«Семейные ценности». Священник Александр Сатомский

Гостем программы «Семейный час» был настоятель Богоявленского храма в Ярославле священник Александр Сатомский.

Мы говорили о том, какие традиции и ценности важно сохранять и передавать в семье.

Разговор начинается с непростой темы — как дети воспринимают смерть, и почему для них важно не столько объяснение, сколько уверенность: смерть — не конец. Отец Александр делится личным: как сам в детстве пришёл к вере, как впервые исповедовался, как его бабушка молилась дома. И — почему Пасха, даже в советское время, оставалась торжеством.

Звучит мысль: не страшно ошибаться в воспитании, страшно — не быть настоящим. Даже в одной семье дети очень разные, и передать им веру можно только тогда, когда она жива в нас самих.

Говорим о библейской истории Каина и Авеля — о воспитании, ответственности и том, почему каждый человек отвечает на призыв Бога сам. Затрагиваются вопросы педагогики, доверия, примера.

И — о традициях: походы на кладбище, просфоры у бабушки, молчание дедов-фронтовиков о войне. Как это всё влияет на восприятие праздников и памяти. Почему вера — это не теория, а путь в настоящей жизни. И как из поколения в поколение передаётся главное — тихо, с любовью и верой.

Ведущая: Анна Леонтьева

---

А. Леонтьева

— «Семейный час» на Радио ВЕРА, с вами Анна Леонтьева. У нас в гостях священник Александр Сатомский, настоятель Богоявленского храма в городе Ярославле. Добрый вечер, отец Александр!

о. Александр

— Добрый вечер!

А. Леонтьева

— Отец Александр, сегодня хотелось бы поговорить с вами о семье, о тех ценностях, которые мы передаем или стараемся передать нашим детям, о тех ценностях, которые мы восприняли от наших семей. И, знаете, начну издалека. Недавно слушала психолога на Радио ВЕРА, такая была прекрасная женщина, я не помню, как её зовут, но она сказала, что у детей в районе где-то пяти-шести лет возникает главный вопрос — о смерти. Я очень хорошо помню себя в шесть лет, когда у меня возник этот вопрос. Я из обычной, неверующей семьи и помню, как билась с этим вопросом к своим близким, и они не были к этому готовы. Какая-то сказка, по-моему, была, где кто-то умер из животных, я говорю: «Что, смерть действительно есть? Как это будет, нас выключат, как телевизор?» И дедушка сказал: «Да, но это будет не скоро». Я помню ощущение такого отчаяния, такой тоски от этой информации, но потом я пришла к другим каким-то выводам. Вот хотела спросить у вас, отец Александр, я слышала, что вы в 14 лет пришли в церковь, причём самостоятельно, и это такой подростковый возраст, когда начинается бунт и всё остальное. Вот как у вас было в вашей семье, вы знали, что есть жизнь после смерти?

о. Александр

— Вы знаете, в этом смысле у нас достаточно такая обыкновенная семья в хорошем смысле этого слова, то есть то, что я в 14 лет самостоятельно пришёл к Богу не значит, что до этого не было вообще никаких шагов. Я бы вот такой тип семей и такой тип веры, наверное, охарактеризовал бы как хороший постсоветский теизм, то есть сомнений в факте существования Бога я не помню в нашей семье вообще ни от кого. То есть никакой там принципиально атеистической позиции или чего-либо такого. Другой вопрос, что Бог — это что-то очень далёкое, не вполне входящее в обыденный круг жизни, поэтому все новорожденные были крещены, все усопшие были отпеты, в большинстве случаев все браки были венчаны, поэтому весь этот объём был мне в каком-то виде известен. И поэтому та же самая тема смерти радикально остро передо мной не вставала никогда, то есть вот оно, кладбище, в соответствующие дни туда надо ходить, здесь мы отпевали бабушку, а здесь у нас захоронены те-то и те-то, то есть в этом виде она присутствовала в жизни, поэтому какого-то надрыва и превозможения в эту сторону я вообще не помню.

А. Леонтьева

— То есть у вас была не то чтобы церковная семья, просто где-то верующая, так можно сказать?

о. Александр

— Да. То есть пасхальный крестный ход — это неплохо, в Благовещение работать — это грех, вот примерно на этом этапе всё и останавливалось. Конечно, о чтениях Евангелия, заповедях Господних и о каком-то типе жизни особенном речи не шло, но само это измерение как-то всё равно всегда существовало.

А. Леонтьева

— А можно спросить, что было главное в 14 лет, что подтолкнуло вас пойти в церковь?

о. Александр

— Для меня, исходя из этой ситуации, сама идея встать и пойти в храм не была критичной, это не какой-то надрыв, и поэтому, когда к 14 годам одна из бабушек мне просто рекомендовала это...

А. Леонтьева

— Одна из ваших бабушек, да?

о. Александр

— Да, причём я не могу сказать, что она была такой церковной старушкой в абсолютном смысле слова, нет. Но тем не менее, что «вот, это период важный, хорошо бы сходить в храм исповедаться и причаститься» и, повторюсь, проблемой для меня это совершенно не стало: ну хорошо, надо сходить, я и пошёл. И опыт первого Причастия для меня всё перевернул совершенно. Сейчас, осмысливая произошедшее, я понимаю, что формально мне не о чем рассказать, то есть ничего экстраординарного на этом этапе не произошло, для житийного материала фактов маловато, не было ни разверзающихся небес, ни ангельских хоров, как-то всё было достаточно заурядно. Но абсолютный факт, я прекрасно это помню в плане ощущения, что я вышел из храма с полным пониманием того, что вот как здесь, так и правда. Почему? Представления не имею, но вот точно так. С тех пор это ощущение меня не покидало.

А. Леонтьева

— Чудесный рассказ. А вообще дети, которым передали традицию веры, и дети, которые выросли в атеистических семьях. по вашему опыту это разные дети? Я помню, что мне прямо больно было от выключенного телевизора.

о. Александр

— Я бы всё-таки не сказал. Потому что я наблюдаю многих своих сверстников, которые выросли в очень разных семьях. Кто-то пришёл из среды практически воинствующего атеизма, кто-то из такой же, как я среды, достаточно нейтрально-ровной, кто-то был воспитан в христианских семьях. Но я бы, наверное, ни про кого не сказал, кто был бы воспитан в христианских семьях в нескольких поколениях. Вот здесь большой вопрос, ведь для многих в начале 90-х христианство было новообретённой истиной, это были взрослые люди, которые с листа начали воспитывать самих себя, соответственно, с этого же чистого листа — и своих собственных детей. Поэтому сказать, что в этих семьях всё было реализовано радикально иначе, скорее не в плане формальном, а в плане какой-то внутренней организации мне, наверное, сложно. Равно как и подвести здесь какой-то итог, что в случае А мы видим успешность, в случае Б — неуспешность, вот здесь люди сами хорошо воцерковлялись, здесь плохо... Вообще не вижу никакой схемы. Каждый раз человек всё равно вставал перед вопросом своей личной веры, личных отношений с Богом и реализовывал это очень по-разному.

А. Леонтьева

— Знаете, у нас есть периоды, когда наши дети воспринимали веру через нас, вот не лично, а через нас. И потом наступает период, когда они должны, видимо, как-то лично к этому прийти. У вас в семье есть такие явления?

о. Александр

— Очевидно я наблюдаю это прямо сейчас. У меня старшему ребёнку 15 лет, среднему — 13, младшесредним — 11 и самой младшей 6 лет. Во-первых, я исключительно благодарен Богу за этот опыт многодетности, он сразу учит не возлагать феерических надежд на педагогическое усилие, потому что оно ко всем прикладывается одинаковое, и всем одно и то же можно, и одно и то же нельзя, а получается всё радикально по-разному.

А. Леонтьева

— Абсолютно.

о. Александр

— Это важно, потому что, как исповедующий священник, я часто встречаюсь с родительской болью, что «вот мы неправильно воспитали», «вот мы недоделали», говорю: «Да вы не переживайте, вы так себя не переоценивайте». То есть на самом деле опыт воспитания нескольких детей сильно способствует педагогическому смирению.

А. Леонтьева

— Хорошее слово — педагогическое смирение.

о. Александр

— Ты, конечно, делай, ты, конечно, вкладывай, но ты имей в виду, что вырасти может вообще всё что угодно, потому что вкладываешь ты одни и те же семена в очень разные почвы. Поэтому сейчас я наблюдаю, как это реализуется по-разному. Не могу сказать, что где-то вижу какой-нибудь страшный кризис и протест, но и сказать, что есть какие-то феерические успехи своих детей, молящихся ночами о спасении всего мира, такого тоже не наблюдал.

А. Леонтьева

— Я знаю, что вы преподаете в Ярославской духовной семинарии, и у меня такая мысль: вот первые дети на земле, и родители, Адам и Ева, Каину и Авелю явно могли передать ценности богообщения, это как раз подтверждает ваши слова. И дети подрастают, у меня-то дети уже взрослые, и задают какие-то вопросы, в том числе про Священное Писание, а так как они погружены в эту тему, то иногда вопросы с подвохом. Вот Каин и Авель, родившиеся в семье благочестивых родителей, можно сказать, вот как вы это рассказываете своим детям? Почему так вышло, что первый человек, родившийся на земле, стал не только убийцей, но и братоубийцей?

о. Александр

— Нужно заметить, что вообще сама по себе история Каина и Авеля — это очень сложное повествование, сложное даже с культурной точки зрения, потому что мы здесь видим не просто конфликт братьев, это еще и конфликт скотовода и земледельца. Это конфликт двух типов культуры, одному из которых явно прилежит Израиль, а другому его оппонент — Ханаан. Ханаанские города-государства — это земледельческие культуры, соответственно, Израиль — это культура скотоводческая. Это нам важно иметь в виду на полях для понимания уровня напряженности данного конфликта. Но это наша взрослая рамка. Относительно же рамки детской, здесь, я не знаю, хорошо это или плохо, но ветхозаветные этапы истории нами были почитаны в детстве, и поэтому на том этапе это очень просто читаемая история. Я, конечно, понимаю, что, наверное, хорошо время от времени возвращаться к этому материалу, но внутри, например, нашей семьи у меня так пока не получилось. То есть это был одноэтапный формат, вот мы прочитали от начала до конца, и дальше уже все находятся в каких-то самостоятельных по этому поводу плаваниях. Соответственно, на этапе, когда ребенок знакомится с этой историей, будучи достаточно маленьким, она не вызывает у него надрыва, потому что категории, о которых говорит эта история, не очень ему известны. Ведь главный ее нерв — это зависть, зависть к чужому успеху, почему на его жертву презрел Господь, а на мою — нет? И, соответственно, все производные. Не могу сказать, что маленькие дети абсолютно чисты, святы и безгрешны, мы прекрасно представляем, что производим на свет плюс-минус копии самих себя. Но тем не менее для маленького ребенка это все-таки не главный нерв напряжения его существования. Поэтому в этих историях я вот не помню, чтобы у нас возникали какие-то прямо сложные коллизии, это вопрос много более позднего периода.

А. Леонтьева

— Да, я почему и задала его, потому что у меня более поздний период. У меня старшему сыну 30 лет.

о. Александр

— Вот как раз это и есть тот возраст, на котором человек готов пересобирать библейские сюжеты именно в плане пересборки их понимания. То есть у него есть некое представление о том, как это выглядит, а теперь вопрос: а что это значит?

А. Леонтьева

— Ну да, потому что, когда читаешь Ветхий Завет, его невозможно читать самостоятельно, вот просто прочитал и все понял, тут желательно обратиться к более образованным людям. Вы, может быть, тоже слушали лекции Евгения Андреевича Авдеенко?

о. Александр

— В свое время, да.

А. Леонтьева

— Я ими очень увлекалась и вот сейчас мне приходится переслушивать, потому что необходимо дискутировать с детьми о каких-то очень серьезных, непростых вещах, о которых повествуют Библия и Ветхий Завет, в частности. Кстати, историю с Каином и Авелем Евгений Андреевич трактует как неправильно принесенную жертву, если я не ошибаюсь, то есть Каин как-то неправильно разделил эту жертву. Нет? Не помните такой мысли?

о. Александр

— Здесь изнутри текста, если нам не привносить в него никаких дополнительных сюжетов, мы можем сделать вывод о качестве жертвы, то есть на этом этапе Господь принятием или непринятием не хочет никого оскорбить, Он занимается чистым педагогическим процессом, указывая на то, для чего это необходимо. Соответственно, про Авеля мы видим отдельное упоминание о том, что от лучшего, от первородных он приносит жертвы, и Бога не нужно кормить, жертва — это дар любви. Дар не может быть случайным, осуществлённым походя, поэтому Каину Господь и делает соответствующее внушение. Более того, мы видим дальше по тексту, что Он систематически именно с ним взаимодействует, Он даёт ему наставление, Он пытается двигать его в соответствующем направлении, то есть на самом деле не оставляет его ни на одном из этапов. Поэтому здесь не столько про технику, сколько про содержание — для чего приносится эта жертва. Соответственно, Бог, отвергающий жертву Каина, делает это не потому, что Каин плох, а потому, что Он хочет дать ему совершенно конкретный, очевидный разовый урок, что впредь поступай по-другому, потому что...

А. Леонтьева

— Это очень важно было от вас услышать. Потому что для понимания этой истории очень важно наблюдать, что Бог действительно многажды подаёт Каину руку и проявляет своё крайнее милосердие. Её нельзя прочитать просто, что вот не принял жертву, потом вообще выгнал, наказал. В этой истории Каин сам выбирает свой путь, и Господь многажды-многажды всё-таки идёт ему навстречу и проявляет милость к нему. На самом деле, я говорю с вами и параллельно для своих детей какие-то вещи усваиваю. Отец Александр, возвращаясь к теме ценностей, какие-то традиции из вашей семьи вы запомнили, чтобы привнести в свою семью, какие-то важные моменты, общие трапезы или какие-то праздники?

о. Александр

— В свете вышесказанного каких-то особенных религиозных традиций не было, за исключением обозначенных, то есть вот она, святая вода, за ней надо ходить, но замечу: совершенно необязательно в храм, и до ближайшего источника тоже хорошо. В основном это выглядело так. Соответственно, тема верб, хранящихся просфор у бабушки. У другой бабушки меня всегда очень впечатляло, я сейчас очень сокрушаюсь, что ничего из этого не сохранилось, это подпольно печатные фотографические черно-белые календари-пасхалии. Это же период, когда религиозной печати как бы не существует, есть «Журнал Московской Патриархии», который выпускается ничтожным тиражом и недоступен абсолютно никому. Но по домам ходят люди, которые продают то печатанные иконочки, то на плотной фотобумаге печатные календари, причём они напечатаны на десятилетия вперед. Это вот прямо пасхалия надолго, потому что мало ли, когда этот человек ещё придёт.

А. Леонтьева

— Это 90-е, да, вы рассказываете?

о. Александр

— Да. Я всё это прекрасно помню, это принадлежность позднесоветского периода — 80-е и начало 90-х, а дальше понятно, что уже всё пошло в рост и стало выглядеть всё совершенно иначе. Но из детства это помнится как-то особенно, потому что это отличалось, то есть этого нет у тебя в доме, и любые отличительные вещи, конечно, привлекают внимание. Я до сих пор ничего не могу с этим поделать, но, например, Новый год для меня очень знаковый праздник ровно потому, что в детстве он занимал первое в календаре место. Абсолютный факт. Детство моё сознательное пришлось на постсоветский период, конечно, никакие советского цикла праздники уже туда не входили, но, например, 9 мая тоже не пустой день, тоже значимый и значимый в плане совершенно какого-то конкретного событийного ряда. То есть вот он, дед-фронтовик, который прожил до девятого десятка, я прекрасно его помню, вот эти медали, вот что-то ещё. Очень важный для меня вообще на всю жизнь урок о том, что от самого детства и до последних лет жизни он никогда не заговаривал на тему войны.

А. Леонтьева

— Вот мы часто поднимаем этот вопрос: почему наши деды не рассказывали нам ничего?

о. Александр

— Абсолютно. При том, что потом, когда запустились эти онлайн-проекты и стало можно вводить данные, искать документы, там оказалось, что оба деда участвовали во всяких разных компаниях, награждены соответствующими орденами, медалями, героически себя проявляли — ни слова. То есть насколько всё-таки трезвое понимание того, что такое война, осталось с ними навсегда, что они никогда не бравировали этим будучи объективно героями. Соответственно, эти вещи как-то очевидно и, можно сказать, практически и не критично восприняты и мною, и внутри нашей семьи.

А. Леонтьева

— Просто естественно вошедшие, так сказать, в плоть и кровь.

о. Александр

— Да. Понятно, что всё это, конечно, трансформировалось: празднуя Новый год, мы ждём Рождество. Конечно, отмечаем 9 мая, но всё равно главным праздником праздников и торжеством из торжеств для нас является исключительно Пасха, это понятно, но всё равно вот эта преемственность, конечно, существует.

А. Леонтьева

— Продолжается «Семейный час» на Радио ВЕРА. У нас в гостях священник Александр Сатомский, настоятель Богоявленского храма в городе Ярославле, у микрофона Анна Леонтьева. Вот знаете, отец Александр, о чем я хотела спросить. Я помню, что, когда мои дети начали только ходить в первые классы православной гимназии, я как-то очень стала переживать, что они не очень любят читать, вот когда они научились читать. И я посмотрела список литературы, не буду называть, что они читали, но я поняла, что это какая-то, простите, грустная, сказать «православная», наверное, неправильно было бы, но какой-то отдельный вид литературы, которую им рекомендовали. Тогда мы начали читать Рэя Брэдбери, и с его фантастики началась очень большая любовь к книгам у детей. Потом у меня было интервью с одной очень великой матушкой, я еще была такая новоначальная и мне все хотелось, чтобы она мне что-нибудь такое правильное сказала. Я говорю: «Какие у вас традиции? Что вы читаете детям?», а у нее 11 детей было, я думаю, сейчас она мне скажет: «читаем Апостол, жития святых», а она говорит: «Ну, Джека Лондона, Александра Дюма». Я очень удивилась, но потом поняла, о чем она говорит. Вот как все-таки привить детям любовь к чтению, потому что это очень большая ценность?

о. Александр

— Я хочу заметить, что любовь к чтению привилась не всем, будем честны, однако же любовь к слушанию не оставляет их до сих пор.

А. Леонтьева

— Вы читаете им, да?

о. Александр

— У нас был практически годичный перерыв, но буквально неделю назад из старших детей мне напомнили, что «вообще-то мы давненько ничего не читаем». Я не стал парировать, что все давным-давно грамотные, и просто сам для себя поставил галочку, что нужно что-то выбрать. То есть чтение привилось не всем, увы, слушание — с великим удовольствием. Я принципиально не верю в то, что прилагательное «православный» сопровождает качеством любое существительное, к которому оно прилагается, что вот есть литература, а есть православная литература. Есть психология, а есть православная психология. Ну как бы нет. Есть хорошая литература и плохая литература и, как правило, любая кластерная литература — всегда плохая литература.

А. Леонтьева

— Кластерная — это что значит?

о. Александр

— То есть узкая. Взгляд на действительность, в которой настолько заужен в то самое игольное ушко, через которое не то что верблюду, а ниточке-то пробраться — великая проблема. Может быть, я имею низкую начитанность в соответствующего рода литературе.

А. Леонтьева

— Ну, это от вас слышать...

о. Александр

— Это я вообще безо всяких, у меня, знаете, и школьная программа не феерическим способом осилена. Но я не могу сказать, чтобы какое-то произведение с приставкой «православный» меня хоть как-нибудь увлекло. Ровно потому, что вот эта «постная без масла каша» очень слабо соотносится с представлением о «хорошей» литературе. Здесь нужно заметить, это исключительно моя точка зрения, никому ее не навязываю, но я считаю, что важно, чтобы автор имел определенный угол зрения внутри себя и тогда он, рассуждая на какие-то совершенно третьи, вообще не связанные с религиозным дискурсом темы, может быть прекрасным проповедником огромного объема и христианских ценностей, и мировидения, и всего чего угодно. При этом ни слова о храмах, свечках, масле, платках и других важных атрибутах сказано в тексте не будет. Отсюда и наш выбор к чтению соответствующий, мы читаем очень очевидные вещи. Мы в свое время читали «Хроники Нарнии» подряд, мы читали Толкина в формате «Хоббит» и «Властелин колец» подряд, Роулинг мы читали подряд. На ранних возрастных этапах читали «Капитана Врунгеля», из наших авторов выбирали, сообразуясь со степенью восприятия текста. Сейчас, например, передо мной вопрос, что бы взять такого почитать, чтобы одновременно зашло в возрастной категории 6–15 лет. В предыдущие разы как-то мы попадали с этим плюс-минус. Удастся ли это сейчас — вопрос, но я над этим думаю. Мне кажется, что нельзя переоценить значимость чтения родителя детям. Сколько ни говори, что это нужно, важно и полезно, можно будет говорить об этом ещё, потому что степень вот этого осуществления семейного единства в моменте мало в каких ещё эпизодах так ярко себя проявляет. Хотя, казалось бы, ты здесь солируешь, и все остальные просто сидят и тебя слушают.

А. Леонтьева

— А запоминается навсегда.

о. Александр

— Да, но вот эта повисающая атмосфера взаимосвязи, взаимодействия, которая происходит прямо здесь и сейчас, мало с чем сравнима.

А. Леонтьева

— Да, очень правильно. Прямо подписываясь под каждым словом. Знаете, очень нашей семье, как говорят подростки, «зашла» православная писательница Юлия Вознесенская, вот если хочется чего-то такого детского, такого простого. Мне самой было приятно её фантастику читать, она же описывает какие-то постапокалиптические вещи, и ты в этом химическом мире, таком враждебном, в который попадаешь, а потом возвращаешься и опа — вот можно заварить настоящий чай в чайнике, а у неё там уже такие ситуации, когда ничего этого невозможно. Вот я помню, что нам это как-то очень было интересно. Давайте поговорим о фильмах. Мы тут с подругой рассуждали недавно, существует ли такой жанр как православное кино. Конечно, вспоминаются какие-то потрясающие фильмы типа «Поп» с Маковецким в роли попа, их не так много, на самом деле, которые производят такое впечатление, которые сняты именно про православие. Вот как у вас с фильмами с детьми?

о. Александр

— У меня самого в целом с фильмами не очень. Я совершенно точно не киноман и все темы сложного, глубокого, авторского кино для меня радикально недоступны. По одной простой причине — я совершенно не готов испытывать дополнительный спектр эмоций к тем, которые мне даёт жизнь, поэтому всё, что я смотрю, меня только развлекает. То есть важнейшим из искусств для меня является кино в контексте именно развлекательного жанра. Оно не должно меня загружать, оно должно меня наоборот разгрузить и дать мне какую-то интеллектуальную передышку. Может быть, ещё и потому, что я преподаватель, я много пишу и много читаю. Меня всё это очень увлекает и я, на самом деле, не устаю, но всё равно, видимо, мозг загружается, поэтому, когда я что-то смотрю, повторюсь, это должно быть то, что даёт мне исключительный отдых, и ничего сложного я в себя вообще не запускаю. Это моя прямо принципиальная жизненная позиция и уже достаточно давно.

А. Леонтьева

— Я хотела бы это прокомментировать следующим образом: я сейчас читаю книгу Александра Митты про то, как писать сценарии, меня зацепили ваши слова, и там повествуется о том, что зритель приходит в кинозал и сидит там полтора-два часа в темноте для того, чтобы почувствовать то, что называется у киношников словом «саспенс», то есть стресс, напряжение. И то, что вы говорите, мне очень близко, потому что мне действительно хватает стресса в реальной жизни, чтобы вот этого «саспенса» как-то избегать. Ты приходишь на кино, которое тебя разглаживает, успокаивает и отвлекает, это то, о чём вы говорите. То есть настолько хватает этого в жизни, и я очень редко ходила с детьми в кино, потому что не представляла себе, как полтора часа ничего не делать руками, сидеть и просто смотреть на экран.

о. Александр

— Как раз в кино мы, бывает, время от времени ходим, но это именно какие-то понятные, корректные и вполне себе развлекательные вещи. То есть на какую-нибудь экранизацию «Хроник Нарнии» я принципиально считаю, что сходить возможно, пожалуйста, хотя мы на них не успели, они все вышли раньше. Вот что-то такого формата, какие-то хорошие плюс-минус корректные пиксаровские вещи, они меня всегда трогают. Я их, например, студентам всегда рекомендую, когда мы проходим какие-то темы философии, делаю им отсылки к соответствующим мультикам.

А. Леонтьева

— Например?

о. Александр

— Например, когда мы проходим платоников и потом неоплатонизм, то я всегда делаю отсылку к «Душе». Есть пиксаровский мультфильм «Душа», он идеально реализует вот эту платоническую концепцию, то есть предсуществование душ, существование мира идей и все в этом роде. Он очень корректен, потому что, поставив такой сложный вопрос, сценаристы не ушли в религиозный дискурс, который был бы очень неочевиден, болезненен и мог бы трогать аудиторию не самым лучшим образом. И они ушли в чистую философию, причем настолько легко ее подав, что мультфильм остался абсолютно прекрасен, ни на чем он не настаивает, посыл его великолепен и при этом он не глуп, и в целом всем моим внутренним потребностям как зрителя соответствует от начала до конца. Вот такое я люблю.

А. Леонтьева

— Надо посмотреть. А что вы еще порекомендовали бы, когда студентам преподаете, какие фильмы?

о. Александр

— Все зависит от тем. Например, когда мы проходим что-нибудь, связанное с идеей посмертного бытования, мира мертвых, прекрасно у того же Pixar это реализовано в мультфильме «Тайна Коко». Очень своеобразно представлен мексиканский сплав околокатолических и местных верований, переплетшихся в единое и соответствующее представление об этом мире, но здесь не столько вопрос к конкретному представлению, сколько к реализации самой этой механики. То есть — а как люди считают, что с этим миром можно взаимодействовать, и как они думают, что в нем происходит. В этом мультфильме это тоже реализовано прекрасно, при этом у него великолепная подача семейных ценностей. То есть он не про мертвых, он очень сильно про живых и про ценность семьи как таковой. Мне кажется, самое слабое место всей, скажем условно, православной субкультурности, будь то тексты, будь то фильмы — лобовая подача. Разговор с читателем или зрителем как будто он трехлетний ребенок. Если ему не показать рассвет над Мещерской низменностью и перезвон колоколов, он не поймет, что автор хотел сказать про благодать. Ну нет, радикально иными художественными средствами можно попытаться подать то же самое, не проедая зрителю глаза прямо в моменте времени. То есть разговор без назидательности, разговор на равных как взрослого со взрослым — это великий навык, который нам пока недоступен. Замечу, был доступен — наша вся классическая русская литература, она предельно христианская, и заметим: там нет ни одного героя-священнослужителя.

А. Леонтьева

— Кроме Лескова, да?

о. Александр

— Ну, Лесков, Шмелев — это достаточно субкультурные писатели. У великих классиков нет никакого разговора в назидательном пошлом формате, при этом глубина христианского посыла в этих произведениях фантастическая. Вот когда мы научимся так же говорить, тогда можно будет говорить о новой православной литературе, православном кино, но тогда для этой литературы, для этого кино и не нужно будет этих прилагательных. Мы же их не используем к великой русской литературе, а при этом прекрасно представляем себе блок ценностей, о которых она говорит.

А. Леонтьева

— Здорово вы говорите, я прямо заслушалась. Это очень важная мысль, не только про кино и про литературу, а вообще про общение с детьми, потому что так хочется, чтобы они твои ценности христианские исповедовали и так хочется им напрямую об этом сказать, но это, как мы видим, не работает. Это не работает, и ты проваливаешься в эти свои попытки, и не знаешь, как дальше вообще разговаривать, как дальше делать, потому что ощущение, что чем больше ты используешь всякие назидательные мотивы, тем меньше, к сожалению, дети тебя слушают. Мне хотелось ещё такую тему поднять, это, может быть, не совсем про ценности... Но нет, пожалуй, это про ценности. Вот дети взрослеют, они должны взрослеть. Мы говорим о том, что этот порог взросления всё как-то выше и выше становится, подросток сначала был до 18, потом до 25, теперь чуть не до 30 лет всё подростки. Но взросление предполагает навыкание в некоторых именно ценностях. Вот для меня очень большая ценность человеческая и критерий взросления, когда человек может видеть другого человека, вот это умение сопереживать другому человеку. Я вижу тенденцию такой популярной психологии, я имею в виду наших взрослеющих детей, когда человек очень внимательно к себе прислушивается, к своим эмоциям, к своим ощущениям (мы недавно как раз с друзьями об этом говорили). И мы говорили о том, почему дети через одного, а то и каждый первый стали пить таблетки, например, тревожность — одна таблеточка, печаль — другая таблеточка. Может быть, мы не правы и брюзжим как старое поколение, но умению выходить за пределы своих переживаний и наблюдений за своими эмоциями можно научить вообще детей?

о. Александр

— Большой вопрос. Мне лично кажется, что нет. Но, повторюсь, это только моё мнение. Всё, чему мы учим детей, мы учим их внутри семьи, а внутри семьи мы же являемся параллельным медиатором. Всё происходит через нас и до какого-то объёма взаимодействие детей друг с другом всё равно опосредуется нами. Мы же как последняя арбитражная инстанция в миллионе случаев.

А. Леонтьева

— Это вы с иронией говорите или серьёзно?

о. Александр

— Нет, это так и есть, они же прекрасно понимают, что в любой критической ситуации внутри семьи они всё равно упрутся в нас, и мы её как-то решим. То есть кто с кем не поделился, кто кому чего-то обещал, кто чего-то не выполнил, всё равно всё уткнётся куда-то сюда, если не найдёт разрешение на месте. Но в реальной жизни такой последней инстанции не существует. Вот поэтому мне кажется, что абсолютному социальному навыку человек навыкает вне семьи, то есть когда становится взрослым. И вот здесь взрослость — это, как мне думается, постоянный процесс становления. Взрослым нельзя стать одномоментно. Что бы не происходило в жизни человека, какие бы иногда кризисы и вызовы он героически не превозмогал, будут какие-то другие ситуации, к которым он всё равно не окажется готов, которые всё равно с ним случатся впервые, и к которым он должен будет выработать отношение в моменте времени и без какой-либо дополнительной медиации. К вашей иллюстрации по поводу волшебной таблетки от всех печалей: очевидно, что более старшие поколения и не имели вообще доступа к соответствующего рода блоку медицинских услуг, и представления. В советской широкой реальности психиатрия существовала, а психология не очень.

А. Леонтьева

— И психиатрия была зачастую карательной.

о. Александр

— Да. Поэтому для всех было понятно, что это такое и о чём идёт речь, когда встаёт вопрос о каких-то душевных переживаниях, которые нужно купировать медикаментозным способом. Это как раз та самая карательная психиатрия. Поэтому: нет-нет, у нас всё хорошо, в крайнем случае уйдём в запой профилактически. Обычно так весь блок психологических проблем и решался. Хорошо ли это? Конечно, нет. Другой вопрос: как первые поколения, которым это стало доступно, мы понимаем, что, не имея какого-то систематического навыка, мы и последующие за нами поколения, конечно, будут сильно ошибаться в подходах, и в ряде случаев сильно переоценивать значимость волшебной таблетки. Но в каком-то смысле это естественно, потому что никакого предшествующего навыка нет.

А. Леонтьева

— Вот вы сказали, что мы являемся тем, во что в конечном итоге упираются наши дети, мы являемся их такой укрепляющей основой — не являемся ли мы слишком укрепляющей основой и как понять, где отпустить ребёнка, и где ему дать почувствовать на своей, что называется, шкуре взаимосвязь поступок-следствие?

о. Александр

— Это понятный вопрос, но на него вряд ли есть очевидный ответ. Например, сам для себя все-таки я определяю эту границу возрастную. Потому что возраст — это хотя бы какая-то объективная категория, все остальные сильно субъективны. Мы можем и в 30, и в 40 лет своему «зайчику» и квартирку снимать, и в отношениях помогать, и часиками по телефончику выслушивать, и другие удивительные вещи делать. Потому что куда же наш «зайчик» без нас ускачет? Вот чтобы до такого не доводить, я, конечно, шучу, но в каждой шутке есть доля шутки, я говорю своим детям: «Дети мои, вы в 18 лет пойдёте выкидывать мусор, а я за это время сменю личинку в замке. Будьте к этому морально готовы». То есть очевидно есть виды и формы поддержки, которую можно осуществлять и впоследствии, но это должно быть сильно гомеопатическое средство. На самом деле, чем раньше ребёнок начнёт решать какие-то вопросы самостоятельно — какие угодно на самом деле. В нашей семье ряд такого рода вопросов мы поставили объективным, чисто механическим образом, это была необходимость. Например, детям нужно было рано научиться пользоваться общественным транспортом, потому что кружки, секции и всё остальное, на которые всех вывезти одновременно не получается. Мы кого-то повезём, кто-то поедет сам, или кого-то мы довезём, а кто-то вернётся сам.

А. Леонтьева

— Уже неплохо, я бы сказала.

о. Александр

— Да, ряд их сверстников, например, до сих пор не представляет, как общественный транспорт ходит, а они уже прекрасно в нём ориентируются. Это примитивнейший навык, но мне кажется, навык важный в том плане, что он за собой много чего влечёт, то есть ты сам ответственен, сел не туда — не туда и уехал, пересядешь и передоедешь. Такое бывает.

А. Леонтьева

— Вы говорите, такой простой навык, но на самом деле, вы не поверите, но я столкнулась не в своей семье, а в семье своих знакомых: они очень состоятельные люди, живут в центре, дети ездят на учёбу в университет на такси, и это реальная проблема, потому что они не могут пользоваться общественным транспортом. Я даже не знала, что бывают в наши дни такие проблемы.

о. Александр

— Но, я замечу, такого и не бывает. На самом деле проблема решается совершенно стандартным способом — ребёнку покупается карта «тройка» и всё.

А. Леонтьева

— Совет пастыря (смеется).

о. Александр

— Понятно, что ситуация как введена в такой её вид, понятно, что здесь большая родительская ответственность. Но, во-первых, уже и сам ребёнок должен за собой понимать, что это ограничивающий его отсутствующий данный навык, а во-вторых, и сами родители. То есть разговор, что «наш мальчик» или" наша девочка не может«, он корректен только в случае невозможности медицинской. Всё остальное должно быть сформулировано правильно: не хочет или не хотим мы, нами движет страх или ещё что-нибудь. Страх родительский — частый механизм, который как раз все эти вещи запускает, ну так с этим надо работать. Это не про невозможность, в том числе и детям. Один разговор, когда ребёнку восемь лет, а другой, когда ребёнку восемнадцать-девятнадцать-двадцать. Там уже слово «ребёнок» так себе применяется. Это как раз про возрастные рамки, мы заговорили про то, что теперь подросток до двадцати пяти. Я с удивлением узнал, что я обратно попал в молодёжь. Вроде выпал-выпал, хоп! — и вернулся, это удивительно. (смеются)

А. Леонтьева

— Молодёжь — это состояние души, я так понимаю. Отец Александр, вот вы сказали про страх родителей. Вы, как пастырь, часто сталкиваетесь сейчас с тревожностью родителей, которая ограничивает в дальнейшем детей? То есть это как акулы какие-то для детей?

о. Александр

— Более того, я, бывает, и за собой такие вещи нет-нет, да и наблюдаю. Тут другой вопрос, что всё должно быть распознано, всё должно быть верно названо и тогда, в свете понимания, рождаются какие-то решения. Потому что, про верные названия — это, на самом деле, важный разговор. Это невозможность или это страх? Когда это невозможность, это звучит как приговор. То есть невозможно, с этим уже ничего не поделать, нужно уже исходить из этой ситуации. Но на самом деле — нет, здесь все всё могут, тут другая причина. И чем трезвее мы смотрим на ситуацию, тем лучше её понимаем. По поводу родительской тревожности — она всегда существует, но здесь неприятный тезис, он заключается в том, что я ни разу не встречал родителей, которые, тревожно уберегая ребёнка от всего, от всего его уберегли. Всё, что хотел ребёнок встретить на своём жизненном пути, он потом пошёл и встретил, в любом случае — и хорошее, и плохое, и всякое. Не работает это так. То есть объяснять сколько угодно, предохранять, запрещать, скрывать все эти темы башни из слоновой кости — это всё темы, обречённые изначально.

А. Леонтьева

— Ну да, на самом деле хорошая информация, что родители всё-таки могут работать с этими страхами, и вообще страхи не любят, когда их называют. То есть осознание того, что у тебя есть страх — уже первый шаг к победе.

о. Александр

— Да, абсолютно.

А. Леонтьева

— Спасибо вам огромное. С нами и с вами сегодня священник Александр Сатомский, настоятель Богоявленского храма в городе Ярославле. Поговорили немного о ценностях семьи. У микрофона была Анна Леонтьева. Спасибо большое, отец Александр!

о. Александр

— Спасибо вам!

---

Все выпуски программы Семейный час

• «Рецепты семейного счастья». Священник Дмитрий и Ника Кузьмичевы
• «Любовь к ближним и к себе». Протоиерей Константин Харитонов
• «Границы семьи». Священник Дмитрий и Ника Кузьмичевы