Поделиться
У нас в гостях был психолог-консультант диакон Иоанн Мыздриков.
Разговор шел о том, что такое созерцание в христианстве, почему святые отцы уделяли ему важное место в духовной жизни, а также что можно посоветовать современному христианину, желающему встать на путь созерцательной молитвы.
Ведущий: Константин Мацан
Константин Мацан:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА, здравствуйте, уважаемые друзья, в студии у микрофона Константин, в гостях у нас сегодня диакон Иоанн Мыздриков, психолог — консультант, добрый вечер.
Диакон Иоанн Мыздриков:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— Не в первый раз вы у нас в гостях, и наши слушатели уже знают вас как спикера, как эксперта, последний раз мы с вами на волнах нашей радиостанции обсуждали тему молитвы. И вот сегодня тоже продолжим эту тему обсуждать, но под новым углом, в новом аспекте. И ключевым выберем такое понятие, как созерцание. Очень важное, очень большое и достаточно туманное понятие, потому что, когда слово созерцание произносишь, мне представляется, что возникает две ассоциации. Первая — это нечто противоположное деятельности, вот созерцательная жизнь, человек сидит на берегу озера, ловит рыбу, наслаждается природой и ничего не делает. А вторая ассоциация — это, скорее, какие-то восточные практики. Вот йог настолько углубился в созерцание, что перешёл в нирвану. Это был такой старый анекдот, сидит буддист, к нему подходит другой и спрашивает: чем занимаешься? И первый отвечает: смотрю, как растут деревья. А второй говорит: А, все суетишься. Вот созерцание и христианская молитвенная практика как связаны?
Диакон Иоанн Мыздриков:
— Благодарен, что могу говорить на эту тему на волнах Радио ВЕРА, потому что это ключевая тема христианской традиции, с одной стороны. С другой стороны, мне кажется, что есть нехватка именно в современной православной церковности присутствия её. Это такой парадокс. Это во многом то, что отличает православие от других христианских конфессий, ориентированность на созерцательности и духовность. А с другой стороны, в нашей современности этому как будто мало места. Либо есть какой-то стереотип на превратное понимание что это такое. Тут вот, что бы я сказал, что, во-первых, созерцание является действительно отчасти туманным словом, потому что есть многозначность. С одной стороны, созерцанием можно называть высокие ступени молитвы, опять же образ лестницы он здесь условный. Важно понимать, что схемы в духовной жизни не очень работают. Они нужны, скорее, для педагогических целей, и святые отцы к таким метафорам прибегали именно для понятности того, о чем они говорят. Созерцание здесь как очень глубокий опыт безмолвия, присутствия Бога. Святые отцы говорят очень дерзновенные вещи: увидеть Бога, как Он есть, о сопричастности, опытной сопричастности Богу, реальном опыте здесь, в этой жизни, обожения. Я буду говорить такие дерзновенные вещи, потому что есть созерцание, скажем так, как духовная дисциплина, как некий подход к духовной дисциплине. Созерцание как формальная духовная практика, формальная не в смысле плохая, а в смысле том, что имеет свое время, место, способ. То есть то, к чему мы прибегаем. И тут фокус на чем? На молчании и на внимании, и на присутствии.
Константин Мацан:
— Ну давайте про оба эти смысла поговорим. Вы их два обозначили. Первый — это созерцательная молитва как некая ступень высшая в молитве. А вторая — это созерцание как тип духовности, как некоторое устроение своей молитвенной жизни, например, способ построения, скажем так. Давайте начнём с первого, какие бывают степени в молитве, если созерцательная — это высший тип.
Диакон Иоанн Мыздриков:
— Тут не то, чтобы высший, я думаю вот как. Про степени можно сейчас говорить очень условно, чтобы, не удаляясь далеко в теорию христианской мистики в хорошем смысле этого слова, некой духовности, это движение от буквы к Духу, от произнесения слов молитвы устами к постепенному разумному их осмыслению, то есть молитва становится все более и более разумной, и мы её все больше и больше понимаем, не только значение текста, но и в целом то, про что христианство для нас лично. И все более и более наша молитва укоренена на этом понимании, в таком глубоком смысле, а не просто рациональном. А дальше от понимания к некоему проживанию. Проживание здесь опять же связано, с одной стороны, с неким эмоциональным переживанием, чувствованием, то, что я буквально переживаю молитву, радостные её аспекты, скорбные и так далее. И далее все глубже и глубже к понятию сердечности. Опять же сердечности как некоему целостному проживанию. И дальше это разумное и сердечное должны встретиться. То есть ум должен соединиться с сердцем в едином акте молитвы. И дальше идёт это углубление в сердце. Сердце — это очень многозначное боголовское понятие, библейское, описывающее всю целостность человеческого существа от телесно-эмоционального до самой той глубины, которая больше, чем сам человек.
Константин Мацан:
— В этом смысле слово сердце оно однокоренное со словом середина, это сосредоточенье, сердцевина личности.
Диакон Иоанн Мыздриков:
— Да, это очень важное слово, потому что с точки зрения христианства, библейского богословия, человек целостен, он — это весь человек сразу, от тела до самых глубин духа. И все вместе — это человек, а не какая-то отдельная часть. И дальше, по мере того, как подвижник углубляется в сердечную молитву, постепенно он идёт всё дальше и дальше. Вот это чистое присутствие перед Богом, достигает опыта тишины, исихии, но и это не конец. А концом является некое преодоление себя, от греческого экстаз преодоление себя, единение с Богом. Это если брать такими очень большими мазками эту картину, которая является такой игрой с уровнями, это очень сложный путь, который в каком-то смысле можно ... это не столько дистанция, которую можно преодолеть, сколько горизонт бесконечных возможностей.
Константин Мацан:
— Ну это схемы, на самом деле, чтобы хоть как-то выразить внутренний таинственный путь души к Богу.
Диакон Иоанн Мыздриков:
— Да, но с другой стороны, что я хочу ещё здесь сказать, немножко уйдя от этой схемы, потому что действительно есть разные пути духовности, пути молитвы в церкви есть разные. Во-первых, во время молитвы мы можем читать некий текст, это очень в общем. Вот может по молитвослову, его произнесение утром и вечером, до медитативного чтения Писания, например, чем занимались и средневековые монахи. Это один путь — молитва через текст, через чтение, размышление. Второй путь, который у нас почему-то часто противопоставляется — это молитва своими словами, молитва от сердца. У нас часто бывают такие даже дискуссии: можно ли молиться своими словами? Или те, кто молится своими словами, говорят: а вот у нас настоящая молитва, а не это формальное ваше чтение текста. На самом деле, в церкви и то и другое присутствует, и более того может в одном человеке сочетаться. Иногда он молится, используя текст Священного Писания, а иногда он молится просто от сердца своими словами, говоря о своих нуждах и о своих радостях перед Богом. Но есть третий путь, который почему-то часто выпадает из дискуссии. Путь молчания. Путь созерцания. Путь внимания к себе и к Богу в данный момент времени.
Константин Мацан:
— Не могу не вспомнить знаменитую историю Антония Сурожского, когда к нему, ещё молодому монаху, подошла женщина уже в возрасте и сказала: я столько лет твержу Иисусову молитву, и Господь всё мне не отвечает, как будто я в одну сторону говорю, ответа не получаю. И владыка Антоний пишет, что я был молодым и неопытным, и сказал первое, что пришло на ум: но если вы все время говорите, когда Богу — то слово вставить? Вы, говорит, придите домой после службы, уберите свою комнатку, протрите везде пыль, сядьте спокойно и просто какое-то время не молитесь, не говорите ничего, просто сидите и вяжите, спицами вяжите просто перед лицом Божьим. Просто побудьте перед ним. Сказал и забыл. Потом, видимо, приходит эта бабушка опять к нему и говорит: вы знаете, я попробовала, так и сделала, сидела какое-то время в тишине и не молилась, в смысле не говорила ничего. Просто вязала, как вы и сказали, перед лицом Божьим. И через какое-то время поняла, что в этой тишине кто-то есть. Есть Бог, он присутствует здесь. И это стало очень важным опытом. Это близко к тому, о чем вы говорите?
Диакон Иоанн Мыздриков:
— Да, и более того эта история показывает, как тонка грань между разными способами молитвы, что, грубо говоря, возможно, если бы она десятилетиями не пыталась просто проговаривать молитву без остановки, вот эта неожиданная тишина, которую она сама создала, в которой потом её накрыло Божьим присутствием, может быть, этот опыт тишины бы не случился. Возможно весь предшествующий опыт был необходим, чтобы это вязание могло быть именно таким.
Константин Мацан:
— Ну а если вот к практике пытаться перейти, для нас же естественно думать о молитве как о говорении. Даже если совсем говорить практически. Вот ты проснулся, взял молитвослов, если ты молишься и имеешь такую практику, то ты начинаешь читать утренние молитвы, предположим, дети тебе позволяют, или они уже в школе, или ты проснулся пораньше, есть возможность и ты в комнате один. То же самое вечером. В идеале ты должен взять молитвослов и молитвенное правило прочитать. Причём я говорю слово должен, это, конечно, плохое слово, должен, но люди, которые имеют этот навык, признаются, что очень хочется вечером и утром поговорить с Богом. И это вроде понятный путь жизни и действия. А вот когда речь идёт о молитве, что? Также встал или сел, когда речь идёт о молчании, и просто молчишь, а сколько молчать? 5 минут, 10, полчаса? Вот о чем мы здесь говорим?
Диакон Иоанн Мыздриков:
— Спасибо за этот конкретный вопрос. Потому что когда мы говорим о созерцательной практике, то получается, что мы говорим о чем-то очень глубоком, все эти горизонты богословия. На практическом уровне как будто бы не о чем говорить. То есть да, просто молчать. С одной стороны, просто ответ да. А если мы посмотрим на то, как это может быть устроено, то тут тоже могут быть разные пути. Во-первых, пути комбинированные. Утреннее правило тоже начинается с молчания: встань, помолчи немного, соберись с мыслями и только потом читай. По факту это момент для молчания. Для маленького созерцания. Поэтому даже в этом аспекте это не противоречит, просто молитва может начинаться с минуточки молчания. Минутой торжества жизни, что я сейчас могу встать и просто помолчать, просто никуда не спеша, ничего не делая, быть. С другой стороны, созерцательный тип молитвы очень часто связан с так называемой медитативной практикой. Не в современном попсово — эзотерическом смысле, изначально слово медитация — это размышление. И вообще это христианское понятие. А когда апостол Павел пишет Тимофею: вникай в себя и в учение. В латинском тексте Библии буквально написано медитируй, как бы вникай. Само слово медитация, я не очень владею языками, доверяю специалистам. В целом это слово связано с другим словом, которое в психологии имеет негативный оттенок, но тут вообще другой контекст. Руминация, как повторение, буквально разжевывание, как некое концентрированное размышление. Почему разжевывание? Потому что ещё в дохристианской и ветхозаветной духовной практике было распространено, когда берётся какой-то текст из Торы, Пятикнижия Моисеева или из других каких-то важных книг духовной традиции, и он читается, и потом в нём человек буквально пребывает, повторяет про себя, физически, в ветхозаветной духовности мистика молчания связана с каким-то пением, с проговариванием текста. Мы можем это отчасти увидеть у хасидов, которые во время молитвы даже молча немножко дёргаются, не потому что у них проблемы с нервами, а потому что они в этот момент внутри себя на распев повторяют какую-то священную формулу или священный текст, и этим самым создают настрой на внимание. Если говорить о европейской практике, о восточной или западной, в данном случае она едина, тоже брался отрывок из Писания, из псалма или из Евангелия, из посланий апостольских, он прочитывался. А дальше он буквально разжевывался, была руминация, то есть монах ходил и повторял про себя снова и снова, пытаясь обдумать или просто давая этому слову жить внутри себя. В данном случае получается, момент молчания здесь может быть, то есть как это было? Читает человек текст, потом молчит, а потом в этом молчании начинает медленно повторять эту фразу. Или если тут не о размышлениях шла речь, потому что, с одной стороны, такое молчание становится источником богословия. Многие авторы и на востоке, и на западе так писали свои великие тексты. Например, человек сталкивается в Писании с каким-нибудь образом Бога, например, Богом как справедливым судьей. И вот он начинает в этом молчании об этом думать. Из этого молчания рождаются уже словесные молитвы, которые потом становятся богословским трактатом. Грань между богословием как трактатом и как молитвой для древних авторов практически отсутствует. Ведь никто не писал кабинетные тексты, почти никто. С другой стороны, мы имеем в традиции, когда буквально молчание. С утра человек встал, перекрестился и либо стоит, либо сидит, опять же поза сидения на коленях или в различных медитативных позах, оно присутствует в исихазме, например, в некоторых текстах мы видим такое указание: сесть на невысокий стул, подбородок прижать к груди и дальше направлять свое внимание к сердцу, повторять про себя слова молитвы Иисусовой или псалма снова и снова в тишине. И в данном случае слова молитвы одни и те же. Одна маленькая фраза, она не дает какого-то интеллектуального знания.
Константин Мацан:
— Иисусова молитва, может быть, стоит напомнить её текст тем, кто не знает. Это молитва, в которой призывается Имя Иисуса: Господи, Иисусе Христе, помилуй нас или помилуй меня.
Диакон Иоанн Мыздриков:
— Да, действительно тут нет какого-то знания, тут как будто бы не о чем размышлять. И молитва становится таким колышком внимания, вниманием к чему? К тому, что я сейчас здесь в этот момент нахожусь в присутствии Бога, любящего Отца. И тут смысл не столько в повторении количественном, тут нет никакого объема, тут именно момент присутствия. Технически как это может быть выполнено? Феофан Затворник советовал и для молитвенного правила по тексту, и для молитв созерцательных ставить будильник. Выделять время. То есть я могу 15 минут молиться, тогда я 15 минут молчу, просто ничего не делаю. Тут ещё что необычное, что в таком типе молитвы мы как бы отказываемся от какого-то действия, все наши действия сводятся к тому, чтобы ничего не делать. И это действительно очень важный опыт духовности не как какого-то соревнования, заслушивания наград, а как внимание к тому, что уже мне дано. К тому, что спасение — это дар, а не заслуга.
Константин Мацан:
— Диакон Иоанн Мыздриков, психолог-консультант сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». А вот как не перепутать молчание как молитву, как созерцание в этом смысле и молчание просто как молчание? Ведь я же могу сидеть в тишине, ничего не говорить, и просто сидеть, прошло 15 минут, я посидел, пошёл дальше.
Диакон Иоанн Мыздриков:
— Есть такое слово, кстати, тоже общерелигиозное как намерение или по-философски интенция. Друзья буддисты любят говорить о том, что сама практика, они тоже любят молчать и медитировать, с другими, правда целями, но в целом само молчание ничего не значит без рамочки, в которую мы её списываем. Рамочка — это намерение. То есть то, с какой идеей, с каким смыслом я стараюсь молчать. И тут это важно. Один из современных авторов, который популяризирует молитву созерцательную, грекоязычный автор, он пишет так, что по факту мы до молитвы с собой решаем, что я сейчас буду делать, то есть я сейчас в присутствии Бога молчу, а потом сажусь молчу, и в этот момент я уже не пытаюсь думать, я просто присутствую. И так получается, что молитва разделена на два этапа: на вот эту предподготовку, намерение, то есть то, что я сейчас буду делать. С другой стороны, на само молчание. Это важно. Потому что действительно молчать можно с разными целями. И тут молчание будет одинаковым у христианина, у буддиста или просто у человека, который нервничает и решил расслабиться. Но важно зачем и почему. Вот эти зачем и почему — это намерение. Второй момент, который мне кажется важным, здесь нет никакого секрета, я просто молчу в присутствии Божьем, и это меня учит тому, что это присутствие не мной включается, а что оно всегда есть. Молчание — это лишь момент внимания. И как раз это то, что может дать некоторые расширения молитвы в целом, что вся моя жизнь перед Богом происходит. А молчание — лишь некая точка, концентрация в этом даре присутствия Божия.
Константин Мацан:
— Если мы посмотрим на некоторую критику, возможно и недоверие, осторожное отношение к тому, о чем мы говорим, То, по моим наблюдениям, это осторожное отношение и такой скепсис к таким практикам, как молчание такое как бы вместо молитвы, будет проходить по линии покаяния. Но ведь мы же знаем, что говорим православие, думаем — покаяние. Говорим покаяние, думаем — православие. Мытарь в храме не молчал, он вопиял: Боже, милостив буде мне грешному. И это очень далеко, казалось бы, отстоит от того, о чем мы сейчас говорим. Что вы об этом думаете?
Диакон Иоанн Мыздриков:
— Здесь два момента. Первый момент — если мы говорим о покаянии как о некотором состоянии, мы не можем его симулировать. Если мне сейчас радостно, я хочу славить Бога, я не смогу плакать о грехах и наоборот, если я плачу о своих грехах и немощах, я не могу сказать: Боже, слава тебе! То есть могу, это даже может быть очень важным. Но опять же это будет вести к покаянной молитве. Мне кажется, это универсальная история про то, что мы молимся, исходя из состояния. Поэтому разные типы молитвы рождаются. Какой-то может у нас доминировать. Кстати, доминирование одного может быть вопросом: почему, допустим, в моей жизни так много покаяния и так мало благодарности и хвалы? Или наоборот. С другой стороны, понятно, что это притча, и не стоит её воспринимать слишком документалистски. Но я предположу, что прежде, чем закричать, у мытаря был опыт молчания, в котором осознал свою жизнь. То есть этот подлинный крик рождается, не формальный, когда мы просто берём и формально — надо кричать, мы кричим: Боже, милостив буди мне грешному. А когда это был опыт личности, я уверен, что этот вопль родился из молчаливого осознания, что же с моей жизнью происходит. Из этого молчаливого осознания рождается крик. Молчание — это то, откуда рождаются слова. Многие великие богословские тексты опять же родились из опыта молчания. Это тоже универсальная богословская идея, что молчание предшествует слову, а не наоборот. И третий момент, который мне здесь кажется важным, про покаяние опять же. Вот эта молитва молчания. Интенция тоже может быть разной, я могу в молчании радостно соприсутствовать, чувствовать Божью любовь, например. А могу в этом молчании обнажать за толщей суетных мыслей своё подлинное состояние и жажду по Богу. То есть тут нет противоречия, на мой взгляд. Молчать можно тоже с разным настроением.
Константин Мацан:
— А вот разница между молчанием на устах и молчанием в сердце — это про что?
Диакон Иоанн Мыздриков:
— Я думаю, тут вот, что важно. Когда мы просто закрыли рот, наш мозг продолжает грузиться.
Константин Мацан:
— Это не то молчание, про которое мы говорим, не просто отсутствие говорения.
Диакон Иоанн Мыздриков:
— Да, но для того, чтобы наш разум потихонечку замедлялся и переходил к исихии, к тишине, мы должны создавать моменты тишины. Иначе никак. Часто, когда человек начинает молчать, начинает какую-то созерцательную практику, первое, с чем он сталкивается — это с шумом в своем сознании. Это нормально. Если вы откроете письма о духовной жизни Феофана Затворника «Что есть духовная жизнь и как на неё настроиться», он будет как раз отвечать своей духовной дочери, которая начала молитву Иисусову, о том, что когда она начала созерцательную молитву, она столкнулась с роем мыслей в голове. Он говорит, что это нормально. Это первое, с чем ты сталкиваешься. И дальше, если мы почитаем средневековые исихастские тексты, первое, с чем сталкивается человек — это с суетностью помыслов. И дальше какой универсальный совет? Ты просто продолжаешь практику молчания, не борясь с мыслями и не следуя за ними, просто пытаясь снова и снова возвращаться в это внимание, к своему присутствию. Мысль ушла — ты вернулся. Снова ушла, снова вернулся. Как раз молитвенная формула, краткое воззвание, фразы из псалма, или Иисусова молитва, или ещё какая-то, древние подвижники использовали псалмы или была популярна молитва «Ей гряди, Господи», которой заканчивается библейский текст. «Гряди, Господи», то есть это монахи повторяли в тишине. То есть здесь противоречие это снимается.
Константин Мацан:
— Диакон Иоанн Мыздриков, психолог-консультант сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер», мы скоро вернёмся к этому разговору, не переключайтесь.
«Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается, в студии у микрофона Константин Мацан, в гостях у нас сегодня диакон Иоанн Мыздриков, психолог-консультант, и мы говорим, наверное, о самом главном в жизни верующего человека, о молитве, которая сердцевина религиозной и духовной жизни. Мы размышляем о таком способе молитвы, как молитва созерцательная. Если кто-то подключился не сначала к нашему разговору, не пугайтесь, мы тут не занимаемся высоким богословием, наш гость рассказывает, что это вполне доступная практика, практика молитвы молчания, молитвы не когда мы читаем текст из молитвослова, а когда мы молчим, пребывая в присутствии Бога. И одно другого не исключает, это не два пути, который один неправильный, и мы хотим его разоблачить, а второй прекрасный, и мы хотим к нему призвать. Мы говорим просто, что и такое в церковной традиции есть. А вот вопрос как раз к церковной традиции, вы так часто отсылаете к отцам-аскетам, к православным святым, к Феофану Затворнику, кто ещё об этом писал? Какие ещё есть важные мысли у святых об этом?
Диакон Иоанн Мыздриков:
— Фактически весь корпус «Добротолюбия» так или иначе написан отцами, проповедующими созерцательную молитву. Тут есть, правда, одна оговорка, что «Добротолюбие» существуют в разных редакциях. Мы читаем русский перевод замечательный Феофана Затворника. Но он с некоторыми купюрами, которые Феофан Затворник сознательно сделал. Какие это купюры? Касательно телесности во время молитвы, некая методология, что делать. Потому что в текстах, особенно поздневизантийских исихастских, в них очень много методологичности, как сидеть, как дышать, какие движения совершать, это все очень интересно, но в 19-м веке вызывает много вопросов. Особенно у читателей, которые вне этой традиции, которые вообще находятся в просвещенческом нововременном взгляде, где вся эта чувственность как что-то такое опасное воспринимается. Нужно быть разумным, но не чувственным. Особенно нужно учитывать, что всякие левые мистики существовали. Что интересно, из одного только Иоанна Кассиана Римлянина, который принёс учение преподобного Антония Великого и древних первых монахов на запад, рождается вся почти средневековая западная традиция созерцания и молчания. Мы обычно, когда говорим о западной традиции мистики, говорим о каких-то чувственных переживаниях, о каких-то образах. На самом деле это далеко не мэйнстрим, ещё с древнейших времён в католической традиции этот тип молитвы-молчания, молитвы- обращения к имени Божьему присутствовал. Поэтому Иоанн Кассиан Римлянин, здесь упомянут. Из современных авторов у меня как раз под рукой цитата из замечательного преподобного Иосифа Исихаста, с чьим именем связан ренессанс 20-го века на Афоне, который как раз-таки учил молитве Иисусовой. Здесь интересно, что есть разные методологии. Иосиф Исихаст в своих поучениях, обращенных к мирянам, настаивал на том, что молитва Иисусова должна произноситься очень быстро, создавая некий ритм, который будет занимать ум, пока мы находимся в этом Божьем присутствии. Допустим, в наших текстах, к которым мы привыкли, молитвословие произносится медленно, с паузами, опять — разные пути. Часто встаёт вопрос: ну как же? Это же такое сокровенное знание для каких-то избранных супермонахов, суперстарцев. Во-первых, то, что это стало сокровенным знанием для избранных — это некое свидетельство исторического упадка, который произошёл ещё в позднем средневековье, когда в целом христианская православная традиция была под сильным гнётом и турецкого владычества и не только. В целом в новое время происходит действительно упадок. Хотя золотая нить этой традиции продолжается, во многом благодаря великому преподобному Паисию Величковскому, благодаря Серафиму Саровскому, Оптинским старцам, которые проповедовали вот это учение о созерцательной молитве и имени Божьем. И тут такой страх, что как же так, можно в прелесть впасть, нужен какой-то духовник. Наставник действительно нужен. Вообще, в целом хорошо жить духовной жизнью в окружении друзей или старших наставников, или просто друзей, с которыми можешь разделить свои поиски. Это в целом нормально. Скорее, не нормально, когда мы сами с собой живём и ни с кем поделиться нельзя. Ни у кого спросить ничего нельзя. Ну вот преподобный Иосиф Исихаст в некоторых своих письмах, обращенных к мирянам, на вот этот страх перед молитвой созерцательной, молитвы Иисусовой, говорит следующее: бытует сомнительная идея, связанная с дьявольским искушением, мол если человек будет читать молитву Иисусову, нужно бояться того, что он может впасть в прелесть. Эти слова и есть прелесть, кто хочет, пусть и пробует. И когда действие молитвы продлится долгое время, когда человек навыкнет к ней, в душе у человека расцветёт подлинный рай, он освободится от страстей и станет совсем другим. Или в другом месте он тоже говорит: относительно умной молитвы однословного призывании имени Божьего, теперь фокус на имени Иисуса Христа, не может быть никаких сомнений, и прелесть за ней не может проследовать. Поскольку внутри сердца нерассеяно призываются имя Христово. И он очищает нас от тьмы и ведёт к Свету. Причём опять же это письмо, что важно, здесь приношение монашеского опыта Иосифа Исихаста, обращенного к мирянам, живущим в больших городах, а не к каким-то друзьям-монахам. Это важно, снять этот покров эзотеричности над созерцательной традицией. Это самая основа христианского видения. И без неё часто другие способы молитвы становятся формальными. Даже касательно молитвенного правила, недаром в начале: встань, помолчи немного, и потом только произнеси. Это не формальная вставка, это именно приглашение к вниманию и тишине.
Константин Мацан:
— Всё-таки мы говорим молитва молчания и молитва Иисусова, и ещё раз напомню, что молитва Иисусова — это когда в молитве звучит само Имя: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас или помилуй меня, есть короткий вариант этой молитвы, просто: Господи, Иисусе Христе, помилуй нас. Есть ещё короче из трёх частей: Иисусе, помилуй мя или помилуй нас. Универсального правила нет, есть разные варианты, но в целом это все про одно и то же. Везде звучит имя Иисус. И мы её всё-таки произносим, мы её проговариваем, если даже не проговариваем словами, то в голове проговариваем. Как это сочетается именно с молчанием?
Диакон Иоанн Мыздриков:
— Хороший вопрос, потому что в целом созерцательная молитва шире, чем ритм Иисусовой молитвы. Иисусова молитва — это один из путей, один из способов, а в нашей традиции, особенно в послевизантийской период, благодаря Григорию Паламе и другим отцам исихастам, это молитва вышла на первый план и по факту заменила другие способы созерцания. Это то, что доступно и то, что нас не пугает. Но если мы посмотрим в традиции, то существуют другие способы молитвы-молчания. Это те, которые предшествует медитативному созерцательному чтению Писания. У нас это почему-то связано с католиками, что это католическая практика, но вообще-то католики взяли её изначально с востока. Если мы посмотрим на современный интерес английских католиков к созерцанию, есть, допустим, сообщество христианских медитаций, медитации в таком средневековом смысле, там, где христиане, связанные с бенедиктианской традицией собираются вместе и молчат, повторяя либо молитву Иисусову, либо какие-то другие молитвенные формы. Если мы посмотрим их текст, то они опираются на «Добротолюбие» и на Иоанна Кассиана Римлянина. То есть опять на западе этот интерес связан не с тем, что это что-то западное, это обращение к древним восточным отцам. Это общее что-то, базовое. Почему тут происходит смещение на молитву Иисусову? Потому что опять же исторически в нашей традиции из разных форм это стало неким золотым стандартом, и опять тут могут быть разные способы. Иосиф Исихаст настаивает на очень быстром произнесении, в одном письме он пишет, что молитва Иисусова должна ложиться пока ты дышишь, быстрее, чем дыхание, и снова, и снова её повторять. Потому что таким образом ум, который блуждает, был как бы прикован к этому имени, и дальше ты бы мог уходить все глубже и глубже в тишину Божьего присутствия. Можно найти другие рекомендации, связанные с более медленным произнесением, с чем-то ещё. В исихастской традиции средневековой очень большая была привязка к телесности. То есть монах в специальной позе сидел или иногда лежал в позе, похожей на позу эмбриона. Это всё описывается. Связь с дыханием. То есть опять же то, что мы видим в нехристианской медитативности, в христианстве это тоже присутствовало, как свой собственный опыт. В целом христианская молитва не просто какая-то аморфная, она в целом христоцентричная. Когда мы читаем Писание, мы пытаемся услышать там Логос, Слово Божье, обращенное к нам. Мы пытаемся услышать откровение во Христе, явление, Духом Святым к нам обращенное. Молитва Иисусова — это квинтэссенция христологичности, христоцентричности. И в этом смысле для нашей традиции, особенно если речь идёт о наиболее распространённых формах, то можно сказать, что это некий ключик к созерцательному опыту.
Константин Мацан:
— Вот то, о чем вы уже сказали, но о чем можно подробнее поговорить — это молитвенное чтение Священного писания, Евангелия. Вы привели пример из хасидской традиции, и средневековые традиции, а вот в современных условиях, человек, живущий в городе с семьей, ходящий в храм, каким образом может практиковать такое молитвенное чтение Священного Писания?
Диакон Иоанн Мыздриков:
— Молитвенное чтение Писания может быть по-разному устроено. Один вариант, это когда берётся небольшая фраза, она является основанием для медитативного, то есть размышлятельно- созерцательного, простите за такие корявые слова, но это, чтобы было понятнее, о чем идёт речь, повторения каких-то вещей. Когда мы берём и повторяем маленький отрывочек. Может быть, даже буквально один образ, который в нашем сердце живёт. Мы с утра прочитали какой-то отрывок, и дальше в течение дня мы к нему возвращаемся снова и снова. Обдумывая, как будто смакуя отдельно взятые слова. Опять же у святых отцов разных веков образ такой кулинарный, что это смакование, как соты мёда как будто мы разжевываем, так слова Писания должны быть у нас на устах и в сердце. И это не просто какая-то метафора, это буквально. Что человек идёт и про себя повторяет, проговаривает какой-то отдельный кусочек. Другой момент, это может быть практика божественного чтения, которую христианская традиция хранит с древних времён. Тут есть некоторое такое поступательное движение. Есть условно четыре стадии такого чтения Писания. Выделяется какое-то время, обычно чуть более продолжительное, это не 5 минут, а полчаса или час, если есть возможность. Тут, что ещё важно, что в средневековье тоже была проблема, что рядовой человек тоже не мог себе позволить каждый день выделять много времени для такого типа духовности. И поэтому было специальное время, время собрания, по-нашему это похоже на говение, когда, допустим, человек уехал на Страстную седмицу и на неделю поселился в какой-нибудь условной Оптиной пустыни. Вот нечто похожее было и есть в западном христианстве, когда миряне живут околомонашеской жизнью, и в том числе могут себе позволить опыт более глубокой духовной практики, чем в своей повседневности, чем в повседневности, где не хватает времени и сил. Тут есть такое слово, которое опять же запятнано эзотерическими нотками — ретрит, оно формальное, время, когда мы куда-то уезжаем для работы над собой. Что же представляет собой молитвенное чтение Писания в такой традиции? Четыре этапа. Сначала прочитывается отрывок, и дальше начинается размышление. Надо прочесть сначала медленно, не спеша, может быть, прочесть несколько раз весь отрывок, зачало из Евангелия, или отрывок из апостола, прочитывается он, после этого молчание и размышления. Такая медитация, размышления, какие-то длинные слова, как в целом этот текст звучит, какие образы он у нас рождает, опять же здесь очень интересно, что поскольку это не раз в год происходит, а постоянно, какие другие отрывки из Писания вдруг тут рождаются в ответ, какие ассоциации, образы, и что важно, вроде текст один, а у каждого он рождает свой какой-то опыт, свои какие-то воспоминания, идеи какие-то богословские, кто-то обратит внимание на одно, кто-то на другое. Тут нет какого-то стандарта, но здесь речь идёт не о каком-то протестантском позднем чтении, речь идёт о вполне себе традиционном монашеском очень аскетичном чтении, без каких-либо фантазий. Медитативное размышление рождает какую-то идею, чаще всего связанную либо с каким-то качеством Божьим: с Его любовью, милосердием, или наоборот, может быть, с Его строгостью, с Его величием. Какую-то богословскую идею, либо из какой-то добродетели, что вот это чтение оно про любовь, или про чистоту сердца, или про что-то ещё. После этого в этом молчании рождается жажда этого, жажда созерцания опыта Божьего, Его мудрости, Его любви, либо добродетели, её нехватка, что да, Боже, я хочу любви, или я хочу чистоты, или я хочу щедрости своего сердца. Из этого размышления рождается молитва как вопрошание, как некий крик, к Богу обращенный. Как крик мытаря, например. И дальше постепенно из этого вопрошания, из этой жажды, что в этом чтении родилось, рождается обращенность к Тому, кто это дарует, к Богу. И постепенно фокус на самом Боге и постепенно от вопрошания к присутствию. И дальше просто молчание. Тут некая схема условная, но при этом вполне есть методики, как можно это делать. В нашей русскоязычной практике это меньше, но это популярно и в греческих монастырях. Я недавно общался с одним священником, который служит на материковой части Греции, и он проводит встречу для мирян, раз в месяц встреча для мирян, где они раза в месяц в течение полутора часов общаются, потом читают Писание, потом молчат, все это с благословения правящего архиерея, и вообще не связано ни с какими западными практиками, это общехристианская практика. Это может казаться недостижимым, мол где же взять столько времени? Но можно просто выделять какой-то конкретный один день в месяц, выделить себе два часа такой тишины. А в другое время какие-то другие способы обращения с Писанием. И что ещё важно, что здесь фокус: что вот оно слово Божье, обращенное ко мне сейчас реально. Не просто мёртвая какая-то буква, ко мне обращены факты Божьего откровения. Потому что у нас тоже есть страх некий перед Писанием. И нам лучше читать толкование на толкование. Здесь и толкованиям есть место, просто чем больше мы знаем о тексте, о контексте, о том, какие слова в нём используются, тем нам больше открывается это чтение. Но когда мы начинаем подменять им Священное Писание, и вообще не читая Писания, или читаем просто вот так прочесть одну главу и закрыть, просто само по себе, просто как Псалтирь, которая часто не понимается, не понятно ничего, некоторым непонятно бывает, если понятно — это хорошо. А тут история, что ты непосредственно с этим текстом. Один на один. И это бывает очень трепетный опыт.
Константин Мацан:
— Диакон Иоанн Мыздриков, психолог-консультант сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». А как это сочетается, то, о чем мы говорим, вот эта молитва как тишина, как молчание, с традицией наших богослужений, которые часто пышные, хор поет, все люди поют, если речь идёт о каких-то фрагментах Литургии. Я что имею ввиду, спрашивая, как сочетается? Рисуется два очень разных образа, разных настроения, есть церковная служба торжественная, многолюдная, есть уединение, полное уединение на время, на час, чтобы помолчать и почитать Священное Писание. Это две части, два пути одной церковной традиции, вот для вас, как для человека причастного к богослужению, как диакона, и вот к практикам другого рода как это рядом стоит?
Диакон Иоанн Мыздриков:
— Одно другое дополняет. Как и в нашей обычной жизни нам иногда хочется уединённо читать книгу, иногда хочется весёлые встречи с друзьями где-нибудь в кафе, например. И как получается один и тот же человек может любить и книгу в уединении и шумную встречу с друзьями? А это сочетается. Мы многообразны, и разнообразно можем чувствовать себя в своей повседневности. И церковь дает нам разные ресурсы для разных состояний. Мы знаем и пышные службы, и знаем тишину молитвенного молчания и произнесение имени Божьего. Одно другое дополняет. С другой стороны, как из молчания рождается слово, так и из тишины рождается вот этот опыт торжественности службы. Как раз-таки, когда нам сейчас не хватает молчания, тишины, Божьего присутствия, нам могут показаться эти пышные службы очень тяжеловесными, ненужными, и так шумно в повседневности. Но когда у нас есть опыт тишины, личного присутствия перед Богом, мы потом приходим в храм и переживаем опыт церковного соприсутствия, опыт соборности. С другой стороны, здесь вопрос богослужения тоже есть, потому что богослужение тоже разнообразно. И в современном богослужении слились разные ручейки. С одной стороны, это торжественное, соборное, пышное богослужение Константинополя, где как раз-таки все эти ходы, отнюдь не просто по храму, а по городу, песни, церковные гимны, кадило с бубенцами, вот эта пышность. А с другой стороны, монашеское богослужение, иерусалимская традиция, где фокус на чтении Писания, на каких-то моментах, когда как будто бы ничего не происходит. И тут я хочу поделиться личным опытом, я тут недавно был у моего дорогого друга у отца Григория Геронимуса, в его замечательном храме в Митино. На службе раз в год проводится служба в день Саввы Освященного, это древний преподобный, который во многом создал всенощное бдение, саму идею, что нужно празднично молиться с вечера до утра. И вот в день его памяти в этом храме отец Григорий уже несколько лет служит службу так, какой она должна быть, всенощное бдение. В этом году это совпало с воскресеньем, служба началась в 5 вечера, а закончили мы 3 ночи. Это была служба без электрического света, при свечах, помимо пения, помимо каждения, помимо каких-то движений, в богослужении подразумевается время для тишины, для поучения, несколько было поучений, причём было потрясающе, потому что замечательный Максим Калинин, может быть, кому-то из слушателей известен по «Сирийским мистикам», читал свои переводы Исаака Сирина с комментариями. То есть во время службы только что мы пели полиелей и вдруг такая пауза. Выходит чтец, в данном случае Максим, и читает поучение из Исаака, потом немножко молчания. Потом снова идёт служба. И вот это всё, оказывается, имеет свое место, это как бы просто другой тип службы. В церкви есть разные, в том числе и богослужебные. Исторически сложилось, что в последние века все немножко унифицировалось и стало все вместе. В древности эти ручейки были чуть более отдельно. Что вот есть будничная служба, а есть простая, мы постом это чувствуем, когда службы не противоречат никакому опыту созерцания. На Афон если кто-то из вас попадёт, вы увидите службу, которая длится многие часы, а по-другому ощущается не потому что она длительная, а потому что к ней другое отношение. Кто-то будет петь, кто-то будет молиться, и как бы вот эта жизнь как бы на фоне служится богослужение.
Константин Мацан:
— Как вы интересно слово «жизнь» произнесли, действительно мы ведь иногда воспринимаем службу как некую пару в институте, на которую нужно прийти, она полтора часа, вот от сих до сих идёт, мы поприсутствовали, благочестиво выполнили все, что нужно, помолились даже искренне, ушли, и дальше жизнь началась. То есть жизнь до службы закончилась, а после службы продолжилась. А вы показываете пример того, что служба есть жизнь, и поэтому в ней возможны паузы, место для отдыха, и это не конец богослужения, а продолжение богослужения, просто по-другому.
Диакон Иоанн Мыздриков:
— Более того в этом всенощном есть даже место для такого ужина. Мы на всенощной освещаем литийные хлеб и вино. И потом берём по кусочку после помазания, а вообще, по идее, в этот момент буквально давались хлеба, и буквально давалось вино, чтобы подкрепить силы монахов, внутри службы как бы ужин. Хотя эта длительная служба перейдёт потом литургию. Внутри одной службы будет одновременно и покушать, понятно, что не какая-то трапеза, а просфора и вино, причём на Афоне это достаточно крепкое вино, терпкое. С другой стороны, хлеб там тоже хлеб. Не в смысле мистическом, а в смысле по качеству, как он сделан. И всё это в рамках одной службы: то есть и молитвы, и какое-то движение, и какое-то общение. И что ещё поражает, этот контраст. Я, когда в Греции был, прямо поразился, как интересно чувствовать, что вот только что монахи в полудреме читали тихо Псалтирь по очереди, один читает, потом другой читает, все участвуют, а потом вдруг резко хоп — и начинается соборный момент, все вскакивает со стасидий и начинают вместе петь полиелейные и псалмы. Потом опять там будет момент канона, когда опять изменится атмосфера. И это несколько раз, этот контраст, это динамика. И где грань между очень шумным и подвижным моментом и не противоречит моменту, когда тишина и молчание, и один чтец тихонечко читает Псалтирь, а другие читают молитву Иисусову.
Константин Мацан:
— Очень интересную мысль вы до этого произнесли, что богослужение во всей его пышности есть то, что рождено от опыта молчания. Изначально есть и личная внутренняя встреча человека с Богом, даже если исторически смотреть от святого отца с Богом, подвижника, который пытаясь выразить этот опыт на каком-то внешнем языке пишет гимны, составляет службу, устраивает эту службу, все вместе молятся, но это все вместе молятся тому Богу, с которым они до этого встречались в уединении, в личной молитве, в молчании в том числе. Перед Которым они были и перед Которым они также продолжают пребывать сейчас. Просто в другом настроении, в другой тональности, может быть. Я почему так на это внимание обращаю, потому что мне кажется, это какой-то существенный важный момент, особенно для тех, кто, может быть, только присматривается к церкви, не погружен глубоко в жизнь церкви, делает первые шаги в храме. И вот человек заходит в храм и видит богослужение, а вот люди ходят, кадят, есть какая-то священная хореография, действия символичные, в нём есть необходимые движения, это целое священнодействие. И человеку кажется, что это и есть церковь, в том смысле, что люди приходят, чтобы в этом действии поучаствовать, посмотреть, послушать, попеть, поклониться в нужном месте и так далее. И они, может быть, не отдают себе отчёт, что видят некоторый интерфейс, видят некоторые внешние проявления, ранее присутствовавшего внутреннего опыта, который здесь просто так передается, и может быть явлен глубоко-глубоко, и до него ещё нужно дойти, в него нужно вглядеться, и это зерно там распознать. И это мне кажется, такой важный момент для человека, который с церковью знакомится, понимать, что есть внешняя красота, на которой не нужно заострять, через которую нужно двинуться дальше, внутрь, к глубинному содержанию.
Диакон Иоанн Мыздриков:
— Просто аминь, здесь ничего даже не добавишь. Тут что ещё для меня важно, что действительно символические жесты, большая часть из них, это изначально спонтанные порывы. То есть даже ещё в дохристианской традиции присущи жесты — это воздетые руки, поклоны и прочее, это всё может стать частью духовной дисциплины, некоего обряда, не в плохом смысле слова, ритуал в хорошем смысле этого слова, мы создаем некую культуру в жизни. Наша жизнь состоит из разных обрядов, не только религиозных. Но за этим же стоит некое спонтанное желание, в этот момент воздеть руки, в этот момент сделать поклон, в этот момент повернуться и сказать: мир всем, Христос посреди нас. И это, мне кажется, тоже очень важно, особенно учитывая то, что часто мы и те, кто в храм приходит, и те, кто там служат, привыкли по разным причинам к тому, что служба — это что-то такое внешнее, что нужно исполнить. А вообще-то изначально это опыт дружбы Божьего народа, присутствие Бога Отца.
Константин Мацан:
— Когда от избытка сердца говорят уста и звучит богослужение, потому что не могу молчать, так хочется славить Бога благодарить Его, и быть с Ним и перед Ним. Спасибо огромное. Диакон Иоанн Мыздриков, психолог-консультант сегодня провёл с нами и с вами этот час «Светлого вечера», в студии у микрофона был Константин Мацан, с Богом, до свидания.
Все выпуски программы Светлый вечер
