Нашим гостем был настоятель храма Трех святителей в Раменках, отец 10 детей протоиерей Александр Никольский.
Разговор шел о том, как помочь детям раскрыть их таланты и определиться с выбором профессии — и какую роль в этом играет духовное воспитание.
Ведущие: Александр Ананьев, Алла Митрофанова
Александр Ананьев:
— Добрый вечер, дорогие друзья. Прекрасная «Светлая студия» радио ВЕРА на Андреевской набережной, прекрасная ведущая Алла Сергеевна Митрофанова.
Алла Митрофанова:
— Замечательный Александр Ананьев.
Александр Ананьев:
— В эфире программа «Семейный час». Сегодня мы хотим поговорить об актуальном. Кода суета первых осенних школьных дней немножко спала, все вошли в нормальное русло, в эти дни родители начинают задумываться над тем, а что дальше, особенно когда ребенок в 10-11 классе, в 9-м. Некоторые начинают задумываться об этом уже во 2-м — в 3-м классе, но, скорее, для старших классов это актуально. А что делать дальше, куда моему ребенку идти дальше? И вот здесь возникает очень важный момент. Я как человек, скорее, неофитского не умного, но пылкого склада, сказал бы: а чё вы паритесь, расслабьтесь, Господь укажет путь, Господь укажет дорогу. Не надо решать за Бога, не надо брать на себя роль Бога, не потянете, не надо пытаться выковырять из ребенка изюм, как из булки, изюм пристрастия к химии, к медицине, к технике, к спорту, к фигурному катанию, не ваша забота. Господь обязательно направит, Господь обязательно укажет.
Алла Митрофанова:
— Провокационно как-то ты.
Александр Ананьев:
— Я абсолютно серьезно. Вот спроси меня: Саш, ты в 9-м классе знал, что ты будешь работать на радио ВЕРА? А ты хотел в 9-м классе работать на радио ВЕРА?
Алла Митрофанова:
— Однако твои родители создали для тебя все условия.
Александр Ананьев:
— Ты спроси, ты спроси, ты спроси. А я тебе отвечу.
Алла Митрофанова:
— Когда ты был в 9-м классе, радио ВЕРА еще не было, откуда же ты мог знать, хочешь ты там работать или нет?
Александр Ананьев:
— Я вообще не понимал, что так можно. Что мы можем сделать, когда ребенок в 9-м классе? Что?
Алла Митрофанова:
— Создать ему условия для развития его талантов, что и сделали блестяще твои родители.
Александр Ананьев:
— Опять же, они просто не мешали.
Алла Митрофанова:
— А это уже много, создать идеальные условия. Это тебе кажется, что они просто не мешали.
Александр Ананьев:
— Там не было семейного совета, что родители сели на кухне и подумали: так, Александр, давай-ка мы создадим тебе условия, чтобы ты работал на радио ВЕРА и ходил в храм и вообще.
Алла Митрофанова:
— Саша, ты забываешь, мы с Наталией Валентиновной, твоей мамой, общаемся между собой, и то, что тебе кажется, «они мне просто не мешали», я знаю, как оно было на самом деле, как трепетно и тонко. Они просто очень тонкие люди. Естественно, никто тебе ничего в лоб не говорил. Но как они вглядывались в тебя, как они советовались с педагогами, как она переживала твои музыкальные занятия, гениальные способности, что говорили в музыкальной школе и так далее.
Александр Ананьев:
— И что такое говорили про меня в музыкальной школе, Алла Сергеевна, я не имею отношения к музыке никакого. А ведь столько сил угрохал на это сольфеджио. И что оно мне дало? Да ничего. Друзья, сегодня мы говорим о том, как помочь детям найти свой путь, увидеть и раскрыть свои таланты, обрести свою профессию в 9-м классе, искать свой путь или следовать по стопам родителей. Вера и Бог могут ли быть одними из составляющих в выборе профессии? Или может быть от лукавого все это и надо просто довериться Богу и молиться, и все будет хорошо как-то само собой? Об этом и многом другом мы хотим поговорить сегодня с нашим дорогим собеседником, которого мы уже десять минут не можем представить, заболтавшись. Настоятель храма Трех Святителей в Раменках, отец, напомните, сколько?
Алла Митрофанова:
— Десятерых детей.
Александр Ананьев:
— Десятерых детей, протоиерей Александр Никольский. Добрый вечер, отец Александр.
Протоиерей Александр Никольский:
— Добрый вечер.
Александр Ананьев:
— Вы можете выбрать профессию всем десятерым своим детям?
Протоиерей Александр Никольский:
— Уже в шестой раз этим занимаюсь.
Александр Ананьев:
— Здрасьте. Сами?
Протоиерей Александр Никольский:
— Как-то я в этом тоже участвую.
Александр Ананьев:
— Расскажите.
Протоиерей Александр Никольский:
— Конечно, я не думаю, так, у нас с сантехникой плохо, будешь сантехником.
Алла Митрофанова:
— Кстати, достойнейшая профессия, и люди, которые хорошие сантехники просто на вес золота.
Протоиерей Александр Никольский:
— Конечно.
Александр Ананьев:
— У нас во Владимирской области сантехники зарабатывают порядка трехсот пятидесяти тысяч в месяц. Это так просто. Причем, вольные сантехники, с руками их отрывают, найти хорошего сантехника очень трудно.
Алла Митрофанова:
— Хорошие специалисты на вес золота, люди готовы приглашать их, платить им, чтобы они сделали достойно в доме все необходимое. Да, дорогого стоит.
Протоиерей Александр Никольский:
— Эта задача, долг родителя, помочь ребенку найти себя. Ребенок, в связи с тем, что он ребенок, очень трудно осознает какие-то вещи, иногда его заносит не туда совсем. Он может выбирать то, где у него совсем способности нет, ему товарищ сказал, а способности у него совсем нет. Но за компанию, в этом возрасте особенно действенно на детей.
Алла Митрофанова:
— Отец Александр, простите, а вдруг у него есть способности, просто они еще не раскрылись.
Протоиерей Александр Никольский:
— Это надо попытаться по возможности, конечно, это трудная задача для родителей — помочь ребенку понять, какие у него способности. Хотя бы гуманитарий он или математик, физик. Хотя бы на таком уровне. Хотя, например, мой сын гуманитарий, а я сейчас думаю, не сделал ли я ошибку, что больше туда подтолкнул, потому что удивительно может выражать свои мысли, формулировать, у него широкий ум. Он сдал математику на 72 балла, специально вообще к ней не готовясь, не репетиторов ничего. Тогда еще можно было сдавать по желанию, зашел и сдал на 72 балла. Там в это время девочка сдавала, она готовилась с репетитором три года, она сдала на 67. Я думаю, может быть, ему надо было на математику пойти. Это к слову.
Александр Ананьев:
— А потом it, это же золотые горы.
Протоиерей Александр Никольский:
— Только не надо про золотые горы. Понятно, что человеку нужны средства к существованию. Тут какая опасность у родителей? Что я тоже наблюдаю иногда. Человек, например, хотел стать ученым, художником, музыкантом, но у него в силу каких-то причин не сложилось. И он туда пихает своего ребенка, хочешь он или не хочешь, иди в эти художники, музыканты, айтишники, еще что-то. Это как бы продолжение самого себя, самореализация себя, а не ребенка. Это, к сожалению, бывает. Надо все-таки найти, какие способности у ребенка, нащупать их. Этому учеба в школе помогает, хотя не всегда предметы в школе соответствуют способностям ребенка, тем или иным. Не строгая корреляция, к сожалению, бывает. Бывает, еще зависит от учителя. Хороший преподаватель математики, они все математики в классе, хороший еще кто-то, и они все туда. Надо все-таки попытаться нащупать. Конечно, надо молиться и думать, чтобы помочь ребенку определиться с выбором профессии в 9-м, 11-м классе.
Алла Митрофанова:
— Кстати говоря, сейчас возможностей для примерки профессий на порядок больше. Есть самые разные инжинириумы для детей, куда можно прийти попробовать то, сё, пятое, десятое, есть и бесплатные программы. Бесплатное это не всегда значит, что плохо. Пожалуйста, нацпроект образования. Слышали? Просто вглядываемся, что у нас есть из тех ресурсов, которые за счет государства в открытом доступе для людей, и сами удивляемся.
Протоиерей Александр Никольский:
— У меня Василиса, она сейчас педагог и психолог, хотела пойти в ветеринары, ей было достаточно одного дня работы в ветклинике, чтобы она поняла, что она не ветеринар. Что есть абстрактная мечта, она пошла со своей подружкой, которая стала ветеринаром потом, они поработали, подружка дальше стала работать, а она поняла, что эти собачки, кошечки, все эти приемы — не ее. Она совсем другой человек. Поэтому, конечно, надо попробовать. Но тут еще один момент, он прозвучал в теме нашей сегодняшней беседы, понимая, что надо ребенку определиться, но не забывать о его духовном воспитании. То, что я тоже наблюдаю...
Александр Ананьев:
— Вот. Вырастить из человека человека, а профессионалом он станет сам с Божьей помощью.
Протоиерей Александр Никольский:
— В 11 классе поздно из человека человека растить уже, что выросло, то выросло.
Александр Ананьев:
— Возраст взросления сейчас от 27 до 35 лет.
Протоиерей Александр Никольский:
— Ну да. Я думаю и в 50 лет сказать, не проблема.
Александр Ананьев:
— Никогда не поздно выпороть мужика.
Протоиерей Александр Никольский:
— У нас это в истории было в 19-м веке, например. Как раз там были телесные наказания отменены.
Алла Митрофанова:
— Смотря в чем.
Александр Ананьев:
— В воспитании.
Алла Митрофанова:
— Воспитывать в человеке безволие, атрофию ответственности.
Александр Ананьев:
— Коль страха перед грехом нет, воспитаем, выпорем и будешь бояться воровать. Поняла?
Алла Митрофанова:
— А потом у нас сегодня вопрос, почему у нас люди боятся действовать, принимать решения, принимать ответственность за свою жизнь и так далее. Поколениями воспитывалось.
Александр Ананьев:
— Непоротые потому что.
Алла Митрофанова:
— Ага, ну конечно.
Протоиерей Александр Никольский:
— Еще раз говорю, надо в процессе определения ребенка не забывать ему говорить о духовных вещах. Иногда ребенок, восприяв у родителей: ты должен стать достойным членом общества с хорошей зарплатой. Он это воспринимает и полностью уходит туда, особенно если у него таких способностей достаточно, чтобы придя в тот или иной ВУЗ, кататься как сыр в масле, для некоторых учеба просто игра, отличники золотые, у них это легко все получается. С трудом, конечно, определенным, но все равно. Бывает, что у него нет таких способностей, и качеств душевных, трудолюбия и так далее. Он полностью переключается на внешнее течение жизни, на внешние требования и забывает о Боге. Я наблюдал, когда подростки, будучи воцерковленными в 10-м классе, за 11-й класс полностью расцерковлялись, потому что они переходили на этот момент, что любой ценой я должен стать достойным членом общества. Просто у них духовная жизнь вытеснялась из сердца, из души. А потом, когда они поступали, занимались, постепенно переставали быть воцерковленными людьми, естественно, родителей воцерковленных это очень сильно расстраивало, потому что они на это не рассчитывали. То есть они переезжали в одну точку, забыв, что нужно о другом тоже думать и говорить. И второе, люди, не так ценящие Бога, хотя люди, ходящие в церковь, ценят воцерковленность, чувствовали это по отношению к самим себе. Человек меньше думает о Боге, значит, больше думает о своем эгоизме, естественно, эгоистически относится к своим родителям тоже. Этот момент при поступлении детей и определении их не надо забывать, что первая основа — духовная жизнь.
Александр Ананьев:
— «Семейный час» на радио ВЕРА. Алла Митрофанова и Александр Ананьев и наш сегодняшний гость, настоятель храма Трех Святителей в Раменках протоиерей Александр Никольский. Как мне понравилось, отец Александр то, что вы сказали относительно духовного воспитания человека. Я даже возьму шире, мы неправильно представляем себе, что такое образование на самом деле. Образование — это помочь человеку приблизиться к тому образу и подобию, каким он был задуман. О-бра-зо-ва-ние. Образование не значит, что мы сейчас тебе вколотим в голову ненужные тебе знания, чтобы ты стал среднестатистическим офисменеджером, ближе ко МКАДу чтобы сидел и не высовывался. Нет, образование это про другое. Образование это научить ребенка правильно относиться к своим эмоциям. Образование это научить ребенка правильно строить отношения с женщиной или мужчиной. Образование это уметь любить себя в правильном смысле, в христианском смысле этого слова, уважать себя. Потому что только если ты любишь себя, ты сможешь полюбить кого-то еще. Только если ты сможешь полюбить кого-то еще, ты полюбишь всех ближних. Только если ты полюбишь всех ближних, ты полюбишь Бога.
Алла Митрофанова:
— Но всех ты не полюбишь, давай будем реалистами.
Александр Ананьев:
— Надо все равно действовать поступательно.
Алла Митрофанова:
— Ну да.
Александр Ананьев:
— Ты не можешь полюбить Бога, если ты ненавидишь всех вокруг и презираешь самого себя, не способен ты. А это как раз проблема образования. Наконец, образование это способность испытывать интерес и уважать свой интерес, способность учиться, способность читать, способность обниматься. И мы, вместо того, чтобы сесть с ребенком и почитать вечером вслух или погулять и поговорить, уходим в свои дела, а потом пинаем его тапкой из другого угла комнаты: ты уроки сделал или нет, давай, иначе дворником будешь. Господи, да хотя бы и дворником, но если ты будешь при этом счастлив, будешь иметь ответы на вопрос, зачем ты этим занимаешься, это же прекрасно. И вот в этом свете тема нашей сегодняшней программы «Путь после школы. Как помочь детям найти свой путь, увидеть и раскрыть свой талант и выбрать профессию?», на мой взгляд, звучит примерно так: да никак. Оставьте в покое ребенка, научите его быть человеком, а сантехником, менеджером, бухгалтером, летчиком, космонавтом он научится быть сам с Божьей помощью.
Протоиерей Александр Никольский:
— Да, если бы так было просто. Конечно, по большому счету вы правы, если ребенка научить самому главному, все остальное приложится, «Царство Небесное приложится». Но поскольку мы с вами, к сожалению, не такие совершенные родители, наши дети тоже нам подобны, тоже не совершенны, то что человек с таким ясным сознанием увидел, пошел, все сделал это не про нас. Даже взрослые на это не очень способны, а дети тем более.
Александр Ананьев:
— Почему? Алла Митрофанова всегда так делает.
Алла Митрофанова:
— Не смеши.
Протоиерей Александр Никольский:
— Значит, Алла Митрофанова замечательный человек, и ей хорошо живется.
Алла Митрофанова:
— Да нет, ей просто с мужем повезло.
Протоиерей Александр Никольский:
— Ребенку надо помогать. Я вам расскажу одну историю, она совсем не про образование. У меня есть знакомая женщина, когда она была молодой девушкой, пришла к родителям и сказала, хочу замуж. Мама говорит: выходи за кого хочешь, что ты к нам пришла-то. Очень интересна ее реплика: родители меня предали. Она, конечно, вышла, но совсем не за того, потом развелась.
Александр Ананьев:
— Подождите, а это звучало как: держите меня семеро, я хочу замуж?
Протоиерей Александр Никольский:
— Нет, имелось в виду, что они ей должны были помочь как-то в этом деле. Родители были, конечно, невоцерковленные...
Алла Митрофанова:
— Отец Александр, если бы они ей помогли, они у нее все равно в итоге были бы виноваты.
Протоиерей Александр Никольский:
— Знаете, нет, имелось в виду, что они оставили ее без совета, типа ты выберешь и не вешай потом этих собак на нас. Ты сама выбирай, и мы тут не причем. Для родителей 13, 16, 19, нормальных родителей 20-21-го века это нонсенс. Бросить своего ребенка в таком важном деле.
Алла Митрофанова:
— А ребенок потом, соответственно, за не сложившиеся отношения всю ответственность переложил на родителей, сказал: ах, это вы виноваты, потому что... Позиция жертвы это называется.
Протоиерей Александр Никольский:
— Да. Поэтому врачи с таким сознанием не делают операцию, а вдруг потом суд, а вдруг потом счет, пусть лучше помрет, и мне легче будет, для меня без последствий.
Алла Митрофанова:
— Но не у меня на операционном столе.
Протоиерей Александр Никольский:
— В этой позиции есть любовь? В этой позиции есть уход от ответственности. Это уход от любви. Так и родители, понятно, что они не могут, вот тебе пять женихов, давай выберем тебе получше. Конечно, сейчас у родителей так нет у современных. Но они все равно не могут снять с себя ответственность ни за что, если они любят ребенка. У них, может быть, не получится найти нормальную специальность, соответствующую его устремлениям, талантам. Оно потом проявится к тридцати годам, к сорока.
Алла Митрофанова:
— И, кстати говоря, так часто бывает.
Протоиерей Александр Никольский:
— Часто бывает. Меня никто не готовил быть священником, я был ученым, инженером, математиком, но не священником.
Алла Митрофанова:
— А сколько вам было лет, если не секрет, когда вас рукоположили?
Протоиерей Александр Никольский:
— 33.
Алла Митрофанова:
— Ого, символично.
Протоиерей Александр Никольский:
— В священники. В дьяконы пораньше.
Алла Митрофанова:
— Потрясающе.
Протоиерей Александр Никольский:
— В 2000-м году, а я 67-го года рождения. Конечно, Бог человека выведет, основное, надо создать в человеке человеческое, то есть Богоподобное, по образу и подобию. Но все равно надо ему помогать во всем. Тем более что сейчас поступление в ВУЗ, что греха таить, требует репетиторов. Наверное, есть ВУЗы, в которые можно и так поступить, или есть очень талантливые дети, которых я тоже знаю, которые сами готовятся, сами поступают, сдают ЕГЭ на 101 балл, что называется. Кстати, можно сдать на 103 балла, на 104, там еще какие ГТО и так далее, то есть сто баллов по ЕГЭ плюс дополнительные баллы, получится 105, 106 баллов.
Алла Митрофанова:
— Интересно, я даже не слышала.
Протоиерей Александр Никольский:
— ГТО два балла.
Александр Ананьев:
— А сейчас это опять ГТО ввели?
Протоиерей Александр Никольский:
— Не знаю. У меня дети в разное время поступали. У меня Ленка в 16-м году два балла себе приплюсовала, это помогло ей поступить в ВУЗ. Потому что там было 42 человека на место.
Александр Ананьев:
— ГТО это готов к труду и обороне.
Протоиерей Александр Никольский:
— Да, это физкультурные: отжаться, подтянуться, пробежать и так далее.
Александр Ананьев:
— Слушай, мы с тобой все пропустили в этой жизни.
Алла Митрофанова:
— Угу.
Протоиерей Александр Никольский:
— Сейчас, по-моему, тоже. Димка у меня поступает в следующем году, мы тоже про ГТО говорим, он тоже тренируется, чтобы сдать, хотя он не такой физкультурный, как Ленка. Я к чему говорю, что если человек любит своего ребенка, должен помогать ему во всем. Тем более репетитор требует денег, каких репетиторов нанимать, математиков, или литературу-русский, или химию, или еще что-то.
Александр Ананьев:
— Вот что мне не нравится, отец Александр, занимаются, чтобы добрать баллы. Господи, но мы ж христиане. Чем бы ты ни занимался, ты должен это делать по любви. По любви к Богу, к окружающим и к себе. Если ты начинаешь делать что бы то ни было, заниматься собой, физическим спортом, учить химию, мыть посуду дома, обнимать жену. Тебе же не придет в голову обнять жену, чтобы добрать еще три балла по какому-нибудь там...
Протоиерей Александр Никольский:
— Надо будет предложить в министерство образования.
Александр Ананьев:
— Нет, ты делаешь это из любви, а здесь получается, опять баллы сплошные. Вот в чем засада, вот в чем ерунда-то какая-то получается.
Протоиерей Александр Никольский:
— Да, я согласен с вами. Конечно, если бы как-то было бы по-другому, более по-христиански, было бы лучше.
Александр Ананьев:
— А разве это не от нас зависит?
Протоиерей Александр Никольский:
— От нас с вами, здесь сидящих, напрямую нет. А по большому счету, что мы будем добрее, и мир станет добрее, и поэтому мы внесем какой-то свой вклад в изменение этого мира в лучшую сторону, это от нас зависит. ЕГЭ в 23 году сделать другим, мы сейчас решим и спустим.
Алла Митрофанова:
— Это не будет работать. Начнутся моментально спекуляции, и вернется эта самая фактически рулетка, которая была в 90-е при поступлении в ВУЗы, хотя и сейчас тоже...
Протоиерей Александр Никольский:
— Сейчас не будем, это совсем другая тема, она очень сложная.
Алла Митрофанова:
— Потому что невозможно этот инструмент сердечной мышцы, любви, возвести в систему. Как только ты его в систему возводишь, он сразу становится от лукавого, понимаете.
Александр Ананьев:
— У нас с тобой есть знакомая семья, не будем называть фамилии, но мы ее знаем. Вот там все по любви. Там нет каких-то баллов.
Алла Митрофанова:
— Да, но детям-то все равно, чтобы поступить куда-то, нужны эти самые баллы, вписаться в систему, если ты хочешь дальше в социуме действовать.
Александр Ананьев:
— Там кто-то из детей учится в ВУЗе, получает от этого удовольствие. Кто-то из детей не учится в ВУЗе и все равно получает удовольствие. От этого они не менее счастливые, не менее любимые, не менее успешные... И там все именно так. Для меня в этой семье, там много детей, они все прекрасны, у них у всех разный путь. Там нет этого, давай займемся подтягиванием, чтобы добрать еще два балла ЕГЭ, они про другое. И это так прекрасно.
Протоиерей Александр Никольский:
— Но вы знаете, все-таки, допустим, если у ребенка есть талант именно такой, выяснили мы, явно он. А, извините, уровень образования зависит, в том числе от ВУЗа. Есть ВУЗы, куда можно поступить с любыми баллами, но там не всегда хорошо учат. То есть в плане профессиональном он будет, когда выйдет из ВУЗа, просто работы не найдет с этим дипломом. То, что вы сказали, это прекрасно, если бы было возможно, не отрываясь от того, что у нас мир вот такой. Не надо идти по принципу, ты эти баллы не наберешь, дворником станешь, так тебе и надо.
Александр Ананьев:
— Все свои мечты...
Алла Митрофанова:
— Да, а еще человек из кочегарки вышел, прекрасно.
Александр Ананьев:
— На природе в хорошем коллективе на свежем воздухе, физический труд.
Протоиерей Александр Никольский:
— Тут надо эти баллы набирать, никуда не денешься. Просто не надо эти баллы превращать в цель жизни, об этом сегодня говорили, в цель жизни, это самое главное, сколько у тебя баллов, такой ты человек.
Алла Митрофанова:
— С такой постановкой я очень даже согласна.
Александр Ананьев:
— Есть, правда, один момент. Сейчас я попробую объяснить мое отношение к происходящему. Я называю это правило семи процентов. Семь это условная цифра, просто чтобы было понятно. Допустим, у ребенка есть талант. Насколько этот талант сыграет роль в его будущем успехе? Мой ответ: на семь процентов. Семь процентов таланта, девяносто три процента трудолюбия, упорства, несгибаемости и, самое главное, Божией воли на то, будет он успешен или нет. Семь процентов таланта, девяносто три процента всего остального. Насколько у человека будет успешная карьера, насколько зависит образование в этой связи? Мой ответ: семь процентов. Человек пошел в Нижегородский государственный лингвистический университет, учил немецкий язык. То, чему он там учился, насколько ему будет полезно? Мой ответ: семь процентов. Остальные девяносто три процента — это Божья воля и изобретательность, креативный подход к жизни, потому что мы не знаем, что будет дальше, это знает только Господь. Девяносто три процента. И вот получается, что у нас есть шкала сто процентов, и нам отведены в этой шкале семь процентов только. Все, что мы можем в отношении наших детей, нас самих, мы можем как-то повлиять на семь процентов, и то не на все. Остальные девяносто три процента мы как-то выносим за скобки и говорим: ой-ёй-ёй, я сейчас все решу. Да не решишь ты ничего, вот тебе семь процентов, в которых ты хоть что-то можешь повлиять, а на девяносто три процента ты вообще ни на что не влияешь.
Алла Митрофанова:
— Не знаю, Сашенька. Мне кажется, в этом есть противоречие с твоим предыдущим тезисом, как важно ребенка научить любви.
Александр Ананьев:
— Я сейчас имею в виду в профессиональном плане.
Алла Митрофанова:
— Так ты и говорил про профессиональный план в своем предыдущем тезисе. И мне кажется, что этот навык работы сердца, души и всего остального, совесть, то, что нас с Богом связывает, это во многом закладывается именно родителями, образом жизни семьи. И в этом смысле повлиять, ты колоссальным образом влияешь на ребенка даже там, где не хочешь.
Александр Ананьев:
— Мы не водим ребенка на курс, как на эти девяносто три процента довериться Богу. Нет, мы водим его на эти семь процентов, как выбрать свою профессию. Да оставь, ты ничего не решишь, вон тебе девяносто три процента.
Алла Митрофанова:
— Почему не решишь? Сашенька, ведь Господь Бог это же не судья на Олимпийском чемпионате, который какие-то баллы раздает, и не волшебник, который за нас все сделает, махнув как джин, три желания.
Александр Ананьев:
— Нет, нет.
Алла Митрофанова:
— Нет. В том-то и дело, что Бог это вообще про другое, и не про то и не про это. И не судья, который будет тебя либо по голове бить, либо медаль тебе на шею вешать. И не тот обладатель волшебной палочки, который сделает за тебя в этой жизни все, что он для тебя задумал. Нет, ты пашешь, развиваешь свои таланты. Ведь в притче о талантах что сказано: у того, кто не имеет, то есть не умеет свои таланты развивать, отнимется даже то, что он имеет, и дастся тому, у кого десять талантов. Это не значит, что Господь этого обделил, а того наградил десятью медалями. Нет. Это значит, что тот, у кого десять медалей, пахал так, что Господь ему за его усердие с горкой дает еще. Вот как это работает, мне кажется.
Протоиерей Александр Никольский:
— Да, талант развивается в процессе его реализации, если его не реализовывать, то он угасает. Поэтому помочь ребенку... Вы сказали семь процентов таланта, девяноста три процента работы. Девяносто три процента работы от родителей зависит, семь процентов таланта от родителей не зависит, потому что это Богом данное. Получается, от него зависит, как он ребенка мотивирует на работу, и он станет трудолюбивым. У меня пришла одна женщина молодая, она жила не в Москве, сейчас в Москве. Ее папа очень заставлял работать на огороде, она там буквально упахивалась. Помимо того, что она училась, по жизни она отличница, золотая медалистка, она упахивалась. И папа у нее мог надавить. И когда мы с ней беседовали, она говорит, папа на меня давил. Она достигла определенных в социальном плане высот для себя на своем уровне. Я говорю: ведь это заслуга твоего отца, что он тебя научил работать, не жалеть себя, не спать только, а не лениться, работать. Она говорит: да, я тоже это поняла. Кажется, огород и та деятельность, которую она ведет, она с сельским хозяйством никак не связана, папа воспитал в ней работоспособность, которая позволила ей достигнуть того потом в жизни.
Александр Ананьев:
— Не все так однозначно там, отец Александр. Работоспособность, зависимость от необходимости пахать, страшная штука, это вам любой психолог скажет.
Протоиерей Александр Никольский:
— Это трудоголики, да.
Александр Ананьев:
— Работать надо в радость, все делать надо в радость. Не потому что меня накажут, меня папа заставляет, я должен пахать. Нет, нет. Только в том случае, если тебе это доставляет радость, вот тогда это и надо делать. Вот этому надо учить, а не пахать.
Протоиерей Александр Никольский:
— Александр, вы такой, из Царства Небесного. Это хорошо.
Алла Митрофанова:
— Это правда.
Протоиерей Александр Никольский:
— Но мы и наши дети.., вы из Царства Небесного, а мы с Аллой Митрофановой нет. Мы грешные люди, сидящие на земле, не отрывающиеся от земных всяких вещей. В ребенке есть, как во всяком человеке лень, и пока он ребенок, от родителей зависит, какие качества души они в нем разовьют. Это может быть сребролюбие, тщеславие, кстати говоря, тоже через это пахание, например. Ты будешь пахать, ты станешь лучше всех, у тебя будет большая зарплата, тебе будут все завидовать. Как здорово, давай паши. Может быть так. Я конечно, немножко утрирую. Я знаю, например, у творческих людей уныния меньше, в среднем, разные люди бывают.
Александр Ананьев:
— Творческие люди больше склонны к алкоголизму.
Протоиерей Александр Никольский:
— Вот. Знаете, по-разному, если ты творческий человек, но при этом немножко духовный человек, то ты в творчество уходишь, это тебе помогает не сорваться, в том числе в алкоголизм.
Александр Ананьев:
— Сейчас мы прервемся на минуту полезной информации и продолжим наш невероятно интересный разговор с настоятелем храма Трех святителей в Раменках протоиереем Александром Никольским в нашей программе «Семейный час». Не уходите далеко.
Александр Ананьев:
— «Семейный час» на радио ВЕРА. Меня зовут Александр Ананьев. Сегодня мы беседуем с настоятелем храма Трех святителей в Раменках протоиереем Александром Никольским. И Алла Сергеевна Митрофанова, ведущая этой программы, моя жена, считает, что пора поговорить о династиях, о родителях, которые за детей выбирают, кем детям стать.
Алла Митрофанова:
— Ну почему же? Может быть, это дети сами, глядя, с каким удовольствием работают их родители, себя начинают чувствовать органично в этой среде.
Александр Ананьев:
— А ты отдаешь себе отчет в том, что эта практика это дело последних ста лет, может быть.
Алла Митрофанова:
— Почему?
Александр Ананьев:
— Хорошо, сто пятьдесят лет назад вырастает в крестьянской семье сын, и родитель сидит и думает, интересно, кем станет мой сын, может быть, моряком? А может, бухгалтером?
Алла Митрофанова:
— В этом смысле да. То же самое священники, сыновья священников поступали в семинарию.
Александр Ананьев:
— Он вырастет и будет таким же крестьянином как отец. Отец его растит как помощника, а потом он наследует это большое отцовское хозяйство и станет своим же отцом.
Алла Митрофанова:
— Ну да, в этом смысле ты прав, конечно. Когда это сознательное решение самого человека, что я пойду по стопам отца, или хочу как мама работать в той же сфере. Часто медики потомственные бывают, священники потомственные. Художники, кстати, бывают династии, отец, сын, мы знаем такие блестящие совершенно примеры. Вот, пожалуй, не знаю, что еще навскидку сказать. Бывает, что сын от отца бизнес принимает, но это немножко про другое. А здесь как это происходит?
Александр Ананьев:
— В принципе-то логичный простой выход. Отец Александр, а почему вы не сказали всем своим сыновьям: друзья мои, у вас нет выбора, вы посвятите свою жизнь священническому служению, как и ваш отец.
Протоиерей Александр Никольский:
— В любом деле, особенно в деле священника, должно быть призвание от Бога. Все-таки быть священником по необходимости, сословной необходимости, это вещь не очень хорошая. Должно быть у человека горение стать священником, не просто работать священником, а стать священником. Для этого, это призвание от Бога, это со стороны Бога, а со стороны нашей горение, именно к этому делу, оно, на самом деле, очень не простое. Пока я не стал священником, не знал, насколько это непростое дело. Вообще думал, хорошо, отслужил, служба рано кончается, где-то в 11 часов, батюшка свободен.
Александр Ананьев:
— Пойти домой телевизор смотреть.
Протоиерей Александр Никольский:
— Да, но я телевизор не очень люблю, я люблю читать. Вот я приду домой, мне с двенадцати утра и до вечера могу читать, гулять, уйма свободного времени. Я не знал, что это такое, что это 24/7. И такая деятельность, которая человека занимает больше, чем любая другая, хотя если человек во что-то погружен, он тоже 24/7 думает и деятельность свою ведет, люди талантливые, которые увлечены своим делом. Как быть врачом, если у тебя нет к этому таланта, и тебе это не нравится? Ты же людей убьешь. А священник может духовно человека убить своим равнодушием. Приходит человек со своим горем, это часто очень бывает. Слышит от батюшки, как из рассказа Зощенко: иди-иди, бабушка, не задерживай верующих. Серафим Саровский, по-моему, сказал: священнику дан духовный меч, и этим духовным мечом он и убил своего прихожанина. Это ответственность, без горения, без максимальной отдачи себя деятельности... Не только священники, педагоги, я считаю, если люди шли в педагогику по остаточному принципу, это то, что уничтожало народ и страну.
Александр Ананьев:
— Горение рождается только в одном источнике, отец Александр, когда сын смотрит на то, с какой самоотдачей работает его отец.
Протоиерей Александр Никольский:
— И когда он любит своего отца. Отец может деятельность вести с максимальной самоотдачей, но если у них нет взаимоотношений любви с сыном или с дочерью, для него он не будет примером. Когда он его любит, тогда да.
Александр Ананьев:
— В любом случае, дети будут такие же, как их родители, точно такие же. Любят, не любят, хотят, не хотят, что бы мы ни делали со своими детьми, они будут такими же как мы.
Протоиерей Александр Никольский:
— Нет. Если он отца не любит, он наоборот может оттолкнуться от деятельности родителя своего. Они не будут тем, кем был отец, потому что это мой отец, из протеста.
Александр Ананьев:
— Делать все с точностью до наоборот.
Алла Митрофанова:
— Если человеку в его родителях... Он уже взрослый, он берет на себя ответственность за свою жизнь. Если ему в модели поведения родителей что-то не нравится, мы же знаем прекрасно, сейчас масса есть инструментов, масса инструментов диагностики в области психологии и, пожалуйста, безграничные знания в области духовной жизни, иди и практикуй, перепахивай себя. Если тебе что-то в себе не нравится, допустим, хорошо, мои родители делали так же, хватит перекладывать ответственность на родителей, что они делали так, поэтому я теперь тоже делаю так. Это как король в «Обыкновенном чуде» пытается кого-то отравить: о, это тетка виновата. Это вам не тетка сейчас...
Протоиерей Александр Никольский:
— Это распространено, когда ребенок, выросший уже, ему лет сорок может быть: мои предки, мои родители, если бы у меня были другие родители, я бы был другой.
Алла Митрофанова:
— Ясное дело.
Протоиерей Александр Никольский:
— С одной стороны, он где-то прав, потому что действительно от родителей много что берем, и хорошего и плохого. Но с другой стороны, у нас есть Бог.
Алла Митрофанова:
— Да.
Протоиерей Александр Никольский:
— И Бог может перепахать, только через психологов, может быть, но у тебя есть Бог, и Он тебя может изменить, если ты захочешь измениться. Так можно Адама и Еву обвинить, а что мы тут будем пахаться-то, Адам и Ева согрешили, пусть они и пашут.
Алла Митрофанова:
— Адам, это фраза, которую мы часто здесь в эфире повторяем: «Жена, которую Ты мне дал, она мне дала плод, и я ел».
Протоиерей Александр Никольский:
— Это можно поставить «родители» слово вместо «жена».
Алла Митрофанова:
— Тот же самый перевод стрелок ответственности.
Протоиерей Александр Никольский:
— Поэтому все-таки любовь. Они будут такие же, как мы, но мы должны со своей стороны стараться, чтобы мы любили детей, и нас любили дети. Это очень непросто с нашей греховной душою.
Александр Ананьев:
— Мне чем дальше, тем больше кажется, что только ребенок, который уверен в том, что родители будут его любить в любом случае, вот вообще в любом случае, и он знает, что такое любовь родителей и ценит эту любовь, только в этом случае, он как это ни парадоксально, вырастет в настоящего профессионала. Потому что в подавляющем большинстве случаев, я сейчас смотрю на абитуриентов, на ребят, которые мелко вибрируют на счет того, поступят или не поступят. Вы знаете, чего они боятся? Они не боятся не стать счастливыми, не боятся не стать успешными, не боятся...
Алла Митрофанова:
— Ошибиться?
Александр Ананьев:
— Ошибиться. Они боятся разочаровать своих родителей. В подавляющем большинстве случаев, те самые девяносто три процента. У меня закон семей и процентов. В девяноста трех процентах случаев девочки и мальчики смотрят в списки поступивших с одной мыслью: что скажет мама, что скажет папа.
Протоиерей Александр Никольский:
— Это тоже можно по-разному трактовать. Это может быть и не плохо.
Александр Ананьев:
— Это подобие страха Божия?
Протоиерей Александр Никольский:
— Ну да, это то, что их закаливает в жизни. Есть детки, которые ничего не боятся, ни папу, ни маму, ни полицию, ни милицию.
Александр Ананьев:
— А чего бояться-то. Меня папа все равно будет любить, поступлю я, не поступлю. Но это же хорошо.
Протоиерей Александр Никольский:
— Конечно. Да. Поэтому они предпочитают проводить в ночных клубах или пить под забором, если у них денег на ночные клубы не хватает, и знают, что все будет хорошо. И что папа даст им денег на ночной клуб, чаще бывает. Или он где-то будет подворовывать и тратить деньги на денатурат, образно говоря. Все-таки уважение к родителям и боязнь родителей, уважение к их мнению — это хорошо. Как у нас заповедь о любви к родителям звучит?
Алла Митрофанова:
— Чти, почитай.
Протоиерей Александр Никольский:
— Да, чти, «почитай отца и матерь, и благо тебе будет и долголетен будешь на земле». Потому что у ребенка не хватает опыта жизненного. И если он не хочет опираться на жизненный опыт, даже не профессиональный, родителей, которые бывают несовершенны в силу своей греховности, тем не менее у них больший опыт, и родители любят своего ребенка и поэтому хотят ему хорошо, хотя могут ошибаться субъективно, естественно. Если он в шестнадцать лет начнет, «я сам сусам», как правило, это приводит большим проблемам именно у ребенка.
Александр Ананьев:
— «Семейный час» на «Светлом радио». Алла Митрофанова, Александр Ананьев и настоятель храма Трех святителей в Раменках протоиерей Александр Никольский. Сегодня говорим о том, как помочь детям найти свой путь, увидеть и раскрыть свои таланты и выбрать свою профессию.
Алла Митрофанова:
— Кстати говоря, отец Александр, мне кажется, что эта тонкая настройка, о которой вы говорите, Саша говорит, если страх перед родителями, что скажут родители... Это слово «страх» в русском языке, у него...
Протоиерей Александр Никольский:
— В современном русском языке негативный оттенок.
Алла Митрофанова:
— Да. Когда мы говорим «страх Божий», мы же другое имеем в виду, мы же имеем в виду не то, что меня Господь накажет, а черти меня зажарят на сковородке.
Протоиерей Александр Никольский:
— А ведь накажет, и зажарят на сковородке тоже. Только не Бог, а твои грехи.
Алла Митрофанова:
— Ну да, это будет следствие. Господь Бог меня не поставит в угол на горох за то, что я не сделала уроки, или за то, что я провинилась. Нет. Это же про другое. Страх Божий это страх расстроить Бога, страх не соответствовать. Не то, что даже страх, а когда человек себе формулирует это.
Протоиерей Александр Никольский:
— Я понимаю. Конечно, если страх перед родителями приводит ребенка к суициду, потому что он боится, что он не поступил, ему только петлю на шею и больше никаких вариантов, потому что — что он скажет родителям, что родители скажут ему, то это, конечно, извините, родители его запугали.
Алла Митрофанова:
— Это значит в семье просто эмоциональнее насилие. Это страшно.
Протоиерей Александр Никольский:
— Да, насилие, естественно. Это может и не его, не этого ребенка. Он поступил в медики, адвокаты, юристы, это не выбор ребенка, выбор родителей. Им кажется, что он будет адвокатом, если еще и папа адвокат, он знает, что он поможет, там будет все нормально, там деньги. А у ребенка нет таланта. У меня дочка на юриста учится, одна из моих дочерей, там надо быть психически здоровым человеком. Другая на медика учится, тоже определенная специфичность. Он должен знать, что родители его любят, естественно, если человек любит другого человека, он боится его огорчить.
Алла Митрофанова:
— Вот. Боится огорчить. Я очень люблю папу, я хочу, чтобы он мной гордился. Это, мне кажется, очень хороший вариант, хороший задел и дополнительный стимул.
Протоиерей Александр Никольский:
— Да, да. Но, тем не менее, надо понимать, что мне на родителей наплевать и делаю, что хочу, это очень неправильный подход к жизни.
Алла Митрофанова:
— Если опять же, я люблю папу, я хочу, чтобы он мной гордился, это допустим на одной ...
Протоиерей Александр Никольский:
— Лучше тогда не гордился, а радовался, если совсем правильно говорить.
Александр Ананьев:
— Красиво, но непонятно, как это работает. У меня сейчас возникла гипотеза, что я представляю себе, откуда растут корни вот у такой парадигмы отношений. Они растут со старшей группы детского сада, с первого класса, когда родители пытаются примерить на себя роль Господа Бога и сами решать, чего хочет ребенок. Знаете, самая большая проблема сейчас какая у современных детей? У нескольких семей родители столкнулись с этим, руками разводят, говорят: мой ребенок ничего не хочет. То есть делать то, что должен, делает худо-бедно, без радости, но делает.
Протоиерей Александр Никольский:
— Как мячик, куда пнули, туда и покатился.
Александр Ананьев:
— А потом сядешь с ним на кухне, в глаза ему посмотришь: Вась, а Вась, дальше-то чего хочешь, скажи, мы тебе поможем. — Я не знаю, оставь меня в покое, я пойду в компьютер поиграю. Знаете, откуда растут ноги? Они растут с первого класса, когда мама говорит: так, Вася, я знаю, чего-таки ты хочешь, ты хочешь-таки пойти в музыкальную школу заниматься, хочешь пойти на фигурное катание и хочешь перловку на завтрак и рис на ужин. Понял, чего ты хочешь? Все иди и хоти.
Алла Митрофанова:
— Мне кажется, здесь немножко не в этом дело. Наверное, и в этом тоже.
Александр Ананьев:
— Как это? Научить ребенка сказать, я хочу это. И подождите, мама, папа я не хочу это.
Алла Митрофанова:
— Мне кажется, что сейчас еще один важный фактор, дети живут в том же информационном потоке, что и мы, а человеческая психика в принципе не приспособлена, чтобы этот поток информации, попадающий в наш мозг абсолютно из разных источников, адекватно обрабатывать и с ним справляться. Отсюда это детское «оставьте меня в покое». То есть я и так постоянно живу в каком-то режиме сопротивления, оставьте меня в покое.
Александр Ананьев:
— Не, не, не, причина не... Как выбрать свою профессию, раскрыть свои таланты? Причина как раз в том, что ребенок не знает, что он хочет, потому что все его детство за него, прости меня, хотели его родители.
Алла Митрофанова:
— Ну ладно.
Протоиерей Александр Никольский:
— Можно, да?
Алла Митрофанова:
— Простите.
Александр Ананьев:
— Самая большая проблема гостей программы «Семейный час» найти возможность что-нибудь сказать.
Протоиерей Александр Никольский:
— Вклиниться в разговор. Нет, слава Богу, этого нет. Я немножко пошутил. Желание родителей, чтобы ребенок исполнял их волю, что вы говорите, и в то же время самореализация ребенка в чем-то друг другу не противоречат. Если ребенок не научится подчиняться, речь идет о маленьком ребенке, родителю, то он будет безвольный. Подчинение, если человек не сломанный, особенно с нашей гордостью, требует большого усилия воли, не сорваться, не ответить, особенно с родителями, потому что начальника боишься, тебя уволят и зарплаты лишишься, а с родителями наоборот. Здесь для маленького ребенка... У меня был один, поставили эксперимент, как вы говорите, только желание ребенка, ты хочешь туда, хочешь сюда. А когда он вырос и стал подростком, это был кошмар для них. Мы поедем к какому-нибудь родственнику, бабушке, дедушке, а я не хочу, а его не оставишь дома, ему еще одиннадцать лет или двенадцать, а они уезжают с ночевкой на два-три дня. А я не хочу и все, ему не объяснишь. Он привык исполнять свои желания, это развития гордости и эгоизма может быть. Надо, чтобы было послушание, которому нас учит христианство. Сын Божий был послушлив Своему Отцу Небесному до смерти, смерти же Крестной. И в то же время, давать им возможность развивать свои творческие способности через всякие секции, через какие-то предметы, через каких-то репетиторов. Не в одиннадцатом классе, а в четвертом или пятом, если у него какие-то таланты намечаются, чтобы ему нравилось учиться, ему нравились какие-то вещи, чтобы благодаря способностям, что ему это нравится и приносит радость, что можно выявить в 5-6 классе, потом стало его профессией, возможно.
Алла Митрофанова:
— Вы сказали когда про репетиторов, это история про деньги, нужно платить и прочее.
Протоиерей Александр Никольский:
— Можно не всегда платить, есть бесплатные школы.
Алла Митрофанова:
— Вот именно. Это просто поискать.
Протоиерей Александр Никольский:
— Поискать, да. У меня есть люди, которые не имеют денег платить репетиторам, это достаточно вещь дорогая, они ищут другой подход. Согласен с Александром, что ты не кончил МГИМО, МГУ, Оксфорд, но ты можешь кончить институт какой-то Тверской, Нижегородский и реализовать себя, если таланты есть, замечательным человеком. А кончив Оксфорд или МГУ, быть ничем.
Александр Ананьев:
— У вас прекрасное резюме, что вы закончили? О, Рязанское резюмешне.
Алла Митрофанова:
— Сашенька!
Протоиерей Александр Никольский:
— Поэтому это не всегда коррелируется. Почему инфантилизм? Потому что ребенку не дают сферу ответственности. У ребенка должна быть сфера ответственности. Допустим, убирать кухню в шесть или в семь лет полностью, маленький еще ребенок, это сфера его ответственности.
Алла Митрофанова:
— Кухню.
Протоиерей Александр Никольский:
— Большую кухню, как у нас в семье: двенадцать человек, много посуды, кухня грязная после маленьких детей, они едят соответственным образом. И он должен убрать. Это требует силы воли себя заставить, требуется вспомнить, что надо убрать, для начала. Кто компьютер покупает ребенку, за которым он сидит? Он на свои деньги в первом классе купил компьютер или в шестом?
Алла Митрофанова:
— А поделитесь секретом, как вы мотивируете своих детей, чтобы они в шесть-семь лет убирали целиком кухню, как вы им говорите?
Протоиерей Александр Никольский:
— А что, мама что ли будет убирать?
Алла Митрофанова:
— Да. А почему я? А почему не он, не она?
Протоиерей Александр Никольский:
— У нас так не бывает.
Александр Ананьев:
— Подождите, у нас в коллективе десять человек, почему этим должен заниматься я?
Протоиерей Александр Никольский:
— А у нас висит расписание на холодильнике, вторник после обеда ты, вот посмотри, можешь подойти. Они, правда, наизусть уже помнят.
Алла Митрофанова:
— А этот аргумент: что, мама, что ли, будет убираться, работает, да?
Протоиерей Александр Никольский:
— Работает.
Алла Митрофанова:
— Мама, видимо, на такой высоте, и она так работает, выкладывается.
Протоиерей Александр Никольский:
— Во-первых, они маму любят, а потом мама тоже много очень работает. Она никогда не сидит. Это мама такая утром лежит, днем лежит. Когда у нее температура сорок два, она утром и вечером лежит, а когда температура тридцать семь и шесть, она бегает. Не тридцать шесть и шесть, а тридцать семь и шесть. Они понимают, что нагрузка на маму, она и так вкалывает.
Алла Митрофанова:
— И из любви к маме тогда. Классно.
Протоиерей Александр Никольский:
— Где-то нам приходится надавливать, потому что — ребенок, ему не охота: а давайте, не сегодня. Я говорю: хорошо. А тогда вступает следующий: а что я за тебя буду убирать? А аргументы братьев и сестер намного сильней, чем аргументы родителей, там не работает, на жалость не надавишь. Ребенок вздыхает и идет убираться.
Алла Митрофанова:
— Класс! Мы сегодня про профориентацию и прочее говорим. Хочу открытием поделиться. Из серии бесплатной подсказки, что есть школы, куда можно ребенка бесплатно записать, какие-то секции, кружки. Есть нацпроект «Образование». Ранняя профессиональная ориентация для школьников, называется программа «Билет в будущее». Там конструктор есть, примерочная профессия, в игровой форме можно найти профессию, которая больше всего подходит ребенку. Из серии: это есть, это бесплатно, откройте, посмотрите, это доступно абсолютно всем. Один из вариантов того, что есть сейчас, как помочь детенышу, за которого переживаешь всем сердце, найти то самое направление. А ему интересно и то и другое, и еще птички, и еще действительно ветеринаром, котенку лапку перевязать. Чем раньше это профориентирование начнется для него, тем...
Александр Ананьев:
— Есть места и люди, которые могут помочь ребенку найти свою профессию, найти свой путь хотя бы на время, на после школы. Потому что дальше будет понятно.
Алла Митрофанова:
— А дальше будут варианты, он уже сам будет на ногах.
Александр Ананьев:
— Но все это не будет иметь никакого значения, если не научить ребенка главному — любить и радоваться. Любить и радоваться — это основные общехристианские смысловые жизненные навыки, это не талант, это не естественная реакция на то, что тебе курочку положили на тарелку перед тобой. Нет. Любить и радоваться это то, чему надо научить. Не учить химию, а любить и радоваться. Этому могут и должны научить родители. Да, отец Александр?
Протоиерей Александр Никольский:
— Да. Чтобы этим заниматься, что вы говорите, нацпроект «Образование» и достаточно развитые государственные структуры профориентации, разных олимпиад, сейчас подготовка к олимпиаде идет за государственный счет, именно в пятом-шестом классе, там много разных структур. И школа в этом должна участвовать, людям деньги платят за это, учителям. Это требует от родителей времени, напряжения сил, это требует от родителей активной реализации своей любви к ребенку. Не так, что я тебе о хорошем рассказал, теперь ты будь хорошим.
Александр Ананьев:
— А знаете, в чем парадокс, отец Александр? Мы говорим: это требует от родителей самоотдачи, крови, нервов. Нет. Это требует от родителей любви и радости.
Протоиерей Александр Никольский:
— Любви. Но просто когда мы что-то делаем, иногда требуется подвиг. У вас, любви и радости, радуюсь все хорошо, расслаблено.
Алла Митрофанова:
— Не, не, не. На самом деле любовь это тоже подвиг и радость это тоже подвиг.
Протоиерей Александр Никольский:
— Чтобы прийти к любви и радости, требуется в данном случае родительский подвиг, где иногда приходится себя взять в руки и сделать то, что сейчас лень, устал с работы, а тут надо куда-то вести ребенка на какие-то там курсы.
Александр Ананьев:
— На правах многоточия в нашей беседе, которую можно продолжать вечно, и хочется продолжать вечно, я вам вот что скажу, если бы для нас с Аллой Сергеевной программа «Семейный час» была подвигом, самоотдачей, слушать бы это было невозможно. А поскольку для нас с ней это радость и любовь, надеемся, что этот час доставил и вам удовольствие. Да, отец Александр?
Протоиерей Александр Никольский:
— Совершенно верно.
Александр Ананьев:
— Спасибо вам большое. Настоятель храма Трех святителей в Раменках протоиерей Александр Никольский сегодня был у нас в гостях. С вами же можно как-то связаться и прийти в храм Трех святителей в Раменках, если у людей возникнет вопрос?
Протоиерей Александр Никольский:
— Будем рады. У нас хороший храм, маленький, уютный.
Александр Ананьев:
— Это правда.
Протоиерей Александр Никольский:
— Стоянка на 250 машинных мест, рядом налоговая инспекция, поэтому в воскресенье можно машину ставить, как хочешь.
Алла Митрофанова:
— Муниципальная парковка, бесплатная по воскресеньям.
Протоиерей Александр Никольский:
— Естественно. Она муниципальная, и в будний день бесплатная.
Алла Митрофанова:
— Класс.
Александр Ананьев:
— По московским категориям это звучит как...
Алла Митрофанова:
— Это роскошь, парковка.
Александр Ананьев:
— Не просто роскошь, это филиал рая в пределах Большого кольца. С вами была Алла Митрофанова.
Алла Митрофанова:
— Александр Ананьев.
Александр Ананьев:
— Спасибо вам за то, что провели этот час вместе с нами. Любите и радуйтесь, а уже потом профориентация. Пока.
Алла Митрофанова:
— Хорошо.
Все выпуски программы Семейный час
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!