«Сестричество милосердия». Ирина Сечина, Алена Давыдова

У нас в гостях были сестры милосердия Ирина Сечина и Алена Давыдова.

Наши гостьи рассказали о том, как пришли к тому, что стали сестрами милосердия, и в чем заключаются сложности и радости их служения.

Ведущие программы: Тутта Ларсен и пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности Василий Рулинский.

---

Тутта Ларсен:

— Добрый день, друзья, это «Делатели» на Радио ВЕРА. В студии Тутта Ларсен...

Василий Рулинский:

— И пресс-секретарь Синодального отдела по благотворительности Василий Рулинский. Мы говорим с людьми, которые посвятили себя служению и милосердию, и сегодня у нас в гостях Ирина Сечина и Алена Давыдова, сестры милосердия. Алёна — координатор ассоциации сестричеств милосердия Русской православной церкви. Ирина Сечина работает сейчас в больнице святителя Алексия. И я думаю, не каждый гражданин нашей страны, не каждый, наверное, радиослушатель знает, что у нас действительно сейчас есть сестры милосердия в России.

Тутта Ларсен:

— И чем они отличаются от обычных медицинских сестёр, например?

Василий Рулинский:

— Да. Мы что-то слышали про Крымскую войну и то, что связано с 19-м веком, про сестричества, про Николая Пирогова. А сегодня сестры милосердия: кто они и про что это вообще?

Алёна Давыдова:

— У нас в стране больше 300 сестричеств милосердия. Немножко личная история, я сама, когда была посвящена в сестры милосердия, не знала, кто это такие. Я тогда проживала в Смоленске, туда приехал наш владыка Пантелеймон, он был назначен правящим архиереем города, и, естественно, сразу стал активно развивать социальную деятельность, набрал добровольцев, набрал будущих сестёр милосердия. Меня на тот момент назначили старшей сестрой милосердия. Довольно внезапно и неожиданно для меня.

Василий Рулинский:

— Там, по-моему, была история, что с медицинским образованием туда, без — в другую сторону, так владыка набирал волонтеров. Да?

Алёна Давыдова:

— Владыка нас всех собрал, это было человек 60, и сказал, что кто хочет быть руководителем, пройдите в одну комнату, кто имеет медицинское образование, пройдите в другую комнату. Я про себя подумала, что руководитель из меня, конечно, никакой абсолютно. Но медицинского образования у меня нет. Но я же хочу помогать больным детям. На тот момент он про больных детей рассказывал. Ну, думаю, пойду в ту комнату.

Василий Рулинский:

— В ту — это какую?

Алёна Давыдова:

— В медицинскую. Прошла, говорю: Владыка, я образования не имею, но у меня была бабушка с инсультом, я вообще все знаю. Хотя, конечно, я ничего не знала. При виде бабушки мне становилось страшно, я была ещё ребёнком, когда она болела. На тот момент кроме меня в той волшебной комнате была ещё одна женщина, которая была уже совсем пожилая, и одна девушка — студентка медицинского колледжа, которая приезжала на лето, это был май. И Владыка меня сразу назначил координировать направление помощи тяжело больным пациентам неврологического отделения. Понятно, что мы прошли обучение необходимое.

Тутта Ларсен:

— Где?

Алёна Давыдова:

— Тогда к нам приезжали сестры милосердия из Москвы, были организованы курсы, нас учили несколько дней, это было захватывающе. У нас все, кто был тогда, влюбились именно в яркие личности, в примеры московских сестёр, они казались нам чем-то, с чем мы раньше не сталкивались никогда в жизни. Для меня было открытием, что можно так любить человека, так любить тяжело больного. Не пугаться его состояния, а наоборот, радоваться, иногда вместе улыбаться, и таким примером мы заразились, и я потом со временем в Москву тоже переехала. Хотя до этого думала, что никогда не смогу жить в Москве, что здесь ужасно, шумно, много народу. Ну вот уже, зная сестёр, успев их полюбить, только за этим примером я поехала, осталась здесь тоже работать, помогать, трудиться. Тогда, в Смоленске, когда мы только начали приходить в больницы, весь персонал смотрел на нас очень странно, и говорили: а ваши родители вообще знают, что вы тут делаете?

Тутта Ларсен:

— Как вас вообще отпустили, да?

Василий Рулинский:

— А вы тогда ещё совсем маленькие были?

Алёна Давыдова:

— Я только институт закончила, чуть за 20. С нами пришли студентки медколледжа, которым было лет по 14 — 15, тогда договориться с руководством было чуть проще, чем сейчас. Были люди постарше, но для них наш пример был странным. Потом как-то привыкли, даже главный врач и заведующий отделением поняли, что мы показываем то, что не знает их медицинский персонал. Нас стали просить проводить обучение по уходу, какие-то занятия для родственников, и даже для среднего медицинского персонала. Потом я уже сама прошла обучение, здесь, в училище милосердия на вечерней форме обучения.

Тутта Ларсен:

— А вот интересно, а что вы такое знали и умели, чего не знал специальный медицинский персонал, который тоже учился?

Алёна Давыдова:

— Сейчас у нас такая проблема — это незнание навыков ухода. Какое-то пренебрежение к уходу. Мне кажется, что как раз советские годы, которые уничтожили термин «сестры милосердия», заменив его медицинской сестрой, они старались избавиться и от понятия милосердия тоже, как с чем-то, что связано с церковью. И сейчас отношение к уходу какое-то пренебрежительное. То есть чаще всего — это люди-санитарки, которые разговаривают соответственно, Которые часто туда попадают из низших слоев общества, это люди малообразованные.

Тутта Ларсен:

— Не от желания работать там, а просто больше негде работать.

Алёна Давыдова:

— С таким мы сталкивались много где в регионах, они могут быть неплохими людьми, добрыми, но они пришли туда от безысходности. Это совсем не их история, они даже разговаривать порой не умеют с пациентами. Лежал мужчина такой интеллигентный, в пиджачке, с какого-то совещания с инсультом парализованный, санитарка кричит на него: ну-ка быстро поворачивайся, сейчас тебя подотру. Он, бедный даже испугался, не привык, чтобы так с ним разговаривали. Потом выяснилось, что он не один язык знает, очень образованный. И попадает в общую палату, где к людям, где мужчины и женщины часто вместе лежат, в палатах интенсивной терапии, где люди не поминают, что нужно при гигиенических процедурах обеспечивать какую-то приватность. И кроме самого понятия милосердие у нас утрачено желание изучать уход как какую-то профессиональную дисциплину. Вот мы были в Европе, в Израиле, участвовали в совместных съездах, с немецкими специалистами. И там обучающиеся в вузах, пишут научные работы по каким-то вопросам ухода. То есть у нас это считается, человек опытный, 20 лет сам проработал, нигде не учился, а там это рассматривается на уровне каких-то научных работ. Какие мышцы работают у пациента, как нужно правильно взять, чтобы не рвать себе спину, как, разрабатывается специальное оборудования по уходу, скользящее оборудование, какая-то техника, какая правильная механика. Конечно, у нас этого не хватает. Чем отличаются наши училища милосердия, наша московская школа, мы сейчас стараемся этот опыт уже транслировать в регионы, каждый год порядка 200 человек из регионов тоже проходят такое обучение. Мы учим, как ухаживать непосредственно за пациентом. Вот лежит больной человек, он может быть полностью обездвижен, он при этом ещё может иметь тяжелый вес, нужно его правильно повернуть, чтобы ни свою спину не сорвать, ни ему не навредить. Очень много осложнений бывают как раз из-за незнания правил техники ухода, из-за недостатка ухода. И вот в тех отделениях, где потом организован уход дополнительный, где хватает персонала по уходу, там и смертность значительно снижается. По статистике, когда мы работали в отделении неврологии, смертность пациентов чаще всего не из-за того, что какое-то осложнение или повторное заболевание случилось, инсульт или ещё что-то, а потому, что случились те осложнения, которые вызваны тем, что неправильно ухаживали, что не знали, как ухаживать, человек был один, лежал какое-то время, человек поперхнулся, пища попала в дыхательные пути. Мне кажется, что знания правил ухода важны вообще всем.

Василий Рулинский:

— Я помню историю, часто её рассказываю, именно сотрудники государственных учреждений, это девяностые годы были, когда именно неврология Первой Градской больницы, вот Ира Сечина не даст соврать, где все начиналось. Там действительно смертность чуть ли не в половину уменьшилась в том отделении, куда приходили помогать сестры милосердия. Это говорили именно сотрудники, врачи.

Ирина Сечина:

— Это все начиналось с травматологии, и заведующий отделением травматологии Первой Градской больницы, Василий Иванович, Царство ему Небесное, прекрасный был человек. Он как раз констатировал это явление. В девяностые годы, это с 91-го и так далее. Что смертность действительно уменьшилась.

Василий Рулинский:

— Мы говорили о том, что тогда ты пришла в это служение. И с него начиналось все. Девяностые годы — я так понимаю, это даже не Смоленск двухтысячных, это ещё более специфично.

Ирина Сечина:

— Я сейчас чувствую себя такой сказительницей на гуслях. Когда-то, в свое время, сейчас мне за 40, так скажем, а пришла я в сестричество, когда мне было 15. И это был 91-й год.

Тутта Ларсен:

— А как вас занесло в 15 лет не в ночной клуб?

Ирина Сечина:

— Вы правда хотите это знать?

Тутта Ларсен:

— Очень хочу.

Ирина Сечина:

— Почему вы думаете, что меня не заносило в ночной клуб при этом?

Тутта Ларсен:

— В 91-м году человеку в 15 лет в Москве было много чем заняться, я просто по себе сужу.

Ирина Сечина:

— Дело в том, что я очень плохо училась, и вообще была хулиганкой. По сути, я ей и осталась. Я плохо училась, и моя мама, Царство ей Небесное, она два года назад скончалась, она женщина, закончившая Ломоносовский университет, философский факультет, такая железная воля у неё была, уникальный человек, решила, что меня надо, как она сказала, вытащить из образования и дать производство. Потому что делать со мной больше было нечего. Я не поддавалась ни на какие педагогические экзерсисы. И она пошла с этим к нашему директору моей замечательной школы 279-й, где я училась, Андрей Максутович такой был. И надо сказать, что меня даже не хотели отпускать, уговаривали её меня оставить в школе, но она была непреклонна. И так получилось, не буду утяжелять историю, так получилось, что она узнала о том, что происходит в Первой градской больнице, об отце Аркадии.

Василий Рулинский:

— Нынешнем владыке Пантелеймоне.

Ирина Сечина:

— Да, о том, что там есть сестры. Тогда информация была на уровне, что там санитарки какие-то очень хорошие работают, и можно туда пристроить буйного подростка, уму-разуму научить. Я считаю, что моя мама была удивительный человек, она не боялась никаких экспериментов. Лишь бы только человек вырос хороший. Вот у неё была главная задача. Мы пришли с ней знакомиться с отцом Аркадием. Я очень не хотела, конечно же, никуда идти. Потому что я должна была узнать жизнь. Я к этому времени прочитала всех экзистенциалистов, это были мои любимые товарищи. И я думала, что надо познавать жизнь, любить и быть любимой. Ходить на дискотеки. Понять жизнь для пятнадцатилетнего человека, когда твои одноклассники уже начинают торговать вагонами. Удивительно, что сейчас это воспринимается ностальгически, просто смешно, конечно. Это тачки, клубы, супермаркеты.

Тутта Ларсен:

— И никакого контроля практически со стороны взрослых.

Ирина Сечина:

— Да, они потому что должны были как-то зарабатывать деньги, как-то выживать в этих условиях. Ну и вот я пришла в бунтарском состоянии, у меня все руки были в фенечках, я была ярко накрашена, на мне были рваные джинсы, и я пришла с таким взглядом букой. Мы ютились на одном этаже, и у отца Аркадия был кабинет маленький-маленький с двумя большими кожаными креслами. Вот мы там утопли с мамой. И отец Аркадий стал спрашивать про меня у мамы. И очевидно, что он не очень хотел меня брать, потому что было видно, что это пропащий человек. Он говорит, он же не мог напрямую сказать, он так мягко начал: но вы знаете, Надежда Владимировна, ведь у нас, и смотрит на меня так, у нас же нельзя краситься. Мама моя что-то отвечала, а я не слушала, что она отвечает, потому что у меня в голове било набатом: сумасшедший, нельзя краситься, Господи, что ещё здесь нельзя? Куда меня привели? Куда я попала? Ну и дальше был ряд условий, которые мне казались невыполнимыми. А потом отец Аркадий так обречённо последний вопрос задал: скажите, ну хорошо, а сколько же ей лет? Мама говорит: 15. А когда у неё день рождения? Мама говорит: вот 26 декабря. А дело в том, что у Аркадия именины были 26 декабря. И вот до сих пор я лично считаю, что если бы не это обстоятельство, я вообще здесь сейчас бы не сидела. Таким образом я попала санитарки. Меня повели сначала в неврологию, там меня встретила Яна. Мама меня проводила, я была как в тумане. Для меня это были абсолютно сумасшедшие люди. Вот вы спрашивали про сестёр милосердия, кто это такие? Так вот. Я тогда считала, что это сумасшедшие люди, я и сейчас считаю, что это сумасшедшие люди. Конечно же, контекст изменился, естественно. Я тогда увидела людей, которые вопреки всему тому, что ярко провозглашает жизнь, берут из неё только то, что страдальчески и не ярко, и сложно, и это, конечно, является сумасшествием, скорее всего, для остального мира. Ну и сейчас, я думаю, мало что изменилось по сути.

Тутта Ларсен:

— Как вы думаете, что вас пятнадцатилетнюю, вас всё-таки удержало? Почему вы не сбежали?

Ирина Сечина:

— Во-первых, этот вопрос мне задают все мои друзья до сих пор. Это такой вопрос, на который до сих пор нет ответа. Возможно, что в моей душе есть некоторая склонность к верности в чем-то. Когда я пошла на первую свою ходку, на первое дежурство, я знала, что там нигде нельзя курить, во всяком случае на подходе к больнице. Кстати, вот тоже вопрос: что меня останавливало? Ведь, в принципе, никто же меня за руку не держал. Но я вышла на Октябрьской, и помню, я помню, что я маме устроила дикий скандал, я сказала, что никогда в жизни с этими сумасшедшими я не буду. Надо сказать, что у неё есть железная воля, у меня тоже железное упрямство. И она сдалась в какой-то момент. Она сказала: хорошо, ты один раз сходи, если тебе не понравится, я тебе обещаю, я тебя оттуда уберу. Таким образом я сдалась. И вот я вышла на Октябрьской, с тоской закурила последнюю в этот день сигарету, и вот с ужасом пошла на это как на Голгофу, пришла в девятую травму, меня встретила Таня санитарка. Надо понимать, что девятая травма — это травматологическое отделение скорой помощи новой больницы Москвы в 91-м году. То есть это полный беспредел. Когда я посмотрела фильм Балабанова «Груз 200», я помню, я три дня лежала с валокордином и говорила: нет, это ужасно, он великий художник, но это кошмар, этого не может быть. Потом я кому-то однажды стала рассказывать в беседе про наше житьё, как-то зашёл разговор в гостях, и я рассказываю, рассказываю, и вижу лица тех, кто слушает, и вижу, что они бледнеют, бледнеют. И тут для до меня доходит, что это, наверное, ужас то, что я рассказываю. В момент у меня щелкает этот балабановской «Груз 200», я думаю, точно, так все и было. И вот в этом контексте я начинаю свою деятельность. Меня подводит эта Таня к такой кровати, которая все закинута так, как шатром, простыней, потому что под ней лежит огромная женщина, как сейчас помню, её звали Мария, она потом умерла у меня на руках, когда мне исполнилось 16. У неё был огромный пролежень, слоновая болезнь, и такой пролежень, как будто бы по ней копнули лопатой, стояла невыносимая вонь. Мне было 15 лет, и я такая в турецком свитере, в лосинах и ботфортах такая девочка. Очень любила Наутилус Помпилиус. Таня дает мне банку, чтобы пописать, и говорит: вот сделай так, чтобы женщина сделала свои дела. Это был, конечно, кошмар. У меня был даже рвотный позыв тогда единственный раз.

Тутта Ларсен:

— Я по-прежнему не понимаю, почему вы не сбежали.

Ирина Сечина:

— Я после этого случая как это, знаете, мне понравилось. Я врубилась, что это совершенно другая планета, это другая жизнь. Здесь все по-настоящему. Во-первых, у меня срослись все мои экзистенциалисты в голове сразу, я состыковала одно с другим. Я не поняла, я почувствовала какое-то место силы, что ли, не знаю, я осталась там до 11 вечера, наверное, хотя по закону я не могла больше 4 часов, в 4 часа должна была оттуда уйти. Я осталась до 11 вечера. И шла домой, и при подходе домой я сразу иду и вижу свои окна, подъезд, и я вижу горящие окна и понимаю, что жизнь моя больше никогда не будет такой, как прежде. Так и случилось. Я поняла, что меня просто взяли, как цветок из горшка, вырвали из земли и пересадили в другое какое-то место. Где я должна закрепиться корнями.

Василий Рулинский:

— Это программа «Делатели» на Радио ВЕРА, мы говорим с сёстрами милосердия Аленой Давыдовой и Ириной Сечиной, если у вас есть желание поддержать работу патронажной службы милосердия, где трудятся сестры милосердия, это можно сделать с помощью SMS, отправив на короткий номер 3434 слово патронаж, поставить пробел, поставить сумму. Например, патронаж 300. Мы вернёмся после короткой паузы.

Тутта Ларсен:

— Это «Делатели» на Радио ВЕРА, с вами Василий Рулинский.

Василий Рулинский:

— И Тутта Ларсен. Мы говорим с сёстрами милосердия Ириной Сечиной и координатором ассоциации сестричеств милосердия Аленой Давыдовой о служении сестёр милосердия. Мы уже затронули вопрос о том, как человек становится сестрой милосердия, но, если честно, Ира, твой рассказ — это что-то невероятное. Почему всё-таки, несмотря на всё, что против твоего служения, ты всё-таки осталась там, все равно не понятно.

Ирина Сечина:

— Эта тема во мне столько много эмоций поднимает, что мне сложно скоординировать какую-то одну линию и вести её. Поэтому вы меня координируйте. Дело в том, что в 15 лет я увидела людей, которые стали сёстрами милосердия. Я сама не была, как вы понимаете, сестрой милосердия. Я и сейчас не считаю, что являюсь ей. Но там были люди, им было лет по 40, они были почти как я сейчас, это люди советского пространства, которые искали смысл жизни и нашли его в служении ближним. И вот я их застала. Я видела, как они работают, как они относятся к пациентам, я сама не была в тот момент человеком даже церковным, хотя меня даже крестили насильно, я ходила куда-то. Но я видела людей, по-настоящему поверивших в жертву Иисуса Христа ради нас. И по-настоящему следующих за Христом. Например, я помню, у нас была такая Раечка Цацулина. Она уже давно умерла, она молилась вечером, вечернее правило читала, в нашей сестринской. А суть в том, что работа была тогда настолько тяжелой, что сейчас, когда некоторые учащиеся, приходя ко мне в отделение, могут сказать, что у них тяжелая работа, и я начинаю гомерическим хохотом смеяться, ну да ладно, пускай. Была работа очень тяжелая, невозможно было себе даже представить, как можно молиться, что-то читать, открывать. Сестры просто приходили и падали на некоторое время, если была такая возможность. Я шла мимо нашей сестринской, и я услышала, что Раечка начинает читать правило, но не решилась войти, думаю, не буду мешать. Стояла под дверью слушала. Может быть, сейчас это покажется не очень важным, но тогда для меня это был шок, она запиналась во фразе, от усталости, возвращалась назад, эту фразу читала снова, читала дальше, опять возвращалась. Я тогда поразилась этой вере. Я просто видела людей, такое горение у людей, что я не могла, я понимала, что здесь что-то очень серьезное для жизни, здесь сама жизнь. Если я сейчас уйду, я вообще все пропущу.

Тутта Ларсен:

— А выгорание видела?

Ирина Сечина:

— Вы меня простите, только не кидайте в меня тапками, я сейчас, может быть, нестандартную вещь скажу. Я вообще считаю, то состояние, которое называют выгоранием, я бы таковым не назвала. Пройдя сама через такого рода состояния, я не голословно говорю, я бы всё-таки сказала, что это состояние связано с какими-то ошибками во внутренней духовной жизни, какой бы формы эта духовная жизнь ни была. Я не обязательно имею в виду православие. Вообще, человек внутри себя рефлексирует о своей душе, о своем месте в этой жизни, о смерти, о будущем, и вот в этой жизни, когда что-то идёт не так, вот так получается. Я поэтому не ушла оттуда и до сих пор не ухожу. Я, кстати, пыталась уйти, потом уже, позже.

Тутта Ларсен:

— Потому что это помогает ориентироваться в духовной жизни?

Ирина Сечина:

— Понимаете, я очень долго чувствовала себя счастливым человеком только лишь потому, что у меня есть удивительная возможность жить настоящей жизнью. Это просто жизнь настоящая. Я ни секунды не жалею, представляете, сколько я ошибок в своей жизни наделала, но я ни секунды не жалею ни об одной секунде, ни об одной. Мне кажется, что это счастье. Кто же от такого уйдёт?

Василий Рулинский:

— Ну я так понимаю, Алёна, то направление деятельности, которое Ира совершает, выезжая в Новоазовск, в Крымск, Цхинвали и прочие горячие точки, можно сказать, это не вполне обычное сегодня служение сестры милосердия. Сестры милосердия — это всё-таки больше рутины, да? Нет здесь никакого невероятного задора, как сейчас описано. Или этот задор есть, просто мы его не видим?

Алёна Давыдова:

— Мне кажется, задор можно найти, где угодно. Находили такой же задор и в простой больнице, в неврологии, в Смоленске. Я тоже заканчивала институт, о чем думают девушки, заканчивают институт? Замуж выйти, как на тебя этот посмотрел молодой человек, этот, как вы с ним пообщались? А этот не посмотрел, и что сделать, чтобы он посмотрел. Когда я стала ухаживать за больными, я поняла, что это вообще ерунда какая-то. Тут люди страдают, умирают, в таком тяжелом состоянии находятся, что повернуться не могут, а ты тут думаешь о том... Как кто посмотрел и сколько раз. Вообще тоже перевернулась жизнь. Мне кажется, страдающие люди они есть везде, понятно, что чем сложнее обстановка, коронавирусная инфекция, период сейчас специальной военной операции, госпиталя привлекают все больше людей. Понятно, что чем более кризисная обстановка, тем ярче чем это ощущение у людей со стороны, но люди страдают, умирают. Сейчас я думаю, и в Москве есть такие люди, которые умирают в одиночестве своей квартиры. И мы приходили в квартиру, где пожилая женщина лежала на матрасе, с червяками. Потому что её дочь была не здорова психически и не умела за ней ухаживать. И никто об этом не знал, никакие соцслужбы не знали. Её никто не кормил практически. У неё организм отвык принимать нормальную пищу. Такое есть везде и в любом городе, и может быть, в соседней квартире, где мы живём, такое происходит, просто мы об этом не знаем. Хочу немножко добавить к личности Иры. Когда я приехала в Москву, я познакомилась с многими сёстрами. О многих у меня тоже сложилось свое впечатление. И вот однажды к нам поступила тяжелая просьба, где нужно было идти к молодому человеку с такими глубокими ранами, что запах от этих ран стоял на три этажа ниже в подъезде. Обычные перевязки у него длились 3 часа. Я так подумала и поняла, думаю, нужно туда съездить просто после работы дополнительно или в выходной день. Думаю, кого бы позвать? Ну вот Ира, наверное, точно не откажется.

Василий Рулинский:

— Не отказалась?

Алёна Давыдова:

— Нет, конечно.

Ирина Сечина:

— Но это было ужасно. Но задор, кстати был, скажи.

Алёна Давыдова:

— Да, просто этот человек, у которого был задор, и которому это понравится. Кто-то может сказать: вот, я устал, понятно, что у людей большая нагрузка.

Ирина Сечина:

— Ну да, мы рот полоскали хлоргексидином по выходе. В общем, было очень весело. В конечном итоге.

Алёна Давыдова:

— Ну да, это человек, который при первом впечатлении, казалось, что он ещё проживёт две недели. И всё. Там было больше ран, чем кожи на нём, раны были просто везде. Потом он выжил, восстановился, до сих пор мы общаемся с ним, с его мамой переписываемся.

Василий Рулинский:

— Его сестры выходили?

Алёна Давыдова:

— Да, потом какое-то время выхаживали на дому, потом удалось перевести в больницу святителя Алексия. Ему было около 30 лет, шейная травма, в результате такой травмы обычно становятся парализован полностью человек. У него даже, по-моему, не шейный, а грудного отдела позвоночника, руки двигались. И у его мамы было ещё два брата с ДЦП, тяжелых довольно-таки.

Ирина Сечина:

— Да, на самом деле, это всё рядом с нами, не надо ехать в Крымск или в Новоазовск.

Тутта Ларсен:

— Вы говорите о том, что люди приходят и становятся сёстрами милосердия. Кто эти люди сегодня и как можно стать сестрой милосердия?

Алёна Давыдова:

— Здесь вообще очень разный опыт. У нас вообще в стране больше 300 сестричеств милосердия, причём они очень разные. Есть небольшие сестричества в крупных городах, где-то есть совсем в небольших посёлочках на несколько десятков тысяч человек посёлок, а в нём два крупных сестричества. Сестры милосердия тоже занимаются очень разной деятельностью. У них есть такие крупные проекты совместно с государством. Есть свои центры милосердия на 90 — 100 человек.

Василий Рулинский:

— То есть центры круглосуточного ухода, богадельней их называют.

Алёна Давыдова:

— Есть просто небольшая добровольческая деятельность. Помощи детям, помощи взрослым тяжело больным. Обычно деятельность милосердия ассоциируется с уходом, но опять же есть очень разные формы и помощи, и участия. Вот у нас в Смоленске одна женщина на тот момент, когда у нас было только одно направление помощи в больнице, у неё одна рука была обездвижена, но она очень хотела помогать, соответственно с такой рукой было сложно что-то делать. И она приходила, резала и гладила ветошь, на такие тряпки. В этом была её помощь. Я думаю, что можно найти себя в разных формах служения. Практически в каждом городе, в крупном городе есть сестричества милосердия, можно туда вступить, предложить свою помощь. На самом деле, это больше помощь нам, чем людям...

Василий Рулинский:

— Человеку самому, который помогает?

Алёна Давыдова:

— Да, да. Это возможность как-то послужить Богу, возможность как-то переоценить свою жизнь.

Тутта Ларсен:

— Ну да, потому что помочь окончательно и бесповоротно никто не в силах всё-таки.

Василий Рулинский:

— Ну да, владыка Пантелеймон часто любит говорить о том, что сестра призвана научить больного любить свою болезнь. Наверное, это про это. Или это даже, по-моему, он цитировал кого-то? Кто-то сказал ему из афонских старцев, когда он спрашивал у него благословение на создание сестричества?

Алёна Давыдова:

— Наверное, тут ещё второй момент, что сестра больше, помогая больному, она ещё помогает себе. Мы все думаем, кто у нас пришел, кто-то был верующий, кто-то постоянно приходил в храм, но для всех возможность послужить ближнему — это возможность переосмыслить свою жизнь, поменять свои ценности. Для христиан — это путь спасения, наверное, один из путей спасения.

Василий Рулинский:

— А приходят люди просто от безысходности, от кризиса, того, что вообще в жизни не реализовался?

Ирина Сечина:

— Конечно, приходят, смысла нет в жизни.

Алёна Давыдова:

— Одна сотрудница у нас пришла с зарплаты в банке, тысяч 300 у неё была зарплата, и она к нам пришла на тот момент на зарплату в 10 раз меньше. Потому что поняла, что нет никакого смысла в том, что она делает. К нам приходят работать здесь, в проекте можно ещё работать, но это, мне кажется, это сложнее, чем помогать добровольцем, потому что нужно бросать работу, перестраивать всю свою жизнь, и на те зарплаты, которые получают очень сложно прожить.

Ирина Сечина:

— Чудовищно сложно. С зарплаты 300 перескакивать, ну я не буду обозначать. Это крайне сложно, это реально подвиг.

Алёна Давыдова:

— Да, у нас все остро сейчас реально получают деньги меньше, чем любые коммерческие сиделки в полтора-два раза. Сложность есть.

Василий Рулинский:

— Ну и сестёр мало, получается, не так много готовы на подвиг?

Алёна Давыдова:

— Но мне кажется, мало не потому, что не готовы. В принципе, их не может быть много, у каждого есть свой путь служения. Монахов сейчас тоже мало. Каждому свой путь. Кто-то может добровольцем приходить помогать, кто там многодетная мама, мне кажется с 10, даже с пятью детьми спасаешься.

Ирина Сечина:

— На самом деле, это какая-то тайна Божья, как все это происходит. Сестёр действительно мало, но с другой стороны, я вот сейчас подумала: а зачем ещё-то? Человека в его беде Господь как-то направляет, ведь не всех же сталкивает с помощью от сестры милосердия или вообще от сестричества? Не все же попадают в этот круг вот этого нашего взаимодействия. А кто попадает, значит в этом есть какой-то промысел, какая-то высокая мысль, мне кажется, сейчас все гармонично.

Тутта Ларсен:

— Но я всё-таки хотела уточнить, вот если кто-то из наших слушателей сейчас проникся и решил тоже стать сестрой милосердия, этому можно где-то научиться.

Василий Рулинский:

— Да, и куда звонить, куда бежать?

Алина:

— Я являюсь ещё и руководителем патронажной службы по Москве. Если есть желание и готовность помогать здесь, в Москве, можно позвонить по номеру телефона: 84997058820. В рабочее время с девяти до пяти записаться на собеседование. Мы расскажем, подскажем. Если кто-то из другого города, наверное, тоже подскажу, сориентирую, если в этом городе сестричества, к кому лучше обратиться. Мне кажется, ещё проблема в том, с чего я начинала вначале, что сейчас не совсем правильное отношение в обществе вообще к уходу за больными, это по-прежнему считается либо что этим занимаются санитарки, либо сиделки, которые чаще всего приехали откуда-то, и тоже работают по этой специальности от того, что больше их нигде не берут, а здесь можно пожить дома и работать. Поэтому отношение нужно менять и показывать, что на самом деле радостно кому-то помогать. На самом деле, я вот когда провожу занятия для студентов, обычно спрашиваю: поднимите руки те, кто сталкивался с проблемой ухода для ваших близких. И даже среди аудитории 14-15-летние поднимают руки. То есть наверняка есть братья, сестры, братья, сестры, родители, тети, которые сталкиваются с болезнью, с бедой, с проблемой. Сейчас уже очень молодеет инсульт, и у детей бывает, и в 30 лет бывают инсульты. У нас есть тоже несколько молодых подопечных и с рассеянным склерозом, и такие заболевания тоже приводят к тому, что человек теряет полностью возможность двигаться порой в 30 лет. Такая проблема есть, просто пока мы лично не столкнёмся, думаем, что все прекрасно. Поэтому важно учиться уходу и как-то погружаться в эту тему.

Василий Рулинский:

— Это программа Делатели на Радио ВЕРА, мы говорим с сёстрами милосердия Ириной Сечиной и Аленой Давыдовой, Алёна также руководитель патронажной службы милосердия московской и руководитель ассоциации сестричеств Русской православной церкви, если у вас есть желание помочь, это можно сделать с помощью SMS, отправив на короткий номер 3434 слово патронаж, поставить пробел, поставить сумму. Например, патронаж 300. Я хотел бы задать вопрос о том, как развивалось это все направление, связанное с сестричеством. Мы знаем, что в 19-м веке Николай Пирогов собирал светских дам, точнее, ему поручили заниматься дамами, которых отправляют ухаживать за больными в войну из Петербурга, из Москвы. Дальше это все развивалось, а потом получилось так, что сестричества милосердия в истории нашей страны практически полностью прекратили свое существование. В 17-м году во время Первой мировой войны их было несколько десятков тысяч, а потом советская власть все это свернула. А сегодня это всё возродилось, но мне кажется, возродилось в каком-то другом принципиальным качестве или всё-таки это всё то, что было при Пирогове, при этих замечательных женщинах, которые точно также добровольно отправлялись нести эти лишения войны, служили больным. К какой традиции сейчас вы, грубо говоря, сами себя относите?

Алёна Давыдова:

— Я думаю, что здесь вы со мной согласитесь, что церковь ещё с начала своего существования и по настоящее время является инициатором разных направлений социального служения, инициатором развития медицины, порой образования, социальных проектов уже сейчас в современное время. Сейчас есть какая-то выстроенная государственная система помощи, есть медицинские учреждения, где врачи, медсестры как-то наложу???? все остро берут на себя нишу не встраиваясь в действующую медицинскую социальную систему, они заполняют те места, которые являются вакуумом, где не хватает людей, где не хватает каких-то сил для помощи. Если брать и московский опыт, и по всей стране, в больнице приходят сестры в самые тяжелые отделения, где не хватает медицинского персонала, где не хватает финансирования на дополнительных сотрудников, которые бы ухаживали. И помогают кормить, перестилать, переодевать ????? в такую жизнь отделение, помогают с уходом. Сестры помогают на дому, сейчас, конечно, очень изменилось законодательство в социальной сфере. Люди, которые оказались в беспомощном состоянии, получили возможность эту помощь получать в хорошем объеме. Но все равно сестры милосердия берут те ниши, которые ещё свободны, помогают людям, которые по разным причинам не могут получить помощь от государства либо эта помощь недостаточна.

Василий Рулинский:

— Мы знаем про сестричества милосердия, что это всё-таки в каком-то смысле сообщество людей, объединённых не просто как добровольцы, вот просто собрались и всё, а уже завтра после того, как мы разошлись, мы уже вроде как ничего вместе не представляем. Это некое сообщество, скреплённое нечто большим. И изначально сестричества, насколько я помню из истории, предполагалось, что сестры милосердия получают благословение священника, священник совершает специальный молебен, плат надевает на сестру, обеты некие приносят, может быть, не такие серьезные, как в монашестве, но всё-таки сестра что-то из своей жизни посвящает, в разных сестричествах свои правила. Насколько вот эта вся традиция осталась в сестричестве. Или это все уже некий реликт?

Алёна Давыдова:

— Традиции безусловно остались, но они, скорее, не традиция, а какая-то жизнь. Сестры — это семья. И, наверное, это более важно, чем какие-то формы, какие-то правила посвещения. Нет никакого шаблона, что можно собираться и по этому чину служить молебен, нас недавно спрашивали: пришлите, пожалуйста, чин посвещения. Я говорю: такого чина нет, потому что все по-разному это делают. Где-то это происходит в ходе службы, где-то на отдельном собрании. У каждого своя семья, где есть духовник, сестры сами решают, как им лучше жить. Общее — это то, что все сестры — люди верующие, которые стараются, принадлежат обычно к одной общине, стараются молиться друг за друга, молиться за подопечных. Обычно помолиться друг за друга, встретиться на Литургии, причаститься, но это не нужно воспринимать как какие-то требования, не нужно тебе, как сестре, например, каждый вечер читать три канона. Нет, такого нет. Обычно сестры милосердия просто знают и любят других сестёр, они знают подопечных и переживают за них. И духовник может посоветовать: давайте в какое-то время молиться друг за друга или молиться за Петра Ивановича, который сейчас может потерять ногу, сейчас болеет, давайте помолимся, чтобы у него все было хорошо.

Тутта Ларсен:

— Но всё-таки сестры милосердия — это люди, объединившиеся под покровом Матери-церкви, правильно?

Алёна Давыдова:

— Безусловно.

Ирина Сечина:

— А я вот не согласна. Совершенно. Я понимаю, о чем ты говоришь, и да, всё это остается для меня в силе, я это поддерживаю, так и есть. Ну вот, например, протестантский такой немножко подход есть в этом деле, как раз именно: зачем нам форма, я имею в виду внешняя. Я имею в виду такую формальную часть этого вопроса. Действительно многие сестричества не очень обращают на это внимание, не то чтобы они это отвергают, просто не обращают внимания. Когда-то, вот, например, в девяностых годах, когда люди приезжали в травматологию в состоянии таком, что, например, там были такие побои головы, когда у человека такой абсолютно синий шарик, у него нет ни глаз, не носа, ни рта, все это нужно было отмывать от крови. И вот мы ходили в форме, у нас был плат очень красивый, не то, что сейчас, платье с крестами большие, у нас были платья, длинные, в пол. У нас была белая парадная форма, а в работе у нас были такие цвета зелёненькие, я чувствовала себя очень красивой во всём этом, надо признаться. Особенно, когда мы выходили из отделения, пронести анализы в другой корпус. И если это была зима, мы выглядели, конечно, просто по-боярски. У нас развевались платы, мы шли через Ленинский проспект, народ оборачивался, я понимаю, что сейчас это звучит странно, но я все это к чему? Вот это все внешнее оно так работало, и вот ты сидишь в таком виде над таким опухшим избитым пациентом, отмывая перекисью коросту, в мизинец толщиной кровь. Тебя подташнивает, потому что запах крови — это очень специфический запах. Его никогда не забудешь. И через некоторое время, а это очень долгий процесс, надо сказать, через час где-то такого сидения наконец-то человек чуть-чуть приоткрывает щелочки глаз, и вот он видит это белое одеяние. И вот у нас пациенты спрашивали, когда у них хоть что-то такое начинало двигаться, они говорили: скажите, я что умер? Потому что они видели ангелоподобное существо, которое почему-то их холит и лелеет. Вот эта внешняя часть, мне кажется, должна быть, потом — это какая-то дисциплина, потом должно быть какое-то старшинство. Видите, у меня нет креста, лишили за провинность. Давно. А вот у Алёны есть крест. И понимаете, в чем дело, если Алёна мне скажет куда-то идти или что-то сделать, я буду её слушаться, хотя характер у меня бунтарский. И вот, когда я говорила, что я не согласна, я всё-таки не просто не согласна, а просто хотела бы дополнить, что важна какая-то... Не надо это как-то педалировать, но всё-таки внутри должна быть какая-то дисциплина, иначе все развалится.

Василий Рулинский:

— Ну вот время у нас какое-то сейчас такое, что последнее, о чем думают люди — это дисциплина.

Ирина Сечина:

— Поэтому и нужны люди, не такие, как я, которые рубят, а такие, как Алёна. Она мягкая, нежная. Вот у нас старшая сестра по уходу, координатор наших сестёр в паллиативном отделении, Настя, она очень тактичная, дипломатичная, мягкая, её все слушаются, они даже не думают, им даже в голову не приходит, что они находятся в дисциплинарном состоянии.

Василий Рулинский:

— Это здорово, конечно, но вот у меня ощущение такое, что сейчас в современном мире, больше востребовано не сестринское служение, а добровольное, даже внутри церкви, где нет никаких правил ...

Ирина Сечина:

— Обязательно должны быть правила, особенно в добровольческом служении. Потому что всё-таки люди приходят...

Василий Рулинский:

— Я про то, что нет посвящения какого-то, нет какого-то устава сестричества, редко когда бывает, что духовник есть, и мне кажется, что сейчас люди склонны в добровольцы вступать, а не в сестры милосердия. Или так было всегда, и вообще не нужно переживать по этому поводу? Не нужно даже задавать этот вопрос? Добровольцы — это добровольцы, а сёстры — это для избранных, для ангелов.

Ирина Сечина:

— Для сумасшедших.

Тутта Ларсен:

— Для сумасшедших ангелов.

Алёна Давыдова:

— Когда мы начинали в Смоленске, на нас смотрели как... У нас однажды был крестный ход, мы шли по улице в платах, и на нас смотрели как на театр на прогулке. Не восхищались, наверное. Обычно восхищаются больные, а вот люди, которые в это не погружены, у них нет опыта встречи...

Тутта Ларсен:

— Ну которых не били, я понимаю.

Алёна Давыдова:

— Которые не попадали в больницу, которые не читали книжки, многие, к сожалению, не читали книжки по истории, её не все хорошо знают, им кажется, что это ряженые, что это такое, зачем они вырядились, можно же так приходить и просто так людям помогать, это тоже будет прекрасно. В тех городах, где в это потихонечку начало развиваться, сейчас в том же Смоленске уже сестричество 15 лет существует, за это время все привыкли к сёстрам милосердия, их везде показывают, к ним другое отношение. Мне кажется, для самих сестёр важно, что они принадлежат к какому-то обществу, форма — это такой знак принадлежности общества. Или для пациентов это очень важно, потому что многие пациенты забывают неприличные слова, которые видят сестёр милосердия.

Они очень по-разному разговаривает с теми сёстрами ... у нас на дому форму тоже носить обязательно, потому что совсем отношение меняется, если придёт сестра без формы и сестра в форме. И таблетки может без формы пить отказываться, и ругаться, не смотреть, а вот в форме совсем другое.

Ирина Сечина:

— И вот сам плат обязывает ко многому, на самом деле. Мы, когда были в Новоазовске в госпитале, это был такой интересный для меня момент, что мы там были в платах, надо сказать, что там и добровольцы тоже в платах работают. И вы знаете, бойцы, они, проходя мимо, ко мне один развернулся и вдруг так говорит: как здорово, что вы вот в этих вот, прям знаете, как в 14-м году, прямо красиво очень. И побежал дальше. То есть в каких-то ситуациях, не всегда, наверно, но это было очень правильно со всех точек зрения. С нами совершенно по-другому разговаривали, это важно.

Тутта Ларсен:

— Спасибо большое вам за эту беседу интереснейшую, мне кажется, что нужно будет её повторить.

Василий Рулинский:

— Обязательно: а если у вас будет желание поддержать работу патронажной службы милосердия, это можно сделать с помощью SMS, отправив на короткий номер 3434 слово патронаж, поставить пробел, поставить сумму. Например, патронаж 300. А если вы хотите стать сестрой милосердия или просто связать как-то свою жизнь сестричества милосердия, то сейчас Алёна скажет, по какому номеру нужно звонить ...

Алёна Давыдова:

— 8 (499) 705 - 88 - 20, можно звонить по будням с 9 до 5 вечера.

Василий Рулинский:

— Спасибо большое у нас были в гостях сёстры милосердия Алена Давыдова и Ирина Сечина. Спасибо, всего доброго.

---

Все выпуски программы Делатели

• «Социальная помощь в Лисичанске». Дарья Ткач
• «Женское служение в Церкви». о. Андрей Постернак
• «Помощь в детских больницах». о. Иоанн Захаров, Татьяна Андроняк