«Святитель Григорий Нисский». Алексей Гагинский

У нас в гостях был доцент Московской Духовной Академии, старший научный сотрудник Института философии Российской академии наук Алексей Гагинский.

Разговор шел о святом четвертого века — святителе Григории Нисском — о его жизни и о вкладе в формирование учения о Святой Троице и христианского Символа веры.

---

Константин Мацан 

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона Константин Мацан. С радостью нашего сегодняшнего гостя приветствую. Алексей Гагинский, старший научный сотрудник Института философии Российской Академии наук, доцент Московской Духовной Академии. Добрый вечер.

Алексей Гагинский 

— Добрый вечер, Константин.

Константин Мацан 

— Не в первый раз вы у нас на волнах Радио ВЕРА, вы были гостем программы «Философские ночи», вы были гостем программы «Светлый вечер». Несколько лет назад мы с вами говорили вообще про патристику, про святых отцов, которыми вы и занимаетесь, и занимались. И вот сегодня тоже наш разговор мы сосредоточим на одном из трёх великих Каппадокийцев, отцов Каппадокийцев, на святителе Григория Нисском. Мы на этой неделе уже поговорили про двух его старших товарищей. Как-то так принято, ну, если я правильно понимаю, в церковной традиции, вот первым упоминается среди Каппадокийцев Василий Великий, как-то почему-то, вторым Григорий Богослов, третий Григорий Нисский. На всякий случай поясню слушателям, что это не Нисский, потому что он был невысокого роста. Не знаю, какой он был ростом, а город Нисса в Малой Азии, где он был епископом, поэтому по имени этого города читал его Нисский, через две буквы с. Действительно, это так, что он немного в тени своих двух старших коллег, позволю себе это слово, или это какой-то стереотип?

Алексей Гагинский 

— Я думаю, и да, и нет. С одной стороны, он в тени, потому что он просто немножко младше. И, например, старшего брата Василия он всегда считал своим учителем и очень его уважал.

Константин Мацан 

— Ну, это брат Василия Великого.

Алексей Гагинский 

— Да, да. Кстати говоря, здесь, может быть, нужно тоже отметить, что святитель Григорий Нисский родился вообще в удивительной семье. У него святые родители, и у этих родителей было 9 или 10 детей. Ну, исследователи дают разные оценки. Так вот, в этой семье было очень много святых. Вот, например, старший брат Василий, но это великий святитель и учитель в церкви. Старшая сестра Макрина, тоже святая. Дальше сам святитель Григорий Нисский. Младший брат Пётр, скорее всего, тоже был святой жизни. Так что родители, как я уже сказал, были святые. Так что это действительно уникальная такая семья. Бабушка знаменитая, да. Дальше всё это выводит нас к святителю Григорию Чудотворцу. Ну то есть здесь такие очень глубокие богословские основания. И семья была очень благочестивая. Но что интересно, вот святитель Григорий Нисский, он в этом смысле немножко в тени действительно, потому что он долгое время не хотел вступать на такой монашеский путь. Известно, что он был женат. И более того, вообще интересный такой случай из церковной истории. потому что в случае великого Григория Нисского мы имеем ситуацию женатого епископа. Судя по всему, вот если смотреть патрологически, если смотреть источники, для того времени это еще было приемлемо. И поэтому Григорий такой человек вообще удивительный. В качестве, может быть, курьеза приведу такой факт. Судя по всему, Григорий Нисский написал трактат о девстве после того, как женился, что подвигло его написать такой специфический трактат после того, как он стал женатым человеком, остается только гадать. Но сам по себе факт довольно примечательный, мне кажется, в каком-то смысле святитель Григорий находится в тени двух таких величин, как Василий Великий и Григорий Богослов. А с другой стороны, если мы посмотрим на его богословский статус, то он, конечно, не находится в тени. Многие современные исследователи и патрологи говорят, что в каком-то смысле, вот, например, в философском отношении, он даже более интересный, чем его старший брат Василий. Если мы посмотрим на то, как охарактеризовало 6-й Вселенский собор наследие святителя Григория, так там он вообще был назван «отец отцов». То есть, понимаете, какой у него высокий богословский статус? Он не просто один из святых отцов, это отец отцов. И мне кажется, очень мало кто сподобился вот такого почётного титула от Шестого Вселенского Собора, да вообще, в принципе, от Вселенского Собора. То есть, это человек, с одной стороны, стоящий позади вот этих двух величин, которые я обозначил, а с другой стороны, это действительно ну необходимая величина, это мыслители, богослов такой силы и такой вот мощи богословской, но которых не так много на самом деле.

Константин Мацан 

— Ну вот немного ещё слов о биографии. Я хотел бы, чтобы вы сказали, я, когда к программе готовился, читал про святителя Григория, и действительно то, что вы упомянули, что он не сразу вступил, ну скажем так, на церковную стезю. Или вступил сначала, вроде начал вот... был церковным чтецом, потом как-то ушел, как бы мы сказали, в светскую профессию, преподавал риторику, и, судя по всему, его старшие товарищи, брат Василий, друг семьи Григорий Богослов, его подвигали к тому, чтобы вернуться. Очень, мне кажется, современная история. Вот человек себя ищет, приближается к церкви, удаляется от церкви, не подвергая сомнения веру, но вот путь свой ищет в церкви или в светской профессии.

Алексей Гагинский 

— В этом смысле да. Я бы даже сказал так, что в этом отношении он даже понятнее, в чём-то даже ближе к нам. Во-первых, он, как его отец, хотел быть ритором, он не хотел становиться епископом, и более того. Когда потребовалось его брату Василию иметь надёжную опору, он поставил своего брата во епископы города Ниссы, ну, скорее всего, это было так, и Григорий проявил себя не очень хорошо. То есть Василию нужен был мудрый политик рядом, а Григорий. Такой церковный администратор, такой хороший. А Григорий проявил себя слишком таким мечтательным, что ли, человеком, который не хотел ввязываться в сложную церковную политику и, в общем, проявил себя не очень хорошо, на что его брат негодовал. И в этом смысле он показывает собой такой пример, что это не некое облако в штанах. Вы знаете, как иногда описывают святых, вот он родился, уже с детства был святым. Нет, здесь в случае Григория мы видим историю человека. Да, у него была очень благочестивая семья и, так сказать, хорошие стартовые условия, но это человек, который искал себя, человек, который сомневался, который выбирал свой путь. И в конечном итоге, как отмечают исследователи, на него повлияла старшая сестра Макрина не в меньшей степени, чем его брат, и, может быть, даже в большей степени. И вот эта сестра, которая также вела такой очень подвижнический образ жизни, каким-то образом смогла образумить Григория, и он вот встал на этот путь. Так что в целом, мне кажется, этот образ нам понятен и близок. Святитель Григорий Нисский в этом плане вот очень понятен современному человеку. Современному человеку, который тоже ищет, который не всегда рождается в семье, которая воцерковлена, и так далее. Поэтому в этом отношении, мне кажется, он... его путь — это очень поучительная история.

Константин Мацан 

— Какие главные темы для вас явлены в наследии святого Григория Нисского, которые показывают, что богословие, в частности, его – это не какое-то отвлечённое такое теоретизирование о Боге, а что-то, что касается души человека.

Алексей Гагинский 

— Вот на этот вопрос сложно ответить простыми словами, потому что, как я уже сказал, Григорий был очень утончённым богословом. Дело в том, что он пишет свои основные произведения после того, как умирает его брат Василий. Его брат Василий вёл активную полемическую деятельность с разного рода еретиками, которые в то время были, ну, например, с Евномием. И Григорию, так сказать, по наследству достается эта полемика. Поэтому Григорий включается в богословские триадологические споры IV века, в тот момент, когда они уже вовсю бушевали. И поэтому он вот в этом смысле немножко даже сложноват для первичного восприятия. Но мне он интересен еще и тем, что он очень философичен. Вот если его брат Василий Великий сознательно ограничивал влияние философии на богословие, то младший брат Григорий наоборот. Он давал волю разного рода философским ассоциациям, он хорошо знал современную ему философию. Причем я здесь должен отметить, что в отличие от Василия, Григорий не получил такого профессионального образования. Дело в том, что Василий был старшим братом, и поэтому ему досталась возможность получить очень хорошее образование. В IV веке, в середине IV века он едет в Афины, а Афины того времени, ну, это как современный самый престижный университет мира. И вот Василий Великий едет туда и проводит там шесть лет. То есть он получает по тем временам самое лучшее образование, какое только можно было получить. Он изучал не только там философию, не только все науки, которые тогда изучались, но также и медицину и так далее. Поэтому Василий был человеком, ну, очень эрудированным. К слову, замечу, Григорий Богослов там же в Афинах провёл уже десять лет. То есть наши великие святители и учители это не просто святые, которые молились и читали только Библию. Нет. Они, конечно, были и молитвенниками, и монахами, и подвижниками, но вместе с тем это были выдающиеся интеллектуалы. Это были именно эрудиты. Люди, которые прекрасно знали культуру своего времени и могли с этой точки зрения отвечать еретикам. Потому что, когда, например, Евномий пишет трактат против православия, он использует философско-богословские аргументы, и ему нельзя ответить только богословски. Василий Великий с Евномием, например, спорили о том, условно говоря, кто лучше знает Аристотеля, кто лучше его, более корректно интерпретирует, тот, соответственно, меньше ошибается. Так вот, Григорий Нисский, он такого образования получить уже не мог. Но, как он сам отмечает, он восполнял всё это самообразованием. И, может быть, поэтому, может быть, по какой-то другой причине, но влияние философии в его текстах чувствуется гораздо больше. И он сам этого не скрывает. И у него постоянно присутствуют какие-то аллюзии на сложнейшие философские идеи того времени. Поэтому, отвечая на ваш вопрос, вот я бы сказал, что прежде всего здесь интересно вот его подход к философии, то, как он соединяет, с одной стороны, очень сложное, утонченное православное богословие, а с другой стороны, самые современные тенденции того времени, и как он умело синтезирует эти два направления, потому что, на самом деле, это очень сложный момент. Вот попробуете сейчас соединить ну, я не знаю, философию Хайдеггера и православия. Это будет сделать очень сложно. Некоторые богословы пытаются такое сделать, ну, вот для примера можно упомянуть Христоса Яннараса, греческого богослова и философа, который недавно почил. Но вместе с тем это всегда вызывает огромные сложности, очень сложно соединить крайние позиции без того, чтобы не повредить той или иной точки зрения. Вот у Григория это получается. Он очень хорошо использует язык философии для того, чтобы выразить истину православной веры.

Константин Мацан 

— Алексей Гагинский, старший научный сотрудник Института философии Российской Академии наук, доцент Московской Духовной Академии, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Правильно ли я помню, что Святитель Григорий Нисский – участник Второго Вселенского Собора?

Алексей Гагинский 

— Да, правильно.

Константин Мацан 

— В чём его вклад?

Алексей Гагинский 

— Ну, предполагается, что именно там святитель Григорий произнёс речь о Божестве Святого Духа, и вообще, благодаря ему вот эта тематика была ну, я бы сказал, более глубоко разработана, более глубоко обоснована, потому что если Первый Вселенский Собор главным образом занимался Божеством Сына, Второй ипостасью Святой Троицы, то Второй Вселенский Собор уже касался вопроса не только о Божестве Сына, но и о Божестве Святого Духа, и именно тогда было окончательно установлено учение о Святой Троице. Поэтому вклад свидетеля Григория Нисского в этом плане, конечно, очень велик, потому что он полемизировал с македонианами, с савеллианами, то есть с такими юридическими учениями, которые ставили под вопрос учение о Святой Троице.

Константин Мацан 

— А вот почему учение о Святом Духе как об ипостаси Святой Троицы так важно? Почему ломались копья? Опять же, мой вопрос, почему это не просто отвлечённый спор о терминах, а это разговор о спасении человека?

Алексей Гагинский 

— Вот здесь очень интересный момент, потому что, с одной стороны, такого ясно постулированного догматически учения в Священном Писании мы не находим. То есть, есть совершенно чёткие предпосылки для этого, но таких терминов, как Троица, ипостась, сущность, мы в Священном Писании не находим. Поэтому в то время нужно было эти предпосылки эксплицировать, то есть более ясно выразить и зафиксировать чётко, логически и догматически. Вот этим занимались богословы того времени. И учение о Святом Духе в этом смысле выразить было сложно, потому что предпосылок для этого не так много. То есть совершенно ясно, что Священное Писание учит об этом. Оно совершенно прозрачно говорит о том, что вот Святой Дух это нечто самостоятельное и особенное, но как это богословски объяснить, как это выразить? Вот это было на самом деле очень сложно сделать. А не сделать этого было просто нельзя, потому что если мы не формулируем учение о Святом Духе, ну, то мы просто не понимаем ни слов Христа, сказанных на Тайной Вечере о том, что «пошлю вам Духа Святого», мы не понимаем того, как промысел Божий связан с человеком. Потому что учение о Святом Духе – это на самом деле попытка понять, осмыслить и объяснить то, как мы общаемся с Богом, то, как Бог открывается нам. Поэтому, например, богословы говорят о том, что мир творит Бог Отец через Сына в Духе Святом. И вот эта Троица, Она является абсолютно Нераздельной, и поэтому, если мы изымаем хотя бы что-то из этого, мы что-то очень существенное теряем. Мы начинаем просто теряться, и вся система догматического богословия начинает просто рушиться. Поэтому эти вещи были принципиально важны. То есть они важны в двух отношениях как минимум. С точки зрения догматического богословия и корректного, правильного учения о Боге, с одной стороны. А с другой стороны, лично для каждого человека, для понимания того, как вообще я должен взаимодействовать с Богом. Бог есть Дух или что Это такое? Ну вот и так далее. Здесь целый ряд вопросов возникает.

Константин Мацан 

— Если я правильно помню, ещё одна тема в наследии Григория Нисского – это полемика с ересью Аполлинария. А вот напомните, что это за ересь, и опять же, почему было так важно с этой ересью разобраться, чего бы мы как бы лишились, если бы не было ответа на эту ересь, и в чём ущемление православия было?

Алексей Гагинский 

— Вот, Константин, спасибо вам большое за этот вопрос. Мне кажется, вы очень удачно это формулируете, потому что именно полемика с Аполлинарием выводит нас в центр богословской мысли с одной стороны, а с другой стороны, именно в центр какого-то экзистенциального переживания и нашей вообще связи с Богом. Почему? Я сейчас попробую это кратко объяснить. Вообще говоря, саму эту полемику начал не святитель Григорий Нисский, а святитель Григорий Богослов. И суть этой полемики состояла в том, что такой вот человек, христианин в широком смысле этого слова, очень неортодоксальный, как мы теперь понимаем, по имени Аполлинарий, считал, точнее говоря, он пытался объяснить, как во Христе могут соединяться Божественная Природа и Человеческая. И он полагал, что гармонично сочетаться они не могут, поэтому он считал так. что во Христе не было человеческого ума. Он полагал, что человеческий ум во Христе был замещён божественным умом, и таким образом он видел вот то, что потом стали называть ипостасным соединением. Но уже Григорий Богослов указывал на то, что это совершенно неверное понимание фигуры Христа, совершенно неверная христология. И вот святитель Григорий Нисский продолжает эту полемику и подтверждает, и обосновывает аргументацию Григория Богослова. То есть, почему это важно и богословски, и, как я сказал, лично для каждого человека? Потому что Христос во всем подобен нам. Каким образом совершается таинство спасения? Таким образом, что Христос становится таким же человеком, но с одним нюансом, кроме греха. Обычные люди грешат. А Христос был обычный Человек, но он был без греха. И таким образом он был во всем подобен нам. То есть Он переживал то, что мы можем переживать. И Он на себе все это прочувствовал, и таким образом Он стал таким же человеком, как и мы. Но если мы лишаем Христа вот этой человеческой части, которую мы называем умом, то каким образом тогда Христос был подобен нам? Или мы каким образом можем быть подобны Ему? Если у Него вместо человеческого ума был ум божественный, то есть ум абсолютный, который всё знает, который всеведущий, то что у нас общего со Христом тогда сохраняется? Ну, по всей видимости, не так уж и много, ну, может быть, только какая-то телесная оболочка, и не более того. Так что в этом смысле полемика с Аполлинарием, она была, ну, чрезвычайно важна, потому что от неё зависело вообще Таинство спасения, то, как мы понимаем природу спасения. И, как говорит Григорий Богослов, то, что Христом не воспринято, то и не уврачёвано. То есть, если Христос не воспринял человеческий ум, то Он его и не спас. И получается, что мы по воскресению должны воскреснуть, так сказать, без ума. Ну и во что мы превратимся?

Спикер 1: 

— Ну и зачем?

Алексей Гагинский 

— Да, и зачем? Ну, если говорить современным таким полуфилософским языком, то воскресают уже не люди, а зомби. То есть, это вроде бы точно такие же существа, как и мы, только у них нет ума, нет сознания.

Константин Мацан 

— Кстати, мы же к этой теме постоянно обращаемся, может быть, даже иногда сами того не замечая, когда произносим «Символ веры», где не случайно говорится, что Христос не только воплотился, но и вочеловечился. Потому что воплотиться можно плоть воспринять, а ум и духовную природу человека не воспринять, тогда человек не спасён целиком. Поэтому есть добавление «вочеловечился», стал полностью человеком. Иначе не нужно было бы двух слов, иначе это был бы плеоназмом.

Алексей Гагинский 

— Это нужно было подчеркнуть, да. Ну, здесь мы можем просто развести вот такие понятия, как плоть и человек. Понятно, что человек – это более общее понятие, плоть – более частное, более узкое, потому что человек – это существо, которое состоит из души и тела, как говорили греки. Поэтому в этом смысле человек – более широкое понятие. И вместе с тем нужно было подчеркнуть и тот и другой момент, потому что были такие направления, еретические, которые отрицали именно воплощенность Христа именно его телесность, его плоть отвергали, они говорили, что он лишь казался человеком. Это, с одной стороны.

Константин Мацан

 — Ересь докетизма.

Алексей Гагинский 

— Да. Ну, одна из самых первых ересей, с которыми мы сталкиваемся. С другой стороны, нужно было показать нечто большее, что не только обрёл человеческое тело, но и вообще полностью был Человеком таким же, как и мы. Вот с той поправкой, о которой я сказал, что кроме греха. Поэтому в этом смысле наследие великих святителей, оно, ну, чрезвычайно важно, потому что через это выстраивается вообще вся система христианского богословия, а, следовательно, и всё христианское мировоззрение. Поэтому, когда мы говорим о том, что мы христиане и называем себя христианами и таких вещей не знаем, ну, хорошо было бы стремиться, конечно, к какому-то вот сущностному пониманию христианства, потому что хотя бы «Символ веры», но мы должны понимать всё-таки.

Константин Мацан 

— Если мы полюбопытствуем и зададимся целью в своей голове как-то разложить чуть-чуть по полочкам, что мы понимаем под образом Божьим в человеке, то мы так или иначе придём тоже к Григорию Нисскому. Большая тема для него. Вот в какой связи она его волновала, и что он об этом нам сказал?

Алексей Гагинский 

— У святителя вообще имеется целый трактат, где он говорит о человеке, об образе Божьем в человеке. Но здесь я затрону лишь несколько моментов, потому что для Григория вообще это такой принципиальный момент. Он говорит о том, что если человек приходит в бытие для того, чтобы стать причастником божественных благ, то по необходимости устраивается таким образом, т.е. Бог творит человека таким образом, чтобы человек мог быть способным к причастию вот этих божественных благ. Поэтому вот этот момент богоподобия человека или богообразности человека святителю Григорию было очень важно подчеркнуть. Ну, здесь я должен сделать некоторое отступление, потому что некоторые богословы различали образ и подобие. Некоторые богословы использовали эти слова как синонимы. Вот что интересно, у Григория встречается и различие этих понятий, и синонимичное употребление этих понятий. Но в целом мы можем сказать... В чём различие, в чём синонимичность? Смотрите, если мы подходим с точки зрения различия, то его можно зафиксировать следующим образом, что человек обладает уже божественным образом, а подобием он должен стать. То есть образ — это некая статичная богообразность, которой мы обладаем неотъемлемым образом. Но подобие в таком случае рассматривается как некий динамический аспект в человеке. То есть человек стремится уподобиться Богу, и это уже его жизненная задача. И насколько он в ней преуспеет, настолько, в общем, зависит последующая жизнь. Или же мы усматриваем в этих понятиях некий род такого гендиадиса, как греки говорили, ну то есть это не то чтобы плеоназм, но такой вот способ речи, когда одно и то же понятие выражается двумя лексическими единицами. И в таком случае образ и подобие можно понять как что-то единое. И тогда мы будем говорить о том, что образ и подобие в человеке – это его разумность и его свобода. Вот святые отцы, особенно греческие отцы, они очень чётко подчёркивали, что разумность и свобода человека – это вот первые такие вещи, которые сближают нас с Богом. Дальше, конечно, идут различные уточнения, но вот эти вещи, они очень важны. И между прочим, вот с этим моментом динамического понимания подобия связан очень важный момент в богословии святителя Григория Нисского. Дело в том, что у него есть учение о бесконечном приближении к божественному. Вот, может быть, даже святитель Григорий Нисский – это один из тех выдающихся святых отцов, которых можно назвать ну, я не знаю, певцом бесконечности или богословом бесконечности, потому что именно у святителя Григория Нисского тема бесконечности вводится в богословие таким вот последовательным образом и закрепляется. Вы знаете, на самом деле здесь вот такое, я бы сказал, можно увидеть единство философии и богословия. Повторюсь, не всегда удаётся такое единство сочетать, потому что очень часто, ну, либо философия выпирает, либо богословие поглощает собой философию. А здесь вот мы видим такой тонкий баланс философской и богословской мысли.

Константин Мацан 

— А как он понимал бесконечно? Зачем вообще ему понадобилась эта категория? Почему вот без неё нельзя было обойтись?

Алексей Гагинский 

— Ну, я бы сказал, что для Григория Низкого это вообще такая одна из основополагающих богословских идей. И вообще, что интересно, только в 20 веке богословы стали обращать внимание на этот нюанс в наследии святителя Григория. Дело в том, что это выражается вот таким довольно сложным понятием, которое восходит к посланию апостола Павла к филиппийцам. Там он говорит следующее. Я сейчас приведу небольшую цитату, а потом постараюсь её пояснить. Апостол Павел пишет: «Говорю о Христе не потому, что я уже достиг или усовершенствовался, но стремлюсь. Не достигну ли я, как достиг меня Христос?» Интересная фраза, да? «Достиг меня Христос». «Братья, я не почитаю себя достигшим, а только, забывая заднее, (то есть то, что было), забывая прошлое, простираюсь вперёд». Здесь используется вот этот термин «эпектесис», о котором я сейчас буду говорить. стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия во Иисусе Христе. И святитель Григорий, вот он интересен тем, что он берёт буквально одно слово из Священного Писания и на основании одного слова строит целую богословскую концепцию. Так можно рассматривать тематику апокатастасиса. Это просто одно слово, из которого вырастают десятки богословских книг и учебников.

Константин Мацан

— Об этом страшном слове мы поговорим обязательно.

Алексей Гагинский 

— Хорошо. То же самое можно отнести к слову «эпектесис». Вообще, буквально, это значит просто простирание вперёд, некое растяжение души вперёд, то есть душа, которая обращается к Богу и всегда стремится вот в этой динамике быть ближе к Богу. Но, говорит святитель Григорий, Бог-то ведь бесконечность. Это не просто какой-то ряд натуральных чисел, который всегда конечен. Бог есть, выражаясь языком Аристотеля, актуальная бесконечность. То есть вот представьте себе бесконечность, которая не становится, а уже стала. То есть вот эта вот действительная, вот эта вот безграничная бесконечность, которую невозможно даже помыслить. И вот святитель Григорий говорит, что если Бог действительно такой актуально бесконечный, то мы же можем бесконечно расти в благодати, в благе, в этом приближении к Божественному. И здесь возникают очень интересные мысли.

Константин Мацан 

— Давайте мы маленькую интригу сейчас подвесим, после маленькой паузы мы к этому разговору вернемся. У нас будет полезная информация на Радио ВЕРА. В гостях у нас сегодня Алексей Гагинский, старший научный сотрудник Института философии Российской Академии Наук, доцент Московской Духовной Академии. Не переключайтесь.

Константин Мацан 

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Алексей Гагинский, старший научный сотрудник Института философии Российской академии наук, доцент Московской духовной академии. Мы сегодня, напомню, говорим про святителя Григория Нисского, одного из великих отцов Каппадокийцев. И вот на волнующем моменте мы прервали разговор и ушли на небольшой перерыв. Мы заговорили о том, что тема бесконечности и Бога, понятого как такая бесконечность, очень важна для Григория, а стало быть, неслучайно он и к нам с ней обращается, и для нас она важна в каком-то личном нашем духовном бытовании. В чем?

Алексей Гагинский 

— Давайте начнём вот с таких немножко отвлечённых вещей. Очень часто мы, грешные люди, думаем о рае. Ну вот представьте себе, допустим, мы попадаем в рай. И что мы там будем делать? Ну вот когда я спрашиваю у студентов там или у разных других людей, обычно возникает некоторая проблема, потому что вот попытайтесь себе помыслить рай. Ну что мы мыслим? Ну некие облака, некий белый свет, ну ангелы поют. А что делать? Ну, не очень ясно, да? Я это называю так условно проблемой рая. Проблема эта заключается в том, что мы в своем грешном и конечном состоянии не можем помыслить вот такое блаженное вечное состояние, т.е. мы недостойны, мы не способны к вечности вот в этом нашем грешном и конечном состоянии. Так вот, отсюда возникает проблема рая. Потому что, когда разные неверующие люди говорят, что я и не хочу в рай, чего там делать, там будет скучно, в аду будет гораздо веселее, имеется в виду вот эта проблема, что мы не можем помыслить рай. И в Священном Писании говорится также, что то, что там будет, на сердце человека не приходило. То есть мы, по сути говоря, имеем некую надежду, некое упование, а представить себе этого не можем. Ну, это было бы очень сложно представить, во всяком случае. Так вот, почему я об этом заговорил? Потому что мы, размышляя о рае, мыслим его неким статичным образом. И из-за этой статики нашей мысли кажется, что некуда деваться, что там становится скучно, потому что нечем заняться, потому что все дела уже сделаны, нам не о чем больше заботиться. Ну, грубо говоря, все блага уже достигнуты, к чему нам стремиться, и что нам тогда делать? Но мы мыслим в этом отношении как очень земные существа. Так вот, святитель Григорий, он преодолевает вот эту проблему рая. Он говорит, что вот это бесконечное приближение к подлинной бесконечности, оно не содержит в себе никакой скуки, и вот этой проблемы рая просто нет. Потому что представьте себе, что Бог настолько безграничен, что вы можете бесконечно возрастать вот в этом вот в этом росте в божественное, вот представьте, что ваше счастье ваша радость будет постоянно увеличиваться, без того чтобы разорвать вас на маленькие кусочки, вы сами преобразитесь и таким образом станете способными к этой динамике, к этому росту в бесконечного Бога. И таким образом в раю, грубо говоря, скучно не будет. Но Григорий осмысляет это не только в эсхатологической перспективе, перспективе жизни будущего века, он осмысляет это в перспективе настоящего, вот опираясь на слова апостола Павла, которого я сейчас процитировал с третьей главы «Послание к филиппийцам», то есть апостол говорит, что я вот постоянно стремлюсь к Богу, не говорю, что я уже достиг Христа, но я постоянно к Нему стремлюсь, забываю то, что было, и устремлен вот напряжённо устремлён вперёд ко Христу, и постоянно к нему приближаюсь. И вот Григорий, как и его брат Василий, кстати говоря, очень любит вот эту цитату, он её довольно часто воспроизводит в своих текстах, тем самым указывая, что это внутреннее желание, внутренняя подвижность человека, человека, который устремлён к Богу, который сосредоточен на том, что он делает, и чувствует, что есть внутренний рост, да и не только внутренний, вообще, в принципе, есть некая динамика приближения к Богу, которую он ощущает. Она для него является некоторой опытной данностью. Она свидетельствует ему о богатой внутренней жизни, о духовной жизни, которая не просто, повторюсь, как-то статична и неинтересна, непонятно, куда расти, а наоборот. То есть Григорий таким образом решает очень важную проблему. То есть, с одной стороны, он объясняет некоторые сложные богословские вещи, связанные с вечностью, а с другой стороны, он объясняет динамику духовной жизни человека уже здесь, сейчас. Потому что понятно, что если есть вот это движение духа, то нам есть к чему стремиться, есть куда расти, нам интересно, это интригует, можно становиться лучше, чем ты сейчас есть. Понимаете, вот человек — это то, что нужно преодолеть. Человек — это тот... Христианин, я лучше так скажу. Христианин — это тот, кто всё время преодолевает свою собственную обыденность, свою собственную банальность и посредственность.

Константин Мацан 

— Вы сейчас немного Ницше цитируете.

Алексей Гагинский 

— Это некоторая аллюзия, да, в первой части того, что я говорил, и хорошо, что вы считываете это. Но на самом деле Ницше же возникает именно в христианской культуре, и учение о сверхчеловеке, которое провозглашает Ницше, оно на самом деле является лишь искажением христианской мысли.

Константин Мацан 

— Я именно поэтому и обратил на это внимание, и мне это очень нравится, то, что вы такой мостик перекидываете, что вот... Быть может, кто-то про Ницше слышал, а про Григория Нисского нет. Но при должной оптике, если по-настоящему посмотреть, куда уходят корнями западные философии, в том числе XIX века, в лице Ницше, мы придём, вот как вы показываете, к неким очень базовым фундаментальным смыслам и ходам мысли, которые неотделимы от христианского богословия, на самом деле.

Алексей Гагинский 

— По сути говоря, да, и в этом смысле христианское богословие становится нам понятным. Речь ведь не только идёт о том, что какие-то абстрактные идеи — это то, чем занимаются богословы. Нет. Вот этот период, IV век, богословы IV века, золотого века христианской письменности, он интересен тем, что здесь теория не отделяется от практики. И в этом смысле наследие этих богословов, оно хорошо тем, что оно показывает, как абстрактные богословские идеи соединяются с конкретными какими-то человеческими практиками. Но что ещё интереснее, Григорий же ведь не только говорит об этой вот динамике, он уподобляет эту динамику лестнице красоты. Он говорит, что вот мы стремимся к Богу, к благу, но благо ведь для греков это ещё и красота одновременно, и Григорий говорит, что мы постепенно по иерархии красоты восходим мыслью от каких-то телесных красивых вещей, дальше-дальше восходим по иерархии красоты, как сказать, по иерархии степеней красоты, восходим к идее абсолютной красоты, то есть к Богу, Богу, Который есть нечто прекрасное. И что интересно, такого рода мысли он развивает вот в том самом раннем трактате о девстве, который я в самом начале упомянул. Так что Григорий с этой точки зрения не только певец бесконечности, но и певец того, что эта бесконечность прекрасна. И это очень важно иметь в виду.

Константин Мацан 

— Вот мы сегодня поговорили с вами про тему Святого Духа у Григория. В XX веке отец Павел Флоренский писал о том, что Святой Дух — это и есть абсолютная красота. Вернее, наоборот, абсолютная красота и есть Святой Дух. Вот она, конечная категория, к которой мы взошли — Святой Дух.

Алексей Гагинский 

— Вы знаете, у отца Павла Флоренского это связано с переосмыслением платонизма, но и святитель Григорий как раз в этом смысле, он достаточно глубоко погружён вот в такое философское движение, как платонизм. Но что здесь интересно, у Флоренского это связано вообще, говоря, с целой такой большой культурной работой, ведь он же вот эту мысль развивает и следующим образом. Он говорит так, что «если есть «Троица» Рублёва, следовательно, есть Бог». И, с одной стороны, это кажется совершенно нелогичным. Да, ну что значит, если, точнее говоря, даже без если есть «Троица» Рублёва, следовательно, есть Бог. Что это значит? А это значит то, что икона преподобного Андрея, она в каком-то смысле является вообще вершиной человеческого творчества. Ну вот если вы углублялись в разного рода искусствоведческие вещи, то вы можете заметить, что на самом деле, «Троица» Рублёва – это не только величайшая икона, это вообще выдающееся художественное произведение. И в этом смысле именно в иконописи «Троицы» человеческий дух вообще являет то, что он может явить в какой-то максимальной степени, да, это какая-то высшая точка культуры. И в этом смысле вот происходит очень важная, большая работа, которая связана и с Флоренским, и с Григорием Нисским. Это то, что можно назвать термином богослова II века, мученика Иринея Лионского, который называл это таким греческим термином анакефалайосис. Это значит буквально «переоглавление». То есть когда, представьте, у нас вот наша современная культура, она как бы лишена центра. А этот термин предполагает, что мы задаём нашей культуре определённый центр, и этот центр, центр во всех смыслах, в логическом, в практическом, во всех отношениях, и этим центром является Христос. То есть если мы таким образом переоглавляем, переустраиваем всю систему культуры, то она определённым образом преображается, она начинает работать по совершенно другим принципам, и она сама меняется, существенным образом меняется, и тогда мы уже обретаем настоящую подлинную христианскую культуру. Христианскую культуру, которая создаёт величайшие художественные вообще любого рода шедевры. Посмотрите там, не знаю, на эпоху Возрождения и так далее. Это же ведь всё то, что рождает именно христианский гений. И это очень важно, чтобы христианство не мыслило себя каким-то культурным придатком, не мыслило себя как чем-то, что отворачивается от мира и культуры и не видит этого. Нет. Христианство всегда было источником культурного, духовного роста, и это очень важно. И речь идёт ведь здесь не только о каких-то абстрактных вещах и об идеализме, как это было у отца Павла Флоренского, но речь идёт и о совершенно конкретных вещах, о материальном понимании вообще, как мы понимаем природу. Ведь это очень важно, если мы, так сказать, переоглавили нашу культуру, то весь строй культуры начинает меняться и преображаться, и в таком случае уже, ну, понимаете, это меняет фактически всё, это снимает целый комплекс современных проблем.

Константин Мацан 

— Здорово, что мы в такие, казалось бы, далёкие области от Григория Нисского зашли. С другой стороны, он к этому побуждает. И это очень здорово. Но вот вы уже это слово произнесли, о котором невозможно не поговорить в связи со свидетелем Григорием, апокатастасис — всеобщее восстановление, во-первых, что это такое, и почему тех, кто придерживается вот этого взгляда и принимает это учение, иногда как-то критикуют, и как-то обвиняют, ну не скажу в неправославности, но как-то вот ставят под вопрос, а так ли уж это верно.

Алексей Гагинский 

— Да, на самом деле это такая важная богословская проблема, причём её важность, особенно актуальность стала в XX-XXI веках. До этого эта проблема так остро не стояла. Я тогда начну издалека, начну из древности. В Священном Писании, если мы откроем, то мы увидим, что Христос говорит о вечности геены огненной. По-гречески это передаётся именно термином «век айон», и отсюда есть предположение, что ад является вечным. То есть, если человек грешит в этой жизни и не кается, то в конечном итоге мы можем говорить о вечном аде. Однако в послании апостола Павла встречается термин «всеобщее восстановление» и проводится такая мысль, что в принципе мы можем допустить идею всеобщего восстановления, что даже те, кто попадают в ад, в конечном итоге будут спасены и оправданы Богом. И вот возникает такая сложная дилемма, которую богослову по-разному пытались решать. С одной стороны, такой вот богослов, с одной стороны, выдающийся, с другой стороны, преданный анафеме как Ориген, он предлагал свое решение, он полагал, что в конечном итоге все будут спасены. Святитель Григорий Нисский пытался осмыслять вот эту проблему, и он тоже со своей точки зрения создает такую мощную антологическую концепцию, которую можно, если коротко, то пояснить таким образом. Вот мы представляем себе все бытие, все сущее, которое искажено грехом и злом. И Григорий говорит: если в будущем Бог преодолевает зло, побеждает зло, то зла, значит, не будет. А если не будет зла и греха, то, стало быть, не остается места и для ада. И таким образом, он говорит, что можно осмыслить вот эту тему всеобщего восстановления, о которой говорит апостол Павел. То есть это такая тема, которая становится дискуссионной.

Константин Мацан 

— А в чём проблема? Разве это не привлекательная идея, что Бог всех спасёт в итоге, даже грешников в аду?

Алексей Гагинский 

— Именно что привлекательное, да. В XX-XXI веках эта тема становится именно привлекательной, потому что возникает вопрос. По всей видимости, философия гуманизма к этому приводит, возникает вопрос о том, ну как мы можем допустить вечные муки, вечное зло, но ведь разве это справедливо? Каким образом Бог, Который есть Любовь, может допустить некий вечный ад? Возникает такая сложность на таком глубинном, нравственном, философско-богословском уровне. Но если, повторюсь, мы обращаемся к Евангелиям, то мы видим, что Христос говорит именно об этом. И в таком случае возникает вопрос, как нам вот эти вещи согласовать. С одной стороны, вечный ад, о котором говорит Христос, а с другой стороны, вот эту наше ощущение того, что Божественная Любовь не может допустить существования вечного страдания, вечного зла и ада. И отсюда возникает богословская проблема, которую нужно каким-то образом решать. И вот некоторые богословы предложили, что да, мы должны допустить всеобщее восстановление, и святитель Григорий Нисский вот приводит свой аргумент в пользу этой точки зрения. Я повторюсь, это великий святитель, да, это тот, кто на Шестом Вселенском Соборе назван отец отцов. Но как раз на Пятом и Шестом Вселенском Соборе обсуждалась тематика всеобщего спасения, и Вселенский Собор пришел к выводу, что все-таки нет, мы не должны придерживаться такой точки зрения, и в этом смысле он поправляет учение святителя Григория. И поэтому до сих пор в богословских кругах можно встретить разные точки зрения. Я сразу должен подчеркнуть, что традиционное православное догматическое учение говорит о том, что всё-таки мы должны ориентироваться на Евангелие и признавать вечность адских мучений. Во всяком случае, мы допускаем это как педагогический элемент и доверяем Христу. Он знал, о чём говорил, Ему виднее. С другой стороны, в богословии мы видим разные способы смягчить эту точку зрения, которую некоторые считают, как я уже сказал, несовместимой с учением о Божественной Любви. Поэтому мы видим рецепцию идеи свидетеля Григория Нисского и некоторых других богословов, которые отстаивали эту точку зрения. Поэтому этот вопрос, он не какой-то праздный, абстрактный и совершенно ненужный, нет. Это опять тематика, которая связана и с нашим пониманием темы промысла Божия, и с нашим пониманием учения о загробной жизни, и с нашим пониманием того, что такое Бог и что такое богосл овие.

Константин Мацан 

— Алексей Гагинский, старший научный сотрудник Института философии Российской академии наук, доцент Московской духовной академии, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Вот как раз я к тому последнему, что вы произнесли, что к тому, что такое богословие, хотел обратиться. Кратко вот реагирую на ваши слова. То, что вы говорите, это важно, потому что ведь может показаться, что богословие – это вот учебник догматического богословия, это вот некие параграфы, такие отлитые в бронзе, вот так, правильно, и это действительно так, есть догматика, которая неоспорима, и никто не стоит под сомнением. Но то, что вы нам сейчас показываете, что есть разные точки зрения, есть вопросы, которые сама церковь продолжает осмыслять, веками осмысляет, показывает, что это живое. Это такое бьющееся сердце, и в каком-то очень особенном смысле Бог всё равно больше любых наших учебников.

Алексей Гагинский 

— Ну вот здесь мы опять возвращаемся в IV век, потому что святитель Григорий Нисский говорит о том, что ни одно слово, ни одно понятие не может даже приблизиться к Божественной бесконечности. То есть если Бог бесконечен, а мы именно так полагаем, то каким понятием мы можем Его объять? Ни одно слово и ни одно понятие просто не обладает таким объёмом, и поэтому всё, что мы о Нём говорим, не выражает его сущность вообще. Самое лучшее, чего мы можем достичь, говорит святитель Григорий, это как-то попытаться понять Его действия в мире. И вот мы познаем Бога по его действиям, и для святителя Григория это очень важный такой, я бы сказал, даже методологический момент. И в этом смысле, конечно, мы можем говорить о том, что наследие святителя Григория сегодня актуально как никогда. Хотя здесь я должен с сожалением констатировать, что у нас до сих пор нет нормального издания на русском языке текстов святителя Григория.

Константин Мацан 

— Ну какие есть тексты? Старые переводы какие-то?

Алексей Гагинский 

— Да, он был неплохо переведён в XIX веке, в середине XIX века он издавался. Прошло почти что 200 лет. Я специально перед передачей посмотрел в книжных магазинах, нет практически текстов, там какие-то отдельные трактаты можно приобрести, но, чтобы русскоязычный читатель мог насладиться чтением в хорошем переводе наследие святителя Григория Нисского, к сожалению, этого нет, и это наше очень большое упущение. Мы как будто не ценим нашу традицию. Но я бы хотел откликнуться на еще один момент, который вы сказали, это то, что богословие часто воспринимается как что-то цементированная, как некий сухофрукт или, я не знаю, как некий музейный экспонат, с которого нельзя сдувать пыль, потому что там всё опасно и так далее. Мне кажется, это очень плохо, когда богословие воспринимается таким образом. То есть, с одной стороны, да, у нас есть совершенно чётко выраженное догматическое богословие, которое нужно знать, а с другой стороны, когда вы изучаете догматическое богословие, вы видите, как оно развивалось, какие вопросы обсуждались в то время, и почему тот или иной догмат был сформулирован, и как, с каким трудом он формулировался. И когда вы подходите к богословию не как ну, не знаю, не как к чему-то запрещенному, что ли, да, к чему-то токсичному, так сказать, а к тому, что на самом деле живёт и дышит, и помогает вам лучше понять Бога, только тогда вы сможете Его по-настоящему оценить и полюбить. Потому что богословие, с одной стороны, должно сохраняться в рамках своей строгости, а с другой стороны, оно не должно быть чуждым человеку, оно не должно быть чем-то таким железобетонным, обо что просто сломаешь зубы. Нет, оно должно быть понятным человеку и отвечать на вопрошения его сердца, потому что богослов, он же ведь не витает в облаках, это же не облако в штанах. Богослов — это человек, который ищет, который стремится к Богу. И вот это вот стремление к Богу, опять-таки, эта мысль очень хорошо выражена святителем Григорием, это то, что в нём живёт, вот человек стремится к вечности, к бесконечности, ему хочется преодолеть свою конечность и смертность, и уже в силу этого он хочет лучше понять Бога. А как он может понимать Бога, если он Его просто боится? Дело в том, что вот я как-то обсуждал этот момент с одним коллегой. У нас возглас перед Причастием в литургии утвердился: «Со страхом и верою приступите», но, как оказывается, раньше формула была чуть полнее: «Со страхом, верою и любовию приступите». И мне кажется, вот это очень важный нюанс. Да, есть совершенно такая священная вещь, священное понятие, как страх Божий. С этого всё начинается, это несомненно. Но вместе с тем, любовь преодолевает страх. Как говорит апостол: «боящийся несовершенен в любви». Поэтому если в нас доминирует страх, а не любовь к Богу, ну мы плохие богословы. Поэтому эта любовь, которая в нас, она всё-таки должна делать нас ближе к Богу. А если это то, чем мы живём, если это наша любовь, то каким образом она может быть какой-то чуждой, абстрактной, железобетонной? Нет, наоборот. В этом смысле богословие является чем-то вот абсолютно живым, действенным, практичным. Это то, что может пригодиться просто в практической, в обыденной жизни.

Константин Мацан 

— Вот ещё один вопрос, именно связанный с практичностью. По поводу наследия Григория Нисского, на него повлиял античный стоицизм, в том числе, он был знаток философии, в том числе античного стоицизма, а стоицизм антично одна из крупнейших, важнейших античных традиций, и поэтому понятно, почему было влияние. И сегодня, кстати, вот по моим наблюдениям, философия стоицизма, такая, может быть, в очень популярном изводе, но она востребована. Вот воспринимать тяжелые времена стоически, быть стойким. Хотя слово «стойкий» русское не однокоренное со словом «стоя» греческое, насколько я могу судить, но похоже звучит. Но вот у нас есть в языке воспринимать стоические что-то. То есть так вот, бесстрастно. И слово «бесстрастие» по-гречески — апатия. Но апатия не в нашем смысле грусти, печали, ничего не хочу делать. В каком-то другом. Но и у христианского святого Григория Нисского есть слово «апатия», как-то по-своему переосмысленное. Вот в чем разница, если она есть, между таким христианским бесстрастием и бесстрастием стоиков античных?

Алексей Гагинский 

— Но здесь вообще это целая тема для разговора. Но мне кажется, вот в этом смысле наследие святителя Григория нам будет очень понятно и близко, потому что всякий раз, сталкиваясь с православием, мы для себя открываем такую вещь, как аскеза. А что такое аскеза? Вот в правильном смысле слова, что это такое? Ну, это есть одни печеньки или, я не знаю, там, сухоедением заниматься...

Константин Мацан 

— Печеньки могут быть и непостные.

Алексей Гагинский 

— Ну, хорошо, неверный пример. Давайте возьмём что-нибудь очень постное. И что, заниматься сухоедением и пить только воду, не улыбаться, не смеяться, не радоваться и так далее, всё время ходить унылым? Но ведь не эта же аскеза. И я перейду к теме апатии, о которой вы сказали. Так вот, здесь нужно просто понимать смысл христианской аскезы. Вот я начал с трактата о девстве, которое написал святитель Григорий, и в этом смысле он как раз очень хорошо подходит, потому что он говорит, что все вот эти аскетические практики, они подчинены какой-то цели. Вот если у стоиков смирение перед судьбой было необходимым, потому что ты никак не можешь повлиять на эту слепую колесницу, которая ведёт тебя туда, куда, может быть, ты и не хочешь.

Константин Мацан 

— Стоики-фаталисты такие.

Алексей Гагинский 

— Это такой типичный эстетический фатализм, да. То для христианства это не так. Для христианства смысл, вообще судьба человека, она каким-то образом вписывается в Божественное предведение, в Божественный промысел. И для человека Его судьба, для христианина, не является просто слепым следованием какому-то безличному закону природы. Для него апатия – это не послушное следование судьбе, а стремление к преображению. Апатия в том смысле, что ты становишься хозяином самому себе. Потому что очень часто люди являются рабами своей страсти. Кто-то не может бросить курить, у кого-то блудные помыслы, кто-то не может там ещё от чего-то отказаться, кто-то сладкоежка, а ему это очень сильно вредит и так далее и тому подобное. Так вот, смысл в том, вообще смысл всей аскезы, не в том, чтобы уморить себя голодом, и не в том, чтобы ходить всё время понурым и даже не помывшись. Вообще нет. Смысл аскезы в том, чтобы стать самому себе хозяином, чтобы побеждать свои вот эти страсти. Именно об этом пишет Григорий, когда он говорит о переоглавлении культуры. То есть начинается всё с человека. Человек в самом себе становится хозяином самому себе. После этого мы упорядочиваем нашу культуру, которая, вообще-то говоря, очень хаотична и в каком-то смысле ведёт в какой-то нигилизм, ведёт в никуда. Но если мы становимся сами себе хозяевами, если мы культуру перестраиваем таким образом, то смысл аскезы становится очень понятным. Я вот люблю студентам объяснять это на таком примере. Аскет, ну вот возьмем олимпийских чемпионов, таких древнегреческих, да, представьте, они качали мышцы, они становились, значит, спортсменами такими, которые могут побеждать других. Так вот аскет это тот, кто качает мышцы души, он становится сильным в самом себе, он побеждает свои слабости и страсти, он просто наблюдает за собой, он видит, что вот я слабый в этом отношении, но я прокачаю вот эту мышцу духовную таким образом, что я смогу себя самого победить. И на самом деле аскеза в этом отношении уже перестает казаться чем-то таким ненужным муторным и просто то что мы должны ты должен ты должен нет вообще не должен, но ты чувствуешь некую радость от того, что ты сам себя побеждая что ты становишься сильнее самого себя и таким образом преодолеваешь и это То, что в хорошем смысле называется такой вот властью над самим собой. Это вполне себе прагматичная вещь. И в этом смысле, конечно, радикально отличие того, что говорит Григорий, например, об аскезе, от того, что говорили стоики.

Константин Мацан 

— Ну что ж, спасибо огромное за наш сегодняшний разговор. Пускай, будем надеяться, что его итогом станет, во-первых, то, что больше людей станут читать святителя Григория Нисского, а там, глядишь, если запрос аудитории будет, то и переводы качественные появятся, будет работа переводчиков и исследователей, чтобы это было с ведением, с комментариями на пользу всех. Спасибо огромное за этот разговор. Алексей Гагинский, старший научный сотрудник Института философии Российской академии наук, доцент Московской духовной академии, был сегодня с нами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона был Константин Мацан. Спасибо. До свидания.

Алексей Гагинский 

— Спасибо. До свидания.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Люди, спасающие храмы». Евгений Соседов
• «Путь в Церкви». Архиепископ Пятигорский и Черкесский Феофилакт
• «Консервация и сохранение храмов». Евгений Соседов

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов