Поделиться
Нашим собеседником был настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино священник Григорий Геронимус.
Мы говорили о символах праздника Рождества Христова. Отец Григорий объяснил, почему именно елка стала символом этого праздника, что символизирует звезда на её макушке, что означают карамельная трость и имбирный человечек, какова история носка для подарков, а также как относиться к западным рождественским традициям, таким как составление адвент-календарей и других. Наш собеседник поделился, почему при создании вертепа так важно придерживаться стилистики, основанной на православной культуре, и как украсить дом или храм к Рождеству, чтобы не выйти за её границы.
Ведущий: Александр Ананьев
А. Ананьев
— Добрый вечер, дорогие друзья. Добрый предпраздничный вечер. Я понимаю, что сейчас у вас вся жизнь в предпраздничных, радостных хлопотах в подготовке к Рождеству, в подготовке подарков, поздравлений, в украшении елки, в заворачивании каких-то сюрпризов для детей. И очень здорово, что вы нашли время, чтобы составить компанию мне, Александру Ананьеву, неофиту, который задает свои вопросы тем замечательным людям, которые находят время для того, чтобы на них ответить. И я приветствую в эфире настоятеля храма Всемилостивого Спаса в Митино, священника Григория Геронимуса. Добрый вечер, отец Григорий. С наступающим вас.
О. Григорий Геронимус
— Добрый вечер. И вас тоже с наступающим, а также всех наших дорогих радиослушателей.
А. Ананьев
— Я сказал про предпраздничные хлопоты. Какими предпраздничными хлопотами ваши предпраздничные дни ознаменованы?
О. Григорий Геронимус
— Вы знаете, у каждого священника, а может быть, особенно у каждого настоятеля, есть две семьи. Не в том смысле, что я многоженец, а в том смысле, что есть малая семья, которая, кстати, в православии называется малая церковь — это жена, дети, другие родственники. А есть приходская семья — храм, приход, в котором я поставлен служить. И в этом смысле мои предпраздничные хлопоты похожи, наверное, на все те хлопоты, которые сейчас занимают наших радиослушателей, но они такие двойные — потому что и дома стараешься приготовить праздник несмотря на все трудности ушедшего года, чтобы настроение было праздничное, радостное, рождественское, какие-то готовишь подарки своим близким, елку. И конечно, то же самое в храме — тоже украшаешь, готовишь праздничное богослужение. Но самое главное, может быть, не это — не внешнее украшательство к празднику, самое главное — это те удивительные богослужения, которые совершаются в эти дни. Те молитвы, те песнопения, которые душу готовят к празднику — не внешнее, не телесное. Это тоже важно, но еще важнее с правильным настроением, с пониманием глубины и торжественности и важности этого праздника подойти к этому дню Рождества.
А. Ананьев
— Здорово, что вы упомянули о внешней стороне праздника, потому что сегодня в программе «Вопросы неофита» мне бы хотелось разобрать внешние атрибуты праздника Рождества Христова. Однако, сначала я хочу отметить, что приходская жизнь в славном московском Митино очень особенна. Я это знаю по деятельности нашего дорогого друга священника Стахия Колотвина, который тоже служит в Митино. Вот в вашем храме Всемилостивого Спаса какие-то особенные, может быть, концерты или мероприятия, связанные с Рождеством, планируются?
О. Григорий Геронимус
— Вы знаете, каждый год Рождество в нашем приходе праздновалось очень торжественно и очень интересно. И каждый год у нас был огромный приходской праздник, который даже не помещался в стены ни храма, ни нашего дома притча. Мы просились в школу искусств, которая расположена в Митино, там есть зал на 300 человек. И там у нас были удивительные рождественские торжества. В этом году по всем известным причинам в таком формате мы праздник провести не сможем, потому что мы таких больших встреч не проводим. Но, я надеюсь, что это никому сильно не омрачит праздник, потому что это всё-таки мелочи по большому счету, что мы не сможет встретиться. А радость Рождества — это то, что ознаменовало всю историю даже не человечества, а вселенной, я бы сказал.
А. Ананьев
— Что для вас, отец Григорий, является самым ярким символом Рождества? Я имею в виду, конечно, какое-то украшение или какой-то атрибут праздника. Вот то, что вам больше всего греет душу, может быть, с самого детства. Для большинства, это, конечно же, рождественская елка с яркой звездой на макушке. А вот для вас что?
О. Григорий Геронимус
— Елка, конечно, хотя в моем детстве меньше этому уделялось внимания, у нас обычно елочки были очень скромные, часто буквально несколько веточек дома стояло. Но звезда, которая украшает макушку этой елки, если так можно сказать, верхушку, — это не просто такая дань народной традиции, а это действительно символ Рождества, который пришел к нам еще с евангельских времен. Потому что мы знаем, что в год Рождества Христова на небе просияла особая звезда, непохожая на другие звезды, — звезда, которая привела волхвов в Вифлеем и остановилась над тем вертепом, где родился Спаситель мира Христос. И вот эта звезда, наверное, она на все века. Может быть, елку не всегда христиане ставили и неизвестно, будут ли ставить когда-нибудь через столетия, если история мира будет продолжаться. А вот звезда — символ Рождества на все времена. Святые отцы по-разному говорили о том, что это такое за звезда была, и разные версии выдвигались. До конца мы этого не знаем. Может быть, это была такая ангельская сила, принявшая форму звезды. Это не была звезда в точном смысле этого слова, не небесное тело обычное. А может быть, даже и обычное небесное тело. Есть такая знаменитая гипотеза Кеплера, которая говорит о том, какое небесное явление, известное астрономам, Промыслом Божьим могло привести волхвов к вертепу родившегося Спасителя. Что это было, точно мы не знаем. Но выглядело это, как звезда, называется это звездой. И вот это и стало символом Рождества Христова.
А. Ананьев
— Если что-то выглядело, как звезда и называлось звездой, велика вероятность, что это была просто звезда. Вы знаете, готовясь к нашей беседе, я попытался разобраться с символами Рождества и понял, что, на самом деле, при всей очевидности и близости всех этих символов, я мало что об этом знаю. И самое главное — я не знаю, которые из них, вот сейчас будут кавычки: которые из них «наши», а которые из них «не наши». И вот с вашей помощью я хочу в этом разобраться. Например, всё, что связано с рождественской елкой. Выяснилось (поправьте меня, если я ошибаюсь — интернет все опять наврал, как он часто делает), что елка неслучайно стала символом Рождества Христова. Дело в том, что когда царь Ирод приказал убить всех младенцев в округе, для того, чтобы спрятать Спасителя, Мария и Иосиф заложили вход в пещеру зелеными ветками. И вот с тех пор зеленые ветки, в нашем случае вечнозеленые елки, которые и зимой зеленые, стали символом этого праздника. Так это или нет?
О. Григорий Геронимус
— Такое предание существует. Знаете, такое предание с большой буквы, что-то такое, что неотъемлемо передается от первых христиан и до нашего времени из поколения в поколение. А есть предания с маленькой буквы — какие-то легенды, сказания, достоверность которых мы точно не знаем, не можем точно проверить. И вот это относится к таким преданиям с маленькой буквы. В Евангелии ничего не говорится об этом. Хотя история красивая. Может быть, так было. А может быть, так не было, об этом мы точно не знаем. А вот звезда была точно — это факт.
А. Ананьев
— А еще, что было точно — это был Ангел, который сообщил пастухам о том, что произошло чудо, и родился Сын Божий. И сегодня ангелочки на рождественской елке, на книжных полках, на дверях домов — это тоже один из символов Рождества. Являются ли ангелочки, — я знаю, что это во всем мире так, а вот в Православии — являются ли эти ангелочки тоже символом Рождества Христова?
О. Григорий Геронимус
— Тут мы совершенно точно можем сказать, потому что Евангелие повествует о явлении Ангелов в день Рождества Христова. Мы знаем, что поклониться родившемуся Богомладенцу Христу пришли пастухи и волхвы. И почему же пришли пастухи, которые там неподалеку занимались обычным делом, стерегли свои стада? Именно потому, что Ангелы Божьи явились им. Поначалу они испугались, — что такое происходит, какое-то необычное явление? Но Ангел сказал: «Не бойтесь, а идите и поклонитесь родившемуся Царю Царей, Спасителю мира». И в этот момент сердца пастухов открылись и они услышали, что множество Ангелов, небесное воинство воспевает удивительную рождественскую песнь «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение». И, конечно, история Рождества связана с историей Ангелов, опять-таки на все века.
А. Ананьев
— Несколько богословский вопрос сейчас прозвучит. Отец Григорий, почему Ангел явился необразованным и бедным пастухам, а не образованным, состоятельным, ищущим волхвам?
О. Григорий Геронимус
— Я думаю, что вот это евангельское повествование как раз говорит о том, что люди приходят к Богу, к поклонению Богу, к познанию Бога разными путями. И есть люди, которые приходят к Богу в простоте сердца, как пастухи. И именно этим людям, может быть, открываются какие-то особые видения. И Господь ведь тоже избрал апостолов не из каких-то мудрецов, не из каких-то великих ученых своего времени, не из каких-то просвещенных книжников и раввинов, а их рыбаков. И даже есть в Евангелии такая молитва Спасителя, обращенная к Отцу. Он говорит: «Отче, благодарю Тебя, что Ты открыл сие (то есть некие особые тайны Царства Божьего) не мудрым и разумным, а младенцам». То есть младенцам умом — людям, которые не просвещены были какими-то особыми познаниями. И это один из путей прихождения к Богу — в простоте сердца. И вот пастухи, пришедшие к Спасителю, они как бы открывают и показывают, символизируют именно такой путь — когда человек достигает бесстрастия сердечного не через какие-то интеллектуальные познания, а именно через свою простоту. И ему тогда открываются тайны Божьи. А есть другой путь. Знаете, есть такое выражение — через ума познание. Когда человек силами своего разума постигает какие-то вещи, как вот эти волхвы, которые следовали небесам, были астрономами и учеными, и именно через их интеллектуальные усилия им тоже открылось, но по-другому — не через непосредственное явление ангелов, а каким-то другим образом, через явление этой звезды Господь им открыл. И сейчас тоже есть люди, которые приходят к Богу этим путем, которые занимаются наукой, самыми разными науками, и точными и гуманитарными, и, постигая красоту мира, постигая премудрость Создателя, который так прекрасно устроил наш мир, они приходят к вере и к поклонению Тому, кто это всё создал.
А. Ананьев
— Отец Григорий, я очень часто задумываюсь вот о какой штуке: пастухи-то все-таки были первыми — они пришли раньше, чем волхвы. Их путь к Богу был гораздо короче, проще, естественнее, чем путь волхвов. И каждый раз, когда я готовлюсь к программе «Вопросы неофита», когда я открываю дневники и жизнеописания, какие-то книги, штудирую какие-то сайты, готовясь к разговору со священником в программе «Вопросы неофита», я думаю: а может быть, это какой-то неправильный путь? Может быть, если бы я меньше думал, копал, искал, может быть, если бы я просто расслабился и доверился бы, было бы проще. Может быть, и мой путь к Богу был бы проще, потому что он, прямо скажем, тернистый. Я не могу назвать его ровной дорогой.
О. Григорий Геронимус
— Но этот путь и не может быть таким ровным, легким, простым. Господь говорит, что широки врата и легок, удобен, немножко перефразируя, тот путь, который ведет в погибель, но узок и тернист и узки те врата того пути, который ведет в жизнь вечную. И путь веры это всегда путь, можно сказать, не от восхождения к восхождению и не такая приятная прогулка легкая: я вот сегодня этот грех поборол, завтра этот, и уже теперь свят и всё мне очень легко и просто дается. Нет, это всегда путь подвига, путь, который часто идет от падения к падению. Пытаемся идти к Богу, согрешили, упали на этом пути, — тут главное не остаться лежать, а опять встать, опять идти дальше. Не получается идти — брести. Вот такой этот путь. Вы сказали, что волхвы и пастухи пришли не одновременно — пастухи пришли раньше. Исторически так и было. Мы, глядя на рождественские открытки и некоторые иконы, так себе представляем, что буквально все одновременно собрались в пещере, в вертепе, где родился Господь, — и волхвы и пастухи. На самом деле, конечно, путь пастухов был гораздо короче, они находились там рядышком и они, вероятно, буквально в эту же ночь пришли поклониться новорожденному Спасителю мира. А волхвы шли из далекой страны и, вероятно, их путь занял около двух лет. В то время не было ни самолетов, ни поездов, ни каких-то современных средств перемещения, транспорта. И они шли пешком со сложностями, с приключениями. Поэтому это было совсем не одновременно. И в Евангелии говорится, что когда они сначала пришли к Ироду и Ирод выведал у них время появления звезды, время рождения младенца, Царя Царей, то после этого он распорядился убить всех младенцев от двух лет и меньше. То есть мы можем заключить, что примерно два года прошло с момента появления звезды. То их путь был действительно дольше. Но это не значит, что такой путь интеллектуального познания Богом не благословлен. Господь как сказал, первая заповедь: «Возлюби Господа Бога твоего всем твоим существом», и в том числе и «всем разумом твоим». И разум это часть нашей души, которая нам дана от Бога. Что значит любить разумом? — стараться больше узнать о своей вере, о Боге. Тут не надо ни в одну, ни в другую крайность впадать. Не надо думать, что только разумом мы можем спастись — через ума познание, нужна и некоторая простота сердца. Но у нас на Руси, скорее, часто мы впадаем в другую крайность: не нужно никаких умствований, не нужно никакого образования, — можно встретить такие слова. Это совершенно неверно. Мы должны быть образованными христианами, знать о своей вере, знать о том, о чем говорится в Библии и в Евангелии, о том, о чем учили святые отцы. И тогда мы сможем быть гораздо более осознанными христианами, чего Господь от нас ждет, к чему мы призваны. И учить этой вере, делиться этой верой с другими людьми, к чему мы тоже призваны.
А. Ананьев
— Программа «Вопросы неофита» на радио «Вера» продолжается. Сегодня на мои вопросы отвечает настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино, священник Григорий Геронимус. Говорим мы сегодня о символах Рождества. Что-то из этих символов мы можем назвать нашим безо всяких сомнений, что-то определенно не наше, но мы тем не менее принимаем это. Как, например, вертеп до недавнего времени существовал только на Западе, но вполне прижился у нас относительно недавно. Равно как и адвент-календарь — четырехнедельный календарь Рождественского поста. Я раньше был уверен, что он исключительно среди западных братьев-христиан популярен, но не так давно я с удивлением и даже радостью обнаружил такой адвент-календарь в большой дружной семье нашего большого друга, священника из подмосковного храма. Вот как вы относитесь к тем символам Рождества, отец Григорий, которые приходят к нам откуда-то из-за границы?
О. Григорий Геронимус
— Мне кажется, что если это хороший и добрый опыт, то мы вполне можем его воспринимать. Есть какие-то вещи, которые мы не можем перенять, других христиан, которые являются членами каких-то других инославных Церквей.
А. Ананьев
— А вы можете привести примеры того, что нам было бы не на пользу, а во вред?
О. Григорий Геронимус
— Да. Мы не можем принять никакие компромиссы в вере, потому что мы знаем, что именно Православие сохранило неповрежденным евангельское святоотеческое откровение. И сказать: вот мы думаем так, а, скажем, такая-то группа протестантов думает так, — давайте, какой-нибудь компромисс найдем, может быть. Вот это невозможно — никаких компромиссов тут быть не может. Потому что то, что нам открыто от святых отцов и от Евангелия — это непрекращающаяся линия именно предания с большой буквы. Вот ту ничего изменить мы не можем. А если какая-то симпатичная придумка, касающаяся того, как детей привлечь к пониманию смысла этого праздника, как торжественней и ярче провести какие-то праздничные мероприятия, какие-то миссионерские ходы, может быть, — тут вполне мы друг с другом можем опытом делиться. И тут никаких проблем нет.
А. Ананьев
— И в этом смысле этот адвент-календарь — такая коробочка с окошечками, которую ребенок открывает каждый новый день Рождественского поста и находит в этом окошечке и историю и что-то вкусное, какую-то конфету — это же прекрасная идея. Но я так понимаю, она же у нас появилась не так давно, принята нами, как рождественская традиция. Раньше ее не было. Или я ошибаюсь, и в XIX веке они существовали?
О. Григорий Геронимус
— Вы знаете, я не такой уж специалист по тому, как это происходило в XIX веке. Возможно, что-то такое у нас и бывало, не могу точно сказать. Сейчас это не является такой общераспространенной традицией, не то, что во всех храмах и в каждой православной семье есть этот адвент-календарь, но у кого-то есть — где-то привезенный с Запада, где-то уже сделанный и у нас, в православных издательствах, мастерских или своими руками. И это, по-моему, очень здорово. Тут нет ничего плохого.
А. Ананьев
— То есть вы бы благословили семью, пришедшую к вам с вопросом: отец Григорий, благословите дома установить такую штуку всем на радость. Вы бы сказали, что в этом нет ничего дурного, да?
О. Григорий Геронимус
— Конечно. Я тут не вижу никаких проблем. Мне кажется, что то, что напоминает детям, что через некоторое время будет этот великий праздник, готовит детей, постоянно включает их в режим ожидания Рождества, — это всё помогает им и встретить Рождество с пониманием величия этого праздника.
А. Ананьев
— А вот что касается вертепа, здесь у меня, как у неофита, есть некоторые сомнения. Всё, что происходит в церкви, всё, что происходит в Евангелии, в Священном Писании, для меня очень важно. И это не повод, как бы это сказать, для игрушечных инсталляций. И когда я встречаю такие инсталляции на Западе, в Мюнхене, в Трире немецком, во Франции — их там очень много. Но я отношусь к этому хорошо. Но когда я встречаю это у нас, у меня есть некоторые сомнения. Я хотел бы, чтобы вы их либо развеяли, либо подтвердили. Вот такие игрушечные театрализованные, детские наивные, с фигурками животных. Я вот смотрю на фигурку младенца Спасителя в этом вертепе — и я не могу понять, то ли это хорошо, то ли это все-таки немножко too much, как говорит моя жена. Может быть, это слишком несерьезно и в этом нет какого-то почтения. Скажите, это нормально? Или же действительно это какой-то переход через границу допустимого?
О. Григорий Геронимус
— То, что касается стилистики или каких-то культурных различий, здесь, конечно, мы должны быть достаточно внимательными, потому что форма выражает некоторое содержание, форма несет с собой некоторое содержание, это небезразлично, какая форма у того или иного явления. И такие вот уже совершено западные католические вертепы, где лежит буквально куколка какая-то, изображая родившегося младенца, мне стилистически непривычны, неблизки. И такие вертепы в наших храмах мы не устанавливаем. Стилистика воспитывает некоторый вкус, воспитывает некоторую культурную принадлежность. И тут, я думаю, нам важно, даже создавая свои календари и свои вертепы, потому что и вертепы бывают в православных храмах, придерживаться стилистики, основанной на православной иконографии, на православной культуре. Есть в школе такой предмет «Основы православной культуры», вот важно тут нам чувствовать это культурное своеобразие и дорожить им.
А. Ананьев
— Нас сейчас слушают, я в этом даже не сомневаюсь, те, кто либо уже создал, либо планирует в ближайшие пару дней создать такой праздничный вертеп возле своего храма или, может быть, возле своего загородного дома. И они сейчас сделали радио «Вера» погромче, чтобы услышать, а как создать этот вертеп в соответствии с традициями православной культуры. Что можно, что нельзя? Что допустимо, что нет?
О. Григорий Геронимус
— Среди моих знакомых многие православные семьи такие вертепы делают, это тоже важное с педагогической точки зрения для детей действие. И каждый год обновляется этот вертеп, иногда делается заново. Создается некоторый объем, который символизирует эту пещеру, собственно вертеп. И можно из дерева, можно из глины, можно из каких-то других материалов сделать фигурки, символизирующие основных персонажей этого события. Самого Младенчика, как правило, мы вовсе не изготавливаем. Мы со старшими моим детьми, у меня 6 сыновей, мы тоже делали такой вертеп, мы лепили из глины, это были керамические фигуры. Внутри лампочки или какую-то гирлянду мы располагали, чтобы это выглядело нарядно, красиво, празднично. Но сами ясли мы делаем так прикровенно, фигуры Младенца мы не делаем вовсе, мы не дерзаем. Кроме того, возвращаясь к тому, какие традиции были у нас. Все-таки совершенно традиционным для нашей Православной Церкви является так называемое вертепное действо. И в древности и сейчас это восстанавливается. Есть целые театры, иногда бродячие труппы, которые возят с собой кукольный целый театр, очень сложно устроенный. Он так организован, чтобы это было очень ярко, интересно, красиво, и рассказывало всю историю Рождества Христова со всеми обстоятельства, которые сопровождали это удивительное событие. Каждый год в наш храм мы приглашали такой вертеп. Их много разных, в том числе и в Москве. Мы собирали средства, чтобы как-то поддержать актеров и создателей этого дела. И отзывы, хотя это были разные группы, но всегда отзывы были самые восторженные, потому что это производит огромное впечатление. Это была русская традиция — вертепное действо.
А. Ананьев
— Я даже и не знал об этом, Спасибо, что вы об этом рассказали. Отец Григорий, я зацепился ухом за слово «пещера», которое вы произнесли. А разве это была пещера? Насколько я понимаю, что это было какое-то строение, какое-то строение, где обычно ночевали животные. И Спаситель с Богородицей и Иосифом находились именно в здании. Или же пещера это тоже допустимо?
О. Григорий Геронимус
— Это было помещение, скажем так, пространство, которое использовалось пастухами для того, чтобы в плохую погоду, когда уж совсем сильный дождь, загонять туда животных. Это было не человеческое жилье. Была ли это пещера, достроенная до какого-то небольшого сарая, или это был именно сарай, и там не было части пещерной, этого мы точно не знаем. Но есть такая версия, что или это именно была пещерка или, может быть, она была достроена, точно мы этого не знаем. Но это было не человеческое жилье — это очень важно. Господь, сотворивший всю вселенную, Господь, сотворивший каждого из нас, пришедший в этот мир Царь царей, Господь господствующих, Он пожелал родиться или, по-другому можно сказать, что мы, люди, не нашли Ему другого места для рождения, кроме как этот вертеп, предназначенный для того, чтобы там укрывались звери в плохую погоду. Не в царском дворце, не в великолепном храме, не в роскоши, ни даже в простом обычном человеческом доме, а именно вот там, где были ослик, вол, ясли стояли. Именно там родился Творец всего мироздания.
А. Ананьев
— История сохранила это место или неизвестно, где оно находится?
О. Григорий Геронимус
— В Вифлееме есть разные места. Мы прекрасно знаем, что это был именно город Вифлеем, это еще из древних пророчеств нам известно, что именно Вифлеем будет то место, где родится Спаситель мира, Мессия. И действительно, это так и произошло, хотя ни Иосиф, ни Богородица не жили в Вифлееме постоянно, но Промыслом Божьим они туда пришли. Была объявлена перепись, как все, наверное, знают, и перепись была устроена в те времена достаточно сложным образом. Каждый должен был прийти в тот город, откуда когда-то в древности происходили его предки. Выражаясь современным языком, как бы прописка была к этому городу привязана. И многие люди совершали такие путешествия, отправлялись в довольно далекие места. И вот Иосиф и Богородица, которая ждала ребенка, пришли в Вифлеем. И они были не одни такие. Вифлеем городок небольшой, а людей, которые исторически связаны с этим местом, вероятно, было достаточно много. Поэтому ни в гостиницах, ни в домах, ни у кого не нашлось никакого места. Тут, конечно, еще показывается жесткость человеческой природы. Если бы люди были внимательнее друг к другу, наверное, кто-то бы потеснился, пустили бы их, но вот таких добросердечных гостеприимных хозяев там не нашлось, поэтому всё это произошло именно в вертепе. Вифлеем существует до сих пор, сейчас он находится на палестинской территории. И в те годы, когда можно было спокойно перемещаться, многие паломники, посещающие Святую Землю, они там оказывались в этом удивительном месте. И там до сих пор показывают поле пастушков, там, где пастухи увидели Ангела. И, конечно, есть храм на месте собственно рождества Христова. И там в нижней части этого храма показывается, где именно произошло это потрясающее событие.
А. Ананьев
— Будем надеяться, что границы когда-нибудь все-таки откроют снова и у нас будет возможность посетить эти удивительные места. Сейчас мы прервемся ровно на минуту, у нас полезная информация на радио «Вера». А через минуту мы продолжим разговор о символах наступающего Рождества Христова.
А. Ананьев
— «Вопросы неофита» на светлом радио продолжаются. Я — Александр Ананьев. Сегодня мы беседуем с настоятелем храма Всемилостивого Спаса в Митино, священником Григорием Геронимусом. Как подарить себе и своей семье настоящее настроение большого праздника с заглавной буквы, как окружить себя символами Рождества и при этом не свалиться в какое-то язычество, что, в принципе, вполне возможно, учитывая то, что возможных символов Рождества невероятное количество. Вот с ними мы сегодня и пытаемся разобраться. Однако, сначала вопрос, скорее, общий. Отец Григорий, вопрос к вам от меня лично. Мне 43 года, я суровый человек, сейчас мы живем с женой вдвоем, и какого-то стремления поставить елочку, украсить ее гирляндами, повесить какой-то венок на дверь, развесить везде ангелочков — ну, нет у меня этого стремления. И раньше я к этому относился нормально — ну, нету и нету. Я схожу в храм, я устрою какой-то праздничный ужин. А сейчас, разговаривая с вами, я подумал: а, может быть, нежелание украшать свое жилище в праздник Рождества Христова, в один из величайших праздников в моей вере, может быть, это попытка идти против этой веры? Может быть, это нарушение каких-то традиций и проявление нелюбви? Не только к окружающим, к жене, но и к родившемуся Богомладенцу.
О. Григорий Геронимус
— Вы знаете, мне довольно трудно поставить себя на ваше место, потому что я живу в большой семье, у меня много детей и всегда много народу у меня дома. И некоторое украшение и дома, и храма у меня происходит всегда, всю мою жизнь. Я думаю, каждый тут может выбирать себе свой путь. Действительно, не всем близки внешние атрибуты, это не самое главное, это касается именно такой телесной, внешней стороны праздника. Если детей дома нет, то, может, это и не так важно. А самое главное, что действительно важно — это украшение своего внутреннего дома, своей души: почитать Священное Писание, евангельские повествования, которые рассказывают нам о празднике Рождества, посетить праздничное богослужение в предпраздничные дни, которые мы сейчас переживаем. Потому что каждое богослужение, уже начиная во многом и с праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы, и с особой интенсивностью сейчас, начиная со 2 января по новому стилю, последние 5 дней перед Рождеством — эти богослужения готовят нас к празднику. Попытаться, может быть, открыть для себя богослужебные тексты, посмотреть, о чем они говорят — вот это для взрослого человека гораздо важнее, чем елки, мишура, елочные игрушки и тому подобное. И от этого хотелось бы, конечно, не отступать и помнить о смысле и значении, глубине этого праздника. И, конечно, важно на Рождество постараться сделать какие-то добрые дела — кому-то помочь, кого-то поддержать, кому-то позвонить, кому вы давно не звонили, и кто нуждается в нашей поддержке. Может быть, поучаствовать в какой-то благотворительности. Вот это тоже очень важно. И, пожалуй, важнее, чем внешнее украшение дома.
А. Ананьев
— Возвращаемся к внешним украшениям, к внешним символам рождества. Вспоминая о пастухах, я все время вспоминаю о еще одном символе Рождества, в первую очередь, наверное, западном, известном нам по фильмам, по открыткам. И я не думаю, что этот символ широко распространен у нас. Карамельная трость, которая, во-первых, символизирует трость пастухов, пришедших к родившемуся Богомладенцу, а во-вторых, полоски белые и красные. Так вот я прочитал сегодня, что белый цвет символизирует чистоту, а красный Страсти Христовы, пролитую Иисусом Кровь. То есть по всем признакам эта карамельная трость это то, что вроде как полностью соответствует тому, что вы называете православной культурой. Или я ошибаюсь?
О. Григорий Геронимус
— Мне никогда не приходило в голову изучать символику этой карамельной трости. По-моему, когда-то у нас дома кто-то приносил такие конфеты, дети с удовольствием их ели. Но сама суть того, о чем вы говорите — да, это отражает православный подход к тому, что такое праздник Рождества. Это одновременно радость того, что в мир пришел Спаситель, родился этот младенец. Каждое рождение ребенка — это чудо, что новую душу приводит в этот мир Господь. А это рождение не просто ребенка, а Богочеловека. Бог пришел в мир для того, чтобы стать одним из нас. И вот эта удивительная радость вместе с тем должна быть сопряжена с памятью о том, зачем пришел Господь в этот мир — Он пришел для того, чтобы Кровь Свою за нас пролить. И когда мы говорим о волхвах, которые пришли издалека, чтобы поклониться Спасителю, что они принесли? Они принесли золото, символизируя царское достоинство родившегося младенца, Он — Царь царей. Принесли ему ладан, понимая, что Он — Бог, пришедший на землю, это было им приоткрыто, в Нем вся полнота Божества обитала телесно. И принесли Ему смирну, то есть то вещество, которым умащали тела умерших людей, предвосхищая то, что Он пришел не для того, чтобы Ему поклонялись и прославляли, а для того, чтобы Свою жизнь отдать за нас, чтобы мы были спасены ценою пролития Его Крови. И вот об этом, празднуя, торжествуя, радуясь в день Рождества, тоже мы не должны забывать. Перед самым своим страданием Господь говорил: «На сей час Я и пришел». Вот для этого Я пришел — для того, чтобы пострадать, умереть, во ад сойти и воскреснуть во славе, чтобы спасти человеческий род. И вот этот аспект — трагический аспект этого радостного праздника — должен нами где-то в наших сердечных размышлениях тоже отражаться.
А. Ананьев
— Хорошо, тогда карамельные трости оставляем в списке того, чем можно украсить рождественскую елку. А вот с колокольчиками, отец Григорий, не всё так однозначно. Я, в принципе, относился к ним вполне доброжелательно — вот эти колокольчики в рождественских веночках, которые вешают на дверь, колокольчики, которыми украшают рождественскую елку. Но вот я прочитал, что колокольчики, оказывается, это языческий символ, который издревле вроде как должен был отгонять каких-то языческих злых духов. И сразу всё стало мне, неофиту, не так просто. Может быть, колокольчики изгнать из списка рождественских символов? Или это будет лишним?
О. Григорий Геронимус
— Вообще говоря, конечно, колокола используются в нашем православном обиходе. Почти в каждом храме есть или звонница или колокольня. И основной смысл существования колокола — это призвание людей к молитве, напоминание людям о том, что есть храм Божий, есть богослужение, о том, что Господь призывает нас быть участниками этого богослужения, ждет нас. Когда освящается колокол, то в молитве на освящение колокола говорится: «Господи, дай этому колоколу быть таким миссионером, — я сейчас неточно цитирую молитву, а смысл стараюсь передать, — призывающим людей поклоняться Твоему святому Имени». И вот, наверное, маленькие колокольчики, иногда даже беззвучные, они должны ту же самую функцию выполнять — напоминать нам о том, что мы не должны спать, мы должны бодрствовать в нашей жизни, быть внимательными друг к другу и помнить о том, что есть Бог, нас сотворивший. И чаще обращаться к этому Богу в молитве.
А. Ананьев
— Значит, будем относиться к колокольчикам не как к колокольчикам, а как к маленьким колоколам. И тоже оставим их в нашем списке. Отец Григорий, есть еще один замечательный символ Рождества, который пришел к нам из-за границы, с Запада. Символ, который у нас не распространен вообще, хотя в той семье священника, о которой я вам немножко рассказывал, у них он присутствует и является одним из центров праздника. Я говорю о большом красочном рождественском носке. У вас этот символ не присутствует дома?
О. Григорий Геронимус
— Вы знаете, нет, носки мы не развешиваем. Это какая-то западная традиция, насколько я понимаю, в этом носке должны оказываться какие-то подарки, которые приносит, кстати, не Дед Мороз, а Санта-Клаус. А Санта-Клаус, конечно же, это Святитель Николай. Это та вещь, на которую мы тоже можем обратить внимание, что в советское время наша даже не рождественская, а новогодняя традиция была несколько спутана, и у нас вместо Святителя Николая появился образ какого-то непонятного сказочного персонажа Деда Мороза. Конечно, во всем мире это Святитель Николай — святой, который приходит детям напомнить о Рождестве, поздравить детей и принести какой-то подарочек. В нашей традиции мы не носки развешиваем (почему носки, не знаю), а кладем подарочки под елку.
А. Ананьев
— Я поделюсь с вами этой историей. Дело в том, что история появления рождественского носка напрямую связана с историей Святителя Николая. По одной из легенд, у одного мужчины были три дочери, которых надо было выдать замуж. Но они были так бедны, что у них не было даже приданого, без которого выйти замуж в те времена было практически невозможно. И вот святой Николай узнает об этом, приходит и предлагает мужчине денег, но мужчина отказывается, как и полагается скромному христианину. И тогда в ночь перед Рождеством святой Николай навещает эту семью тайно, чтобы сделать подарок. Через открытое окно святой Николай бросает три золотых шара — и они попадают в обычные носки, которые сушатся у камина. И утром на Рождество девушки обнаруживают подарок, и они вне себя от счастья, потому что их судьба счастливым образом...
О. Григорий Геронимус
— Вы рассказали такую, я бы сказал, лайт-версию или немножко сказочную версию события, которое действительно произошло в жизни Святителя Николая. На самом деле, эта история трагичная, потому что семья была очень бедная, они буквально голодали и отец что решил сделать — он решил отдать своих дочерей на самое постыдное поприще, чтобы они пошли на панель и таким образом зарабатывали. Что сделал Святитель Николай? Что он мог бы сделать? Пойти и обличить этого отца, сказать: «Безумец, что ты решил сделать с собственными дочерями, как ты мог?» — вовсе нет. Он не обличал, он не морализаторствовал. А он ночью, чтобы его не увидели, кто это сделал, тайно в окошко подбросил, но не носок, а мешочек с золотыми монетами, которые были ему кем-то пожертвованы, зная, что он человек, который всегда творит добро. И когда это понадобилось, он сделал это и во второй раз, и в третий раз. В третий раз, правда, его поймали, увидели, кто подбрасывает эти мешочки. Это перевернуло жизнь этой семьи, они отказались от своей идеи, которая была у этого отца, и как-то их жизнь постепенно нормализовалась, стали, вероятно, духовными чадами Святителя Николая. И это, конечно, очень запомнилось и приобрело иногда такие фольклорные сказочные формы, одной из которой вы с нами поделились.
А. Ананьев
— Рождество всегда, особенно для детей, это такая сказка, светлая и очень правильная. И, в принципе, я думаю, что нет ничего дурного в том, чтобы рассказать детям эту историю, и, может быть, ввести в обиход эти носки? Чтобы они ждали не Деда Мороза, а Святителя Николая, который в эти носки утром положит им тот подарок, о котором они мечтают.
О. Григорий Геронимус
— Насчет носков я не знаю, насколько это нужно и полезно. А вот учить детей делать добрые дела — помочь, поддержать. Причем делать это, как Господь нам завещал и так, как делал это Святитель Николай — делай так, чтобы «твоя левая рука не знала, что делает правая». Не на показ, не для того, чтобы все трубили: о, какой он молодец, какие он добрые дела делает, какой он благотворитель, — а так, чтобы скромно, незаметно, но помогать другим людям. Это очень важно. И если родители будут своим детям показывать пример: вот Рождество, мы перечислили такую-то сумму в такой-то фонд. Рождество — давай, возьми какие-то свои игрушки, которыми ты готов поделиться и мы передадим детям, которые этим игрушкам порадуются, подари кому-нибудь эти игрушки. Если родители будут искать такие поводы для доброделания и для научения детей доброделанию, вот это будет замечательная рождественская традиция. Это гораздо важнее, чем носки.
А. Ананьев
— «Вопросы неофита» на светлом радио. Потрясающий разговор с настоятелем храма Всемилостивого Спаса в Митино, священником Григорием Геронимусом, полезный как взрослым, так и детям. Надеюсь, что сейчас дети нас тоже слушают накануне праздника. И мы переходим к самой вкусной части нашего разговора — к кулинарному аспекту праздника. Вы знаете, отец Григорий, я пытался вспомнить, какие кулинарные символы Рождества, и ничего не вспомнил. Ну, пожалуй, что кроме каких-то советских еще кулинарных традиций встречи Нового года: салат оливье, мандарины и, не знаю, как у вас дома, у нас дома обязательно был холодец и куриные ножки, запеченные вместе с картофельным пюре. Для меня это всегда был вкусом Нового года. А традиционных кулинарных символов Рождества в нашей культуре я не смог найти, в то время как на Западе таких символов довольно много. Давайте начнем с наших. У нас есть какие-то блюда или угощения, которые являются традиционными праздничными рождественскими?
О. Григорий Геронимус
— Вы знаете, лично меня эта кулинарная часть всегда меньше занимала, чем другие стороны праздника. Наверняка есть и русские традиции, причем они разные в разных областях Русской Церкви. Русская Церковь — это не только Российская Федерация, верующие, которые живут на территории нашей страны, это верующие и в Украине, в Белоруссии, в Молдавии и в других странах. И везде есть какие-то свои особенности — где-то это поросенок, где-то это гусь, где-то особые рождественские угощения, вкусности. Вот это может быть по-разному. Но когда семья собирается за каким-то праздничным столом и приготовлено что-то особенное и вкусное, то это очень здорово. Главное — не вкусно поесть, а главное — собраться вместе, проявить друг к другу внимание, любовь, поделиться друг с другом хорошими, радостными праздничными взглядами, улыбками, настроениями и побыть вместе с семьей. Вот это очень важно. К сожалению, сейчас пандемия нас немножко собрала вместе, многие находимся в одних квартирах, в одних домах, познакомились друг с другом — мужья с женами, родители с детьми. А так мы очень часто живем раздробленно — каждый на работе, на учебе, встречаемся, когда уже спать ложимся. И хотя бы на Рождество надо обязательно собраться вместе за одним столом родственникам, или родственникам с друзьями, соблюдая, конечно, все меры предосторожности, если мы собираем каких-то друзей. Пожилых людей не надо приглашать в этом году, их можно подключить через зум или через интернет. Но собраться вместе нужно обязательно — друг друга поздравить и если при этом будет что-то вкусненькое на столе, то это, конечно, здорово.
А. Ананьев
— Тем временем есть блестящие примеры того, как можно создать кулинарный символ Рождества буквально своими руками, а вместе с детьми так это будет вообще бесценно. В одной знакомой семье мама даже сходила на курсы изготовления имбирных пряников. И с тех пор она к каждому Рождеству готовит огромное количество этих пряничных человечков имбирных, расписывает их глазурью вместе с детьми. Поскольку я с этой семьей общаюсь, для меня запах Рождества — это запах имбирного печенья, совершенно непередаваемый, это и корица, и ваниль, и вот эти пряники — это что-то потрясающее. Тем временем эта фигурка, не просто взятая с неба, — я прочитал, что это один из символов рождественской кухни. И вот этот человечек символизирует создание Богом Адама и напоминает, что никто не вечен, наша земная жизнь конечна — вот такой неожиданный финал. Я это сегодня вычитал в интернете.
О. Григорий Геронимус
— Да, вы знаете, вы вот сейчас сказали, между прочим, у меня в семье тоже это есть. Я просто всегда на службе и эта сторона семейной жизни как-то из моего внимания немножко ускальзывает. Это всё труды моей супруги и моих детей — они тоже готовят не пряники, а именно печенье. По-моему, имбирное, каждый год. У них много очень формочек, иногда приходят знакомые дети, печенье глазурью раскрашивается. Это украшение нашего рождественского стола. Да, действительно, есть у нас такая традиция.
А. Ананьев
— И самое главное — способ провести вместе с детьми время и сделать что-то своими руками, а потом еще и подарить кому-нибудь, это же бесценно.
О. Григорий Геронимус
— Конечно. Это самое важное. Не то чтобы съесть что-нибудь вкусненькое, а в том, чтобы научить детей такому совместному творческому проведению времени и учить дарить радость друг другу.
А. Ананьев
— На ваших словах «съесть что-нибудь вкусненькое», я немножко смутился, потому что, отец Григорий, каждый раз, когда мы, пока были открыты границы, мы с Аллой Сергеевной ездили к нашим друзьям. У них чудесный православный храм в немецком городе Трире, и мы все время привозили оттуда буквально коробками знаменитые немецкие штоллены. Штоллен — это такой плотный и тяжелый, безумно калорийный, но ужасно вкусный и ароматный рождественский пирог, который посыпают сахарной пудрой, которая символизирует те простыни, которыми был обернут младенец. А внутри огромное количество цукатов, орехов и специй. И вот это, пожалуй, самое вкусное, что я когда-либо пробовал. Раньше я к этому относился спокойно — ну, привез штоллен и привез штоллен. А сейчас я начинаю думать: а может быть, мне, как православному христианину, не надо впускать символ западный, не наш, который не является частью нашей православной культуры, в свою жизнь?
О. Григорий Геронимус
— Вы так аппетитно рассказываете о всех этих рождественских угощениях, что начинаешь немножко забывать, что сейчас вообще-то идут довольно строгие дни, последние дни Рождественского поста. Поэтому нас это всё ждет впереди, но сейчас давайте сосредоточенно и внимательно проведем оставшиеся дни и постараемся воздержаться, даже те, кто не очень строго постились или вообще не постились Рождественским постом, вот эти последние дни предпразднства, пять дней перед Рождеством — это дни очень строгого поста. Сочельник в русской традиции это день, когда вообще ничего не вкушают. Но когда уже праздник настанет, ну, почему же? — у нас нет никакого запрета на вкушение рождественского, даже и немецкого торта штоллен, как вы его назвали. Тут никаких запретов нету, это же не какая-то идоложертвенная или языческая, или сакральная еда — нет, это просто рождественское угощение. Тут нет ничего такого, это не входит ни в какие религиозные практики, — это просто то, что может украсить наш стол и помочь нам прийти в праздничное настроение.
А. Ананьев
— А таких символов Рождества на самом деле невероятное количество. Взять, к примеру, растение, которое называется остролистом. Это такое растение с острыми листиками, очень похожее на какие-то колючки. И у этого растения есть еще красные ягоды. И вот это самое растение олицетворяет бессмертие (оно действительно практически вечное, оно не вянет) и терновый венец Христа. А красные ягоды символизируют Кровь, пролитую Иисусом за людей. Вот в нашей культуре, я так понимаю, это растение неизвестно, непопулярно.
О. Григорий Геронимус
— Я слышал такое название, но так плотно в нашу практику это не входит. И, может быть, хорошо, что не входит, потому что очень важно за всей такой праздничной и радостной, сказочной атмосферой, которую мы создаем вокруг праздника Рождества, важно не забывать суть — что это не сказка, это не игра, а это действительно событие, которое перевернуло ход истории мироздания. Это действительно по-настоящему — это не ягодка, а это по-настоящему Спаситель пролил Кровь за наше спасение. Он действительно по-настоящему имел на себе терновый венец и испытал всё то, что пришлось Ему испытать, о чем говорится в Евангелии. И тут надо играть, но не заигрываться. И я бы даже сказал, что не играть, а эта вся атрибутика — она нужна прежде всего для наших детей, но она должна подводить от игры к очень серьезному восприятию тех событий, о которых мы читаем в святом Евангелии.
А. Ананьев
— По поводу играть и не заигрываться — я вспомнил, что буквально пару недель назад наткнулся на рекламу компании, которая занимается украшением загородных домов лампочками, иллюминацией праздничной. Цены там космические, они начинаются уже с каких-то заоблачных сумм. Но вот когда смотришь на украшенный лампочками дом, становится как-то хорошо и думаешь: а вот это слишком или нет? Может быть, действительно стоило эти деньги пустить на благотворительность, отдать их кому-то, кто нуждается? Или же праздник — это праздник, и дом должен быть так вот украшен? Я сейчас вас слушаю и понимаю, что вы скажете, что действительно, наверное, важнее помочь тем, кто нуждается, но не заниматься этим бездумным и очень дорогим украшательством.
О. Григорий Геронимус
— Каждый, наверное, для себя как-то эти вопросы решает, какой-то баланс. Может быть, у кого-то есть такие средства, что он и дом может украсить, и нуждающимся помочь, есть у нас и такие обеспеченные люди. А у кого-то нет возможности даже минимальный праздничный стол себе организовать и такой человек иногда делится с другим тем последним, что у него есть. Для себя лично я этот вопрос однажды решал. Несколько лет назад я подумал: а как здорово было бы наш храм, наш дом притча ну хотя бы немножко, чуть-чуть, конечно, мы не можем сделать богатую иллюминацию, но хотя бы немножко приукрасить к рождественским праздникам. Открыл сайты соответствующих компаний, которые этим занимаются, тоже ужаснулся, каких космических денег это стоит. Конечно, у прихода таких средств нету. А если бы были, мы пустили бы на какие-то другие дела, на разные приходские проекты и на благотворительность. В общем, мы повесили такую скромненькую гирлянду, несколько у нас есть гирлянд, которые мы купили в соседнем магазине за относительно небольшие деньги, и каждый год мы эти гирлянды вешаем и этим ограничиваемся.
А. Ананьев
— Спасибо вам большое, отец Григорий. Очень радостной и глубокой, на мой взгляд, получилась наша беседа. С наступающим вас Рождеством. Пусть эти несколько дней, оставшиеся до одного из самых любимых праздников, будут светлыми, добрыми, наполненными приятными хлопотами, пусть все будут здоровы. Спасибо вам большое за этот разговор.
О. Григорий Геронимус
— Спасибо вам. Поздравляю вас и всех наших дорогих радиослушателей, и всех близких тех, кто нас сегодня слушает, с этим наступающим великим праздником Рождества Христова. Всем помощи Божьей, и благословение Божье да пребудет со всеми вами.
А. Ананьев
— Спасибо. Настоятель храма Всемилостивого Спаса в Митино, священник Григорий Геронимус был сегодня в гостях на светлом радио. Вернуться к этому праздничному разговору можно на нашем сайте www.radiovera.ru. Там же будет расшифровка этого разговора для тех, кто предпочитает читать, а не слушать. Я — Александр Ананьев, радио «Вера». С наступающим праздником. До новых встреч.
«Любовь — христианский взгляд». Прот. Павел Великанов
Поделиться
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы говорили о том, что такое Божественная Любовь, как она проявляется в жизни человека, а также о том, чем отличаются любовь к Богу и любовь к ближним.
Ведущая: Марина Борисова
Все выпуски программы Светлый вечер
«Вера и социальное служение». Наталья Москвитина
Поделиться
У нас в гостях была журналист, основатель фонда «Женщина за жизнь» Наталья Москвитина.
Наша гостья рассказала о своем пути в вере, о том, как для неё связаны смирение и дерзновение и том, как она, несмотря на свои страхи и многочисленные трудности, основала фонд помощи беременным женщинам в сложных жизненных ситуациях. Наталья поделилась, что ей помогает в достижении более внимательной и осознанной молитвы, а также в чем для неё проявляется богооставленность, и что помогает ей выходить из этого состояния.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— Светлый вечер на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. С трепетной радостью нашу сегодняшнюю гостью приветствую: Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». Привет.
Н. Москвитина
— Привет.
К. Мацан
— Будем на ты, как в жизни. Я очень рад тебя видеть в студии радио «Вера». Мы с тобой за последние месяцы, годы на радио «Вера» не раз встречались, и это очень радостно, хорошая традиция, но в основном говорили об общественных проектах, о твоей работе, о фонде. Я думаю, что и об этом тоже мы сегодня поговорим, куда же без этого. Но я очень рад возможности сегодня с тобой поговорить больше о личном, до той степени, до которой об этом можно рассказывать, о вере, о пути к вере, пути в вере, о том каком-то мировоззренческом основании, которое, как мне кажется, стоит за всей твоей общественной работой разнообразной. Вот путь к вере и в вере у человека, как мне кажется, состоит из этапов. Это какие-то открытия за открытием, событие за событием, которые как-то в цепочку складываются, и потом, окидывая так ретроспективно, человек говорит: вот мой путь к вере. Вот какие этапы самые главные на своем пути ты бы выделила?
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я родилась вообще в Волгограде. И я бы даже сказала в Сталинграде. Несмотря на то, что во время моего рождения город назывался Волгоград, но для меня все что связано с Великой Отечественной войной, со Сталинградской битвой, это не пустой звук. Как-то так случилось, что я очень чувствительно все это воспринимала, я выросла прямо рядом с мельницей Гергардта — это единственное здание, которое осталось после войны, потому что город был полностью разгромлен, и домом Павлова, они рядом между собой. И моя мама, кстати, родилась как раз в доме Павлова. Ну там от дома одна стена осталась, но дом восстановлен был, и вот в этом доме она родилась. То есть это вот контекст моей жизни.
К. Мацан
— А эти вот дома, которые ты перечислила, это, так понимаю, вот точка, которую удерживали в боях...
Н. Москвитина
— Да, 58 дней оборона дома Павлова была. И до реки Волги там оставалось, и сейчас также остается, около двухсот метров — нельзя было сдать этот берег, и у нас говорят: за Волгой для нас земли нет. То есть иначе бы мы не только проиграли бы Сталинградскую битву, но не было бы вот этого перелома всей войны. И мне кажется, отсюда все, то есть вот от такого четкого понимания, что ты можешь изменить, изменив себя, ты можешь изменить очень многое. И мы каждый год обязательно там на 2 февраля ходили в «Сталинградскую битву» в панораму и, в общем, ну казалось бы, все одно и то же, и вокруг были дети как дети, абсолютно нормальные мальчишки и девчонки, которые бегали там между экспонатами, дергали там за косы девчонок, смеялись. Я почему-то всегда это воспринимала очень серьезно. И для меня вот этот вот хлеб, перемешанный наполовину с землей, это все было здесь и сейчас. И я действительно отходила после каждого такого похода еще две недели. Ну там было все это очень реально, как сейчас вот храм Вооруженных сил и музей «1418 шагов к Победе», нечто похожее было, тоже очень современное, и в «Сталинградской битве». И я, честно, даже не понимала, как можно к этому так поверхностно относиться, как мои одноклассники. И это как бы вот жило со мной еще какой-то промежуток времени, пока мы писали сочинения после этого. Ну как бы каждый год одно и то же, но я видела, как война меняет человека, я видела, что такое жизнь на стыке войны, и воспринимала это как ну такой вызов что ли для себя. Я не знаю, как это, в какой-то проекции объяснить. Потому что я все-таки, мне 37 лет уже будет, но почему-то, мне кажется, я недалеко от этого момента ушла и по-прежнему все это проживаю. Момент, что Бог очень рядом, и война — это очень неожиданная вещь, также как и начало и конец жизни: в любой момент жизнь может оборваться, и поэтому ты предстанешь перед Богом. И я училась в духовно-певческой школе. С семи лет, наверное, с семи лет, и изучала Ветхий Завет, историю религий, православие, конечно же, это было. И группа, с которой я училась, была старше меня, я была самая младшая. Там были вообще старшеклассники, то есть мне там было очень неуютно, потому что вокруг были взрослые думающие люди, и я все время была отстающей, моя большая проблема была в том, что я не успевала конспектировать, я вообще плохо писала. И со мной ходила бабушка. И она на задних рядах сидела, все это записывала, и потом мы все это разжевывали дома. И это был период, когда храмы только-только открывались.
К. Мацан
— А это был какой-то твой интерес или родители решили, что нужно ходить в духовно-певческую школу?
Н. Москвитина
— Это даже это совпадение каких-то непонятных вещей. Я не могу сказать, что я туда сама побежала, потому что это просто открылось впервые в городе —духовно-певческая школа. Я до этого ходила на фортепиано.
К. Мацан
— Надо идти.
Н. Москвитина
— Да, надо идти. Но пошли из нашей школы всего три человека: я, моя лучшая подруга и моя одноклассница. И так мы, в общем, до конца и проучились. И вместе с бабушкой я приходила к вере. И параллельно мы с бабушкой все время ходили на службы. Тогда, значит, восстановили Казанский собор, это кафедральный собор в Волгограде, и мы там были на всех службах. Я помню службу пасхальную ночную, и помню до деталей, до запахов — это вот прямо это часть моего детства. Я мало что помню, кроме вот таких ярких вспышек: именно служба, какие-то серьезные моменты моего там нравственного выбора. Например, я с подружкой пошла в магазин, она взяла меня с собой для того, чтобы я вместе нее купила ей сыр. Ну этот момент очень так характеризует детство очень так хорошо. Она стеснялась это сказать и всегда брала меня с собой за хлебом и за сыром там. И нам надо было до магазина дойти, там минут пятнадцать идти, и я все шла и как бы ее отчитывала, говорила: ну когда ты уже, Наташка, сама будешь ходить? Ее тоже Наташа зовут. И когда мы уже пробили этот чек, помню, такие серые чеки были, да, отдельно они пробивались, мы с этим чеком встали уже в отдел. И вдруг перед нами старушка стояла. И на эту старушку продавщица начала очень сильно как-то кричать — что-то было не так, не знаю, может, она чек не пробила, ну я вообще ума не приложу, что там произошло. Но меня это настолько возмутило, и я в момент включилась, и я стала ее защищать и наезжать на эту продавщицу, и говорю: как вы вообще смеете, это пожилой человек... В общем, я сама от себя не ожидала, и вот вся вот эта вот концентрация какой-то там несправедливости, да, вот все, что я тогда переживала, вот все это на мне сошлось. В общем, я решила защитить этого человека и, естественно, продавщица никак... ну она обалдела вообще: какой-то ребенок там, не знаю, десяти лет там, вот так вот себя ведет. И говорит правильные, по сути, вещи. И дальше пошло все вообще не по плану: то есть я обошла прилавок, за ним была дверь, она вела в коридор, и там была написано «Дирекция», и я, в общем, пошла туда. И, значит, я открыла дверь с надписью «Директор», зашла туда и продолжила свой монолог. И не помню вообще ответной реакции, я помню, что мне не было ни стыдно, ни страшно, ничего. Я должна была закончить это, я оттуда вышла совершенно удовлетворенная, что справедливость восторжествовала. И ушла оттуда. В общем, поход за сыром окончился помощью старушке.
К. Мацан
— Вот где предыстория фонда «Женщины за жизнь».
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я возвращаюсь к каким-то реперным точкам в своей жизни и понимаю, что зачатки были тогда. И еще был момент. Я очень хотела работать с детства, с 12 лет, и я пошла на биржу труда, а туда брали с 14. Но моей подружке было 14. Нас было три, и нам было 12, 13, 14. И провели по документам то, которой 14, а нас как бы просто скопом взяли и сказали: идите, короче, работайте, но по документам вот так вот. Ну типа зарплата одной платилась или что-то, как-то так, не помню. И нас поставили сначала на детский садик, подметать двор, и это было очень тяжело, потому что ну мы были маленькие, а метлы были такие вот, деревянные, там скрученные проволокой из веток, да, вот сама вот эта часть, которая, метет, они были очень тяжелые и очень грубые, и мы за несколько дней натерли такие мозоли, которые кровили. И мы пошли, в общем, это все говорить руководству: поставьте нас куда-то помогать детям, потому что мы, в общем-то, в садик пришли. Но нас не услышали, мы пошли опять на биржу труда, и нас поставили после этого (ну то есть мы как бы везде требовали, что вообще-то надо в соответствии с правилами действовать, да, какой-то все-таки распорядок должен быть) и нас поставили в другой садик. Мы начали там работать, и мы увидели изнутри вот этот весь произвол, когда детей били, там по лицу били, ругались матом, обсуждали свою интимную жизнь — причем это для меня был вообще колоссальный стресс, то есть я услышала эту всю правду отношений между мужчинами и женщинами. Женщины там все, нянечки и так далее, были совершенно не на высоте, и это все слышали маленькие дети. И ну, наверное, предел уже моего терпения был, когда на моих глазах ребенка, которой не говорил еще (это самая такая ясельная группа) били прямо по щекам.
К. Мацан
— Кошмар.
Н. Москвитина
— А до этого все накопилось. То есть мы видели, как они наливают в чайник воду из-под крана, как будто бы кипяченая вода. Ну вот все вот это вот, вся неправда, она была перед нами. А мы дети, мы вот как бы очень искренние. И я решила рассказать это все маме этого ребенка. Она меня не послушала. Ну естественно, я сама ребенок. И тогда рядом с домом был, я не знаю, вот я воспринимаю сейчас, это был какой-то фонд «Семья» — я не знаю, вот 90-е годы, что это на самом деле было, ну какая-то вывеска была, связанная с помощью семьям. И мы туда втроем пришли. А нас еще, так интересно, раскидали по разным группам, чтобы мы между собой не общались. Но когда мы вечером обсуждали, у каждого в группе было одно и то же. И мы пришли туда, и я все это по полочкам рассказала, что вот так вот и надо с этим что-то делать. И, наверное, это было со стороны просто очень революционно: три ребенка, которые возмущенно вот это все рассказывают и ищут, как можно помочь другим детям. И эта женщина сказала: вы что, ну в принципе это все ужас, кошмар, и с этим нужно что-то сделать. Но по закону мало что сделаешь, потому что доказать это — как докажешь. Еще мобильных телефонов же не было. И она спросила: а как там вообще на кухне? Чисто, нет? Ну и тут, конечно, просто у меня там список был подготовлен, там и тараканы, и все. И на следующее утро, когда мы пришли в садик, там уже стояла пожарная машина, скорая, всех вывели из садика и началась проверка. С тех пор на биржу труда меня не брали. Но в 14 лет я устроилась уже работать внештатным корреспондентом в газету. И это, в общем, просто шло по нарастающей, понимаешь, это были какие-то зачатки. Но в целом, наверное, самое интересное для меня это помощь людям и сами люди. Вот сами люди. И в какой момент человек пересекается с Богом и осознает это или не осознает, но уже есть какое-то вмешательство Бога, как меняется его жизнь, меняется ли, и как это можно спроецировать и на меня. То есть это всегда опыт: смотря на других людей, ты понимаешь, что человек рядом с тобой, он всегда выше, глубже, правильнее и удивительнее. И рядом все люди, они ну как бы хорошие и уникальные, да. Я ну вообще вот не воспринимаю людей, что они какие-то не такие, они там подлецы. Мы все подлецы, и мы, у каждого есть это испытание. Мне кажется, Бог как-то так вот проверяет нас, что мы думаем, что у нас будет проверка на то, на то — там не солгать, там еще на что-то, на самом деле нас на какие-то другие вещи проверяют. Вот сколько я смотрю судеб других людей — это очень нестандартные ситуации, где-то даже очень такой искренний диалог с Богом, когда ты не можешь спасовать, ты тоже должен как бы давать такой, в полный рост, ответ Ему, где-то делая вот неправильные что ли вещи. Как у Луки Войно-Ясенецкого, когда произошел спор, когда Господь ему говорил, что ты должен выбирать: или ты пишешь книги, или ты оперируешь. Я вот ну сейчас детально не помню, но меня это поразило, и я поняла, что этот диалог, он у каждого происходит, это какой-то, может быть, даже дерзновенный диалог, но где ты смелый. И вот Бог любит смелость эту, когда ты можешь ответить и тебе есть что сказать.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». А у тебя этот диалог по поводу чего?
Н. Москвитина
— Наверное, за других людей. Вот очень много видя таких случаев, очень разных, когда люди себя очень по-разному ведут, вроде как превращаешься в такого ходатая что ли и...
К. Мацан
— За них перед Богом.
Н. Москвитина
— Ну да. Ну то есть я в корне изменилась вот через свое это социальное служение. И началось социальное служение с такого моего дерзновенного, знаешь, запроса: я не хотела идти в антиаборты, я так и сказала, что только не в антиаборт. Я очень долгое время просила Бога, чтобы Он меня поставил послужить. И я это видела как достаточно непростой выбор, потому что я не видела себя ни там, ни там, ни там — я везде себя пробовала и после миссионерских курсов я не знаю, где я не была. И ну это и кормление бездомным, это помощь людям после неудавшегося суицида, это и отправка посылок в тюрьмы, это и помощь беременным, и разная антиабортная деятельность просветительская, и помощь отказникам. И все, знаешь, вот как будто бы ну что-то, вот ну то есть я искала, искала — это было очень тяжело прямо, я очень переживала, это длилось долгие годы. И я примерно раз в неделю ездила в храм Христа Спасителя, к мощам Филарета Дроздова — ну как для меня это был святой миссионер, который поможет мне, человеку после миссионерских курсов, как-то определиться. И там был и спор, там было и выпрашивание, там было, ну то есть все: я говорила и с напором, прося, и так, и так. Раз в неделю то есть я стабильно ехала к нему, как к родному человеку, и на коленях просила: укажи мне путь, ну как-то за меня попроси Господа, ну что делать женщине? Мужчине очень легко, он может ну хотя бы алтарничать. А что можно сделать женщине?
К. Мацан
— Как ты почувствовала, что вот ответ пришел, если он пришел?
Н. Москвитина
— Ну он пришел.
К. Мацан
— Что вот это вот теперь я на своем месте, через что это воспринимается человеком?
Н. Москвитина
— Это вот через мою дерзновенную фразу: только не в антиаборт — это совершенно точно. И я сказала, что только не туда, потому что это расчлененка, это достаточно агрессивная деятельность — ну то есть я так ее видела, она такая была.
К. Мацан
— Когда говоришь: только не в антиаборт — ты имеешь в виду что только вот не этим видом социального служения я хочу заниматься. Чем угодно, только не этим.
Н. Москвитина
— Вот-вот.
К. Мацан
— И именно этим пришлось.
Н. Москвитина
— Да, да. Н у это как бы так Господь ставит. Ну если ты там на расслабоне это все делаешь, то это ну не жертва.
К. Мацан
— Ну вот этот момент, когда ты, не знаю, соглашаешься, или понимаешь, или чувствуешь, что вот да, это я на своем месте. Спрашиваю, потому что многие, думаю, наших слушатели, которые размышляют о вере и об отношениях с Богом, вот этим вопросом задаются: как вот как понять, что я сейчас здесь, где должен быть и вот это, грубо говоря, это Божия воля?
Н. Москвитина
— Ну во-первых, это правильно задать вопрос, найти тон и не вымучивать его. Я просто подошла к этому вопросу вплотную и задала его очень искренне. То есть это был прямо... Ну я поняла, что там, там, там я была и что похоже, что самое очевидное — это антиаборты. Ну я так и сказала: все что угодно, только не кидай меня в терновый куст. И повторила это несколько раз. И после этого мои друзья сказали... Ну прошло, я не знаю, несколько месяцев, наверное, я прошла через развод. И это был очень сложный период, когда ко мне пришли друзья в гости и, видя, что я в тяжелом очень состоянии, сказали: ты не хочешь вообще вот ну какое-то движение женское открыть, помогать другим женщинам? Ну вроде как это было из головы, то есть это было: ну тебе плохо — ты помоги другим, все равно вокруг тебя столько беременных крутится. Это, правда, было на тот момент — и беременных, и бесплодных, и тех, кто после бесплодия рожают. И как бы вроде такие наметки уже были, да, промыслительного пути, но воедино это не собиралось. И наверное, отсюда, от моего отрицания и пошел этот вот запрос. И вот ровно там через небольшое время я встала и вот перед этим выбором уже сама, я интуитивно чувствовала, что вот это оно. Но после того, как я решилась на это, где-то было полтора года очень тяжелых метаний, очень. Потому что деятельность, ну откровенно говоря, не по силам, невозможно где-то этого ресурса набраться и спокойно заниматься антиабортом. Антиаборты — это там, где смерть откровенная, где убийство, это все очень сильно ощущается, это очень сильные человеческие драмы, это где и любовь, где интимная сфера — это вот просто все на грани. И я, естественно, хотела развернуться и уйти. То есть у меня все время было такое чудовищное просто испытание. Я человек, который, ну мне вообще не свойственно поворачивать назад, вот это вот оборачиваться. Взявшись за плуг, не оборачивайся — это очень вообще мой девиз. Но тут я сомневалась, что это мой путь. То есть я, уже встав, все время у меня голова мне не давала покоя. Почему, потому что, открыв вот этот, ну сначала это не фонд был, это было волонтерское движение, в очень большом количестве пошли эти женщины. И первое, что нужно было, это помогать материально. Нашлись там психологи там, гинекологи, но людям конкретно там нечего было есть, а денег не было вообще. И я вкладывала свои деньги после развода, да, и это все было просто на разрыв аорты. Я искала, я встречалась со всеми, с кем, мне говорили: с этими не встречайся, эти плохие, эти еще хуже, а эти вообще там, да, — я ко всем трем категориям ходила. И у меня не было никаких предубеждений, потому что эти женщины — вот они везде, у них есть имена, фамилии, у них есть там, они сейчас перед этим выбором. Мне было вообще не до этих вот размышлений глубоких. Но я не могла понять: если Господь не дает вот этой стабильности уже тогда фонду, а для меня это все вообще было в новинку, я не знала, как фонд собирать, и в моей записной книжке — это было очень важно, — не было ни одного телефона, на кого бы я могла опереться. То есть не было никаких сильных людей вообще. То есть и мне пришлось само стать сильной. Это для меня самый главный вызов в жизни. Я всегда считала, что я очень слабая. Вот чему меня научил фонд — я узнала, что я сильная. Ну я до сих пор считаю, что я слабая, но я просто вижу результат деятельности. И меня метало так, что я ну если не каждый вечер, то, видит Бог, там первые полтора года восемьдесят процентов моей деятельности сопровождалось горючими слезами по ночам. Я прямо реально плакала навзрыд перед иконами. И у меня перед иконами такой коврик, и этот коврик просто слышал все. То есть я прямо навзрыд кричала и говорила: Господи, ну почему я тут? Что мне делать? Почему, если Ты меня туда поставил, что я должна этим женщинам сказать? Мне же надо конкретно им помогать. И ошибок тоже было много. Ну они и до сих пор есть. Я как бы абсолютно четко осознаю, что тут нет какого-то проторенного пути, это очень сложная деятельность, и она получается только потому, что ты рискуешь. И какое-то большое дело, оно всегда сопряжено именно с риском, с тем, что ты всегда будешь ошибаться, как бы ты ни старался, все равно, вот эти вот падения, они дают вообще-то...
К. Мацан
— Скажи, вот ты в начале программы упомянула, что такой твой какой-то принцип, твое мирочувствие — это что вокруг прекрасные люди, все лучше меня. Как один священник у нас в эфире, мне кажется, замечательно сформулировал, что смирение — это когда не я хуже всех, а все лучше меня. А с другой стороны, ты говоришь о разных трудных ситуациях, в которых очень легко в человеке разувериться. Не в женщинах, допустим, которым требуется помощь, а в том, кто их бросил, например, или в тех, которые помогают или не помогают, но обманывают. То есть ты видишь такую достоевщину, о которой я, допустим, могу только догадываться, а ты в ней живешь и работаешь часто. Как не разочароваться в людях?
Н. Москвитина
— Ну не знаю.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Ну честно, не знаю. И бывают такие моменты, когда ты очень сильно устаешь, и ну как-то вся вот эта вот несправедливость жизни, неправильных поступков людей выходит на передний план, и ты понимаешь, да какое ты вообще ничтожество, что ну, грубо говоря, я вот выйду отсюда и скажу: вот я сказала, что там все люди хорошие. Ну а не ты ли думала вот... Ну это я все, и это все я, да. Я только боюсь быть неаккуратной к людям. Я очень обычный человек и, может быть, хуже всех тех, чьи ошибки я наблюдаю каждый день, просто грешу, наверное, другим. И я боюсь в своей вот этой вот какой-то, ну своими установками, думая, что я там лучше, вот это вот все — это же неистребимо вообще, да, — поранить другого. Поранить человека, который ну явно что-то делает абсолютно там против совести, там ну те же аборты или измены, этого всего очень много. Но столько раз я убеждалась в том, что это вообще не правда жизни, что это настолько на поверхности, что эти люди могут быть святыми. Я же не могу увидеть там нимб или что-то, но это настолько чувствуется. Люди, которые женщины, совершили аборты, люди, которые предавали — столько вот как бы этой грязи ты видишь, слышишь, перевариваешь, очень тяжело это дается, и потом — раз, ты человека видишь с другой стороны. И ты поражаешься, что ты намного хуже. Вот.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». И мы говорим и о Наташином социальном служении, о том, как это связано с мировоззрением, с верой. И вот как раз, может быть, к этому второму измерению этой темы я хотел бы обратиться. Мне как-то, помнится, в свое время в одной из наших бесед (я уже, честно говоря, не помню, это была частная беседа или интервью твое было) поразила, очень согрела история, ты просто рассказывала о своем опыте, что время от времени ты уезжаешь из города на какой-нибудь отдаленный домик где-нибудь в лесу, просто гуляешь и просто разговариваешь с Богом. Я почему эту историю запомнил, потому что настолько это непохоже на то, как мы обычно думаем при слове «молитва»: вот либо церковная служба идет, люди стоят и молятся лицом к алтарю, либо какие-то тексты произносишь — чьи-то древние, святые, глубочайшие тексты, но вот какие-то не твои. Либо там дома стоишь. Если человек совсем на Церковь смотрит со стороны, то молитва это, как правило, кажется, какое-то выпрашивание чего-то, такое вот настойчивое домогательство до Бога, что вот хочу так, сделай, как я хочу. А ты рассказывала об опыте, который совсем не похож на это, какой-то просто разговор с Богом, и обращение к нему «Папочка» — вот что это такое, чем это важно?
Н. Москвитина
— Ну я прошла такой путь от Иисусовой молитвы, и почему-то нашла свой абсолютно другой диалог. Он именно мой, и вообще вот эта вся история про то, что мы все очень разные, и Бог с нами общается, исходя из наших внутренних настроек. И мне куда ближе благодарить Папочку и говорить, что я Его очень сильно люблю, это придает мне силы, я чувствую, что Он рядом. И вообще неважно, что как протекает день, но нужно обязательно найти вот эту вот волну. Иногда бывает еще вот такой лайфхак, там можно, да, уехать куда-то за город, в природу, найти какой-то свой уголок, именно только вот твой, может быть, даже никому не говорить, где это. Ну я так поступаю, я конкретный адрес и геоточку никому не говорю. Но еще есть такое, что я выезжаю на Садовое кольцо и делаю круг, то есть я вот в своем потоке еду и все это время молюсь, то есть мне не надо отключать мозги на то, где свернуть и так далее. Вот это определенное время занимает и очень помогает. Однажды я как бы случайно на это вышла, а потом поняла, что это классный такой ход для того, чтобы уединиться с Богом.
К. Мацан
— В городе причем.
Н. Москвитина
— В городе, да. Ну какой-то смысл есть и в этом цикле, то есть этот круг ты проживаешь, как-то все переосмысливаешь. Ну вообще духовная жизнь — это долгий-долгий путь, я думаю, до конца жизни мы не сможем это все препарировать до конкретных форм, у всех очень по-разному. Но я вот просто кайфую от того, что Бог дает какие-то еще возможности найти к Нему обратиться, и я думаю, что для определенного периода хорошо все: и молитвы по молитвослову, и молитвы, выученные наизусть, те которые ты ну от сердца, пусть их несколько, но от сердца, и Псалтирь, и вот именно вот какие-то вот такие вещи, из ряда вон выходящие.
К. Мацан
— Ну когда я вопрос задавал, конечно, я ни в коем случае не хотел обесценивать и церковную молитву, и молитву по молитвослову. Но вот почему еще так мне это запало в душу, твой рассказ про вот это вот обращение к Богу «Папочка», и это, кстати же, вполне в традиции: «Авва, Отче!» — «авва» это же и есть «папочка», это уменьшительно-ласкательное обращение.
Н. Москвитина
— Это я да, от тебя уже узнала.
К. Мацан
— Можешь приходить почаще. Я почему еще это так запомнил, потому что мне кажется, не знаю, так это в твоем случае или нет, вот прийти к такому обращению к Богу, к такому состоянию — это ну это не просто так, это что-то значит во внутреннем мире. То есть, видимо, был какой-то запрос, это как какой-то результат какого-то пути. Вот что это, желание все-таки пережить отношения с Богом как с Отцом, нехватка Отца в метафизическом смысле, Небесного, желание защиты, осознание собственной слабости и обращение — ответом на что было это вот, этот лайфхак?
Н. Москвитина
— Ну я думаю, что я очень слабая на самом деле. И несмотря на то, что жизнь меня ставит в такие условия, где мне нужно быть очень сильной, я открываю себя с сильной стороны, на самом деле я абсолютно не такая. Очень много граней, и я не могу ничего сделать с тем, что я все равно человек, который живет в таком внутреннем патриархате своей головы.
К. Мацан
— Это как?
Н. Москвитина
— Ну я все-таки считаю, что над женщиной должен быть мужчина, а над мужчиной должен быть Бог. Но я сейчас проживаю этап, период, когда у меня нет мужа, я стала главной для детей. Нет, ну отец присутствует в жизни детей, но тем не менее я как бы одна. То есть в отношениях в этой парадигме я и Бог, и я вот тут, в этом земном пути как одиночка двигаюсь, и надо мной есть только Бог, и Он мой начальник. И Он, я Его очень люблю, прямо вот я не могу это скрыть. И другой параллели как общение с Отцом у меня нет. И у меня были очень хорошие отношения с отцом, то есть это такой классический пример доброго, образованного, какого-то вот ну прямо идеального отца, которого я потеряла там как раз в один из периодов духовного роста. И я думаю, что Господь дал такой костыль, то есть Он открылся больше в тот момент, когда забрал отца. Ну как бы я, мне очень комфортно в этих отношениях, я не представляю, как можно по-другому, мне прямо очень гармонично, я всегда знаю, что папа со мной.
К. Мацан
— А вот если то, о чем мы говорим, переносить на отношения детей с Богом. Я имею в виду что, я вот по себе сужу, есть какое-то свое переживание общения с Небесным Отцом, и оно внутреннее, радостное, оно внутренне очень много значащее для тебя, и ты хочешь, конечно, чтобы дети испытали что-то похожее. По-своему, но что-то похожее. И при этом я сталкиваюсь с полной невозможностью это передать, этому невозможно научить. Это только может ребенок, взрослея, сам пережить. И тут же думаешь: а вдруг, вдруг не переживет? А вдруг я делаю что-то не так? А вот что здесь как родитель ты думаешь? Просто довериться, отдаться на волю Божию? Что может сделать мама или папа в этой ситуации, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Я что-то. похоже, хуже тебя, потому что не думаю об этом.
К. Мацан
— Ну почему же хуже, может, наоборот.
Н. Москвитина
— Ну я просто понимаю, что это не зона моей ответственности.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Я могу свою жизнь проживать максимально откровенно и искренне перед детьми, и они уже свой выбор делают.
К. Мацан
— А дети в алтаре, мальчики, я знаю.
Н. Москвитина
— Ну да, да.
К. Мацан
— Интересуются.
Н. Москвитина
— И я не могу же их... ну то есть я даже не предлагала это, вот начнем с этого, да. И оно вот идет само, и ну наверное, будут какие-то периоды охлаждения. Ну, в общем, это все так и должно быть. Я должна это заложить сейчас, и я просто как-то без насилия это закладываю. Мне кажется, это нормально. Ну то есть они станут взрослыми, именно вот от вот этих вот испытаний — терять Бога, находить Бога, — именно так они и станут зрелыми. Даже не то чтобы взрослыми, можно быть и в пятьдесят ребенком, да, можно там в четырнадцать осознать.
К. Мацан
— Слушай, ну вот очень интересная фраза, важная мысль: это не зона моей ответственности, ты сказала. Я думаю, что для кого-то из наших слушателей это может прозвучать как формула пофигизма. Я не имею в виду, что ты это закладывала, но очень часто, когда человек говорит: а, это не моя ответственность — это такое «с меня взятки гладки». И понятно, что ты не про это говоришь, но в чем, как тебе кажется, разница между таким вот пофигизмом и между тем, когда это какое-то здоровое, не знаю, осознание своей ограниченности и доверия Богу? Что такое доверие Богу вот в этом смысле? Как бы ты это объяснила, допустим, человеку, который, не знаю, сомневается?
Н. Москвитина
— В смирении, мне кажется. Ну ты понимаешь, что ты... ну это не моя зона ответственности именно в том плане, что я не могу сделать больше, чем я делаю. И смысл того, что я приведу детей, людей, там подопечные те же дети? Я могу применить все свои методики там миссионерских курсов, но только я сломаю человека, и будет грош цена этому, я отверну от Бога. Это будет работать какое-то время, а потом что? То есть человек должен падать, набивать свои шишки, это проходить через боль. В человеке очень много боли, и он должен вырасти через это, через вот эти вот сломы, как, знаешь, кость срастается, там все равно это место болит. У каждого на протяжении жизни есть какие-то вот такие точки — смерти, какие-то, не знаю, падения там собственные, я не знаю, ощущение собственной некомпетентности, где ты понимаешь, что ты один. А если ты один, то на кого ты можешь опереться? И вот тогда только ты осознаешь, что вообще-то есть Бог. И вот в этом момент Он оказывается прямо очень рядом. Грош цена из того, что я это все объясню. Я же не дам им пощупать, я там вложу в голову, но я могу отвернуть человека. Поэтому вот за это я ответственна — за то, что я отвернула его от Бога. Поэтому я говорю в отношении свои детей все Богу, а не детям. Ну это же такая известная формула, да, но мы ее вроде бы как понимаем головой, а когда дети стали взрослеть, я это просто прочувствовала изнутри и сделала уже по интуиции.
К. Мацан
— У митрополита Антония Сурожского есть такая мысль, он вспоминает евангельский пример слепца Вартимея, слепца, который сидел у дороги и, когда Христос проходил мимо, вот он воззвал к Нему, и Христос его исцелил. И владыка Антоний этот пример приводит как опыт человека, который находился в крайнем отчаянии, в последнем отчаянии, когда нет никакой надежды на себя и ни на кого, когда вот полная, как бы мы сказали, безнадега, вот тогда изнутри этого отчаяния можно подлинно обратиться к Богу, вот тогда возникает надежда. То есть человек претворяет это последнее отчаяние на самом деле в настоящую надежду. Вот я сейчас говорю — ты киваешь. Ты понимаешь, о чем говорит владыка Антоний на практике, ты это проходила?
Н. Москвитина
— Постоянно я прохожу. Я вот постоянно на этом днище, знаешь, сижу и кричу, потому что ну больше уже, ниже уже никуда не опуститься. Но у меня другая аналогия: мне кажется, что это как в открытом космосе, где ты один, скафандр, и вот эта пуповина кислорода — это пуповина с Богом. Ну и вообще моя тема, понимаешь, это новорожденные, и тема пуповины мне очень близка. Я вот реально как-то метафизически проживаю и ощущаю эту пуповину с Богом, она никуда не девается. И тема моя сложная тем, что это тема смерти, и очень много смертей как абортов, и смертей детей, которые были рождены, и абстрагироваться от этого сложно. Я говорю про днище, потому что понимаю, что ну у тебя очень ограничены ресурсы, ты вообще ничего не можешь сделать. Ну, по большому счету, ты можешь только молиться и все. И ты видишь, как перед тобой происходят всевозможные чудеса, и все за тебя делает Бог. Вот эта вот пуповина, она никогда никуда не денется. И мы рождаемся в одиночку — вот мы лежим, голые, мы можем погибнуть там через несколько часов, если мама нас не покормит, да, это абсолютное одиночество, пустота вокруг, и только присутствие родителей спасает тебя. И мы заканчиваем жизнь часто тоже немощные телом, наши дети уже ухаживают за нами, мы превращаемся в таких пожилых младенцев, и это же, представляешь, очень страшно: ты понимаешь, что ты сейчас опять будешь проходить через вот эти вот неведомые вещи. Мы не знаем вообще, что там будет, что было вначале и что будет в конце, и связь у тебя есть только одна — с Богом. Поэтому ты кричишь и просишь, чтобы не быть оставленным.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь» сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Есть такая фраза, которую часто мы, люди верующие, используем: «Слава Богу за все!» И, как мне кажется, мы нередко ее используем просто как фигуру речи, а еще чаще как такую благочестивую отговорку, стиснув зубы: «Как дела? — Да слава Богу за все!» Но мне кажется, что в тех ситуациях, в которых ты по жизни бываешь, и то, что ты описываешь даже в рамках нашего разговора, как-то заставляет к этой мысли, к самому этому состоянию души — «слава Богу за все» — по-другому относиться. Вот что такое сказать «слава Богу за все» в ситуации действительного кризиса? Может быть, ты видишь людей, которые так рассуждают, которые так, которые имеют на это силы?
Н. Москвитина
— Это очень сложный вопрос на самом деле. И я не знаю на самом деле на него ответа, потому что очень часто за этой фразой скрывается лицемерие.
К. Мацан
— Да.
Н. Москвитина
— И я вообще перестала употреблять так часто. Ну то есть это какой-то период, когда ты в это веришь и ты искренен в этой фразе. А в какой-то момент, когда ты видишь, что многие вещи совершенно не по воле Божией, а по воле человека происходят, то как бы, наверное, неправильно и говорить: «слава Богу за все». В общем, все как-то очень непросто в этой жизни. И не могу сказать человеку, у которого только что дочка вышла из окна: «слава Богу за все», понимаешь?
К. Мацан
— Ну конечно же, я не об этом говорю. Я скорее говорю о том... Вообще это было странно кому-то эту фразу говорить, в чужом страдании, это понятно.
Н. Москвитина
— Да.
К. Мацан
— Скорее мы говори о себе, когда случатся какая-то беда, ну которую человек субъективно переживает как беда. Нет смысла меряться, у кого тяжелее беда, но в этой ситуации очень трудно сказать: слава Богу за все. А с другой стороны, ты видишь, ну не ты, а мы видим примеры (но хотя ты, наверное, как раз таки их видишь, у меня-то они умозрительные), когда человек действительно в тяжелой ситуации действительно подлинно смиряется, и от него исходит такой свет и тепло, и ты думаешь: как это возможно? Вот бывали такие опыты у тебя?
Н. Москвитина
— Вот как раз сегодня, как раз вот этот вот кошмарный случай, который я сейчас описала — это самоубийство девочки, которая вышла в окно. Но перед этим был ряд таких событий... и там все очень ну как бы не так, как видится с первого взгляда, и ты понимаешь, что там могут и отпевание разрешить. И ты общаешься с мамой этого ребенка, и это все очень тяжелое испытание и для меня тоже. И меня очень сильно поражает и приподнимает этого человека на, не знаю там, на много ступеней выше меня, когда в конце такого очень тяжелого диалога, когда мама ребенка сидит перед моргом, она мне пишет: «Христос воскресе!»
К. Мацан
— Потрясающе.
Н. Москвитина
— Да, понимаешь, а там, там вот реально самоубийство, да, и это ребенок. Но ты вот в этот момент проживаешь физически понимание, что Бог милостив. Потому что мать этого ребенка, мать единственного ребенка, да, она в это верит. И как ты можешь в это не верить, если она верит?
К. Мацан
— Что самое трудное для тебя в вере, в пути в вере?
Н. Москвитина
— Потеря Бога.
К. Мацан
— А бывало это?
Н. Москвитина
— Постоянно, конечно.
К. Мацан
— Ну вот я в принципе ожидал ответ: постоянно. Но это же, наверное, не потеря радикальная...
Н. Москвитина
— Ну нет.
К. Мацан
— Ты же не становишься неверующей.
Н. Москвитина
— Ну такое, наверное, уже невозможно. Хотя все возможно, да.
К. Мацан
— Ну, кстати, тоже интересная тема: вот потеря Бога, которая вот чувство богооставленности, которое посещает и верующих. Это, кстати, тоже такой стереотип о верующих людях как о тех, кто как будто бы вот пришел, осознал...
Н. Москвитина
— Как будто бы у них иммунитет.
К. Мацан
— И дальше вот такая ровная, приятная дорога ко спасению. А с другой стороны, кажется, вот эта богооставленность — что-то такое ужасно кризисно-критичное, крест на всей биографии: вот он, значит, пережил состояние сомнения — как же так? Вы, верующие, переживаете состояние сомнения?
Н. Москвитина
— Нет, ну сомнения ладно. А вот я, например, с глубоким трепетом, и даже не знаю, как описать свое чувство, смотрю на людей, которые действительно пошли на какой-то радикальный шаг — например, ушли из монастыря. И как это, ну как бы сложно это все разложить по каким-то полочкам, понять, как люди после этого живут, и что они пережили, и как-то их обвинять, наверное, неправильно.
К. Мацан
— Но твоя потеря Бога, богооставленность, которая ежедневная, ты сказала — это про что?
Н. Москвитина
— Это про потерю радости.
К. Мацан
— А вот как?
Н. Москвитина
— Ну Бог — это все-таки ощущение такой благодати, полноты, без сомнений, понимание собственной какой-то неуязвимости, потому что ты не один. Но по факту все бывает совсем наоборот. То есть ты, наоборот, как тростинка, понимаешь, что куча разных испытаний и духовных, и физических, и нравственных перед тобой каждый день, и ты не в лучшем виде перед самой собой предстаешь. И ты судорожно, как это в темной комнате, начинаешь искать, где Бог. Потому что иногда ответы даются очень просто, ты понимаешь, что вот Он, рядом, и проблема не проблема, но в основном-то все наоборот. Куча разных вот эти вот испытаний, в которых ты не знаешь, как тебя судят — вот в чем проблема. Ты думаешь, что тебя по этим критериям смотрят, а потом полдня прошло, и я думаю: а ведь на самом деле это было вообще про другое, я на это не обратила внимания.
К. Мацан
— А вот можешь на примере пояснить, по какими критериям нас судят, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Ну ты закладываешь какие-то базовые вещи, там вот это вот все: не лги там, не лицемерь там, не завидуй...
К. Мацан
— Но это немаловажные, хоть и базовые вещи.
Н. Москвитина
— Да, да, но понимаешь, а есть еще какие-то вещи, которые ты думаешь, что ты этим не грешишь. Вот, например, вот прямо абсолютный пример, хотя он такой, часть исповеди буквально: я всегда думала, что я не завидую. Вот ну я думаю: вообще зависть — не про меня. Но когда ты начинаешь разбирать ход собственных вот эти вот душевных ну не терзаний, а движений души, то вдруг думаешь: а что это было, если не зависть? Вот это вот такое там, на 0,3 секунды, что это промелькнуло? А когда на исповеди священник говорит: да ты вроде не завидуешь, я говорю: да вроде да, и не завидую. А вот откуда это все берется? И вот за это и осудят. То есть ты вроде бы все сделал правильно, и ты еще думаешь: да и я вообще, грехов-то особо нет. А они есть. Ты чем дольше живешь, ты понимаешь, что а еще, оказывается, вот такой у меня пласт есть, до которого вообще раньше не добирался. Вот как с этой свечкой ходишь, да, и все больше и больше открывается. И потом фонарь включается — там вообще все паутина, грязь и свалка. Это именно что надо хорошо присмотреться к собственным грехам, особенно когда этот список у тебя уже утвержден, да, годами.
К. Мацан
— И заламинирован.
Н. Москвитина
— Ага, ага. И пора все, открывать эту толстую книгу, которая есть у всех дома, это список всех грехов, там такой, знаешь, томик, где там все до мельчайших подробностей, и заново смотреть на себя, брать этот фонарь и высвечивать.
К. Мацан
— Но вот то что ты сказала, потеря радости, а как она возвращается? Вот логично предположить, что потерял радость — ищи? Или это вернется само, когда Бог захочет? Или надо как-то себя, ну если угодно, настроить, чтобы из этого состояния богооставленности выйти? Вот я тут понимаю, что нет единых критериев и какой-то волшебной таблетки, но о чем говорит твой опыт?
Н. Москвитина
— Через усердие. Через прямо взять себя и тащить в ту сторону, от которой ты отходишь. Ну как машина, вот она когда едет, даже по ровной дороге, она все время какой-то крен дает — чуть-чуть ты, на сантиметр, влево руль, вправо руль. А где-то тебя — раз, вообще как занесло, да. А ты вроде бы едешь, и вроде это та самая полоса, ну то есть духовная жизнь идет, ты знаешь, что это МКАД, 110 километров, и все, я доеду. А на самом деле ты так по чуть-чуть, по чуть-чуть склоняешься. И только в собственной воле, прямо усилием, понуждением, возвращать себя на исходные позиции, зная свои особенности. И тогда Бог сразу рядом становится.
К. Мацан
— А исходные позиции — это что?
Н. Москвитина
— Наверное, это понимание каких-то своих основных грехов, и вот подрихтовать себя. Ты привыкаешь к себе, ты даешь себе слабину где-то, ты любишь себя короче, всю жизнь ты все равно себя любишь. Как бы ты там что на радио «Вера» не рассказывал, как бы ты там ни пытался там вписать еще три греха на исповеди, но, по большому счету, ты все время себе даешь поблажки. Когда ты расслабляешься, это все куда-то исчезает, и ты думаешь, что ты почти святой человек. А надо очень трезво на себя смотреть. Ну, может быть, даже не щадя себя. Поэтому, знаешь, я когда все эти истории про психологов, сейчас такие новомодные, что вот там надо себя любить, постольку поскольку вообще не очень это все люблю, вот это вот вечное ковыряние в детстве, что там что-то, какие-то травмы. И я вот прямо реально в это не верю, потому что есть все-таки какие-то установки у каждого, какая-то конституция души. То есть вот склонность к греху, например, да, в общем, ты вот ты уже уязвим, и ты уже несовершенен рождаешься. И встречается кто-то в твоей жизни, кто ну как-то там вмешивается, что-то там, где-то тебя повреждает, да, и нельзя на это смотреть как на безусловное зло. То есть мы в принципе несовершенны. Мы что, святые что ли? Нет. И Бог дает возможность и через этих людей тоже как-то нас подрихтовать. Вот Александр Пушкин, например, его мама не очень любила, вот за какие-то странные вещи, типа он грыз ногти и все время терял свой носовой платок, да. А другого своего сына, Льва, она любила. Но Господь Бог дал Арину Родионовну, да. И мы вот знаем вообще абсолютного гения, там «наше все». Но что, он работал с психологами? Нет, он прошел через вот эту свою там агонию, вода и медные трубы, какая-то там мама грубоватая, добрая бабушка. Если бы ему дали пяток психологов, то мы бы не получили гения. Это все закладывается, нет ни одного касания человеческой души с другой душой, в результате которого ну как будто бы что-то случайно и пошло не так.
К. Мацан
— Ну все-таки не будем на волнах радио «Вера» совсем обесценивать психологов. Они у нас часто бывают в гостях и людям помогает, если люди в этом себя находят и находят в этом пользу, и помощь, то дай-то Бог. Но мне важно то, что ты говоришь, кажется, потому что мы же нередко, скажем так, особенно опять же я себе воображаю человека, который смотрит на Церковь со стороны и понимаю, что для такого наблюдателя очень часто церковь — это еще один вариант психологической помощи: кто-то там неверующий — он идет к психологу, кто-то для себя решает идти к священнику, в церковь. Но в принципе все это одно и то же, некоторые одни и те же формы какого-то достижения комфорта внутреннего состояния. Хотя вот те же самые психологи говорят о двух разных подходах в психологии в этом смысле и в храме на исповеди. В одном случае ты как-то примиряешься с собой и как-то немножко успокаиваешься, наверное, в разговоре с психологом просто себя лучше понимать начинаешь, а покаяние требует другого, ну в каком-то смысле противоположного — изменения себя, исправления себя. И одно другому не противоречит, но, может быть, в принципе друг друга и дополняет. А вот из того, о чем мы говорим с тобой сегодня, из того, о чем ты так проникновенно рассказываешь, несколько раз ты слово «смирение» произнесла. Хотя то, что ты рассказала до этого про свое детство — про поход к директору магазина, про работу в детском садике, про то как вообще возникал фонд «Женщины за жизнь», — скорее мне кажется, что твоя жизнь в большей степени описывается словом «дерзновение». Вот не смирение, а дерзновение. Хотя, как известно, тоже это не противоположность, это не оппозиция. Как для тебя связаны смирение и дерзновение?
Н. Москвитина
— Ну к себе смирение, за других дерзновение. Ну и мне очень сложно усидеть на месте, когда ты видишь, что другому больно. Ну или мне вообще не дает покоя эта тема, что в жизни очень много несправедливости, но если ты можешь хоть как-то поучаствовать в судьбе другого человека, то нужно сделать просто максимально все — это и есть Евангелие в действии. Сделать все и при этом самому быть смиренным, потому что, помогая другим, ты все время слышишь негатив в свою сторону — почему-то это так работает. Ну это так и должно работать, да, чтобы не подниматься над землей. И ты постоянно отхватываешь какие-то претензии, несправедливость, оскорбительные слова, подозрения тебя в чем-то. Практически восемьдесят процентов работы — это вот работа с возражениями. Ну и тут ничего, как бы ты же не будешь там оправдываться или выходить из этой ситуации, тут вот именно нужно смиряться и терпеть. В большей степени смиряться. Потому что терпение — это как будто бы, ну терпение, оно имеет какие-то пределы. Вот как будто бы есть мешки с терпением, потом они — раз, и закончились. Мы как бы все-таки ограничены психоэмоциональным фоном и так далее, физической усталостью. А смирение — это вот мир. То есть ты не терпишь, и у тебя пробки перегорят, а ты просто понимаешь: ну человек такой, он по-другому не может. И что скорее всего, пройдет какое-то время, и ты с ним пересечешься уже на другом витке. И, кстати, у меня было несколько случаев в фонде, и вот такого порядка: проходили через предательство, и в социальной сфере это самое тяжелое. И люди обвиняли очень, представляешь, в каких-то вещах, к которым ты не имеешь вообще никакого отношения, и обвиняли очень жестоко, ну как-то... я даже не знаю, как тебе это описать, ну как-то не по-человечески, так вообще, кажется, хочется сказать: как ты вообще мог там подумать или могла подумать? Хочется защититься. Но каждый раз я ну вообще вот молчала. Ну наверное, что-то говорила, но я не оправдывалась. Потому что мне казалось, что ну это как бы уже перебор, too much какой-то, ну зачем еще, зачем влазить в это, если этого нет? И потом, спустя годы, каждый из этих людей возвращался ко мне и просил прощения. Причем так интересно, что люди прошли через подобное в своей жизни — вот это меня прямо поражало. То есть там каждая история типичная. То есть возвращается человек всегда через сообщение, пишет большую смс-ку о том, что ну там прости, пожалуйста, представляешь, в моей жизни произошло, я оказался на твоем месте. И я там понял или поняла, как был не прав. И я думаю: вот это вообще круто. То есть Господь закладывает и то, что если ты сейчас смиряешься и смотришь на это как на промысел такой, который должен тебя чему-то научить, то потом учатся двое — и ты, и тот человек.
К. Мацан
— Потрясающие слова. Спасибо тебе. И, наверное, лучших слов для завершения нашей беседы не найти. Спасибо за этот разговор и за его искренность. Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь», сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». У микрофона был Константин Мацан. До новых встреча на волнах радио «Вера».
Все выпуски программы Светлый вечер
Пасхальные традиции Румынии
Поделиться
Православие в Румынии — явление самобытное. Дело в том, что Румыния единственная православная страна, христианизация которой происходила не сверху, а снизу. Имеется ввиду следующее — в Румынии не было такого, что Православие сначала приняло руководство страны, а затем это решение распространилось на остальное население. Изначально христианство проникло на территорию Румынии через простое население, а затем уже было принято на государственном уровне.
Причиной самобытности румынского Православия является также и то, что в культурном плане Румыния находится как бы на границе западной и восточной цивилизаций. Почти все население Румынии исповедует Православие, но при этом многие моменты церковной жизни в стране почти полностью совпадают с западными церковными традициями.
Впрочем, самобытность румынского Православия часто выражается в местных обычаях, аналогов которых вовсе нет — ни на востоке, ни на западе. В качестве яркого примера можно привести традиции празднования в Румынии главного православного праздника — Пасхи.
Пасха в Румынии удивит вас обилием обычаев, которые и сегодня соблюдают большинство жителей этой страны. Первая особенность празднования Пасхи в Румынии состоит в том, что начиная с Великого четверга (четверга перед Пасхальным воскресением) жизнь в румынских городах как будто замирает. Многие учреждения приостанавливают свою деятельность, чтобы дать людям спокойно подготовиться к Пасхе.
А готовиться приходится усердно. Традиционно румыны стараются к Пасхе запастись большим количеством продуктов и приготовить побольше пасхальных угощений. Не только для того, чтобы порадовать себя вкусной едой в праздничные пасхальные дни, но и для того, чтобы часть продуктов раздать нищим. Румыния — страна небогатая. Тем не менее, большинство ее православных жителей считают, что Пасха — праздник всеобщий, а потому нужно помочь неимущим, чтобы они тоже смогли почувствовать пасхальную радость.
В Румынии так же, как и в России, принято на Пасху печь куличи. Правда, называются они в Румынии — «пасхами». У нас пасха — творожное блюдо, в Румынии же название пасха закрепилось за куличом, видимо, из-за того, что на сдобный хлеб там принято выкладывать сладкий творог. То есть румынская пасха — это кулич плюс творожная пасха.
Выглядит румынская пасха так. Пышный сдобный хлеб украшается сверху косичкой из теста. Обычно косичку выкладывают в форме креста. Внутрь получившегося креста помещается творог. Обычно его предварительно смешивают с сахаром или изюмом. Сверху пасху румыны традиционно посыпают корицей или маком. А чтобы пасха вышла яркой в дополнение ко всему добавляется еще и протертая тыква.
Приготовленная пасха относится в храм, где освящается или накануне Пасхе, или в саму пасхальную ночь. Вместе с пасхой освящаются и иные праздничные блюда. Например, пасхальная баба, блюдо из макаронного теста и меда. А еще в Румынии на Пасху принято освящать в храме деньги. С упомянутой уже целью — помочь нищим. Освященные деньги вместе с частью освященных продуктов принято раздавать неимущим. Так пасхальная радость, с точки зрения румын, распространяется на всех жителей страны.
Все выпуски программы Вселенная православия
