Повесть «Шинель». Протоиерей Павел Карташев

У нас в студии был настоятель Преображенского храма села Большие Вязёмы Одинцовского района протоиерей Павел Карташёв.

Разговор шел о духовных смыслах повести Николая Васильевича Гоголя «Шинель», каким предстает главный герой повести Акакий Акакиевич Башмачкин, что важно замечать в его образе читателю, на что не всегда обращают внимание.

Этой беседой мы продолжаем цикл из пяти программ, посвященных жизни и творчеству Н.В. Гоголя.

Первая программа с директором Московского дома Гоголя Верой Викуловой была посвящена жизни знаменитого писателя и основным этапам его творчества.

Вторая программа с писателем, публицистом Алексеем Бархатовым была посвящена духовным поискам Гоголя.

Ведущая: Алла Митрофанова

---

Алла Митрофанова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, здравствуйте. Я Алла Митрофанова. Продолжается цикл программ о Николае Васильевиче Гоголе в связи с тем, что 1 апреля был его день рождения. Сегодня третья программа нашего цикла, я, конечно, радуюсь и сияю. В нашей студии протоиерей Павел Карташев, настоятель Преображенского храма села Большие Вязёмы. Отец Павел, здравствуйте.

Протоиерей Павел Карташев

— Здравствуйте. Очень рад, спасибо большое за приглашение.

Алла Митрофанова

— Да, вам спасибо, что приезжаете к нам. Я просто представляю, какая у священников загрузка, и вы каждый раз находите возможность приехать и поговорить о ком-нибудь замечательном и прекрасном.

Протоиерей Павел Карташев

— Спасибо.

Алла Митрофанова

— Любите ли вы Гоголя, отец Павел?

Протоиерей Павел Карташев

— Конечно, конечно люблю. А как не любить Гоголя, принадлежа этому языку, культуре, истории? Он для нас очень значительное, важное лицо, без которого... Не было бы Гоголя, может быть, многого не было бы и в нашей последующей литературе, культуре. Ну, эта крылатая фраза, что...

Алла Митрофанова

— Вышли из гоголевской «Шинели».

Протоиерей Павел Карташев

— Вышли из гоголевской «Шинели». Но это и действительно так. Бог дал ему такое дарование увидеть, заострить внимание современников, да и потомков и до сего дня на том, что не замечали, мимо чего проходили люди. И вдруг обнаруживалось, что, как на той картине Ярошенко, всюду жизнь. И в маленьком, неприметном, да еще какая глубина и какая важность жизни, какая весомость. Вот это Гоголь увидел и явил миру. Но не для того, чтобы быть просто натуралистом-наблюдателем, хотя натуральная школа — это как раз его время, Петербург, натуралисты, просыпающийся, набирающий силу реализм, но для того, чтобы... Моя мысль такая. Произведения Гоголя полны сверхзадач, то есть в них какая-то цель, и когда он, удивительный знаток нашей временной земной жизни во всех ее колоритных подробностях, нам ее описывает, у него за этим стоит и цель, и боль, и крик души. Чтобы всё, весь этот материал послужил тому, чего он добивается. А добивается он пробуждения души и раскрытия в них тех свойств, без которых человек не человек.

Алла Митрофанова

— Завтра мы с вами поговорим про «Мертвые души». Вот это прямо будет любопытно копнуть, разобрать на этом материале, может ли проснуться душа, которую Гоголь сам называет уже мертвой. Вообще это сочетание не сочетаемого: мертвые души.

Протоиерей Павел Карташев

— Да.

Алла Митрофанова

— Душа она потому и душа, что живая.

Протоиерей Павел Карташев

— Да живая, движущаяся.

Алла Митрофанова

— Сегодня же говорим о повести «Шинель», из которой собственно, согласно этому крылатому выражению, мы все вышли или много что вышло. Отец Павел, насколько понимаю, у нас с вами разные прочтения «Шинели».

Протоиерей Павел Карташев

— Вы уже это понимаете?

Алла Митрофанова

— Мне кажется, мы с вами обменивались репликами какими-то, когда простраивали канву этого разговора. Как раз там даже поспорили немножечко на эту тему. Но посмотрим.

Протоиерей Павел Карташев

— Посмотрим, да. Я, наверное, перечитав... Естественно перечитываешь, потому что рассказать кому-нибудь о сюжете это легко, а снова вчитаться и вдуматься — это совсем другое дело. Тем более что как сказано у древних, нельзя дважды войти в одну и ту же реку, поэтому когда ты, спустя какое-то время и приобретя определенный жизненный опыт, перечитываешь произведение... Мы часто говорим, что одно дело, ты прочитал «Преступление и наказание» в школе, совершенно по-новому в 25 лет, еще иначе в 40, и когда в 60, то, да, воскликнул, что наконец до тебя дошло, наконец-то ты понял, о чем вообще здесь идет речь. И про всякое классическое произведение, и про «Шинель», я убедился в очередной раз в этом, что теперь мне кажется, что до меня доходит. Тем более что я прочитал, обновил в памяти, не открыл для себя, потому что когда-то читал, еще всякие умные рассуждения о «Шинели» Чижевского или Сергея Григорьевича Бочарова, я уж не говорю о классиках литературоведения, Манн, писавших о Гоголе. И когда я это перечитал, то во мне возникла — сейчас я произнесу слово, которое, может быть, неожиданным будет и для вас и для слушателей — некая досада. Мне показалось, что: господа, вы всё не о том. Не эту, как мне кажется, дерзновенно я могу предполагать, ну, по крайней мере в моей душе как читателя, как филолога, как священника отзывается совсем другое. Не пробудить наш ум, не обратить наше внимание на бедственное положение человека даже, хотя это очень важная задача, я имею в виду в социальном аспекте бедственное. Не воззвать к общественно социальной справедливости. Всё это перекликается, служит главной цели. Гоголь ставил перед собой цель, о которой прямо говорит, произнеся ключевое слово, и я думаю, что к этой теме мы еще сейчас вернемся, у нас будет некоторое время. Я его сейчас произнесу, но его надо обосновать, как я однажды это обосновывал. У меня был опыт преподавания литературы в школе уже в священном сане, и когда я со школьниками читал «Шинель», я поставил перед собой задачу подготовить почву, может быть, даже историческую, начертать перед ними фон, когда всё происходило, каково было положение чиновничества в Петербурге, особенно в Москве, какой климат. Вот эти все подробности вдруг начинают складываться в пазлы, как в общий замысел, и потом вдруг жалость. Мы можем сколько угодно интелектуальничать, умничать, находить какие-то грани, оттенки: как наблюдено, как здорово подмечено, какая цепочка мыслей, как это детонирует в нашей культурной памяти, какие возникают образы и темы. Гоголь! Он коснулся одной струны и запела вселенная. Это всё прекрасно, это очень любопытно, это упражнения для ума. А суть-то всего? А суть всего: слушай, перестань умничать, пожалей.

Алла Митрофанова

— Отец Павел, давайте-ка в двух словах, на всякий случай напомним про что «Шинель».

Протоиерей Павел Карташев

— Обязательно нужно.

Алла Митрофанова

— В фокусе внимания у нас чиновник Акакий Акакиевич Башмачкин, он титулярный советник. Причем, как Гоголь оговаривается, вечный: «Он был, что называется вечный титулярный советник». Насколько помню, если из титулярного советника человека повышали в следующий ранг, то там уже речь шла уже чуть и не о потомственном дворянстве. Поэтому титулярными советниками, действительно, люди могли оставаться очень долго.

Протоиерей Павел Карташев

— Пожизненно.

Алла Митрофанова

— А иногда и всю жизнь. До титулярного советника росли в соответствии с выслугой лет в чинах, а выше титулярного советника надо было пытаться как-то изловчиться, совершить нечто.

Протоиерей Павел Карташев

— Себя проявить, заслужить по-честному.

Алла Митрофанова

— Акакий Акакиевич Башмачкин вечный титулярный советник совершенно не про это. Он живет в своем мире, который состоит из букв. Гениально, по-моему, этот мир показал в своем так и не законченном пока анимационном фильме Юрий Норштейн. Это затаив дыхание смотришь, как у него Акакий Акакиевич живет этими буквами, выписывает их, как они выходят из него, эти буквы, как он с ними сливается. Это что-то потрясающее, конечно.

Протоиерей Павел Карташев

— Да.

Алла Митрофанова

— А при этом у Акакия Акакиевича большие сложности с социализацией, как бы сейчас сказали, и особой потребности нет. Его в свое время называли «человек-ксерокс», занимается всю жизнь переписыванием документов.

Протоиерей Павел Карташев

— Ну, что делать, это была такая особенность делопроизводства.

Алла Митрофанова

— Совершенно верно. И при этом это его любимое дело.

Протоиерей Павел Карташев

— Уж за это мы его никак упрекнуть не можем.

Алла Митрофанова

— Никак не можем упрекнуть.

Протоиерей Павел Карташев

— Я, забегая вперед, скажу, что когда мы так описываем: вот он был так, этим занимался. Ну, переведи это в другой технический план, и всякий увлеченный человек будет очень похож на Башмачкина, а Башмачкин на увлеченного человека, потому что возьми автослесаря, пекаря, доктора, педагога, каждый в своем, у каждого свои какие-то, как говорят, прибамбасы.

Алла Митрофанова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, напоминаю, в нашей студии протоиерей Павел Карташев, настоятель Преображенского храма села Большие Вязёмы. Мы продолжаем цикл программ о Николае Васильевиче Гоголе. Сегодня говорим о «Шинели» и пытаемся разобраться, почему же мы все из нее вышли и так ли это на самом деле и прочее. Давайте, отец Павел, тогда уж брать быка за рога. Напомню, что там в «Шинели» происходит. Вот перед нами такой изумительный человек в качестве главного героя, у него прохудилась его шинель, прохудилась так, что починке уже не поддается.

Протоиерей Павел Карташев

— Худой гардероб.

Алла Митрофанова

— Да, худой гардероб. И портной Петрович предлагает ему, вместо того, чтобы ставить заплатки...

Протоиерей Павел Карташев

— Да и некуда.

Алла Митрофанова

— ...на ткань, которая просто уже развалится на глазах и в руках, пошить новую шинель. В итоге удается как-то минимизировать расходы на это производство и новую шинель Акакий Акакиевич получает. При этом пока Петрович над нею работает, пока Акакий Акакиевич копит деньги, чтобы с ним расплатится, он ущемляет себя во всем, урезает свой бюджет. Он отказывается от чая по вечерам и переписывать, у него любимое есть дело, он после того, как в департаменте заканчивает свою работу, приходит в свою хижину, в свою комнату, которую он снимает у какой-то хозяйки, и там для себя, только для удовольствия переписывает еще какие-то...

Протоиерей Павел Карташев

— Наскоро похлебав щей и, съев холодную говядину с луком, он достает чернильницу и приносит бумаги, взятые на дом.

Алла Митрофанова

— Исключительно для своего удовольствия, а в этих щах у него и мухи и тараканы и всё, что Бог пошлет. И он это всё не замечает.

Протоиерей Павел Карташев

— Неприхотливый.

Алла Митрофанова

— Но надо сказать, что кусок говядины каждый вечер — это, знаете ли...

Протоиерей Павел Карташев

— Я наводил справки, в общем-то, смотря какого сорта, и это была не роскошь в то время, а довольно-таки обыденное. А крестьяне же не ели...

Алла Митрофанова

— Да, крестьяне не ели говядину.

Протоиерей Павел Карташев

— Но титулярный советник мог себе позволить кусок холодной говядины второго-третьего сорта с луком.

Алла Митрофанова

— Мог себе позволить, хорошо. Собственно, что было дальше, я думаю, все помнят. На всякий случай проговорю. Новую шинель Акакий Акакиевич успел выгулять, надеть только один раз. Какие-то бандиты ее украли.

Протоиерей Павел Карташев

— А шинель-то моя.

Алла Митрофанова

— А шинель-то моя. Он от горя попробовал постучаться в один департамент, в другой департамент, ему все отказали, все его послали, никто не собирался заниматься защитой его прав. Короче, он слег и умер. А после смерти призраком стал носиться по Невскому проспекту...

Протоиерей Павел Карташев

— И у Калинкина моста...

Алла Митрофанова

... и грабить прохожих, и тырить у них пальто.

Протоиерей Павел Карташев

— Да, да, да. Всякие шинели на бобре, на вате, такие, сякие, пятые-десятые и всякие меха и кожи, которые придумало человечество для прикрытия своей кожи. Сразу отсылка к кожаным ризам из «Бытия».

Алла Митрофанова

— Совершенно верно. У вас главное по отношению к «Шинели» слово, которое вы уже озвучили — это слово жалость.

Протоиерей Павел Карташев

— Я считаю, что это так, жалость, вызывающая сострадание. Мне кажется, что ради этого... У Гоголя внутреннее побуждение: а чего я хочу добиться, а что я хочу вызвать у читателя, ради чего всё это я рассказываю? Мне кажется, что Гоголь не просто... Я это не выдумываю, я это вычитываю из самой повести. Обосновывать?

Алла Митрофанова

— Конечно. Я согласна с вами по поводу жалости и вижу там это измерение, но при этом вычитываю кое-что еще. Об этом потом. Давайте о жалости.

Протоиерей Павел Карташев

— Во-первых, мы в самом начале с вами сказали, заявили, что всё, что Гоголь здесь нам явил очень реалистично, совершенная правда, и не только правда в плане бытовом или повседневно-канцелярском или даже — Петербург, зима — можно сказать, в пейзажно-ландшафтном, но и в отношении характеров лиц. Здесь просто виртуозный реализм. Одна какая-нибудь реплика какого-нибудь героя и, можно сказать, точное попадание, характеристика исчерпывающая. Этот герой, пресловутый маленький человек, это уже такое, да-да-да, это то, что получило уже характеристику потом, что маленького человечка такого, ну, он действительно маленький, он действительно неприметный: сторожа не встают, как муха пролетает через вестибюль, поднимается по лестнице. И вот эти все пошлые, избитые, можно сказать, уже замусоленные, мы несем на своих плечах еще и наследие марксистской критики, начиная... Первым марксистом — в кавычках, конечно, марксистом, еще до Маркса — оценившим эту повесть, Белинский был, он уже приклеил к ней некоторые ярлыки. Все эти избитые внешние обстоятельства эпохи царизма, царствования Николая I определили такое несчастное положение этого невидного, незаметного чиновника. Но существует и совершенно противоположный взгляд, не такой острый общественно-социальный. Акакий Акакиевич Башмачкин, Акакий — незлобивый, невинный.

Алла Митрофанова

— Это в смысле значение имени.

Протоиерей Павел Карташев

— Да значение имени. Он не жертва социальной несправедливости в этом заключается взгляд Белинского, а противоположный взгляд современника Гоголя, Аполлона Григорьева, тогда одного из первых критиков, он жертва своей мещанской до предела сути, то есть никчемности. Это последняя грань обмеления Божьего создания. И далее Аполлон Григорьев про шинель, что она стала для него и причиной бесконечной радости, когда он ее предвкушает, ожидает, ради нее предается аскетизму, и в конце концов причиной полного отчаяния даже до смерти. У меня возникает такое чувство, какое-то внутренне дерзновение упрекать, обвинять человека, обличать в том, что он, например, примитивный обыватель, очень интеллектуально ограниченный человек, порочащий образ Божий. Вообще-то, лучше всего вообще не винить, помня заповедь, но если уж вдруг в нас возникает такое желание кого-то обличить, то оно может возникнуть только тогда, когда этот самый обыватель нарочито доволен собой и утверждает свои взгляды, свой образ жизни как единственно возможный, считает это нормой и еще это как-то продвигает. И тут у нас возникает, может быть, какое-то несогласие, сопротивление, чувство противоречия: нет, твоя правда не единственная, твое мещанство агрессивно, это ложь. А когда в Акакии Акакиевиче мы этого совершенно не видим, это другое, он органичен, вы совершенно справедливо заметили, в своем этом коконе, в своем сложившемся мире. Но в то же время мы понимаем, мы его узнаем и говорим: а вообще-то из нас каждый — отдельный мир. И это в литературе тоже избитый сюжет. Каждый — планета.

Алла Митрофанова

— Конечно, вселенная, я бы даже сказала.

Протоиерей Павел Карташев

— Вселенная, и это не только в литературе, это и святоотеческое.

Алла Митрофанова

— И богословие, конечно.

Протоиерей Павел Карташев

— Это микрокосм, человек действительно со всеми морями, реками, горами и атмосферой. А у Акакия Акакиевича самоутверждения наступательного нет, он, как говорит Гоголь, родился в вицмундире с лысинкой, он вечный титулярный советник, и имя свое он получил совершенно по необходимости, потому что там — Моккия.

Алла Митрофанова

— Никак невозможно было.

Протоиерей Павел Карташев

— Имена-то все какие, сказала покойница матушка, пусть уж он будет как отец. И произошел Акакий Акакиевич. И вот мы узнаем его, девять десятых живущих на земле людей — это люди, которые, может быть, более изощренно, более тонко, но в своем мире, занимаются своей любимой профессией и от нее получают... Практически если не знать причины и следствия, а посмотреть физиологически на то, какие у вас сейчас выделяются гормоны, когда вы занимаетесь своим делом? Приблизительно такие же, как у Акакия Акакиевича: радость или, например, буквы-фавориты, или буквы какие-то. Те же самые. Этот какой-то шаблонный, бездушный, неумный суд — простите, может быть, я как-то дерзко говорю — который творится над Акакием Акакиевичем уже 180 лет, вершится над ним, как бы безнадежно бездарным и неумным. Мне тут кажется, что Гоголь заранее всё проговорил, он говорил, читаем: «Что касается до чина (ибо у нас прежде всего нужно объявить чин), то он был то, что называют вечный титулярный советник, над которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь разные писатели, имеющие похвальное обыкновение налегать на тех, которые не могут кусаться». Так вот, оказывается, может быть, это и есть самая главная, отвечающая имени человека программа жизни? Что-то такое свернутое, которое должно раскрыться. И это незлобие его постепенно в жизни и проявляется, это его беззащитность. Самое-то отмечается: он кусаться не может, поэтому он сам сразу прямо говорит, предупреждает, выводит своего неприглядного героя не затем, чтобы еще раз посмеяться над смешным и некрасивым человечком с лысинкой и в вицмундире. Смеяться, надтруниваться, остриться, умничать — это занятие, с одной стороны, таких же ограниченных людей, таких праздных зубоскалов, а с другой стороны людей, которые... Был такой критик Чижевский, он чего только не вычитал, что отношение Акакия Акакиевича к его шинели эротическое или эротичное. Но сразу оговаривают все, и Михаил Михайлович Дунаев, который вспоминает эту работу, говорит: нет-нет, не в низменном смысле, высокий эрос. Как ни поверни, но в глазах Чижевскому, наверное, это всё мерещится, он видит какие-то...

Алла Митрофанова

— Что-то очень свое.

Протоиерей Павел Карташев

— Что-то очень свое, что такие связи. А над чиновником типа Акакия Акакиевича, как известно, натрунились, вот в чем дело, не никчемность, не мелкость героя отличает его. Кто ж не мелок вообще-то, вот скажите мне? Может быть, только тот не мелок, кто не торопится в мелкости уличать других людей, и это уже признак какой-то глубины нравственной. Человек, который: да нет, я себе не позволю этого человека вдруг пригвоздить к чему-то, в какой-то каталог записать, как шпилькой, булавкой его в гербарий человеческих типов записать. О, сейчас мы его вычислим это такой человек, у которого такие привязанности, как будто себя не видишь, ну, ты ж такой же. Иногда в прочтении повести чудится какое-то бездушие.

Алла Митрофанова

— Давайте сейчас прервемся, отец Павел, буквально на пару минут, потом вернемся к разговору о «Шинели» Николая Васильевича Гоголя, Акакии Акакиевиче и попробуем посмотреть. С одной стороны, сжимается сердце, когда читаешь его эти слова: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?», — которые он адресует чиновникам, издевавшимся над ним. А с другой стороны, хочется мне вспомнить теорию потребностей академика Симонова, которую нам на лекциях по — какой предмет-то был у нас, культурология, наверное? — рассказывал Владимир Иванович Легойда еще в институте. Сейчас поставим многоточие. Протоиерей Павел Карташев, настоятель Преображенского храма села Большие Вязёмы, проводит с нами этот «Светлый вечер». Через пару минут вернемся.

Алла Митрофанова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, напоминаю, в нашей студии протоиерей Павел Карташев, настоятель храма Преображения Господня села Большие Вязёмы. Я Алла Митрофанова. Говорим о Николае Васильевиче Гоголе, продолжая цикл «Светлых вечеров», посвященных этому удивительному автору, всеми нами любимому. Говорим сегодня о «Шинели», об Акакии Акакиевиче Башмачкине. Отец Павел, я абсолютно с вами согласна по поводу жалости. Еще, помню, в школе, когда читала «Шинель», не зная, кто такой Аполлон Григорьев, относясь очень скептически к Белинскому, потому что нам его прям втюхивали, вот Белинский, запишите, он сказал. Хотя это были уже, извините, 90-е годы. Но как Белинский сказал, так и... Я вам страшную вещь скажу, до сих пор студенты приходят на первый курс в институт, и у них в голове Белинский и эта система мышления. Как будто они из марксизма никуда не выходили, условно марксизма.

Протоиерей Павел Карташев

— Она, во-первых, отвечает тому поверхностному взгляду на жизнь человеческую, которая вся должна определяться внешними условиями. Белинский, я имею ввиду.

Алла Митрофанова

— Ну да, а человек за это никакой ответственности не несет. В этом смысле «Шинель» для меня очень важна. Как он там говорил, что человек рождается белым и пушистым, это общество его портит. Давайте исправим общество, и тогда исправится человек. Во-первых, это перпендикулярно здравому смыслу, мы понимаем прекрасно, весь мир, пожалуйста, к чему это привело, начали менять мир, весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем... И вот сколько лет прошло, мы до сих пор так и не разгребли последствия 1917-го года. А ведь это ровно воплощение того, о чем Белинский когда-то мечтал. Что касается «Шинели». С одной стороны, безумно жаль Акакия Акакиевича. Я помню свое детское восприятие, когда слезы на глазах, когда хочется как-то его укрыть, укутать, что-то для него сделать.

Протоиерей Павел Карташев

— Утешить. В конце концов, на шинель собрать. Что пытались делать сослуживцы.

Алла Митрофанова

— В конце концов, ну да. Что-то для него, как-то протянуть ему руку, что-то такое человеческое. Это если смотреть на Акакия Акакиевича, как на объект. Субъект я и рядом со мной есть Акакий Акакиевич, к которому я могу как-то отнестись. Я не могу отнестись к нему иначе, как с этой самой жалостью, желанием помочь, утешить и что-то для него сделать. А теперь меняем оптику, и Акакий Акакиевич у нас становится субъектом. Я не к нему как-то пытаюсь отнестись, а я себя соотношу с ним, ставлю себя в его место, в его кожу эту самую, которую Гоголь защищает шинелями, пальто и всем остальным. Здесь у меня, по правде говоря, начинаются вопросы. Какого рода? Отмечают целый ряд исследователей, что начало «Шинели» по структуре очень похоже на житие, родился, как-то жил, занимался тем-то, тем-то, в конце повести еще и скончался, а потом еще и некая посмертная участь. Но кто рождается на свет? Рождается на свет ребенок, которого называют — незлобивый или кроткий, как еще переводят имя Акакий. У нас такой кроткий кроткоевич. Имея пусть скромный, но все-таки какой-то мало-мальский жизненный опыт, могу вам сказать, что это удивительное свойство. Иным людям, чтобы его стяжать, приходится прожить всю жизнь и как-то только когда им уже хорошо «за», кротость и смирение становятся для них не совсем уж недоступны. Здесь у нас человек, у которого на старте удивительный талант, удивительное свойство. Талант, связанный с особым отношением к письму. Мы же понимаем, что переписчики вообще в древнем мире это люди, которые имеют доступ к сакральному знанию. И это удивительно. Опять же, на Акакия Акакиевича можно смотреть, как на чиновника 9-го ранга, об этом сейчас тоже скажу пару слов, а можно посмотреть на него как на наследника этой величайшей традиции переписывания. Что в первую очередь переписывали? Ну конечно, книги, в которых какие-то сакральные знания. Так не только в нашей культуре, это и в других культурах тоже. В этом смысле Акакий Акакиевич очень здорово начинает вырастать в моих читательских глазах. Дальше, 9-й ранг, у кого-то, то ли в лекциях у профессора Ужанкова, то ли у кого-то еще я подсмотрела эту очень интересную параллель. Ведь что такое 9-й ранг в табеле о рангах? Это титулярный советник. Что такое 9-й ранг в военной табеле? Это капитан. А у нас есть, кстати, в русской литературе произведение, о котором мы не так давно с вами в студии Радио ВЕРА разговаривали, «Капитанская очка», перед нами капитан Миронов, герой отважный.

Протоиерей Павел Карташев

— Комендант крепости.

Алла Митрофанова

— Да. Комендант крепости, человек, у которого горизонт ответственности колоссальный. И он проявляет себя героически, он абсолютно цельный человек. Капитан Миронов и Акакий Акакиевич Башмачкин в социальном отношении стоят на одной ступени. Поэтому проявлять к Акакию Акакиевичу чувство снисходительного сострадания или жалости, что он всего лишь 9-й ранг. Смотришь на капитана Миронова и смотришь на Акакия Акакиевича, и понимаешь, что дело не в ранге. А в чем-то другом. В мироощущении, в том, как Акакий Акакиевич себя проявляет, реализует. На самом деле иметь любимую работу, иметь любимое занятие и когда любимая работа и любимое занятие совпадают — это такое счастье, так не многие люди могут этим похвастаться. Его дело соответствует его призванию. При этом ему предлагают чуть-чуть его повысить, для этого ему важно интеллектуально включиться или немного сообразить, поменять первое или второе лицо на третье лицо при переписывании письма, и у него это уже не получается. То есть это для него лишнее, в эту сторону он идти не может. Здесь у меня тоже вопрос: а как же умножение талантов? Господь совершенно явным образом дал ему талант, а как он его умножил? Следующий момент, отец Павел, связан с тем, что, на мой взгляд, шинель для Акакия Акакиевича становится... Как нам Владимир Романович на лекциях рассказывал, что есть в соответствии с теории потребностей Юрия Павловича Вяземского (Симонова), автора программы «Умницы и умники», профессора МГИМО и заведующего нашей кафедрой.

Протоиерей Павел Карташев

— Да, да, достаточно известный человек.

Алла Митрофанова

— У него есть такая теория потребностей, которая основана в свою очередь на теории потребностей академика Симонова, то есть папы Юрия Павловича. Там выделяется три основных этажа. Это очень простая схема, она на самом деле сложная, я ее просто сейчас в максимально простом виде приведу, потому что как слушатели ее будут визуализировать, если Владимир Романович многоклеточную схему рисовал на доске. Поэтому я ее максимально упрощаю и обозначаю всего лишь три этажа потребностей. Самый нижний этаж — это потребности витальные, то есть потребность в еде, сне, безопасности, защите от холода, защите от ветра, потребность к размножению сюда же к витальным потребностям, относится. Второй этаж потребностей, чуть выше — это потребности социальные, этот наше общение, это какая-то реализация, это взаимодействие с другими людьми. И высший этаж потребностей третий — это потребности идеальные, куда относится, в том числе, потребность духовная, религиозная потребность. Осознать себя не только как набор молекул, а как что-то большее, как тот самый образ, стремящийся к подобию. Как ни крути это наша базовая прошивка. И даже люди, которые говорят, что они атеисты или кто-то еще, все равно они чувствуют, что они больше, чем просто биология, в нас это есть. С моей точки зрения, что происходит в жизни Акакия Акакиевича. Смотрите, как пишет об этом Гоголь. «Надобно сказать правду, — цитирую, — что сначала ему было несколько трудно привыкать к таким ограничениям». Это когда он посчитал, сколько денег надо выделить на шинель и урезал себя здесь, здесь, здесь, везде. «Но потом как-то привыклось и пошло на лад; он совершено приучился голодать по вечерам; но зато он питался духовно, нося в мыслях своих вечную идею будущей шинели. С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой...» Кстати, отсюда, может быть, вылезла та мысль. «Как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, — и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу. Он сделался как-то живее, даже тверже характером, как человек, который уже определил и поставил себе цель. С лица и с поступков его исчезло само собою сомнение, нерешительность, — словом, все колеблющиеся и неопределенные черты. Огонь порою показывался в глазах его, в голове даже мелькали самые дерзкие и отважные мысли: не положить ли, точно, куницу на воротник?» Конец цитаты. Понимаете, к чему я? Мне кажется, что шинель закрывает потребность в чистом виде витальную, это защита от холода. А в жизни Акакия Акакиевича что составляло этот верхний этаж потребностей, идеальных потребностей, религиозных потребностей? Там было пусто, это место заняла шинель, то есть произошла подмена, когда на место религиозной потребности человек поставил вещь. Почему говорю, я, мы — Акакии Акакиевичи, потому что сплошь и рядом и себя на этом ловлю, когда на место Бога ставлю что-то еще, какие-то свои интересы, вообще дребедень всякую, и даже не всегда сразу получается себя на этом поймать. А когда, допустим, происходят какие-то передряги в семьях и люди ругаются из-за наследства, из-за квартир, из-за автомобиля, из-за чего-то еще. Это же в чистом виде я, мы — Акакий Акакиевич, когда на место Бога поставлена то квартира, то машина, то деньги, то что-то еще.

Протоиерей Павел Карташев

— Да, да, да.

Алла Митрофанова

— Вот какие у меня мысли в связи с прочтением «Шинели». Что скажете?

Протоиерей Павел Карташев

— Что скажу? Я скажу вот что. Вы в студию позвали не умника, не умницу, не академика.

Алла Митрофанова

— Нет, я позвала...

Протоиерей Павел Карташев

— Не литературоведа в чистом смысле. Это не мое основное занятие, я же никак не могу ни сам отвлечься от этого, ни забыть, не то, что я специфический читатель. Я же священник.

Алла Митрофанова

— Так это же потрясающе, отец Павел.

Протоиерей Павел Карташев

— Это потрясающе. И вот это содержание меня потрясает специфически, то есть со своей стороны оно меня потрясает. Я ничего не могу вам возразить и не буду, потому что всё, что вы сказали, относится к тому, что и я только что сказал. Все же верно. Но над всем этим как заря, как атмосфера встает та самая сверхзадача или то самое искомое. Я как священник могу сказать, опыт жизни моей говорит: не ставь точку, не выноси приговор, не произноси никакого вердикта, дай человеку взойти, пользуясь вот этой схемой, которую вы только что привели, дай ему осуществиться на этой первой ступени. Потом, может быть, посочувствуй, пожалей, пойми, скажи свое слово, дай ему почувствовать, что у него есть человек, который пытается его понять, ему сострадать. Этим ты намного эффективнее и результативнее поможешь ему, может быть, подрасти. Когда ты, например, объяснишь ему: твои потребности витальные в общем мало чем отличаются от потребностей растений в своем роде, минералов в своем роде, животных в своем роде, а ты целый человек, давай мы тебя сейчас... Человек выслушает и даже, может быть, умственно с этим согласится, но это будет менее плодотворно, чем если мы с ним рука об руку пойдем, как с той самой спутницей жизни, которая скажет, смотри, как хорошо-то у тебя получилось и какой у тебя свет на душе и как тебе хорошо. Позвольте мне вернуться к той... Вспоминая этот урок в школе, вы вспомнили про слезу, которая у вас возникла, когда вы читали.

Алла Митрофанова

— Да, ком в горле, просто всё сжималось, конечно.

Протоиерей Павел Карташев

— Я минут 15-20 рассказывал вокруг да около о «Шинели», прежде чем прочитать. Мне почему-то показалось, если правильно все расставить акценты и самое главное вступление сделать таким образом, чтобы меня дети 13-14 лет услышали, и поняли, и прочувствовали. Мне нужно сосредоточить свое внимание на той третьей странице повести, для меня она самая главная.

Алла Митрофанова

— Протоиерей Павел Карташев, настоятель Преображенского храма села Большие Вязёмы, проводит с нами этот «Светлый вечер». Что это за третья страница, отец Павел?

Протоиерей Павел Карташев

— Третья страница? Описывается повседневность, канцелярская работа, как ему подсовывали бумаги, говорили только: «перепишите», или: «вот интересное, хорошенькое дельце». Он даже никогда не выяснял, а имеет ли право этот подсунувший ему дать эту бумагу. Он брал, не глядя, кто ему подложил, сразу пристраивался писать ее. Кстати говоря, на то, что он переписчик и книжник, такой книгоиздатель, здесь мы можем еще по-другому взглянуть. Насколько человеческое общество в своей внешней формальной жизни извратило те высокие понятия, что теперь переписывание превратилось из тиражирования сакральных смыслов в распространение маразма.

Алла Митрофанова

— Умножение бюрократии. Совершенно верно.

Протоиерей Павел Карташев

— Как оборотная сторона, дьявол — обезьяна Бога, вот я сейчас заведу себе таких переписчиков, таких издателей, которые будут умножать только идиотизм жизни. Вот, пожалуйста. Но виноват ли в этом человек? В данном случае он включился в этот поток и, что существенно, себя в этом потоке не теряет и не отождествляет с ним. Он в букву всё равно не превращается. «Он брал и тут же пристраивался писать ее. Молодые чиновники подсмеивались и острились над ним», вопреки предупреждению Гоголя: слушайте, перестаньте над ним глумиться, вспомните, что он ваш коллега, он рядом с вами работает, это часть вашей жизни. Они «подсмеивались и острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия». Здесь уже Гоголь над ними посмеивается: ваше остроумие это остроумие тупое, канцелярское. «Рассказывали тут же перед ним разные составленные про него истории; про его хозяйку, семидесятилетнюю старуху», скоро ли он женится на ней, сыпали ему бумажки рваные на голову и говорили, что это снег. «Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич», продолжая быть верным своей натуре, своей личности незлобивой. И только уж, когда эти остроты, эти подтрунивания переходили всякую грань, его толкали под руку, а это уже касалось самого для него драгоценного, буква пойдет не туда, клякса возникнет на бумаге, толкали под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете? И что-то странное заключалось в словах и в голосе, с каким они были произнесены. В нем слышалось что-то такое преклоняющее на жалость, что один молодой человек, недавно определившийся, который, по примеру других», то есть еще не испорченный, еще невинный, еще не проникнутый этой круговой порукой канцелярского остроумия, вдруг остановился, как будто пронзенный. Это жало Гоголя в нашу душу, в наше сердце: слушай, подожди, давай дальше ничего не рассматривать, давай остановимся, это же больно. А если ты не пронзен, значит: ах, мимо, Гоголь не исполнил своей задачи, она мимо тебя прошла. «Как будто пронзенный, и с тех пор как будто всё переменилось перед ним и показалось в другом виде. Какая-то неестественная сила оттолкнула его от товарищей, с которыми он познакомился, приняв их за приличных светских людей. И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, со своими проникающими словами: оставьте меня, зачем вы меня обижаете? — и в этих проникающих словах звенели другие слова».

Алла Митрофанова

— Я брат твой.

Протоиерей Павел Карташев

— «„Я брат твой“. И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости, и, Боже! даже в том человеке, которого свет признает благородным и честным». Понятно, Гоголь, во-первых, предупреждает: я совсем не смеяться привел вас сюда, совсем не исследовать этот общественно социальный казус, это недоразумение, у меня совсем другая задача. У меня задача, чтобы вы содрогнулись пронзенные и увидели, что в вас очень много бесчеловечья, не в ком-то, а в читателе. Если ты вот этого не чувствуешь, задумайся тогда, что ты вообще понимаешь и чувствуешь в этой повести? И разве можно после этого остриться или интеллектуальничать? Не о том речь. А о чем же? Пожалеем его. Как в хоре, как в музыке, тон задан на всю повесть: «В этих проникающих словах звенели другие „я брат твой“». Итак, тон задан, ракурс определен, теперь мы, читатели и оцениватели, постараемся не сбиться на кривые пути и постараемся увидеть в свете жалости и сострадания всё, что происходит с Акакием Акакиевичем. Увидим его именно в этом свете, как он хлебает наскоро щи и ест эту холодную говядину с луком. Как он переписывает бумаги, как он приходит к Петровичу, который любит нагнать такого страха, сжимает губы и говорит: полтораста. Акакий Акакиевич в полном расстройстве мысли, он выходит, забыв обо всем, потому что для него это удар ниже пояса. И всякие другие пути уводят от основного, от сочувствия ему. Прочтение повести в свете испытываемого читателем глубокого сострадания, щемящей жалости нас читателей не обеднит, не приведет нас к какому-то примитивному итогу, что мы прошли мимо всех заковыристых сюжетных линий. Ничего мы не потеряем, разве что утратим, не запомним несколько бессмысленных наблюдений, «остроумных», но в кавычках, но возрастем в милосердии, а это главное. Это брат наш. Акакий Акакиевич бедный, он был в конце повести убит криком значительного лица, к которому ему посоветовали прийти, потому что другие не помогали. Какой-то чиновник, какая-то снятая с него шинель. Он приходит к значительному лицу...

Алла Митрофанова

— Который недавно еще был совсем не значительное лицо.

Протоиерей Павел Карташев

— И он беседует со своим приятелем, и он любит наводить страх, впечатление: вы знаете, перед кем, да вы понимаете, перед кем вы стоите, вы знаете, о чем вы спрашиваете? — кричит он на подчиненных. Акакий Акакиевич пришел к нему, тот даже позволил себе спросить, зачем пришел, не сразу орать стал. Говорит: а почему вы не по заведенному порядку? Надо было к делопроизводителю, он бы передал другому чиновнику, бумага легла бы. Он говорит: секретари-то всё народ безнадежный. Тут, конечно, взрыв негодования в значительном лице: где вы набрались, молодой человек, таких мыслей? Гоголь говорит: молодому человеку за 50 было, он относительно молодой, может быть, относительно тех, кому за 70. А так-то совсем не молодой. И он на него так кричит, что Акакий Акакиевич падает, его хватают сторожа, он не помнит, как он уже, бесшенельный, фактически прикрытый паутинкой своей, идет, раскрыв рот, по этому морозу петербургскому. И тут он заработал жабу, в полутора суток скончался, бредил, ругался или извинялся. И в конце концов скончался, убитый этим словом. Поначалу значительное лицо даже посмотрело на своего приятеля: посмотри, как я словом своим могу произвести впечатление. Этот приятель, его однокашник, был сам растерян. Я иногда так фантазирую, я бы на месте однокашника встал бы и вышел, потому что это просто абсолютная...

Алла Митрофанова

— Отец Павел, а на месте Акакия Акакиевича что бы вы сделали?

Протоиерей Павел Карташев

— На месте Акакия Акакиевича? Акакий Акакиевич на своем месте умер.

Алла Митрофанова

— Понимаете, какая штука, люди не умирают от того, что у них украли пальто или что на них накричали. Люди умирают, например, если у них украли смысл жизни. Мне каждый раз страшно, перечитывая «Шинель», задумываюсь и пытаюсь себя проверить, не поставила ли я на это место смысла жизни что-то подобное же. Абсолютно с вами согласна по поводу жалости, сострадания, которые очень-очень для нас, читателей, полезны, прокачивают нам сердечную мышцу, когда мы обращаем это всё на Акакия Акакиевича, здесь вернусь к своей мысли, как на объект. Когда Акакий Акакиевич для нас — это человек, по отношению к которому мы как-то можем проявиться. При этом оставляю за собой читательское право к Акакию Акакиевичу отнестись еще и как к субъекту. Объект — это когда я по отношению к нему должна как-то проявиться. Субъект — это когда я сканирую себя на предмет того, в чем наша великая русская литература бесконечно нам помогает, не совершаю ли я каких-то ошибок, косяков, где я промахнулась мимо себя, где я свернула не туда. Я через литературных героев могу это проверить. Это невероятное просто сокровище.

Протоиерей Павел Карташев

— Ну да.

Алла Митрофанова

— И что я здесь вижу. Рождается мальчик, который стопроцентное воплощение своего имени, кроткий кроткоевич, это воплощенное смирение, а посмертная участь этого человека...

Протоиерей Павел Карташев

— Фантастическая.

Алла Митрофанова

— Носиться призраком и красть пальто.

Протоиерей Павел Карташев

— А вы очень правильное слово ключевое, это не Акакий Акакиевич носится. Это носится призрак. В каком-то, может быть, припадке позднего раскаяния, я могу вполне прочитать это так, реалистично. Значительное лицо, доведенный до таких угрызений совести, что он эту шинель теряет. Мало того, что Акакий Акакиевич не выходит, он знает, что он умер после этого вскоре. Не связать эти два события он не может, поэтому еще и к любовнице отправился. Вообще преступление на преступлении. И вдруг его осеняет, а что я за человек? И ему мерещится, тем более что еще и слухи нагнетены, что кто-то ходит и срывает эти шинели. И это значительное лицо в припадке самоукорения эту шинель может терять. Он прибегает к себе домой и все же, это такая... может быть, если бы мне пришлось оформить свои мысли, я бы закончил их вот этими размышлениями молодого человека: как много в человеке бесчеловечья. Да, мы можем попасть в ситуацию Акакия Акакиевича, но я задаю себе вновь и вновь вопрос: а что хотел от нас автор? Какие чувства он хотел возбудить в нашей душе? Человек этот, с моей точки зрения... вот такого человека мы встретили в своей жизни, он живет из последних сил. Да, как может. Любит, как может, как умеет. И в нем нежные чувства, и в нем жизнь. И какое же тогда сокровище спасает — там, где сокровище ваше, там и сердце ваше — ясно какое. Перед нами Гоголь ставит этот вопрос. Когда я читатель, Акакия Акакиевича как живого от души пожалею. Мне во всей повести звучит послание Гоголя: давай сейчас отложим все эти обстоятельства. Гоголь нам дарит небесное сокровище, не умничай, а от души пожалей.

Алла Митрофанова

— Принимается. Но все-таки, отец Павел, позвольте, оставлю за собой право...

Протоиерей Павел Карташев

— А иначе мы не научим. Вы как преподаватель совершенно правы, что нужно использовать эту повесть еще и для того, чтобы заработала душа, а в ней ум.

Алла Митрофанова

— Проверка себя на предмет Акакия Акакиевича во мне.

Протоиерей Павел Карташев

— Просто эту самую финальную цель не надо терять из вида.

Алла Митрофанова

— Совершенно с вами согласна. Но вот это: где сокровище ваше, там будет и сердце ваше — ведь сокровищем Акакия Акакиевича была шинель.

Протоиерей Павел Карташев

— А нашим сокровищем является сострадание к бедному Акакию Акакиевичу, в положении которого может оказаться... от сумы, от тюрьмы не зарекайся.

Алла Митрофанова

— Абсолютно каждый из нас. Вот поэтому сострадание к Акакию Акакиевичу и максимальная строгость к себе на предмет: я, мы — Акакий Акакиевич Башмачкин.

Протоиерей Павел Карташев

— Прекрасно, согласен.

Алла Митрофанова

— Хорошо. Протоиерей Павел Карташев, настоятель Преображенского храма села Большие Вязёмы, провел с нами этот час. Не прощаемся надолго, отец Павел, завтра про «Мертвые души» еще поговорим.

Протоиерей Павел Карташев

— Да, спасибо.

Алла Митрофанова

— Спасибо вам огромное за беседу, за то, что делитесь вашими мыслями, что приезжаете к нам и даете нам такой мощнейший импульс перечитывать прекрасную нашу классику.

Протоиерей Павел Карташев

— Спасибо. Это очень полезно.

Алла Митрофанова

— Я Алла Митрофанова, прощаюсь с вами. До свиданья.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Святитель Серафим (Соболев)». Глеб Елисеев
• «К вере через болезнь». Ксения Черная
• «Кино как инструмент воспитания». Иером. Давид (Кургузов), Августина До-Егито, Яни Ролански

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов