«Духовные поиски Н.В. Гоголя». Алексей Бархатов

У нас в студии был писатель, публицист Алексей Бархатов.

Разговор шел о духовных поисках Николая Васильевича Гоголя и том, как они влияли на его жизнь и творчество.

Этой беседой мы продолжаем цикл из пяти программ, посвященных жизни и творчеству Н.В. Гоголя.

Первая программа с директором Московского дома Гоголя Верой Викуловой была посвящена жизни знаменитого писателя и основным этапам его творчества.

Ведущая: Алла Митрофанова

---

А. Митрофанова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, здравствуйте. Продолжается неделя, посвященная Николаю Васильевичу Гоголю. Собственно, сегодня —1 апреля, день его рождения. По этой причине мы все эти пять дней говорим о Гоголе с самых разных сторон. Вчера говорили о его жизни, сегодня подробнее поговорим, насколько это, конечно, возможно, о его религиозных взглядах, о его духовном поиске. В нашей студии Алексей Александрович Бархатов, писатель, публицист, член Союза писателей, лауреат литературных премий. Алексей Александрович, здравствуйте.

А. Бархатов

— Здравствуйте.

А. Митрофанова

— Я Алла Митрофанова. Спасибо вам большое, что согласились прийти и поговорить на такую, наверное, не самую простую тему. Потому что духовный поиск человека во многом, мне кажется, тайна — тайна двоих, собственно, человека и Бога. О Гоголе в этом смысле мы, может быть, знаем больше, чем о ряде других писателей, по той причине, что есть и его духовные произведения — в первую очередь это «Выбранные места из переписки с друзьями» и «Размышления о Божественной литургии», поздние его, скажем так, произведения. Есть блестящая, совершенно и красноречивая «Развязка «Ревизора» — пьеса, написанная через 10 лет после пьесы «Ревизор», где Гоголь открытым текстом, в общем-то, говорит, что немая сцена в конце пьесы «Ревизор» — это Страшный суд. Ну и так далее. И есть его переписка с друзьями — вот не художественная, не выбранные места, а именно его, собственно, письма. И есть, как принято говорить, загадочные факты его биографии, о которых, по словам исследователя Владимира Воропаева, ничего не может сказать человек, который упускает из виду вот это духовное измерение жизни Гоголя. В общем, комплекс вопросов на самом деле довольно большой. Насколько понимаю, и вы, как писатель, на своем опыте тоже это знаете, когда у человека есть запрос на духовную жизнь, когда он этим путем старается идти, насколько это возможно, это очень сильно влияет на то, что он пишет, как он пишет и вообще на все его творчество. Верно же?

А. Бархатов

— Безусловно. Судьба Гоголя, может быть, наиболее яркое проявление того, как довлеет над творческим человеком такая вот сакраментальная фраза давняя «memento mori» — то, кстати, о чем вы сейчас только говорили, и у Гоголя есть даже вербальное воспроизведение подобной фразы о том, что каждый человек должен разгадать загадку своего рождения. Загадку того, зачем он появился на свет, что ему предложено сделать на этом свете, к чему он предрасположен. И вот это мучило, видимо, Гоголя достаточно давно, потому что вот это «memento mori», понимаете, на разную психику может срабатывать по-разному. Потому что «memento mori» — это может уйти в какой-то жуткий, почти животный страх смерти, который подавляет все, парализует творческие силы человека. Или, сохраняя при этом вот эту память, наоборот, задуматься о том, как можно больше сделать в этой жизни, что ты должен сделать в этой жизни, как — то есть, наоборот, направить и мобилизовать все жизненные силы на то, чтобы это сделать. А поэтому каждый понимает здесь, наверное, по-разному вот эту фразу. Но то, что она у творческого человека, который всегда — ну помним пушкинское, что душа тлена должна избежать, и поэтому у творческого человека всегда есть задача что-то оставить после себя. Гоголь идет дальше в своих размышлениях. Не просто, значит, чего-то добиться в этой жизни, оставить потомкам какие-то произведения — да, безусловно, и он, в общем, это уже сделал. А чаще всего вот как раз приходят более серьезные, может быть, размышления у творческого человека, как раз когда он подходит к возрасту Христа так называемому. Так вот как раз у Гоголя это 1842 год, когда он действительно уже очень известный писатель, когда закончены многие из его работ, которые получили известность, популярность, он вхож в разные салоны, его славит критика — то есть вот, казалось бы, вот эту часть того, что писателю положено, он сделал. Но он идет дальше. Хорошо, да, это одно, но какую пользу своей жизнью ты принес себе, остальным окружающим людям, родине своей? И вот здесь начинаются у него, значит, сомнения в том, что как это должно быть. Тем более что надо сказать, что такая набожность или религиозность, она в семье у Гоголей и Яновских была изначально. Потому что очень любопытная история, такая притча, во всяком случае семейная о том, как познакомились его родители. Что однажды уже взрослому достаточно, 24-летнему чиновнику, отцу, Василию Афанасьевичу Гоголю, приснился сон, что он находится в храме, и вдруг там появляется Богоматерь, и Она указывает на какого-то младенца, что вот это и будет твоя невеста. Ну, сон есть сон. Вдруг он начал обращать внимание как раз на такого младенца по соседству, у соседей-помещиков. И когда он начал следить, даже пытаться воспитывать этого ребенка — ну воспитать себе жену это прекрасно, конечно. Она причем была из более родовитой фамилии, поскольку она племянница Трощинского, такого знаменитого вельможи и екатерининских, и александровских времен, министра юстиции одно время, директора почтового департамента. И когда ей исполняется 14 лет, вдруг он видит опять сон. И уже непосредственно вот вся та же самая картина, только указывает Богоматерь ему уже на молодую девушку, в которой он уже узнает черты будущей своей жены. Поэтому вот такое как бы сопровождение, божественное сопровождение семьи, оно было заложено еще в детстве у ребенка Гоголя. Дальше он ведь собирался, это была культурная семья, отец писал и стихи, и даже водевили, театр у них был. То есть вот предрасположенность к театральной такой будущности у Гоголя была изначально семейная. Но потом он хотел служить, он хотел служить России и прославиться именно на этом поприще. И, в общем-то, попробовал было, когда он приехал в Петербург, он начал служить. Но потом, может быть, повлияла во многом встреча с Пушкиным, который и пояснил ему суть служения России и людям через профессию писателя. Вы же помните, Пушкин когда-то на вопрос одного из господ: а по какому ведомству вы числитесь? Он ответил: я числюсь по России. Вот приблизительно так он пояснил. И Гоголь сам говорит о том, что вот от Пушкина он это и воспринял, такую вот именно государственную службу писательства и начал этим заниматься. И достиг действительно больших результатов. Но потом он, когда уже успех и «Ревизора» был, и «Мертвых душ» и так далее, он понял, что обличать только пороки, но не указывать путь к исправлению им — это, в общем, недостаточно для писателя. Он должен показывать, как может исправиться этот человек. Потому что он не раз повторял эту святую истину о том, что грешник — это не тот, кто согрешил, а тот, кто не признает своего греха. И вот его герои, он их оставлял до этого, в общем, в положении грешников. Вот тогда он начинает задумываться о продолжении тех же «Мертвых душ» с этих позиций и пишет вот эти «Выбранные места из переписки с друзьями».

А. Митрофанова

— Алексей Александрович Бархатов, писатель, публицист, член Союза писателей и лауреат литературных премий, проводит с нами этот светлый вечер. Говорим сегодня о духовном пути Николая Васильевича Гоголя. Со всеми оговорками, при том, что это масштабная такая тема, и в советское время по понятным причинам гоголеведы не имели возможности заниматься подобными исследованиями, вообще в повестке этой темы не было. И мне кажется, даже когда выходили собрания сочинений Гоголя, там не было ни «Выбранных мест из переписки с друзьями», ни тем более «Размышлений о Божественной литургии». Тем не менее, понять Гоголя без вот этого вертикального измерения, как мы любим говорить, практически невозможно. Алексей Александрович, вот это пороговое время, когда Гоголь, как вы верно отметили, вступил в возраст Господа, 33 года, все-таки это значимая такая...

А. Бархатов

— Конечно.

А. Митрофанова

— Значимая, наверное, дата для каждого человека, кто себя пытается не просто как набор молекул осмыслять, а как что-то все-таки большее и с определенным заданием от Господа Бога. Как вы это в самом начале замечательно обозначили, да, словами Гоголя, что у каждого человека есть задача разгадать загадку своего рождения. Я это понимаю в том смысле, что у каждого из нас как раз от Господа Бога есть определенное задание. У каждого из нас есть свои уникальные таланты, которыми мы призваны служить Богу, людям. Разглядеть их в себе — это наша задача, это наша работа, если угодно. И найти им применение, так чтобы они действительно приносили пользу, чтобы мы эти таланты умножали, и вот таким образом всю жизнь эту самую загадку разгадывали. Для Гоголя это было очевидно, верно? И поэтому он задумывается как раз в этот период своей жизни о том, как ему приступить вот к творчеству в таком ключе.

А. Бархатов

— Не он один, а некоторые и писатели, и, кстати, отцы Церкви говорили о том, что есть два вида деятельности, которые проникают и исправляют душу человека — это проповедник и писатель. И Гоголь, в общем, вознамерился — это очень тяжелый труд, и он неслучайно говорил, что вот его цитата о том, что «я вступил на скользкий путь, и прошу всех молиться за меня, чтобы этот путь свершить». Потому что, в общем, действительно, ведь он не ожидал, конечно, такой реакции на выпущенную книгу. Ведь, в общем, он был абсолютно даже не разочарован, не подавлен, а убит этой реакцией. Потому что самые разные люди — и западники, и славянофилы, вдруг обрушились на него, причем с негодованием, понимаете. Значит, его обвиняли, что он сошел с ума.

А. Митрофанова

— Это Белинский. Белинский.

А. Бархатов

— Да. Ну дело в том, что Гоголь действительно мог себе позволить сойти с ума, но он не мог позволить себе сойти с души. А это совершенно разные вещи.

А. Митрофанова

— Как вы хорошо сказали.

А. Бархатов

— Для Гоголя это было как раз на тот момент самым главным. И он не понимал, значит, я подозреваю, ведь и сегодня тоже некоторые актеры вот эту знаменитую часть из «Мертвых душ» про птицу-тройку читают и восторженно кончают: «Не дает ответа». А в чем здесь, собственно, восторг-то? Просто показывать удаль, что она, значит, летит, и ей плевать на всех остальных, на все, а куда летит, не знает. Ну нет. Вот дело в том, что продолжение «Мертвых душ», оно как раз — «не дает ответа», дает ответ — он хотел найти этот ответ, куда несется птица-тройка. Тем более что, вы понимаете, например, вот когда он уже в Оптиной пустыне познакомился со старцем Макарием... А там поражаешься, что у старца Макария в его рукописи есть очень похожая картина вот этой вот птицы-тройки. И тоже попытка найти это. Значит, вот: «Сердце обливается кровью при рассуждении о нашем любезном отечестве, России, нашей матушке, — это старец размышляет, — куда она мчится, чего ищет, чего ожидает? Просвещение возвышается, но мнимое, оно обманывает себя в своей надежде, юное поколение питается не млеком учения святой нашей Православной Церкви, а каким-то иноземным, мутным, зараженным духом, и долго ли это продолжится? Конечно, в промыслах Божиих написано, чему должно быть, но от нас сокрыто по неизреченной Его премудрости». То есть вот не сговариваясь абсолютно, Оптинский старец, знаменитый старец Макарий, с которым познакомился Гоголь в первый, собственно, приезд в Оптину пустынь, и писатель пытаются говорить о том же самом. Вот он становится проповедником, но его не принимают. Это действительно на самом деле довольно сложно. Потому что, понимаете, и публике, и критике, и друзьям, коллегам как бы приятнее видеть человека в определенном амплуа. Ну вот Гоголь. Ведь понимаете, про Гоголя можно было как про Пушкина сказать: Гоголь, какое смешное имя — Гоголь. А вот потом вдруг оно не смешное, выясняется, это имя Гоголь, оно совсем другое. Вот он пытается проповедовать. И это не могут принять. Ну, условно говоря, представьте, если бы, я не знаю, Гайдай стал бы ставить вдруг там, я не знаю, «Преступление и наказание» — ну этого бы не приняли. Причем уважая, там, ценя, но он комедиограф, он прекрасен своей... И Гоголя, он прекрасно же обличает пороки, он прекрасен здесь, он остроумен здесь, он великолепен здесь, он прекрасно показывает маленького человека трагедию. Все мы вышли из «Шинели» Гоголя. А он нам предлагает рясу, а мы-то привыкли к шинели. И это действительно крайне сложно. Его начали обвинять и в непонимании, и в причинении даже вреда России.

А. Митрофанова

— Знаете, я вас слушаю, я прямо так живо себе все это представляю. И как тяжело было Гоголю все это в свой адрес принимать и через себя пропускать. А он, безусловно, через себя пропускал и очень тяжело к этому ко всему относился. И вспоминаю, в этом смысле, знаете, такой вот эпизод, который, может быть, Гоголя блестяще тоже характеризует. Белинский же на него очень жестко нападал по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями». Как раз все самые жесткие эпитеты, все самые такие, все самые резкие, все самые погранично литературные, я бы даже сказала, — «проповедник кнута», — как он только там его, обличал, бичевал. Причем Белинский был парень харизматичный. Я, простите, не могу о нем говорить с такой же любовью, как о Гоголе, потому что у меня на Белинского зуб. Все-таки, понимаете, если бы у него хоть сколько-нибудь фундаментальное образование было, я думаю, что в своих суждениях он был бы гораздо более взвешенным. А так он любил рубить с плеча, причем рубить в капусту, причем в капусту мелкую, не на борщ, а на засолку, и так, чтобы досталось всем. В общем, ладно, оставим Белинского в покое.

А. Бархатов

— Ну здесь «неистовый Виссарион». Значит, не очень христианское определение — «неистовый».

А. Митрофанова

— И, в общем-то, и его взгляд на то, как нам надо менять общество, всю вот эту жизнь. Про то как он говорил, что человек-то рождается белым и пушистым, понимаете, а это общество его портит. Поэтому давайте мы общество изменим, и тогда не будет никаких преступлений. Потому что человек-то сам, он практически безгрешен, а преступление он совершает потому, что несовершенно общество. Елки, это такая утопия, и это, главное, такое заблуждение. И для Гоголя, кстати, исходя из того, что мы видим в его текстах, это принципиально иначе. И даже вот когда его называют обличителем пороков общества, у меня всегда такое чувство протеста: а где вы это видели? «Ревизор» — это такое, с учетом особенно «Развязки «Ревизора», где он открытым текстом говорит, что город N, где все это действие происходит, — это человеческая душа. Чиновники — это страсти, которые разворовывают казну этого города. Хлестаков — это продажная совесть, ложная совесть, с которой всегда можно договориться. Это не про пороки общества, это про то, что мы творим собственной жизнью. Вот как вы сказали вначале словами Гоголя «разгадать загадку жизни» — это вот вектор вообще в другую сторону. Не разгадать загадку, а слиться от того, чтобы ее разгадывать. Так вот, в этом плане у Гоголя и Белинского, мне кажется, фундаментальное такое несовпадение в поиске того, что такое смысл жизни и как человек свою природу, свое задание от Бога может реализовать. И когда Гоголь сел писать Белинскому ответ — и тут Владимир Воропаев, он раскопал эту историю. В интервью журналу «Фома» она им рассказана очень красочно, подробно. Он, на самом деле, ведь первый свой ответ порвал. Но не сжег, что важно. У него уже к тому моменту была такая особенность. Первое, что он сжег, это его поэма «Ганс Кюхельгартен». В общем, опыт был, но и этот ответ он не сжег. Он его, вот эти вот клочки бумаги, сложил вместе и спрятал, условно говоря, в ящик стола. А потом написал Белинскому второй ответ, который показался людям, следившим за этой полемикой —разворачивалась она публично, в прессе, — абсолютно беззубым. И Гоголь какой-то весь там и обмякший, и мягкий. Нет, чтобы там Белинскому ответить, как положено, на все его хамство. Да, может быть, вы и правы, говорит Гоголь, да вот, может быть, я действительно что-то там не доглядел и прочее, прочее, прочее. Так вот когда был восстановлен тот первый ответ, там Гоголь отвечает Белинскому по полной программе. Абсолютно безо всякого хамства, но очень конструктивно и с позиции как раз человека, который имеет и богатейший жизненный опыт, и прекрасное образование, и самообразованием всю жизнь занимающийся. И, кстати, всю жизнь читающий святых отцов. И это блестящий ответ. Блестящий. Просто его люди не увидели, и восстановлен он совсем недавно. Рекомендую прямо, друзья, поищите, кому интересно, почитайте. Белинский в то время уже был тяжело болен, у него же чахотка была, по-моему, да?

А. Бархатов

— Да.

А. Митрофанова

— И Гоголь представил себе: вот сейчас он свой прекрасный ответ, такой полемически заостренный, блестящий, отправит — это, естественно, с радостью опубликуют. А как это на Белинского повлияет? А не подорвет ли это остатки его здоровья? Вот о чем Гоголь думал. Когда я об этом узнала, я была сражена наповал.

А. Бархатов

— Это верно. Кроме всего прочего ведь Белинский написал это письмо тоже из-за границы, где лечился. Сравнительно незадолго до этого также лечился за границей и Гоголь. Он тоже, в общем-то, рос еще ребенком таким болезненным, и он, в общем, всю жизнь занимался своим здоровьем, лечился, и какие-то снадобья находил и так далее. Поэтому ему легко было представить вот это состояние, и он простил Белинского. Другое дело, что Белинский на долгие годы, практически, что там говорить, на полтора века, можно считать, зачеркнул вот эту главную часть Гоголя. Когда уже там, я не знаю, ведь, понимаете, в советское время там Сергеев-Ценский писал дилогию о Гоголе, вторая часть называлась «Гоголь уходит в ночь». Понимаете, ну какая же ночь-то? Пожалуйста, я, например, готов размышлять и приходить к выводу: Гоголь уходит в ночь, если иметь в виду, что ночью как раз приходят самые гениальные мысли. И это правда, потому что отключены какие-то другие связи с миром, и человек действительно занимается самим собой. А Гоголь как раз это и говорил, что писатель изначально должен заняться, разобраться в самом себе, в себе найти Бога. Тогда ему легче будет найти божественное и в других людях, и в каждом. Поскольку каждый человек, тем не менее он берет начало от Божественного промысла, и поэтому в каждом человеке можно найти и вытащить как раз светлые черты. И, может быть, этим преобразить даже какого-то закоренелого грешника. Вот он ведь во многом как раз и вложил вот в эту переписку. Почему он ее издал? Он сам пишет. Вот к упомянутому вами, я бы хотел прибавить еще такое произведение, очень малоизвестное, к сожалению, это «Авторская исповедь» Гоголя, где он как раз поясняет все, что он хотел получить от этой публикации, и, к сожалению, что он получил.

А. Митрофанова

— А вы знаете, мы сейчас здесь прервемся на пару минут, подвесим интригу. «Авторская исповедь» Гоголя — это действительно практически неизвестное широкому читателю произведение. И вторую часть программы ровно с этого и начнем. Алексей Александрович Бархатов, писатель, публицист, член Союза писателей и лауреат литературных премий, сегодня проводит с нами этот светлый вечер. Говорим, конечно, о Николае Васильевиче Гоголе, как же без него? Буквально через пару минут вернемся.

А. Митрофанова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается, дорогие друзья. Первое апреля, сегодня день рождения Николая Васильевича Гоголя, и вся эта неделя, весь этот временной сегмент в 20.00 посвящен, конечно же, разговорам о нем. В нашей студии Алексей Александрович Бархатов, писатель, публицист, член Союза писателей, лауреат литературных премий. И, Алексей Александрович, мы с вами ушли на перерыв, как принято говорить, на самом интересном месте. О какой исповеди Гоголя идет речь? Что за книга удивительная у вас в руках? Я ее, естественно, пролистала перед началом нашего разговора. Вы мне ее показали. Признаюсь, это издание вижу впервые.

А. Бархатов

— Ну вот дело в том, что она так и называется — «Авторская исповедь». Она когда-то была издана, в 90-м году прошлого века, Всероссийским фондом культуры, Псковским отделением точнее. Вы представляете себе святую Псковскую землю. Издана, скромное такое издание, но вот оно сохранилось в моей библиотеке. И там как раз в этой исповеди своей — в данном случае вот сам автор может нарушить тайну исповеди и опубликовать ее. Вот он пишет, что «я думал, что теперь, более чем когда-либо, нужно нам обнаружить в наружу все, что ни есть внутри Руси, чтобы мы почувствовали, из какого множества разнородных начал состоит наша почва, на которой мы все стремимся сеять, и лучше бы осмотрелись прежде, чем произносить что-либо так решительно, как ныне все произносят. Я питал втайне надежду, что чтенье „Мертвых душ“ наведет некоторых на мысль писать свои собственные записки, что многие почувствуют даже некоторое обращение на самих себя, потому что и в самом авторе, в то же время, когда писаны были „Мертвые души“, произошло некоторое обращенье на самого себя». Вот он обращает на самого себя, но он специально, он говорит, что он специально давал какие-то простые истины в этом произведении своем, и сложные, или «темные», как их называли, критики. Он обращал, он заранее хотел полемики, он надеялся, что ему подскажут, но он надеялся на доброе побуждение у своих читателей и критиков, и, к сожалению, этого не нашел. Хотя, еще раз он подчеркивает в ней, что я-то хотел добра, я хотел мира, я не хотел, чтобы общество распалось на сторонников, противников и так далее. Я просто хотел объяснить и, мало того, указать людям вообще какой-то путь возрождения и России тоже. «Прошедшее, отрывая нас от всего, что ни есть вокруг нас, приводит душу в то тихое, спокойное настроение, которое необходимо для труда. У меня не было влеченья к прошедшему. Предмет мой была современность и жизнь в ее нынешнем быту». Но вот теперь для того, чтобы понять будущее, надо посмотреть прошедшее. Ведь на самом деле, не только с ним эти пертурбации. Вы помните, например, когда Пушкин обратился к историографии и так далее, тут же начали говорить о том, что все, талант поэтический, гений Пушкина иссяк.

А. Митрофанова

— Да, да.

А. Бархатов

— Первым поэтом России начали называть Бенедиктова. Кто сейчас помнит Бенедиктова?

А. Митрофанова

— Только литературоведы.

А. Бархатов

— Понимаете, да. И вот здесь вот то же самое, что, мол, не с той физиономией не в тот ряд, значит, начал соваться Гоголь. А он-то как раз считал себя проповедником, и не просто он. Жуковский говорил, более старший собрат по перу говорил о том, что Гоголь, если бы не ввязался в «Мертвые души», которые он теперь обязан просто довести до конца, считай, он на самом деле обрел бы покой и блаженство в монашеском сане. И действительно, это не случайно. То же самое подтверждает, кстати, сестра его, что он мечтал стать монахом, и он действительно, он об этом и говорил, и часто. Причем говорил, что да, мне очень тяжело будет отойти от писательства, но я готов это сделать. Он пытался вот и, собственно, и трижды приезжая в Оптину пустынь, он находил там как раз спокойствие своей душе. Он жил там во флигельке, маленьком домике, в скиту — это вот те, кто знают Оптину пустынь, знают, сейчас чуть в стороне там, направо, где сейчас практически туда направлены шаги бронзового Достоевского памятника. Там он находил, он сравнивал с Афоном, там благостная картина. Он очень любил, он общался с монахами. Там разные были монахи, с которыми он переписывался со многими. Он там читал все в библиотеке, в частности, Сирин, который на него очень большое влияние, но не только. Он прочитал почти всех отцов Церкви, но Сирина особенно. И здесь, потому что старцем Макарием, кстати, почти в то же время было подготовлено первое издание Сирина, а он еще читал в рукописном варианте, Гоголь. Он интересовался и сегодняшними, в смысле, современными ему отцами Церкви, читал их, он много прочел. И верил, что он может как-то и сам, в общем, стать проповедником. Мало того, он даже пытался. Ведь вот, например, часто вспоминают там вот неосуществленную его как бы женитьбу на Виельгорской. Ну, там трудно сказать, поскольку фактов таких нет, что он действительно сватался, что вот ему был отказ. Действительно, это была семья вельмож и так далее. Но то, что он был практически проповедником вот этой девушки, Анны Виельгорской, это безусловно. Это можно посмотреть по его письмам и обращениям к ней. И одновременно, тоже не все знают, что Гоголь записал несколько собственных молитв и, в частности молитв писателя. Там вот, например, одна из них, не буду полностью, они длинные молитвы, ему было, что просить у Господа. «Господи, благослови на сей грядущий год, обрати его весь в плод и в труд многотворный и благотворный, весь на служение Тебе, весь на спасение душ, буди милостив и разреши руки и разум, осенив его светом высшим Твоим и прозрением пророческим великих чудес Твоих. Да Святой Дух снизойдет на меня, и двинет устами моими, и да осветит во мне все, испепелив уничтожив греховность и нечистоту, и гнусность мою, и обратив меня в святый чистый храм, достойный, Господи». Вот только после таких молитв он считал возможным писать свои произведения.

А. Митрофанова

— А язык-то какой, это ж поэзия.

А. Бархатов

— Безусловно, да. И таких молитв немало. Это тоже очень ценно. Причем молитву он эту заканчивает, что для вас так же, как и для меня, заперты двери желанной обители. То, что, к сожалению, он не может, и старец Макарий отговаривал его от...

А. Митрофанова

— От монашества.

А. Бархатов

— Да. Но тут пишет Гоголь, что монастырь наш — Россия. И, по сути дела, он в своей мирской жизни принимал обеты и безбрачия, и практически...

А. Митрофанова

— И нестяжательства.

А. Бархатов

— И нестяжательства, совершенно верно.

А. Митрофанова

— И вообще, и пост он держал так, что, в общем, по сути, по монастырскому уставу. А нестяжательство — это вообще поразительный, конечно, факт. Когда скончался Гоголь, вещей его личных было, типа, пара белья...

А. Бархатов

— И несколько червонцев.

А. Митрофанова

— И несколько червонцев. И вот понимаете, и жил- то он, и ведь и птицы небесные имеют гнезда, а Сыну Человеческому голову преклонить негде. Он все время жил у кого-то.

А. Бархатов

— Да, он все время был скиталец. И мало того, но он скитальчество свое хотел здесь, у него была такая идея, на мой взгляд, конечно, абсолютно, но дело в том, что творческий человек должен ставить невоплотимые задачи.

А. Митрофанова

— О как.

А. Бархатов

— Тогда большую часть из этого он сможет выполнить. Если он ставит посильные задачи — все, здесь конец творцу. Безусловно совершенно, понимаете. Я не буду себя сравнивать с Гоголем, но когда я первую книгу написал о Пушкине и так далее, на меня смотрели вот точно так... На меня, значит, структуральнейшие пушкинисты смотрели как... даже была статья против меня там. Потом ничего, все как бы. Но дело в том, что вот здесь вот надо как раз ставить максимальные задачи, и он их ставил. Но, кстати, и ведь понимаете, вот последние слова Гоголя, они же были какие: лестницу, скорее подавайте лестницу. Тут, безусловно, опять проходит аналогия с Пушкиным, последние слова которого были: поднимите меня, да выше, выше. Но в данном случае лестницу — это перед кончиной сказал Тихон Задонский святитель. Точно, про лестницу. Потому что, по сути дела, образ лестница близок к Гоголю, потому что он имеет отношение к прямое и к Иоанну Лествичнику.

А. Митрофанова

— Он же и внимательно его читал, он переписывал для себя. Это то, что что сейчас нам не очень понятно, мы в любой момент можем открыть там, не знаю, в поисковике ввести ключевые слова и найти нужные нам тексты. А в то время Гоголь для того, чтобы всегда иметь под рукой «Лествицу», переписывал для себя Иоанна Лествичника. Это, конечно, поразительно. И неудивительно, что «Выбранные места из переписки с друзьями» это такое по жанру, на самом деле, мне кажется, похожее произведение. Это же фактически вот такое духовное завещание. Он там своими открытиями делится, своим опытом. И поэтому образ лестницы в его жизни совершенно не случайный. И мы, конечно, не знаем, как это бывает и как будет в нашей жизни, но умирать вот этим видением того, как тебе навстречу открываются небеса, это же прекрасно. И, мне кажется, и в случае с Пушкиным, и в случае с Гоголем так и было. Пушкин ведь умирал как христианин, и Гоголь умирал как христианин. И жил, и умирал как христианин.

А. Бархатов

— У Гоголя еще любопытная есть фраза из письма к Александру Иванову, знаменитому художнику, когда он пишет: «Вы нищий, и не иметь вам так же угла, где преклонить главу, как не имел его и Тот, Которого пришествия дерзаете вы изобразить кистью. А потому евангелист прав, сказавший, что иные уже не свяжутся никогда никакими земными узами». Вот так вот он, то есть он проповедником был, так или иначе. И он вел себя так, некоторые даже считали, что он слишком замкнут, что вот он не всегда бывает в гостях, даже, скажем, не очень элегантен. Тем, что действительно он боялся новых людей, это действительно было, незнакомцев, он не любил разговаривать с посторонними. Иногда даже, оказываясь, появлялся какой-то новый гость, он прикидывался таким дремлющим в этой компании, дабы не вступать ни в какие полемики. Но в печатные полемики, наоборот, он вступал. И вот это, конечно, здорово на него повлияло, потому что он, в частности, и вот в «Авторской исповеди» говорит, что на самом деле вот эти выбранные места были по сути дела конспектом следующего тома «Мертвых душ». Он хотел, вот как сейчас принято уже говорить, интерактива, он хотел обратной связи от людей, которые прочтут эту книгу, он хотел возражений на нее, безусловно, и ему было это интересно. Он точно так же, как я студентам сейчас говорю: вы, говорю, вот написали что-то — прочитайте вслух кому-нибудь. Услышите любые возражения там и так далее, но вы больше усвоите тогда и поймете слабость какую-то, может быть, ваших аргументов, еще каких-то пассажей. Вы сами поймете. И то, что плохо звучит, плохо написано. Это однозначно. А поэтому Гоголь хотел избежать вот этого, он хотел собрать максимум других мнений в этой книге и сделать вот ее, ту, которую он хотел.

А. Митрофанова

— Алексей Александрович Бархатов, писатель, публицист, член Союза писателей, проводит с нами этот светлый вечер. Николай Васильевич Гоголь в фокусе внимания у нас по случаю дня его рождения, и вся неделя в этом временном сегменте, конечно же, Гоголю посвящена. Алексей Александрович, есть ли у вас какое-то свое понимание, видение, версия, гипотеза, почему сжигает Гоголь второй том «Мертвых душ»? Знаю, что гоголеведы расходятся в оценках этого события, в исследованиях, в мотивациях, да, в объяснении, почему это произошло. И некоторые даже говорят, что, может быть, и не было написано это произведение, то есть нечего было особо и сжигать. Даже такие версии приходится иногда слышать. Что думаете вы?

А. Бархатов

— Версий много. Существуют и версии, например, что он по ошибке сжег, что он собирался ненужные бумаги сжечь, а сжег это. Ну это все уже домыслы разных людей, попытки приобщиться к гоголевской истории, если угодно, каких-то современников. Но дело в том, что, ведь существует, это сохранился том, первый том Гоголя «Мертвые души» с его заметками на полях, где он сам говорил, что это мной еще написано, как он выражался, в прелести. А вот потом у него изменилась точка зрения на это. Точно так же, как, кстати, о переписке. Он говорил, что сейчас, спустя несколько лет, я сам вижу некоторые слабые и неверные места и так далее. Дело в том, что Гоголь постоянно развивался, он много читал, он много размышлял, и это нормально. Творческий человек застывший кончается опять. Он должен постоянно развиваться. И он может меняться и должен меняться. Ведь, понимаете, поначалу, конечно, он отказался, например, от всех вот этих первых «Вечеров на хуторе», «Миргорода» там и так далее так далее. Они молодому, юному еще литератору были выгодны, их хорошо принимала публика, вот этот колорит малороссийский.

А. Митрофанова

— Они же прекрасны.

А. Бархатов

— Они прекрасны, но их принимают все. И вот по логике, если бы он не развивался, а продолжал — да кладезь, он мог и там и Котляревского, и еще массы людей, которые писали потом вот на основе исключительно малороссийской. И вдруг потом возникли «Петербургские повести». Совсем другой Гоголь, понимаете. Совсем другой Гоголь. Потом, значит, «Мертвые души», «Ревизор». Да, подсказанные Пушкиным. Да, Пушкин в принципе и сам не против был как-то эти сюжеты использовать. Но подарил их, и он блестяще это сделал. Безусловно, блестяще. Дальше. То есть, это все время этапы. Если творческий человек такой же, какой он был вчера, значит, он кончился, понимаете. И угадать настоящего творческого человека, что он напишет завтра, невозможно.

А. Митрофанова

— Кстати, вот мне в этом смысле на память приходит «Портрет». Повесть «Портрет». Ведь как там сходит с ума этот несчастный художник Чартков. Чартков. Он ведь получив, как это сказать, непонятно, подарок — не подарок, в общем...

А. Бархатов

— Некий клад неожиданный.

А. Митрофанова

— Клад, да, обнаружив клад в тысячу червонцев, понимает, что может теперь ни в чем себе не отказывать. Первоначально хочет закрыться, просто, как сказать, решить все вопросы, связанные с жильем, там с питанием, с красками, кистями, мольбертами, вот все, что необходимо для работы, и уединиться в своем вот этом творческом поиске и творческом подвиге. И очень быстро он соскакивает с этой мысли и становится просто, что называется, модным художником. И ему, он прямо кайфует, простите за выражение, от этого своего нового статуса, от этого состояния, от того, как он вхож теперь в светские салоны, и прочее, и прочее. А становится он модным художником, потому что оседлал лошадку под названием портреты. И чем дальше, тем больше он начинает в портретах, которые пишет, применять те приемы, которые когда-то уже открыл и опробовал. То есть заканчивается поиск, творческий поиск, заканчивается новизна и открытие. Все, от этого ничего не осталось. И в итоге, когда ему там уже, ну то есть он уже такой состоявшийся, всеми признанный, он мэтр, он внезапно обнаруживает, что однажды свернул не туда. А вернуть свой талант уже не может. И вот это оказывается катастрофой его личности, главная катастрофа его жизни. И это просто беда. То есть он отказался от своего поиска, он пошел тем путем, где ему было, что называется, экономически выгодно. И это, конечно, настолько ярко. И вот читаю и все время представляю Гоголя, какие вопросы он задавал себе, ведь в этом «Портрете» тоже Гоголь.

А. Бархатов

— Абсолютно. Ведь понимаете, какая штука, это всего несколько десятков страниц, да, а сколько писал он? Восемь лет он писал «Портрет». Восемь лет. Это мучительное письмо было. И действительно очень похоже. Потому что вот вы сейчас упомянули о портретах. И в общем-то у Гоголя была прекрасная совершенно палитра разработанных уже типажей. Абсолютно.

А. Митрофанова

— Он мог пользоваться до конца жизни, что называется.

А. Бархатов

— И чуть другое, чуть менять. Ведь очень многие писатели, кстати, так и делают. Я не буду называть имена, но некоторые писатели просто берут современного среднего москвича, перекидывают его в условия Амазонки — и все, и все по-новому. Мало того, человек с удовольствием читает: смотри-ка, а это ведь я. А ты посмотри, что я могу делать, если меня перекинуть в Амазонку. Вот понимаете. То есть можно было бы так, но этого нет. Но ведь посмотрите, какая штука. Там очень любопытно, почему он его писал восемь лет. Там есть несколько вариантов, где можно было поставить точку.

А. Митрофанова

— В конце первой части, например. Вполне завершенное произведение.

А. Бархатов

— Все, абсолютно. Все сказано. Нет. Дело в том, что это портрет диавола. Диавол высовывается там, и так далее, и так далее. Диавол не может здесь, на нем поставить точку практически тут невозможно. И он потом все время появляется, этот портрет. Но мало того, там ведь, понимаете, он использует, казалось бы, почти запретную для художника вещь, когда из одного сна переходит в другой. Там каскад снов. Ему кажется, что он проснулся, а он не проснулся, это следующий сон. Он кажется опять — нет, он опять не проснулся. Вы понимаете, что, в принципе, как бы вот очень трудно, но мастерски это можно сделать, и он это делает. Поэтому это действительно такое очень знаковое для него тоже произведение, «Портрет». Безусловно. И все-таки, но он все-таки побеждает диавола в лице этого портрета.

А. Митрофанова

— О да. И там так пронзительно описан художник этот портрет написавший, какой путь он прошел, и каким он стал духоносным старцем, с сияющим ликом фактически. Художник, который вот однажды так оступился, и как вот он. И мне кажется, что Гоголь отчасти себя тоже видел в этом художнике, и отчасти это тоже автобиография такая внутренняя.

А. Бархатов

— Безусловно.

А. Митрофанова

— И знаете, может быть, к этому он как раз и в «Выбранных местах из переписки с друзьями» шел, в «Размышлениях о Божественной литургии», что вот когда-то я писал, условно, «Вечера на хуторе близ Диканьки», сейчас мне хочется покрыть то, что я написал тогда, вот этими своими произведениями. Хотя «Вечера на хуторе», они так прекрасны, а вот «Выбранные места из переписки с друзьями» непросто читать. Вы уж меня простите.

А. Бархатов

— Нет, действительно. Он и не рассчитывал здесь на простое прочтение. Он, собственно, обращался к узкому, все-таки достаточно узкому кругу читателей «Мертвых душ», если угодно. Или почитателей «Мертвых душ», как угодно. То есть именно от них он ждал какой-то реакции на вот эти размышления. Он, понимаете, вот и в этом частично и причина того, что он сжигал. Он не находил понимания. И ему тогда казалось, что, значит, он не исполнил свой полностью долг. Если книга не нашла своего читателя, это печальная вещь. Это печально для автора. Это страшно для автора на самом деле, и это парализует творческую энергию. И он надеялся, что хотя бы в ком-то все-таки разбудит какая-то вещь. Ему нужно было соучастие здесь, если угодно. Христианское причем соучастие. Тем более, что он намеревался делать благое дело. Но на самом деле, представьте себе, если действительно такова была его задача — перековать своих героев, наставить их на путь истинный, на путь Божий, — ну это задача тяжелая, прямо скажем. И даже если он в себе чувствовал такие силы творческие и проповеднические, а то здоровье могло не выдержать. И здоровье, в общем, я думаю, что на его, в общем, кончину вот это вот непонимание его здорово почувствовало. Потому что он понимал, что он уже не может писать так и не хочет писать так, как он писал до этого. Он ту миссию закончил, он приступает к своей новой миссии, которую считает уже самой главной миссией в своей жизни. А это ведь только сам человек, не считая Всевышнего, определяет главную свою миссию в этой жизни. Вот главную, ту самую загадку собственного рождения и собственного пути.

А. Митрофанова

— Нам, к сожалению, заканчивать пора программу. Алексей Александрович, можно попрошу вас прочитать еще фрагмент из «Авторской исповеди» Николая Васильевича Гоголя, что-то вот такое, что вам кажется важнейшим, существенным, квинтэссенцией этого авторского высказывания?

А. Бархатов

— «Я думал, что тот, кто уже находится на склоне дней своих и тревожим мыслью, что жизнь его протекла без пользы и он сделал мало для общего добра земли своей, почувствует сильнее, что он верным и живым изображеньем людей, характеров и случаев своего времени может познакомить с Русью людей молодых и начинающих действовать и таким образом больше чем вознаградит прекрасно за свою недеятельность». Вот, например, его важное сказанное слово.

А. Митрофанова

— Замечательно. Как высоко он ставил в значении, собственно, Россию и при этом ведь как удивительно он подчеркивал, что мы граждане в первую очередь Отечества Небесного.

А. Бархатов

— Конечно. Вот. Нет, вот дело в том, что он считал, что если ты действуешь правильно, соизмеряясь с Государем Всевышним, то тогда ты правильно действуешь и по отношению к государю земному, и к государству, и к обществу, и к остальным людям. Вот, кстати, я по поводу еще вернусь, вот он сам пишет: «В уничтоженных „Мертвых душах“ гораздо больше выражалось моего переходного состояния, гораздо меньшая определительность в главных основаниях и мысль двигательней, а уже много увлекательности в частях, и герои были соблазнительны. Словом — как честный человек, я должен бы оставить перо, даже и тогда, если бы действительно почувствовал позыв к нему. На это дело следует взглянуть благоразумно». Это большая требовательность к тебе.

А. Митрофанова

— Алексей Александрович Бархатов, писатель, публицист, член Союза писателей, лауреат литературных премий, провел с нами этот час. Огромное вам спасибо за то, что пришли, за вашу любовь к Гоголю, за то, что вы так прекрасно о нем рассказываете.

А. Бархатов

— Спасибо вам.

А. Митрофанова

— Приходите к нам еще.

А. Бархатов

— Спасибо.

А. Митрофанова

— Я, Алла Митрофанова. Прощаюсь с вами до завтра. До свидания.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Покровский собор — храм Василия Блаженного». Татьяна Сарачева
• «Путь к священству». Священник Кирилл Беляев
• «ГИМ и Новодевичий монастырь». Марина Чистякова

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов