
У нас в гостях была писательница, художница, публицист Анастасия Коваленкова.
Мы говорили с нашей гостьей о вере и христианском отношении к старению.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. С трепетной радостью нашу сегодняшнюю гостью представляю. Уже далеко не в первый раз на наших волнах наша любимая Анастасия Коваленкова, писатель, художник думальщик. Настя, привет.
А. Коваленкова
— Костя, здравствуй. Здравствуйте, дорогие друзья.
К. Мацан
— Спасибо то, что ты с нами сегодня в студии в прекрасном ярко-жёлтом свитере, добавляешь весны, красок в это наше время сегодняшнее тревожное. Мы все проживаем, каждый по-своему, чувствуем текущие события. Наверное, все пребывают, как я сказал, в ситуации какого-то непонимания, попытке освоиться с новой реальностью. Все чувствуют себя сегодня по-особенному. И не могу в начале не спросить у тебя, как ты проживаешь эти дни, где ищешь точку опоры, чтобы как-то всё-таки устоять, как говорят, не сойти с ума, чтобы эта тревожность — её невозможно отменить, но её можно чем-то сбалансировать.
А. Коваленкова
— Я думаю, знаешь, «отменить» — неверное слово, её можно остановить. И даже не сбалансировать, а вообще можно заменить другим ощущением. Ты спрашиваешь, где я черпаю. Во-первых, в доверии. Очень во многих уже разговорах наших с тобой я говорила о доверии к Богу. У меня есть вот такая ситуация. Я в данном случае говорю о себе, как о человеке, живущем в своей любимой стране, со своим любимым народом, как о человеке мира при этом, который переживает вообще за людей. И это у меня эта ситуация. И я не знаю, что будет через несколько дней, я не знаю, что будет дальше, но я знаю, что мы рождаемся в то время, в которое нам нужно родиться, то есть в ту эпоху. И мы проходим то, что нам нужно проходить. И всё это может стать такими... понимаешь, как если неправильно ты намотаешь портянки, надевая сапоги, я много путешествовала, знаю, что это такое, они тебе сотрут ноги, ты вообще в этом всём запутаешься и упадёшь. А если правильно намотаешь, то это тебе поможет дойти, не замёрзнув, и ноги не устанут. Вот ровно все ситуации, которые нам даются, мне кажется, своего рода такие портянки. То есть они могут помочь, потому что это учит, но это ещё и инструменты, понимаешь. То есть мы должны чему-то в этом научиться, но это может стать инструментом. Почему я говорю, что это можно вообще заменить на другое совсем — эту тревогу. Кстати, здесь сразу вспоминаются слова Давида в одном псалме, когда его гнали, он был в войне, вообще куда-то его загнали в горы, в пустыни с его же людьми, он бедствовал и искал вот этой опоры — ровно вот того же самого, чего ищет каждый из нас. И у него там есть такие строки: «Благодарю тебя за то, что дал мне простор в тесноте тревоги моей, тоски моей». Вот, понимаете, тревога — это теснота, это как колесо, в котором белка бежит. Потому что ты бежишь всё время по кругу одного и того же вопроса: что дальше, что я буду делать? — и неких предвкушении, если можно так назвать, страшного. Совершенно получается бессмысленно, ты больше ничего не можешь уже, вот сплошная дерготня. И ты весь внизу. И вот я сейчас пальцем так перед собой трясу — вот так вот трясёшься и никуда не двигаешься. А Давид говорит о том, что «дал простор». Конечно, это связано с доверием, и у него эта тревога разомкнулась, появился простор покоя в сложной ситуации.
К. Мацан
— Я помню, у Сергея Фуделя, замечательного духовного писателя, где-то встретилось мне выражение, которое своей точностью меня поразило: «простор от себя самого». Вот он пишет, что когда ты, громко скажем, пытаешься жить духовной жизнью, ты смирен перед Богом, ты Ему доверяешь — то, что ты говоришь, — то есть ты переносишь как бы акцент с себя на Бога, на мир вокруг, ты себя из центра нарастания убираешь, ты вдруг обретаешь простор от самого себя. Ты перестаёшь с собой носиться, и становится легче, проще, ты как будто дышишь свободнее.
А. Коваленкова
— А потом ты становишься — или ладно, буду говорить про себя — я становлюсь, когда мне это удаётся, инструментом. Инструментом буквально музыкальным, понимаешь, которому дана некая задача. И на котором, в лучшем случае, в самом лучшем, Бог сыграет через меня какую-то нужную мелодию. В данном случае я ничуть не возвышаю ситуацию, потому что и пекарь, пекущий хлеб, инструмент в Божьих руках. Значит, вот этот момент доверия. А дальше, если ты доверяешь и чувствуешь себя созданным таким образом инструментом, со своими особенностями, некоторыми потёртостями и трещинами уже за жизненный путь, вот в этой ситуации, то ты можешь быть пекарем, который печёт свой хлеб. Собственно, в этой ситуации ничего для тебя не изменилось. У меня есть мои буквенные писания — я писатель, я буквами сижу и пишу вот, не знаю, повесть сейчас продолжаю детскую. У меня есть моя живопись, вот я сегодня сидела, ждала тебя, смотрела на сугроб и на дерево из него — освещённый сугроб и дерево с корой. И такое жёлтое солнце и синяя тень на этом сугробе — я даже попросила тебя сфотографировать, чтобы мне это зацепить, как мотив. Я в этот момент не бегаю по потолку, я в этот момент пеку хлеб.
К. Мацан
— Кстати говоря, да, попросила сфотографировать. Вот мы встретились с тобой перед нашей студией в Москве, в тот день погода солнечная была. И я подумал: какой хороший урок ты, Настя, преподносишь, потому что художник, как ты, умеет смотреть по сторонам и видеть. Не как я, бежать от метро до студии, погружённым в телефон или в свои мысли и ничего не замечать, а вот остановиться, посмотреть и увидеть красоту. И уже как-то стало легче, проще, радостней чуть-чуть пусть на мгновение. Но это важно — не закрывать свой взгляд, свой взор от той красоты, которую Господь нам в каждую секунду предлагает.
А. Коваленкова
— У меня тоже всё время, как всегда, носок сползает по пути, портянка сползает в сапог. Я тоже всё время себя собираю и вот в этот инструмент стараюсь выстроить. Но, как ни странно, хотя что значит странно? Сопротивление материала даёт всегда эффект. Вот даже в этой ситуации трудности жизни я понимаю, что в какой-то момент мне даже легче сконцентрироваться. Потому что эти все размышления, какие-то заботы лишние, они отсечены сейчас, стали важны какие-то сутевые вещи. Можно как раз даже легче сконцентрироваться на своём делании, на важных самых вещах, на своём сыне, который там в работе как-то, и всё слава Богу пока. Неизвестно, как будет дальше, но здесь вот «хлеб наш насущный даждь нам днесь» — ведь на сегодня же у меня есть хлеб, есть тепло, есть возможность держать карандаш и что-то делать им, или кисточку, или сидеть за пишущей машинкой. Ну вот. И более того, это даёт совершенно другой взгляд, это даже какой-то момент очищения от суеты и от всяких этих наших каких-то зажиревших размышлений. Лишние вот эти все вещи как-то поотпадали сейчас, и можно обрести вот этот простор, невзирая на тесноту, она просто размыкается тогда. Лёг спать и: «Спокойной ночи, Бог. Слава Богу. Спасибо».
К. Мацан
— Сейчас многие отметили, вот то, что я читал, люди переживая текущие события, пишут и говорят, те, кто в Москве, например, находятся физически, что спасение в том, что начинаешь просто видеть, ценить то, что есть. Вот ребёнок из школы пришёл, вот ты сегодня с ним время провёл, а вот бутерброд с маслом — он вкусный. А вот простое дело — вот нужно полку прибить в квартире, как хорошо, что теперь будет полка в квартире новая. И вдруг начинаешь замечать то, что раньше просто выпадало из поля зрения, потому что какие-то большие размышления, что делать, куда идём и так далее.
А. Коваленкова
— Вот у меня возникает такой вопрос: ведь всё, что отпало, значит, не суть важно было на самом деле. То есть я нисколько не хочу сказать, что эта ситуация очень хорошая. Например, ровно так же, как, понимаешь, вся наша жизнь — это постоянное сопротивление материала, потому что у нас есть тело, нам в поте лица, сказано и посоветовано, зарабатывать хлеб свой. А ведь это очень важный момент, то есть нам предложено трудиться, сам процесс предложен. А мы очень часто его не чувствуем, мы всё время бежим туда, к результату, и не ценим вот этот момент сопротивления материала. А между прочим, если смотреть даже вот на рисунке мастеров крупных, у Ван Гога это очень видно, видно, как через сопротивление материала, то есть через то, что у него вот... с карандашом ему приходится справляться, как и любому художнику. Ни у одного художника нет идеального рисунка, это же не чертёж, это живой поиск, это мука, он цепляется за бумагу, он тут ошибся, он в нескольких линиях ищет точную — и это всё процесс. И вот это сопротивление материала рождает удивительную истинность результата, то есть вот это нахождение в процессе. Я в данном случае говорю к процессу жизни. Понимаешь? И наш путь от детства, через непростую у любого человека юность, с какой-то ломкой, неудобством, вырастанием, какие-то гормоны побежали, во взрослость. А потом во взросление, в старость, рост в старость. Это тоже всё время прохождение сопротивления материала, потому что само тело и есть тот материал, как у художника карандаш и бумага, а у нас вот это — тело, с которым надо справляться душе.
К. Мацан
— Анастасия Коваленко, писатель, художник, думальщик, как она сама себя называет, сегодня у нас в программе «Светлый вечер». Но вот мы каждый переживаем свою ситуацию, какую мы ещё можем проживать в эти дни. И мы с тобой давно уже эту программу хотели записать. И меня, честно говоря, тема, о которой мы сегодня хотели поговорить, от тебя даже немножко удивила. Потому что ты предложила, а почему бы нам не поговорить про проживание старости? Тебе, мне кажется, рано — ты не в том возрасте.
А. Коваленкова
— Ну почему? Мне 53 года, хотя я совершенно эту цифру в своём отношении к какому-то юношеству...
К. Мацан
— Верится с трудом?
А. Коваленкова
— Я не задумываюсь, ты знаешь. И потом, у меня отношение к старости другое. Ты поэтому это так и воспринял, тебя это насторожило: чего это Настька о старости будет говорить? Такой суслик — прыгает себе в жёлтых штанах и свитере. Во-первых, я, как всякий человек, тоже старею. То есть я сейчас прыгаю не так, как я прыгала в 30 лет, и иногда даже не прыгаю, а болею. Но я к пути отношусь как к пути. Во-первых, доверяя и любя Бога, и зная о Его любви ко мне и к каждому из нас, я просто не могу даже представить себе, что в такой гигантский кусок жизни Он такую устроил ловушку всем, засаду и падение. Потому что большинство людей именно так, задумайтесь, вы же так и воспринимаете. Вот ты ребёнок, потом ты хочешь скорее, скорее взрослеть и выйти в этот возраст замечательный где-то посерёдке. На самом деле во многом, может быть, даже самый бестолковый. Потому что физически ты замечательный, уже взрослый, нахлынули все гормоны, искушения, всё, и в этом так ты барахтаешься, барахтаешься, потом тебя начинает как-то выравнивать. А дальше что, мы начинаем падать, что ли, куда-то, когда мы стареем? Это полная ерунда. Ты послушай, какое слово, существительное слово, «старость» — там рост внутри, там слово «рост».
К. Мацан
— Интересно.
А. Коваленкова
— Я не знаю, что означает «ста» — вот я поищу. Это я недавно только додумалась, буквально вчера, что там «рост» спрятан. Надо посмотреть этимологию, как слепилось это слово. Но русские слова все очень... неспроста, понимаешь? Человек живёт, и ему всё время на разных этапах даются разные дары, они же инструменты, которые нам должны помогать двигаться вверх. Я нисколько не уменьшают значение жизни. Это не значит, что мы тут, понимаешь ли, должны быстренько вверх куда-то забраться и выскочить такими отличниками, раньше всех решив задачи или лучше всех решив задачи, нет. Но у каждого же свой путь соразмерен, об этом ещё поговорим — об этой соразмеренности, некоем понимании Бога о том, как мы будем к Нему идти. Но нам даются инструменты. Например, в молодости мы всё можем очень быстро, и мы много в детстве запоминаем, потому что мы совершенно отрешены в детстве от суеты взрослого человека, мы абсолютно обращены в мир, без предвзятости всё воспринимаем, и мы такие губки, которые впитывают, что потом очень пригождается. В молодости мы, вообще-то, гораздо меньше замечаем. Более того, нам сложно успеть даже оценить, обдумать, потому что мы всё время очень активно живём, мы всё время бежим. Это нормально, это хорошо, это тоже нужно — нам нужно набегать вот эту мышцу. А с возрастом приходит интересный момент, я вдруг понимаю, что я так в гору бежать не то что не могу, я и не хочу. У меня возникает мысль, а мне надо в гору, у меня деревня на горе, где я больше всего времени провожу. Чтобы просто подняться до храма, в гору надо идти. Я думаю: ладно, хорошо, я даже не хочу бежать, я буду идти. Это по-другому, чем раньше — раньше я не замечала прохода этого. Тут я остановилась, посмотрела на церковь, остановилась, посмотрела назад, на до горизонта расстилающееся поле. Сегодня оно — сугробы с жёлтым светом, с синими тенями от деревьев по этому полю, а осенью оно было другое, всё какое-то рыже-золотисто-красное. Я сейчас это увидела иначе, у меня это связалось с какой-то мыслью, я это по-другому понесла. Мы становимся медленнее. Нет-нет, я нисколько не романтизирую и не прекраснодушничаю. Мы становимся медленнее. У нас возникают какие-то проблемы даже со здоровьем, которые просто нас вынуждают останавливаться иногда.
Я и болезнь-то воспринимаю как инструмент. Между прочим, старцы говорили, когда их спрашивали о здоровье, мне рассказывали об этом: «Слава Богу, болею», — стоит задуматься, почему. Понимаешь, есть возможность очень многое воспринять, и по-другому воспринять. А от этого возникает такая мысль: значит, если мы всё время стараемся бежать, всё равно бежать, то ты как держишь вот этот свой возраст: мне 35, нет, не 40, снаружи 40, но внутри я всё равно на 35. И ты продолжаешь бежать, но просто ты задыхаешься, ты не так бежишь, как раньше, и собственно не так, как человек, который спокойно идёт в свои 40-50. Соответственно, тебе что-то Бог хочет дать, а у тебя руки заняты, потому что ты здесь держишь 35 в правой и в левой, а тебе должны дать другой подарок. А у меня сейчас подарок 53. Даже смешно получилось: 35 и 53. Вот надо эти 3 и 5 положить и взять по-другому, они другие будут 53. И я в этом вдруг совершенно по-другому начинаю ощущать вот этот момент не спешки, причём он нам даётся, ребята, задумайтесь, у нас к этому моменту вырастают дети. У нас, правда, освобождается время. Ты можешь немножко сосредоточиться на себе, обратно взглянуть на своего мужа, по-другому, чем ты всё это время, бегая, как настоящая женщина, между плитой, работой и, я не знаю ещё, чем, и радостью — и на это есть время. Понимаешь?
К. Мацан
— А ты сказала, что ты болезнь воспринимаешь тоже в позитивном ключе. А можешь об этом рассказать, что это был за опыт?
А. Коваленкова
— Во-первых, у меня болезнь однажды совпала с полной потерей, видимо, в силу того, что я очень много выложилась, перед этим было две большие выставки. Тогда я ещё не занималась так литературой, не издавалась, во всяком случае, а очень много занималась живописью. Было две большие выставки, я выложилась, заболела. И это совпало с полной немотой творческой. Мне, во-первых, разонравилось всё, что я до этого делала — это нормально, это бывает. Я хотела иначе. И у Беллы Ахмадулиной есть такая фраза про это состояние — «писать, как хочу, не умею, писать, как умею, — зачем?» У меня был ещё хуже, чем у неё, потому что я даже то, как раньше делала, не могла сделать, а ещё при этом заболела и попала в больницу. И ты знаешь, я поняла тогда, что меня Бог куда-то сдвинул как бы с пройденной дистанции обратно на какой-то старт, что мне надо снова как бы начать сначала. После таких, вообще, замечательных побед. Люди из галереи хотели моих работ — я эти-то делать не могу, хотя они мне не нравятся, просто ничего не могу, и ещё больна. Я пришла к осознанию, что, значит, я недостаточно хорошо освоила азы, раз Он меня вернул к азам. И я начала с азов, то есть просто я сидела и рисовала, как ученик, подушку мятую — что мы можем в больнице, да? — свои ноги вдалеке от себя, лёжа на кровати, ботиночки — меня выпускали гулять, у меня ботиночки стояли под кроватью, вот эти два ботинка. Сейчас я смотрю и вижу, что это были очень хорошие рисунки. Но у меня тогда не было вообще мысли о том, хороший или плохой, это тоже очень важно. Мы же всё время оцениваем, мы же не умеем быть в процессе ещё из-за этого. Мы шевельнём кисточкой или что-нибудь наделаем и тут же: хорошо это или плохо? А процесс, а вот эта недолжность отличать поражение от победы, а просто путь? Вот там был путь. Я в этом шла, слабая физически, слабая на тот момент душевно. Я очень много тогда читала Ван Гога, беднягу, которому очень трудно пришлось, потому что он начал в 40 лет.
К. Мацан
— Это «Письма к брату Тео»?
А. Коваленкова
— Да-да. Он всё время учился. Даже все его гениальные картины, которые мы видим, они же все написаны — это он всё учится, он до самой смерти учился. У него не было ощущения, что он научился. Он потрясающе умел быть в процессе. И вот это его смирение, соединение с миром в этом процессе, было удивительным.
К. Мацан
— Вот ты говоришь об этой теме важнейшей — процесс. Я не могу не вспомнить то, что удивительно на эту тему размышлял митрополит Антоний Сурожский. У него есть много в каких текстах эта тема про время. Один из таких, может быть, самых значимых на эту тему текстов так и называется «Как справиться со временем». И он обращает внимание, что мы в этом сейчас никогда не живём. Мы всё время перекатываемся мыслями, чувствами то в будущее, то в прошлое. Мы живём проекцией себя то ли в будущее, то ли в прошлое. А вот в этом настоящем для него остаётся только момент перекатывания, но мы в нём не присутствуем, мы только перекатываемся туда и обратно. И вот быть здесь и сейчас, как говорит владыка Антоний, цитируя кого-то из святых, это «влезть под собственную кожу, вернуться всему целиком под свою кожу и быть под ней здесь и сейчас». «Это вот только та точка, из которой можно молиться», — говорил владыка Антоний. Потому что к Богу мы не можем обратиться из нас будущих или из нас прошлых, только из меня сейчас. И для этого нужно остановиться и в этом сейчас быть. И вот, как он рассказывает эту историю знаменитую, кстати, про возраст, про старушку, которая как-то к нему подошла, ещё когда он был молодым священнослужителем, и спросила: «Я столько лет твержу Иисусову молитву. Мне Господь не отвечает всё никак». И будущий владыка Антоний тогда ответил ей, говорит, спонтанно как-то: «Если вы всё время говорите, то где же Богу слово вставить? Когда Ему вам ответить? Вы придите домой после службы, приберите свою комнату и просто вот сядьте и вяжите. Только делать это перед лицом Божьим. Вот просто ничего не делайте другого, просто будьте и вяжите». И бабушка потом вернулась и говорит: «Знаете, я так всё сделала. Я просто сидела и вязала, то есть я никуда не торопилась, никуда не бежала, ничего не делала, просто была. Я есть здесь и сейчас. И вдруг я поняла, что в этой тишине Кто-то присутствует вместе со мной. Я перед Ним присутствую, и Он для меня присутствует». Вот это, мне кажется, очень близко к тому, о чём ты говоришь.
А. Коваленкова
— Да. И на самом деле, вообще-то, ещё мне кажется, что вот это... Интересно, что мы, с одной стороны, говорим с тобой о том, что нужно от себя уйти, вот от этой суеты, а с другой стороны — в себя вернуться. Но здесь я бы хотела даже уточнить. Это именно возвращение в себя, воспринимающего мир. Мы же в жизни здесь, пока мы не отделены душой отсюда, мы же все и есть воспринимающие мир. Что такое я, что такое моя любовь? Это я и сын. Я и муж, я и пёс, я и мои писания или рисования, я и мои друзья. Вот я и... И вот когда ты действительно в этом на сейчас, на данный момент себя ощущаешь, это очень счастливые моменты, вне зависимости даже от того, какова ситуация для тебя в этот момент. То есть ты можешь быть в этот момент покаянен, но ты осознаёшь, что ты в покаянии. Вот тогда в этой болезни я именно ощутила вот это сейчас, что мне Бог дал. Опять-таки ситуация, смотрите, похожая немножко была. Я даже не знала, сколько я пролечусь, когда я вылечусь, но меня Бог как бы вынул из повседневности вот в такой странную ситуацию. Ты в больнице, рисовать ты больше не умеешь, писать тебе толком не пишется, ты слабая. И вот будь в этом. И я вспоминаю эти дни больничные как очень счастливые своими небольшими выходами. Я ещё и пережила там такой момент уже катарсиса, потому что у меня случилась во время небольшой операции клиническая смерть. И был у меня разговор, туда разговор о том, что имеет смысл меня вернуть. В которым, конечно, первым же аргументом был ещё тогда мой маленький сын, потом мой муж, потом мои недовершённые дела и неумение, но желание там освоить что-то. И ты знаешь, я вот сейчас это воспринимаю как такой подарок, сделанный мне, вот целиком — и болезнь. Меня как бы подняли, а потом сказали: да, пожалуй, поставим обратно. И в этом тоже был смысл. Я здесь хотела вспомнить один текст свой стихотворный, он коротенький. Называется «Хозяин миров»: «Здравствуй, Хозяин миров, я у подошвы твоей, не из числа муравьёв, а всё равно муравей. Ибо с твоей высоты, да ещё сквозь облака, разница невелика, в сущности не различить. Как умудряешься Ты поступью не раздавить, двигая мир, не втоптать в почву меня, дурака? Значит, любой муравей, шныркающий средь травы, в собственной шаря судьбе, важен во веки Тебе? Истинно зорок Твой взгляд». И вот, понимаешь, я здесь хочу сказать одну важную вещь: этот зоркий взгляд и этот призор за нами от «а» до «я», от начала, от нашего прихода в мир, и до ухода из него, тоже каким-то для нас таинственным образом соразмеренного Богом.
К. Мацан
— Мы вернёмся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, что сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Анастасия Коваленкова, писатель, художник, думальщик, как Настя себя называет. У микрофона Константин Мацан. Мы скоро вернёмся, не переключайтесь.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Анастасия Коваленкова, писатель, художник, думальщик. И мы говорим в этой программе в нашем сегодняшнем разговоре, как-то мы так с Настей решили к этой теме обратиться, о проживании возраста, о старости. Хотя, наверное, я сейчас сказал через запятую о проживании возраста и о старости, и потом подумал только, что то, о чём мы с тобой говорили, то, о чём ты в первой части программы говорила, как раз-таки делает эти понятия не тождественными. Потому что мы как-то старость обычно, как ты уже говорила, воспринимаем как увядание, угасание, конец. А как раз-таки проживать свой возраст, каждый, любой, как единственный — это то, о чём ты говоришь.
А. Коваленкова
— И как подаренный. Дело в том, что я видела в своей жизни несколько прекрасных женщин. Ни один человек их никогда не осмелился бы, даже в голову бы им не пришло, назвать старухами. Я видела, как тридцатилетние мужчины любуются, и по-мужски любуются, женщиной, которой за 60. Это не была какая-то Майя Плисецкая, которая тоже прекрасна, но я говорю в данном случае, что здесь не было какого-то статуса и специальной выправки физической, нет. Но в этих женщинах была фантастическая женственность и гармония. Кстати, моим обеим бабушкам было это присуще. И они сохраняли какую-то женскую суть, совершенно не беспокоясь о пластических операциях, о вот этом цеплянии за 35, а существуя гармонично, я бы даже сказала вальяжно, в этом возрасте.
К. Мацан
— Знаешь, у меня есть пример, он на ту же тему и он к тому же, только он на самом деле содержательно противоположный, хотя ведёт к тому же. Я знал, я знаком, и у нас в эфире радио «Вера» была не раз замечательная Наталья Леонидовна Высоцкая, общественный деятель, которая очень много лет занимается тюремным служением, волонтёрством в тюрьмах, она помогает заключённым. У неё был фонд, и она помогает им быть в местах лишения свободы, строит храмы и добивается, чтобы их условия жизни улучшались, она юрист. И она рассказывала, как она на заре Перестройки начинала только ходить в СИЗО и в тюрьмы помогать заключённым вместе со своим духовником отцом Фёдором Соколовым, Царство ему Небесное. И она рассказывала, что проблемой было то, что на неё, тогда уже женщину в зрелом возрасте, но ещё вовсе не в старом, смотрели заключённые, конечно, как на женщину. Это мешало ей просто с ними разговаривать, просто показывать им кино, просто как-то узнавать об их проблемах, пытаться их решить. И она стала молиться Богу, чтобы поскорее постареть. И она быстро поседела, как она рассказывала, и это решило проблему. И она стала ходить уже в места лишения свободы как волонтёр более свободно, без этой проблемы. Вот тут тот же пример — поразительная ситуация.
А. Коваленкова
— Действительно, здесь есть такой момент — как к этому отнестись. Вот те женщины, о которых я говорю, истинные женщины, с моей точки зрения, они сидели, у них менялась фигура, она становилась более какой-то весомой, скажем, спокойной. Но в этом была красота, правда, красота. И получается вот что: когда человек держится, мужчина или женщина, неважно за свою молодость вот так двумя ручками, знаешь, как обезьянок ловят. Ставят орех с дыркой и внутрь банан кладут. И она засунула лапку, схватила этот банан, и всё, она попалась, её можно брать, потому что орех привязан, лапка поймана. И вот она держит этот банан и не может убежать. Вот ровно так же: зацепившись за это, за прошлое, ты всё время пытаешься туда выскочить, обратно как бы, ты не можешь получить то, что тебе дано. При этом то ты всё равно теряешь. И получается, что люди, упирающееся пути — это же путь, — они не получают те инструменты и подарки, у них руки не свободны. Они не получают этой стати. И потом, мне кажется, это всё не то что второстепенно, да, важно быть красивым, беречь данное тебе тело своё, как-то оберегать и не портить. Но когда ты сам весь чему-то посвящён, а не только своему телу, и когда тебе это тело нужно приводить в порядок, для того, чтобы быть той самой флейтой, как Пастернак говорил: «Ты держишь меня, как изделье, и прячешь, как флейту, в футляр». Если ты хочешь быть этим инструментом, то ты не думаешь о теле ради тела. И тогда оно становится красивым — вот удивительный парадокс.
К. Мацан
— Вот смотри, есть ещё одна тема, ещё один аспект нашего разговора, не столько про тело или про красоту, сколько про неизбежную связь ощущения старости с приближением конца. Ведь для многих людей, переживающих кризис среднего возраста, именно это становится таким триггером, что впереди меньше, чем уже было...
А. Коваленкова
— Прости, впереди вечность. Извини, я сразу скажу, а то потом забуду.
К. Мацан
— Вот я как раз к этому и веду, что для человека религиозного... я почему ещё об этом спрашиваю: мы вот теоретически верим, в состав нашей веры, в её самое ядро входит то, что мы верим в вечную жизнь. Как говорит Аня Леонтьева, наша коллега с тобой любимая, в жизнь после жизни. Вот она не приемлет выражение «жизнь после смерти», она говорит «жизнь после жизни». Мне кажется, это очень точно. И мы в это верим, мы исповедуем, чаем жизнь будущего века. И одновременно мы ходим по земле, мы люди эмоциональные. И никуда не деваются наши опять же тревожность, страхи и психосоматика. И вот даже приближение этой вечности, неужели оно так легко даётся? Мы так с тобой легко сидим и говорим про старость, дар, соразмерность. Но время-то идёт, и как ты это переживаешь?
А. Коваленкова
— Ты знаешь, вот время идёт — я очень хорошо всегда чувствую. Во-первых, уже когда тебя однажды забирали для контроля и вернули, очень хорошо потом чувствуешь. Потом, у меня ощущение, что Бог мне некую стипендию выдал в виде благополучной, с моей точки зрения, даже очень благополучной жизни. Это как стипендия, которая, видимо, дана, я имею в виду, что люди ужасные вещи переживают, страшные, бывает. А мне дана некая стипендия достаточно и даже очень счастливой жизни, невзирая на все потери, в которой я должна, значит, что-то делать. А вот тут мне дано время. Да, оно измерено, здешнее моё время. Я абсолютно не то что верю, а понимаю нутром и знаю, что там просто будет это другой класс — меня потом переведут в другой класс. И в этом есть тоже моё доверие. Естественно, я, как каждый человек, боюсь боли, болезни, немощи. Знаешь, как моя мама однажды сказала в одних стихах: «о смерти думать недосуг, вон дятел бьёт в еловый сук, вон лес к зиме себя готовит». Правда, недосуг, потому что очень много дел реально важных. То есть если я как-то вижу сугроб и дерево, может быть, так, как кто-то не увидит, значит, это надо донести до людей. Потому что, собственно, а для чего я здесь сижу-то в этой жизни? Вот для этого всего и сижу, для людей, для близких, для других людей. Получается, что наилучший вариант, когда ты утром встал, говоришь «доброе утро, Бог», занимаешься днём всем тем, что ты можешь сделать для этого мира. И моё счастье в том, что это мне приносит радость. И вечером, оглянувшись назад, подумать, что более-менее старался, делал — не про результат, а про процесс. Спокойной ночи.
К. Мацан
— Вот какую-то важнейшую вещь ты говоришь. Я тоже недавно для себя об этом думал и поймал себя на ощущении, насколько я, что называется, боюсь не успеть. Вот отпущено тебе сколько-то на земле, ты боишься не успеть. А вдруг я сделаю меньше или вдруг я не успею добиться, даже самых хороших целей, но вот этих, вот этих, вот этих.
А. Коваленкова
— А стоит ли бояться?
К. Мацан
— А вот я поэтому к этой теме обращаюсь и, собственно, тебя спрашиваю, как ты это переживаешь. И ты об этом рассказываешь. Что не слишком ли мы вообще в этом смысле цепляемся и находимся в плену у своих же планов? Вот я должен это успеть, а если нет, то всё — жизнь прожита зря. Ты говоришь о том, что как раз-таки не нужно быть в плену своих планов, делать свое дело. Как поёт Павел Фахртдинов, «просто играй свои ноты».
А. Коваленкова
— Да, «просто играй свои ноты». Потому что опять же у Пастернака: «Сгинь без вести, вернись без сил, и по репьям и по плутаньям поймём, кого ты посетил». Ведь в этом «сгинь без вести» это не то что он собирался сборник издать, и вот он одно за другим стихотворения пишет, он и для себя без вести сгинул и для других вообще куда-то исчез, ничего не пишет, непонятно, что делает. Вот это плутание, как его замерить? А оно необходимо. А с другой стороны, здесь есть вопрос вот этого времени. Мы находимся во времени. У нас есть завтра. И мы находимся в сейчас, кстати, сколько у нас времени мы не знаем. И вот эта боязнь не реализовать планы может быть такая смешная. Я могу беспокоиться о том, что если я не обошью дом досками, червячок какой-то поест. А я не знаю, сколько я проживу при этом. Может быть, он не успеет ничего поесть, этот червячок. И чего волноваться-то? Ну, когда будем обшивать, тогда и будем. Сейчас пока на сегодня вот это у меня есть — это сделать и то сделать, даже не сделать, а делать — вот важная разница. Я сегодня буду писать третью главу повести, она пишется. Я не знаю, допишу я её или нет — вот это про эти самые плутанья. Потому что я уверена, что вот там в больнице, сидя немощная и рисуя, не пойми зачем, подушку и ботинки, я очень важное проходила в это время. Это очень сложно осознать внутри. Это то самое сопротивление материала, через которое мы вырастаем, понимаешь?
К. Мацан
— Анастасия Коваленкова, писатель, художник, думальщик, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». А вот знаешь ещё о чём хотел бы тебя спросить, вернее, попросить поделиться? Получается так, если я правильно тебя слышу, да и просто сам за жизнью наблюдаю, что вот это пребывание в моменте, в этом здесь и сейчас, как бы сейчас его не обстёбовали, потому что очень часто это стало таким мемом у философов, у психологов, у коучей — вот быть в моменте, я в моменте. На самом деле в этом есть глубочайшая религиозная интуиция. Повторю то, что я говорил со ссылкой на владыку Антония Сурожского, что только из этого «теперь», из «я есть сейчас», можно к Богу обратиться. К Богу не может обратиться мифический я в будущем или я в прошлом, которого тоже нет. И в этом есть глубокая метафизическая и религиозная основа этого бытия в моменте, а не просто спонтанность какая-то — вот как хочу, так сейчас и делаю. Не об этом, конечно, мы говорим. Но я к этому обращаюсь, потому что иногда говорят, что быть в моменте здесь и сейчас, в этой глубине себя — это такое какое-то утешение, когда что-то не получается. Человек, который под всеми парами идёт к своему успеху, будь то успех в творчестве, просто в жизни, в бизнесе, где угодно, ему не приходят эти мысли. Он видит цель, идёт к цели, достигает цели. Он крутой, успешный человек. А вот когда что-то не получается, вот тогда человек и начинает думать, что надо как-то себе найти опору, как-то оправдать то, что не получается. И тогда следует оправдание. Ну, у меня не получается, и не надо, я просто здесь и сейчас, я просто делаю своё дело, результат меня не волнует. Хотя на самом деле, конечно же, волнует: конечно, я хочу признания, успеха и так далее. Что ты об этом думаешь, как ты это чувствуешь? Это так или это не так?
А. Коваленкова
— Конечно, это очень тонкое, сложное сочетание, как всё сложное, как любое блюдо, нужно правильную пропорцию какую-то таинственную найти. Конечно, я хочу, чтобы у меня написалась глава. Не знаю, может быть, мне это так просто подарено, но самое большое удовольствие я испытываю не когда она написалась, а когда она пишется, вот когда я чувствую, что пишется. Я опять сейчас возвращаюсь к процессу. Это не момент неудачи, это момент удачи — пишется. Я пишу, вот пишется, пишется, пишется. Ты сказал, что человек идёт к своей цели. Он, вообще, кайф ловит от того, как он идёт? Я же не предлагаю обязательно быть мучительно в процессе. В процессе, между прочим, можно быть с большим интересом, счастливо, даже в поиске можно быть счастливо, переставляя слова, если это текст.
К. Мацан
— В тупиках можно испытывать творческое вдохновение.
А. Коваленкова
— Так это просто ты куда-то пришёл: а, не туда! Всё, значит, вот одним меньше, значит: ага, а я вот туда пойду. И это твой поиск, это совершенно не то, что " а я сейчас в процессе буду скучно месить палитру«. Да не надо скучно месить палитру или печатать слово «вечность». Знаешь, как мне говорил один хороший педагог: главное ввязаться в драку. Нужно вот в эту свою затею, со словом ли, с краской ли, с закваской хлеба, ввязаться.
К. Мацан
— Кстати, мы говорим о пути и результате. Я помню, меня в своё время поразила мысль Бердяева, что любое творчество, а он о творчестве очень много писал, это его главная тема — творчество. Причём не только вот художественная — стихи, картины, — а вообще жизнь как творческий процесс человека, который не предопределён, а творится. Но вот даже говоря о творчестве в таком в узком смысле слова, он писал, что любое творчество — это, в каком-то смысле, всегда неудача, потому что, когда приступаешь к работе, у тебя есть некая идеальная картина, которая в себя включает миллион всех вариантов. А творя, ты должен это откинуть, и в любом случае получается меньше как бы, чем задумано. Всегда результат как бы меньше процесса, он всегда беднее, чем все те возможности, которые ты отверг по пути. И в этом смысле процесс богаче. Вот ты находишься в богатстве творческих ресурсов, когда ты в процессе. А результат — это уже сухой слепок с процесса.
А. Коваленкова
— Ну да, здесь есть такой момент. Более того, успешный результат ещё создаёт очень большую опасность. Это то, о чём говорил Бродский, что любой успех создаёт страшный знак вопроса в жизни художника, в большом смысле слова: а сможет ли он хотя бы так же ещё раз? И дальнейшее его творчество рискует стать, я цитирую, «постоянным вымарыванием этого знака вопроса». Потому что ему всё время страшно от того, что он больше так не прыгнет высоко. Это в защиту процесса.
К. Мацан
— Да. Вот ты сегодня говоришь и Пастернака приводишь в пример. Ведь тоже его такая важная мысль, что поражение от победы ты сам не должен отличать. И для него это такая тема магистральная. При этом его уж вовсе не назовёшь несостоявшимся художником. А с другой стороны, в процессе жизни чего только не было. И как он сам переживал свой путь — это...
А. Коваленкова
— Он удивительный был, в этом смысле... Когда-то Сталин сказал, когда ему дали какую-то бумагу, где был включён в список репрессий Пастернак, он его вычеркнул и сказал: «Оставьте в покое этого небожителя», — и его оставили в покое. Очень точное, на самом деле, слово «небожитель». Оно меня на многие мысли навело, а потом я подумала: «Интересно, он же действительно...» Но он не на небе жил — тут была ошибка. Он небо здесь ощущал. И вот здесь возникает вопрос: вот как он это ощущал? Понимаешь, он в жизнь опускал... у него Бог тут был. А с другой стороны, его читая, ты поднимаешься, на самом деле ниоткуда не уходя. Он же очень просто всегда пишет. Он пишет: «Там в зареве рдела застава, и, в отсвете города, клён отвешивал веткой корявой больному прощальный поклон». Абсолютно простые слова, и вдруг у тебя ощущение Бога, города с этой заставой закатной из окна больницы, а он в больнице в этот момент. Это он про себя, кстати, больного, счастливого от болезней и даже возможности ухода, счастливого от того, что он чувствует себя флейтой в руках Бога. «О, Господи, как совершенны дела Твои!» — думал больной. Это он пишет, лёжа с инфарктом в коридоре больницы: «Его положили у входа, всё в корпусе было полно». Вот кто умел сейчас вот это чувствовать фантастически, вот это небо сюда, и здесь это почувствовать — вот эту всю лазурь среди людей. А возникает другой вопрос: а как же вот это ощущение себя — он же себя чувствует во времени, а при этом явно в вечности. И вот здесь у меня возникает вопрос: а как же это получается? Вечный наш вопрос: где наша воля? А сейчас мы вот в этой сложной, тревожной ситуации всё время об этом невольно задумываемся: где наш выбор и где Божие управление? Я вот вспоминаю свою историю с неслучившейся аварией, о которой меня Бог накануне во сне предупредил. Помнишь, я рассказывала?
К. Мацан
— Да, ты рассказывала у нас в программе с Аней Леонтьевой.
А. Коваленкова
— Если коротко, то мне просто показали фильм во сне того, что будет завтра. И, благодаря этому, попав в эту аварийную ситуацию, я избежала гибели. И это меня очень серьёзно заставило задуматься: где я иду во времени, и как со временем Бог соотносится? Сейчас объясню, что я имею в виду. Смотрите, Он знал о том, что будет авария. Он меня предупредил, уберёг. Мог, в принципе, аварию вообще отменить, кстати, — возникла во мне очень быстренько претензия тогда: а чего не отменил-то, зачем было меня так пугать и ту встречную машину тоже? Ладно, я додумалась, что, значит, это было важно, важно для всей отары, для всех-всех: и для дальнобойщиков вокруг, и для тех, кому это рассказываю многие годы спустя, — нужна была эта ситуация, хорошо, ясно. Но если Он знал о том, что она будет, то где же моя воля, где мои решения? Вот какой я этот муравей, шныркающий средь травы, да? А я же выбирала: уже сесть в машину или ещё в уборную сходить, а потом побыстрее вернуться и уже ехать скорей. Это же я делала. Да, тут я ещё о простом выборе. Иногда мы важнейший совершаем, тут простой, но всё равно я это всё делала, про аварию знала. Я всё равно в неё ехала, что бы я ни делала, что ли? И потом, ты знаешь, я поняла одну важную вещь, благодаря, кстати, учёным, с которыми ты ведёшь беседы на своей программе.
К. Мацан
— «Вызывайте доктора».
А. Коваленкова
— Да, «Вызывайте доктора». Очень советую всем смотреть тем, кто хочет в чём-то разобраться и готов думать вместе с гостями этой программы, посмотрите. Так вот, там один человек сказал очень интересную вещь, что у нас есть время, а у Бога — вечность. И при этом у нас есть выбор, который мы совершаем. Да, это мы его совершаем. Но только, совершая этот выбор, мы находимся внутри времени, а Бог видит тот выбор, который мы совершим. Не потому, что Он его совершает, а потому что Он видит мир весь с другой точки зрения на время. Это всё равно как, если я сейчас встану, я увижу то, что в окне, а ты, Костя, сидящий напротив меня, того, что в окне не видишь, потому что сидишь. Вот мы, как муравьи в траве, видим наше время, мы видим только сегодня, а Он видит, как вот я бы, привставше, увидела то, что за окном, Он видит завтра, послезавтра и вообще вечность. И если в этом Он нас любит и о нас заботится — это не значит, что не надо выбирать, потому что Он ждёт нашего выбора. Потому что Ему важно, чтобы мы учились. Он хочет, чтобы мы шли процесс, и немножко нас оберегает иногда, и какие-то вещи посылает, понимая, что тут она не справится. Пожалуй, надо ей письмо послать здесь вот слегка и для всеобщей пользы. И как-то это меня очень примирило с вопросом... А, с другой стороны, я задумалась: зачем человеку дано время, раз оно дано нам? А другим, а животным? Тут же поняла: иначе как-то, не могу пока разобраться как, плохо понимаю, но по-другому. Они не понимают будущее. Ты для них ушёл на работу — ты ушёл вообще навсегда. У них, не знаю, какие-то сложные отношения с прошлым, кстати. Значит, то время, которое мы понимаем, только для нас. И вот тут я возвращаюсь к твоим словам: как вот в этом здесь и сейчас быть, да? Значит, время — вот то отпущенное, в котором ты боишься не успеть, и я боюсь, а не надо бояться, — нам дано, отмерено, кстати, если мы Богу доверяем, то, значит, отмерено. И нам остаётся просто в нём стараться — вполне ясная задача.
К. Мацан
— Ты сказала «отмерено», а я вспоминаю, что, как говорят люди знающие, слово «смирение» в старой орфографии писалось через «е»: смерение. И это однокоренное со словом «мера». То есть «смерение» — это осознание своей меры, во всём меры, которую тебе Бог дал не больше, но и не меньше. Не меньше, но и не больше, а именно твоя — вот тебе отмерено. Ну, спасибо огромное за наш разговор сегодняшний. Я хотел бы, чтобы таким эпилогом к нему, я знаю, у нас есть с тобой заготовленное стихотворение Пастернака. Прочитаешь?
А. Коваленкова
— Да. Называется оно, по-моему, «Рассвет». Да ведь?
К. Мацан
— «Рассвет», да. Я буду тебе, если что, подсказывать.
А. Коваленкова
— Да.
«Ты значил всё в моей судьбе.
Потом пришла война, разруха,
И долго-долго о Тебе
Ни слуху не было, ни духу.
И через много-много лет
Твой голос вновь меня встревожил.
Всю ночь читал я Твой Завет
И как от обморока ожил.
Мне к людям хочется, в толпу,
В их утренней оживленье.
Я всё готов разнесть в щепу
И всех поставить на колени.
И я по лестнице бегу,
Как будто выхожу впервые
На эти улицы в снегу
И вымершие мостовые.
Везде встают, огни, уют,
Пьют чай, торопятся к трамваям.
В теченье нескольких минут
Вид города неузнаваем.
В воротах вьюга вяжет сеть
Из густо падающих хлопьев,
И, чтобы вовремя поспеть,
Все мчатся, недоев-недопив.
Я чувствую за них за всех,
Как будто побывал в их шкуре,
Я таю сам, как тает снег,
Я сам, как утро, брови хмурю.
Со мною люди без имён,
Деревья, дети, домоседы.
Я ими всеми побеждён,
И только в том моя победа».
К. Мацан
— Борис Пастернак, 1947 год, стихотворение «Рассвет». Спасибо огромное, очень оно резонирует.
А. Коваленкова
— Одну вещь хотелось сказать. Смотрите, как он умел и сохранять себя, и быть этой губкой, впитывающей этот мир, этого момента. Ну что там такого? Утро, суета, вообще не пойми что вокруг ещё, кстати. В этот момент у него было непросто же. И под финал нашей программы я хотела вас всех, кто меня слушает и кому захочется поговорить на все эти темы, вживую поговорить, сказать, как вы проживаете сегодня, спросить, если что-то нужно спросить, вместе подумать, встретиться со мной. Это будет в пятницу в Некрасовской библиотеке. Пятница — это 4 марта, в 19:00, на метро «Бауманская». Скажу точный адрес: улица Бауманская, 58, дробь 25, строение 14, Некрасовская библиотека. 4 марта, 19:00. Вход свободный. Берите маски. Кстати, на этом вечере можно будет купить мою последнюю книгу — повесть «Хорошие люди» — и подписать её у меня. Жду вас. С весной.
К. Мацан
— Спасибо огромное. И совсем под занавес нашего разговора, поскольку мы все существуем сегодня и говорим на фоне текущих событий, давайте молиться о мире, давайте молиться о всех страдавших, страдающих, пострадавших, и давайте помогать. Мы в эфире радио «Вера» постоянно размещаем информацию о фондах. Есть сайт miloserdie.ru, который сегодня помогает беженцам с Донбасса. Есть доменное имя mirom.help — это форма для оказания сразу помощи денежной тем, кто сегодня нуждается в помощи. Есть фонд «Доктор Лиза», который занимается тоже помощью всем беженцам сегодня. И любой другой фонд, социальный проект, который, как вы видите, помогает тем, кто сегодня оказался в трагической ситуации. Давайте не останемся в стороне и каждый в свою меру, о чём мы сегодня говорим, сможем помочь. Анастасия Коваленкова, писатель, художник, думальщик, была сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Спасибо за светлый разговор и за весну, которая начинается вместе с тобой.
А. Коваленкова
— До свидания, спасибо.
К. Мацан
— До свидания.
Послание к Римлянам святого апостола Павла

Апостол Павел
Рим., 112 зач., XIII, 11 - XIV, 4.

Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Ограничение в пище, строгий пост вплоть до отказа от еды, всегда и во многих религиозных традициях рассматривались как признак и условие активной и насыщенной духовной жизни. Христианская вера не исключение. Нередко, если мы видим человека, который следует строгим гастрономическим ограничениям, мы проникаемся к нему уважением. Ведь для нас это свидетельство крепости его веры. Однако, отрывок из 13-й и 14-й глав послания апостола Павла к Римлянам, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах, говорит о том, что это не всегда так. Давайте послушаем.
Глава 13.
11 Так поступайте, зная время, что наступил уже час пробудиться нам от сна. Ибо ныне ближе к нам спасение, нежели когда мы уверовали.
12 Ночь прошла, а день приблизился: итак отвергнем дела тьмы и облечемся в оружия света.
13 Как днем, будем вести себя благочинно, не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти;
14 но облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти.
Глава 14.
1 Немощного в вере принимайте без споров о мнениях.
2 Ибо иной уверен, что можно есть все, а немощный ест овощи.
3 Кто ест, не уничижай того, кто не ест; и кто не ест, не осуждай того, кто ест, потому что Бог принял его.
4 Кто ты, осуждающий чужого раба? Перед своим Господом стоит он, или падает. И будет восставлен, ибо силен Бог восставить его.
Как мы видим, в римской общине христиан среди верующих отношение к еде было неоднородным. Кто-то ел всё, что Бог послал, и не придерживался относительно пищи строгих запретов. Кто-то, напротив, был очень щепетилен в этом вопросе, воздерживался от употребления мяса и ел только овощи. Другими словами, в церковной общине Рима было строгое направление и более свободное. Обращает на себя внимание то, что именно строгих постников апостол Павел называет немощными в вере. «Как же так?» — спросим мы, — «А как же святые подвижники и аскеты, рацион которых был очень скудным?».
Дело в том, что особое отношение к еде практиковалось и у иудеев, и у язычников того времени. В еврейских священных книгах были целые списки чистых и нечистых животных. В пищу годились только чистые. Мясо нечистых оскверняло и лишало человека права принимать участие в богослужении. Подобное мы видим и в многочисленных языческих сектах. Так, например, последователи Пифагора верили, что любое проявление телесности — это скверна. А потому задача человека путём строгой дисциплины скинуть с себя путы материи и выйти в мир духа. И воздержание от мяса было важным условием достижения успеха.
Люди, которые приходили в Церковь в то время, нередко приносили с собой багаж этих предрассудков. Они ещё не знали, как верно организовать свою духовную жизнь. Всё их внимание было сосредоточено на внешних действиях. И пищевые ограничения, как самые очевидные, они ставили во главу угла. А потому совершенно игнорировали то, о чём учил Христос. А Он в Евангелии чётко говорит: «Не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст, оскверняет человека... ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления».
Вот почему Павел называет таких строгих ревнителей немощными. Им ещё не знакомо то состояние, которое он называет «свободой во Христе». Это такой образ мысли и чувств, когда человек руководствуется в своей деятельности не столько внешними правилами, не ритуальным уставом. Он в большей степени доверяет духовной интуиции, которая поселилась в его сердце в результате исполнения евангельских заповедей о любви, милости и снисхождении к людям ради Христа. Такой человек — не анархист, он не отвергает букву закона. Просто его ведёт Дух Божий, Который подсказывает, как именно ему применить эту букву в той или иной ситуации. В том числе, какие пищевые ограничения на себя наложить, а где сделать послабление.
Воздержание в пище святых отцов-аскетов имеет в своей основе именно этот духовный мотив. Именно за свой подвиг евангельского братолюбия они получили от Бога привилегию и силы для совершенного воздержания. Чтобы в ещё больше степени очистить своё сердце, в ещё большей степени вместить в него Духа Божия и в ещё большей степени проявлять любовь к окружающим.
Поэтому и делает Павел акцент не на внешней форме поста, а на внутреннем делании. Он призывает к умеренности. «Заботу о плоти не превращайте в похоти», — говорит он. Павла в большей степени интересует не аскеза ради аскезы, а добрые, мирные отношения между людьми в общине. Поэтому и призывает он не превозноситься друг над другом и снисходить к опыту ближних. «Кто ест, не уничижай того, кто не ест; и кто не ест, не осуждай того, кто ест», — говорит он. У каждого свой путь и своя мера.
Дай же и нам, Господи, силы и разума в первую очередь исполнять Твои заповеди по отношению к нашим ближним. Чтобы Твой Дух наполнил наше сердце и указал, как именно нам идти по пути ко спасению.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
Видеоувеличитель поможет Андрею и Феде развиваться

Андрей и Фёдор — братья. Первому 9 лет, второму — 6. У обоих инвалидность по зрению. Они не различают цвета́, то есть видят мир в сером цвете. Кроме этого, у ребят снижена острота зрения. Андрей может не узнать родных даже с расстояния 10 шагов, пока не услышит их голос. Федя видит немного лучше, но совсем не различает светлые полутона. Несмотря на эту патологию братья живут активно и представляют, кем станут в будущем. Андрей интересуется профессиями космонавта и инженера. А Федя хочет быть поваром или программистом. Дружная семья поддерживает мальчишек во многих стремлениях и делает всё, чтобы их жизнь была интересной и насыщенной.
Старший из братьев, Андрей, хорошо ориентируется в пространстве, занимается вольной борьбой, плаванием и учится играть на фортепиано. Младший, Федя, тоже ходит в бассейн, осваивает игру на фортепиано и занимается танцами. Вот только осваивать чтение и письмо ребята могут с трудом. Чтобы разглядеть буквы, мелкие детали или картинки, мальчишкам приходится практически вплотную склоняться к книгам и предметам. Настало время, когда без специализированного оборудования им просто не справиться.
Братьям необходим видеоувеличитель. Этот прибор создан специально для людей с нарушениями зрения. Он станет для Андрея и Феди незаменимым помощником в учёбе и в жизни. Собрать средства на дорогое оборудование семье Галочкиных, в которой растут трое детей, помогает фонд «Люди — маяки». Поучаствовать в добром деле можете и вы, для этого переходите на сайт фонда и сделайте любой благотворительный взнос. Подарим Андрею и Феде возможность учиться и развиваться!
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Святитель Серафим (Соболев)». Глеб Елисеев

Гостем программы «Исторический час» был кандидат исторических наук Глеб Елисеев.
Разговор шел о жизни святителя Серафима (Соболева), о его епископском служении в эмиграции после революции в России, о роли в создании Русской Православной Церкви Заграницей и о последующем возвращении в Московский Патриархат.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Все выпуски программы Исторический час
- «Святитель Серафим (Соболев)». Глеб Елисеев
- «Адмирал Андрей Августович Эбергард». Константин Залесский
- «Великая Отечественная война и танкостроение». Александр Музафаров
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов