меня очень важный феномен, что уже сейчас появляется такая литература, что осмысляются образы этих людей, их жизненный путь, не только в документалистике, но и в художественном мире тоже. Для меня это очень ценно и очень дорого. Ирина Евгеньевна, о преподобном Феодосии Печерском мы с вами немножечко поговорили, но буквально по касательной. У нас сегодня все по касательной, я так чувствую. Следующий очень интересный исторический период и очень интересный автор. Мы будем говорить с вами о житиях преподобного Сергия Радонежского и преподобного Стефана Пермского. Автор у этих житий один, зовут его Епифаний Премудрый. Я думаю, что даже люди, которые с древнерусской литературой знакомы в рамках школьной программы, то что называется в школе, как у нас принято говорить, проходят, читают дети. И помнят, может быть, «Сказание Петре и Февронии Муромских». Вот Епифаний Премудрый, мне кажется, из этого периода им так или иначе знаком. Автор очень интересный, совершенно стилистически иной, чем преподобный Нестор Летописец, о котором мы говорили с вами выше. И лично мне стиль Нестора Летописца ближе, чем Епифания Премудрого. Не знаю, как вам. Я вообще к Нестору Летописцу отношусь с таким глубочайшим почтением за подвиг подъема такого количества материалов и такой скрупулезной работы с источниками — это, конечно, невероятно. Епифаний Премудрый. Чем он у нас характеризуется?

И. Мелентьева

— Епифаний Премудрый, конечно же, наследник Нестора Летописца и Илариона Киевского тоже. Дело в том, что это время возрождения литературы и культуры после 1380 года — можно, конечно, у наших слушателей спросить, что это за год...

А. Митрофанова

— Да, да. Не будем ставить людей в неловкое положение, все прекрасно знают...

И. Мелентьева

— Конечно, что это Куликовская битва. Происходит подъем — скажем такими словами, — национального самосознания. Во всяком случае люди осознают себя какими-то другими, и культура начинает возрождаться из руин. И нужна какая-то опора. И, конечно, это опора киевской литературы. Литература первого периода развития древнерусской литературы, как раз житие Феодосии Печерского, как первое большое преподобническое житие. И Епифаний Премудрый обращается к литературе Киевской Руси. И в то же время очень важно так называемое второе южнославянское влияние.

А. Митрофанова

— Это что такое?

А. Митрофанова

— Первое южнославянское влияние — Кирилл и Мефодий, которые переводят все богослужебные тексты на язык, понятный русичам. И второе южнославянское влияние — это влияние литературы славянской, в основном сербской, на древнерусскую книжность. И жития, которые создавались в это время в Сербии, они были во многом такие украшенные, и их стилистика была похожа на стилистику акафиста. И Епифаний Премудрый как человек образованный, как человек, который совершил множество путешествий по Европе и по святыням христианским — подробнее сказать почти невозможно, потому что о Епифании Премудром, о его биографии известно крайне мало, можно только догадываться. Но по его произведениям видно, что он был во многом знаком вот с этой традицией. И Епифаний Премудрый соединяет все это. Причем он соединяет это и творит новый канон. Он не собирается его делать новым, он думает, что он находится в традиции, он не считает себя новатором, то есть это не постмодернист, который думает: ах, сейчас я сделаю такое житие, которого не читал никто. Нет, ему просто хочется адекватными средствами, которые, как ему кажется, вот перед ним — эти кисточки, эти краски, разложенные другими авторами, ему хочется нарисовать тот образ, который для него важен, образ современной ему святости. И Епифаний Премудрый это был человек, который был лично знаком с преподобным Сергием, с героем его жития, и со Стефаном Пермским...

А. Митрофанова

— Еще одним героем другого его жития. Вообще, концентрация святости на единицу площади поражает.

И. Мелентьева

— Да. И вот как раз преподобный Сергий — это такой корень, от которого пошла вся такая вот, условно, современная русская святость. Очень много учеников преподобного Сергия разошлись по всей Русской земле и основали множество монастырей. Таким образом, опять же, святость распространилась.

А. Митрофанова

— А еще потом ученики учеников, и дошли они до Русского Севера, до Северной Фиваиды, это же тоже все...

И. Мелентьева

— Северная Фиваида, да.

А. Митрофанова

— Откуда там традиция исихазма взялась, да, Иисусовой молитвы, молитвенного делания вот такого глубокого, может быть, самого глубокого, на данный момент известного — это от преподобного Сергия все. И это, конечно, невероятно. Каким должен быть мощным этот импульс, что он в веках не угасал. И территориально тоже люди уходили все дальше и дальше, а импульс не угасал. Вот это поразительно.

И. Мелентьева

— И главное, что они вот заражали, в хорошем смысле этого слова, собой окружающих, и люди вокруг них тоже становились и христианами, и святыми, и монахами. То есть действительно появлялись такие вот гнезда монашеские.

А. Митрофанова

— Это то, что пройдут века, и преподобный Серафим Саровский назовет: «Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся». Вот прямо на практике, что называется, работает.

И. Мелентьева

— И вот надо сказать, что, конечно, когда мы читаем «Житие преподобного Сергия», мы во многом видим чисто сюжетно повторение «Жития преподобного Феодосия». Тоже трудится, тоже испытывает очень большие сложности. Ему завидуют, с одной стороны, телесные люди. Бесы нападают. Вот, он вынужден уйти, потому что он не хочет славы. Или те, кто позавидовали, опять же его пытаются изгнать. Преподобный Сергий терпит голод, так же, как и преподобный Феодосий, ходит в рваной, плохой одежде. И точно так же его воспринимают как какого-то несчастного побирушку, а не как славу и честь Русской Церкви. И вот эти вот устойчивые сюжетные моменты называются топосами — то, что переходит из жития в житие. И, с одной стороны, можно говорить о том, что это просто такой способ рассказывать о святости, а с другой стороны, видимо, так святость и проявляется, именно через эти особенности, через эти повторы сюжетных, бытовых, жизненных обстоятельств.

А. Митрофанова

— То есть сначала все-таки святость и вот эти ее свойства, а потом уже то, как это отражается в литературе?

И. Мелентьева

— Ну, я думаю, что там по-разному. Литература влияет на жизнь, жизнь влияет на литературу, какие-то такие вот восьмерки вечности между жизнью и литературой. Наверное, так. Но что хотелось бы сказать, что Епифаний Премудрый не единственный писал «Житие преподобного Сергия». «Житие преподобного Сергия», которое точно принадлежит Епифанию Премудрому, это та часть от самого начала до главы «О худости порт Сергиевых и о некоем поселянине». Вот важный такой момент, о котором мы как раз говорим.

А. Митрофанова

— О худости порт.

И. Мелентьева

— О худости порт, да. То есть он работал на огороде, приходит простой человек, который захотел увидеть святого. Ну, значит, ему показывают: вот, пожалуйста, вот этот вот рваненький, грязненький. Значит, этот поселянин не верит и только ругается. И только когда он видит, что приходит князь и воздает почести вот этому...

А. Митрофанова

— Грязненькому.

И. Мелентьева

— Грязненькому, оборванному, он понимает, что он видел игумена. И тут, кстати, очень такой важный мотив и топос житийный — мотив духовного зрения. У кого есть духовное зрение, тот и в грязном, и в оборванном, и в гугнивом, и в каком-то непотребном видит святость и видит истину. А кто не видит, кто привык смотреть только на внешнее, у кого нет вот этих вот духовных глаз, духовного зрения, кто не изощрен в святости, тот видит вот оборванного человека. И вот для литературы, которая описывает святость, мотив духовного зрения очень важен.

А. Митрофанова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, напоминаю, что в нашей студии Ирина Евгеньевна Мелентьева, доцент Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, кандидат филологических наук. Сегодня мы говорим о святости в древнерусской литературе, образы святых. И вот я сейчас просто с ужасом смотрю, как стремительно бежит время. Вспоминаю, что еще один вопрос, между прочим, который меня очень волновал в связи с житием Феодосии Печерского, я вам забыла задать. И хотела бы — простите уж меня, да, — ретроспективно вернуться. Там ведь описано, помимо жизни самого Феодосия, там огромное количество других людей присутствуют в повествовании. И есть там замечательный отрок один, молодой человек, ну скажем, не отрок, а молодой человек, который, посмотрев на жизнь вот этих монахов в пещерках, будущей Киево-Печерской Лавры, захотел к ним присоединиться. А был он очень знатного рода. Но это бы ладно, его сразу предупредили: ведь отец твой, скорее всего, захочет тебя заполучить обратно, он тебя не отпустит. Нет-нет, все, я пришел в монастырь, я так решил. И если надо будет от рук отца пострадать, значит, за Господа пострадаю. Снял всю свою красивую одежду, оставил все свои сокровища в миру и принял монашеский постриг. Получается, без согласования с родителями. Но это одна история. А другая история, когда отец его все-таки забирает насильно из монастыря и приводит домой, выясняется, что дома-то у него еще и жена. И вот здесь, вы знаете, я просто потеряла дар речи в этот момент. Для меня это было совершенно... То есть такое где я встречала? В житии Алексия человека Божиего, который женился и тут же ушел подвизаться как блаженный. А супруга — ну это такой, мне казалось, какой-то отдельный прям вот случай из серии «не пытайтесь повторить это в домашних условиях». И здесь вот это. И я думаю: Господи, помилуй. И ведь там еще в житии так это выстроено, что вот она его и соблазнить пыталась...

И. Мелентьева

— Ходит, и ходит...

А. Митрофанова

— И ходят, и нарядилась еще, и ходит, и ходит.

И. Мелентьева

— Бессовестная.

А. Митрофанова

— Да. Бес вот в нее вселился, и она... Я думаю: Господи, помилуй. Это ж как... Ведь она же на это не подписывалась. Она и не жена и не вдова теперь...

И. Мелентьева

— И второй раз выйти замуж не сможет.

А. Митрофанова

— Уже не сможет. Все, она себя похоронила, получается.

И. Мелентьева

— Ну вот это вот с точки зрения вечности: один рвется туда, а...

А. Митрофанова

— А другой к земле.

И. Мелентьева

— А другой к земле.

А. Митрофанова

— А в супружеской жизни, значит, спасения нет и...

И. Мелентьева

— Тут на самом деле опять же, если мы смотрим сегодняшним днем — сегодняшнее право, сегодняшние установки, — то схватить, связать и в суд или куда-то там еще, да, то есть...

И. Мелентьева

— Ну сейчас в монастырь, по-моему, даже и не принимают, если...

И. Мелентьева

— А если он обманул всех?

А. Митрофанова

— Всех обманул.

И. Мелентьева

— Всех обманул. Украл паспорт. И это все с точки зрения вечности. Да, то есть это в том-то и дело, что вот, видимо, настолько автор жития видит в монашестве единственную красоту, что все остальное как путы. И жена красивая, и одежда хорошая, и еда вкусная, и возница, который там, водитель, который тебя возит, да, на черном мерсе... черной телеге, да, то есть это все кажется такой шелухой. Что вот есть Господь, и вот иди туда. Это первое русское преподобническое житие. То есть действительно, как там у Киплинга как-то было сказано: мир был такой новенький. И вот этот вот момент, когда святость была так в новинку, вот такая, что казалось, что нет, всем надо в монастырь. Видимо, так.

А. Митрофанова

— Вот на этом фоне, кстати, житие праведной Иулиании Лазаревской, оно вызывает восхищение.

И. Мелентьева

— И ужас.

А. Митрофанова

— И ужас.

И. Мелентьева

— Обратите внимание: все вызывает и восхищение, и ужас. Одновременно.

А. Митрофанова

— Одновременно.

И. Мелентьева

— Причем опять же послушание — оно и есть, и его нет. Оно есть и его нет в каждом из житий. И Феодосий Печерский что-то слушает, а что-то не слушает, да, и где-то слушается мать, где-то не слушается ее.

А. Митрофанова

— Больше не слушается, чем слушается.

И. Мелентьева

— Но иногда вынужден слушаться до 25 лет. А она его все в своем кармане хочет держать. Бедненький мальчик, 25 лет. И Иулиания Лазаревская тоже, с одной стороны, она все время рвется в монастырь. Но муж говорит: нет, ты жена, столько детей, туда-сюда. И ее вот этот вот быт, он не то чтобы затягивает, но она понимает, что есть чувство долга перед этими детьми, которых она родила. И, видимо, женская доля, она несколько другая.

А. Митрофанова

— Там и любви, мне кажется, очень много. Вот в ней, понимаете, она же... Там сказано очень-очень здорово. И пишет житие, повторюсь, ее сын, что немаловажно. По стилю, по тексту видно, как он всем сердцем любит свою маму, как он ею восхищается, как он ее уважает и чтит. Это, конечно, невероятно. И это значит, что любви в семье было много. С одной стороны. С другой стороны, вот опять же, да, как сын говорит, как она заботилась о больных, нищих, о нуждающихся, как она служила своим наследством, своим имением людям, практически ничего не оставляя для себя. Она раздавала все тем, кто был голоден, кто был нищ, кто был убог, кому не во что было одеться. То есть дословно брала и исполняла Христову заповедь. Вот буквально. Как Господь говорит, да, кто войдет в Царство Небесное: вот Я был наг, вы одели Меня, был голоден, вы накормили Меня, да, в темнице был, вы посетили Меня, болен был, вы пришли ко Мне. Вот все это была жизнь праведной Иулиании Лазаревской. И там он как-то, я сейчас дословно не воспроизведу, но он очень здорово обмолвился о том, что обо всех этих людях заботилась она, и все домашние ее были обогреты и облюблены. Ну, то есть там такого не было, что она в ущерб...

И. Мелентьева

— «Тетушка Федосевна до других милосердна, а дома что-то голодные сидят».

А. Митрофанова

— Вот типа того, да-да. Знаете, есть такое вот, как говорят сейчас, там слышала от людей из среды служб милосердия разных самых, что бывает в их рядах такое явление, что люди приходят...

И. Мелентьева

— Погреться.

А. Митрофанова

— Да, в добрые дела, знаете, как будто бы сбегая из своей реальности, из своей семьи, из дома. Там рушится, а здесь можно вот хоть что-то созидать. И это, в общем, может привести к очень сложным последствиям, когда вот так. А у праведной Иулиании вообще все по-другому. У нее вот эта любовь какая-то всепокрывающая.

И. Мелентьева

— Ну да, опять же, тоже сверхъестественное милосердие, то есть такое необычное, да, которое как-то распространяется, правда, на всех. Действительно удивительно. То есть кто-то, кто-то питает ее. Кто?

А. Митрофанова

— Интересно, кто?

И. Мелентьева

— Какие же здесь могут быть варианты? Да, видимо, Господь. Любовь, да, любовь к Господу питает ее милосердие. И надо сказать, что действительно милосердие — это то, что приносит христианство. Вспомним, вот сейчас вспоминается Глеб Жеглов, который говорит: «Милосердие — поповское слово», то есть то, что вызывает отвращение неверующего человека и отсутствие понимания.

А. Митрофанова

— Знаете, вообще по поводу Глеба Жеглова, если мы из него вынимаем харизму Владимира Семеновича Высоцкого и смотрим на персонажа, и смотрим на текст — это человек, который пренебрегает какими-то, я не знаю, элементарными правилами, соотносимыми с справедливостью. Не то что с милосердием, а со справедливостью. То есть он может Промокашке в карман подбросить улику...

И. Мелентьева

— Кирпичу.

А. Митрофанова

— Кирпичу, простите. Да, Кирпичу. Перепутала. Подбросить улику, потому что вор должен сидеть в тюрьме. Понимаете, вот эта вот двойная мораль, она, конечно, простите за выражение, вымораживает.

И. Мелентьева

— Да. Нет, я просто к тому, что...

А. Митрофанова

— А вот милосердие...

И. Мелентьева

— Поповское слово. И это правда, так и есть, да, это слово, которое пришло с христианством. И то понятие, которое пришло с христианством, да. Не око за око, а вот почему-то он в тебя плюнул, а ты не только там обтерся, да, но и...

А. Митрофанова

— Помолись за него.

И. Мелентьева

— Как минимум. То есть это же вот действительно такие удивительные вещи. Кстати, про Стефана Пермского.

А. Митрофанова

— Так.

И. Мелентьева

— Нам же надо что-то такое сказать о Стефане Пермском. Он ведь своих тех людей, которых он привел к вере — он же был просветителем пермян, он во многом поразил милосердием. Есть такой эпизод в житии Стефана Пермского, когда он спорит о вере — прение о вере, — с таким лидером язычников местных. Волхв Пам его зовут. Пам-сотник.

А. Митрофанова

— Есть такой там, харизматичный.

И. Мелентьева

— Очень. Это сильный противник. Считается, что специально он был выписан как сильный противник, чтобы не казалось, что пришел Стефан там, развел рукой, да, и все так сказали: «О, прекрасно, да, мы в тебя верим, и в тебя, и в твоего Бога!» Но вот есть противник, которого уважают местные люди, местное население, почитают, и он для них заступник перед высшими силами. И вот это прение о вере. Значит, сам этот Пам-сотник предлагает, чтобы Стефан и он вместе прошли огонь и прошли воду. И Стефан соглашается, а Пам-сотник трусит в самый последний момент. И тогда вот эти пермяне, которые только что были за этого Пама-сотника, они на него бросаются и хотят его убить. Потому что, значит, он неверный, он их обманул, он не имеет той силы, о которой он говорит. И Стефан, что делает — он его отпускает по милосердию. Это было неестественно. Это сверхъестественный такой момент, это было удивительно. Вот так в Пермь пришло милосердие.

А. Митрофанова

— И христианство.

И. Мелентьева

— И христианство, да. То есть это были поразительные вещи. Вполне было нормально: он твой враг, он тебя обидел — убей его или навреди.

А. Митрофанова

— А еще и письменность пришла.

И. Мелентьева

— Да, и письменность.

А. Митрофанова

— Письменный язык создал.

И. Мелентьева

— Да. И тут стиль плетения словес.

А. Митрофанова

— Давайте.

И. Мелентьева

— Знаменитый стиль плетения словес. Я специально выписала. Это один из самых известных отрывков, в котором просто даже можно не анализировать ничего. Совершенно все становится понятно, что такое стиль плетения словес.

А. Митрофанова

— А это стиль, в котором работал Епифаний Премудрый, автор «Жития о преподобном Сергее Радонежском» и о Стефане Пермском, и он сам этот свой стиль так определил — плетение словес.

И. Мелентьева

— Или словесное извитие. И целью стиля плетения словес является так называемая словесная сытость, чтобы при произнесении такого большого количества слов, таким образом поставленных, возникало какое-то очень такое вот эмоциональное напряжение, и чтобы человек как бы втягивался вот в этот поток слов и обращал внимание на те, которые выделяет автор. Мы сейчас увидим, что за слова, которые выделяет автор.

А. Митрофанова

— Давайте.

И. Мелентьева

— «Коль много лет мнози философи елиньстии сбирали и составливали грамоту греческую и едва уставили, мноземи труды и многими времены едва сложили! Пермъскую же грамоту единъ чернецъ сложилъ, единъ составилъ, единъ счинилъ, единъ калогерь, единъ мних, един инокъ, Стефанъ, глаголю, присно помнимый епископъ. Единъ во едино время, а не по многа времена и лета, якоже и они. Но единъ инокъ, единъ воединенъ и уединяяся, единъ уединеный, единъ, у единого Бога помощи прося, единъ, единого Бога на помощь призывая, единъ, единому Богу моляся и глаголя».

А. Митрофанова

— Практические стихи.

И. Мелентьева

— Да. Причем мне кажется, что здесь противопоставление мы видим: много и один. Многобожие — единобожие. И один Бог — Христос. Христос для всех.

А. Митрофанова

— И личность перед Богом Личностью стоящая.

И. Мелентьева

— Да.

А. Митрофанова

— Поразительно. Ирина Евгеньевна, огромное вам спасибо за этот разговор. Ставим многоточие. Неисчерпаемая тема. Надеюсь, что еще не раз с вами встретимся и, может быть, более предметно о каждом из этих и житий поговорим, и других еще тоже в цикл себе таким образом заберем. Ирина Евгеньевна Мелентьева, доцент Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, кандидат филологических наук, провела с нами этот «Светлый вечер». Я Алла Митрофанова. Прощаемся с вами. До свидания.

И. Мелентьева

— До свидания.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Христианские мотивы в фильме «Сталкер». Иван Перекатов
• «Нравственные ценности и бизнес». Сергей Иванов
• «Христианские мотивы в фильме «Зеркало». Августина До-Егито