«Монастырь и мир». Иером. Давид (Кургузов)

У нас в студии был насельник Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид (Кургузов).

Разговор шел о том, чем отличается жизнь и служение монаха от жизни мирского священника.

Ведущий: Алексей Пичугин

---

А. Пичугин

— Дорогие слушатели, здравствуйте, это «Светлый вечер» на светлом радио. Меня зовут Алексей Пичугин и я рад вас приветствовать. С удовольствием представляю нашего гостя, уже, наверное, хорошо знакомого нашим постоянным слушателям. С нами сегодня иеромонах Давид (Кургузов), благочинный города Сызрань. Добрый вечер.

Иеромонах Давид

— Здравствуйте.

А. Пичугин

— Тема, которую мы сегодня вам предлагаем, ее сформулировал сам отец Давид, мы когда с ним обсуждали, о чем бы мы поговорили. Вот тут так сходится сразу в жизни и в служении отца Давида два фактора, с одной стороны, мы его представляем как благочинного города Сызрани, такая должность священническая важная, смотреть за тем, как живут — хотел сказать светские, но нет, обычные белые приходы, городские, приходы в миру. Можно так сказать?

Иеромонах Давид

— Ну да, то есть за пределами монастыря, вне монастырской ограды.

А. Пичугин

— Но при этом и человек, который сам монах, живет в монастыре, тоже в городе Сызрань.

Иеромонах Давид

— Да, совершенно верно. Прямо в черте города, почти в центре.

А. Пичугин

— А полностью как монастырь называется?

Иеромонах Давид

— Вознесенский мужской монастырь. Получается, в Сызрани центр города, кремль там находится, недалеко Казанский собор, один из красивейших храмов Русской Православной Церкви, архитектора Константина Тона. И буквально через залив, получается, пешком где-то 15–20 минут и находится мой монастырь. Он исторически там находится, то есть это не какой-то новый монастырь, а в 1685 году он именно на этом месте и был основан. Но тогда это была не черта города, тогда это был ближайший пригород, так скажем.

А. Пичугин

— И вот что же Богу угоднее... Я понимаю, что это вопрос абсолютно открытый и, наверное, постановка сама такого вопроса, она не совсем, может быть, правомерна, с одной стороны. С другой стороны, у многих этот вопрос ставится именно так, и поэтому мы тоже его так ставим. Что же угоднее Богу — то служение людям или вот такая уединенная монашеская молитва за стенами монастыря? Откуда многие монахи достаточно редко выходят и предпочитают такую уединенную жизнь. А вы как человек, который совмещает два таких послушания значимых, наверное, тоже задумывались об этом. И более того, у вас еще был такой большой пласт светской, очень насыщенной жизни, в том числе уже после прихода в Церковь, и поэтому вот интересно, как вы для себя отвечали на этот вопрос, если он у вас возникал первое время.

А. Пичугин

— Ну на самом деле он и по сей день возникает. Потому что постоянно по роду деятельности, и связанной не только с благочинническим служением, но и, например, я также занимаюсь религиозным образованием в епархии, получается, что надо и в воскресных школах в какой-то степени контролировать, и какие-то просветительские курсы. Вот мы, например, читаем Евангелие, группа такая епархиальная, православный киноклуб — то есть некая такая деятельность. Например, я про себя точно понимаю, что мне этим заниматься нужно. То есть меня Бог поставил на это, я проявил некую инициативу, но все к тому располагало — то есть есть очень большой запрос у людей на то, чтобы просвещаться. А с другой стороны, совершенно прекрасно чувствовать закрытые двери монастырской стены, монастырских ворот, находиться в монастыре, в уединении. Я, например, после того как получил большое количество разных вот этих послушаний, с большой радостью принимаю в свою жизнь те редкие дни, когда есть возможность просто остаться в келье, молиться, читать книги, просто находиться, не разрываться от звонков телефона постоянно внутренне, что-то такое. И этот бег некий челночный, он продолжается. И я замечал, что у многих людей также. На самом деле очень часто люди, особенно кто начинает читать молитвы, ходить на службы, они сталкиваются с тем, что их близкие или по роду их деятельности возникают вот эти препятствия, что они хотя там, допустим, почитать молитвы, а их требует какое-то семейное послушание — дети или у кого-то что-то случилось. Сталкиваются с этим постоянно в своей жизни, я с этим сталкиваюсь, и вижу это в людях происходит. И думаю о том, где эта граница, нужно ли ее переходить в одну или другую сторону, на самом деле постоянно у меня это размышление идет.

А. Пичугин

— Ну неужели есть какая-то граница? Дело в том, что если мы посмотрим на ранних христиан, то это люди, там клир-то не такой большой был, и это люди которые, с одной стороны, жили той же самой жизнью, которой жили их соседи. Про первых христиан — не помню, это не «Дидахе», конечно, это какой-то еще один памятник, где писалось, что христиане, они такие же точно, только не выбрасывают детей на улицы. Бывало и такое, видимо, в какой-то период. То есть люди, которые живут абсолютно обыденной жизнью, с теми же заботами, трудятся там же, где и их светские коллеги. Или там, если мы говорим о ранних христианах, люди, которые там не считали себя учениками Христа, но тем не менее что-то они делали просто по-другому. То есть тогда же не было длинных молитвенных правил, молитвословов, не было той формы религиозной жизни, церковной жизни, к которой мы привыкли в начале XXI века, соответственно, они себя как христиане могли реализовать как-то даже не иначе. Я думаю, что христиане себя в течение жизни реализует, именно как христианин, в любое время, будь то X век, будь то XXI, более-менее одинаково или по крайней мере может так реализовать. Но формы меняются. И вот в данном случае просто для человека, который обычной светской жизнью живет, для него как-то все постепенно приходит в какое-то согласие. Или он там общается с Богом не обязательно в какое-то отведенное время, четко там в девять утра и в девять вечера, он не по расписанию, особенно если он там один в семье церковный, а в какой-то удобное ему время. Казалось бы, опять же какая-то разница этому человеку, ведь главное уделить какое-то время этому деланию, а уж когда это произойдет, не так важно, по часам. Кто-то со мной сейчас не согласится, наверное. А вот у монахов все ведь по-другому. Совсем по-другому. Опять же в представлении других людей. Хотя если мы поговорим с монашествующими — возьмем вас, возьмем еще нескольких монахов, и у каждого будет свой ответ на этот вопрос.

Иеромонах Давид

— Я согласен, безусловно. Но ведь в течение такого монашества, к которому мы прикасаемся через книги, вот эти ну уходы в пустыню, это возникло не случайно. Безусловно, ранние христиане старались, насколько это было возможно, исполнять наставление апостола Павла о непрестанной молитве, и я согласен с тем, что это действительно должно быть так.

А. Пичугин

— А простите, можно я сразу уточню: непрестанная молитва что подразумевает? Мне в какой-то момент просто начало казаться, что сама молитва — это не только когда ты стоишь перед иконой, читаешь определенные, написанные кем-то слова или от себя говоришь о чем-то с Богом. Но молитва это может быть еще и дело. Вот когда христианин — ну я здесь говорю христианин только потому, что речь идет о молитве, когда человек, считающий себя христианином, идет в хоспис помогать там — это тоже молитва. Если человек там уделяет внимание служению ближнему в любой форме, ну если действительно служению ближнему — это тоже молитва. Это тоже можно записать в непрестанную молитву.

Иеромонах Давид

— Я полностью согласен. Диалог с Богом, он выражается не только артикуляционно. Потому что сам термин того, что мы общаемся, это от греческого слова, к сожалению, точно забыл, как оно произносится, именно как бы произношение, да, но вообще это, безусловно, диалог Богом, об этом говорил апостол Павел. И, безусловно, когда человек там ухаживает за больным в хосписе, или за своей больной бабушкой, или кому-то помогает, если он это делает ради Христа, это некая форма молитвы, конечно же.

А. Пичугин

— А делает это он ради Христа в том случае, если он делает это ради другого человека. Не просто за бабушкой ухаживает, потому что бабушкина квартира отойдет.

Иеромонах Давид

— Совершенно верно.

А. Пичугин

— А потому что он хочет помочь этой бабушке достойно уйти из этого мира и прожить последние, сколько там отпущено — неделя, 15 лет, — в согласии, в мире, без боли, без особых каких-то ну...

Иеромонах Давид

— И даже будет рад, если похвала не будет ему за это нанесена.

А. Пичугин

— Наверное, да.

Иеромонах Давид

— Такая чисто христианская. Любое дело, которое под эти критерии подпадает, оно безусловно является некоей формой диалога с Богом. Безусловно. Но из-за того, что христианство после Миланского эдикта в 313 году стало государственной имперской религией, начала появляться вот эта форма уставных богослужений. Появилось как раз в то время направление монашества, которые видели некое вот это обмирщение христианства, но при этом понимали, что, может быть, это мешает их диалогу с Богом, они видели какие-то препятствия для себя. И стали уходить в пустыни, и там сформировалось это учение о уединенной молитве. Она, безусловно, помогает людям, тем, которые выбирают этот путь. Это призвание, и я в этом нисколько не сомневаюсь. Но мне кажется, вот что важно. Мне кажется, что когда любой христианин вот ищет этого диалога с Богом, сегодня его найти тяжелее. Я даже недавно поймал себя на такой мысли. Ведь в то время, когда писался «Дидахе», например, — это конец I века, тогда найти количество профессий, работая на которых ты не запятнаешь свою совесть, было гораздо проще. Вот я сегодня как-то сел, не сегодня именно, в сей год, прошлый год, по-моему, какой-то вечер и задумался: а кем работать человеку, чтобы он был точно уверен, что его совесть чиста?

А. Пичугин

— Я напоминаю, друзья, что в гостях у светлого радио сегодня иеромонах Давид (Кургузов), благочинный города Сызрань. Мы остановились сейчас на том, что отец Давид начал рассуждать, кем же может работать человек, считающий христианином, чтобы не запятнать свою совесть. Я на самом деле не так много вижу профессий, которые в любом случае будут связаны с каким-то глубоко нравственным выбором, который, наверное, кто-то в силах сделать, и человек, называющий себя христианином, может делать. Но большинство людей к такому выбору в своей жизни не готовы, даже если им приходится это делать. Но в целом если мы возьмем всю полифонию профессий, в которых задействованы наши ближайшие родственники или просто люди, которые нам встречаются, это просто отвечающие духу времени профессии, которые ничем не отличаются в плане своей моральной составляющей от профессий, вернее от того труда, которым занимались люди двести, пятьсот, две тысячи лет назад.

Иеромонах Давид

— Поспорю. Вот это как раз и была моя мысль. Я, может быть, немножко идеализирую, но так как у меня был, как вы сказали, достаточно большой опыт светской жизни, разного рода занятий, и сейчас сталкиваюсь, и люди очень часто приходят, на это жалуются. Ведь даже сегодня, например, если человек находится в медицине, казалось бы, даже рядовая медсестра, соблазн того, чтобы участвовать в каких-то делах, порочащих совесть, сегодня выше. То есть есть какие-то там финансовые схемы, какие-то, допустим, черные зарплаты и все остальное. И человек об этом знает. И даже, например, если человек был каким-то простым каменщиком, вот он строил дома, или, например, человек освоил, кладет плитку...

А. Пичугин

— Вы идеализируете. Потому что если бы мы с вами жили там пятьсот лет назад, мы бы видели. Просто мы сейчас, из 2024 года, не можем смотреть на профессию каменщика образца 1543-го также объективно, как его современники. Я думаю, что они бы в его деятельности или там каменщик в своей тоже бы видел какие-то вещи, которые не всегда согласуются совсем уж вот с какими-то моментами совести. Ну а потом почему мы вот так разделяем профессию и жизнь человека в целом? Мы же как христиане говорим, что нет человека, который бы жил и не согрешал.

Иеромонах Давид

— Я согласен.

А. Пичугин

— Да, согрешает человек где-то на работе, согрешает ли он какие-то нечестным трудом или он согрешает какими-то другими вещами, но это может как присутствовать в любой профессии, так и не присутствовать в ней.

Иеромонах Давид

— Это как раз к разговору о том, что в связи с большим информационным полем, усложнением жизни, города превратились в мегаполисы. Мне кажется, я могу ошибаться, я просто это вижу на примере собственного монастыря, как мы живем, что из-за этого явления приходится, это не только некое уменьшение духовной жизни, ее обнищание, очень часто говорят: вот, в первые времена первохристиан было проще, или вот они были более духовные. А мне кажется, что именно из-за усложнения жизни приходится людям зачастую возвращаться к понятию святости, праведности — вот этот термин «кадеш», да, еврейский, когда для того чтобы, скажем, молиться или для того, чтобы быть в диалоге с Богом, надо не пропитывать все что происходит в твоей жизни этим, а все-таки стараться выделять конкретные участки своей жизни — конкретное время, конкретное пространство для того, чтобы была такая возможность. То есть христианское понятие святости, да, что свет везде проникает, что человек должен быть — непрестанно молитесь, за все благодарите, — что Бог должен наполнять каждую часть твоей жизни. Но сегодня, на данный момент, мне кажется, и как я вижу, например, из собственного монастыря. Вот у нас есть ограда монастыря, и я вижу, как люди живут. Мне приходится, как вы говорите, выезжать за пределы монастыря, я вижу, как они по-разному ведут себя, заходя внутрь монастыря — приходя, допустим, заказывая какие-то поминовения, ставя свечи, обращаясь к нам за каким-то советом, — и как это происходит снаружи.

А. Пичугин

— Да, но ведь я понимаю, о чем вы говорите, что, естественно, человек, но мне кажется, что это происходит не из-за желания стать лучше, а это происходит скорее из-за того, что многие просто не представляют, как вести себя в этом непонятном месте. То есть для них естественно, когда человек оказывается в храме в обычном ли, а он никогда туда не ходит, только несколько раз в год, может быть, свечку поставить может быть водички взять крещенской. Он оказывается в очень непонятном для себя пространстве, в котором непонятно, как себя вести. Вот знаете, я до определенного момента (простите, за такое низкое сравнение) очень редко бывал в банке, в коммерческом банке. Это еще до возникновения там пластиковых карточек. Это сейчас там пластиковая карточка у тебя — ты в банкомат в супермаркете зашел или в каком-то банке, ну и вообще тебе приходится ходить в какой-то банк, чтобы совершить какие-то операции. Ну там в сберкассу люди ходили, но сберкасса — это что-то такое уже, привычное. А потом, когда я работал в каком-то месте, где зарплата стала приходить на карточку, и не того самого известного банка, а какого-то небольшого коммерческого, мне всегда было очень неудобно заходить в банк, я не представлял, как себя там правильно вести. Мне казалось, что здесь уж обязательно должны ходить люди с какими-то огромными суммами денег, а вот что уж я тут со своей маленькой зарплатой, своей карточкой пришел, вот как тут себя вести — вообще вот я терялся. Точно также, как многие люди теряются в церкви или в монастыре. И поэтому есть какой-то навык у людей, представление того, что в церкви ты должен чуть-чуть быть более что ли вежливым.

Иеромонах Давид

— Благоговейным.

А. Пичугин

— Благоговейным. А вот как это — благоговейно, совершенно непонятно. И как обратиться: «святой отец» или «батюшка святой отец». Как обратиться к женщине, которая работает в лавке, если это женщина или мужчине, который там работает — вообще непонятно.

Иеромонах Давид

— Согласен. Может быть, на примере Сызрани, а сызранцы очень боголюбивый народ, и люди, которых я вижу во время праздников, они, может быть, не испытывают этого дискомфорта, но я думаю, что они чаще заходят в храм по разным своим потребностям. На примере того, как они это делают, я скорее стал замечать, именно что они воспринимают пространство храма, пространство монастыря как что-то, отделяющее их от повседневной суеты. Возвращаясь к нашему, собственно, теме нашего разговора, в этом, мне кажется, это и выражается: то есть вот эта потребность, может быть, она больше имеет отношение к дохристианской религиозности — отделить профанное от святого. Согласен.

А. Пичугин

— Но это очень прочно вошло и в христианскую религиозность.

Иеромонах Давид

— Согласен. Опять же из размножения, из-за того, что религия стала имперской, из-за того, что нужно было придумать какие-то чины. Я с этим согласен. На примере своей жизни я тоже вижу, что не получается к каждому человеку относиться как к образу Христа, не получается. Вот один человек более приятен, другой менее. То есть по идее мы же призваны к тому, чтобы в каждом, кто нам встречается, видеть образ Бога, и ему каким-то образом послужить. Но это же не получается, и нужно какое-то пространство для того, чтобы это переосмыслить. И я понимаю, что есть люди, у которых, скажем, вот эта чистота, да, как если представить себе некую синусоиду, вот некоего накопления, а потом растрачивания благодати, можно так сказать, она может быть более растянута, а у кого-то она может быть очень короткой. Кому-то надо 20 минут в день побыть в тишине (мне кажется, быть в тишине очень важная составляющая дня в любом случае), а потом чтобы три часа служить своим близким. Она разная у всех, но мне кажется, она все равно должна быть.

А. Пичугин

— А как в вашем монастыре выглядит, есть ли какой-то общий распорядок дня? Ну я представляю, но думаю, что многие люди не представляют. Вот пересекая пространство сакрального, да, попадая в другой мир, в котором не очень понятно, как себя вести, люди, наверное, знают поговорку: в чужой монастырь со своим уставом... Но, значит, в монастыре есть какой-то свой устав, есть какой-то свой распорядок, есть какие-то понятия о приличном и неприличном. Большинство людей знают об этих понятиях по этим самым иконкам или как они правильно называются, которые...

Иеромонах Давид

— Знаки назовем.

А. Пичугин

— Значки на двери, да. Там перечеркнута собака, перечеркнуты шорты, перечеркнуто еще мороженое какое-нибудь. А вот что такое тогда там происходит, какой у вас распорядок дня?

Иеромонах Давид

— Распорядок дня такой. У нас в семь братское правило, мы встречаемся в храме. Храм действующий у нас на данный момент один, второй мы реставрируем. Мы встречаемся в семь утра на братское правило, молебен Пресвятой Богородице и утреннее правило до восьми часов. В восемь часов у нас Божественная литургия.

А. Пичугин

— Каждый день.

Иеромонах Давид

— Каждый день. Кто на послушаниях, тот на послушаниях, кто не на послушаниях, тот остается на службе. Ну плюс кто поет, читает. Примерно до десяти часов Божественная литургия, с панихидой чаще всего. Потом мы встречаемся в двенадцать на обеде. Завтрака у нас нет. Все почему-то удивляются. Завтрака нет.

А. Пичугин

— Первый раз едите в полдень.

Иеромонах Давид

— Да, в полдень встречаемся в трапезной.

А. Пичугин

— И не тяжело до двенадцати не есть?

Иеромонах Давид

— Привыкаешь. Оказывается, что есть такая история, как интервальное голодание...

А. Пичугин

— Простите, это, конечно, личное, может быть, а если вы оказываетесь за пределами монастыря и не включены вот в этот распорядок режима дня, вы тоже не завтракаете?

Иеромонах Давид

— Я стараюсь так, да.

А. Пичугин

— Ну то есть у вас нет служб с утра, ничего нет, вот просыпаетесь с утра, дальше ваш день начинается просто как день. То есть вы все равно уже привыкли, что едите в двенадцать.

Иеромонах Давид

— Да. И бывает легко сбиться с этого графика. Вот, когда, допустим, навещаю маму, а мама такой человек очень заботливый и как переживает, что вот такой сын у нее худой или какой-то исхудавший.

А. Пичугин

— Худой и высокий.

Иеромонах Давид

— Да, она хочет, конечно же, это компенсировать как-то. Но привыкаешь, на самом деле привыкаешь. Где-то полгода я привыкал к этому распорядку, а потом даже до двенадцати не возникает таких желаний. В двенадцать обед. Потом у нас всеобщее послушание, то есть весь день кто чем занят — кто по хозяйству, кто там убирается. У нас нет своего какого-то хозяйства в плане курочек или еще чего-то, ничего нет, все касается только каких-то строительных ремонтных дел, текущих каких-то уборок, хозяйства. И в пять у нас вечернее богослужение до семи, в семь ужин — едим то, что не доели в обед. И потом в полдесятого мы встречаемся на братское правило, канон святителю Николаю, вечерние молитвы, и в десять с чем-то мы расходимся по кельям, отбой. Вот так. В течение дня еще читается Псалтирь за здравствующих и усопших. Ну нас не так много, чтобы читать круглые сутки, как в некоторых больших монастырях, но мы тем не менее читаем тоже Псалтирь за здравствующих и усопших в течение дня, то есть практически весь день.

А. Пичугин

— А есть люди, которые не выезжают за пределы монастыря из братии?

Иеромонах Давид

— Да, есть, причем трудники, безусловно, и вот у нас из монашествующих, наверное, половина, они в основном не покидают монастырь. Ну бывает что-то такое редко — никого нет, попросили, надо съездить кого-нибудь пособоровать там, умирает, а мы все на каких-то других делах, бывает такое. Из-за того, что Сызрань небольшой город, но при этом очень богобоязненный, боголюбивый, все-таки нас просят часто на какие-то не то что требы, а даже какие-то дела — вот к детям какой-то урок провести, что-то такое, то есть священник в этом плане востребован в Сызрани. Но половина в монастыре находятся, никуда не уезжают. И Господь их не призывает на послушание общественного служения, не призывает.

А. Пичугин

— Мы продолжим наш разговор буквально через минуту. Я напомню о том, что в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), благочинный города Сызрань. А я Алексей Пичугин. И мы через минуту снова здесь.

А. Пичугин

— Возвращаемся в студию светлого радио. Напомню, что сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), благочинный города Сызрань. Вы знаете, я хотел спросить. У многих людей, когда они попадают в пространство монастыря, есть ощущение того, что они попали — мы об этом только что говорили, — что попали в какое-то очень нехарактерное, нелогичное для себя измерение. Это не значит, что оно плохое, это не значит, что там некомфортно. Некомфортно может быть оттого, что ты просто не очень понимаешь, как правильно себя здесь вести. Но так часто бывает, я пример с банком приводил, часто бывает, когда ты попадаешь в незнакомое место. Но когда ты выходишь из монастыря, такое ощущение появляется, что ты вернулся в родной и знакомый мир — вот машины ездят, вот речка течет, вот магазины, кафе, вот все обычный мир обычных людей. А там что-то другое, инаковое. У вас или, может быть, вы знаете, у каких-то священников, монахов из вашего монастыря нет такого же ощущения, наоборот, когда вы возвращаетесь в монастырь, вы возвращаетесь в привычный для себя мир, с привычным укладом из вот такого, не очень понятного что ли уже мира?

Иеромонах Давид

— Безусловно, да, это происходит. И у меня в какой-то степени это происходит. Есть большая разница. И в какой-то момент я себя поймал на мысли. У нас, получается, прошлым или позапрошлым летом открыли Монастырскую набережную, прямо под монастырем — залив Сызрани, центральная набережная, где собор, там дети развлекаются, спортивные площадки, потом мост через речку Крымза, и потом идет такая прогулочная набережная до большого моста на большой район Монгора, в котором живет треть населения Сызрани. И это такая прогулочная зона, там сейчас сделали какие-то понтончики, в общем, это место, которое населенное людьми сейчас.

А. Пичугин

— Они все гуляют с детьми, катаются, парочки там ходят, роллеры, понятно, скейтеры.

Иеромонах Давид

— Совершенно верно. И мы просили нашего игумена в рамках того, что как-то летом, может быть, пройтись вечером, ну как-то походить. Потому что территория у нас небольшая монастыря, единственное место, где можно ходить, это небольшой такой парк, наверное, размером с половину футбольного поля, и по кругу ты по дорожкам много не находишь. И вокруг храма. А есть некое вот такое желание пройтись, походить. Это во многом, кстати, полезно не только с физиологической точки зрения, но просто вот этот ритм ходьбы. Я, кстати, недавно заметил, что мы в монастыре — может быть, это в какой-то степени пугает людей, которые приходят в монастырь, — мы все немножко одинаково ходим. У нас такой, может быть, кто-то чуть быстрее, кто-то медленнее, но у нас степенный ритм хождения, мы не дергаемся, мы идем изо дня в день одними и теми же короткими маршрутами. И вот мы стали там один, второй насельник обители иногда выходить, вот в какой-то день вечером, на закате, пройтись по этой набережной. И все стали замечать, что действительно ты возвращаешься потом в монастырь как домой, как вот в какое-то место безопасности. Потому что помимо лексикона, помимо внешнего вида, соответствующего молодежи и даже не только, помимо обилия женских голосов, что, кстати, тоже режет слух. То есть мы в монастыре привыкаем к тому, что мы не слышим женских голосов в принципе. То есть да, есть там богослужения, есть какие-то разговоры душеполезные, даст Бог, душеспасительные, но мы не слышим часто женский голос. А тут вот обилие вот этого голоса, обилие каких-то взоров, может быть, какие-то конфликты...

А. Пичугин

— А вы ходите все в подряснике?

Иеромонах Давид

— Да, мы ходим пройтись, ну может быть, как свидетельство некое. Но у нас есть очень красивое такое оправдание — это же Монастырская набережная, мы как бы по своей территории немножко ходим. То есть она сделана в том числе и...

А. Пичугин

— Прямо под стенами монастыря.

Иеромонах Давид

— Выходишь — и вот сразу же она в серединке начинается.

А. Пичугин

— Я вспоминаю, как один, ну сейчас митрополит на очень большой кафедре, а кого-то там, относительно недавно, несколько лет назад, он был викарием в Москве и архиепископом, и наместником большого московского монастыря. И вот он мне рассказывал, как он как раз вот по таким — в Москве много прогулочных набережных с велосипедными дорожками, через всю Москву на велосипеде на горном проезжает, чтобы держать себя в форме. А для кого-то это будет... Ну понятно, что, наверное, он в спортивном костюме ездил, потому что так вот спортом заниматься в подряснике, наверное, не очень удобно.

Иеромонах Давид

— Не очень.

А. Пичугин

— И я представляю: архиепископ на велосипеде через всю Москву. Хотя, в общем, на самом деле ничего в этом такого странного и нет.

Иеромонах Давид

— Ну просто непривычно взгляду. Но, с другой стороны, может быть, в Сызрани меньше с этим встречались.

А. Пичугин

— Ну на нем же не написано. Ну борода не то что бы, у многих сейчас борода, аккуратно подстриженная.

Иеромонах Давид

— Я к тому, что, например, в Москве чаще останавливаешься на какой-то вопрос ответить, завидев этот внешний вид.

А. Пичугин

— Да, хорошо помню. Я ждал отца Давида как-то, мы должны были за город с ним ехать. А я жду-жду, смотрю — нет отца Давида. Потом смотрю — есть отец Давид, он стоит на другой стороне дороги, проезжей части, в подряснике, а вокруг него уже несколько человек, которые хотят батюшке задать вопрос.

Иеромонах Давид

— Большая востребованность. В Сызрани в этом плане не то чтобы меньше, а просто люди проще, они придут и спросят. На набережной тоже встречаются. Но, безусловно, вот этот ритм. Наверное, самое главное, что какой самый главный, четкий ответ на вопрос: ритм другой. У нас он какой-то более монотонный, степенный, мы никуда не торопимся. Да, есть у нас планы, готовимся ли мы, например, делать там иордань и разливать воду на Крещение? Мы готовимся это делать. Готовимся ли мы к Пасхе, приносим ли мы заранее книжки на там, скажем, постовые богослужения? Мы это делаем. Организуем ли мы, чтобы у нас было тепло, меняем ли мы счетчики, если сломаемся? Да. Но вот этот ежедневый ритм, отсутствие некоей суеты, наверное, это ключевой момент такой, что у нас гораздо меньше суеты внутри монастыря.

А. Пичугин

— А можно ли это списать на характер каждого конкретного человека? Ведь нельзя? Или можно, как вы считаете? Нет, можно ли сказать, что вот так лучше, без суеты, как я живу. Как живет человек за пределами монастыря — в суете, в каких-то постоянных бытовых ситуациях, которые надо разрешать, — что так хуже?

Иеромонах Давид

— Суета тлетворно действует на душу человека, потому что отвлекает его от главного. Постоянное решение каких-то вопросов, человек в этот момент как будто может забыть про Бога. Например, по своему устройству вот я прихожу, допустим, в какую-то школу побеседовать с ребятами, а там женский коллектив. И я вижу, как вот это желание все сделать сразу, короткие рывки для решения конкретных задач, как вот этот ритм постоянного что-то делания, он уже становится самым важным — то есть нужно что-то делать не для того, чтобы польза была, а чтобы ритм сохранялся. И они очень радуются, когда я прихожу со своим спокойствием, говорю: сейчас мы все успеем, все хорошо. Конечно, конечно, мы задержимся. А вы подождете пять минут? Конечно, подожду.

А. Пичугин

— А может, вы такой всегда были? Я вот вас не знал же, например, до того, как вы стали священником и ушли в монастырь. И у вас была такая прямо была программа с отцом Давидом когда-то про это на Радио ВЕРА, у вас была очень насыщенная светская жизнь. Может, просто вы тогда были очень спокойный человек, рассудительный?

Иеромонах Давид

— Я думаю, что какие-то таланты в любом случае Господь дал, как и каждому из людей. Но все-таки осознанное понимание того, что я нахожусь под Его руководством, с Его любовью, с Его милостью, что мне нечего бояться — все-таки это пришло с верой. То есть раньше я был более суетной, потому что хотелось побольше добиться, что-то сделать. Ну естественно, как у любого светского человека, заработать там денег для каких-то своих нужд. А именно приход в Церковь дал вот это спокойствие. То есть я понимаю, ну да, если будет, грубо говоря, падать потолок, естественно, я постараюсь выйти в другое помещение. Но если какие-то неурядицы... Я даже себя поймал в какой-то момент на мысли, я один раз летел и меня отказались сажать на рейс, потому что меня не было в числе пассажиров почему-то. Сломалась система, сбой, и меня не сажают на рейс. А я еду через другой город, так удобнее: то есть из Сызрани приезжаешь в Ульяновск, отпускаешь человека, который тебя довез до аэропорта. Прихожу, регистрируюсь, а говорят: а вы не можете сесть на рейс. А он уже уехал, практически час. Возвращаться — это ночной рейс. И я ни там, ни там. Мы вас посадим утром. И я никуда. И я понимаю, что...

А. Пичугин

— А аэропорт закрывается в Ульяновске.

Иеромонах Давид

— Ну он закрывается, там все вместе.

А. Пичугин

— Ну там «Шереметьево» не закрывается, а в Ульяновске аэропорт закрывается, я точно знаю.

Иеромонах Давид

— А у нас закрывается. Соответственно, такая тупиковая ситуация. И я сначала так разгневался, что ну как же так, я же все сделал правильно, пытался как-то добиться. А потом подумал, что ну, наверное, Господь какой-то урок хочет мне в этом преподать. И ну это такое маленькое чудо, но тем не менее это почти каждый день в жизни происходит — ой, все, нашлось, активировалось. Вдруг нашелся, всплыл я у них в базе за пять мнут до взлета самолета. Мы бежали через всю взлетную полосу, меня сажали в этот самолет быстро-быстро. Там проще, там не такое количество самолетов. Ну и вот это спокойствие, совершенно точно оно стало приходить именно после того, как монашеская жизнь началась.

А. Пичугин

— Я много общался с монахами, которые говорили, там один мой очень близкий человек для меня, он прямо ну вот настоящий монах-монах, самый настоящий из всех, кого я знаю. Простите, что я...

Иеромонах Давид

— Я трезво оцениваю свои монашеские достижения.

А. Пичугин

— Нет-нет, ну просто я его слишком давно знаю, и вот мы с ним как-то много, я у него стараюсь что ли учиться. Ну правда, очень важный такой для меня человек. Вы тоже для меня очень важный человек.

Иеромонах Давид

— Взаимно. И у меня тоже есть люди, у которых я стараюсь учиться.

А. Пичугин

— Я просто про него хотел сказать. Он много лет был наместником большого монастыря, как бы там игуменом, ну сейчас он приходской священник, большой приход. Я из разговоров с ним делаю вывод, что он никогда больше не хотел бы, наверное, жить в монастыре. Ну если, конечно, может быть, там придется, наверное, может быть. Но вообще бы не хотел бы. И я знаю достаточное количество монахов, которые ощущают себя монахами, монашескую жизнь ведут, но они бы не хотели жить в монастыре. У них жизнь так сложилась, у кого-то и монастыря никогда не было — их постригли и рукоположили, на приход отправили. И они бы не смогли. Вот у них уклад жизни такой, они хотели монашеской жизни, но не в монастыре, они ее получили, и они вот очень ценят такое свое состояние.

Иеромонах Давид

— Я их очень хорошо понимаю. Но Господь просто знает мою некую немощь, и поэтому, когда решался вопрос о том, в каком монастыре мне пребывать, я попал в Сызранский монастырь. А дело в том, что Сызранский монастырь — это просто восхитительный монастырь, потому что мы там дружим. Мы по-настоящему дружим. Да, безусловно, бывают какие-то распри, бывают какие-то конфликты. Но у нас совершенно восхитительный наместник, игумен Агафангел — это добрейший совершенно человек, просто добрейшей души человек. И когда я туда приехал, а я, понимаете, такой, с образованиями там с тремя высшими, хотел в какой-нибудь большой монастырь, типа Оптиной пустыни, учиться у кого-то монашеству, а тут какой-то сызранский, еще и в городе. Думаю: ну что же такое? Я туда приехал и увидел самую важную вещь, почему этот монастырь лучше всех остальных. Потому что там почти каждый из братии — и трудники, и монахи, они старались изо всех сил выполнять одно из самых главных принципов жизни в общине христианской и монашеской — быть последним, то есть служить всем. И наместник подает в этом плане пример. За пять лет, что я там нахожусь, шесть уже сейчас будет, я не вспомню ни разу какого-то конфликта, прямо вот с выяснением отношений, с какими-то разборками, с какими-то грубыми словами среди братии. Поначалу что-то было — наместник только пришел, осваивался, немножко ну были люди, которые не хотели вести монашеский образ жизнь, они ушли. А сейчас я не вспомню момента, когда мы ругались или в чем-то выясняли отношения. То есть мы действительно как некая такая семья большая живем, это просто замечательно. И именно за счет того, что каждый из нас, несмотря на должностные обязанности, ведь если речь идет о выполнении обязанностей, мы стараемся быть настойчивыми — там благочинный, я, наместник, да, эконом. Но когда касается личных вопросов — мы стараемся быть, каждый старается быть последним в монастыре, уступить, дать возможность человеку получить что-то вместо тебя — мы просто это стараемся делать по-настоящему.

А. Пичугин

— Вот возвращаясь к той теме, которая стала заглавной для нашей программы. А я правильно понимаю, что для вас этот вопрос решен, вы считаете, что вот такая уединенная жизнь, она все-таки, наверное, предпочтительнее по крайней мере для вас? То есть вы бы хотели, наверное, скорее такой уединенной жизни, но вам приходится — ну не через силу, конечно, это все здорово, интересно, но приходится выполнять еще и во то, что связано с благочиннической работой и служением.

Иеромонах Давид

— Мне кажется, что очень важно призвание. Вот Господь дает какие-то таланты, дары — кому-то там дает дар молитвы, кому-то дар сочувствия. Я вот знаю одного человека, который, даст Бог, станет в скором времени священником — вот ему надо быть больничным священником. Он готов ходить по палатам круглые сутки и слушать людей с какими-то их недугами, терзаниями. А у кого-то дает талант вот варить сыр самый вкусный, в огромном мегаполисе под названием Москва. Кому-то дает другие дары. Но мне кажется, что мы зря пытаемся запихнуть вот это призвание в некую статическую величину. Вот вспоминая преподобного Евфимия Великого, да, монаха, который основал две или три монашеские обители, он же приходил в какое-то пустынное место, начинал там молиться вместе с каким-то собратом, собиралась община монахов, учеников. Потом кто-то узнавал, и туда начинали ходить люди, появлялись какие-то паломники. Один раз был случай в каком-то из монастырей, когда пришла группа целая из путешественников, у них не было чем накормить. Он сказал открыть закрома, а там оказалось чудесным образом огромное количество хлеба, масла, вина, их накормили и еще осталось на три месяца запасов. Да, какие-то такие вещи. Но интересно другое, что он выполнял Божественное послушание. Так Бог сказал, что надо куда-то отойти молиться — и он шел. Бог ему сказал: сиди, принимай людей, служи, помогай тем, кому нужна забота — и он делал. И мне кажется, это самое важное. Что у человека это призвание, он может, безусловно, есть какое-то такое призвание, сквозь жизнь, да, если у кого-то есть призвание ухаживать за больными — это будет сквозь жизнь. Но количество того, сколько он, допустим, должен проводить времени в уединении и количество, сколько он должен проводить времени в палате, оно может меняться.

А. Пичугин

— Давайте возьмем приземленный пример. Вот у человека есть призвание чинить машины, в автосервисе работает. Не обманывает никого, наоборот, старается там помочь тем, кто к нему приезжает и где-то их развели, они заплатили большие деньги, а вот он им помогает. Думаю, что каждый автолюбитель находит для себя в конце концов, кто много ездит, такого человека, такой сервис и старается ему быть верным. И вот эти ребята, которые там на своем месте, действительно, можно назвать это служением?

Иеромонах Давид

— Если человек это делает...

А. Пичугин

— Он за это деньги получает, понятно, естественно, что это их работа.

Иеромонах Давид

— Абсолютно уверен, что каждый день верующий человек делает выбор в пользу того, чтобы послужить Христу или согрешить. Каждый день. То есть у него может приехать новый какой-то клиент, и он хочет его обмануть, и человек, может быть, с этим смирится каким-то образом. Или, наоборот, не идет работа, ну вот он чинит машину, она никак не чинится, ничего не происходит. Каждый день может делать какой-то выбор в пользу Бога или против Бога.

А. Пичугин

— Напомним, друзья, что в гостях у светлого радио сегодня иеромонах Давид (Кургузов), благочинный города Сызрань.

Иеромонах Давид

— И в зависимости от того, что выбирает этот человек, он находится в этом диалоге с Богом, в этом богообщении, своего рода молитве или не находится.

А. Пичугин

— Предположим, что работник автосервиса верующий человек, церковный, но он в течение дня никак не обращается к Богу непосредственно. Ну он там работает, занят своей работой, гайки крутит, двигатель перебирает, еще там глушитель варит, но это так его занимает, что кто-то сейчас скажет: ну как же, он на самом деле не так уж сильно умственно занят и мог бы в это время там Иисусову молитву творить, пока там датчик распредвала меняет. А он в своих мыслях. Но тем не менее вот его работа — это, правда, служение. Мы там пришли к тому, что это служение, потому что он никого не обманывает, вот он действительно на своем месте, он там не лезет никуда, ни выше, ни ниже не спускается, просто на своем месте, где поставили, там и прорастай. Что это, ведь это образец же, мне кажется, тоже, можно назвать определенным образцом.

Иеромонах Давид

— Я бы такому человеку посоветовал каждое, даже малое дело, начинать и заканчивать в памятовании о Боге. Если я беру гаечный ключ, и даже если я и не читаю непосредственно Иисусову молитву... Иисусова молитва — это же форма, которая сложилась, по-моему, чуть ли не к VII веку, потому что до этого была молитва мытаря, потом из трех слов, пяти, потом уже до семи слов она выросла. Она почему появилась-то, чтобы ум постоянно был занят именем Иисуса Христа. Человек, который работает руками, работает сложно, автомеханик — это человек, который работает, он несет, это тяжелый труд. И мне кажется, если берет гаечный ключ и: «Господи, благослови». Мне кажется, вот какой важный момент, и я на этом себя постоянно ловлю, и вижу, как у людей это происходит. Мы же говорим о том, что молитва и вот это уединение, это для того, чтобы научиться человеку понимать, что Бог от него хочет, научиться слышать. И если ну не крутится гайка, а я обещал к вечеру закончить, а вот не получается. Можно же разгневаться. Можно, например, как-то выкручиваться, сделать плохо, на клей посадить, да. А можно подумать о том, что, Господи, ну наверное, зачем-то Ты мне это даешь, зачем-то я должен подвести этого человека, нарушить его планы. Я готов принять его некий гнев в свою сторону, наверное, для чего-то это нужно. Вот если так человек к этому относится, то есть готов принять все, что с ним происходит как некую волю Божию, не злоупотребляет этим, но и готов это услышать от Бога как наставление, то я абсолютно уверен, что он даже внутри своего тяжелого рабочего дня ведет вот этот разговор с Богом, и я бы назвал это молитвой, и в какой-то степени даже уединенной молитвой.

А. Пичугин

— Ну да, интересно. А что для вас приходская жизнь? Вот мы поговорили о том, что такое монашеская. А что такое общечеловеческая какая-то приходская жизнь? Вы благочинный, соответственно, вы следите за тем, чтобы она происходила благочинно. Вот что такое благочинная приходская жизнь?

Иеромонах Давид

— Я бы так это сформулировал. Мне кажется, что каждый священник на приходе призван собрать общину вокруг Чаши Христовой, чтобы каждый из членов этой общины имел возможность, силы и благословение Божие выполнять Христовы заповеди вместе с другими членами общины — то есть Евхаристия, безусловно, как центр, и проявление в любом виде, как это может быть угодно Богу. Например, есть храмы, в которых упор на просветительскую деятельность — огромное количество каких-то бесед, уроков, занятий, секций, даже напрямую не касающихся просвещения, но через них люди узнают что-то новое о Боге. Есть храмы, в которых на поток поставлена работа с заключенными — например, там какая-нибудь группа поддержки заключенных. Есть социальная деятельность — кормление бездомных, посещение больных, воспитательные какие-то, детские кружки в обилии. Всегда в общине это куда-то произрастает. Вот я вижу, когда в приходе священник грамотно собрал вокруг Чаши общину и направил эту энергию общины на какое-то дело, всегда это происходит. Когда это замыкается только на богослужении — пришли, помолились, причастились, побежали по домам, — то это какая-то куцая христианская жизнь. Но когда это поставлено правильно, не правильно в смысле по правилам, а когда именно аккумуляция происходит и направление, когда священник понимает, что его задача направить куда-то эту энергию, тогда просто сердце радуется, как это происходит на приходах.

А. Пичугин

— А вам приходится в рамка вот вашего послушания как благочинного исправлять какие-то ситуации?

Иеромонах Давид

— Ну мягко, но приходится. Немножко направлять. Знаете, в каком смысле — из-за того, что мы несем некое советское наследие приходской жизни, то конечно же, Божественная литургия является центром, и многие из священников...

А. Пичугин

— Так если мы несем отпечаток советской жизни, там она таковой не являлась.

Иеромонах Давид

— Я имею в виду 80–90-е последний период, когда хлынул народ в храмы, и даже возникла такая традиция говорить людям: причащайтесь не чаще раза в месяц. Почему, потому что было очень много причастников, невозможно было в храмах просто причащать каждое воскресенье всех желающих — и храмов мало, и священников мало, и людей желающих много. И тогда сформировалась вот эта традиция, что пришли, помолились, там все требы свои, значит, заказали, за упокой помолились, и как бы дело сделано. Не было возможности как-то социализироваться внутри прихода. И по старой памяти, по этому наущению, молодые священники переняли эту традицию у взрослых священников, которые формировались там, и они думают, что если мы вместе собрались на литургию, причастились, то как бы все — галочка поставлена, приход есть. И когда ты открываешь глаза на то, что ну а сделайте, попробуйте — смотрите, вот у вас есть какая-то там, например, женщина с педагогическим даром, или есть там две какие-то барышни, которые очень хотят кому-то помогать. И когда пытаешься открыть на это глаза, что это можно делать, чуть-чуть подтолкнуть, ну как вот ребенка, который начинает ходить, надо немножко его поддержать и чуть-чуть даже подтолкнуть, очень благодарны потом люди. Когда это происходит, когда они открывают, что христианская общинная жизнь заключается именно в том, чтобы вместе выполнять Христовы заповеди, это просто глаза у людей меняются, целым приходом, прямо целиком. Приезжаешь на службу и видишь, как рады люди, что ты приехал, и что начинают делиться. Даже доходит до того, что вот в одном сельском храме как-то один раз я дерзнул и благословил им приходской хор, чтобы пели все в храме. Они и так этого хотели, но как-то стеснялись, думали, что у них плохо получается, боялись. Я сказал, что давайте, у вас все замечательно, молодцы. Пойте, петь Богу — это заповедь. И они, поет весь храм, весь храм поет уже который год, замечательно.

А. Пичугин

— И таким образом каждый человек, который приходил бы в храм и мог стоять в сторонке и он, во-первых, не стоит в сторонке, а начинает что-то понимать, если не понимал раньше. А во-вторых, он прямо свое участие ощущает.

Иеромонах Давид

— Настоящее. То есть я не потребитель каких-то ритуальных услуг, а я, как и было написано в последовании литургии, это сейчас там написано «священник —хор, священник — хор» или «диакон — хор».

А. Пичугин

— «Священник — народ».

Иеромонах Давид

— А там да, было «священник — народ». Вот народ говорил: «Господи, помилуй». Они это с радостью все делают. И так в любом служении, которое можно отнести к Божественным заповедям.

А. Пичугин

— А даже ты совсем не умеешь петь, то ты можешь петь не очень громко, и тогда тебя просто, ты не будешь выбиваться сильно из общего строя. А как у них, наверное, спевки какие-то должны проходить?

Иеромонах Давид

— Конечно.

А. Пичугин

— Не просто там пришли, взяли книжки и спели.

Иеромонах Давид

— А это же открывает такое богатство. Сначала они литургию выучили, потом взялись за всенощное бдение. А там надо что-то понимать. Приходят к батюшке, открывают словарь, говорят: батюшка, а что за слово, а это что за понятие, а что такое вот это название? Тем самым и просвещаются, и происходит какая-то... Безусловно, должно быть какое-то количество людей с хорошим голосом, но это все сглаживается, и Господь, мне кажется, покрывает какие-то голосовые недостатки. Не говорю, что это должно происходить на каждом приходе, должны быть какие-то дары у прихожан. Но я знаю, что в каждой общине есть какой-то костяк, у которого есть общие таланты к реализации общих дел во славу Божию. То есть они разные, но они точно есть у каждого.

А. Пичугин

— Спасибо вам большое за этот разговор. Мы уже будем прощаться. Напомню, что иеромонах Давид (Кургузов), благочинный города Сызрань. Я Алексей Пичугин. Прощаемся, до новых встреч. И всего доброго. Будьте здоровы.

Иеромонах Давид

— До свидания.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Дни Страстной седмицы». Священник Антоний Лакирев
• «Воспитание детей с аутизмом и другими особенностями ментального развития». Светлана Шифрина
• «Кючук-Кайнарджийский мирный договор»

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов