Поделиться
Когда на границе времен, осенью 2000-го года, я начал сотрудничать с «Новым миром», и в этом нашем старейшем литературном журнале появилась повесть Алексея Варламова «Купавна», – мне показалось, что знаменитые слова Пушкина о «странных сближениях» – не крылатая фраза, но самое точное описание моего тогдашнего читательского впечатления. Оно было почти оглушительным, ведь Варламов сделал то, о чем когда-то мечтал я сам.
Языком классической художественной прозы он написал свою родовую книгу. И написал ее от лица человека, озабоченного тем же, чем озабочен был я, только его центральной метафорой оказался дачный поселок Купавна, а моим мог стать один из арбатских переулков, где до сих пор стоит так называемый «генеральский» дом. В одной из огромных квартир этого дома когда-то проживало все наше большое семейство: бабушка и три ее дочери со своими семьями, самая младшая из сестер – моя мама. К сегодняшнему дню те, кого я любил больше всего на свете, остались, увы, фотографиями, расположенными над моим рабочим столом, неподалеку от красного угла, и я стараюсь не забывать их в своей домашней молитве.
А мечтать о написании родовой саги я начал, помню, сразу же после своего крещения в самом начале «лихих» девяностых, мечтать горячо и самонадеянно.
Кто же, если не я?
«…Но несмотря ни на что казалось тогда восторженному и горделивому юнцу, будто он избран для необыкновенного и назначение его в мире состоит не только в том, чтобы по мере сил летописать историю купавинского рода, времени, места и всех причастных к нему людей, но в том, чтобы осуществить возвращение их родового древа, хотя бы одной, крайней его веточки от бабушкиного цветочного язычества, отцовского религиозного атеизма и дядюшкиного эпикурейства к той подлинной вечной вере, от которой когда-то, поддавшись соблазну и прелести, отшатнулись его неведомые предки».
Из финальной части повести нам читал автор «Купавны», Алексей Варламов. Вослед тем словам, что вы слышали, главный герой – мальчик, юноша, взрослеющий мужчина – Колюня выводит о себе в третьем лице: «Но только вот как совместить именно эти два призвания – писательства и воцерковления, – он не знал…»
Перечитывая «Купавну», я неожиданно вспомнил, как моя бабушка, которой нет на свете уже более тридцати лет, говорила мне: «Ты обязательно станешь заниматься литературой». «Неужели стану писателем?» «Не знаю. Писателем или читателем, но – литературой». Тогда мне казалось, что она фантазирует, я-то видел себя если не дипломатом, то журналистом-собкором. Но вот, однажды, уже на вечернем отделении журфака МГУ, в середине восьмидесятых, сокурсница с которой мы подружились, взяла меня с собою в то удивительное место, из-за которого она частенько опаздывала на первую пару. Твердо помню, что до того дня я оказывался в церквях лишь как восторженно-недоуменный зритель икон и фресок.
Я тогда и думать не мог, что пройдут недолгие годы, и в квартале от того места, но уже в другом московском храме мы обвенчаемся с моей будущей женою, и что там же окрестим впоследствии наших деток.
И еще. Как это ни удивительно, но то главное, что еще случится – и продолжает «случаться» со мною дальше, – тоже содержится – каким-то удивительным, отраженным светом – в горячо любимой мною «Купавне».
«…Лишь став старше и хлебнув в жизни не одних только радостей и удовольствий, он с грустью понял, что та вера, которую молодой неофит желал обрести, никогда не будет открыта и дана во всей своей полноте человеку, не имевшему религиозного опыта в детстве. А если у кого и есть шанс воспринять все сполна, делать не нарочито, но естественно и не страдать от раздвоенности, так это лишь у его сына, чудом вырванного у небытия, и оттого носил и водил он мальчика к причастию с малых лет, не боясь, что слабое дитя заразится гриппом, научил читать перед сном молитву, целовать иконку, не снимать никогда крестик, стоять долгую службу, а еще учил, что звезда на новогодней елке горит вовсе не потому, что звезда же венчает кремлевские башни, и рассказывал сказки не про Мальчиша-Кибальчиша, а про Младенца и волхвов.
Но то была уже совсем другая, не купавнинская история...»
Вероятно, я уже не стану писать своей родовой саги. В предсказании моей бабушки слово «читатель» с каждым годом становится все выпуклее и четче. И я тому, пожалуй что – рад. На все воля Божья.
