«Путь к священству». Священник Игорь Спартесный

Отец Игорь Спартесный

У нас в гостях был клирик храма Софии Премудрости Божией в Средних Садовниках в Москве священник Игорь Спартесный.

Наш гость рассказал о том, как, поехав спасать друга из «секты», пришел к вере и обрел духовного отца, через какие страшные искушения пришлось ему пройти в процессе воцерковления, как стал священником и что в священстве для него самое радостное и самое трудное.

Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.

---

К. Мацан:

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона моя коллега Кира Лаврентьева...

К. Лаврентьева:

— Добрый вечер.

К. Мацан:

— И я, Константин Мацан. Добрый вечер. В гостях у нас сегодня иерей Игорь Спартесный, клирик храма Софии Премудрости Божией в Средних Садовниках в Москве. Добрый вечер.

Иерей Игорь:

— Добрый вечер, дорогие радиослушатели.

К. Мацан:

— Отец Игорь, вам напомню и нашим слушателям тоже, что в этих беседах, которые мы с Кирой по вторникам в восемь вечера ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том какая цепь жизненных событий привела к тому, что человек стал священником, о том с какими это было связано вопросами, может быть, сомнениями, каким поиском и с какими, ну если угодно, внутренними откровениями о жизни, о Церкви, о Боге, как сейчас принято говорить, инсайтами и лайфхаками. Вот два наших любимых русских слова — инсайты и лайфхаки. Потому что нам представляется, что те ответы на вопросы, которые для себя находит человек, который в итоге приходит к священству, могут быть созвучны как-то, войти в резонанс с теми вопросами или размышлениями о Боге, о Церкви, о жизни, о человеке, которые есть у всех наших слушателей. Вот об этом сегодня с вами хотелось бы поговорить. Путь человека к вере и в вере всегда состоит из этапов. Вот какие, может быть, главные этапы — так пока, в самом общем виде, — вы бы на своем пути выделили?

Иерей Игорь:

— Да, вот пока слушал такой долгий вопрос...

К. Мацан:

— Захотелось уйти.

Иерей Игорь:

— Конечно, многое я уже проанализировал, и в принципе, конечно...

К. Мацан:

— И вся жизнь пронеслась перед глазами.

Иерей Игорь:

— Ну просто в одном вопросе, да, я сразу думал о начале, а тут уже о конце можно разговаривать.

К. Мацан:

— Ну начнем с начала.

Иерей Игорь:

— С начала. Да не было на самом деле мыслей о священстве в то время, когда там учились — это наши 80-е и 90-е: общество атеистическое, в родстве никого не было из священнослужителей и, конечно, об этом никто и не помышлял. Ну да, наверное, была религия — религия спортзала.

К. Мацан:

— Что это такое?

Иерей Игорь:

— О, ну к чему-то же человек всегда привязывается, он же не может быть пустым, он чем-то наполняется: кто улицей наполняется, кто родственниками, кто, может, любимым каким-то делом. А наше время это было все-таки такое, у меня был хороший тренер, мы занимались все.

К. Мацан:

— По какому виду спорта?

Иерей Игорь:

— В нашей деревне другого просто вида спорта не было, и у нас была греко-римская борьба, и занимались мы, конечно, борьбой, а проявляли себя во всех отраслях спорта. Мы во всем просто участвовали, потому что маленький городок — Марьинка, Донецкая область, и мы представляли себя везде — и в волейболе, в дзюдо, в любых борьбах и в баскетболе. И вот это да, это была наша религия. У нас был спортзал, мы бредили им. Даже до школы, которая начиналась там в восемь утра с зарядки, мы уже до школы успевали в спортзале сходить на секцию. И после школы опять на секцию. Вот так жили. Я понимаю, что отчасти, конечно, это сыграло роль в становлении, потому что мы достаточно нравственные были. Мы не были людьми, которые там вот на улицах искали себе приключений. У нас была такая цель, мы к ней шли, добивались. Мы влюблялись в эти цели, они достаточно чистые были, и совесть, конечно, не обличала, мы не были хулиганами. Очень легко было, конечно, тогда говорить о Боге. Потому что ну такая вот все-таки затравочка, она серьезная была. И я считаю, что, конечно, если у человека есть какое-то все-таки более-менее нравственное, чистое дело, то ему недалеко до Бога дойти. У него есть те качества души, которые все-таки надо переключить правильно. И спорт — не тот который, конечно, изнурительный, — над нами никогда тренер не издевался, это был спорт для души. Он нас воспитывал. Мы не стали никто профессиональными спортсменами, но мы до сих пор его любим, мы до сих пор остаемся этими людьми.

К. Мацан:

— А как встреча с Богом уже произошла?

Иерей Игорь:

— Ну скажу, что отчасти... Да нет, наверное, не стыдно. Друг у меня сейчас диакон, мы с ними в Москве и служим. А в те 90-е я пришел с армии и вдруг узнал, что он ушел в секту.

К. Мацан:

— Ударился в религию.

Иерей Игорь:

— Ушел в секту, да, и ударился в религию. И секта для нас, для умов все-таки того времени — эта Церковь, та же самая секта, то есть люди, которые верят в Бога, это, конечно, те люди, которые немножко там не в себе. И было поразительно, что мой друг, с которым мы там и спарринги всякие проводили, и жили в этом спортзале, он вдруг стал тем, о котором нам когда-то только нам говорили. Ну вот поехал его спасать.

К. Мацан:

— Да?

Иерей Игорь:

— Я поехал его спасать, да. Это Курская область, такое село Бегоща там есть, до сих пор остается. Мы туда ездили, на историческую нашу родину христианскую.

К. Мацан:

— Там служил отец Владимир Волгин.

Иерей Игорь:

— Там да, служил отец Владимир Волгин, но я тогда ехал спасать Гену — подпольная кличка Гензель. И вот созвонился, телефон раз в неделю там можно было поговорить, он меня должен был встречать. И вот тогда я приехал, я столкнулся с тем, что, наверное, хоть и был более-менее таким нравственным человеком, но я столкнулся с тем, что мне противно — это убогость, в которую я, значит, окунулся с головой. То есть люди живут и ни о чем не задумываются, а я все-таки человек современного общества. Много было искушений, я скажу, что нам несколько вечеров надо будет потратить, чтобы понимать. Но чтобы сократить это время, ну это обыкновенно: он меня встретил — заросший, от того вышибалы, которым он работал, ничего совершенно не осталось.

К. Лаврентьева:

— С посохом, в онучах.

Иерей Игорь:

— Нет, он на лошади приехал. Эта лошадь, особая история с лошадью. Ну, в общем, да, я сел на эту бричку, и мы с ним, пока ехали пару часов, разговаривали, я понял, что человек больной просто, его спасать срочно нужно. Он закончил институт, но пока я был в армии, он ушел сюда. И я понимаю, что он загубил всю свою жизнь, ту, которая должна была быть. Ну красивый, статный, высокий, и за ним там девочки сохли. А тут он вдруг — раз, все перечеркнул. Это я маму встретил, это мама в слезах была. Она говорит: ой, Игорек, а Геночка-то наш... И тогда я поехал его выручить. Говорю: Галина Федоровна, съезжу, спасу. И вот я приехал спасать его. Спасал его три дня. Я ему сказал, что слушай, вот знай, три дня проживу как ты — дышать буду как ты, и в конце третьего дня скажу тебе, какой ты дурак. Так вот и стало мое становление. Это я в отпуск прилетел из Норильска, мы уже туда перебрались. И отпуск мой, мама папа ждали, значит, меня, а я говорю: на три дня смотаюсь и вернусь. И вот эти три дня я провел там. Меня воротило эти три дня, просто выкручивало наизнанку. В первую же ночь я решил убежать туда. Ну такая община, да, там люди собрались по своим убеждениям, все в таком братстве. А меня, хоть я и не такой был на самом деле дикий человек, потому что ну храм — я понимал, что храм, и все-таки когда-никогда там заходил. А тут прямо жить в храме. Нет, думаю, это не по мне. Он сам себе выбрал путь, пускай тут чего хочет делает. Я, сейчас — лягут все спать, — я пешком готов идти оттуда. А потом решил остаться и сказал: ну что в конце концов, мужик ты или не мужик? Ну сказал три дня — ну проживи эти три дня.

К. Мацан:

— И что было в итоге трех дней?

Иерей Игорь:

— Три дня меня воротило, да, выкручивало. И анализируя теперь всякие моменты, понимаю, что да, самое обыкновенное искушение. Но я в конце концов, да, милостью Божией. Не молился, нет, не умел, не знал, но хотя бы воля была, да, направлена в сторону Бога. Хотя бы вот таким образом Господь, конечно, промышляет, хотя бы есть за что уцепиться из предметов, с чем работать. Господь, конечно, по этой воле и создает условия. Но настойчивость моя, конечно, она свидетельствовала о том, что я все-таки хочу добра моему другу, хотя и заблуждался. Я-то искренно заблуждался. В конце концов да, дал возможность, после трех дней, обрадоваться, потому что Господь посетил. Я написал папе с мамой, что да, извините, обстоятельства такие, что надо задержаться еще на три дня. А мне вот прямо уж захотелось тут остаться, потому что я вдруг начал радоваться бабочкам, цветочкам, я начал садиться, разговаривать с муравьями. Я боялся, что меня, может, не так поймут, но они на самом деле сами были все такие убогие, все ходили...

К. Мацан:

— Ну а потом там же муравьи тоже, наверное, православные, в этом месте.

Иерей Игорь:

— Да нет сомнений. Они же красные.

К. Мацан:

— Пасхальный цвет. То есть вот это в итоге трех дней ваше отношение к вере, к Церкви, к выбору друга изменилось на какое-то противоположное.

Иерей Игорь:

— Я по крайней мере понял, что не все я могу понимать и, наверное, хотелось бы разобраться. И я остался, потому что ну тут уж не от меня зависело, просто захотелось. Вдруг так сердце расположилось. Ну я остался, остался жить так же, как и обещал, как он. И первая моя жертва была — это пирожки с печенкой. Мне мама в дорогу нажарила, сложила, а был Успенский пост. И я приехал и хотел его угостить, а он говорит: да нет, пост идет. И первая моя жертва была — отдать все пирожки собаке, которая там в вольере была. Там у меня щемило: это же мамины, как ты можешь? Я боролся, но немного, недолго. Все-таки я определился, что как он, так и я буду жить. Не ест — значит, и я не ем. И я отдал эти пирожки собаке. Собака радостная была.

К. Мацан:

— Воображаю.

Иерей Игорь:

— Вот. А следующие три дня — да, это действительно было счастье. У меня такого никогда не было. Ну и решили мне объяснить о том, что сейчас вот батюшка приедет, отец Владимир, надо его дождаться обязательно. Если бы я тогда знал, что «батюшка приедет» — это может пройти полгода вообще, они просто его начинали ждать уже. А так как он вот-вот уже должен приехать, ну я думаю, что вот-вот — это же сейчас. И думаю, три дня проходит — ну сейчас уж точно приедет. Пишу маме с папой: извините, очень вас люблю, но вы должны понять, что не могу бросить начатое дело. А там только телеграммы, там звонить-то, я им отписываюсь. Я их просто представляю, да. Скажу, что через три дня я уже писал: простите меня, грешного...

К. Мацан:

— Иерей Игорь Спартесный, клирик храма Софии Премудрости Божией в Средних Садовниках, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Ну и чем же эта история завершилась, вот этот этап? Приехал священник, отец Владимир?

Иерей Игорь:

— Нет, еще не приехал. Мы работали. Мы работали — это там неделя, уже вторая на исходе. Какое-то такое состояние больше, наверное, радостное и доброе, торжествующее такое. Хотя, наверное, можно было бы назвать уже таким повседневным, оно такое и есть. И мое, значит, первое искушение, серьезное искушение, когда я действительно вот испугался. А у меня были принципы до Церкви, всегда был разговор, вот у себя внутри я всегда задавал вопрос: мужик я или не мужик? То есть если ты сказал — пожалуйста, отвечай. Ответствуй тому слову, которое ты держишь. Ну это, безусловно, гордыня, никто об этом уже не спорит. Но на тот момент я на этих принципах держался. Если я сказал, что это нельзя — там, независимо от последствий, я этого не делаю. Либо если обещаю —то делаю. И вот не знаю, на самом деле не объявлял никогда о этих историях вот так, во всеуслышание...

К. Лаврентьева:

— Ну вот сегодня будет, видимо, тот самый момент.

Иерей Игорь:

— Ну да.

К. Лаврентьева:

— Ну вы смотрите, отец Игорь, как душа говорит вам.

Иерей Игорь:

— Я думаю, что ничего вообще не открою нового для православного человека. Искушения бывают совершенно разные, в зависимости от того, на чем тебя ловят. И мы строили печку, вдали от общины, и меня попросили принести гвозди, молоток — опалубку там выстроить. И я там через огород бегу — там Александра Филипповна, такая бабулечка, Царство ей Небесное, помогала батюшке там при келье. И я бегу, и она такая: «О, Игорек, ты здесь еще, какая радость. А ты радостный такой». А я говорю: «Да, мне радостно, что вы радостная». Ну в общем, обменялись, пробегая мимо. Я иду, беру гвозди, молоток. И вдруг в голове — ну я же вообще не отвечаю за то, что происходит, но я подозреваю, что, наверное, это же я, а кто еще может быть? — у меня просто, явно открытая мысль, такая оголенная: «Ты мужик?» Ну меня спросить такое? Я: да, конечно. «Убей бабушку». Говорю: да ну ладно.... «А, да? —говорит. — Значит, ты не мужик. Это поступок, это поступок серьезный, и так может только мужик сделать». Я говорю: не-не-не... «Ну, ты не мужик тогда». И у меня эта борьба в голове. Я никогда с этим просто не сталкивался.

К. Мацан:

— Достоевщина какая-то.

Иерей Игорь:

— А вы думаете, Достоевский откуда это взял?

К. Мацан:

— Из вашей биографии.

К. Лаврентьева:

— Ну подождите, отец Игорь, то есть для вас до такой степени это было принципиально вот это «мужик — не мужик», то есть в вас это сидело прямо?

К. Мацан:

— Бабушка, я полагаю, осталась все-таки жива-здорова.

К. Лаврентьева:

— То есть прямо вот так вас поймали, что аж разум спорил вот с этим движением сердца, получается?

Иерей Игорь:

— Да, конечно, это всегда принципиально.

К. Лаврентьева:

— Вот это да.

Иерей Игорь:

— Я да, настаивал на том, что все так жили. И я удивлялся, почему люди не отвечают за то, что говорят.

К. Мацан:

— Ну вы прошли обратно с гвоздями и молотком мимо бабушки? Все в порядке.

К. Лаврентьева:

— Судя по всему.

Иерей Игорь:

— Вы знаете, конечно, Господь спас. Но это было достаточно серьезно. По мере приближения это усиливалось. И я иду: да ладно. «Что ты, говорит, трусишь? Ты посмотри, вообще никого нет, даже никто не заметит».

К. Лаврентьева:

— Вот это вообще.

Иерей Игорь:

— «Просто махни рукой, и ты докажешь, что все то, что ты говоришь, действительно правда». А я иду уже, да, у меня рука сжимает... Еще Александра Филипповна нагибается за постирушками своими, вешает. Я ее представляю — она поднимает голову и видит, значит, мои глаза: «Игорь?» И у меня в этот момент переключается, и я просто бегом оттуда. Да, прибегаю, говорю: нате ваши гвозди, молоток. И бабочки кончились, конечно. Я вышел, сел, там рядышком кладбище было. Прямо сидишь — ну там единственное место тишины. Думаю: да, что вообще началось-то? Ну и в итоге вечером было другое искушение, не менее, достаточно грустное. А все закончилось хорошо. Но связано с женщиной. И я, в общем, испугался на самом деле. Я испугался, потому что стоим, читаем правило, значит, я уже читаю вечернее правило. Я на клиросе остался, а отец Геннадий, значит, ушел в алтарь. И я испугался, потому что все, что сейчас в голове произошло, в данный момент, плюс, да, наложилось на то, что было утром. Я говорю: Гена... Он выходит, говорит: ты чего? Ты знаешь, говорю, вот, говорю, страшно стало. Говорит: что у тебя происходит? Давай, рассказывай. Ну я ему рассказываю первую, значит, историю, вторую историю рассказываю. Говорю: я, наверное, знаю, как люди с ума сходят. И он такой сидит: да... И такой, по коленке меня: добро пожаловать! Ну я понял, что на самом деле, оказывается, надо просто уметь с этим со всем разбираться. И, конечно, я тогда увидел воочию эту грань, вот эту границу между этой духовной жизнью, да, и жизнью телесной. Я еще не думал быть священником тогда, нет. Я просто понял, что не все так просто в этой жизни. И мне было уже принципиально дождаться отца Владимира.

К. Лаврентьева:

— Отец Игорь, а вам не было вообще страшно? Ведь очень много людей на данном этапе впадают в некий страх, что, вы знаете, ребята, я уж лучше тогда, пожалуй, пойду. Ну я на самом деле не знаю, сколько людей, но я могу себе представить, что человек может испугаться: что-то у вас тут такое серьезное заваривается, я пойду к своей обычной жизни и как-то буду ее дальше жить.

Иерей Игорь:

— Кира, вы знаете, даже в принципе, наверное, не было такого размышления. То есть принимал как по факту.

К. Лаврентьева:

— Но вы нашли правду в этой общине тогда? Вы нашли для себя правду. Что вас там оставило, несмотря на все вот эти уже такое психические атаки даже больше, духовное через психику?

Иерей Игорь:

— Ну вот нет сомнений, то что это была любовь. Я даже, наверное, уверен в том, что меня подкупила эта любовь. В первый же день люди, которые меня совершенно не знали, когда я пытался там уйти, да, из этой общины, они меня искренне любили. Мне так папа с мамой никогда там не говорили.

К. Лаврентьева:

— Отец Игорь, тогда для следующий вопрос для скептиков. А чем это отличается реально от секты, тогда, в тот момент? Ведь священника не было, вы еще не причащались, не исповедовались, не были на службе. Вы приехали вот в такую любвеобильную общину. А вот если человек придет в секту и тоже получит очень много любви, как ему не ошибиться?

Иерей Игорь:

— Ну я думаю, что, наверное, на этом этапе вообще она не отличается. Потому что есть ну, наверное, это же надо разбираться в лицемерии, да, честно к тебе относятся или нечестно. И если у тебя в жизни было плохо, тут тебя любят. У меня-то плохо не было, но я понял, что любят. Наверное, я бы не остался, если бы это лицемерно все-таки было. Я вообще не искал ведь Бога. Я приехал искать друга.

К. Лаврентьева:

— Но Он нашел вас Сам.

Иерей Игорь:

— Да, Господь просто проявил Себя, и я не отказался. Если бы я попал в секту, да, которая там... Ну в данный момент если бы мой друг попал бы действительно в секту, да, какую-нибудь на тот момент, не знаю, Виссариона какого-нибудь, то в конце концов я, наверное, не захотел бы там быть.

К. Лаврентьева:

— Нет, понятно, я так вопрос немножко, конечно, упростила до максимума. Потому что секты традиционные, они узнаваемы. Они узнаваемы, там есть много пугающих признаков, которые несложно заметить. И, слава Богу, православные общины. они в корне отличаются. Просто вы говорите вот об этой любви. И еще знаете, что мне интересно, вот эти три дня, которые вы там провели, что вы там делали? Ну то есть если вы не ходили, не молились, священника не было, что вы делали эти три дня, что вас так изменило?

Иерей Игорь:

— Да, Кира, подождите, я начал молиться уже в конце второй недели. То есть когда мы стояли, молились, вот когда искушения начались, я уже правило начал читать вечернее. И утреннее там. Ну деваться некуда, община вся идет же читать. Я стоял вместе со всеми, читал и утреннее правило.

К. Лаврентьева:

— То есть фактически вы увидели в этих для себя людях какую-то истину, какую-то правду, какую-то любовь.

Иерей Игорь:

— Ну, например, выхожу я утром, да, ударил колокол — все расслабленные спят, это же православные. А я — нет, я вышел, потому что как...

К. Лаврентьева:

— Положено.

Иерей Игорь:

— Ну колокол же звенит. Сказали, когда колокол звонит, надо выходить и идти на правило. Ну я вышел, ну и кроме меня еще несколько людей такие тоже были. Вот я первый раз вижу человека, который там Валерий. Валерка, такой, походит и говорит: а ты Игорь? Я говорю: да. Генка столько про тебя рассказывал! Я так рад тебя увидеть, с тобой познакомиться. И берет меня там христосуется, три раза целует. И притом он даже целует, рассказывает, разговаривает со мной. Не просто сделал какой-то там обряд и отошел, нет. И он целует и говорит мне о том, что слушай, ну вот так прямо готовились, прямо не знаю, кого мы ждем? А тут, оказывается, ты всего лишь приехал. А я понимаю, что я, оказывается, человека этого уже знаю много-много лет. И вот это родство душ, которое, оно же неподкупно, неподдельно, как ты его придумаешь. И я думаю, что это искренне. Ну а разговор о секте — наверное, в секте можно так тоже придумать. Они, наверное, искренне могут же заблуждаться, искренне себя так вот себя проявлять. Ну вопрос в том, хочешь ты это делать или не хочешь или так надо делать. И это, конечно, можно это видеть, это есть грань.

К. Мацан:

— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иерей Игорь Спартесный, клирик храма Софии Премудрости Божией в Средних Садовниках. Не переключайтесь.

К. Лаврентьева:

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается, дорогие друзья. У нас в гостях священник Игорь Спартесный, клирик храма Софии Премудрости Божией в Средних Садовниках. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Отец Игорь, как вы задумались о священстве впервые?

Иерей Игорь:

— Ну, в общем, я дождался отца своего духовного в тот же вечер. Это он приехал через месяц, как раз мне назавтра улетать уже, потому что край, отпуск закончился. И в эту ночь батюшка приехал. Ну вот батюшка подтвердил ту любовь, с которой я столкнулся в первые дни. И я ну не то что захотел стать, да, священником, но я хотел подражать отцу, который, сидя там 18 часов приехать... Ну вернее там, чего 18, с Крыма — часов 7–8 он ехал. Все-таки он за рулем устал, приехал. И я был принят им в четыре утра после... ну человека четыре передо мной уже прошли, то что что-то срочно надо было решать. И батюшка меня принимает как никого. Я понимаю, что только я единственный на этом земном шаре, которому все внимание такого высокого и большого отца. И я был поражен тому, что вот батюшка себя так может проявить. И он меня любит. Он очень рад, что я дождался. И он отдал всю свою любовь без остатка, ну тем самым и зажег мою. И я понимаю, что вот сюда я хотел бы возвращаться всегда. И второй раз, когда я приезжал, я захотел там остаться. Ну прошло время, это было 2001 год, когда я переехал в Москву. А до этого, в 96-м отца перевели в храм Софии. И вот тогда, когда я приехал уже, из Норильска переехали мы в Москву жить, да, я стал старостой в нашем приходе, и вот только тогда появилось желание вот также уметь, научиться любить. Но я при этом, уже зная, глубоко зная, что без литургии это невозможно, и боялся подумать, что эту литургию я хочу сам совершить.

К. Лаврентьева:

— Боялись...

Иерей Игорь:

— Боялся.

К. Лаврентьева:

— Но дух, все-таки мысль была.

Иерей Игорь:

— Я хотел. Я хотел вот так вот уметь любить людей.

К. Мацан:

— А почему это без литургии невозможно?

Иерей Игорь:

— Сейчас, наверное, уже можно объяснить. До этого момента, наверное, даже будучи диаконом, очень сложно было бы на этот вопрос ответить. Но когда ты совершаешь эту литургию сам, я понимаю, что это то, что действительно соединяется небо с землей. Для тебя пространство и время, оно уже отсутствует. И ты действительно в литургии понимаешь, когда ты ее служишь, как может Господь Себя являть на земле. Вот именно для тебя лично, вот здесь ты сейчас вместе с Богом. И то, что Он по отношению к людям делает, как отдает Себя в жертву, такое ведь нигде не повторится. После этого я всегда, в любых диалогах там или спорах там с любыми конфессиями всегда спрашиваю, что для вас сделал ваш Бог. Придумывают там ну что угодно — любовь там, закон, сострадание. Говорю: а для меня мой Бог умер. Лично за меня. И понимаю, что вот это тот поступок, который Он мог не совершать, а Он совершил. И когда ты служишь литургию, мой духовный отец говорит, что если у него заберут литургию, он умрет в тот же день. Я поражался этой фразе, но теперь я ее совершенно подтверждаю и понимаю, что не мыслишь себя без служения литургии. И я думаю, очень легко, наверное, объяснить человеку, как вкусно мороженое, если оно у человека было. А так, наверное, что-то он себе будет представлять, поверив мне, что это действительно вкусно. Но пока он сам не попробует, это бесполезно объяснять. И да, наши прихожане, мое окружение, они исповедует именно также: без литургии нет движения. И когда ты причащаешься Святых Христовых Таин, соединяешься со Христом в Таинстве, ты понимаешь, насколько ты можешь чему сопротивляться и как воспитывать свою душу, приобретать это качество души для неба. Без литургии это невозможно, никогда своего ресурса не хватит. Ты должен этим напитываться, чтобы уметь сопротивляться.

К. Мацан:

— А это связано или обязательно, или может быть не связано с переживанием какого-то сильного эмоционального состояния? Ведь люди, которые живут церковной жизнью — я про священников не знаю, но про мирян, на своем опыте могу судить, — бывает служба, которая в тебе оставляет действительно какое-то ощущение, не знаю, полетности. Вот сейчас ты отходишь от Чаши и чувствуешь большую такую вдохновленность. Трудно это словами выразить, но это ощущается. А бывает, что нет, что это очень спокойно, тихо и мирно, без каких-то особенных эмоциональных состояний. А вот этот второй вариант означает ли, что что-то не так в тебе сейчас?

Иерей Игорь:

— Я знаю наверняка, что нельзя чтобы было все время полет, так не должно. Иначе тогда страшно в этом полете привыкнуть. А когда ты понимаешь, что это бывает и, если это с тобой хоть раз было, может, больше вообще никогда не будет, но ты знаешь, что так бывает. Ты будешь стремиться, веря совершенно Богу, отдаваясь Ему, что, Господи, на все твоя воля. Ведь это же от Тебя этот полет зависит, не от меня. Я хочу, но верю Тебе, как надо, так и сделаешь. И вот в этом стремлении — да, конечно, Господь являет Себя очень часто. Потому что ты тогда действительно становишься верующим человеком. И ты умеешь тогда понимать о том, что что в твоей жизни происходит, это происходит по промыслу Божию. И ты остаешься, по слову апостола Павла, всегда благодарен, непрестанно молящимся, да, и никогда не унывающим. Потому что, если в твоей жизни вот это происходит, конкретно под тебя заточено. Останься в этих условиях христианином, веря Богу, что вот так вот надо тебе. А когда ты причащаешься, да, там совершенно по-разному бывает. У каждого человека это индивидуально, отношения с Богом. Но полет — без полета невозможно. Это вдохновляет, и я знаю людей, но после литургии скажу, что вот когда служишь литургию, летаешь. А после литургии, бывает, и не летаешь, потому что ты выжат, и ты отдался, а когда служишь — да.

К. Мацан:

— А свою первую литургию вы помните?

Иерей Игорь:

— Да, конечно, как же ее забудешь. Это же сорокоуст, который проходишь. Тем более, что у меня был достаточно наставник, который передал очень много — это протопресвитер отец Владимир Диваков.

К. Лаврентьева:

— Ничего себе.

Иерей Игорь:

— Да, это я проходил у него...

К. Лаврентьева:

— В Большом Вознесении.

Иерей Игорь:

— В Большом Вознесении сорокоуст свой. И первую литургию, которую...

К. Мацан:

— Один из старейших московских протоиереев.

Иерей Игорь:

— Да.

К. Мацан:

— Такой заслуженный, известный. Ну в церковных кругах очень значимый, известный клирик.

Иерей Игорь:

— И отец Владимир, конечно, передавал этот опыт, учил. Но я до этого, то есть я много знал от своего духовного отца, как это происходит, но, чтобы столкнуться и быть направляемым — конечно, очень важно, какой священник рядом будет стоять. И ну, милостью Божией, конечно, повезло. Я рукополагался в день Иоанна Богослова, 21 мая, апостола любви, и та любовь, которой учился и которая в конце концов встретила меня и на сорокоусте, и в моей жизни с духовным отцом, с каждым разом ты понимаешь, что ты не приближаешься к ней, ты от нее удаляешься.

К. Лаврентьева:

— Почему?

Иерей Игорь:

— А потому что границы не существует. А вначале думаешь, что она рядом. А потом ты понимаешь, что дотянуться невозможно. И ты хочешь дотянуться, и с каждым разом понимаешь, что это невозможно. И вот в этом стремлении, конечно, ты живешь. И первая литургия — да, она была беспокойная, конечно, потому что ты волновался, потому что ты сейчас предстательствуешь, и все то, о чем ты слышал и хотел, ты понимаешь, что сейчас должно воплотиться. Не воплотилось. Потому что все в переживаниях прошло. И когда ты освоил хотя бы мало-мальски, не задумывался о том, какие действия надо делать, не держал все время в голове — вот тогда да, начало что-то проявляться, потому что ты перестал беспокоиться. А так да, нервничал и переживал, не знаю, недели точно две, каждый день, там 14 дней так служить. Ну остальные да, уже спокойно, ты уже не задумываешься о том, что надо сделать, это делается автоматически, ты начинаешь молиться. Вот тогда да появлялись и литургии, о которых я слышал. А священником я хотел стать после того, как стать старостой. Но я не нарывался. Я не выпрашивал: батюшка, дайте, хочу быть священником. Мне было страшно быть священником. Ну и когда отец благословил: пора. Я говорю: батюшка, благословите тогда. Подал рапорт, прошение. Вот с того момента да, совершенно предался в руки батюшки. Знал, что он знает, а я себе боюсь, вдруг я ошибусь, и не то что себе, а кому-то еще наврежу — это было гораздо страшнее. Ну вот.

К. Лаврентьева:

— А может ли священник, который настолько по своему служению близок к алтарю, ближе некуда уже, годами не находить в себе сил победить какую-то греховную привычку? Я не говорю, страсть, но, например, привычку, да, ну например гнев. Почему спрашиваю, потому что очень часто верующие люди, они очень-очень хотят в себе что-то искоренить и понимают, что годами запинаются в себе об одно и то же. Это мучительно больно и это каждый раз болезненно. И вот здесь тонкая грань: либо в какой-то момент ты смиряешься в себе в том, что ты ну болен, конкретным грехом, душа твоя больна. Ты как-то смиряешься и прекращаешь уже отчаянно сопротивляться. Либо ты отчаянно сопротивляешься. Ну вот я не знаю, какой там итог, будет ли там победа впереди или иногда такие вещи посылаются человеку, чтобы он всю жизнь смирялся. Вот второй вариант, он довольно болезненный. Знакомо ли вам то, о чем я говорю?

Иерей Игорь:

— Ну это ведь еще апостол Павел бедный...

К. Лаврентьева:

— Да, он чем-то страдал.

Иерей Игорь:

— У него там жало было.

К. Лаврентьева:

— Да, но мы не знаем какое, по-разному говорят.

Иерей Игорь:

— Да, но сам прецедент — наверное, что-то есть то, от чего Господь не избавляет. Ведь может избавить? Может избавить, но не избавляет. А веря Богу, ты просто понимаешь, что ведь есть те вещи, в которых ты каешься, ты постоянно в этом живешь и понимаешь. И иногда они не криминальные совершенно, но они тебя держат в стимуле, что ты такой же грешник, они не дают тебе превознестись. И ты, когда начинаешь вспоминать о том, что а ты-то кто, если да, к кому какие-то претензии появляются, а ты на себя-то посмотри прежде. И ты понимаешь, что да, этот сучок брата твоего по сравнению с твоим бревном, уже, оказывается, совершенно по-другому ты это анализируешь. Потому что я занимаюсь наркоманами, алкоголиками больше десяти лет. И скажу, что у меня было одно недоумение, когда раз в полгода один человек все время кололся. Вот он сделает себе укол, опять полгода спокойно живет и опять приходит. И я думаю: ну как вот так, да? И просили мы там, соборно просили, вымаливали. Я не знаю, как это происходит. Но он перестал колоться совершенно и ушел из Церкви.

К. Мацан:

— Иерей Игорь Спартесный, клирик храма Софии Премудрости Божией в Средних Садовниках, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Вы так рассказываете, очень интересно и глубоко об этом пути. И такое ощущение, что жизнь священника в Церкви вот связана с такой одной большой постоянной внутренней радостью. А что тяжелого для вас в священстве? Ведь мы знаем, что и моменты неофитства отступают, и начинаются будни. И священник тоже, наверное, поначалу, как молодой священник, летает на крыльях своего служения, а потом начинается жизнь. Я об этом спрашиваю, потому что мне очень запомнилось выражение одного моего знакомого священника, очень опытного, как он сказал про двух священников, которые только-только рукоположились. Видя, как они горят, он так по-доброму, по-отчески говорит: ну у них еще поповские будни не начались. Не в смысле, что они однажды станут равнодушными и ко всему привыкнут, а к тому, что ну жизнь будет разной, в том числе сложной у священника. Вот с каким-то трудностями в себе вам приходится сталкиваться как священнику?

Иерей Игорь:

— Я не буду оригинален, и эти трудности у каждого не то что священника, да, у каждого человека, который назвался христианином — это быть примером. Это следить за собой — словами, поступками, действиями. И ты понимаешь, что ты не имеешь права кого-то соблазнить. А так как ты человек, и разное у тебя бывает состояние души, где-то ты дергаешься и злишься, и где-то, но очень важно, как ты потом себя ведешь. Если у тебя и получается быть хорошим сегодня, а завтра быть и раздруженным, то ты должен просто признавать, ты не должен соглашаться с грехом. Потому что если это плохо, то это плохо, и ты должен это говорить. По крайней мере себе. И только ты успокоишься, найдешь оправдание, почему ты это делаешь — да, ты погибнешь. Как священник однозначно. Как христианин — наверное, по-разному бывает, и Господь может. Но как священник однозначно ты гибнешь. С грехом никогда не соглашаешься. И если это плохо и до конца жизни ты делаешь это и не согласился — да, это воля человеческая, это воля, которая все-таки Господь человека поощряет на то, что воля для поступка очень важна. У Бога есть предметно с чем работать. И я так не хочу, но я не умею. Я так не буду, но у меня не получается. Любой сын, который приходит к отцу, говорит: папа, у меня не получается, я хочу, но у меня не получается. Я никогда не отвернусь, я буду помогать. Я никогда не отступлюсь, потому что ребенок хочет. И у него не будет получаться до конца — ну руки не так стоят. А я ему буду все равно помогать, учить, потому что он хочет. До того момента, когда он скажет: все, у меня ничего не получается, я не буду. И я ничего сделать на это больше не смогу. И я любить не перестал, но помогать больше не в чем.

К. Мацан:

— Вы произнесли фразу, цитируя вашего духовника, о том, что, если у меня отнимут литургию, я в этот же день там умру, не смогу дальше и так далее — ну что-то такое. Понятно, что эта фраза нацелена на то, чтобы подчеркнуть значимость, важность литургии в жизни христианина, будь он священником или мирянин. Но вот из XX века мы знаем примеры, когда священников, новомучеников будущих, сажали в тюрьму и лишали возможности служить. Также и мирян лишали возможности насильно быть в храме. А вот мы же можем себе вообразить, что чего-то, что нам так важно и нужно, Господь нас вдруг лишит по каким-то причинам, против нашей воли. Вот как в этой ситуации мыслить и что делать?

Иерей Игорь:

— Я думаю о том, что литургия не перестала быть. Ну лишили, да, действия, ты не можешь уже претворять Таинства, но Бог никуда не делся, Он остается. Мы ведь в этих действиях дальше не жили. То есть это тебя сейчас пугает то, что ты останешься без литургии, ты не сможешь возносить руки. Но ты же не знаешь, как будет с тобой, если вдруг ты не сможешь возносить, Бог никуда не делся. И мы же знаем, что в этих ссылках, да, отцы, ну взять Иоанна (Крестьянкина), да, старца, ведь он говорил о том, что он жалеет о том времени... Вернее что сейчас это достаток, да, и наполнение этой жизни, суетность, которая сейчас окружает его, он жалеет о том, что сейчас так, а вот тогда было, когда в тюрьме всего этого был лишен. Его спрашивали: отец Иоанн, а как так? Да, нестроения всякие там, сколько смиряться приходится, терпеть там, уступать, а он говорил о том, что Бог был рядом. Он был настолько рядом, что иногда можно было потрогать. И это то состояние, когда тебя лишают всего, но при этом ты остаешься верным Богу, наверное, можно сравнить вот, не знаю, во время военных действий, а, когда ты в окопе делишься там котелком. Когда ты понимаешь, что ты хочешь, а ты отдаешь. Или, когда в твоей жизни есть то, о чем ты мечтал, и ты вдруг этим делишься. А потом ты вспоминаешь это как золотое время. Потому что ты сумел переступить через вот то, наверное, что для тебя было в тот момент важно. Но также это было важно и для другого человека. Когда ты отдаешь и делишься, когда ты лишаешь себя чего-то того, что ты хотел бы — наверное, это другой путь, это другая жизнь, она тоже наполнена Богом. И наверняка, когда у тебя забирают эту литургию, у тебя забирают то любимое, ради чего ты вообще живешь, но вдруг становится — ну я фантазирую, да, — но вдруг становится тот момент, когда ты наполняешься уже другим. Но подтверждение тому, что без литургии жить невозможно было, мы знаем, что отцы служили, да, даже на мощах, то есть на телах мучеников, да, которые, считалось: ну раз мощи есть, потому что он мученик за Христа тут, страдает, да, служили литургию вместо антиминса там на теле. И они возносили эти молитвы, они же претворяли, там сок какой-то нашли там.

К. Мацан:

— Да, это примеры того, как священники, оказавшись вместе, находили возможность...

Иерей Игорь:

— То есть это жить без литургии я не могу.

К. Лаврентьева:

— Вообще чудеса были, с литургией связанные.

Иерей Игорь:

— И Господь же благословлял, и устраивали, и все опять приобщались. То есть литургию забрать невозможно в принципе тогда, пока человек живет. Ну а так условия какие угодно могут создать.

К. Лаврентьева:

— Отец Игорь, это настолько глубокий разговор, что я прямо даже вынуждена какую-то паузу и тишину хочу сохранить. Но в радиоэфире этот формат не очень поддерживается, молчание втроем, хотя очень напрашивается, очень хочется как-то услышать. Знаете, как к владыке Антонию подошла одна женщина и говорит: батюшка, я годами, может быть, уже десять или двадцать лет практикую Иисусову молитву. И вот Бог мне не отвечает. Вот я все делаю, что говорят святые отцы, по всем правилам молюсь. И ничего. Вообще ничего, не отвечает мне Господь. Он говорит ей, владыка: что ты любишь делать больше всего... Нет, он по-другому ответил. Он говорит: знаешь, что сделай? Ты, когда придешь домой, садись в свое кресло, возьми там вязание или еще что-нибудь, помолись, садись в кресло и слушай. И, значит, она приходит через какое-то время, говорит: вот я пришла, владыка, как вы сказали, помолилась, села в кресло, взяла свое вязание и начала слушать тишину. Вы знаете, Бог дал мне ответ. Он мне ответил. И в этом есть столько правды, какой-то правды Божией, что Господь не в бурях и грозах, а в тихом дуновении ветерка.

Иерей Игорь:

— Нет сомнений, Кира. Мы же понимаем, что такое тишина.

К. Лаврентьева:

— Да, тишина. Глубокая, всеобъемлющая.

Иерей Игорь:

— Это современный мир почему призывается все время к тому, чтобы уединиться? Потому что, если ты уединишься, тебе придется признаться во многом.

К. Лаврентьева:

— Вот я сегодня в течение этого часа какую-то эту тишину услышала в нашей студии. Надеюсь, что и нашим слушателям она тоже передастся. А по поводу молитвы, отец Игорь, вот эта вот молитва, о которой говорят очень много святые отцы, говорят о том, что вообще духовная жизнь невозможна без молитвы, и это так и есть, как лучше всего и правильнее всего молиться на ваш взгляд?

Иерей Игорь:

— Ну у нас еще есть время даже?

К. Лаврентьева:

— Есть ли золотая середина какая-то в этом во всем для мирянина?

Иерей Игорь:

— Есть, всегда все есть. Было бы желание у человека и была бы его воля. Мы же мы знаем, что такое вечернее правило и утреннее, да люди, которые молятся, они правила эти вычитывают. Не нравится мне слово, но вычитываем. Батюшка, да больше грехов набираешься, чем это молитвы эти читаешь. Говорю: ну слушай, ну хотя бы как-то строчку ты увидишь из всего правила. Одну там фразу какую-то услышишь. Ну благодаря тому, что ты читаешь все правило, хотя бы строчку увидишь. А без правила вообще ты ее не увидишь.

К. Лаврентьева:

— Но оно неисчерпаемо. И вечернее и утреннее правило, они неисчерпаемы.

Иерей Игорь:

— Да, это тоже самое, границы не существует.

К. Лаврентьева:

— Такой источник, беспредельный такой.

Иерей Игорь:

— Мы их читаем, да, мы знаем их наизусть уже. И ничего с тобой не совершается совершенно. Ты уже, привычное дело, берешь молитвослов, да иногда и не берешь, читаешь эти молитвы... А там не разморозил, там же надо позвонить, а там же надо подписывать завтра, а кто из садика забирает, а кто в школу идет...

К. Лаврентьева:

— Точно.

Иерей Игорь:

— А ты смотришь на акафист — ты уже дочитываешь все. Ну это еще Иоанн Златоуст в свое время говорил о том, что человек, ну слушай, а как не обратить внимание на то, что в мире совершается важного, когда ты решаешь задачу. Кто тебе мешает выводить уравнение и дать значение? Никто, ты сосредоточенно выводишь эти цифры. Когда ты в диалоге с кем-то состоишь, разговариваешь на какую-то тему, ты сосредоточен и объясняешься, никто не мешает. Но когда же ты берешь молитву — у тебя тысяча всего в голове. Хотя ты очень хочешь это сделать, а у тебя не получается. Так вот когда ты начинаешь молиться, ничего не предвещает совершенно, но вдруг, как гром с неба, тебя пробивает от пяток до макушки током, каждая клеточка твоя теперь говорит: тебя слушают. Ты не сомневаешься в том, что Бог всегда тебя слышал, нет сомнений. Но теперь ты вдруг понимаешь: тебя слушают. Причем слушает Тот, Кто создал небо, землю, вселенную, космос...

К. Лаврентьева:

— Да.

Иерей Игорь:

— А ты даже не былинка в этой системе. А тебя слушают. Тебе не надо уже там, да, молитвословы, тебе даже не надо слова молитвы, потому что от избытка сердца теперь вот это переживание. Вдруг ты понимаешь, что сколько раз ты предал, сколько раз ты мог и не захотел. А Он тебя любит. А Он тебя слышит. И ты понимаешь, что дышать боишься. Потому что ты даже не моргаешь, не говорю о том, что крестишься, да, потому что движение руки может тебя отвлечь, а ты просто весь находишься вот в этом пространстве, в котором не существует ни времени, не существует, ты не знаешь, сколько проходит — минута, вечность — нет измерения. И ты здесь вот понимаешь, что тебя любят, вот этого, которого любить вообще не за что. Тебя Он любит. И ты в этой любви больше не хочешь вообще ничего. Ты хочешь здесь остаться и навсегда. И кто-то там брюкнет, стукнет, пап, — и ты понимаешь, откуда тебя выдернули. А потом всей силой хочешь опять туда же вернуться. А больше, может, не получится. Но ты знаешь, что так бывает. И ты знаешь, что после этой молитвы кому ты будешь хамить? Кому ты будешь что-то доказывать? Что ты будешь отстаивать? Ты будешь тихо жить. Ты даже ну на землю не плюнешь.

К. Мацан:

— Спасибо огромное, отче, за эту нашу сегодняшнюю беседу. Даже ничего в конце говорить не хочется. Хочется просто как-то с этими словами пожить. Иерей Игорь Спартесный, клирик храма Софии Премудрости Божией в Средних Садовниках, был сегодня с нами в программе «Светлый вечер». У микрофона была моя коллега Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Спасибо. До свидания.

Иерей Игорь:

— Благослови Господь вас.

К. Лаврентьева:

— До свидания.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Невидимая брань». Иеромонах Давид (Кургузов)
• Светлый вечер с Владимиром Легойдой
• «Еженедельный журнал» с Аллой Митрофановой. Выпуск 414