Светлый вечер с Роксаной Бабаян (30.05.2018)

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья! В студии Константин Мацан. С трепетной радостью приветствую нашу сегодняшнюю гостью, сегодня в «Светлом вечере» на светлом радио народная артистка России России Роксана Бабаян. Добрый вечер!

Р. Бабаян

— Добрый вечер!

К. Мацан

— Я рад, что сегодня у нас есть возможность вас поздравить с днём рождения, вашим сегодняшним праздником, от лица радио «Вера» мы вас поздравляем и желаем больших творческих успехов и помощи Божией во всех начинаниях!

Р. Бабаян

— Спаси Господи, благодарю вас! Я очень рада.

К. Мацан

— Поговорим, надеюсь, сегодня о многом, о разном, но начать всё-таки хочется с такой, может быть, главной вашей ипостаси профессиональной, по которой все мы вас знаем, и наши радиослушатели, безусловно, помнят и ваш голос, и ваши роли в кино, знают ваши песни — вот это ипостась именно музыкальная. Вы представитель той громадной, колоссальной традиции, которую сегодня можно назвать советской эстрадой. Не знаю, может быть, вы со мной не согласитесь, но сейчас принято говорить «качественный продукт». Вот это был очень качественный продукт своего времени, безусловно, советский как минимум хронологически, потому что начинали вы в те годы, когда Советский Союз ещё здравствовал, существовал. Насколько для вас то, что происходит в музыке популярной современной сегодня приемлемо? Есть ли какая-то надежда на то, что вот те высокие образцы, которые звучали на концертах и которые показывали по телевизору, этот уровень исполнения вернётся сегодня? Ведь мы сегодня видим совсем другое: мы сегодня видим в основном фонограммные концерты, тогда было как-то по-другому. Я этого не застал, но я просто помню, хотя бы что-то, по архивным записям. Вот как вы с позицией своего такого того опыта смотрите на сегодняшний музыкальный контекст?

Р. Бабаян

— Знаете, на самом деле я человек, который всегда двигается вперёд. Я оборачиваюсь на прошлое как на базовые какие-то вещи, но это абсолютно, так сказать, воздушная подушка, которая дала мне всегда двигаться вперёд и развивать разные направления своего движения. Я пробовала многие вещи и отходила, и делала паузы, когда менялась конструкция телевидения, когда вместо государственной машины, которая работала и где были определённые законы, она разрушилась, пришли новые участники, которые стали владельцами сегментов, и уже это была другая система взаимоотношений, в которую я никогда не вписывалась и ни по желанию, и ни по возможностям. Поэтому я сразу в этот момент, как бы предвосхищая это, меняла ракурс: я опять шла учиться. Как Михаил Михайлович говорил: «Ну куда дальше пойдём? — учиться».

К. Мацан

— А чему вы пошли учиться?

Р. Бабаян

— Я, вообще, инженер-строитель, архитектор — это была моя первая профессия, папа заставил. Но всё равно своя история всегда бывает выше начерченных родительскими желаниями, поэтому для меня музыка была приоритетной историей. И в институте это было абсолютной доминантой, и так образовалось, что со мной поступали ребята-музыканты, обожающие музыку, и пришёл человек, который обожал музыку и сделал маленький биг-бэнд такой, такой средний биг-бэнд, но тем не менее оркестр.

К. Мацан

— Маленький биг-бэнд — так очень хорошо звучит.

Р. Бабаян

— Да-да. И мы, в общем, процветали, и к нам невозможно было попасть, и я там была просто... тоже училась, и для меня моё существование в институте было от концерта до концерта — от праздника к празднику, потому что мы к праздникам всегда... к нам попасть было невозможно. Поэтому для меня институт был как бы параллельно: вот это ощущение радости от музыки, от того, что мы всё-таки... при том это была такая компания, причём это всё первокурсники, и там ещё подтянулись и старшекурсники. То есть мы сразу как бы образовали вот это сообщество, и которое продолжало быть до конца. Потом я уехала, они все стали гипами, гапами — они все стали начальниками, но наши дружеские отношения сохранялись. Потому же страна распалась, они разъехались, и уже будучи на гастролях за рубежом, уже с концертами, я всё равно с ними встречалась и мы начинали разговаривать, как будто это было вчера в аудитории. К чему я говорю? Вот это призвание было всегда доминантное — музыка. И вот этот невероятный симбиоз возможностей, который я получала от разговора с мамой — мама была блестящий музыкант, композитор, с блестящим голосом, с музыкальным вкусом. И вот это домашнее музицирование — потому что я ни школу не заканчивала, в консерваторию меня не приняли, посмотрели, сказали: кто это такая вообще, разве она может петь? Что-то вот такое нечто, с такими косичками...

К. Мацан

— Так обычно и бывает. Консерватория, которая в своё время не приняла к себе на учёбу Джузеппе Верди, через несколько лет боролась за право называться его именем.

Р. Бабаян

— Да-да. Но я, конечно, на это не претендую ни в коей степени. Но в принципе этот профессор, которого я помню, как сейчас, он просто нелицеприятно маме сказал, что «она заблуждается, и серьёзно». Поэтому когда папа меня просто за шкирку притащил, сказал: «Нет! Ты должна быть инженер-строителем — это профессия», — я сдалась, мне деваться было некуда. Но вот эта внутренняя искра всегда меня разогревала, подогревала. И когда у нас такое музыкальное содружество образовалось, и все ездили хлопок собирать, а мы с концертом туда ездили. И деньги мы зарабатывали, мы ездили... и на демонстрациях денежку зарабатывали: кто играл на литаврах, кто на чём, кто-то пел... Вот эти вот вещи такие студенческие, потому что для меня работа, движение, вот эта невероятная энергия развития, она была заложена, наверное, просто Божией милостью.

К. Мацан

— Вы сказали, что вы вот в новые реалии, если я правильно понимаю, в такие постперестроечные, 90-х годов, решили не вписываться.

Р. Бабаян

— Нет.

К. Мацан

— А куда вы двинулись тогда? Как вы это сами для себя формулировали?

Р. Бабаян

— Я поняла, что условия игры изменились. И я поступила экстерном, поскольку у меня был всё-таки диплом технического вуза, на административно-экономический факультет ГИТИСа — хотела уйти в эту профессию.

К. Мацан

— Продюсирование.

Р. Бабаян

— Продюсирование, да — в театральную сферу. Даже не продюсирование, может быть, а работать администратором, возможно, директором, то есть что-то такое: дважды два — четыре, — это я понимаю. Я поступила сразу на третий курс, это были первые, начальные моменты, когда продюсерский факультет образовывался при ГИТИСе, на заочный, естественно, и очень честно этим занималась. У нас преподавали все директора московских театров. Мало того, у меня был фантастический, потом мы уже с ним делали диплом, он с меня три шкуры снял, но невероятную мне дал основу понимания театра — такой Зилов. Вообще, все пути переплетены, вот Божией милостью. Он был вахтанговский, тех времён, артист — театра Вахтангова. И он служил с Михаила Михайловича отцом — с Михаилом Степановичем Державиным. А мы с Михаилом Михайловичем как раз только поженились. И он понял, что с меня надо снять не три, а семь шкур. И он был моим руководителем, и мы с ним сделали по 10 театрам Москвы социологические исследования. А тема диплома: влияние посещаемости театра от репертуара.

К. Мацан

— Социология театра настоящая.

Р. Бабаян

— Да. Это был ужас! Причём каждую минуту он мне звонил: посмотри это, вот это... Но мы с ним сделали настоящий труд и очень многие вещи выяснили — то, что сейчас вообще, как говорится, даже не обсуждается. Конечно, у меня сердце скрипело внутри там, я понимала, что это я тоже могу, но всё-таки без музыки мне было скучно, плохо. А так как я очень много работала с «Мелодией» в своё время, так случилось, что мы познакомились с Володей Матецким и как-то сели, поговорили... Миша Шабров, которого я знала ещё по «Мелодии». И они говорят: «Роксана, хватит тебе петь джаз... Это всё хорошо, конечно, но эту твою интонацию твою надо менять». Вот слово «менять» — это лейтмотив моей жизни. Вот моя жизнь вся: надо менять, надо менять, надо менять. На самом деле это спасает меня всегда. И он мне написал песню «Счастье близко, счастье далеко». А я ещё, когда писала диплом... вот сегодня я писала диплом, а завтра я улетела на Кубу — на конкурс кубинской песни, потому что меня Госконцерт... а я на Кубе была несколько раз, и они меня знали. И они в первый раз сделали международный конкурс... вернее, у них международный джазовый конкурс был всегда, но они, естественно, решили пригласить из Советского Союза, и зная меня, позвали меня. А у меня диплом. А это первые дни августа, и я параллельно писала диплом с Зиловым — пресс-папье он у меня такой был. И вот 10 песен, которые они мне прислали, в посольстве мне их выдали, я выбрала самую такую, она такая джазово-интонационно очень красивая песня. Вся наша жизнь — это некие пазлы, истории, приключения, ничего просто так не бывает. Я, конечно, могла мимо этого пройти, сказать, что я не могу, у меня сейчас диплом. И музыка — я подумала: ой, как интересно. И я поехала к ребятам-кубинцам, они мне выдали вот эти плёночки, где были 10 песен, из которых я должна была выбрать. Я выбрала, они мне дали написанный текст, и русскими словами, и так, и так, потому что это нужно было очень точно спеть — она такая многочастная. И вот написав диплом, защитив, я через четыре дня улетела на Кубу — на конкурс латиноамериканской музыки. В первый раз в жизни они позвали нас...

К. Мацан

— Не латиноамериканцев.

Р. Бабаян

— Да. Там все были латиноамериканцы. И этот Ремберт Эгуес, потом он стал моим другом, конечно, когда услышал, что его песню будет петь певица из России, он рвал и метал, как не знаю кто, потому что он себе представить не мог. И я прилетела когда... просто я хочу сказать, что это не просто рассказы, а как вообще вся наша жизнь существует в пазлах, вот такой системе взаимоотношений, не просто так. Надо быть просто внимательным и слушать это. И когда я пришла туда на репетицию и пела, а его не было. Вот у всех были свои авторы, а у меня не было. И вдруг уже в конце, когда я уже заканчивала репетицию, допевала, как говорится, песню, я увидела, как этот чёрный человек бежал. Я, по-моему, даже об этом рассказывала как-то — эту историю. И вот он бежал... а он высокий и чёрный абсолютно, такой мулат-кубинец. Он блестящий музыкант, сейчас, кстати, в Америке живёт. И он вот этими семимильными шагами летел ко мне, в охапку меня взял. И с этой песней я выиграла. И я получила гран-при и так далее. Вот эти все конкурсы, которые я выигрывала... я даже в Монголии выиграла конкурс: я туда поехала на гастроли, оказывается, они решили сделать конкурс. Мне за день пришлось выучить эту монгольскую песню, строчки из которой я до сих пор помню. Поэтому всё время это были такие ситуации ежесекундные, как говорится. Но к чему говорю? Конечно, я скучала, понятно, что можно было, и мне предлагал сейчас покойный уже директор бывший Моссовета пойти туда младшим администратором сначала — как по иерархической линии. Я понимала, что диплом — это хорошо. И вот этот диплом... он у меня лежит второй, а потом, значит, мы с Вовой написали песню, и как-то началась новая волна, новая волна — «Счастье близко, счастье далеко».

К. Мацан

— Роксана Бабаян — народная артистка России, певица, музыкант сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Вот вы сказали, что слово «менять», «надо меняться» — это такой лейтмотив вашей жизни.

Р. Бабаян

— Да.

К. Мацан

— Я, насколько знаю, можно это применить и к вашему, скажем так, духовному пути, потому что человек в следствие какой-то перемены иногда приходит именно к вере, именно вследствие перемены. В жизни, в себе в какой-то ситуации что-то происходит и в человеке что-то меняется. Вот как это было у вас? Что-то здесь изменилось, чтобы человек, в общем-то советского воспитания, пришёл не просто к вере, а к церковной вере?

Р. Бабаян

— Я всегда говорила о том, что в моей жизни, даже тогда, когда не очень понимала, я всегда ощущала... вообще, я человек ощущения. Я ощущала, что в моей жизни происходит всё как бы очень непросто, но гармонично я могу двигаться вперёд. И я стала понимать, я стала читать, я стала думать. И я потом стала обращаться, говорила: «Господи, помоги мне!» Я понимала, что есть высшие духовные ценности, которые человека определяют. Я тогда ещё была невоцерковлённая, я тогда только как бы на ощупь... но это всегда меня сопровождало, и наверное, Господь меня таким образом подготавливал. И Он мне давал такие сложные задания, иногда я их проваливала, конечно, как любой человек. Но в принципе, если говорить по развитию, я понимала, что есть вещи, которые невероятные по тому, как они совпадают, как они получаются. Так вот, как мы с Михаилом Михайловичем встретились, и все мои музыканты...

К. Мацан

— На борту самолёта.

Р. Бабаян

— Ещё на земле даже, ещё до того как — в аэропорту. Все мои движения не во имя, а вопреки: я всегда шла поперёк, я никогда не шла в потоке.

К. Мацан

— И в этом угадывался какой-то Промысл.

Р. Бабаян

— Да. Я, конечно, и нос разбивала, всё у меня не получалось, я и торопилась. Я — человек эмоциональный: я что-то торопилась, что-то делала не так, какие-то вещи. Но это естественно: ребёнку для того, чтобы научиться ходить, нужно пару раз нос разбить. Так и мы: мы же тоже дети на самом деле, нам кажется, что мы такие все взрослые. Мы зачастую дети...

К. Мацан

— Наверное, вот этими словами, что чувствовался какой-то Промысл, в то время так не формулировали. К этому же нужно ещё как-то прийти.

Р. Бабаян

— Я тогда не формулировала, я чувствовала это. Я всегда шла. Вот как меня мой внутренний компас вёл — теперь я могу сказать Божественный Промысл, — вот как он меня вёл, так я... и как только я что-то стопорила или делала не так, получала по носу, тогда я возвращалась. И, конечно, экспериментировала, конечно, многие вещи можно было не делать, но за счёт эксперимента — мне нужна деятельность была, мне нужно было пробовать, где мой путь. И вот тогда, когда закончилась — вот то, с чего мы начали — телевизионная история, я сидела, думала, что мне делать. А тут раз — предложили мне сделать «Завтрак с Роксаной». Потом ещё на НТВ «Мужчина и женщина». Но это же невероятно. И это дало мне время перекомпоновать себя и пойти опять учиться в институт.

К. Мацан

— Вот кто-то, может быть, например, живёт и ощущает вещи, сходные с вашими: вот что-то меня ведёт — внутренний компас, некие такие психологические состояния. Но ведь, условно говоря, до Церкви в этом смысле всё равно остаётся ещё шаг. Можно так всю жизнь, как мне кажется, и прожить — именно формулируя эти ощущения просто как ощущения. А вы совершили шаг и пришли именно к Церкви. Вот где была эта перемена?

Р. Бабаян

— А я хочу сказать, что я всегда слышу, почему у меня вот это происходит. И тоже Божий Промысл, абсолютно спонтанно мы с Машей — Михаила Михайловича дочкой — она воцерковлённая была, и у неё был тогда первый мальчик, он ещё маленький был, Пётр, и мы с ней шли по Арбату. И я вдруг сказала: «Мань, ты знаешь, вот я бы так хотела причаститься!» — потому что я в храме была всегда, и мы же уже крещённые были, мы же покрестились дома все: и Михаил Михайлович, и я, и его сестра, и Мишка Владимиров. Я уже как бы этот этап прошла, и у меня ощущение было, что мне надо двигаться дальше, а как — я не понимала. А Маня была очень духовный и воцерковлённый человек. Я говорю ей, что вот так и так, она говорит: «Ну давай зайдём в храм». А у нас на Старом Арбате старинный этот храм, и мы туда зашли, и была служба. И мне Пётр маленький, ему было восемь лет, показывал иконы — он был воцерковлённый с детства, совсем с младенчества. И вот он мне что-то там показывал, и я ходила... И там служил молодой священник — такой статный. Я просто не буду говорить подробности, но факт в том, что там я в первый раз причастилась в этот день. Я исповедовалась там на следующий день с Маней пошли, и она как бы была моим плечом, так и осталась. И для меня это было вообще озарение: я постилась несколько дней... Вот это всё, вся вот эта процедура, если это можно назвать процедурой, весь этот процесс меня совершенно заворожил. Я была настолько ошарашена внутренне, эмоционально от этого Таинства. И вот так произошло это. Потом я стала более осознанно реагировать на многие вещи, я стала ходить в храм, я очень много читала — у меня очень много книг. Я как-то старалась развиваться по мере своих возможностей. Потом таким образом возник храм Преображения Господня на Песках, который является таким нашим основным храмом, но не то чтобы основным, я во многие храмы захожу и прихожу, и езжу по возможности с моей приятельницей к Кресту Господню. Но я хочу сказать, что храм Преображения Господня на Песках — это наш такой семейный храм. И отец Александр Туриков замечательный, блестящий — он просвещённый человек, такой очень жёсткий в своих... потомственный, династийный и очень требовательный. И храм он преображал на самом деле — там же была кукольная анимация так называемая, поэтому это были руины...

К. Мацан

— В советские годы, пока храм снова не открыли.

Р. Бабаян

— Да. Он из руин воздвиг. Он — носитель вот этой истории. И матушка его замечательная, которая... у него своя маленькая капелла. Но самое феноменальное, что потом я ему как-то сказала, он на меня так посмотрел, у него были такие глаза, я не забуду, но это человек, к которому я пришла вот в этом маленьком храме — это был тот отец Александр, который сейчас возглавляет храм Преображения Господня на Песках.

К. Мацан

— Тот же самый?

Р. Бабаян

— Да. Представляете?

К. Мацан

— Не бывает совпадений, есть Промысл Божий.

Р. Бабаян

— Вот понимаете? Я ему тут недавно сказала, но поскольку там было людно... но матушка знает об этом. И вот эти вещи — что это такое? Только тогда он был рыжеволосый, такой яркий. Сейчас он взрослый и совершенно фантастически талантливый человек, у него определённая должность в Патриархии. В общем, он абсолютно просвещённый, блестящий художник, прекрасный человек, у него семья замечательная. И вот эти вот вещи — то, о чём говорим.

К. Мацан

— Я напомню, что сегодня в «Светлом вечере» на светлом радио Роскана Бабаян — певица, музыкант, народная артистка России. В студии Константин Мацан. Мы прервёмся и вернёмся к вам буквально через минуту.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается, ещё раз здравствуйте, дорогие друзья. В студии Константин Мацан. Сегодня с нами и с вами в этом часе «Светлого вечера» народная артистка России, певица, музыкант Роксана Бабаян. И мы в прошлой части перед перерывом заговорили о том, может быть, в каком-то смысле самом главном таком, что есть в человеческой жизни — это о приходе к вере, о пути в вере. Самом главном, потому что это в какой-то степени определяет все остальные грани жизни и все остальные человеческие ипостаси и влияет на всё, что происходит с тобой. Вы рассказываете про это желание зайти в церковь, зайти в храм, приступить к Таинству. Я думаю, что для кого-то это может показаться даже странным — мы же все часто слышим фразу «Бог в душе». Вот Бог в душе — тогда зачем идти в храм? У вас были эти мысли? И как вы сегодня такому человеку ответили бы, зачем идти в храм?

Р. Бабаян

— Я думаю, что вообще, как в любом деле нужно трудиться, так и в духовном окормлении себя нужно трудиться. Не всегда это хочется, мы все люди, мы все ленные и дел полно, иногда нас вообще зашоривают какие-то ситуации, но трудиться надо. Поэтому надо читать молитвы, чтобы просвещать себя, как человек в профессии, в любой профессии: для того, чтобы развиваться, нужно трудиться. Я думаю, что духовное пространство требует труда, и ничего в этом такого странного нет. Труд человека — поднять одно своё место, взять книгу, почитать. Не всегда это получается, иногда — ну ничего, надо отодвинуть, потом опять. Как говорят: нудить себя, понуждать себя. На самом деле в любом деле нужно себя понуждать, как домашней хозяйке: ей хочется полежать, неохота, но сейчас муж придёт, дети придут, надо их кормить, а ей хочется и полежать, и телевизор посмотреть, и книжку почитать, но всё равно она встаёт и делает. Надо всегда себя за шкирку, как говорят в простолюдии, поднять и вести, заставлять.

К. Мацан

— Вот вы уже сегодня не раз это произнесли, что для вас очень важным является понятие перемены — менять себя. А вот опять-таки обращаясь к этому пути к вере, в вере: часто приход к вере требует в человеке что-то в себе менять, даже много в себе менять.

Р. Бабаян

— Обязательно.

К. Мацан

— А что тяжелее всего в себе менять вот вам, например?

Р. Бабаян

— Менять в себе? Я всё время стараюсь. С чем-то я сладила — сама с собою. Я, например, стараюсь никогда не говорить, что вот он такой, она такая, то есть вот это осуждение, обсуждение. Я и раньше как-то так старалась поменьше быть в гуще таких человеческих событий. Мы с Михаилом Михайловичем вели довольно свой образ жизни, мы были вне так называемой тусовки. Не потому, что они плохие, а они хорошие — нет. Но по разным причинам: так складывалось, и он был более домашний, потому что всё время люди, люди, люди, и сцена, сцена, сцена... Публичная профессия требует такого выдоха, отдыха. Ну и в принципе, если идти просто в контексте того, что нужно просто... и ничего тебе ни для души, ни для сердца нет никаких ситуаций, а просто быть в контексте того какого-то события, которое происходит, как-то у нас не было такого, Бог отводил — мы никого никогда не обижали. Естественно, были мероприятия, на которых мы были, на которые приходили и которые, естественно, нужны были. Но вот так, чтобы существовать в бесконечном потоке, в пространстве такого светского образа жизни — у нас этого не было вообще принято. У нас же профессия публичная: всё время люди, люди, люди. Я могу как-то ещё контролировать, а он, человек, у которого и театры, и спектакли, и если он идёт по улице — а он такой человек, к которому если подойдут, то он остановится, он со всеми разговаривает, он всем что-то напишет, они его очень любили. Он то какую-то скульптуру притащит — ему подарят, то ещё чего-то. Он всегда приходил, я говорила: «Тебе хорошо — ты всегда отовариваешься!» Но если не смеяться на эту тему, он был очень общительный, для него это было важно: он любил людей, он с ними общался. Я в этом смысле более закрытый человек: для меня эти вещи не важны.

К. Мацан

— Вот вы заговорили про вашего супруга Михаила Михайловича Державина, недавно от нас ушедшего. И мы, конечно, не можем о нём не сказать, не поговорить в этой нашей беседе. Уход близкого, может быть, самого близкого человека — всегда событие скорбное, безусловно. Но я смотрю на вас и мне кажется, что вы, находясь в этой скорби, тем не менее не находитесь в унынии.

Р. Бабаян

— Нет, конечно.

К. Мацан

— А какого это? Как это удаётся? Что для этого нужно, чтобы переживать уход близкого, несмотря ни на что, как всё-таки событие... нельзя сказать светлое, нет, но как событие, которое можно пережить без уныния?

Р. Бабаян

— Опять это духовная помощь, вот прикосновения к знаниям духовным дают возможность понять, что, во-первых, уныние — большой грех. Человек унынием себя разрушает — это непродуктивно, это ничего не меняет. Мы должны для своих близких делать всё для них возможное здесь, и до последнего момента, до того, когда Господь его призывает. Вот от того, что с Михаилом Михайловичем произошло всё именно так: он всегда был обласкан, он всегда был ухожен, всегда был под надзором врачей, — но у него такая болезнь, она трансформировалась... это ещё, видно, какие-то генетические... мы же многие вещи не знаем. Плюс нагрузка, плюс то, что профессия предполагает, что ты больной, не больной, но должен работать, ты должен ехать на гастроли, а он ещё гипертоник был. И вот эти узловые моменты, когда они накапливаются, уже поглощая один узел другим и становятся невероятно огромным камнем, который уже поднять никому невозможно, вот это является самым трагическим моментом для этого человека — этот камень, который останавливает его жизнь, он уже не может подняться, он его прибивает — этот камень, камень болезни. Но, может быть, это не очень образное сравнение, извините, что это сейчас мне пришло в голову, но в принципе количество болезней — и все врачи пытались сделать всё, и всё делали: они ему продлевали жизнь. Потому что у него были прогнозы очень плохие очень давно, но он шёл, шёл, шёл. И самое главное, что он был воцерковлённый — самое главное, что мне даёт возможность вздохнуть, понимать, что у каждого человека существует отмеренная его жизнь. Господь ему продлевал жизнь, однозначно, многократно, потому что у него были очень кризовые ситуации, врачи просто разводили руками, и Господь опять его поднимал, он опять шёл, опять двигался. И были у него просто успехи в этом преодолении, но всему свой час. Но он всегда был в духовном окормлении, всегда его причащали, всегда он исповедовался, всегда его соборовали. И до последнего, даже когда он лежал уже в больнице, до последнего мгновения — практически за день до этого мы его опять и причастили, и пособоровали. И эти вещи дают вещи мне дают возможность мне спокойное сердце иметь. Мы же не даём жизнь — это воля Божия, и только Господь знает, когда надо взять и когда надо ещё продлить, и для чего это. Но, наверное, для родных, может быть, для него, для того, чтобы он ещё больше в духовном пространстве развился, может быть, ещё поднакопил этих духовных сил. Но это таинство, которого мы не знаем, но в принципе я предполагаю, что это так, это мой такой взгляд на это. Конечно, это очень тяжело, потому что Михаил Михайлович был таким ярким огнём, около которого очень много людей, согреваясь его огнём, его теплом, его светом — он человек был очень хороший, очень чистый. И вот это даёт возможность... и потом, все обряды, то есть даже захоронение. Понятно, что душа — это душа, а тело — это тело, но даже вот всё нужно сделать так, как положено. И нам это удалось с Машей. И театр здесь — невероятный вообще ему поклон... Они его тоже все очень любили, вообще Михаила Михайловича очень любили там и уважали. И он был, конечно, такой отдельный парень.

К. Мацан

— Нередко когда речь идёт об уходе близких, чтобы как-то человека утешить, иногда, насколько это возможно в принципе сделать в словах, звучит фраза: «У Бога все живы». Далеко не всегда она должна прозвучать сразу, может быть, её вообще не нужно её иногда произносить, но если как-то пытаться осмыслять христианское отношение к смерти, а особенно к смерти близких, то приходит на ум вот это евангельское «Бог не есть Бог мёртвых, но живых». И всё-таки когда все эти слова звучат в момент самого такого события, где-то около него, их, наверное, очень трудно воспринять как утешение, они выглядят фигурой речи, риторическим таким приёмом — правильными словами, но, может быть, не очень согревающими сердце. Вам приходилось самой себе это говорить или от кого-то слышать? И как вы вот сейчас изнутри своего опыта эти слова осмысляете?

Р. Бабаян

— Я абсолютно осмысляю, и надо сказать, что это та платформа, которая с самого начала была опорой. Это раз. А во-вторых, каждый человек проходит свою жизнь, и у него есть начало, и есть конец. И никто не знает, почему начало — это так, и почему конец — это так. Я недаром говорила, что Господь ему продлевал жизнь — это было абсолютно очевидно. И я, как никто другой, это знаю. И до того момента, когда уже было понятно, что кроме страданий, даже если бы по мановению палочки ему ещё продлили жизнь, но эта жизнь — не жизнь, а страдания. И поэтому я думаю, что мудрость и Промысл Божий в этой ситуации всегда важный и точный. И даже в каких-то мелочах, которые мы сейчас не будем обсуждать, происходило всё так, как невозможно было, чтобы это произошло так. Понимаете? Поэтому, конечно, это болевая история, конечно, это потеря, конечно, это эмоции и так далее. Но когда мы говорим о духовном мире, когда мы говорим, что мы понимаем вещи очевидные, и когда мы понимаем, что человек тут оставляет своё тело, а душа — она вечная, а тело, как костюм, который отработал, костюмчик. Но если это не цинично, но это так. И тогда мы должны сделать всё правильно и с этим, что остаётся нам как некая данность, светлая душа уходит. И самое главное, сделать всё нам, ближним вокруг, так, чтобы до последней истории, которая заканчивает практическую вот эту часть жизни, и мы как родственники, как близкие, мы должны сделать всё так, как нужно, как Господь нам велел, завещал. А душа вечная — я в это верю, я даже в этом не сомневаюсь.

К. Мацан

— Вы с Михаилом Михайловичем венчались, и уже спустя много лет после того, как поженились.

Р. Бабаян

— Да.

К. Мацан

— Что приводит семью, двух людей, к мысли о том, что необходимо или просто желанно венчаться? Почему вдруг это решение вызревает, ведь вроде без него был какой-то период семейной жизни, казалось бы?

Р. Бабаян

— Надо сказать, что это я была инициатором этой истории. Как-то тоже Божией милостью. Как-то это витало-витало, а потом раз вдруг это сформулировалось. И мы очень быстро это сделали, опять в нашем храме — отец Александр нас венчал, очень красивое было Таинство. И там были все наши близкие, потом мы посидели в ресторанчике, отметили это, и я улетела в Ташкент с моим братом, улетели на несколько дней. А потом прилетели — там были спектакли, надо было уже быть в спектаклях. А Михаил Михайлович остался — он терпеть не мог летать и даже пароходы — это всегда была для него трагедия. У него сразу поднималось давление и всё...

К. Мацан

— Как же он снимался в фильме «Трое в лодке, не считая собаки»?

Р. Бабаян

— Ну тогда они ещё были ого-го — эти три персоны были будь здоров. А уже потом мы снимались на корабле — это просто было очень трудно, и все эти полёты. Это уже было давно, это ведь 90-годы были, 97–98-й, но всё равно ему было очень трудно — давление сразу. Поэтому он был такой довольно хрупкий. Возвращаясь к тому, что вы говорили о музыке, о том, что вот то-то и то-то сейчас, я думаю, что среди очень большого... музыкальная моя карьера сейчас опять возобновилась, уже давно, но я очень внимательно к этому отношусь, как вы понимаете. Но я всегда по ветру нос свой держу, потому что очень много хорошей музыки молодой. Я сейчас записала новый диск «Чего хочет женщина». Не знаю, может слышали, я сделала клип, ещё когда Михаил Михайлович был дома.

К. Мацан

— В этой песне рефрен «чего хочет женщина, того хочет Бог». Вы рассказывали в одном интервью, что даже к своему духовнику обращались — можно ли так спеть.

Р. Бабаян

— Да, и он меня благословил. Он сказал: «Конечно!» Я её спела, она такая какая-то... Диск я практически очень быстро записала, но там очень много хорошей музыки. Я прошу прощения, что я так говорю про...

К. Мацан

— Это ваши авторы?

Р. Бабаян

— Это авторы не мои...

К. Мацан

— В смысле не ваши, а те авторы, которых вы исполняете.

Р. Бабаян

— Да, это молодые авторы, это новая стилистика, новые аранжировки, слово новое такое как бы... такая традиционная, но всё равно это новьё. Мне это было очень интересно, мне это очень нравится. Поэтому среди огромного количества разного есть очень много хороших ребят. Просто когда колонизируют пространство... это всегда было — в Советском Союзе тоже было. Но в том пространстве можно было найти свою дорогу. В этом — должны быть, наверное, какие-то другие законы, я этого не понимаю, я не про себя в данном случае. Но жизнь, знаете, она такая — очень разная и, наверное, что-то должно быть так, а потом что-то меняет форму, а потом что-то уходит, чтобы пришло новое что-то. Наверное, надо просто двигаться в своём направлении, а там — как Бог даст.

К. Мацан

— Роксана Бабаян — певица, музыкант, народная артистка России сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». Вы начали перед интервью, ещё до эфира, рассказывать о том, о чём я как-то совершенно не знал и нигде эта информацию не встречал: что у вас в роду были священники Армянской Апостольской Церкви.

Р. Бабаян

— Да, высокого сана. Я сама это знаю как кроху — вот маленькую крошечку из этой информации. И то мне мои родственники её дали, которые копают, копают — пытаются чего-то найти. Во-первых, по бабушкину роду: Тер-Григорян. Тер — это уже то, что он священник, указание на принадлежность к священническому роду. Бабушкин дедушка, то есть прапрадед мой и бабушкин отец... нет, бабушкин дядя — у него родная сестра была, значит, её отец... нет. Я запуталась в этих корневых историях. В общем, это Тер-Григоряны. Моя линия Тер-Бабаяны, а это — Тер-Григоряны, по маминой линии, по бабушкиной линии. Вот он был армянским патриархом...

К. Мацан

— Каталикос всех армян.

Р. Бабаян

— Да, как наш Патриарх — для того, чтобы было понятно. Он был по линии развитии новых территорий. Он строил очень много разных храмов, кстати, одно время он служил в Карабахе — то, что я знаю. Это всё такие обрывочки, потому что бабушка в 43-м году, когда деда арестовали, она всё сожгла: все фотографии, всё-всё-всё, — она так боялась. И он построил огромный монастырь под Ростовом — где, в каком месте, я не знаю.

К. Мацан

— Армянской Апостольской Церкви?

Р. Бабаян

— да. И там монашествующая была братия, и очень долго развивалась эта обитель — для странников, для путников — ну, как положено. И он обладал какими-то очень высокими наградами. И эта линия была такая. Но это всё уже отсеклось.

К. Мацан

— Смотрите, у вас такая мощная в роду линия, связанная именно с Арменией, с Армянской Апостольской Церковью — это одна из древнейших христианских Церквей. Я напомню просто нашим слушателям, что в Иерусалиме, на Святой Земле, одна из тех традиций Церквей, которые там уже много веков представлены, как такие, грубо говоря, постоянные резиденты, наряду с Православной Церковью Иерусалимской, Католической Церковью, это Церковь именно Армянская Апостольская. И тем не менее, потому что это, конечно, одна из древнейших христианских конфессий, всё-таки это иная традиция, нежели та, которой принадлежит Русская Православная Церковь. Это расхождение произошло ещё в пятом веке и имеет и свои богословские причины, и политические причины имело тогда. И сегодня мы говорим всё-таки о разных традициях: об Армянской Апостольской Церкви и о Православной Церкви. И нередко здесь возникает такая в чём-то сложная тема, как соотношение веры и национальности. Я сам не раз слышал от людей, от армян, приверженцев своей родной Апостольской Церкви, что они никогда бы из этой традиции бы не ушли просто потому, что это было бы, если совсем сказать строго, то предательством национальных корней — вот своей такой национальной традиции. Это очень тесно связанные вещи. Для вас тут есть какая-то в связи с этим проблема — что вы всё-таки крещены в Православной Церкви, а не в той, которая, казалось бы, по вашим корням могла бы вам быть как-то логичнее, скажем так.

Р. Бабаян

— Вы знаете, я же пять лет жила в Ереване, у меня там есть дальние-дальние родственники, поскольку все, наверное, может быть, по каким-то другим причинам — это вот тоже непонятно, что. У меня так получилось, что по папиной линии все карабахские — карабахская линия. А по маминой — ереванская вот эта Апостольская история. Я была весёлым ребёнком, ничего об этом не знала вообще. И на самом деле никогда в это дело не углублялась, потому что с той стороны... я помню, что ребёнком меня как-то повезли в Карабах. Я помню эти красоты невероятные, я тут же какого-то зайца приучила — мне принесли зайчонка, он у меня там жил, я с ним спала. Потом он убежал, а я страдала. Мне было лет семь, шесть, наверное, даже — ещё в школу не ходила. Это были какие-то красоты невероятные. Карабах — это вообще какое-то фантастическое райское место: эти склоны, зелень, леса, родники. Меня водили то в одну деревню, то в другую. В общем, вот эта картинка ребёнка. А у меня есть в моём характере — у меня такие картинки запечатлеваются, и они как-то остаются со мной всегда. Вообще, надо сказать, что я многие вещи помню даже те, которые можно было бы уже и не помнить. И поэтому вот эти вещи смыслово, как картинки — вот вы вспомнили, и я об этом сейчас рассказываю. Но у меня никогда не было... меня этому не учили, наверное, этого не было у нас как бы дома: у нас не было разговоров о религии, о том, кто есть где; какие где дяди, тёти — никого там вокруг нас не было. Я не знаю, из-за чего это произошло, потому что, может быть, это связано было с моим дедушкой, который пережил этот ужас, и бабушка, которая его там спасала и всё-таки спасла от навета этого, но он всё-таки скоро умер. И вот эта закрытость такая этих тем, может быть, она не была в моей жизни, никогда не присутствовала — ни в детстве, ни в юности. Это само: наступил момент, когда я стала осознанно ощущать в себе какие-то такие сигналы. Может быть, это от того, что это, наверное, какие-то родовые, наследные... Но я не знаю, в чём здесь тайна, но факт в том, что...

К. Мацан

— Гены, наверное, не могли не сказаться.

Р. Бабаян

— Я не знаю. Но хочу сказать, что когда я об этом рассказывала как-то, ещё будучи совершенно только-только на заре воцерковления своего, я говорила, что у меня такое ощущение, как будто во мне... вот меня всегда как будто ведёт. А мне всегда говорили: «Да за тебя молятся!» — потому что наши предки молятся о нас. И это великая сила на самом деле. Даже если это представить себе: что мы находимся под защитой, ничего здесь даже не ведая и не понимая, насколько мы должны слышать себя, насколько мы должны быть чуткими к себе. Мы зачастую так: проскочили — пошли дальше. Да? Умылись, поели, побежали, разбежались. А вообще, наверное, весь смысл духовного восприятия, ощущения в том, что мы должны слушать себя и менять себя, слушая себя. Когда вдруг думаешь: «А вот что-то там сегодня не то», — значит, не то. И вот в каких-то вещах думаю: «Я вот сделаю так и так. Вот я пойду сейчас и сделаю то-то и то-то». Потом чувствую, паузу беру: нет, туда не пойду. И это было всегда, и если я себя не слушала, то я всегда проигрывала.

К. Мацан

— Но вот в 49 году от Рождества Христова состоялся Апостольский Собор в Иерусалиме, собрались апостолы. Одно из первых постановлений, которое они как-то... первых, может быть, элементов учения христианского, которое они провозгласили, было: внимать самим себе как последователям Христа. Кстати, ваша история и то, что мы сейчас обсуждали про разницу историческую сложившуюся между Армянской Церковью и Православной Церковью, это для меня, во всяком случае, не знаю, согласитесь вы или нет, некий пример того, что Христос и вера во Христа — поверх всех барьеров: и национальных, и исторических, и даже временных, хронологических.

Р. Бабаян

— Конечно! Это всё-таки человеческий фактор. Понимаете? Во-первых, это мешает. Эти разногласия, если их посмотреть, они в принципе...

К. Мацан

— Если на них зацикливаться, да, то они, конечно, создают проблему.

Р. Бабаян

— Да, она больше внешняя. И может быть, здесь существует какая-то внутренняя гордыня такая.

К. Мацан

— То, что вы сказали об этом переживании реальности молитвы предков за нас — настолько важная и глубокая вещь.

Р. Бабаян

— Да. Мне сказал один очень мудрый священник, с которым я разговаривала, ещё тогда будучи совершенно вот только в начале пути. Я говорю: «Почему мы вот с Машей шли по Арбату, у нас были совершенно другие планы...» То есть вот эти вещи... моя жизнь состоит из этих вещей. Вообще, у каждого человека это существует — мы просто себя не слышим, мы проскакиваем.

К. Мацан

— Ну вот будем стараться слышать. И пусть наш сегодняшний разговор станет таким напоминанием нам и всем, кто нас сейчас слышит: стремиться к этому ощущению, прислушиваться к себе. И, как говорит митрополит Антоний (Сурожский), в себе, в этих глубинах, попытаться расслышать Бога. Я вам очень благодарен за эту беседу.

Р. Бабаян

— Спасибо вам.

К. Мацан

— Напомню: сегодня в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» у нас была в гостях народная артистка России, певица, музыкант Роксана Бабаян. Спасибо огромное ещё раз! Ждём вас снова в нашей студии.

Р. Бабаян

— Спасибо вам тоже. Я вас люблю и всем желаю добра, мира и веры, конечно.

К. Мацан

— В студии был Константин Мацан. До свидания, до новых встреч на волнах радио «Вера».

Р. Бабаян

— Спаси, Господи! Благодарю.