«Христианин в современном мире». Вечер воскресенья с Ксенией Алферовой

Этой программой мы начали новый цикл бесед о христианине в современном мире, в котором мы говорим с нашими гостями об их приходе к вере, и как вера в Бога влияет на их жизнь, профессиональную деятельность и отношения с окружающими.

Первым гостем этого цикла стала актриса театра и кино, соучредитель фонда «Я есть» Ксения Алферова.

---

Ведущие: Игорь Цуканов и Кира Лаврентьева

И. Цуканов

— «Вечер воскресенья» на светлом радио. Христос Воскресе!

К. Лаврентьева

— Воистину Воскресе!

К. Алферова

— Воистину Воскресе!

И. Цуканов

— С вами моя коллега Кира Лаврентьева и я, Игорь Цуканов. И сегодня у нас в гостях актриса театра и кино, соучредитель фонда поддержки людей с особенностями развития «Я есть!» Ксения Алферова. Здравствуйте, Ксения.

К. Алферова

— Здравствуйте.

И. Цуканов

— Мы начинаем этой программой новый цикл воскресных «Светлых вечеров» и основная тема этих наших вечеров — это христианин в светском обществе, в обществе людей, которые, может быть, еще не встретились с Богом, не нашли себя в Церкви. Что может христианин для них сделать? Может быть, он чему-то может и сам у них научиться зачастую. И важная тема наших передач — это радость, которую человек должен...

К. Алферова

— Излучать.

И. Цуканов

— Испытывать от своей веры. Потому что есть такая заповедь у апостола Павла: «Всегда радуйтесь».

К. Алферова

— Но мы же люди, всего лишь люди, мы же не святые. Как всё время радоваться? — мы так не умеем.

И. Цуканов

— Хотя бы иногда.

К. Алферова

— Мы умеем жаловаться все время — это у нас лучше получается, чем радоваться.

К. Лаврентьева

— Но сегодня у нас день Светлого Христова Воскресения и очень хочется поговорить о радости. И начать с одной из ваших цитат в интервью журналу «Фома»: «Однажды я спросила нашего духовника, в чем смысл жизни…»

К. Алферова

— Я как раз хотела вам рассказать об этом, а вы решили меня процитировать.

К. Лаврентьева

— «И он ответил очень просто: "Смысл жизни в том, чтобы быть счастливым". И я далеко не сразу поняла, как это правильно и как сложно это исполнить. Быть счастливым — это значит быть благодарным за все, что тебе дает Господь».

К. Алферова

— Это невозможно исполнить. Мне кажется, что человеку обычному стоит к этому стремиться. Я очень с тех пор стараюсь. Но мы же все время чем-то недовольны. Постоянно. И я даже перестала что-либо просить. Считается, что ты попроси и тебе дадут. У Бога, я имею в виду. Я думаю: а чего просить-то? И так всё есть.

И. Цуканов

— Бог же всё знает, что нам нужно.

К. Алферова

— Да, я иногда так и говорю: «Ну, Ты же знаешь лучше, чем я».

К. Лаврентьева

— Значит, у вас получается быть благодарной.

К. Алферова

— Я очень стараюсь. Но приходится себя останавливать. Однажды тебе это кто-то сформулировал. Мне, слава Богу, сформулировали. Я себя часто ловлю на том, предположим, что если ты попросишь — и тебе дали.

И. Цуканов

— Были ли какие-то истории, когда вы просили и получили?

К. Алферова

— Конечно. У меня бывает, когда тебе прямо яростно, прямо сейчас что-то надо — роль какая-нибудь, работа же нужна. Даже какое-то такое истерическое — это не что просьба, это требование практически. И Он как-то спокойно очень к этому относится: если ты считаешь, что тебе так сильно надо и прямо вот сейчас… Хотя Он-то лучше знает, что надо и когда. И ты буквально на следующий день получаешь какой-нибудь сценарий на почту, но такой дурацкий…

И. Цуканов

— Просили — получите.

К. Алферова

— Да. Спасибо! Но… Такое мне не надо — мне надо другое. Это я к тому, что если это не вовремя, то это какое-то искушение. Пожалуйста, вот иди. И ты сама себе говоришь: да, но я не очень готова в таком сниматься. Лучше я тогда вообще не буду, буду лежать дома и книжки читать с ребенком в обнимку. На самом деле, такие вещи ты понимаешь, когда что-то тяжелое в твоей жизни происходит, страшное. И тебя прямо ставят в какой-то момент — ты пытаешься что-то сделать: изменить, изменить, вернее, повлиять на ситуацию. Тебе кажется, что ты вот это можешь, вот это, и ты делаешь, делаешь. И в какой-то момент у тебя опускаются руки, потому что ты понимаешь, что ты не можешь. Я смотрю не только по себе, а по каким-то своим знакомым — у всех разные ситуации: у кого-то со здоровьем, у кого-то с личной жизнью. Причем это даже не на уровне сознания. А вот когда ты понимаешь, что ты на самом деле сам ну не можешь, и там наверху действительно лучше знают и нужно довериться, просто довериться. Это так тяжело, мне кажется, — современному человеку кому-то, даже Богу, поверить и довериться. И сказать, не головой сказать, это тоже такая тонкая вещь. Мы же часто говорим: я такой хороший и мне сейчас за это что-то будет. Я сейчас попрошу правильно. А у тебя это внутри куда-то входит, и ты понимаешь, что действительно надо так выдохнуть — как на море: лечь на поверхность, руки раскинуть и с радостью смотреть наверх на солнышко, и куда-то тебя в правильном направлении… Это не значит, что не надо ничего делать. Но мы же все время что-то с собою делаем, я так надеюсь, что многие. Женщинам это больше, чем мужчинам, свойственно — над собой работать. И правда, так хорошо становится, когда однажды ты это почувствовал. Но только почувствовав это однажды, ты можешь потом себя останавливать, ты же не всегда в таком благостном состоянии доверия пребываешь.

К. Лаврентьева

— Также в одном из интервью вы сказали, что «православие — это про радость, а не про грехи. Это не про то, как ты под гнетом грехов ползешь и страдаешь».

К. Алферова

— Мне и Егору просто очень повезло с духовником в свое время. То есть нам эту правильную прививку сделали…

К. Лаврентьева

— Правильные люди.

К. Алферова

— Семнадцать лет назад. Когда мы искали батюшку, нам было очень важно венчаться, но нам было важно, кто нас венчал. И нас познакомили с отцом Алексием Потокиным, он удивительный совершенно человек, такой настоящий батюшка. Мы приходили, и беседы с ним всякие вели, я вопросы задавала разные. И я у него что-то про буддизм спрашивала: какая же чудесная… Не в том смысле, что я буддист, но вот такие хорошие люди, чудесно так всё. То есть я понимаю, почему он так привлекателен для людей.

К. Лаврентьева

— И популярен.

К. Алферова

— И я говорю: «Вот же!» А он говорит: «Ну, это обман». Я не настолько, я не отец Алексий, но он говорит про православие, что это самая светлая, самая радостная религия. (Просто сейчас считается, что самая светлая и радостная — это буддизм). А он говорит, что она самая светлая, потому что она вся про любовь. Что такое Бог? Это любовь. И что она про свет, про радость. Когда ты благодаришь, когда ты принимаешь — как легко и хорошо, несмотря на огромное количество всяких бед, с которыми мы сталкиваемся. Но она мудрая, она глубокая эта вера, эта религия. А не про то, что «ой, я такой грешный». Я вот про это говорила, про то, что — вот тебе крест и неси его. У меня просто есть такие знакомые, им кто-то положил… Если бы я впервые с такими людьми встретилась и они мне рассказали про православие, я бы перепугалась и решила бы: ой, нет-нет…

К. Лаврентьева

— Вот тут и возникает вопрос, что христианство это не только радость, но и крестный путь. И как это получается совмещать так, чтобы был баланс? Не в пользу уныния, а в пользу благодарности и радости.

К. Алферова

— Я знаю, что я произвожу впечатление балаболистой такой очень: ходит, всем улыбается, что-то говорит на безумной скорости. И радуется бесконечно. Но я разная бываю, поверьте. Домашние это знают — могу и кричать, быть разной. Пожалуй, мне просто очень повезло с моими родными — с бабушкой, с мамой. Бабушка особенно — она у нас мастер радоваться жизни. Она такой человек светлый, то есть она так воспитана — она в деревенской семье выросла, в деревенской верующей семье. Хотя сейчас она — я пытаюсь ее водить в храм или еще что-то, то есть она сама этого не делает, ей уже тяжело. И она говорит: «Ксения, меня советская власть так долго от этого отучала». Но «Отче наш» она помнит наизусть еще с детства. Ей уже 97 лет, она в полном здравии и уме, но какие-то вещи она все равно забывает, когда они не в привычке. Долго ей каждый раз объясняю, что такое исповедь. Но я смотрю, как она приходит в храм и ей так хорошо там, она плакать вдруг на исповеди начинает. И она потом мне говорит: «Как давно мы не были с тобой, давай еще раз сходим». То есть ее душе там хорошо. Не столько ей, потому что ей тяжело по лестнице подниматься, сначала это протест у нее вызывает: «Ой, туда идти так далеко». У нас еще храм такой, там много лестниц. Она вскакивает с утра, кудри накручивает, мы идем, и такая внутренняя душевная потребность…

И. Цуканов

— То есть запоминается лучшее, что есть в храме.

К. Алферова

— Она уже как ребенок, причем как маленький ребенок. Она вся светится, я на нее смотрю и думаю: вот же как надо верить.

К. Лаврентьева

— А по поводу детей, Ксения, по поводу радости…

К. Алферова

— По поводу радости — вот она утром говорит: «Дождик? Прекрасно, спасибо, дождик идет. Сейчас землю умоет, и озон, дышать прекрасно. Есть повод попить чай теплый». Солнце — еще лучше.

К. Лаврентьева

— Но это так непривычно для нас, русских людей, мы же в основном любим…

К. Алферова

— Мне кажется, наоборот. Никто не отменяет радость жизни. Иногда и погрустить и советовать, ну что ж. Просто я произвожу впечатление… Но поверьте, разные были ситуации в жизни, и потерь было достаточно много, очень тяжелых потерь. Но я со временем поняла, что кто-то за нас, видимо, молится сильно наверху, что нам все время в тяжелые моменты какие-то очень правильные люди вдруг приходят. И они нас выводят в какую-то верную сторону — я имею в виду то, как ты переживаешь эти моменты. Пожалуй, самая страшная потеря, которая у нас была с Егором в жизни, и ты вдруг понимаешь с течением времени, что ты за это благодарна, потому что если бы не было этого, то мы не были бы там, где мы сейчас. Потому что это заставило нас на 180 градусов повернуться и как-то совсем по-другому взглянуть на себя, на эту жизнь. Для нас это явилось серьезным шагом к вере в свое время. И если бы не было тогда той потери, то не было бы другого очень важного приобретения — в том виде, в котором оно пришло, например. То есть я знаю, что в тот момент, когда тяжело, это очень тяжело. Это мало тебя успокаивает. Но все равно, когда где-то в голове у тебя это сидит, оно тебя как-то держит. Что ты точно знаешь, если ты всегда держишь в голове, что это для чего-то, то есть для того, чтобы стать чуть лучше, как Пиноккио.

И. Цуканов

— Ваш фонд работает с детьми с особенностями развития.

К. Алферова

— С ментальными особенностями.

И. Цуканов

— И вы видите в том числе много родителей этих ребятишек. И такое распространенное, наверное, мнение, что это должны быть люди очень подавленные, угрюмые…

К. Алферова

— Нет, очень разные.

И. Цуканов

— А оказывается, что они радуются. Во всяком случае, они находят что-то, что позволяет им жить, дышать…

К. Алферова

— Они разные, они же живые, поэтому разные. Люди разные. Но те родители, которые приняли своего ребенка… Например, есть какие-то вещи, когда я понимаю, что мне, например, это было бы не по силам — они вызывают восхищение, искреннее удивление. Я думаю: как они это смогли? Когда ребенок никогда не встанет, не пойдет, ложку не возьмет, и говорить не будет. И понятно, что ты всю жизнь будешь… Но при этом это такой сгусток света, все эти дети, — чем более в непривычном для нас они находятся состоянии: скручены ручки, ножки, например, — тем они светлее. То есть это какие-то сгустки света. А он не говорит, он же не может тебе рассказать, не смотрит в глаза, иногда не фокусирует взгляд. Но когда ты дотрагиваешься до него, гладишь этого ребенка, то какое-то от него… Ну, правда, вот свет. Есть такие особенности, как синдром Дауна, например, бегает себе чудесный ребенок, ну, чуть позже говорит… Я к чему — когда родители принимают, целиком принимают, они вынуждены принять, но не у всех это получается, вот ребенка таким, каким он есть. И они искренно начинают, у них какие-то свои маленькие радости, свои достижения с таким ребеночком тяжелым. И они сами светятся. У нас есть такая семья, там Гоша, например. Я их жду с нетерпением, я им запрещаю не приходить на какие-то наши мероприятия, я говорю: «Мне нужен Гоша. И вы мне нужны, чтобы подпитаться от вас». Честно вам говорю. Он в коляске сидит, он учится в школе, он не говорит. Но не только он, его родители светятся. Это такая семья удивительная — у него старший брат и мама с папой. На них смотришь и думаешь: батюшки мои, и я могу чем-то быть недовольна? У них очень многому учишься.

К. Лаврентьева

— Ксения, а было ли такое, что какие-то родители детей с серьезными проблемами искали у вас поддержки? Зная, что вы верующий человек, или как у соучредителя фонда, как у матери, неважно.

К. Алферова

— Вы так формулируете — верующий, неверующий… Наши фигуры для них, наверное, это как такой…

К. Лаврентьева

— Маяк?

К. Алферова

— Да. Надежда. Мы же занимаемся тем, чем занимаемся. Мы сознательно в свое время это делали… Нет, наверное, когда начинали, это было бессознательно, это был некий порыв. Просто нас там взяли наверху и… Я точно знаю, почему выбрали нас.

К. Лаврентьева

— Почему?

К. Лаврентьева

— В студии светлого радио Ксения Алферова, актриса театра и кино, соучредитель фонда поддержки людей с особенностями развития «Я есть!». С вами мой коллега Игорь Цуканов и я, Кира Лаврентьева. Ксения, расскажите, пожалуйста. Мы остановились на интересном моменте. Почему вы стали этим заниматься?

К. Алферова

— Я, конечно, не знаю, я могу об этом только догадываться. Потому что у нас такое сочетание с Егором, наверное, правильное. Его основная задача в фонде, фонд не мог бы без него существовать, потому что любому фонду нужны деньги. У него самая неприятная задача в нашем фонде — добывать деньги. Ходить по разным важным людям все время с протянутой рукой. Поверьте мне, это очень тяжело, а тем более сейчас, когда люди в сложные финансовые условия поставлены, любого уровня успешности. Моя задача — придумывать, что мы делаем, как мы делаем. И у меня, например, да и у Егора, все эти люди, люди с разными особенностями наши чудесные — и с аутизмом, и с синдромом Дауна и с ДЦП, с умственной отсталостью — с самого начала никогда не вызывали жалости, испуга или еще чего-то. Вот вы меня спросили до того, как мы с вами начали говорить: вот вы расскажете о том, как начали… Но у меня не было этого пути, потому что, ну, ребенок и ребенок — для меня это просто ребенок. И любой человек, любой ребенок прекрасен по-своему, тут надо просто увидеть…

К. Лаврентьева

— Душу.

К. Алферова

— Ой, это так сильно сказано — увидеть душу. Мы все красивы по-своему, ну правда. Если вы зайдете в метро, то, наверное, на первый взгляд, можно очень сильно испугаться, увидев разные лица всякие — не с обложек журналов. Да еще и озадаченные, озабоченные своими проблемами — выражения лиц совсем не радостные. Но когда ты начинаешь общаться с человеком, у нас у всех есть за что любить каждого. А эти дети вообще особенные, от них очень чистая энергия идет, любого возраста. Если в психоневрологические интернаты приходишь и там люди с различными ментальными особенностями, у них остается детская непосредственность не потому, что они глупые или еще какие-то, а именно какая-то чистота в них заложена. Это к вопросу о том, чему можно у них поучиться — они как фильтры какие-то. И то, чему они учат родителей, а потом нас, тех, кто соприкасается так или иначе с этими людьми. У меня, поскольку у меня этого барьера, поэтому я общаюсь на равных. То есть я могу смеяться над этим человеком или еще что-то — то, что многие пугаются делать, потому что он же… Нет, он абсолютно такой же ребенок, или такой же взрослый — можно и подшутить и подтрунить или еще что-то. Ну, как бы нет границы какой-то. И вы бессознательно начинаете воспринимать, то есть моими глазами видите этого ребенка или человека, соответственно, как человека, а не как диагноз ходячий. И вы понимаете, что синдром Дауна — это не лишняя, а дополнительная хромосома, и вы понимаете, что она дополнительно с человеком делает. Кстати, интересно, если про чудеса говорить про маленькие всякие, мы же их все время пропускаем. Есть такой анекдот про человека, который в пробке долго ехал, а он торопится, ему очень нужно. И вот он сидит и молится: «Господи, ну пожалуйста, мне нужно место, я опаздываю!» Молится так отчаянно, и вдруг раз — и машина выезжает... Я уже не помню точно, он паркуется и  говорит: «Господи, не надо». То есть машина перед ним выезжает, и он паркуется, в полной уверенности, что это само собой случилось. Вот я помню, что когда я ехала на какую-то встречу в самый центр, где вообще невозможно припарковаться, это удивительно, всегда какая-то машина отъезжала, как только я подъезжала. Если я делаю что-то правильно, то всегда что-то расчищается.

И. Цуканов

— Место парковки всегда будет свободно.

К. Алферова

— Да, расчищается пространство вокруг. Если нет — значит, где-то что-то пошло не так внутри меня в первую очередь.

К. Лаврентьева

— Ксения, помимо вашей благотворительной деятельности у вас есть основная профессия. В ходе нашего разговора она уже очень далеко.

К. Алферова

— Мне так плохо, моему организму, от того, что она куда-то…

К. Лаврентьева

— То есть у вас есть потребность заниматься театральной деятельностью?

К. Алферова

— Сейчас, слава Богу, я научилась делегировать полномочия и не переживать по поводу того, что что-то сделано не совсем так, как мне кажется, должно было быть сделано. Да, у меня сейчас такой период, когда мне очень хочется… Эта профессия — это тоже диагноз.

К. Лаврентьева

— Призвание.

К. Алферова

— Мне этого не хватает и очень хочется поделиться.

К. Лаврентьева

— В начале эфира вы обмолвились немножко о том, как вам присылают сценарии, и вы в силу каких-то причин отказываетесь, например, от очень странных или глупых каких-то ролей.

К. Алферова

— Не то что странных и глупых. Я в этом плане неправильная артистка, но мне важно все же — про что? Не какая хорошая роль главная. Кино это же не сцена, на сцене мой диалог со зрителем здесь и сейчас. А кино это все-таки режиссерская история. Поэтому важно, про что этот человек. Если я, встречаясь с режиссером, понимаю, что мы с ним совсем по-разному смотрим, и этот фильм будет совсем не про то, про что он должен быть, то я не снимаюсь.

И. Цуканов

— Какой у вас список требований к сценарию?

К. Алферова

— Это очень индивидуально.

К. Лаврентьева

— Но есть какие-то пункты ключевые?

К. Алферова

— Например, вот сейчас такая модная фамилия — господин Зеленский. Я одно время пробовалась на один фильм, который он спонсировал и где он снимался, это был ремейк «Служебного романа». Они потом немножко смягчили сценарий, но первый вариант, который я читала, я была в ужасе — то есть это такой сгусток пошлости и… Ну, так нельзя, просто нельзя! Не потому, что «Служебный роман», а это про что-то ужасное…

К. Лаврентьева

— Пошлость недопустима. Сцены насилия.

К. Алферова

— Это отдельный разговор, потому что это же история — может быть и насилие, но какой основной посыл этого человека? То есть режиссер про что хочет сказать? Можно же разными способами рассказать про что-то. Как, например, южнокорейские талантливые режиссеры делают — очень жесткими выразительными средствами про что-то очень правильное и хорошее. Я как актриса тоже могу… Например, я перед спектаклем всегда молюсь. Это очень опасная профессия, и я понимаю, почему хоронили за кладбищем. Потому что в тот момент, когда вы приходите в зал, вы абсолютно безоружны, как зритель. То есть вы пришли доверчиво, сели в это кресло, выключили свет, вас не видят, вы наедине с собой и со мной, то есть вы не стесняетесь, вы такой, какой вы есть — очень открытый в этот момент. И я могу в вас — чем лучше я актриса, чем более энергоемкая — я могу в вас вложить в этот момент весь мусор, который во мне есть. Чем эмоциональнее спектакль, тем я могу…И вы выйдете с очень странными ощущениями — вы пришли за чем-то очень хорошим и светлым, а я в вас все свои раздражение, гнев, злость, которая у меня накопилась за день, за неделю — я в вас всё это. А мы же люди живые — понятно, что в нас страсти живут. Но это очень мешает быть в этой профессии мне, например. То есть у меня повышенное советское чувство ответственности перед людьми, которые смотрят меня по телевизору или сидят в зале. То есть я стараюсь, я все время прошу: «Господи, дай мне на эти два часа какое-то добро, что-то очень хорошее, чем бы я могла поделиться со зрителем. Потому что то, что во мне сейчас — вот сейчас — я этим не хочу делиться. Дай мне что-то, чем я должна поделиться — каким-то светом, добром, чем-то очень хорошим. Чтобы они ушли просветленные и думали о чем-то хорошем, и им было хорошо». Это очень важно — это такая профессия, где надо себя в чистоте держать, мне кажется. Сложная. Потому что ты своим телом, душой работаешь. Поэтому надо работать над собой все время.

И. Цуканов

— Это «Вечер воскресенья» на светлом радио. Мы вернемся в студию через минуту.

К. Лаврентьева

— «Вечер воскресенья» на радио «Вера». В студии Ксения Алферова, актриса театра и кино, соучредитель фонда поддержки людей с особенностями развития «Я есть!». С вами мой коллега Игорь Цуканов и я, Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Ксения, мы говорили с вами о сложностях актерской профессии, о полной самоотдаче.

К. Алферова

— Если ты это понимаешь, то это очень стимулирует, мотивирует в том числе для того, чтобы над собой работать все время.

К. Лаврентьева

— И очень хочется спросить. Все-таки это среда довольно легкая для искушений, для каких-то маневров, поисков, кризисов, в общем, маятника полного внутреннего…

К. Алферова

— Поэтому я не в этой среде, хотя мне очень хотелось бы. Я как-то в ней, но не в ней. Это не мое…

К. Лаврентьева

— То есть вам все равно приходилось выйти из нее как-то? Совершить какой-то шаг, чтобы немножко отодвинуться.

К. Алферова

— Это всё тоже какими-то мифами овеяно. Те актеры, которых я знаю, разные, разного возраста, я многих знаю. Я смотрю, что новое поколение, они эту профессию воспринимают очень…

К. Лаврентьева

— Поверхностно?

К. Алферова

— Ну, так утилитарно что ли: я буду зарабатывать много денег и буду известным. А она все-таки не про это вообще. И если бы поговорить с Далем или еще с кем-нибудь, то это служение, и это точно не про деньги. Конечно, это очень здорово — получать за свой труд деньги, потому что ты же живой человек. Это прекрасно и это очень приятно. Но это не первоначальная причина, по которой ты туда приходишь. Это и вправду диагноз, почему ты не можешь этим не заниматься.

И. Цуканов

— В чем служение?

К. Алферова

— Я не знаю. Я не Даль, к сожалению. Я не могу за всех говорить, я могу только…

И. Цуканов

— Но для вас?

К. Алферова

— Мне кажется, что это какой-то способ делиться. Вот у меня поэтому возникли, например, мои литературные посиделки. Потому что я поняла, что есть какие-то вещи, которых мне не хватает в этой жизни. И я решила, что есть, наверное, какое-то количество людей, которым тоже этого не хватает. Потом, я читаю что-то, и мне хочется этим делиться. Я делюсь, людям нравится. Я понимаю, что чем больше я делюсь, тем больше нравится. Например, на Вербное воскресенье я долго принимала решение — делать или не делать посиделки. В итоге сделала, и это был Паустовский. Мне кажется, это единственно верный автор, который никак не противоречит этому празднику, потому что он настолько весь пронизан светом, добротой, любовью, мудростью невозможной. И удивительно, что хотя я об этом не говорила и не акцентировала внимание на Вербном воскресенье, но люди, которые после посиделок выходили, они говорили: «Как здорово, что именно Паустовский в Вербное воскресенье». Я рассказываю про автора и читаю какие-то его произведения.

И. Цуканов

— А как вы выбираете авторов? Просто берете тех, кто вас как-то зацепил или?

К. Алферова

— Не знаю, это возникает спонтанно. Про которых я ничего не знала, но хочу узнать — иду и читаю.

К. Лаврентьева

— А мне очень хочется докрутить вопрос про театр. Я просто очень аккуратно пытаюсь подойти к такому моменту. Когда человек приходит в храм, — а тема у нас сегодня, мы не можем от нее сильно далеко уходить: верующий человек в светском обществе, — когда человек приходит в храм, он знакомится с определенными правилами, он знакомится с заповедями. И ему приходится какие-то корректировки внутренние совершать. Или не совершать, если он уже вполне морально и этически вписывается в эту христианскую канву. Простите, я говорю сейчас, наверное…

К. Алферова

— Очень общо вы говорите.

К. Лаврентьева

— Да. Тогда конкретный вопрос: вам приходилось когда-то идти на внутренние компромиссы с совестью в вашей профессии? Или наоборот: чтобы не идти на эти компромиссы…

К. Алферова

— Поэтому я не настолько много снимаюсь, наверное, как могла бы. Да нет, наверное, это не связано. Наверное, это мои какие-то внутренние неуверенности и тараканы. Вы понимаете, чем она хитрая — эта профессия. Поверьте мне, энергия, как я говорю про детей с особенностями, то, что они излучают — какая-то внутренняя такая энергия света. Вот в этой профессии, почему она опасна для человека — и который в этой профессии, и который… Например, играя самоубийцу (в свое время Лена Цыплакова учила Егора), важно то, как ты, как я отношусь к поступку этого человека. Я вот сейчас актер, который… «Мне все равно, я пришел текст сказать», — таких много сейчас молодых актеров. Плачут любыми глазами — левым, правым. Прямо так и спрашивают. Я смотрю и думаю: это верх профессионализма,  я так не умею: я должна что-то в себе расковырять, чтобы начать рыдать. Господи, какая же я плохая артистка. А она сидит, правым глазом, левым туда-сюда, и так убедительно, так здорово это делает. Но я сижу за столом рядом с ней или с ним и я не чувствую ничего вообще, как партнер. У меня много друзей с синдромом Дауна, например, потому что они мне близки. Меня многие обвиняют, что я не повзрослела до сих пор в каких-то вещах. Как зритель, я очень благодарный — я сразу начинаю плакать, если книжки читаю или еще что-то. Поэтому я знаю, как благодарен зритель и как на меня это может сильно воздействовать. И поэтому я, как актриса, очень аккуратно к этому отношусь. Я все время куда-то уплываю от вашего вопроса. Соответственно, моя позиция в этом вопросе очень важна — то есть я оправдываю или не оправдываю, и в чем-то я должна обязательно, как адвокат, оправдать своего героя, иначе я не буду… Это сложно очень, найти какие-то… То есть я вам транслирую свое отношение к его поступку, например.

К. Лаврентьева

— То есть вы не отождествляете себя с ролью.

К. Алферова

— Этого делать категорически нельзя.

К. Лаврентьева

— С героем, которого вы играете.

К. Алферова

— Это сложный процесс, это объяснить невозможно…

К. Лаврентьева

— Вы очень доступно объясняете.

К. Алферова

— Я должна как-то к нему относиться, к его поступку.

К. Лаврентьева

— Плохо либо хорошо.

К. Алферова

— Я помню, как однажды спорила с одним режиссером. Там героиня была главная, наверное, для актрисы очень интересная роль. Но такая негодяйка, вообще запредельная. И всё, что там она натворила, — ни в сценарии, ни в том, что мне говорит режиссер, — я понимаю, что что-то с ней должно плохое произойти обязательно, мне бы хотелось так. Ну, я бы сделала так, наверное, как режиссер. Ну, не впрямую, но вот… А там она такая вся... Я говорю: «Но так же нельзя, как она делает». Я помню, что я тогда отказалась. Я знаю, что я достаточно обаятельной могу быть при желании, поэтому моя героиня понравится. Она однозначно понравится, потому что все равно у нее будут какие-то мои личные человеческие качества.

К. Лаврентьева

— Вы вызовете к ней симпатию.

К. Алферова

— Да. А я не хочу, чтобы она… У меня не получится, то есть я как-то сделаю ее… Это неправильно.

К. Лаврентьева

— То есть у вас есть эта цензура. Вы говорите, что внутренняя…

К. Алферова

— Наверное, не знаю.

К. Лаврентьева

— В общем, это я и хотела услышать.

И. Цуканов

— Тогда вы должны быть очень придирчивым выбирателем сценариев.

К. Алферова

— Да мне уже никто их в большом количестве не присылает. Видимо, пришло самой время…

И. Цуканов

— Писать.

К. Алферова

— На это я пока решиться не могу. Егор меня к этому сподвигает, а у меня страшная неуверенность. Видимо, когда старенькой стану и уже поздно будет сниматься, я начну что-то писать. И сама себя снимать, когда уже никому это будет не нужно. Вот я первый шаг сделала — посиделки, это моя стопроцентно авторская история, за которую я отвечаю. И за цвет платья и за то, что я говорю и про что я говорю. Недавно ругала одну свою постоянную посетительницу. Про Ахматову был вечер — и она у себя выложила огромное количество фейсбучной информации. Как это сейчас принято — какие-то коротенькие факты из жизни. Я говорю: « Я же вам так долго, два часа про нее рассказывала, пыталась про ее величину… Ну зачем же вы всё это написали про нее? Вы написали, человек прочитает, а он, может быть, и не читал стихов ее. То есть не надо про это писать, зачем? Это какая-то ее личная жизнь, которая не была бы вам известна, может быть, если бы она не была Ахматовой. Только потому, что она такая великая и большая». Или Цветаева — сейчас про Цветаеву любят всякие гадости писать, это кошмар. Где ты, а где эта женщина, и зачем же ты про нее сейчас? И потом, я говорю: «Вы искушаете людей, они начинают осуждать, судить: ох, какая она была. Ну зачем? Не надо».

И. Цуканов

— А вы стараетесь вообще в людях видеть светлую сторону больше или вы именно для этих посиделок строите разговор таким образом?

К. Лаврентьева

— В позитивном русле.

К. Алферова

— Да. У меня задача, чтобы… То есть я должна полюбить. У меня есть некоторые авторы, про которых я поняла, готовясь к другим, что я, например, не могла бы про них рассказать, потому что мне прямо не нравится. То есть я не могу какие-то вещи принять. Я осуждаю. И признаюсь в этом. И зачем же я буду про него рассказывать? Если я сама не влюблена, то и люди не влюбятся. А это неправильно.

И. Цуканов

— То есть сначала надо полюбить самому и потом сможешь рассказать.

К. Алферова

— Да, как адвокат. Это больше энергетическая тоже вещь. То есть влюбить, и тогда люди покупают книги и читают. Но они, наверное, больше ощущение получили от этого писателя: ах, какой он! То есть задача, чтобы пошли и читать начали.

И. Цуканов

— То есть вы делитесь любовью своей к тому или иному человеку.

К. Алферова

— Да-да. Не как к автору, а как к человеку. И к словам, которые он писал. Вот про Паустовского, например, когда я рассказывала, мне было так интересно — мне всегда интересно, когда я читаю, из чего он вырос. Ну, он же был ребенок, то есть, может быть, есть какие-то предпосылки. Или как навредить, или как не помешать в ребенке развиться тому, что в него Господь заложил. Я когда читаю, мне всегда это жутко интересно, именно про детство читать — про то, какая мама, какой папа, что говорили, что делали. Понятно, что такой сильный талант и дар, который был дан, он пробьется в любом случае. А с другой стороны, может быть, мы про многих и не знаем, и ни не стали тем, кем стали. Меня это, как маму, страшно волнует — как не навредить своему ребенку. Я понимаю, что ошибки все равно неизбежны: что-то скажем не то, и комплексы будут у девочки. Но я очень стараюсь. Ругаю себя страшно, когда понимаю, что делаю что-то не то совсем. То есть то, что уже к тебе пришло — такое готовое, и какая-то же есть у нее задача в этой жизни, про которую я точно не знаю. А она догадывается, наверное. И поэтому я должна дать ей все-все какие-то возможности, которые есть, чтобы развить в ней что-то, про что я тоже… Сложная задача вообще такая — труд родительский. Но точно — не навредить, не задавить и не реализовать какие-то свои амбиции.

К. Лаврентьева

— Раскрыть потенциал ребенка.

К. Алферова

— Конечно. Я понимаю, что надо дать все-все возможности и посмотреть — куда. Поэтому я стараюсь быть в оценках… Хвалить за всё — за все достижения хвалить, хвалить, хвалить.

К. Лаврентьева

— Когда мы с вами договаривались о встрече на радио «Вера» по телефону, как-то так зашел разговор, и вы обмолвились, что в Чистый четверг и в Страстную пятницу вы занимаетесь подготовкой к Пасхе с детьми. И мне бы очень хотелось сейчас вас спросить об этом. Можете рассказать об этой доброй традиции подготовки к Пасхе со своим ребенком?

К. Алферова

— Она не так давно возникла, потому что куча дел была. Первые три дня Страстной недели были такие суетные. То есть такое время, когда сложно. Я помню, Лена Цыплакова про это говорила, про воскресенье, в частности, что вроде как профессия зависимая и если тебе ставят съемочный день или еще что-то… Я в какой-то момент сама себе сказала, что нет, в воскресенье я не работаю.

К. Лаврентьева

— Буду отказываться.

К. Алферова

— Не то что так, а свое внутреннее намерение. Может быть, приходилось поначалу отказываться. А потом я поняла, что он остается свободным, потому что я так решила. Это, видимо, правильное было решение. Я для себя в какой-то момент решила, что в Пасху точно, что бы мне ни предлагали, я не пойду работать. А потом постепенно к Пасхе прибавлялась суббота, потом пятница и четверг, потому часто мы не успевали. Я поняла, что мы не успеваем — начинаем в пятницу судорожно эти яйца до ночи... И это превращается уже не в радость, а в какой-то ужас. Потому что всё в один день — ты что-то докрашиваешь, куда-то несешься в храм, и это так неправильно. А если ты сорок дней постился и старался с собой что-то делать, то это уже такая потребность, думаешь: такая работа была проведена — ты заслужил в субботу уж точно выдохнуть. И в воскресенье совсем в радости встретить. Мы какое-то невозможное количество яиц красим, у нас есть уже наши всякие секреты — с капустой, еще что-то. Кулич тоже в какой-то момент я начала настоящий делать. У многих авторов, кстати, у Паустовского, об этом хорошо написано. У бабушки дома все ходили на цыпочках, запрещалось ходить по дому, чтобы не дай Бог, тесто, которое подходит, его не трясло. Иначе оно не взойдет так, как должно взойти. Примерно так же мы его теперь укутываем, оно у нас доходит, это прямо целый процесс.

К. Лаврентьева

— Это традиция целая.

К. Алферова

— У меня дочка очень ждет. Она говорит: «Мама, ты же не будешь в этот день, ты же дома будешь?» — «Да, я буду дома».

К. Лаврентьева

— Это же очень важно.

К. Алферова

— Очень, очень.

К. Лаврентьева

— Когда человек вырастает, на него нападают разные сложности, жизненные перипетии, вспомнить вот эти светлые островки какого-то момента связи с Богом, связи с храмом, связи с церковными праздниками. Очень здорово, когда эта семейственность радостная она так поддерживается.

К. Алферова

— Мне отец Алексий про это говорил, предупреждал: когда маленький ребенок, он с радостью бежит туда, куда родители идут. Он говорит: «Ксения, сейчас так. Потом будет период, когда будет отказываться. А потом другой период, а потом другой период». Но я стараюсь как-то очень аккуратно — этот вопрос «ребенок в храме» для меня… Насколько можно заставлять какие-то вещи? Например, она сидит и мне кажется странным заставлять ее… Ну, то есть чтобы ей было максимально комфортно, а там она уже разберется.

К. Лаврентьева

— Не передавливать, да?

К. Алферова

— Мне кажется, может быть, я не права, но как-то интуитивно — если на чем-то настаивать, то потом это вызовет… Потому что я в детстве не ходила и многие в моем возрасте. Поэтому мне хочется, чтобы это было связано не с безумными выпученными глазами, а…

И. Цуканов

— С радостью.

К. Алферова

— Да. И, как вы правильно сказали, с такими радостными традициями, которые она, может быть, в какой-то момент отвергнет, а потом вдруг, когда свои дети появятся…

И. Цуканов

— Вспомнит о них. То, что касается радости пасхальной и возвращаясь отчасти к вашей работе в кино. Недавно вышла вторая часть фильма «Счастье — это…» Я так понимаю, что в первом фильме вы не снимались. А во втором снялись.

К. Алферова

— Там такие новеллы маленькие. Я его не видела, я кусочки видела, когда озвучивала. Но то, что пишут люди, очень… Это к вопросу о цензуре.

И. Цуканов

— Как вы выбрали этот сценарий, и чем он для вас оказался важен?

К. Алферова

— Мне предложили. Задача у этих фильмов очень светлая, про что-то важное людям рассказать. А кино — это же такой манипулятор, ух какой! И поэтому если неправильно рассказать, то вы прям… Ну, я с мамой снималась, это вообще такой подарок был для меня. Чудесный был режиссер, совершенно замечательная Ира Бас, удивительный, светлый человек, у нее точно не могло бы плохо получиться. И я бы, не читая сценария, согласилась бы у нее где угодно сниматься, потому что я понимаю, что такой человек не может снимать кино про что-то плохое, у нее просто не получится, даже если она будет очень стараться. Это важно, потому что она основной транслятор, я-то как марионетка, наверное, в этих руках, хотя стараюсь, конечно, не быть только марионеткой. В соавторстве с Ирой мы это делали.

И. Цуканов

— Это «Вечер воскресения» на светлом радио. С вами моя коллега Кира Лаврентьева и я, Игорь Цуканов. И Ксения Алферова, соучредитель фонда поддержки людей с особенностями развития «Я есть!», актриса театра и кино с нами сегодня в студии. Насколько я помню, у вас есть такой замечательный проект — посадка деревьев, леса.

К. Алферова

— У фонда, имеется в виду.

И. Цуканов

— Да. Для чего это нужно и как это связано с?..

К. Алферова

— Мы уже много лет сажаем лес. Сначала это называлось «Удивительный лес». Потому что все праздники, которые наш фонд старается делать, они должны что-то созидать. Сейчас такое модное слово «интегративные», то есть они должны соединить нас с особенными людьми, потому что как-то это неправильно, что Господь нас вместе поселил на этой земле, а мы почему-то старательно разъединяемся. И потом это очень здорово. Я обратила внимание, что когда люди вместе что-то делают, то не надо ничего объяснять про то, что это в первую очередь человек или ребенок, потому что ты просто про это не думаешь — ты делаешь дело. И ты вместе веселишься, или тебе тяжело, или ты обливаешься, еще что-то, и вот эти границы стираются. На свежем воздухе сажаешь лес, потом ешь вкусный плов. У нас совместные детские мастер-классы, еще что-то. Я понимаю, что люди ждут следующего года. Мы один год не делали и они страшно были возмущены, потому что им прямо это нужно. Они все говорят о том, что они заряжаются от наших удивительных людей — все-таки они источники этого света. Они заряжаются чем-то таким правильным внутри себя, что им хватает надолго. А потом, знаете, нам лесники сказали (мы 6 лет назад сажали в Ромашково), и нам лесники говорят на следующий год: «Это удивительно, но у вас стопроцентная приживаемость. Такого не бывает». Мы говорим: «Ну так, кто сажал-то!»

И. Цуканов

— А вы сажаете все время в разных местах или в одном районе?

К. Алферова

— В этом году мы будем под Красногорском сажать, 18 мая. Посадки будут с 12 часов. У нас 5 гектаров будущего леса — 5 гектаров земли, которую нужно засадить соснами.

К. Лаврентьева

— И желающие могут принять участие.

К. Алферова

— Все! Нам надо, чтобы как можно больше людей приехало.

К. Лаврентьева

— Уважаемые радиослушатели, обратите внимание.

К. Алферова

— Приживаемость-то стопроцентная, надо воспользоваться.

К. Лаврентьева

— Доброе дело сделать.

К. Алферова

—Это вообще здорово — делать добрые дела себе в удовольствие, это хорошая вещь. А почему они должны быть всегда в… Мне кажется, что они вообще должны быть в радость, добрые дела. Вы знаете, я сейчас ловлю себя на мысли — почему я сначала не хотела к вам идти? Потому что странно в «Светлый вечер» воскресный, да еще и в Пасху рассказывать про что-то плохое. Понятно, что про что-то хорошее про себя ты рассказываешь. Но у меня уже у самой, я уже сижу и мне становится даже внутренне неприятно: то есть такой образ, такая прямо сидит — вся правильная, хорошая. И это старается и то старается. Мне просто аж неловко. (Смеется.)

К. Лаврентьева

— Нет, вы очень честная.

К. Алферова

— Я не такая — я живая.

К. Лаврентьева

— Я как раз хотела у вас спросить: а есть какое-то качество, или несколько качеств, которые вы не можете никак в себе победить? Или наоборот, те, которые вы смогли преодолеть — например, после прихода в храм. Это ведь может быть очень поучительно и полезно.

К. Алферова

— Но храм это же не как палочка-выручалочка — ты туда пришел и сразу всё у тебя…

К. Лаврентьева

— Конечно, волшебства не случается.

К. Алферова

— Наоборот, с того момента, как ты пришел… И потом, приход — это же некий путь. Я просто помню себя какое-то количество лет назад и сейчас. Когда ты вот только начинаешь, достаточно агрессивные все, потому что у тебя до конца еще внутри всё не улеглось — необходимость того, что ты делаешь, поэтому очень важно, чтобы все вокруг тоже крест носили, туда ходили. И ты, как с булавой…

К. Лаврентьева

— То есть неофитский период вы с честью прошли.

К. Алферова

— Мне кажется, он у всех такой, когда ты с пеной у рта начинаешь что-то доказывать. А потом постепенно успокаиваешься, успокаиваешься. Вы когда в начале говорили про то, про что эта передача, я вспомнила одну нашу семью. Ее глава у вас не раз бывал, основатель «Мастерславля». Это удивительная семья. Для меня она, пожалуй, пример того, какая должна быть настоящая православная семья. Оказавшись у них дома, вы никогда… Понятно, что у них есть дома иконы там, где они должны быть. Но это не так, как у некоторых, когда ты заходишь и везде одни сплошные иконы, что даже себя неловко чувствуешь, потому что ты же все-таки по-разному себя ведешь. То есть я к тому, что ты через некоторое время случайно узнаешь о том, что они ходят в храм, оказывается, вот это, оказывается, вот это. Но уже познакомившись с ними, уже влюбившись в эту семью. Я просто точно знаю, что многие, кто начинали общаться с ними, начинали как-то приходить к вере, потому что им хотелось, чтобы было, как у них. Там живет любовь — любовь между мужем и женой, и безграничное уважение друг к другу. Понятно, что разные бывают моменты, все живые, но что-то важное такое в этой семье живет. Если ты спросишь, тебе ответят. Но никогда не будут тебя учить, говорить. Если ты, допустим, придешь со свиной рулькой в пост…

К. Лаврентьева

— Все ее покушают.

К. Алферова

— Да. Потому что ты же готовил. А если сказать: «Ты что! Сейчас же пост!» — то это же тебя в странную ситуацию поставит, тебе будет неприятно. Нет.

К. Лаврентьева

— То есть не будет фарисейства и поучений в ответ на твои какие-то действия.

К. Алферова

— Нет. И твой путь туда будет таким очень…

К. Лаврентьева

— А вот было такое, что к вам кто-то подходит, например, коллеги по цеху и говорят: «Ксения, какое православие, ты о чем? XXI век, ты посмотри, сколько разных учений, каких-то энергий».

К. Алферова

— Те, кого я знаю (если мы говорим про цех актерский), то многие — очень верующие люди. Я вообще не очень понимаю, как без веры можно… То есть ни как можно прожить с одним мужем без веры — не представляю, это невозможно, мне кажется. Ну, потому что все проходят через кризисы. И если ты не венчан, в какой-то момент самый острый, когда невозможно себя чем-то остановить, ну искушения же разные бывают. Или когда горе страшное и потеря — я не знаю, как с этим справляются люди, которые не верят. Мне кажется, это невозможно. Ну, правда, лечь и умереть. Или я не знаю, как умирают люди, которые не верят — это так страшно. То есть когда ты понимаешь, что всё закончится червяками и всё. Тогда зачем было всё? Я бы сошла с ума. Я сталкиваюсь иногда с близкими, например, мой брат — чудесный добрый человек, но который пока в замешательстве находится. И вот он с пеной у рта мне что-то начинает. Может быть, я бы тоже 17 лет назад с пеной у рта начала бы что-то говорить и мы бы подрались. Я говорю: «Послушай, но если тебе интересно, иди или к отцу Алексию или к кому-то». Просто сейчас люди очень часто сильно кричат, но если ты начинаешь пытаться что-то сказать в ответ или отправить их туда, где могут ответить на их вопросы, они не идут. Но при этом страшно возмущаются и кричат. Значит, им на самом деле это неважно и неинтересно, важно просто попылить и сказать что-то. Я теперь вообще стараюсь на тему веры — это такая тонкая и личная тема, про это говорить странно. Я говорю: «Ты обрати внимание, как ты кипятишься, ты уже весь багровый стоишь».

К. Лаврентьева

— И какая я добрая.

К. Алферова

— Не то что добрая. Да, мне бы хотелось бы тебе что-то объяснить, но я понимаю, что я не в силах, потому что я про это ничего не знаю. Я могу сказать: я верю. Но это же не аргумент. И то, что ты будешь мне говорить, я не могу тебе объяснить, потому что я просто верю, что это так и мне не нужны объяснения, например. А кому-то нужны. Это тоже некий период.

И. Цуканов

— Можно ли сказать, что сейчас общение с людьми, которые еще не в стенах церковных, оно зачастую напоминает общение как раз с детьми, о чем вы говорили? Детям нужно показывать любовь и не нагружать их чрезмерно какими-то запретами и всякими сложными вещами.

К. Алферова

— Наверное, такие все мы стали.

И. Цуканов

— Можно ли сказать, что люди в этом смысле стали похожи на детей, которым главное с любовью показывать?

К. Алферова

— Потому что люди стали мало читать вообще. Я все-таки убеждена в том, что литература — это великая вещь. Действительно, все наши великие русские писатели были верующими людьми, даже те, кто это не признавали, но тебе очевидно, что человек верит.

И. Цуканов

— Они жили в этой традиции по крайней мере.

К. Алферова

— То есть я к тому, что все-таки это формирует — одной твоей жизни недостаточно, она достаточно короткая, и жизненного опыта столько, и столько людей ты не встретишь умных, мудрых, которые тебе что-то расскажут. А книги — хорошие правильные книги — они очень многому учат, они очень многие… Вот как Паустовский — его читаешь и ты вдруг ловишь себя на том, что ты улыбаешься. И он учит, например, таким очень христианским вещам, то есть быть здесь и сейчас — видеть листик, а на нем капелька росы. Или улыбку женщины, которая едет. У него есть чудесный рассказ про цветы. Как во время революции у него в трамвае порвалась обертка у букета цветов, и он очень стеснялся, что увидят цветы, потому что это неуместно — все голодные, холодные, а он с цветами. И как люди в трамвае реагировали на цветы. И как он их потом раздал. Удивительный рассказ — как бы он радостью поделился, красотой. Это то, чего очень не хватает сейчас, а там этого много. Мне кажется, что это очень важно. Ты становишься умнее, мудрее, глубже, ты переживаешь это. Как я Дуне читаю, например. Мы обязательно вечером читаем книги. И если я читаю грустное, то плачу: «Мама, ну не плачь. Почему ты плачешь?» — «Ну, вот Ленька прощается с Динкой. Это же грустно». — «Да, но не до такой же степени», — она мне говорит. Но вот книги для того и нужны, чтобы бередить нас, учить сочувствию. Если мы сами не можем, если мы бежим, то книга — это возможность остановиться. И храм. Конечно, это не равнозначные вещи, но это уже как путь какой-то. Я себя заставляю иногда. Мне даже интересно спросить. Я ни разу не спрашивала, теперь спрошу: все прямо с такой радостью в воскресенье встают и идут в храм? Я — нет. То есть когда-то ты встаешь, а когда-то, когда ты не выспался, то очень не хочется вставать и идти: «Я посплю, ну подумаешь». Я раньше из-за ребенка, в какой-то момент я шла из-за ребенка, потому что она привыкла, что мы ходим. А потом начался период, когда очень хотелось спать. А она уже в платье стоит: «Мама!» — «Конечно, конечно!» Ты надеваешь улыбку, и мы идем в храм. Потом, когда ты уже приходишь, ты понимаешь, как же это было правильно. Вот буквально на Вербное воскресенье со мной ровно так и было. Я лежала и долго думала: «Не пойду, у меня посиделки — я должна выспаться. Я так хочу спать. Ну подумаешь, пойду в другой день». Слышу, там Дуня уже встала. Я думаю: «Нет, надо идти». Встала и пошла. Спать хотелось жутко. Пришла и думаю: «Как же я теперь буду вечером? Я не выспалась, я так хочу спать». И только я про это подумала и попереживала, и тут же, как будто я выпила стакан крепкого чая — вдруг мне расхотелось спать. Я вдруг поняла, как это прекрасно и чудесно, и что-то внутри стало происходить светлое и хорошее. И я подумала: «Господи, спасибо Тебе большое, что Ты дал мне это почувствовать, я так давно этого не чувствовала в храме. И я понимаю, что за этим я приду еще раз и еще раз».

И. Цуканов

— Мне кажется, что это очень позитивное завершение нашего разговора сегодняшнего. Спасибо вам большое, Ксения, что вы провели с нами этот вечер воскресный. Христос Воскресе!

К. Лаврентьева

— Воистину Воскресе!

И. Цуканов

— Всех со Светлой Пасхой еще раз. И напоминаю, что это был «Вечер воскресенья». В студии была моя коллега Кира Лаврентьева и Игорь Цуканов. Ксения, спасибо вам большое.

К. Лаврентьева

— Огромное спасибо за интересный глубокий разговор. Всего хорошего.

И. Цуканов

— Всего доброго.