«Восстановление храма в Крохино: сегодняшнее состояние и будущие перспективы». Анор Тукаева

Наша собеседница — директор фонда «Крохино» Анор Тукаева.

На примере возрождающегося храма 18 века в Крохино мы говорили с нашей гостьей о том, что такое трудные воспоминания о недавнем прошлом и зачем спасать храм, затопленный почти 60 лет назад. Анор рассказала, какие работы по восстановлению храма уже проведены, что делается в настоящий момент, и какие планы на будущее. Наша собеседница поделилась, в какой помощи нуждается этот проект сейчас, и каким образом её могут оказать желающие.

Ведущий: Алексей Пичугин

---

А. Пичугин

— Дорогие слушатели, здравствуйте. Это «Светлый вечер» на светлом радио. Меня зовут Алексей Пичугин. Я рад вас приветствовать. С удовольствием представляю нашу гостью. Ближайший час здесь вместе с нами и с вами в этой студии проведёт директор фонда «Крохино» Анор Тукаева. Анор, добрый вечер.

А. Тукаева

— Добрый вечер.

А. Пичугин

— Я думаю, что Анор Тукаева хорошо знакома нашим постоянным слушателям, она бывает у нас в эфире. Очень разные темы мы с ней обсуждаем, но всё-таки в основном всё вертится вокруг проекта, которым Анор занимается уже более 10 лет. Это Крохино — место, про которое, я думаю, что наши постоянные слушатели, люди, которым не безразлична наша культура, архитектура, культурное наследие, сохранение культурного наследия, про проект «Крохино» слышали. Это затопленная церковь в послевоенные годы в створе реки Шексны. Или в створе Белого озера — как правильно это называется?

А. Тукаева

— Наверное, да, в створе Белого озера.

А. Пичугин

— В створе Белого озера, там, где Шексна выходит из него.

А. Тукаева

— Исток, да.

А. Пичугин

— Да, у истока Шексны стояла затопленная церковь. Сейчас стоит уже не совсем затопленная церковь. Я думаю, что для тех, кто не в курсе, кто незнаком с проектом, не слышал наши предыдущие программы, надо бы напомнить саму историю Крохино, этого места и фонда «Крохино», и вообще рассказать, чем вы занимаетесь.

А. Тукаева

— История храма не была бы, может быть, такой примечательной, если бы не затопление, которое произошло в селе Крохино в начале 60-х годов. И так получилось, что храм остался чуть ли не единственным затопленным, сохранившемся в зоне строительства водных каналов, в данном случае Волго-Балта. И он простоял в таком безвременье и в беспамятстве практически 60 лет — до 2009 года. И так получилось, что я стала заниматься этим проектом. И мы начали организовывать волонтёрские экспедиции сначала, много лет искали помощи. И вот в 2018 году мы начали уже начали инженерные, достаточно серьёзные, сложные работы по укреплению берега, потому что если в случае обычных разрушенных храмов всё начинается как правило, с фундаментов и с возведения лесов, то здесь нужно было сначала заниматься тем, что находится, получается, под водой. И это довольно сложные работы были, которые мы начали совсем недавно.

А. Пичугин

— Надо ещё говорить о том что у нас вообще на севере от Москвы — Волга, затем Шексна, и вот эта водная система большая, соединяемая каналами, это попытка, достаточно давняя, ещё с довоенных времён, во-первых, обводнить, во-вторых, создать альтернативные водные пути, плюс ко всему ещё и обеспечить питьевой водой целый ряд населённых пунктов. И палка о двух концах, естественно: с одной стороны, создаются те самые водные пути, какие-то населённые пункты получают питьевую воду. Но, с другой стороны, какие-то населённые пункты уходят под воду — безвозвратно причём. У меня нет сейчас, к сожалению, статистики перед глазами, но когда Рыбинское водохранилище строили, то сотни деревень, около 10 городов, по-моему, маленьких...

А. Тукаева

— Да, деревень больше 700.

А. Пичугин

— Да, больше 700 деревень, около десяти, по-моему, городов небольших, из которых самый известный Молога, ушли под воду. Примерно такие же, но, конечно, более скромные результаты и при строительстве вот этого водного пути. То есть река Шексна, которую вы все, наверное, из курса географии знаете, протекающая в Вологодской области.

А. Тукаева

— В Вологодской и в Ярославской, получается.

А. Пичугин

— Частично ещё в Ярославской, да, но основное, конечно, течение в Вологодской области. Река Шексна своё реальное русло сохранила только буквально в двух местах. Это маленький кусочек, который пешком за 10 минут пройти можно: в том месте, где она впадает в Волгу в городе Рыбинске Ярославской области, и ещё какой-то небольшой участок на своём течении. А всё остальное — это система водохранилищ, которые были созданы в разные годы, в 50-е, в 60-е, в конце 40-х. И, к сожалению, Крохино — это одно из тех сёл, вернее, если не ошибаюсь, посад.

А. Тукаева

— Да. Там достаточно интересная и даже, можно сказать, колоссальная история какого-то места, которое сначала было выселками древнего города Белоозеро, потом осталось деревушечкой. И поскольку место было очень значимое с точки зрения речной логистики — там перегружались все идущие грузы на специальные лодки — «белозерки»... то есть это место всегда было обжито людьми, и так получилось, что в XVIII веке это уже был безуездный город — Крохинский Посад. А потом уже к началу ХХ века просто очень крупное село, зажиточное, достаточно развитое. И вот оно прекращает своё существование в середине 50-х годов, остаётся храм, который используется как маяк зоны затопления, и это единственная причина, по которой он...

А. Пичугин

— А что такое маяк зоны затопления?

А. Тукаева

— Там разместили действительно маяк, и он служил судам как некий знак входа и выхода из Белого озера.

А. Пичугин

— Странно, что этот маяк при этом никаким образом не укрепили. Маяк же вещь нужная — суда до сих пор постоянно ходят.

А. Тукаева

— Нужная, да. Но поскольку там это была временная мера и те, кто его эксплуатировали, в общем, это понимали, но надо сказать, что его пытались оградить от воздействия волны. Потому что понятно, что, поскольку фарватер был очень близко, и до сих по близко, всего в 50 метрах от так называемой оси храма, то понятно, что каждое проходящее мимо судно — это волновое воздействие, а по весне это ещё и ледовое воздействие. Так вот, ещё в 60-х, 70-х перед храмом насыпали земляную гряду. И в фильме «Калина красная» эта гряда отчётливо видна. А потом и это делать перестали, но собственно и использовать храм как маяк тоже перестали, потому что на тот момент спрямили русло реки, установили там современные бакены, и необходимости такой достаточно сложной, трудоёмкой эксплуатации этого маяка, куда нужно было еженедельно загружать баллон с газом, утратила своё значение. Его перестали ограждать от волн тогда и перестали эксплуатировать.

А. Пичугин

— Удивительно, что храм простоял. Опять же я советую нашим слушателям посмотреть фотографии. Если в любом поисковике набрать «Крохино», вы там увидите и проекты, которые предлагаются по сохранению храма, каким он должен стать, и то, как он разрушался. То есть если конец 90-х, начало 2000-х основной объём церкви ещё стоит, то, я так понимаю, как раз примерно за несколько лет до вашего приезда в 2009 году основной объём и обрушился.
А. Тукаева

— Да, так получается. Но, честно говоря, мне кажется, это определённое чудо, что он выстоял. И то, как он разрушался, даже это очень интересная история, потому что каждая новая обрушившаяся стена становилась естественной преградой для волн. И так получалось, что он, разрушаясь, давал себе некую отсрочку. И это происходило, получается, десятилетиями, пока не наступил некий критический момент. Но тогда мы уже начали строить эту рукотворную дамбу из завалов самого же храма и этим опять на какое-то время всё это приостановили. А сейчас, поскольку уже сложена шпунтовая стенка берегового укрепления, волна уже никак стены не разрушает.

А. Пичугин

— То есть сейчас храм стоит просто на островке сухом и ему подтопления не грозят.

А. Тукаева

— Можно так сказать. Но самое главное — это не подтопление, а самое главное всё-таки разрушительное воздействие волн, которое было всегда и остаётся. Но теперь волна бьёт просто в стенку и, слава Богу, что до стен храма не доходит.

А. Пичугин

— А что вам говорили реставраторы, когда вы пришли, наверное, спросив их мнения о возможных перспективах вообще какого-то восстановления, спасения?

А. Тукаева

— Знаете, люди вообще говорили и говорят разное. Сейчас, конечно, чаша весов меняется в сторону положительного.

А. Пичугин

— Это сейчас, а в 2010 году?

А. Тукаева

— А в 2010 году, конечно, 98% людей говорили, что это совершенно безнадёжное дело, что это невозможно и бесперспективно, и много других эпитетов того, насколько это утопично и беспросветно в прямом и переносном смысле слова. Но были реставраторы с опытом, и мне кажется, это, скорее, отношение к наследию. Потому что когда люди оценивают возможность сохранения того или иного важного объекта с точки зрения вложенных туда усилий и средств, понятно, что у многих возникает сомнение в целесообразности. Но когда люди во главу угла ставят ценность, то это всё меняет.

А. Пичугин

— Можно провести параллель с человеком, наверное. Когда у него достаточно сложное заболевание и большинство врачей разводят руками и говорят: «Ну извините!» — или слишком поздно, или запущено, или просто здесь медицина бессильна. Но находятся какие-то врачи, которые говорят, что давайте попробуем так, давайте попробуем так. Это не гарантирует то, что человек выздоровеет, но бывает, что случаются чудеса. Такое же чудо произошло с Крохино.

А. Тукаева

— Я думаю, да, это вполне корректный пример и корректное сопоставление, но всё-таки в случае с нашим наследием, учитывая все те технологии, которые есть сейчас, мне кажется, вообще не стоит говорить о безнадёжности того или иного случая. Всё это возможно, было бы желание.

А. Пичугин

— Для меня это очевидно стало лет семь назад, наверное, когда я побывал в Дрездене. Я не очень хорошо себе представлял масштабы разрушения. Я, конечно, понимал, что там это грандиозная культурная катастрофа ХХ века — разрушение Дрездена. Но я не представлял масштабов, потому что когда я пришёл в старый город, он мало чем отличался в своём центре от старых городов европейских, которые не были так разрушены. А потом я увидел, что большинства этих памятников не было до начала двухтысячных годов. А теперь я смотрю Фрауэнкирхе и вижу, и мне об этом стенды рассказывают, которые рядом стоят, что вот эта кладка, например, которую я вижу на уровне 10-15 метров, она отличается по цвету, это та самая кладка, которая осталась от старого храма. Она обрушилась но реставраторы сумели, какими-то только им ведомыми способами, понять, куда вставляются именно эти камни, именно эти блоки, и таким образом сумели воссоздать Фрауэнкирхе частично с применением её родных материалов. Понятно, что это возможно, но, к сожалению, всё чаще у нас в России реставрация говорит о другом. И даже попытки какие-то реставрации, которые нам показывают в Москве, и не только в Москве, хочется сказать, что лучше положите на место, оставьте и не трогайте. Но когда за дело берутся энтузиасты и когда это низовые проекты, и есть возможность привлечь действительно хороших специалистов, то ситуация как раз, наверное, ближе к ситуации в Дрездене.

А. Тукаева

— Мне кажется, когда мы говорим о целесообразности сохранения, нужно говорить прежде всего о целесообразности сохранения памяти. Потому что в конечном итоге это всё про память.

А. Пичугин

— А для кого?

А. Тукаева

— Для всех. Дело в том, что когда мы говорим о таких памятниках — единственный сохранившийся храм в зоне затопления. И проблема ведь в чём? Когда ты идёшь по Белому озеру, да, собственно, по любому такому рукотворному водохранилищу, если ты не знаком с этой историей, ты воспринимаешь этот ландшафт как данность — просто некое озеро, некая река, некий водоём. Но если ты видишь вот такой торчащий из воды и, да, руинированный храм — он красив по-своему, это такой Колизей на Шексне, можно и так его назвать. Я это к тому, что ты понимаешь, что здесь что-то произошло. Это то, что тебя заставляет задавать вопросы и начать просто узнавать эту историю. Если не будет таких мемориальных памятников, если не приложить усилий к их сохранению, то память очень быстро стирается, она хрупкая.

А. Пичугин

— Анор Тукаева, директор фонда «Крохино», в гостях у светлого радио. Понимаете, мы в прошлой программе, несколько месяцев назад, когда мы с вами общались, вы приводили очень интересную историю, что местные жители долго не понимали, для чего это нужно. А потом они как-то стали раскрываться, но всё равно основной лейтмотив: мы понимаем для чего, если ещё памятник, посвящённый войне, будет поставлен в Белозерске, если что-то ещё будет, связанное с какой-то медийной памятью. А для чего им нужно здание церкви, которая стоит затопленная, про которую даже жители Крохино, переселённые из зоны затопления в Белозерск, стараются не вспоминать, потому что это трудная память. Но они даже не совсем осознают того, что это трудная память, но просто у них стоит на разговоры о Крохино такой какой-то внутренний «стоп». Я это наблюдаю... я не был в Крохино, к сожалению, до сих пор, но я это наблюдаю во Владимирской области, в Ивановской области, когда свежепокрашенные памятники, связанные с войной, много достаточно на заброшенных кладбищах ухоженных могил. То есть заброшенное само кладбище где-то там в чистом поле, уже и села нет, а за могилами некоторыми кто-то ухаживает. Но стоят огромные полуразрушенные храмы, которые для местных жителей в общем и целом ничего не значат.

А. Тукаева

— Вопрос, конечно, честно говоря, очень сложный. И дело в том, что мне кажется, память так устроена, что то, что происходило ближе всего к жизни человека, то имеет некий больший вес. Просто приоритеты выстраиваются в соответствии с человеческой жизнью с длительностью человеческой жизни. Конечно, с точки зрения вот этого человеческого срока, война ближе, чем начало отлучения от Церкви — то, которое произошло в начале ХХ века. Но помимо этого есть ещё и государственная политика, где по сути война культивируется как очень важное событие. И когда мы делали попытку и начали записывать с людьми интервью о том, как люди вообще в принципе для себя понимают, транслируют слово, понятие «наследие», то вообще очень многие люди апеллировали именно к событию войны. И это люди разных совсем возрастов, и очень многие возвращаются к войне. Мне кажется, это в каком-то смысле результат культурной политики.

А. Пичугин

— Это правда. Я заполнял недавно одну заявку, где в разделе «культура» и в разделе «историческая память» было несколько пунктов связанных с войной, патриотизмом. Хотя меня порадовало, что последним пунктом была память о жертвах политических репрессий — это важно очень у нас, важная история. И хорошо, что она в официальные такие бумаги стала попадать. Но войны у нас несколько пунктов — мы сейчас не даём оценку наверное, это хорошо, но культура каких-то культурных событий и исторической памяти, в том числе то, чем занимается Анор Тукаева — Крохино — это впроброс где-то пока ещё. Наверное, потому что мы не можем сформулировать вот эту повестку необходимости, даже для себя, даже где-то на низовом уровне.

А. Тукаева

— Тут есть ещё такой важный нюанс, возвращаясь к первой части вопроса про то, где вообще в памяти это всё находится. Всё дело в том, что весь советский период учил нас тому, что новую жизнь надо строить на руинах старой. И мы, и предыдущее поколение очень плодотворно этим занимались. Собственно и сейчас эта парадигма живёт, и во многом она транслируется дальше. Поэтому, мне кажется, для того, чтобы начать формировать некую новую повестку, нужно приложить достаточно много усилий. Если 70 лет происходило это, и это в нас вживлялось и вытравливалось что-то другое, то чтобы это всё повернуть вспять, соответственно, нужно как минимум несколько десятилетий. И говорить о том, чтобы переселенцы из зоны затопления вдруг как-то по-другому увидели этот храм для себя — вот просто так, даже не просто так, спустя десять лет какой-то там активности.

А. Пичугин

— Даже если эти люди будут очень верующими церковными, у них в Белозерске есть достаточное количество храмов — у меня друг служит в самом Белозерске, священник. И я понимаю, что для них для того, чтобы прийти в церковь, есть достаточно мест, помимо храма в Крохино. Я почему об этом говорю — я пытаюсь сформулировать то, зачем им нужен храм в Крохино. Тем более, что он не будет всё-таки в полной мере действующим православным храмом.

А. Тукаева

— Я думаю, что в контексте местных жителей, это память о той важной локальной истории, которая там произошла. С точки зрения людей не только местных, это вообще, на мой взгляд, по сути такой символ ХХ века. Потому что там он настолько нагляден, настолько он говорит сам за себя. То есть и затопление — история в каком-то смысле слова, в таком метафорическом, и те десятилетия безвременья, которые там произошли, это всё про нашу историю, это всё то, что происходило везде, но просто там это вопиюще наглядно. Поэтому в каком-то смысле это вообще про историю в целом, помимо той локальной истории с затоплением конкретных территорий, которая произошла на Белом озере.

А. Пичугин

— Мы сегодня встречаемся ещё и потому, что в Крохино постоянно что-то происходит, там всё в динамике. И я так понимаю, что ваша жизнь во многом выстроена вокруг того, что происходит в Крохино. Сейчас самый разгар сезона — июль. И уже, наверное, половина работ в Крохино сезона 2021 года пройдена. Я хорошо помню, как в том году вы искали песок для того, чтобы укрепить — сейчас вы точнее скажите, что укрепить.

А. Тукаева

— Да. В том году мы занимались как раз укреплением берега. И по технологии, построив шпунтовую стенку, нужно было внутри этот образовавшийся бассейн, будущий остров, засыпать песком. И поскольку храм затопленный, нужно было этот песок везти по воде. У нас, конечно, была просто уйма проблем. Но там была довольно такая странная и драматичная и комичная одновременно история. Комичная потому, что кажется, что те времена должны были вроде пройти, но на местном песчаном карьере произошёл вооружённый захват. И он длился очень долго, из-за этого песок не могли нам никак продать. Потом настал уже конец сезона и конец навигации. В общем, всё сложилось и всё получилось, слава Богу. А в этом году новая напасть, связанная с невероятным ростом цен на металлопрокат и на пиломатериалы. И у нас как раз случилась совершенно непредвиденная ситуация, поскольку мы подаём заявки на различные гранты, на финансирование, в том числе сезона работ, заранее, зимой. Естественно, мы туда закладывали совершенно другие сметы. И когда часть грантов нам удалось выиграть, оказалось, что мы за эти деньги уже не можем купить тот объём, который должны были для запланированных работ. А в этом сезоне мы должны возвести консервационные леса к паперти, и будут определённые работы по укреплению стен. Соответственно, мы сейчас находимся в поиске либо пиломатериалов, либо денег на пиломатериалы поскольку цены от нас убежали очень далеко. И это достаточно тяжёлая ситуация — в середине сезона уже начинать этот поиск. На самом деле мы рассчитывали на помощь местных лесопромышленников но эти надежды не оправдались.

А. Пичугин

— Казалось бы, Вологодская область — ты едешь по Вологодской области по какой-нибудь не центральной дороге, не по Ярославскому шоссе, и ты можешь час ехать за вереницей лесовозов, которые куда-то везут этот лес, недостатка которого в Вологодской области нет точно.

А. Тукаева

— С лесом действительно недостатка нет. Дело в том, что очень многие лесопромышленники работают сразу на экспорт, на европейский экспорт, поэтому на внутренний рынок так получается, что леса не хватает.

А. Пичугин

— Неужели вам так много надо?

А. Тукаева

— Сейчас мы ищем 50 кубов леса. И мы уже пересмотрели свои нужды с сосны, которая как раз выросла в цене практически в четыре раза, на осину. То есть сейчас речь идёт о 50 кубах осины.

А. Пичугин

— Это ведь не так много, друзья. Тут мы можем только обратиться к вам, наверное. Если у вас есть такая возможность помочь храму в Крохино, то есть сайт фонда Центра возрождения культурного наследия «Крохино»: krokhino.ru. Или в любом поиске можно набрать «Крохино» и одна из первых ссылок вас приведёт именно в этот Центр возрождения культурного наследия «Крохино». И там есть раздел «Помощь» — сверху вы увидите. Переходите в раздел «Помощь», он выделен красным шрифтом. И здесь вы увидите все возможности, как это можно сделать с помощью банковской платёжной квитанции, сбербанка-онлайн и возможными разными способами других банков, а также просто через банковскую карточку. Здесь же есть возможность стать волонтёром фонда, и вся необходимая информация, как стать волонтёром Крохино, тоже написана. Так что, если у вас есть такая возможность, я думаю, что Анор Тукаева и её друзья, её помощники-волонтёры Крохино будут очень благодарны. И это поможет в этом году продвинуть работы по воссозданию исторической памяти, какой-то исторической справедливости в Крохино сильно вперёд.

А. Тукаева

— Да, мы будем очень признательны, если вдруг нас услышат, мало ли другие лесопромышленники, которые захотят помочь, или просто те, кто будут готовы пожертвовать, это будет действенная помощь для нас.

А. Пичугин

— А есть у вас какие-то объёмы, масштабы — то, что бы вы хотели сделать в этом году?

А. Тукаева

— В этом году у нас были планы, помимо лесов, про которые я уже сказала, мы планировали сделать для волонтёров некую летнюю кухню, потому что и рабочие, которые с нами работают, и волонтёры по сути живут там всё лето. Надо понимать, что это болото, поэтому там жить в палатке постоянно не получается, поэтому мы в том году выделили часть времени и часть средств на то, чтобы возвести такие небольшие бытовки чтобы можно было спать под крышей. И в этом году мы планируем сделать летнюю кухню. Но это ещё не всё, потому что для нас тоже важно, чтобы и место оживало чисто внешне, визуально. И в этом году, помимо этих работ, мы ещё будем делать такую архитектурную инсталляцию с названием села Крохино. Это такие четырёхметровые буквы Крохино, по сути это такая металлическая конструкция, обшитая пиломатериалами. Её будет видно с воды — это такая тоже очень важная для нас веха, потому что очень часто люди проплывают мимо. И если у них нет сопровождающей экскурсии, я имею в виду лайнеры — там проходят очень много туристических лайнеров, — они не всегда понимают, как называется это место. То есть иногда мы даже слышим по громкой связи, по громкоговорителю, что там идёт экскурсия и им рассказывают, что это за место. А очень многие не знают, что это за место. И иногда называют Калязином, иногда Мологой, то есть как угодно могут называть. А нам очень важно, чтобы всё-таки этот храм имел конкретную географическую и историческую привязку. Поэтому эти буквы, я надеюсь, какую-то привнесут тоже свою здесь...

А. Пичугин

— А QR-код большой, видимый с воды?

А. Тукаева

— Думали об этом. Но, честно говоря, мне кажется, это немножко, может быть, неуместно будет духу этого места. Я думаю, что это легко найти, загуглив просто «Крохино».

А. Пичугин

— А автоматические вот эти экскурсоводы-гиды, которые на теплоходах часто используют, — я несколько раз встречался с достаточно смешными вариациями. Например, в знаменитом Плёсе в Ивановской области — там прогулочный теплоход с экскурсией автоматической, и просто идёт теплоход и рассказывают. За Плёсом в одну сторону известная дача, в другую сторону леса, леса, и где-то рядом с городом поворот реки и остатки какого-то строения — старая-старая фабрика, сгоревшая в своё время, в раннесоветское. И вот автоматическая экскурсия рассказывает, что вот такая-то фабрика, и в один прекрасный день она сгорела. И точно так же я тут недавно совсем слышал в Петербурге: на теплоходе тоже была экскурсия, где рассказывали про архитектора, который построил какие-то дома на набережной реки Мойки. И автоматический экскурсовод бодро сообщил о том, что этот архитектор оформил два фасада по Мойке. Но это такие лирические отступления о том, что вот может быть...

А. Тукаева

— А я ещё могу сказать лирическое одно отступление: Плёс тоже, кстати, полузатопленный город.

А. Пичугин

— Частично, конечно, потому что там около 300 метров была Волга шириной, а сейчас там почти в два раза больше.

А. Тукаева

— Как и Валдай, кстати, тоже. Я сама об этом не знала. Недавно мы проезжали и тоже узнали.

А. Пичугин

— Как и Калязин. А Торопец так вообще затоплен почти на две трети. Я напомню, что в гостях у светлого радио Анор Тукаева, директор фонда «Крохино». Я — Алексей Пичугин. Через минуту мы продолжим наш разговор.

А. Пичугин

— Возвращаемся в студию светлого радио. Напомню, что сегодня у нас в гостях Анор Тукаева, директор фонда «Крохино». И мы говорим о том, что происходит в затопленном Крохино, как продолжаются работы по спасению храма в Крохино. Идут они уже более 10 лет. И вот последние несколько лет Анор Тукаева периодически приходит к нам и рассказывает о том, что нового происходит. Это замечательный и грандиозный совершенно проект, которому, конечно, нужна помощь. В этом году собирают средства на строительный лес и на металлопрокат, так необходимый при строительстве. Если вы слушаете нашу программу и у вас есть возможность помочь как-то проекту Анор Тукаевой, то вы можете набрать в любом поисковике «Крохино. Центр возрождения культурного наследия» — это будет одна из первых ссылок. И на самом сайте krokhino.ru в разделе «Помощь» вы можете посмотреть, как помочь. Здесь есть разнообразные виды помощи с оформлением платежей, есть возможность перевода по банковским картам. И, конечно, есть возможность стать волонтёром фонда, и здесь рассказывается о том, как это происходит. Кстати, а волонтёры что делают, помимо того, что они физически помогают, приезжают?

А. Тукаева

— Я хочу рассказать подробнее, как именно физически помогают, потому что это не всегда понятно — чем можно помочь. Казалось бы, очень сложный объект, но на самом деле очень многое можно сделать своими руками. И, наверное, это самая вдохновляющая часть работы волонтёра, когда ты за несколько часов расчищаешь какую-то площадку и видишь буквально сразу результат твоей работы. В этом году мы расчищали как раз четверик храма от завалов, потому что у лесов достаточно большие такие опоры, и их нужно было ставить на некую ровную условную поверхность земли. Понятно, что земля там находится под водой. Новый нулевой уровень храма-острова — вот до этого уровня мы расчищали завалы храма. Соответственно, эта работа будет продолжена теперь в трапезной. То есть физическая работа на острове такова. Помимо этого всегда нужно помогать по хозяйству — это готовка, вода, мытьё посуды, то есть совершенно такие понятные бытовые вещи, которые в нашей такой полупоходной жизни всегда актуальны. Помимо этого у нас есть достаточно большой объём работ, не связанный конкретно с работами на храмовом остове. Это работы по нашему виртуальному музею, потому что мы собираем воспоминания переселенцев, мы очень много ищем каких-то архивных материалов, транскрибируем эти записи, расшифровываем архивные какие-то записи. Сейчас, например, у нас совершенно невероятная находка в архиве РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства. Там мы обнаружили материалы этнографической экспедиции что, конечно, странно для этого архива. И там были найдены свадебные песни села Крохино.

А. Пичугин

— То есть это уже послевоенная была экспедиция, я так понимаю.

А. Тукаева

— Это была довоенная экспедиция, чем она невероятно ценна. Потому что если представить себе что в 30-е годы записывалась экспедиция, то это, скорее всего, респондентами этнографов были, вероятно, бабушки.

А. Пичугин

— Люди XIX века ещё.

А. Тукаева

— Да, именно об этом я хотела сказать, чем это, собственно, так ценно. Потому что все современные экспедиции относятся к 90-м годам ХХ века. Понятно, что это уже пересказы пересказов, а тут всё-таки достаточно живой материал. И у нас сейчас зарождается такой проект оживления, если можно так сказать, этих свадебных песен. Будет много работы по расшифровкам. И тоже если это кому-то придётся по вкусу, если у кого-то это вызовет интерес, то к этому тоже можно присоединиться в качестве добровольцев.

А. Пичугин

— Мы всех можем адресовать к фильму, который вышел несколько лет назад — «Крохино. Незатопленные истории», где ещё живые... я так понимаю, что сейчас из участников этого фильма немного людей осталось.

А. Тукаева

— Всё-таки большая часть ещё живы, потому что там возрастной диапазон переселенцев от 60 до 90 лет. Надо понимать, что в основном те, с кем мы разговаривали, участники фильма «Незатопленные истории Белого озера», это дети переселенцев, которые родились либо уже непосредственно в период переезда людей из затопляемых сёл...

А. Пичугин

— Или были перевезены совсем маленькими.

А. Тукаева

— Да. Соответственно, тех, кому было больше 90 лет — да, люди, конечно, очень быстро уходят, и это большая удача, большое чудо, что мы успели их записать.

А. Пичугин

— Интересно, а кто-то из этих людей приезжает в Крохино для чего-нибудь?

А. Тукаева

— Вообще, очень мало людей из переселенцев приезжают. Но у меня есть надежда, я очень рассчитываю, что в перспективе люди будут откликаться на это в большей степени. Я надеюсь очень на детей, на внуков. И собственно эта архитектурная инсталляция с буквами «Крохино» — мы хотим сделать праздничное открытие этой надписи, этой инсталляции и пригласить туда как раз переселенцев, чтобы они видели, что, во-первых, это место уже живёт, что это не некое такое безвременье и некое такое болотное, забытое пространство, что там уже есть жизнь и что там можно просто напросто передвигаться, и достаточно комфортно, и посуху местами, потому что мы делаем такую систему тропинок на сваях, чтобы в случае подтопления там можно было находиться в комфорте.

А. Пичугин

— А почему, как вы думаете?.. вот для жителей Крохино это тяжёлая история и люди туда не приезжают, хотя от Белозерска до Крохино несколько десятков километров.

А. Тукаева

— 17 километров — это, в общем, не очень далеко.

А. Пичугин

— А вот в землячестве Мологи тоже уже немного людей осталось, но они каждый год на место Мологи приезжают, спускают венки на воду. И это продолжается десятилетиями.

А. Тукаева

— Мне кажется, что дело, наверное, в том, что разные поколения людей — мы говорим про непосредственных переселенцев. Там, получается, всё это затапливалось в конце 30-х, начале 40-х годов, а здесь — в конце 50-х, начале 60-х. Это принципиально разные поколения. Я думаю, что те, кто участвовали при зарождении землячества, они и своим детям передали некое трепетное отношение к этой памяти, к этому городу и к той жизни, которая там была. А, получается, что переселенцы Белого озера, по всей видимости, и война была таким потрясением, и это переселение, что, наверное, проще всё это было забыть и просто закрыть эту книгу и отложить в самый дальний угол, не вспоминать и не думать. Потому что люди действительно переживали большие трагедии. У многих не осталось даже мужчин в семье после войны, а тут этот переезд. И что там этот храм разрушающийся, и что там это Крохино — они выжили, и слава Богу. Мне кажется, здесь это, наверное, поколенческое. И не было даже попытки. Дело в том, что там до появления землячества прошло 30 лет, то есть 30 лет люди хранили молчание, и не знаю, видели ли и встречали журнал «Родина» — это, по-моему 1987-й или 1988-й год. Там появилась первая заметка о Мологском землячестве. Но сколько лет прошло с момента затопления? Тоже достаточно много.

А. Пичугин

— А сейчас Рыбинский музей действует.

А. Тукаева

— Да. И музей создавали как раз... сначала землячество, из землячества вырос музей, и он замечательный, и землячество, в общем-то, живо до сих пор, хотя там уже дети и внуки переселенцев. А здесь не было даже попытки сделать это землячество. И я бы назвала это неприятием такого проекта на местном уровне, а он был достаточно явным первые годы, мне кажется, это очень показательно в какой-то степени. Потому что когда я пришла в музей, чтобы просто спросить, что у них есть накопленного по теме затопления, мне сказали: «Какое затопление? Нас вообще не затапливали. О чём вы говорите?»

А. Пичугин

— А сейчас, наверное, ещё и настроения людей меняются, потому что в том же Рыбинске, когда ты приходишь в этот Музей затопления, там тебя просто берут под руки и ведут, и каждый камешек, который у них лежит, показывают. И не факт, что люди, которые в этом музее работают, смотрительницы, экскурсоводы, так уж прям прямое отношение к Мологе имели, но для них это важно.

А. Тукаева

— Да, я думаю, что это отношение всё-таки формировалось не в один день. Я думаю, что оно формировалось десятилетиями. Там был прекрасный первый, получается, основатель музея Алексей...

А. Пичугин

— Да, покойный, к сожалению, да.

А. Тукаева

— Я думаю, что его, в том числе душевными, усилиями, его энтузиазмом очень много было заложено такого фундаментального, краеугольного, скажем, такого, духовного начала этого музея. А потом, ведь очень важно, когда есть то, к чему можно прикоснуться, и они делали экспедиции уже, получается, и в 80-е, 90-е годы, и поднимали вещи, и люди приносили свои какие-то ценные свидетельства семейные в этот музей. А здесь, получается, кроме храма, долгое время ничего не было. И мы сейчас по крупинкам собираем вот эти предметы и планируем сделать Музей незатопленных историй в Белозерске. Но, в общем-то, эта работа ещё не даёт таких прям урожаев памяти, какой-то созидательной энергии. И мне кажется, это действительно такой долгий процесс, именно потому, что учили же... собственно, это война двух внутренних воззрений, парадигм, если хотите. Вот есть государственная точка зрения на затопление, что это большое благо, что будет электричество, будут глубоководные водные пути.

А. Пичугин

— Это старая история, сейчас вообще никакой точки зрения нет.

А. Тукаева

— Но всё-таки этот конфликт между вот этой государственной точкой зрения и личной историей, тихой драмой, когда тебе нужно оставить кладбище, оставить сад, который ты возделывал долгие годы. У нас потрясающая и, конечно, очень горькая история одного крестьянина крохинского, который был первым активным основателем колхоза, то есть он в XIX веке был зажиточным крестьянином-кулаком. По счастливой случайности его не раскулачили, никуда не выслали. Он создал какой-то невероятный сорт пшеницы местной «Крохинка». И о ней даже был выпущен буклет 1938 года. Он возделывал эту пшеницу уже когда был колхоз. И на закате своих лет он узнаёт о затоплении и по сути о том, что всё, ради чего он жил, ради этой прекрасной пшеницы,которая в условиях этого северного земледелия...

А. Пичугин

— Очень рискованного, которое там: отвоёвываешь у природы клочок земли.

А. Тукаева

— И он это всё отвоевал. И она славилась, можно сказать, на весь Союз, с какой-то точки зрения. И он узнаёт о затоплении, его переселяют вместе с семьёй в Вологду. И он от горя просто сходит с ума и умирает очень скоро.

А. Пичугин

— А эту пшеницу больше нигде не культивировали?

А. Тукаева

— А пшеницу сохранили, потому что это был уникальный сорт. И так получилось, что мы её нашли. Она до сих пор произрастает на опытных полях института ВИР. И она сейчас растёт под Таганрогом — мы её нашли. Это совершенно невероятная история.

А. Пичугин

— Ничего себе! Не пропала на самом деле.

А. Тукаева

— Она не пропала. И мы даже думали и предлагали Вологодской академии имени Верещагина вернуть эту пшеницу обратно.

А. Пичугин

— Там есть какие-то места под поля рядом с Крохино, в незатопленной части?

А. Тукаева

— Нет, Крохино — это по сути заболоченная территория.

А. Пичугин

— Да, но где-то же там болота заканчиваются. И в память...

А. Тукаева

— Я думаю, честно говоря, что это вполне реальная перспектива. Я очень в это верю — почему нет?

А. Пичугин

— Есть почти заброшенное село под Суздалем — Невежино. Там росла невежинская рябина, которую в XIX веке использовали для производства разных настоек — вот Смирнов знаменитый. Все делали всё на невежинской рябине, она славилась на всю империю. А потом — революция, и как примерно вы рассказываете с пшеницей: вообще пропала сама идея о том, откуда она могла происходить. Искали на Украине её, было какое-то такое звуковое сочетание: Нежин — Невежин, что оттуда рябина. Нет, там не было такой. Потом в итоге вдруг случайно выяснилось, что это маленькое село под Суздалем. И до сих пор там очень много рябины растёт. Село почти заброшенное, но как память о том, что когда-то практически каждый житель этого села выращивал рябину, потому что многое шло на продажу, там всё в этих кустах, но села практически нет самого.

А. Пичугин

— Я напомню, что Анор Тукаева, директор фонда «Крохино», в гостях у светлого радио. Я, кстати... вот мы заговорили о Суздале, у нас же в хрущёвские годы — да это не только под Суздалем, а много где, просто там я это наблюдаю постоянно — неперспективные сёла, поэтому исторические сёла, часть из них старше Москвы, были расселены. Люди оттуда переезжали или в соседние, или в города. И там много пустошей в полях, которые ещё до 80-х годов были жилыми. То есть в промежуток между 50-ми и 80-ми годами происходит эта колхозная реформа, вернее укрупнение колхозов, и люди переезжали. И до сих пор, несколько лет назад, по крайней мере, это ещё было, жители этих сёл, так как люди-то последние уезжали в 80-е, то многие из них, ещё не старые люди, приезжают туда в какой-нибудь престольный праздник, хотя там уже церкви нет дано, но в какой-нибудь престольный праздник, Успение, например, ставят столы, и у них такая тризна своеобразная по своему селу, по своей деревне. Или едешь там по этим полям, а у тебя прямо в центре распаханного поля стоит огромный храм с шатровой колокольней. И, значит, это тоже до 70-х годов было жилое место. Но люди приезжают, и там нет, наверное, проблем с сохранением исторической памяти. Есть огромные форумы у нас в интернете, где жители этих сёл обсуждают, собираются, выкладывают планы села, обсуждают, где какой дом был, где стояла школа, где было правление колхоза, где было церковное место. И вот они всё это обсуждают из месяца в месяц, какие-то новые документы вывешивают. И тут какая-то другая история получается.

А. Тукаева

— Мне кажется, мы просто не всегда знаем о других примерах, то есть хорошие примеры, слава Богу, иногда на слуху.

А. Пичугин

— Сложно сказать, что это хороший пример. Это пример сохранения памяти.

А. Тукаева

— Да, безусловно он хороший. Когда люди это делают, когда у них есть понимание, зачем это делать. Но вообще в провинции есть процесс деградации культурной, и он идёт давно, когда те люди, которые к чему-то стремятся, уезжают из провинции, а остаются те, кто не стремятся. Я всегда говорю это с некоторой болью, но тем не менее в нашем случае мы это видим, что у людей, с которыми мы взаимодействуем, действительно вытравлено это чувство локальной идентичности, сопричастности к истории, к месту, к земле. Но я думаю, что здесь действительно пройдёт какое-то время и это будет меняться. Вода камень точит. В нашем случае получается, что мы эту ситуацию постоянно разогреваем, мы просто зажгли костёр 12 лет назад и поддерживаем его. И люди будут собираться у этого костра, безусловно. Во всяком случае я в это верю.

А. Пичугин

— Да, я тоже на это очень надеюсь. Но какие у вас есть для себя, может быть, — я понимаю, что сейчас сложно говорить о сроках, но, может быть, вы как-то внутри себя разграничиваете, что в этот год, что в следующих год. И когда можно будет сказать, хотя я думаю, что в случае с Крохино нельзя никогда сказать, что эта история может быть для вас закончена и поставлена финальная точка, потому что даже если храм будет сделан абсолютно так, как вы хотите и к чему вы стремитесь, всё равно вы найдёте к чему в самом Крохино продолжать прикладывать силы.

А. Тукаева

— Мне кажется, что тут действительно сложно говорить о временных рамках, хотя бы потому, что сейчас вообще довольно шаткий период... мы ещё не приучены как общество вкладываться и жертвовать на проекты по сохранению наследия. Откровенно говоря, этот рост из инициатив снизу и помощи общественной наблюдается буквально в последние несколько лет. А первые годы мы работали совершенно на чистом энтузиазме, на тех средствах, которые волонтёры по сути привозили с собой, то есть сколько у нас было денег, столько мы и покупали строительных материалов. И в первый год существования фонда 500 рублей за год мы собрали. И так мы первые пять лет впроголодь, в общем-то, и жили. Я просто к тому, что этот процесс идёт снизу и очень медленно. И, наверное, для того, чтобы менялось что-то кардинально не только в Крохино и не столько в Крохино, но и в целом: отношение к наследию, отношение к соучастию в сохранении наследия — это должна быть ещё и государственная повестка. Не только про фестивали, посвящённые памяти о Великой Отечественной войне, но ещё и чуть дальше и чуть шире. Но если говорить, возвращаясь к Крохино, мне кажется, что дело тут не только и не столько в местных жителях, в бывших переселенцах, потому что в конечном итоге это действительно памятник гораздо шире той территории, где он находится. Я уже говорила, но повторюсь, что это памятник истории ХХ века. Я не знаю, что есть более наглядного такого, чтобы так здорово и так понятно говорило о том, что вообще произошло со страной и с нами. И, честно говоря, меня это всегда удивляло, но ещё 12 лет назад, когда я начинала заниматься этим проектом, меня это очень удивило тогда — когда я набирала в поисковике «разрушенный храм»... то есть понятно, что на «затопленный храм» он выдаёт Крохино...

А. Пичугин

— И Калязин.

А. Тукаева

— Калязин, да. Но преимущественно всё-таки, если смотреть именно фотографии, Крохино. Но и на «разрушенный храм» он тоже показывает Крохино. То есть это просто очень яркий такой символ. Поэтому и в проекте предусмотрено не восстановление полное храма, потому что новодел на воде в этом месте стёр бы на самом деле ту историю, которая там произошла. Поэтому консервация и вот этот маяк — стилизация маяка. И путевая мемориальная часовня. Чтобы была руина, чтобы она рассказывала об этой истории, которая здесь произошла.

А. Пичугин

— Но сроков вы не ставите?

А. Тукаева

— Если говорить совсем практично, то сроки всё-таки есть, иначе мы не могли бы планировать сезон, бюджет на сезон и так далее. То есть если в этом году мы говорили о лесах на часть паперти, то в следующем сезоне это, соответственно, леса в трапезной, в основном четверике и начало работ с фундаментами. Поскольку с фундаментами там совсем нетривиальная история, поскольку фундамент всё ещё находится по сути под уровнем воды и в воде.

А. Пичугин

— Всё-таки под уровнем, да?

А. Тукаева

— Конечно. То есть уровень земли находится под водой. Мы никогда не сможем понизить уровень воды в водохранилище.

А. Пичугин

— Естественно. Но какая угроза самому фундаменту от этого?

А. Тукаева

— Скорее всего, он какой есть, такой есть. Он, может быть, куда-то чуть-чуть сместился, потому что у храма есть небольшой, может быть незаметный, но крен. Поэтому трудно утверждать, что конкретно с фундаментами происходит. Поэтому там нужны по сути устройства некоего нового, независимого фундамента...

А. Пичугин

— Это сваи, которые будут туда забиты. Есть же какие-то технологии подведения свай.

А. Тукаева

— Да, есть три технологии. Это свайное поле, это может быть монолитная бетонная плита и третий вариант — это инъектирование. Есть ещё буронабивные сваи, на самом деле там по сути четыре вот этих технологии, и они могут и комбинировано использоваться и так далее. Мы сейчас как раз работаем над проектными работами с тем, чтобы выбрать какой-то один оптимальный вариант, чтобы он был оптимален и по технике, которую нужно использовать при этих работах, и по стоимости работ, естественно, потому что всё-таки мы благотворительный фонд, а не какая-то там крупная инвестиционная компания. Поэтому мы все эти нюансы должны просчитывать. И самое главное, что объект сложный, у нас нет, по большому счёту, права на ошибку, и хочется, чтобы это решение было взвешенным. Поэтому если разделить на годы, то получается леса на основные части храма — это один сезон работ. Второй сезон работ — это, наверное, часть фундаментов. Возможно, работы с фундаментами разделятся на два сезона работ, потому что лето — это всё-таки достаточно короткий период. И потом уже реставрационные работы. То есть я думаю, если мы будем планомерно находить финансирование на эти работы, то я думаю, что это около пяти-шести лет. Параллельно ведь ещё ведутся работы по созданию музея. Вы правильно сказали, что в самих стенах храма в Крохино эта история не заканчивается, она только, наверное, начинается с них, но не заканчивается.

А. Пичугин

— И ещё раз о том, как можно помочь Крохино: krokhino.ru. Или в любом поисковике набираете «Крохино» — Центр возрождения культурного наследия, это будет одна из первых или первая ссылка. Там есть раздел «Помощь», и в разделе «Помощь» есть все сведения о том, как можно оформить финансовую помощь. Это и различные банковские платежи, и приведены примеры того, как это делается через разные банки, оплата картой, и возможность стать волонтёром Крохино. Если кто-то в течение нашей программы или давно следит за деятельностью Анор Тукаевой, понимает, что он хочет помочь, то эта помощь будет крайне необходима сейчас, поскольку сезон в самом разгаре и очень нужен строительный лес и металлопрокат, цены на которые выросли.

А. Тукаева

— Да, верно.

А. Пичугин

— Спасибо большое. Анор Тукаева, директор фонда «Крохино», была у нас в гостях. Анор, спасибо. Прощаемся с вами: до новых встреч, будьте здоровы.

А. Тукаева

— Спасибо.