«Христианин в современном обществе». Игорь Сушенок

У нас в гостях был художник-живописец, дипломат Российской Академии Художеств, член Творческого союз профессиональных художников Игорь Сушенок.

Мы говорили с нашим гостем о его творчестве, о том, как он пришел к религиозному напрвлению живописи, и что для него значит быть христианином в современном мире. Игорь рассказал, что повлияло на его решение стать художником, и как изменилась его жизнь с принятием такого решения. Наш собеседник поделился, насколько трудно для него изображать на своих картинах Христа, и чем религиозная живопись отличается, по его мнению, от иконописи.

Ведущие: Игорь Цуканов, Кира Лаврентьева

---

И. Цуканов

— Добрый вечер, дорогие друзья! Это «Вечер воскресенья» на радио «Вера». У микрофона моя коллега Кира Лаврентьева...

К. Лаврентьева

— Добрый вечер!

И. Цуканов

— Меня зовут Игорь Цуканов. И, как обычно по воскресеньям, мы говорим на тему «Христианин и общество». И вот сегодня у нас в гостях очень интересный собеседник — Игорь Сушенок, художник, живописец, дипломант Российской Академии художеств, член профессионального творческого союза художников России — все правильно, да?

И. Сушенок

— Да.

И. Цуканов

— Добрый вечер! Я хотел бы начать вот с какого вопроса. Вы, если я не ошибаюсь, родом из Брянской области, да?

И. Сушенок

— Да.

И. Цуканов

— А учились вы в Академии Ильи Глазунова, Ильи Сергеевича Глазунова в Москве?

И. Сушенок

— Да, да.

И. Цуканов

— Получается, что вы учиться приехали в Москву?

И. Сушенок

— Да.

И. Цуканов

— Это было связано именно с вашим желанием заниматься творчеством, или это получилось как-то вот иначе — то, что вы приехали в Москву и, фактически, стали москвичом? Как это получилось?

И. Сушенок

— Всем добрый вечер! Дело все в том, что с раннего возраста, еще во втором классе, мои родители обнаружили способности к рисованию. Когда я нарисовал портрет Циолковского карандашом, и отец побежал хвастаться этим портретом, и у меня брат-близнец, мы оба рисовали, и родители поняли, что мы — какие-то вот одаренные дети. И с этого все началось. И в этом уже раннем возрасте, уже где-то там в душе, в душонке детской зародилось, что я художник. А дальше что? Дальше уже школа, и все это сопровождалось там и стенгазетами, и потом, когда мы более осознанно стали заниматься с братом рисованием, на нас уже влияла эпоха Возрождения, то есть это были различные журналы, в том числе «Огонек» известный, журнал «В мире прекрасного». И когда уже подходили к армии, тут уже, ну, армия — никуда не денешься. Мы служили, когда пришли, я уже не мог, меня уже распирало, я понимал, что надо куда-то уезжать. А чтобы уехать учиться... У меня же не было за плечами ни училища художественного, то есть такой подготовки... Мы об этом еще позже чуть-чуть поговорим, так как я сам более 15 лет преподавал. И чтобы уехать учиться и поступить в высшее учебное художественное заведение, нужно было уже профессиональную иметь подготовку, чтобы пройти просмотр, потом экзамены, ну, все этапы вот эти. И я уехал сначала в Питер, а в Питере познакомился со студентами, которые копировали в Эрмитаже, и это оказались студенты Института Сурикова, мастерской портрета Ильи Сергеевича Глазунова. С этого все и началось. То есть я когда с ними стал общаться, это были совершенно другие люди, не пролетарского, так скажем, менталитета. Вот это меня так зацепило. Потому что всю школу я проспал, история мне была неинтересна, потому что, в лучшем случае, все начиналось с эпохи Петра Первого, а до этого — ну, как будто бы ядерный взрыв, потом из обезьяны человек, и больше ничего на Руси не существовало. Мне было скучно, и я с тройки на двойки, с тройки на четверку еле перебился, и как бы я уснул... проспал. И, так сказать, моя голова, мой компьютер — он был пустой, в общем-то. И когда я познакомился со студентами, и когда услышал, что есть добро и зло, кто такой Достоевский, ну вот все пошло от Глазунова. И вот тут я стал заполнять все свои пустоты вот этим вот. И, естественно — ну, это я уже... я не буду рассказывать, как я потом в Москву попал, это совершенно ни к чему. И пять лет я проработал в Москве, в ЖЭКе, и потом уже поступил. Хотя поступал перед этим в Суриковский три раза, я не поступил, кстати, вместе с Рыженко Павлом покойным проходил просмотр. И тоже, кстати, он не прошел, что мне было очень любопытно, потому что он закончил МСХШ — среднюю художественную школу, и как его не допустили, я до сих пор не понимаю. Может, скандальный диплом или что-то, мать в слезах вся там... Вот. И я успокоился и думаю: ну если такой художник не прошел, так чего мне тут бояться? Я из деревни приехал... Но, тем не менее, все складывалось так, как складывалось, очень хорошо, и в конце концов я поступил, и потом уже другая жизнь.

И. Цуканов

— Угу. То есть вы себя с детства, в общем-то... ну, понимали, чем вы будете заниматься, да? Не было какого-то периода метаний, таких сомнений?

И. Сушенок

— Нет, никаких метаний нет. Это, наверное, все-таки как балет, как консерватория — это что-то нечто другое. То есть мы люди странные. И люди такого направления искусства. Очень странные люди. Нормальные мы, ненормальные, я не знаю. У нас в душе всегда живет... Вот что бы ни было, кем бы я ни работал, какую бы я профессию ни получал... До армии, кстати говоря, я приобрел профессию тракториста, ну потому что какая была... и шофера одновременно. Я не хотел идти в 10-й, мы пошли просто с братом банально в ПТУ — дурака провалять, получить права, потом в армию. Так все как бы и произошло, ну как бы легкий путь такой вот искали. Да и родители говорили: «А что, вот вы рисуете, мальчики, а что, а на хлеб-то чем вы будете зарабатывать?» То есть вот так вот люди простые советские, русские думали. Вот. И не понимали, что можно стать художником, там, какие-то деньги потом зарабатывать и творческий путь. Потому что это периферия.

И. Цуканов

— Вот, собственно, вопрос такой меркантильный, я его хотел задать чуть позже, но тогда сейчас спрошу. Вообще, в современной России на что художник, вообще говоря, живет? Потому что, ну, госзаказа нет уже давно, а, так сказать, торговать плодами творчества, как... Ну, там, я не знаю, актер — он может играть спектакли много раз, музыкант может концерты давать и каждый раз что-то получать. Вы пишете картину один раз. И либо ее приобретают в какую-то коллекцию частную или в музей, но если приобретают, то это тоже происходит один раз. И тут вот выбор — либо уходить в какое-то изготовление такого рыночного товара, в ремесленничество как бы в плохом смысле слове, вот либо как? Вот как сейчас вообще существовать художнику?

И. Сушенок

— Первое — это... Этот вопрос во все времена, во все эпохи всегда существовал. Но в советский период были художественные комбинаты, к которым, так сказать, были прикреплены союзы художников, там распределялись деньги, заказы, все. Потом все, естественно, рухнуло в 1990-м — все, ничего не существует. И начался такой свободный в начале 90-х рынок. Я только поступил, я еще ничего не понимал, что происходит, потому что я поступил в 1990-м году, Союз только развалился, я на первом курсе. Мне надо учиться, я хочу учиться. Мы в Эрмитаже копируем. И я думаю: ну вот все хорошо. Думаю: и дальше все так будет, я вот получу диплом, потом какие-то заказы, там, все... А оказалось, нет — все постепенно все хуже, хуже и хуже. Сначала, до 1993 где-то года, до войны был рынок сбыта. То есть покупали через галереи Москвы в Турцию, там, в Европу — ну, там, в пределах 100 долларов, но нам, студентам-то это нормальные были денежки, все. А потом резко — раз! — и кислород был перекрыт, и потом вообще перекрыт. На сегодняшний день — да, конечно, те люди и художники, которые, там, на виду, на плаву, которые, там... Ну это единицы, которых мы знаем, которые какие-то могут заказы, кто-то умеет церковь расписать — те какую-то денежку имеют. Основная масса вся художников — у них беда, это нищие люди. Они живут за счет того, что работает жена или, там, мама работает, подкармливает. То есть рынка сбыта нет, государственных заказов нет, ничего нет. Но я хочу сказать, что это вина не государства, не правительства совершенно. Я уже об этом тысячу раз думал. Дело все в том, что сегодня, когда все в цифре, когда человек смотрит телевизор, извините, 4К-8К (вы знаете, что это такое), изображение, где там 16,9 миллиона пикселей, а там восемь, кратно больше, то глаз человека уже привык к качественному изображению. Искусство сегодня требует такого же качественного изображения. То есть здесь нужна полностью вот такая как бы образовательная реформа в этом направлении, не сразу. Поэтому требовать... Ну кто купит у тебя какую-то мазню, грубо говоря, если даже у человека есть деньги? И если я каждый день смотрю, извините меня, какую-нибудь, там, плазму или какой-то шикарный телевизор с хорошим изображением и тот же компьютер, каждый ребенок сидит в смартфоне... Поэтому сегодняшнее искусство должно быть очень высоким и качественным. Это первое. Это относится к вопросу «как?». И второй вопрос, конечно — что ты хочешь изобразить?

К. Лаврентьева

— «Вечер воскресенья» на радио «Вера». У нас в гостях художник, живописец Игорь Михайлович Сушенок — дипломант Российской Академии художеств, член профессионального творческого Союза художников России. У микрофона Игорь Цуканов и я, Кира Лаврентьева. Игорь Михайлович, как изменилась ваша жизнь, когда вы действительно с головой ушли в творчество, ушли в художественное искусство? Потому что мы с вами говорили о том, что у вас и диплом тракториста есть, и вы работали много где, и тут вы попадаете в полностью такую творческую, очень тонкую, очень тонко настроенную, как скрипка Страдивари, среду, где нужно быть очень таким уточненным человеком без кожи. Насколько сильно изменилась ваша жизнь?

И. Сушенок

— Моя жизнь...

К. Лаврентьева

— Внутренняя жизнь, я имею в виду, да.

И. Сушенок

— Моя жизнь, особенно духовная, она наполнялась и менялась постепенно, понемножку. Во-первых, я был всегда окружен друзьями, такими, ну, творческими достаточно людьми. Мой друг близкий и друг детства — это поэт Николай Мельников, с которым я с 16 лет был знаком, который на Мантулинской у меня долго жил и который ко мне артистов разных приводил. И мы прожили, пережили все вот эти 90-е патриотические времена, вот эти все разговоры... Тяжелое время вот это все было. И не надо забывать, что я все-таки считаю себя художником и учеником Ильи Сергеевича Глазунова. Что он для нас сделал? Конечно же, ну что я буду сейчас о ремесле рассказывать? Этот человек вложил в нас мировоззрение. Мировоззрение — русское православное мировоззрение. Вот это самое главное. И если бы я этого не получил, я бы был таким обычным художником, который вот заканчивает институт в Суриковском, там, Строгановку... Я и не знал бы. Ну, я бы, может быть, и ремесленник и хороший получился, а что рисовать и по какому направлению идти, вот тут-то проблема бы была большая, понимаете? Но, видите ли, я же не так просто пришел и к религиозной-то живописи. Для того, чтобы просто взять Евангелие, что... Ну, студентам, нам задание давал Глазунов, и мы делали композиции на евангельские сюжеты. Ну, прочитаешь, там, поверхностно... Какую-то тему нам дали, просто мы сделали и все. А мы же не могли проникнуться, ну, тем более, у нас и другие предметы были. Рисовали, а серьезно так не понимали, что это вообще такое. И вообще что такое жизнь. Вот я живу — что это вообще? И что конечная цель — это смерть. Это нужно было понимать. А если конечная — смерть, а есть ли там что-то? И вот эти все вопросы — они постепенно-постепенно уже с моим взрослением обретали такой как бы серьезный вопрос. Ну, становился такой серьезный вопрос. И в какой-то момент... в какой-то момент я понял, что надо заниматься... Вот ну я хочу, меня тянет на евангельские сюжеты. Вот хочу картины писать.

И не просто. В душе у меня еще вот что-то такое сидело. Мне очень нравятся античные времена — вот эта вот эпоха, быт, костюмы, архитектура, археология, история — все, что с этим связано. И когда я стал сопоставлять, читая Евангелие, эти все вещи, я стал вдруг видеть, какой этот мир интересный. То есть какой-то город, там, например, изучаешь — Эфес, допустим, и сразу понимаешь, а что там было, а вообще... То есть с головой погряз в эти вещи, короче.

И. Цуканов

— И это было именно следствием того, что вы учились у Ильи Сергеевича? Да? То есть...

И. Сушенок

— Не только, не только. Здесь много факторов, которые... И это, конечно. Тут и знакомство с батюшкой Ильей Ноздриным, здесь и какие-то вот вещи происходили лично со мной, о которых я не могу, в жизни, которые меня вот к вере приводили и в тупик буквально ставили, что касалось моих каких-то вот личных переживаний. Это все было, это все было.

И. Цуканов

— Скажите, пожалуйста, если можно... Ну, конечно, очень интересно и то, как вы познакомились с батюшкой Илием, как вы узнали, что есть такой старец, и как вы стали с ним общаться... Ну, может быть, давайте сначала, если можно, вот такой вопрос.

И. Сушенок

— Я об этом уже как бы рассказывал... Здесь история достаточно банальная, может быть. В 2003 году, еще когда был 14-й корпус Московского Кремля, у меня там проходила выставка. И я выставил графику, среди которой висело три иллюстрации к поэме Мельникова «Русский крест». И я, по-моему, 10 дней... Я ведь каждый день туда приезжал просто — ну, может быть, кто-то пройдет, там, и нужно было на выставке на этой как бы дежурить. И в один из дней просто подходит ко мне какой-то человек молодой — оказалось, из охраны президента, и говорит: «А это что, к иллюстрации Мельникова „Русский крест“?» Я говорю: «Да». — «А вы откуда эту поэму-то знаете?» Я говорю: «Как я откуда знаю, если поэт, который написал, это мой просто друг, мы друзья». — «Да вы что говорите такое?» — это охранник говорит. Я говорю: «А в чем дело?» — «Да вы знаете, тут есть старец в Оптиной Пустыни, мы его давно ищем. И мы думали, что это вообще поэму написал тоже старец, и что ему много лет, какая мудрая поэма, и с этого, в общем-то, все и началось». Я говорю: «Нет, это мой ровесник, даже на два года меня младше». И я даю телефон Мельникова.

И тут все начинается. Этот телефон — этот охранник с Вадимом Цыгановым знаком, ну, и тут все по накатанной. И потом вечером я даю Николаю телефон, а он мне говорит: «Слушай, ты какую-т чепуха говоришь, это все вот какие-то вот фантазии... фэнтези какое-то. Я говорю: «Слушай, ну я тебе даю телефон, ты им звони, вот дали»... И на следующий день он говорит: «Все, я вот с Вадимом уже еду в Оптину Пустынь». Вот отсюда все началось.

А потом уже что было? Потом уже я с Николаем поехал, уже Николай меня познакомил с батюшкой. Вот вся история.

И. Цуканов

— Интересно как! А я слышал как ровно наоборот, что это вы познакомили Николая Мельникова с отцом Илием и показывает происходящее...

И. Сушенок

— Ну потому что это через выставку. Там подошли ко мне, а потом уже он меня привез. Поэтому здесь вот такая путаница может быть. Но это уже не важно.

И. Цуканов

— Ну и с тех пор как раз ваше общение с батюшкой Илием тоже завязалось, да?

И. Сушенок

— Да, завязалось. Сначала мы часто ездили, а потом я стал все реже и реже, реже и реже, потому что я почувствовал, что я буду своей глупостью какой-то... Вот чем больше я читал, изучал, слушал, тем больше я понимал, что ехать к старцу вообще нужно за советом каким-то. А сколько раз было — я к нему приезжаю, у мен ямного вопросов, как только я к батюшке подхожу, а у меня в голове сразу все ответы — бах! И я стою и не знаю, что сказать. Это мистика, или как это назвать, я не знаю. А потом я понял, что действительно да, тут вот Господь тебе сразу дает что-то вот... Сразу все понимаешь. И я перестал как бы... Да, иногда по какому-то случаю, по делу, или кого-то привезти... А просто так — я прекратил эти поездки. Потому что у меня и работы сейчас много, и просто вот нет такой возможности.

И. Цуканов

— Ну, вы написали два портрета или больше, может быть. Так вот, то, что можно найти в Интернете, два портрета отца Илия есть точно. Наверное, больше.

И. Сушенок

— Да, по-моему, я графический портрет один-то сделал... Знаете, вообще, я много писал. У меня пару, наверное, купили люди — ну, так, за небольшие деньги... И, может быть, и зря, наверное. А графически я нарисовал — да, такой есть портрет, мне захотелось просто вот сделать. И, знаете, я к батюшке с этим вопросом подходит: «Батюшка, можно, я нарисую? Ну мне как бы аудиенция такая нужна». И еще в начале знакомства нашего. И он, такой, постоял, подумал и потом говорит: «Мое дело — пустыня. Зачем портрет?» И, знаете, меня это вот как отрезало, и я сразу я как-то застеснялся. Все, думаю. Я еще не понимал его, что, ну, я так в лоб подошел — зачем? И потом я уже фотографировал цифровой камерой, так, из-под полы, можно сказать, специально даже не целился, какие-то вот эти самые... А потом, значит, вот откуда я нарисовал батюшку, просто уже мой брат знакомил батюшку Илия с Ильей Сергеевичем Глазуновым — это уже как бы наше было как бы такое желание... желание Ильи Сергеевича, но через нас как бы... И он его много фотографировал, с Глазуновым, и вот из этого материала я нарисовал. Потому что я не люблю рисовать из каких-то фотографий, вот я хочу... Я говорю: «Саш, если ты куда-то в пространство фотографию забросил, я с нее рисовать не буду. Дай мне такую, которую никто не знает». Я думаю, что больше поэтому... Ну, может быть, это я неправ... Не знаю.

К. Лаврентьева

— Игорь Михайлович, в ваших картинах действительно очень много глубины. Очень много глубины, патриотизма, когда дело касается каких-то пейзажей Брянска, который вы писали, леса, русской зимы, и все это действительно меня глубоко тронуло за душу. Я думаю, что каждого человека, который откроет даже в Интернете ваши работы и посмотрит какие-то несколько буквально разных картин, он удивится и приобщится вот к этой тонкости вашей душевной и вот к этому удивительному искусству. Но о чем хочу спросить: ведь в какой-то момент вы перешли к евангельским сюжетам.

И. Сушенок

— Да.

К. Лаврентьева

— И, насколько я понимаю, вы ездили в Иерусалим, и не один раз, чтобы все это прочувствовать, пропустить через себя. И рождались эти сюжеты (ну, и не может быть, наверняка, иначе, для верующего человека — особенно) рождались эти сюжеты мучительно и не один год. И то, что мы сейчас видим, это плоды многолетних трудов и, я думаю, очень серьезных каких-то душевных трудов. Игорь Михайлович, ну человек ведь не может не меняться, когда это пишет. Он же не может не перерождаться, и порой это иногда бывает очень больно, вот это перерождение внутреннее. Невозможно прикасаться к этому, просто писать и никак самому не трансформироваться, говоря таким обыденным языком. Что для вас был этот переход на новую ступень искусства? Не побоюсь этих высокопарных слов, но, по сути дела, так и есть.

И. Сушенок

— Это переход самый важный в моей жизни. Дело все в том, что одновременно с приходом Евангелия мне стали открываться технические вещи — то есть как исполнять это все. Я вам больше скажу — что более 10 лет я и мой брат, мы работаем над тем, что... Ну как бы мы немножко... ну, я боюсь, такое слово громкое... расшифровали, что ли, скажем так, секреты или не секреты, просто технологии XVII — XVIII веков. Даже XVI, начиная с братьев ван Эйков, там. И все это началось постепенно. Потому что вот то, что в Интернете... Кстати, последние работы кто-то вычистил мои из Яндекса, и остались только те, которые в монастырях — «Вход в Иерусалим», «Хождение по водам», а современные работы, которые я в новой технологии исполняю, это с 2017 года, буквально недавно. Практически, их нигде и нет. То есть их надо еще на какие-то платформы искать, выставлять, и, в общем, чтобы люди видели. Кроме как Инстаграм (деятельность организации запрещена в Российской Федерации), Фейсбук (деятельность организации запрещена в Российской Федерации), ну, чего там — несколько десятков людей, там, посмотрят и все. Так вот эта технология, когда просто люди смотрят, и они просто приходят в шоковое состояние, это все неслучайно. Дело все в том, что я преподавал достаточно долго в центре образования московском. И так получилось, что я в 1999, наверное, году... после выставки в Манеже меня пригласили в Марьино. Глава управы вот этого района, Марьино, посетив мою выставку, когда много же людей было... «Мы тебе дадим мастерскую, но с условием, что ты будешь преподавать». А я ни сном, ни духом — зачем мне эти ученики, и что это? А у сменяя еще произошел такой слом в жизни — я развелся, у меня на душе так плохо, сын, 10 лет, остался, квартиру разменивать — в общем, такое вот все свалилось... И я согласился, дал согласие. И когда я сделал набор и ко мне в класс зашли вот эти дети, 10-12 лет, я глянул — у меня прямо чуть слезы из глаз... В каждом из этих детей я видел сына просто, понимаете? И я понял, что это не просто так. И стал потихоньку-потихоньку преподавать, и потом так втянулся... И это меня реабилитировало. Мало того — реабилитировало, я потихоньку стал заниматься и раскапывать программы, стал копать вообще все, что возможно. Ну, в частности, меня почему-то заинтересовали программы американские, потому что они поглощают все буквально, со всего мира, и хорошее, и плохое. Они всё... Это люди, которые, народ, который концептуален. И у них только одних томов несколько — например, в Академии художеств десятки томов по рисунку, по живописи, чего у нас нет. То есть там концептуальный подход. Есть галереи, где там Рубенсом завешаны целые стены, потому что это все было продано в Америку, включая наш Эрмитаж в эпоху революции. В общем, весь мир туда съехался. Ну, не важно. И они эту концепцию разработали. Когда я стал это все раскапывать, оказалось, что это концепция Павла Петровича Чистякова, нашего прекрасного педагога дореволюционного. Просто они это все концептуально по полочкам разложили и написали... Ой, слишком я далеко, наверное, уже ухожу. Ну, в общем, я стал применять эти все вещи, и у меня на ура все пошло. Дети стали учиться рисовать, и они стали понимать...

Вот. Потом происходит второй момент. Второй момент: мой брат-близнец Александр — он же закончил журфак МГУ, но у них было отделение, их всего два человека было, это было отделение фотожурналистики. То есть и журналист, и фотожурналист. И он впервые защищал диплом по второму фотошопу тогда еще. То есть я в Академии диплом защищал, а он там в 1997-м, позже, защищался. Вот. Ну, защитил и защитил, на пятерку, все. И потом, когда я уже в Марьино преподавал, а я чувствую — какая-то немножко даже деградация в живописи шла... Ну, чем дальше от Академии — ты один, ни подпитки ни какой-то, а один. И он ко мне приходит и начинает какие-то вещи о природе света рассказывать. Я говорю: «Ну-ка, ну-ка, давай-ка, начинай меня учить». И что вы думаете? 10 лет я у него обучался фотографическому редактору. То есть он мне дал книги, там, Дэна Маргулиса, и я понял, что без вот этого современного подхода, без понимания, как солнечные лучики воздействуют на планету, на предметы, на поглощение, на модель РГБ, там, не буду сейчас все это рассказывать, я все это изучил, что это грамота, это просто грамота для художника. Что не как ты, там, мазочек красиво положил или штришочек наложил — нет, это не надо, это в каждом есть, и ну да, есть какие-то вещи, как, там, краску размешать. Но в основном — как ты видишь и как видит глаз человека, как ты понимаешь вот это. Я стал на уровне физики все это изучать. На уровне физики.

И. Цуканов

— «Вечер воскресенья» на радио «Вера». У микрофона моя коллега Кира Лаврентьева, я — Игорь Цуканов, и напоминаю, что сегодня у нас в гостях Игорь Сушенок, российский художник, живописец, ученик Ильи Сергеевича Глазунова, дипломант Российской Академии художеств. И мы вернемся в студию через несколько секунд, пожалуйста, не переключайтесь.

К. Лаврентьева

— Добрый воскресный вечер, уважаемые радиослушатели! У нас в гостях художник-живописец Игорь Михайлович Сушенок, дипломант Российской Академии художеств, член профессионального творческого Союза художников России и ученик Ильи Глазунова, позволю себе добавить. Игорь Михайлович, какую сейчас вы для себя видите главную задачу в вашем творчестве именно как христианин?

И. Сушенок

— Основная моя задача... Я пишу картины сейчас... Ну, как бы у меня сейчас одна картина стоит на даче — на евангельский сюжет. Я не буду говорить, тема... Ну, я никому не показываю, так как и технологии... Это очень закрыто вообще для художников и для обывателей. Но моя задача — изобразить... Написать картину историческую, во-первых, это история, все, что связано вот с этим временем, с этой эпохой и с этими событиями. Но так написать в современном нашем сегодняшнем понимании, чтобы это зацепило нервы и струны сегодняшнего зрителя вот этого, который привык уже смотреть вот эти 4К все вещи, 8К — ну чтоб он глянул, посмотрел, сказал: «Да, действительно, вот это меня впечатляет», а потом уже стал думать, а что же на этой картине, а кто вот этот персонаж, а кто вот этот. Потому что если сейчас просто банально намазать... Ну, иллюстрация — и иллюстрация, посмотрел — и... «Ну, хороший цвет, поехали дальше... Ну, Евангелие — и все...» Нет! Нетушки! Надо цапануть зрителя! Сегодняшнего человека, современного — цапануть!

К. Лаврентьева

— То есть это и есть реалистическая живопись?

И. Сушенок

— Знаете, в чем дело? Да, есть реалистическая... Это очень растяжимое понятие — реалистическая живопись. И вот с того момента, как я стал, и мой брат, выставлять вот в нойо технологии Фейсбука (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) и в Инстаграм (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) вот эти наши работы, вы знаете, ни одного пасквиля и плохог8о... То есть и художники смотрят... Ну кто-то... Лайки, конечно, в основном, обыватель ставит, но иногда и художники. Но чтобы какая-то грязь или критика — мы пока вот не замечали такого. То есть, видать, цепляем. И потом, как мне одна художница, профессор, женщина сказала, что «да вас все отслеживают и все смотрят, просто не все ставят, а так, — говорит, — вы на виду, на самом деле-то». Я думаю: ну надо же! Ну а почему тогда известных людей по тысяче этих лайков ставят? Ну, извините, что я так говорю...

К. Лаврентьева

— Конечно, а как?

И. Сушенок

— Потому что сейчас выставок-то персональных нет, соцсети все-таки. Поэтому моя задача — я полностью поглощен, я просто фанатик сейчас вот этой эпохи. Потому... Ну я не хочу сейчас тоже... Деталь есть... Я просто скажу, что история — это плюс еще детализация. То есть это настолько вот... ну, вплоть... начиная не просто от архитектуры и ландшафта, а заканчивая костюмом или кольцом, там, или чем-то таким вот... мелочью какой-то такой, там, чепухой — это все надо изучать. И чтобы ты... картина была наполнена настолько детализированно... Чтобы детализировать это, надо гладкий холст, это нужно очень тщательно все прорисовать, чтобы человек, который смотрел историю, и чтобы он долго стоял. Не просто, вот знаете, импрессионистический такой вот момент, вспышка — ты глянул, посмотрел и дальше пошел. И, кстати говоря, знаете, мне очень сильно помог еще в этом одновременно, когда я прочитал толкование «Евангелия от Марка» Василия Кинешемского, святителя. И, кстати, батюшка эту книгу подарил. То я вообще, значит, был шокирован, потому что, ну, может быть, кто-то читает какое-то свое... Но я, как художник, я когда дошел до того места, где Василий Кинешемский пишет о том, что... он приводит пример, как Иванов работал над «Явлением Христа народу» и как он изучал материал вот этот глубоко, а потом он говорит: «Вот представьте себе, что»... Ну, самое главное сейчас, что Кинешемский написал... Он пишет, буквально дословно: «Художник, который быстро, с порывом написал картину, там, или этюд, его задача какая была в этот момент? Он быстро-быстро хочет нарисовать, потом быстренько он удовлетворяется этим, и моментально наступает разочарование». И когда я вот это прочитал у Кинешемского, я: «Боже мой! Это какой-то человек-гений просто! Как он эти вещи вообще?»... Я художник, я об этом думал, но я не мог выразить то, что я нашел у Кинешемского Василия. Оказывается, нужно то, что ты рисуешь, особенно историю, осознанно, детализированно, не спеша, нужно все осмысленно делать. Нужно все изучать, буквально как вот... я не знаю, как будто это научная работа, как будто это проект какой-то, не просто так. И я сейчас вот картину свою проектом называю. И, да пусть меня многие художники простят, может быть, я нисколько сейчас ревностно ни к кому и не отношусь, и не хочу никого ни критиковать... Могут меня считать... Я просто занимаюсь историей, и, если хотите, исторической реконструкцией, я бы так сказал. И больше как бы не претендую ни на какие звания вот после этого. Раньше я отрекся от званий — там, жена: «Тебе надо заслуженного, там, переслуженного, народного-международного», там, все вот это... Всё... Было такое желание — не получилось, потому что это на Новую(?) площадь — пакет целых томов какие-то тетеньки рассматривают, которые в этом, извините, мало чего... И зачем мне эта профанация? Я не хочу, понимаете? Я успокоился. Ну, может быть, придет. Придет — хорошо, нет — это... То есть... Но если бы мне сказали: «Вот тебе звание сейчас, медаль какая-то, медалька, но мы у тебя отбираем всю вот эту технологию или руки тебе отрубаем топором», я бы сказал: «Нет, ребята, извините, мне ничего не надо, кроме того, что я сейчас имею, и то счастье, вот которое я сейчас имею, и то, чем я пользуюсь, и те знания, которые я приобрел за вот эти десятилетия, мне больше ничего не надо».

И. Цуканов

— Игорь Михайлович, вот вы сказали, что задача — зацепить человека, который смотрит на полотно. А зацепить — вот зачем, для чего это нужно? Какой дальше должен путь проделать этот человек? Вот как вы себе это представляете?

И. Сушенок

— Во вы меня зацепили теперь! Зачем зацепить? Что бы я ни написал на картине... Ну давайте так рассуждать — что ну да, пускай мне даже банально вот нравится историческая тема, но я остановился на религии, в частности, христианской религии, потому что я христианин и к этому шел долго. А зацепить... А чем зацепить? Если я художник, я рисую, я же должен как-то зрителя чем-то цеплять, у меня должен быть какой-то нерв, я должен?.. С чем я вообще в вечность уйду, в историю, что я оставлю? Я должен что-то совестливо делать, с усердием, именно с совестью, не обманывая себя. А если ты будешь делать не обманывая себя, с совестью, это огромный труд. Вот этот реализм — это агромадный труд. И если я это сделаю и еще я зацепил людей, то это слава Богу. Потому что — ну а чем тогда Пушкин цеплял или, там, кто-то другой? Или художников, там, русских наших — а зачем они все это делали?

Вы знаете, вообще, вот, конечно, на тему религии — я как бы и в богословие пытался, и лекций много различных, и доходило до каких-то даже крайностей. Потом на место мозг у меня опять вставал, думал: «А может, я зря этим вообще и занимаюсь?» Но другого-то выхода не вижу. Не вижу другого выхода. Потому что... Мне даже неинтересно. Вы знаете, вот кто-то любит русскую историю — кокошники, там, костюмы, там, эпоху Грозного, эпоху, там, Петра Первого и все. Вот люди рисуют. А мне вот — вот меня не тянет, вот не хочу, вот и все. Меня тянет вот именно на вот эти времена — начало вот этого тысячелетия. Это, наверное, то ли моя внутренняя природа такая... Я даже объяснить не могу.

К. Лаврентьева

— Как живет художник, Игорь Михайлович? Вот для меня сфера художественная искусства — она такая довольно закрытая, несмотря на то, что мы тоже творческие люди, мы как-то все-таки так или иначе относимся к разряду творческих профессий. Но, тем не менее, художественное искусство — это такая закрытая очень среда для избранных, да? — я не побоюсь этого слова. И как видит мир художник? Он ведь, наверняка, видит людей немножко по-другому. Я посмотрела ваши картины, и во всех картинах, где вы пишете людей, видна их суть. Ты не видишь человека, и ты его не знал, но тебе достаточно взглянуть на картину, и можно безошибочно сказать главные черты характера человека. Как это, во-первых, удается передать? Я понимаю, что это талант, я понимаю, что это определенные технологии, но прежде, чем это написать, ты должен его увидеть. И вот это видение человека — оно открывается сразу, как только вы его вот увидели, да, и поняли самые главные его какие-то внутренние черты, которые, возможно, он даже скрывает от окружающих? Либо нужно пообщаться, нужно в него проникнуть, нужно на него настроиться, и после этого вы тогда сядете и напишете его портрет?

И. Сушенок

— Ну здесь все, наверное, сразу, включая и ремесло.

К. Лаврентьева

— Ведь это уже прозорливый человек — художник, получается.

И. Сушенок

— Одновременно. Ну, наверное, в какой-то мере надо быть и психологом. Я еще повторяюсь, что я преподавал очень долго, и преподавал в дополнительном образовании, набирал детей. И мне как психологу многих реабилитировать просто приходилось детей. Ну это отдельный разговор, там, и все такое. Потому что там приходили люди, у которых по геометрии тройка, там, двойка, а через два месяца у них пять, потому что я когда начинал вот это векторное построение объяснять, 3D-модель, то они эти формулы щелкали как семечки, потому что, как учитель наш учит, просто формулы по геометрии — он, допустим, записывает, а то, что это трехмерная модель, об этом никто понятия не имеет, что это нарисовано, а потом уже наложены туда цифры и обозначения, и все такое. Так вот разрывы есть у нас, но это уже тема образования, не буду касаться. Поэтому здесь, конечно, вот этот опты преподавательский — он тоже большую роль сыграл в моей жизни. То есть это было...

К. Лаврентьева

— Но это ремесло. Эта геометрия — это ремесло...

И. Сушенок

— Нет, я имею в виду общение с детьми. Общение с детьми как... Извините, что вас перебиваю. Общение с детьми — как просто... Каждый ребенок — он как взрослый. И когда... Я вам еще такой момент скажу, что когда абитуриент или тот же ребенок, который приходит ко мне рисовать учиться, или абитуриент приходит поступать, или студент, который поступил на первый курс, вот здесь главный момент — он пришел туда, в этот мир, он пришел по доброй воле, его никто палкой... Он пришел по своему и таланту, и внутреннему хотению. И если его начинать учить, издеваясь над ним, вы на всю жизнь можете его ранить душу, убить его, расстрелять просто душу этого человека. А почему эти моменты я все... как бы проникся этими моментами? Потому что я сам поступил уже взрослым, не имея до этого никакого образования. И всегда ставил вопрос: а почему я должен поступить на первый курс института, уже научась... научиться надо профессионально рисовать, а потом еще дуракавалянием пять лет, а потом еще шестой целый курс диплом, и выйти, и кому ты с этим дипломом нужен? Я же иду на машине ездить — меня научили, я сел и поехал. Я не умею. Так и тут — я, когда с этой целью стал... задался этой целью, создал свою программу и себе такую установку поставил: научить любого желающего. Вундеркинд, само собой, научится. И вот эту программу я когда себе поставил, она... Ну, у меня много учеников за границей, в том числе. То есть без проблем. То есть это все, что касается вот этого вопроса. Я уже забыл, какой вопрос...

К. Лаврентьева

— Вопрос был как раз о понимании сути человека, с которым вы общаетесь.

И. Сушенок

— А, сути характера, там, человека...

К. Лаврентьева

— Да, да.

И. Сушенок

— Ну здесь... Мне просто еще с детства нравились портреты, я любил это рисовать, и мне нравились портреты эпохи Возрождения, Рубенс очень... Рубенса любил, психологические портреты... Ну, здесь, знаете, вот это художник этот сидит — ты рождаешься. Это... Это невозможно объяснить. Ну как я могу рассказать это все? Я не знаю.

К. Лаврентьева

— Игорь Михайлович, а вы любите общаться с людьми?

И. Сушенок

— Ну я вообще болтун по природе, и со мной общаться... Ну, сейчас все меньше.

И. Цуканов

— «Вечер воскресенья» на радио «Вера». Сегодня у нас в гостях Игорь Сушенок, художник, живописец, дипломант Российской Академии художеств, ученик Ильи Сергеевича Глазунова. И мастер, ну, если можно так сказать, религиозной живописи. Я как раз хотел бы, Игорь Михайлович, сейчас спросить вас об этом. Вот у вас есть такое полотно — «Спас — Золотые Власы». Есть икона «Спас — Золотые Власы», есть у вас полотно. Оно такое поразительное. Там очень необычный образ Христа — ну, как мне кажется, — такой очень русский как бы...

К. Лаврентьева

— Да, есть такое.

И. Цуканов

— Русское лицо. Но оно какое-то очень глубокое... И вообще мне сразу, когда я увидел эту картину, вспомнилась такая вещь, что, вообще говоря, Христа очень трудно рисовать, изображать, потому что Он человек, но Он не только человек. И как раз вот то, о чем Кира спрашивала, что вот как вы можете увидеть образ человека, проникнуть в человека, когда вы с ним, например, общаетесь и вам потом хочется его изобразить, и вы понимаете, что в нем надо изобразить. Вот что изобразить во Христе — это же вопрос огромный, и отчасти поэтому существует иконопись. Н вот религиозная живопись — она всегда как бы под вопросом оказывается. То есть иконопись — это понятно, это вот некий существует канон иконописный, всегда примерно понятно, как изображать Спасителя, как изображать святых. А вот если мы отходим от канона и пытаемся изобразить Его живописными средствами, Христа, это сразу огромный вопрос: вот как это сделать? Вот как вам это удалось? У вас что-то получилось, что-то вот очень такое глубокое и интересное. Вот было бы для вас это?..

И. Сушенок

— Спасибо, конечно, за такой комплимент! Это первая, можно сказать, моя такая вот работа. Но, вы знаете, я стесняюсь и боюсь себя, и не надо называть религиозным художником таким уж. Нет, я просто взял вот эту историю всю. Я не хочу...

И. Цуканов

— Ну, тут можно слова оставить в стороне. Тут суть вопроса в том, что...

И. Сушенок

— Это очень опасные какие-то такие вот вещи, поэтому я, как профессионал, я делаю то, что я умею. Вот этот «Спас — Золотые Власа», вот у меня было желание вот Спасителя... Я хотел, не знал, с чего начинать, еще и таких картин больших у меня не было... Хотел рисовать. Ведь рисовал я Его просто вот... это мое фэнтези, и никто ж не позировал. Я просто взял... Это вообще банально было — бумага, наклеенная на доску, и я стал карандашом рисовать и сангиной. Потом лаком закрепил, потом стал маслом сверху писать. И это мучительно просто было. Потому что то один образ — там вот в миллиметры какие-то уходишь, влево-вправо, особенно когда глаза пишешь, там, или нос, и вот эти миллиметры решали... Образ — то он карикатурный получается, то какой-то смешной, то какой-то нелепый. И вот пока вот эту золотую середину ты накопаешь, найдешь... А ведь слои накладываются, накладываются, накладываются... Весь изнервничаешься, ночами не спишь, мучаешься. Потом — что сзади изобразить. И начинаешь немножко копаться уже и в истории вот в этой всей. И потихоньку, мучительно-мучительно, в общем-то, шаг за шагом, и потом твоя душа начинает говорить: «Ну вот, вроде, где-то ты приблизился. Вот пора остановиться. Все, если немножко — испорчу». Потому что вот «Спас — Золотые Власа» делал, потом, вроде, «вот один глаз немножко не туда, потом вот он слишком грустный, а вот печальный какой-то, русский, вот у него уныние — хочу, чтобы он был и печальный, но уныния не было!» И вот это. А здесь же, понимаете, там веки, ресницы, там сотые доли миллиметров решают вот эту тему вот этой психологии. Поэтому, конечно, когда иконописец пишет, там есть свои каноны и технологии, все понятно, потому что это с Византией, там все ясно, это шаблон как бы такой вот. А здесь большая ответственность. Большая ответственность. Я рисую карикатуру, а потом сам по себе реализм — он требует вот такой самоотдачи. И он требует такой самокритики, что ли, большой.

К. Лаврентьева

— Игорь Михайлович, заговорили об иконописи, и не могу не спросить... такой вопрос задать. Смотрите, раньше в монастырях, и эта традиция продолжалась много веков, люди готовились к написанию иконы очень серьезно, монахи: сорок дней поста, освящались краски, освящалась вода, освящались полотна, помещение, в которое пишется икона, читается Иисусова молитва. То есть бесконечно, пока идет написание образа, идет прямо такой аскетически тяжелый труд. Сейчас, как я понимаю, немножко упростилась, в принципе, подготовка, ее как таковой нет. Потому что сейчас иконописцев очень много, и, в общем-то. это уже не проблема — расписывать храм. Уже Андреев Рублевых как таковых — их, ну, в общем, не сыщешь днем с огнем, да? Но, тем не менее, насколько вы считаете уместным подготовку некую духовную к написанию какого-то евангельского сюжета или образа?

И. Сушенок

— Вы знаете, здесь крайностей не должно быть, все должно быть соразмерно, как и везде. Здесь ведь очень важно понимать, что есть внешняя сторона, а есть еще душа человеческая, которая скрыта от внешнего мира, что там происходит, у этого художника. И не надо забывать, что та плеяда художников-иконописцев, которая работала в ту эпоху, она совершенно жила в другой совершенно среде. И мы сегодня... и сегодняшние художники — они в другой среде живут. Им замыкаться надо. Они выходят вот в этот мир, в этот Интернет, везде. Откуда мы знаем? Поэтому здесь не индивидуально нужно говорить: «Вот такой-то, такой-то иконописец», а просто, понимаете, может быть, кто-то там на коленях ночами стоит, а внешне этого не показывает, мы этого не знаем. И я вам не расскажу эти тайны, что у меня происходит, потому что это не...

К. Лаврентьева

— Нет, вы знаете, я не с этой целью спросила, задала этот вопрос — не чтобы, конечно же, залезть вам в душу, совершенно нет. Я хотела спросить ваше мнение, прежде всего, как преподавателя о том, нужна ли человеку какая-то подготовка — как, знаете, какой-то пост или какая-то минимальная подготовка, чтобы написать образ Господа, Пресвятой Богородицы, святых. Как вы считаете, уместна ли она, нужна ли она?

И. Сушенок

— Обязательно! Конечно, уместна! И люди, которые приходят...

К. Лаврентьева

— Грубо говоря, не с сигаретой писать, да, образ? Вот я о чем говорю.

И. Сушенок

— Да нет, ну есть, наверное, и такие — в советское время были, которые реставраторы, вот так вот, с сигаретой, я видел...

К. Лаврентьева

— Реставраторы, да, да.

И. Сушенок

— Ну, это не иконописцы, это...

К. Лаврентьева

— Это без осуждения, я просто...

И. Сушенок

— Это люди — как врачи, можно как угодно их, там, называть...

К. Лаврентьева

— Да, да, конечно, да.

И. Сушенок

— А те люди, которые действительно творческие — я там несколько, там, знал человек, которые, там... они все в этой живописи иконописной... Они в этом... У них своей мир... Да, конечно, у них все это... Эти традиции они сохраняют, эти люди. Есть. Это все индивидуально очень.

К. Лаврентьева

— Игорь Михайлович, когда я вам несколько минут (назад) задала вопрос о том, нравится ли вам общаться с людьми, я вот что имела в виду. Ведь для творческого человека действительно очень тяжело, наверняка, выходить в мир. И насколько вам как христианину, художнику, тонко настроенному человеку, легко или тяжело жить в светском современном мире?

И. Сушенок

— Знаете, я сейчас очень даже... ну, не то, что обрадовался, а как-то успокоился, когда вот эта пандемия наступила. Ну, для кого как. Конечно, да, это... Я с апреля месяца уехал на дачу. Там у меня небольшая мастерская, и я ушел в затвор. То есть, ну, там, жена с дочерью приезжают — там, у нее когда-то дистанционка была, там, у жены и у дочери, они там жили. Потом они уезжают, и я там один с котом оставался. И я ушел в пустыню, что называется. То есть я ставлю аудиокнигу... Я два или три раза только Ветхий Завет прослушал. Потому что я читать не могу сейчас — я рисую часами, иногда только на еду отвлекаешься и слушаешь, в основном, Библию. Ну, естественно, Новый Завет, там, я уже гонял сотни раз, чуть ли не наизусть все четыре Евангелия, включая «Апостол», потому что я иногда анализирую, делаю заметки, и на стоп-паузе я потом записываю, анализирую, потому что мне исторические некоторые моменты... я вообще расшифровываю, и до сих пор открываются. Потому что невозможно один, или два, или три раза прочитать Новый Завет. И там бесконечно можно читать, и каждый раз я когда слушаю и анализирую все, каждый кусок анализирую, каждую главу, и каждый раз чего-то открывается мне. Причем, при этом я еще и картину пишу как бы. Поэтому я когда ушел вот в этот затвор, это вот совершенно другая... Когда от телевизора от этого отошел. Если Интернет — да, хорошая вещь, но я только нужную для себя информацию, слава Богу, потому что вот для себя, например, открыл лекции — там, Яна Чехановец есть такая, профессор израильского... Иерусалимского университета, археолог, историк, женщина. Я когда услышал ее лекции, «вот это, думаю, профессионал». Потому что это не просто вот банально она чего-то рассказывает... Она свои вот эти раскопки... Она начинает, там... И я столько у нее узнал вещей интересных... Потом стал анализировать это все вообще с евангельскими какими-то деталями, и все настолько стало совпадать, и я уже вот в этом весь погряз. И когда я, например, приезжаю в Москву на несколько дней, сюда, и окунаюсь в этот мир, конечно, немножко даже странным все кажется — вот это все вокруг. Нет, я не хочу не осудить... Мне тяжело становится, я не понимаю многих вещей. Я начинаю, там... Вот пообщавшись с дочерью, вот она у меня сейчас в 11-м классе, они там с мамой уже вовсю напрягаются — там, какой институт, там, значит, какие эти самые... какие-то доклады... Все это — да, хорошо, но хорошо, что еще как бы моя дочь — она еще в среде вот в такой живет... Хотя я вам скажу, что оттенок пролетарской школы — он существует во всех... Вот я по себе, как преподаватель, знаю, он в любой школе московской существует. Потому что ну нельзя резко, конечно, ни в религию детей... это не получится ничего. Ни ты Евангелие не откроешь. Это только воспитывание... воспитывать детей надо, чтобы показывать, что есть добро, что есть зло, что такое хорошо, что такое плохо. Это и есть вот мировоззрение пока, на вот этом этапе. Если мы вот этому научим... Потому что в Евангелии именно об этом только и говорится. Это вот эта вот нравственная вот эта вот линия, которая там продо... ну, есть, в Евангелии. И лоб в лоб это никому не расскажешь и за уши не притянешь, не вобьешь. Потому что вот, например, дочь моя, значит, тут на днях разговор у меня с ней — она... Да, там хороший молодой историк в школе, там, прекрасно там все. Но основная мысль какая — вот если бы не было революции, мы бы все были рабами. Да елки-палки! Ну ты же со мной живешь-то сколько лет! И это все убивается в школах, понимаете? Вот что, на мой взгляд... Вот это... Ну, это никак не искоренимо. Причем, таких преподавателей... Причем, он молодец... Ладно б, там, уже я знаю, там, учителя, которые, там, советской, там, закалки еще. Пусть профессионал. Но у всех все равно какой-то вот менталитет сохранился... сохранился менталитет. Почему я? Да, я измененный человек, потому что я учился у Глазунова. Мы жили в другой совершенно среде. И я еще говорил, что я пришел пустым. Пустым. И я впитал от него, как губка, все, от Глазунова. Мы все там, кто хотел, то есть мы людьми стали с такой... с монархической такой вот закалкой, что ли. С мировоззрением монархическим, христианским.

К. Лаврентьева

— Мне кажется, вы сейчас очень важную мысль озвучили, Игорь Михайлович, о том, что крайне важно и нам самим, и нашим детям не мыслить шаблонами и не слышать где-то какие-то фразы, и не транслировать их потом в своей жизни как азы и основополагающие азы для себя и своих детей. Убереги нас Господь от шаблонов, особенно ошибочных, особенно еретических, да? И спасибо огромное за этот разговор, огромное спасибо за ваши труды! Порекомендуем нашим радиослушателям от души посмотреть работы в Интернете Игоря Михайловича Сушенка и вашего брата Александра.

И. Сушенок

— Александра.

К. Лаврентьева

— Да, уважаемые радиослушатели...

И. Сушенок

— А может быть, и на какую-то персональную выставку сходить.

К. Лаврентьева

— Да, рекомендуем от всей души.

И. Сушенок

— Даст Бог, когда-нибудь случится...

И. Цуканов

— Мы обязательно пригласим... И вас...

К. Лаврентьева

— На вашей странице в Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) эта информация может быть, да? В Инстаграме (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)?

И. Сушенок

— Конечно, да, везде будет.

К. Лаврентьева

— «Вечер воскресенья» на радио «Вера», уважаемые радиослушатели. В этом часе с нами был Игорь Михайлович Сушенок, художник-живописец, дипломант Российской Академии художеств, член профессионального творческого Союза художников России. С вами были Игорь Цуканов и я, Кира Лаврентьева. Мы прощаемся с вами до следующего воскресенья. Всего доброго и до свидания!

И. Цуканов

— Доброго вечера всем! Вам большое спасибо!