Поделиться
У нас в гостях был пресс-секретарь Пятигорской епархии протоиерей Михаил Самохин.
Наш гость рассказал о своем пути от журналистики к священству, в том числе, благодаря знакомству с будущей супругой, и о том, как изменилась его жизнь с принятием сана.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева
К. Мацан:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии моя коллега Кира Лаврентьева...
К. Лаврентьева:
— Добрый вечер.
К. Мацан:
— И я, Константин Мацан. Добрый вечер. В гостях у нас сегодня протоиерей Михаил Самохин, пресс-секретарь Пятигорской епархии — гость издалека, которым, этим гостям, мы всегда рады.
Протоиерей Михаил:
— Добрый вечер, Константин и Кира, дорогие радиослушатели. Я тоже рад с вами увидеться в этой студии Радио ВЕРА.
К. Мацан:
— Я вам расскажу и нашим слушателям напомню, что в этих беседах мы говорим со священником о его пути к вере и в вере — о том, какая цепь событий привела к тому, что человек стал священником, что это был за выбор, как сложилась жизнь. И нам кажется, что, поскольку это всегда путь поиска и путь открытий, то этот рассказ, во-первых, интересен, во-вторых, может войти в резонанс с опытом других людей, которые тоже идут своим путем и тоже вопросы задают какие-то себе и, может быть, ваши ответы окажутся релевантными тому, о чем задумываются наши слушатели. Ну вот вы сейчас, до программы, сказали, что до того, как стать священником, были журналистом — наш коллега.
Протоиерей Михаил:
— Да, я в какой-то степени ваш коллега, в том смысле что я тоже тружусь для Радио ВЕРА — на Северном Кавказе, с 2014 года мы запускаем Радио ВЕРА, начали мы это в Карачаево-Черкесской республике. Ну а мой путь радио начался в 1993 году, я пришел в Дом радио в городе Нальчике — такой красивый типовой дом, с двойными деревянными дверями, с оббитыми фанерой в дырочку такую аккуратную стенами, со сдвоенными стеклами деревянными и с головными телефонами вместо наушников. И еще с бобинными магнитофонами МЭЗ-109 и STM в качестве основного средства производства программ.
К. Мацан:
— В общем, как сегодня принято говорить, есть такое для этого русское слово: олд скул.
Протоиерей Михаил:
— Да, очень олд, и очень интересный скул, потому что, когда я пришел на радио, я пришел в редакцию, которая называлась «Последние известия».
К. Лаврентьева:
— Помню это название.
Протоиерей Михаил:
— Существовало еще ЛиТО, и живы были дикторы, которые, например, наш диктор Илья Созаев, он стажировался у Жени Кочергина, у знаменитого диктора программы «Время», у него учился, и какие-то знания пытался и нам, молодым, передать. Так что я начинал корреспондентом редакции «Последних известий».
К. Мацан:
— Вы так это слово «последние известия» произносите, как будто бы речь о последних временах, такие эсхатологические известия.
Протоиерей Михаил:
— А вы знаете, я очень хорошо помню записи Ольги Сергеевны Высоцкой — она начинала работать еще с Юрием Борисовичем Левитаном, а заканчивала работать уже в 90-е годы на радио «Маяк». И вот вы помните, да, этот спутник, который трижды там пищит, и сигналы точного времени шесть раз, и знаменитый голос всю послевоенную эпоху из всех точек страны: «Говорит Москва. Передаем последние известия». И вот этот голос ни с чем не спутываем, его повторить невозможно, и эта интонация, она такая была всегда эсхатологическая несколько.
К. Мацан:
— То есть вы тогда уже это чувствовали.
Протоиерей Михаил:
— Конечно. Потому что последний — это ведь некая граница, как вот есть первый и последний. Ведь Господь, когда говорит о Себе, что Я первый и последний, Я начало и конец...
К. Мацан:
— Альфа и Омега.
Протоиерей Михаил:
— Да, то есть мы говорим о том, что начало — это когда начинается само время, а конец — это когда время заканчивается. И вот сигналы точного времени передали, какая-то отбивка, и все — вот они, последние известия, что будет дальше, никто не знает.
К. Мацан:
— А путь к вере, как он начинался?
Протоиерей Михаил:
— Путь к вере начинался, скажем прямо, не с лучших событий в моей жизни. Буду несколько более краток, чем, наверное, нужно, но, в общем, получилось так, что я вообще сирота. Меня бросили в родильном доме, и в свое время меня взяла добрая женщина в качестве приемной матери Но так получилось, что приемная мама моя скоропостижно умерла, когда мне было 13 лет. И я остался один, под опекой замечательных людей — соседей по квартире, по площадке, скажем так. Они были школьными педагогами, кто-то педагогами там техникума, и они взяли меня под опеку просто для того, чтобы я не попал в детдом. И с того момента в моей жизни начались чудеса. Вот вы знаете, мы часто очень воспринимаем чудо как что-то, что с нами происходит. Вот в моем случае чудо — это то, что не произошло со мной. И я понял, что это чудеса были, когда уже вот оглядывался назад, став уже студентом. Сколько моих однокашников, одноклассников, друзей оказались на обочине жизни там из-за наркотиков, сколько из них из-за алкоголя погибло, сколько из них оказалось ваххабитами — это был как раз тот период, когда это все буйствовало на Северном Кавказе и было в расцвете сил. И я понял, что главное чудо в моей жизни — это то, что я смог пройти мимо всех этих капканов, мимо всех ловушек и понял, что вот оно, то чудо, которое Господь для меня явил. И начались какие-то мои религиозные поиски, я в старших классах школы пришел в храм. Ну такой мальчик-одуванчик, 10–11 класс, ну и было, конечно, очень интересно. Я, в отличие от большинства священников, не алтарный парень, я в алтарь практически до рукоположения практически не заходил. Я всегда как-то побаивался, и всегда мне было как-то очень сложно зайти в алтарь, я всегда очень нервничал, очень стеснялся. Я клиросный — я начинал с чтения, с пения на клиросе, потом меня взяли в верхний хор так называемый, то есть на правый клирос, профессиональный. Вот какое-то время я пел на правом клиросе, ну а потом преподавание в воскресной школе, поскольку я уже стал студентом университета к этому времени, а потом уже дальше аспирантом. И уже только перед самым рукоположением я впервые по-настоящему вошел в алтарь. То есть такая несколько необычная история, с другой стороны. Надо сказать правду, вот в какой-то момент в моей жизни случился такой выбор: я понял отчетливо, что каждый человек от чего-то зависит, и в какой-то момент он выбирает сам, от чего же ему зависеть. И я для себя в какой-то момент принял очень странное сейчас для меня решение, я подумал: ну если уж я буду зависеть, то только от Самого Бога. Что бы я вот это выбирал всякую ерунду, всяких да, вот этих вот да, там то, на что размениваются остальные. Вот есть Бог, Он самый главный, вот я лучше от Него буду зависеть, раз уж Он все равно самый главный. И какое-то странное такое и необычное решение помогло мне прийти в церковь, ну а там уже была другая история.
К. Лаврентьева:
— Вот о ней-то мы и хотим с вами поговорить.
К. Мацан:
— Ну на клиросе вообще мальчишки редко появляются, клирос — женское царство.
К. Лаврентьева:
— Обычно в алтаре пономарят.
К. Мацан:
— Да, обычно сразу идут в алтарь. Но я не стремился никогда попасть в алтарь, и помогало мне оставаться на клиросе, помогали две вещи. Во-первых, я как студент изучал церковнославянский — ну не церковно, старославянский язык, он немножко отличается от церковнославянского, как вы, наверное, знаете лучше меня. И поэтому я хорошо читал по-славянски. А чтение по-славянски в нашем случае, на истфаке — это фотокопии летописи из ЦГА, которые нужно прочитать. Это спецкурс какой-то такой вот, в рамках там истоковеднических дисциплин, вам дают фотокопию летописи и говорят: а теперь читайте. Это вот рукопись там XVI века, это XVII века, это вот XIV века. Вот читайте. Вот вам буквы, вот вам цифры, читайте. И, конечно, после того как попрактиковался на подобных штуках, легче гораздо бывает открыть Часослов — там-то все с пробелами, там-то все с ударениями, там-то все с буквицами, там все красиво. Ну буквицы-то ладно, но там есть хотя бы пробелы и ударения. И мне было очень легко читать по-славянски. Плюс еще, конечно, опыт работы на радио. Я впервые пришел на радио из университетской газеты, многотиражки, в 93-м году и попал в добрые руки дикторов, которые мне преподали какие-то основы разборчивого чтения и не только в микрофон.
К. Мацан:
— Сценической речи.
К. Лаврентьева:
— Не совсем. Сценическую речь нам преподавали отдельно, у нас была актриса. Так повезло, у нас в университете был замечательный факультет общественных профессий, он так назывался. Там была и журналистика, которую вела главный редактор многотиражки вот этой университетской, в которую я попал, кстати, технически редактором. Тогда еще были живы линотипы и высокая печать, ручная верстка вот эти вот всяких строчек свинцовых, цинковые фотографии на деревяшках. Вот, как правило, цинк был жутким дефицитом, и за каждую фотку приходилось биться. И вот эти вот гранки так называемые, строкомеры и все прочее — это я еще успел застать. Я занимался тем, что мы эту газету переводили в компьютерный набор, в верстку на пленке, что называется, вывод уже в нормальную печать офсетную.
К. Лаврентьева:
— Отец Михаил, но что-то вас же, что-то вам не хватило в журналистике? Прошу прощения, что я перебиваю.
Протоиерей Михаил:
— Знаете, что не хватило, я расскажу.
К. Лаврентьева:
— Что-то не хватило, вы пошли дальше искать.
Протоиерей Михаил:
— Я расскажу, что мне не хватило. С журналистикой было все еще интересней. Я был, значит, корреспондентом новостей и все хорошо, замечательно даже, я был сказал. Но случилось так, что меня пригласили дальше работать в Министерство печати и информации, еще год своей жизни я пробыл государственным чиновником, консультантом Министерства печати. Я пообщался с телевизионщиками, я поработал с газетчиками уже республиканских газет, главными редакторами, я понял, как устроена вся эта история изнутри. Меня замечательный человек, заместитель министра печати, научил писать красивые бумажки, канцелярский язык, такой красивый хороший канцелярит — это был его конек. Всегда вот у нас был замминистра ведущий, который вел вот всю текущую работу — это был именно он, наш начальник непосредственный, он меня научил канцеляриту. А через год мне стало дико скучно. Я просто понял, что я прихожу на работу в девять часов, ухожу с работы в пять часов, что я вроде как приличный человек, даже в церковь хожу по субботам и воскресеньям, там что-то пою, но мне безумно скучно и странно от того, что я делаю в остальные дни, то есть я не понимаю на что я прожигаю собственную жизнь. Ну как-то ничем людям не помогаю. Я больше пользы приношу в какой-то там воскресной школе или там, где я там подрабатываю, преподаю, чем там, где я на основном месте работаю, вроде как работаю. И мне почему-то показалось, что чиновник — для меня это как-то ну очень скучно. Может быть, я, конечно, был не прав, но, когда я встретил девушку, мою нынешнюю супругу, матушку, она сказала категорично: я замуж пойду только за священника. И ее категоричность...
К. Мацан:
— Так вот в чем дело!
Протоиерей Михаил:
— Да-да, а я потом объясню.
К. Мацан:
— Вы как-то на приходе познакомились, да?
Протоиерей Михаил:
— Да, это была вообще интересная история. У нас была большая и дружная воскресная школа...
К. Лаврентьева:
— Кира любит спрашивать про матушек, про семьи.
Протоиерей Михаил:
— Да, воскресная школа была очень интересная, большая, и мы ходили колядовать — такая полуукраинская традиция, такая южнорусская, ходить колядовать. Ходить колядовать можно куда? В семьи священников. И вот батюшка жил, значит, с матушкой в Нальчике, и мы всей этой гурьбой пошли, воскресной школой, колядки петь. Ну меня взяли для солидности, я был самый старший во всей этой группе товарищей, как преподаватель воскресной школы, ну чтобы так это, совсем не буйствовал народ, старшая группа. И мы пришли колядовать, там я впервые познакомился со своей будущей матушкой. Ну и влюбился. Христианство — это же про любовь, вот я тоже вот влюбился.
К. Лаврентьева:
— Святое дело.
Протоиерей Михаил:
— Да, а матушка моя сказала: я только за священника замуж. Я — чиновник Министерства, приличный вроде человек, да, с зарплатой вроде тогда неплохой. Что вот она мне, да? А она — потомок священников в шестом поколении. Вот сейчас ее поколение шестое, да, до этого там пять поколений священников, там до этого там есть в том числе и новомученики. И никакого другого...
К. Мацан:
— Ничего себе.
Протоиерей Михаил:
— Да, ну непрославленные, правда, но есть, который там в Красноярске был расстрелян, есть такой иерей Никандр Русаков, о нем мы знаем. И наша комиссия по канонизации имеет на руках материал его, ну до канонизации дело не дошло сейчас пока что. И, естественно, она говорит: я вот только за священника замуж. Ну я плечами пожал, сказал: ну, собственно, я не возражаю. Надо за священника, так на священника. На меня, конечно, посмотрели, как на придурка, извините за выражение. Потому что ну как: вроде как закончил аспирантуру, вроде пишет диссертацию кандидатскую, вроде чиновник Министерства, вроде как при галстуке и в пиджаке — и туда же, в попы. А с другой стороны, мне сказала очень мудрую вещь, Царствие Небесное, одна из моих опекунов. Она сказала: если тебе нравится — иди. Тебе действительно... она сначала спросила строго-престрого: тебе нравится?
К. Мацан:
— Нравится — в смысле в церкви.
Протоиерей Михаил:
— Ну нравится то, что ты делаешь, да, тебе в церкви нравится? Она сначала тоже так скептично ко всему этому относилась: ты понимаешь, ну там же люди какие-то совсем простые, тебе там будет скучно с ними, там как-то уровень же, наверное, другой немножко. Я говорю: ну понимаете, там разные, говорю, люди.
К. Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. У нас в гостях протоиерей Михаил Самохин, пресс-секретарь Пятигорской епархии. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Если честно, отец Михаил, вот сколько живет «Путь к священству» на волнах светлого радио, сколько это, уже четыре, пять лет...
Протоиерей Михаил:
— Пять, по-моему.
К. Лаврентьева:
— Я впервые в жизни, наверное, Костя тоже, впервые в жизни мы слышим тот случай, когда священником стал мужчина по благословению невесты. Ну на самом-то деле...
Протоиерей Михаил:
— По призыву невесты скорее. Благословение — это другое.
К. Лаврентьева:
— Ну «благословение» это как бы в кавычках, понятное дело. Смотрите, отец Михаил, ну мы же понимаем, что не может быть только это причиной такому великому шагу.
Протоиерей Михаил:
— Нет, конечно, это скорее повод. Это такая соломинка.
К. Лаврентьева:
— Повод. То есть могу я вас спросить о том, что вы внутренне все-таки искали этот повод?
Протоиерей Михаил:
— Ну наверное, да.
К. Лаврентьева:
— Внутренне вы ждали все-таки некоего знака Божиего.
Протоиерей Михаил:
— Ну видите, опять вот есть соблазн спроецировать нынешнее свое понимание, уровень понимания какой-то ситуации житейской — а я уже большее 20 лет священник, я посчитал, в прошлом году исполнилось 25 лет как я журналист и 20 — как священник. И, конечно, есть соблазн сейчас экстраполяцию такую прямую назад произвести и сказать: ну конечно, я ждал, ну конечно, я хотел. Вы знаете, это скорее чувство, чем план жизненный. То есть если мы говорим там: есть ли у вас план, мистер Фикс? То плана не было как такового.
К. Лаврентьева:
— Конечно.
Протоиерей Михаил:
— И не могло быть. Есть просто ощущение и понимание того, что что-то я делаю все ну не то, не то. Вот и это не то, и то не то, и все остальное тоже не то.
К. Лаврентьева:
— Ну отец Михаил, смотрите, я к чему все это спрашиваю. Ведь понятно, что не то, да, понятно, что вы чувствовали какой-то внутренний призыв, понятно, что вот он и явился, как бы вот он пришел в вашу жизнь через невесту — вы становитесь священнослужителем. И вот здесь начинается реальная священническая жизнь. Сразу после рукоположения вы понимаете, что все серьезно. Ну как это бывает после свадьбы, после пострига в монашество и после рукоположения, так в моем узком понимании жизни, так и бывает. На следующий день ты встаешь и понимаешь, что все серьезно, то есть обратно...
Протоиерей Михаил:
— Да, говорят, после смерти будет так же.
К. Лаврентьева:
— Нет, да, ты ничего не можешь изменить, поменять. Все, теперь это твоя новая жизнь и гиперответственная. Ну нет ничего выше служения у алтаря, это правда, для мужчины.
Протоиерей Михаил:
— Знаете, ну сейчас есть, конечно, соблазн из 20-летнего своего, пусть небольшого, всего 20 лет, но опыта какого-то, сказать: да, конечно, я вот там чувствовал, я знал, я вот, да. На самом деле, вспоминая себя 25-летнего, я понимаю только одно: что, во-первых, я очень благодарен своей матушке, которая была действительно однозначно настойчивой в том, чтобы быть супругой священника. И что я благодарен тем двум священникам, которые оказались возле меня, чтобы приземлить меня, чтобы я тапки не оставил на земле. Потому что самая большая проблема молодого священника — это стремление вот это изобилие благодати Божией, которое в тебя вылили, немедленно раздать всем, с давлением атмосферы три-четыре, чтобы было хорошо прямо всем сразу, немедленно. Но вокруг меня оказалось два священника: один — мой тесть, Царство ему Небесное, отец Вячеслав. А другой до сих пор жив и здоров — мой первый настоятель, сейчас это отец Лев, а тогда это был отец Леонид. Он 60 с лишним лет у престола, рукополагался он в 1958 году, проходил практику в Елоховском соборе у будущего митрополита Рижского Леонида. Это после войны в семинарию Московскую он поступил в 1947 году, вот опыт служения у него был соответствующий. И у него я начал проходить сорокоуст. У нас в Нальчике — это столица Кабардино-Балкарии, был один храм, и начинал я там пятым священником. Мне было не до того, чтобы задуматься о том, насколько все ответственно и насколько все хорошо. Я оказался в руках опытнейшего настоятеля, который делал все, чтобы я сначала просто научился красиво и грамотно служить. Я убежден до сих пор, и вот в этом убеждении меня еще никто не смог разубедить, что первый настоятель — это человек, который неизгладимый отпечаток накладывает на образ служения и поведения молодого священника. Это тот, у которого священник учится, это такой импринтинг происходит, знаете, как психологи говорят...
К. Лаврентьева:
— Передача благодати.
Протоиерей Михаил:
— Впечатывание прямо. Есть один только человек, который умеет это впечатывание перепечатать по новой — это отец Софроний (Смук), преподаватель богослужебной практики Санкт-Петербургской духовной академии. У него тоже есть такой духовный дар — перевпечатывать все, неправильно впечатанное, как он считает. Ну вот я двух таких встречал талантливых на своем веку преподавателей богослужебных. Но надо сказать, что отец Софроний, узнав, кто у меня был первым настоятелем, и сказал: вот, говорит, есть еще совестные настоятели на приходах. А вот отец Леонид, нынче отец Лев, он начал меня учить служить. И вы знаете, мне было не до того, чтобы говорить: ах, как ответственно, ах, как вот я, как я такой весь, такой священник. Нет. Он учил меня ежедневно, путем ежедневного совершения богослужений правильно служить. Вплоть до того, что он начинал с того, что он меня одевал правильно, облачал, читал молитву, застегивал, завязывал — там завязывал, тут завязывал, где-то если я что-то забывал, он подсказывал. Где-то, вот вплоть до того, что свечку нужно было впереди меня вынести, пономарь не успевал — он выносил свечку. Он нянчился. Вот реально нянчился. Я был у него не один такой, у него было нас ну в тот момент двое, хватало нас. И он нянчился с каждым молодым священником, который попадал к нему в собор. Это с одной стороны. С другой стороны, был отец Вячеслав, тоже примерно ровесник отца Льва, но чуть моложе. Отец Лев 30-го года рождения, отец Вячеслав 41-го года рождения, но он был талантливый духовник, у него была всегда масса духовных чад. Он никогда не был в первых рядах епархиального духовенства, но он всегда привлекал к себе большое количество людей просто тем, что он их выслушивал, умел утешить, умел поговорить с ними, умел помолчать. Умел просто вот принять человека, прежде чем что-то ему сказать. И вот это вторая сторона священнического служения, не менее важная, чем, собственно, уставная первая. Вот мне повезло, отец Вячеслав постарался показать, как это бывает. Потому что на словах это, как вот в случае с ответом на ваш вопрос, на словах это выразить крайне сложно, потому что это не некая фраза, не некий силлогизм, не некое понятие, которое можно выразить логически, это некое чувство неоформленное, часто очень смешанное, очень смутное. И, оглядываясь назад, мы можем всегда сказать, что человек, подходя к Богу, испытывает прежде всего чувство трепета, благоговения, чувство чего-то иного в своей жизни, чувство чего-то нового — да, бояться этого или стремиться к этому, любить это или бежать от этого. И вот в человеке начинает бороться его греховная ветхая природа, которая говорит: уйди, это что-то страшное, это как же мы будем дальше-то грешить-то, да? И новая природа, которая говорит: ну тут же хорошо, ту же так хорошо, как не было никогда и нигде больше и больше не будет. Ты понимаешь, один раз приблизившись к Богу, что больше нигде так хорошо не будет. И вот между этим человек колеблется в чувствах и эмоциях. Умеет он их выразить или нет, дело другое. И многое в Церкви именно показывается, не передается формально. Вот почему в семинариях не удается вырастить одинаковых, однотипных служителей Церкви, как вот в католических семинариях — они все похожи: да, вот улыбчивые, вежливые, корректные, грамотные — одинаковые. В нашей семинарии каждый священник — это такой уникальный, не ограненный, иногда не до конца ограненный или очень красиво ограненный алмаз, иногда бриллиант из-за качества огранки красивейшего, но это всегда по-разному. Мы все разные. Вот у нас что ни священник, то прямо вот совсем отдельная история и совсем отдельный человек. Я когда стал благочинным и какое-то время руководил там небольшой группой священников, я понял это на своем примере, что каждый — это уникальный человек. Так вот, многое в Церкви показывается. И один показывает, как надо служить. Другой показывает, как надо принимать людей, как нужно общаться, как нужно разговаривать, как нужно молиться. Собственно говоря, ведь очень часто богослужение как набор формальных действий и молитва как то, что должно наполнять это набор, к сожалению, расходится. Вот как сделать, чтобы это не расходилось, чтобы успевать помолиться, пока служишь — это тоже искусство. Это тоже искусство, и оно передается именно личным примером, личным наставничеством. Мне, я всегда говорю, мне очень всегда везло с учителями во всех областях моей жизни, я всегда нарывался на очень талантливых педагогов. И вот в служении молодого, совсем еще такого, зеленого-зеленого священника мне очень помогли вот эти два опытнейших, умудренных, таких серьезных, прошедших такую советскую мощную школу пастырей, которые приземлили меня довольно мощно. И за это им большое спасибо. Надо правду сказать. И мне не было ни желания, ни времени осознавать там, насколько я ответственно служу, насколько там все это важно, насколько я пришел Церковь делать лучше. Нет. Я только и успевал поворачиваться, чтобы успевать послужить, помолиться, чтобы успевать исповедовать там, да. Несколько очень хороших вещей так и сохранилось со мной с тех первых времен, и манера служения в том числе, она осталась, вот уже 20 лет она фактически неизменна. И манера исповедования, тоже она осталось, и я за собой все чаще и чаще замечаю, что так оно и есть. Вот как в первый раз впечатали, так и остается.
К. Мацан:
— А что это за манера исповедования?
К. Лаврентьева:
— А, ой, вы знаете, у меня есть такой талант: я не запоминаю грехов людей. Это очень удобно. Общаешься с человеком каждый раз как в первый: он тебе говорит про какие-то грехи, и вроде то же самое он уже говорил, а вроде и нет. Ну нет, есть, конечно, ситуации исключительные, когда человек сам там говорит: вот, батюшка, вот я там хотел вот там посоветоваться. А когда идет обычная исповедь, я стараюсь не запоминать грехов людей, и у меня это получается.
К. Мацан:
— У меня тут знакомый переживал, что прихожу на исповедь с одним и тем же списком грехов уже много лет. На что его другой знакомый так подбадривал и говорит: ну это же хорошо, хорошо, что там не растет список грехов. Или что, было бы лучше, чтобы ты каждый раз с разным списком приходил, что вот ты и это попробовал, и это поделал?
Протоиерей Михаил:
— Да вот, вы знаете, да, это как в том анекдоте, когда... Можно рассказывать анекдоты в эфире или нет? Я не знаю.
К. Мацан:
— Вам можно.
Протоиерей Михаил:
— Да? Ну ладно.
К. Лаврентьева:
— Нам — нет.
К. Мацан:
— Мы будем смеяться.
Протоиерей Михаил:
— Есть такой анекдот, когда ортодокс ветхозаветный приходит к раввину и говорит: «Ребе, я вот не все заповеди из 613-ти заповедей закона Моисева соблюдаю». Ребе воздыхает и говорит: «Я тоже вот иногда две не соблюдаю. — А какие, ребе? — Когда как». Вот. Вы знаете, ну не зря же мы, священники, тоже люди. Ну не зря же мы, священники, тоже грешники, и не меньшие, бывает, иногда грешники, чем те, кто к нам приходят со списками своих грехов. И когда человек приходит со списком грехов, я вот думаю: а, вот в этом я тоже грешен, Господи, прости. И в этом тоже. И в этом, и в этом тоже, может быть, грешен. А если список каждый раз разный — с одной стороны как бы да, есть повод подбодрить. А с другой стороны: ну а что в этом плохого? Чем чище простыня, тем виднее на ней каждое пятнышко. Чем чище душа, тем виднее на ней каждый маленький грех. И если раньше что-то мелкое было вдруг не видно, то немножко став чище, человек вдруг начинает это различать. И если этот список удлиняется благодаря тому, что человек начинает видеть что-то, чего раньше не видел, то в этом ничего страшного. С третьей стороны, если это уж совсем разные какие-то грехи, то тут ну это повод такой подумать здорово и хорошо, почему такое расширение происходит. А то, что список этот не уменьшается — ну в этом тоже ничего удивительного. Ведь мы почему грешим, потому что грешить приятно. Грех ведь сладок, он затягивает человека. И выбраться из этого болота на самом деле трудно. Это вот как руку сломать: сломать — две секунды делов, вылечить — два месяца в лучшем случае. Так и с душой: душу один раз о грех сломал — две секунды делов. А вылечить-то трудно. Тем более что грех-то, вот он, рядом, и он по-прежнему там как-то притягивает к себе. Поэтому ничего удивительного. Ну все мы грешные — один безногий, другой безрукий, третий одноглазый. Ну кто как.
К. Мацан:
— Протоиерей Михаил Самохин, пресс-секретарь Пятигорской епархии, проводит сегодня с нами этот «Светлый вечер». У микрофона мой коллега Константин Мацан, я Кира Лаврентьева. Мы вернемся к вам после короткой паузы.
К. Мацан:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. У нас сегодня в гостях протоиерей Михаил Самохин, пресс-секретарь Пятигорской епархии. И мы продолжаем наш разговор о пути отца Михаила к вере, в вере, к священству и в священстве. А вот помните ли вы, если у вас такой момент в жизни был, как произошла встреча с Богом, со Христом? Вот тот основополагающий опыт, который мы в себе имеем и можем как-то вот внутренне маркировать, что здесь было начало, здесь было какое-то такое первое живое переживание, подлинный опыт Божиего присутствия, после которого ты уже не можешь оставаться прежним, и жизнь делится на до и после. Ну может быть, не первый, может быть, какой-то значимый такой опыт, который прямо такой зарубкой на сердце на всю жизнь остается потом.
Протоиерей Михаил:
— Ну когда я остался один, подростком тринадцатилетним, мне было плохо. Очень плохо. И я, конечно, искал какой-то справедливости, не понимая, что ее нет и быть не может. Я там обижался, я возмущался, я думал и говорил: как же так? Вот. И я начал то, что сейчас принято называть духовными поисками. Побродил я по разным сектам всевозможным, какие тогда были вокруг, в нашем замечательном городе, вплоть до свидетелей Иеговы. Ну, слава Богу, опять же вот очередное чудо — нигде не задержался. И везде я натыкался на какую-то стену. Я достаточно занудный и любопытный человек — ну такие два интересных качества, да: с одной стороны — любопытный, с другой стороны —занудный. И вот я каждый раз пытался докопаться до какого-то, вот до того Самого Христа, наверное, да, я хотел понять: ну а где вот оно, вот что это они вот тут вот, да? И я везде упирался в некую стену. И везде мне говорили: слушай, ну ты слишком много вопросов задаешь. Ну что ты вот это вот пришел, вопросы задавать? Нет, вот это ты подожди, ты торопишься, ты еще ничего не понимаешь. И я понимал, что вот не оно. Когда я пришел в православную церковь, вы знаете, я вот подумал, что это оно. Я подумал, что это оно. Не потому, что там меня сразу не прогнали, а там как бы да, скорее даже испугались бабушки, потому что я пришел, может быть, в школьной форме, старшеклассником, да. Тогда еще была школьная форма вот какое-то время, потом уже пропала. И я понял, что да, вот здесь, вот Бог здесь. Вот тут вот можно говорить о Нем, говорить с Ним, и как-то тут хорошо.
К. Мацан:
— Ну это было как-то связано с богослужением, с проживанием литургии?
Протоиерей Михаил:
— Ну да, и с богослужением тоже, и с молитвой тоже, и с атмосферой храма тоже. То есть это не сказать бы, чтобы какой-то очень красивый или великолепный храм. Это храм, перестроенный из большого купеческого дома, который восстановили к тысячелетию Крещения Руси — такая вытянутая базилика, с колоннами вдоль центральной части крыши, чтобы она не упала. С хорошим, правда, иконостасом, таким более или менее симпатичным. Ну вполне себе такой обычный приходской храм, единственный тогда в городе. Вот все обычное, все простое, все как у всех, с деревянными полами. Но вот вы знаете, Бог, ведь Он, наверное, открывается там, где и считает нужным. Считает, вот ну наверное, этому человеку уже пора. И Бог открывается. Вот мне лично открылся как Отец. Вот я когда начал быть христианином, я вот честно говорил Матери Божией, что вот нет у меня мамы теперь, вот все, вот теперь как хочешь. Вот Ты теперь моя мама. Вот все, больше некому. Наверное, это дерзко было с моей стороны, но факт есть факт.
К. Лаврентьева:
— А что вам оставалось.
К. Мацан:
— А я вот как раз хотел об этом спросить...
Протоиерей Михаил:
— Или там Христу говорил: Господи, ну все, вот видишь, как-то вот, да, вот теперь только к Тебе, больше не к кому. И, вы знаете, может, это, конечно, с моей стороны и самоуверенно, и дерзко, но я не могу сказать, чтобы Господь когда-то не сделал для меня что-то наилучшим образом. Вот оглядываясь назад, я всегда могу сказать, что всегда Господь вел меня так, как мне, конкретно мне будет лучше. И я убежден, что все чудеса в нашей жизни мы можем увидеть, только оглядываясь назад. Ну вот так мы устроены. Только оглянувшись — ну почему я и стал историком, кстати, — оглянувшись назад, мы можем увидеть чудеса и милость Божию в своей жизни. И я вот, оглядываясь назад, я понимаю, что всегда Бог делал не так, как, может быть, мне хотелось, может, и слава Богу. Но всегда Он делал так, чтобы мне было лучше. Вот Он вел меня так — где-то через трудности, где-то через какие-то проблемы, где-то через сложности. И сейчас сложностей, понятно, что хватает, как кажется, прямо таких сложных-сложных. Но вот оглядываясь назад, я всегда вижу, что Господь, вот Он всегда вот рядом. Хотя, казалось бы, да, ну что там, можно было всегда обидеться, надуться и сказать: ну конечно, прямо вот и в роддоме оставили, и тут оставили, и тут один, и тут сам, и везде сам. Не сам. Не сам. Все равно Бог поддерживает, Бог держит, Бог помогает. Бог каждого человека вот ведет именно так, как вот считает, что лучше будет ему.
К. Мацан:
— Я бы, знаете, о чем в этой связи хотел спросить. А мы сегодня, казалось бы (подчеркиваю: казалось бы), все так хорошо знаем про психологию, про детские травмы, про то, где искать причину своего характера. И люди, иногда прожившие детство несравнимо более благополучное, чем вы, все равно отыскивают там причины своих невзгод и так далее.
Протоиерей Михаил:
— Ну говорят же, что наши дети всегда найдут, что сказать своему психотерапевту.
К. Мацан:
— Да, но я бы вот о чем хотел спросить. Слушая со стороны, думаешь о том, что в вашей ситуации очень легко было озлобиться на жизнь, на людей. А вы сейчас, вот даже в разговоре с нами, являете свет и доброту. И никак вот те времена не вспоминаете вот в категориях травмы, обиды или того, что нужно как-то отрицательно оценить. Вот как вам удалось не озлобиться? Не ожесточиться, я бы даже сказал, не ожесточиться.
Протоиерей Михаил:
— А вы знаете, что касается травм, тут ведь история какая. Мы часто говорим про какие-то вещи: вот это искушение, вот это искушение, вот это искушение. Искушение — в переводе это «испытание». Господь — да, Он посылает нам какие-то ситуации, в которые мы себя ставим в положение испытуемого — то есть мы делаем выбор, мы либо проходим его, либо нет. И знаете — да, когда-то больно, когда-то травматично, и я могу сказать, мне было плохо, больно очень, когда да, там и в тринадцать, и потом были ситуации, когда мне было плохо, было больно. Но я всегда понимаю, что вот за то, что я влез в эту ситуацию, я несу ответственность. Есть ведь разные две вещи: вина и ответственность. Вина — это когда вот я возложил на кого-то вину и мне больше делать ничего не нужно. Или я извинился — и в этом и есть, собственно говоря, акт исчерпания вины. А ответственность — штука немножко другая. Ответственность — это когда, чтобы изменить ситуацию, я должен что-то сделать, чтобы ее исправить. Вот бывают ситуации, когда ты не виноват, но ответственность все равно на тебе. То есть вины нет, а ответственность есть. Ну много таких ситуаций в жизни. Вот я считаю, что в тех ситуациях, когда я попал в такое положение, где мне плохо, где мне больно — это моя ответственность. Это не всегда моя вина, это моя ответственность, потому что моя жизнь. Мне же Господь ее подарил, мне же Господь мозги какие-никакие дал, руки-ноги дал — ну это моя ответственность. Что же я буду на кого-то злобиться, на кого-то там обижаться? Это моя жизнь, а это их жизнь. Вот он причинил мне какую-то обиду, боль — плохо, больно, да, ну пусть Господь Сам с ним разберется. Это же чадо Божие, он такой же, как и я, за него тоже Христос распялся, и...
К. Лаврентьева:
— Ну это кто-то вложил вам? Это кто-то передал вам? Как вы говорите, впечатал, передачу благодати, это вот, этот дух вот этого мышления, это кто-то вам передал?
Протоиерей Михаил:
— Вот даже я и думаю, что это какая-то...
К. Лаврентьева:
— Или это просто врожденное?
Протоиерей Михаил:
— Вот тут не знаю, что врожденное, что нет, но это какой-то, наверное, синтез того, что получилось в результате нескольких влияний сразу, очень таких важных в моей жизни и существенных. Ну я так понимаю, что в итоге самый простой способ — переложить на кого-то вину. Но ответственность-то остается. Ответственность остается внутри нас. Я какое-то время очень серьезно увлекался и занимался психологией — у нас был прекрасный психолог из Москвы, он приехал досматривать свою маменьку престарелую. Он в свое время, в 90-х годах, проходил здесь, в Москве, семинары у Гриндера, который сюда приезжал, один из основателей НЛП — личные семинары, очные, и давал мне читать Эриксона еще в самиздате.
К. Лаврентьева:
— Да, серьезный поход.
Протоиерей Михаил:
— Да, вот три года было психологического кружка, мы углублялись там на дополнительных занятиях во всякие глубины психологии. У меня сейчас дочка старшая учится на психолога, и мне легко в чем-то ей что-то помочь, что-то подсказать, потому что преподаватель был очень хороший. Он один из тех людей — у него замечательное имя Оливер, да, редкое для русского человека, а он, по-моему, наполовину поляк что ли, и вот мы много говорили о разнице между виной и ответственностью и о том, что мы сами отвечаем за свою жизнь. Бог нам все дал. А он верующий человек, православный христианин, несмотря на то что психолог. Всегда считал психологию лукавой штукой, но говорил, что это полезное лукавство, да, иногда можно позволить себе немножко хитрости. Он говорил, что вот Христос же был всехитрецом, когда в аду диавола обманул. Вот психолог может немножко позволить себе, говорит, хитрости, чтобы привести человека ко Христу, иногда нужно бывает его немножко так заморочить чуть-чуть, чтобы потом ему Христос явился сквозь этот туман.
К. Мацан:
— Слушайте, ну вот вещь, которую вы произнесли — НЛП, нейролингвистическое программирование — это очень страшная штука.
Протоиерей Михаил:
— Да, согласен.
К. Мацан:
— И неприемлемая, мне кажется, для православного сознания, вообще для христианского сознания, как всякая манипуляция.
Протоиерей Михаил:
— Для христианского сознания неприемлема любая манипуляция, где мы полагаемся и перекладываем свою душу в руки другого человека. То есть когда наша собственная жизнь оказывается в руках другого человека, компетентность и профессионализм которого мы не в силах проверить и оценить. Ведь грамотный специалист по НЛП — ведь мы не можем оценить со стороны степень его профессионализма. Это же касается и духовников, священников и там всех остальных. Когда мы ищем себе гуру, которому готовы вручить ответственность — это беда. Ответственность всегда должна оставаться в наших руках. Очень удобно переложить ее на кого-то и сказать: все, я теперь это вот, вот если что, виноват будет он. Виноват-то будет он, а за свою жизнь на Страшном суде отвечать-то не ему. Ответственность-то остается все равно на том, чья это жизнь. А что касается НЛП — да, это очень интересная и очень коварная техника, и очень действенная техника. И я очень часто, благодаря изучению первоисточников, вижу ее в телерекламе, вижу ее в уличной рекламе, понимаю, на каких принципах она основана. И это помогает. Помогает сохранять трезвость. Это такая мера безопасности, что: ага, о, раз эту технологию применили, значит, кто-то где-то хочет что-то сделать не то, затуманить наше сознание слегка.
К. Мацан:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. У нас сегодня в гостях протоиерей Михаил Самохин, пресс-секретарь Пятигорской епархии. Знаете, о чем подумал? Вы навели меня на мысль, я как-то об этом так никогда не размышлял, об этой разнице вины и ответственности. Вернее, о разнице-то размышлял, но очень часто и вправду это вещи очень близкие и, возлагая вину, возлагаешь ответственность на кого-то. А получается, по вашим словам, вот вы неслучайно сказали, что за свою жизнь отвечать на Страшном суде самому. То есть получается, что ответственность — это такая категория очень религиозная, потому что это всегда перед кем-то ответственность. Вот когда, я не знаю, например, там говорят, ну вот историки говорили, анализируя эпоху нацизма в Германии, о коллективной вине и ответственности. И пришли к выводу, что вина не бывает коллективной, вина каждого лично, конкретно. А вот ответственность может быть за все, да. Я могу за вас там нести ответственность, могу за детей нести ответственность, если я в это положение поставлен — то есть перед кем-то. Ну тут перед обществом. А в личном плане, получается, чтобы на другого ответственность не перекладывать, нужна как бы идея Бога — что есть Тот, перед Кем я все равно отвечаю.
Протоиерей Михаил:
— Ну вообще для общества нужна идея Бога. И я исключительно убежден, что идея общественного договора, не основанная на ответственности перед Богом, подобная там Жан-Жаку Руссо и Дени Дидро, — это все розовый кисель и, извините за выражение, розовые сопли. Потому что нет никакого, как Ницше справедливо заметил, никакого такого ответа на простой вопрос: а почему я должен быть моральным? А с чего бы это вдруг я должен соблюдать вот это вот все? И если у меня нет четкого представления о том, что мне придется отвечать перед Богом за то, что я делаю... Ну да, ну поймают. А если не поймают? А если там договорюсь, а если убегу, а если там буду хитрее? А здесь есть конечная ответственность — есть Бог, Которого не обманешь, с Которым не договоришься, Которого не перехитришь. И вот на этом и может быть основана только нормальная общественная жизнь, когда каждый помнит об этой личной ответственности перед Богом. Ведь по-другому тогда это все превращается в фикцию.
К. Мацан:
— А вам приходится, ну если угодно, учить прихожан вот брать на себя ответственность?
К. Лаврентьева:
— Вовсю, конечно. Я горжусь тем, что у меня нет духовных чад.
К. Мацан:
— Как-то резкий переход от одной мысли к другой. Надо пояснить.
Протоиерей Михаил:
— Это одна мысль. Я учу прихожан нести ответственность за свою жизнь самим уже тем, что я не беру ее на себя.
К. Мацан:
— Понятно.
Протоиерей Михаил:
— Все очень просто. И я сознательно отказываюсь от функции духовного отца, как его принято понимать у некоторых наших православных современных — благословите чихнуть, благословите там высморкаться. Нет. Благословите там поесть, благословите не поесть. Приходит ко мне за благословением раба Божия: «Благословите там... Тебе чего? — На молочко. — Ну греши сама». Она: «Вот у меня там болит то, болит се». Я говорю: «Подожди, тебе врач сказал кушать? — Ну да. — Все, выполняй указания врача. Я-то тебе зачем? У тебя есть диета, доктор прописал — прописал, ну так вперед. А если доктор не прописал — греши сама».
К. Лаврентьева:
— Вы это делаете только для того, чтобы научить их ответственности? Или потому, что не хотите брать ответственность за них?
Протоиерей Михаил:
— Ответственность возможна за того, кто готов к послушанию. Почему перестали быть духовники, потому что не стало послушников. Это на Афоне говорят уже давно. Тем более в приходской практике. Я же не монах. Я работаю и молюсь вместе с такими же, как и я, женатыми, замужними мирянами. Я так же, как и они, с девяти до пяти в будние дни тоже работаю. Правда, я в епархии, а они там на светской работе, и в чем-то я их понимаю там в их занятости повседневной. И я понимаю, что монашеские нормы послушания, конечно, невозможны духовнику своему. Поэтому я могу что-то посоветовать, подсказать. Я как хороший советский инженер — я знаю, где подсмотреть. Я могу книжечку подсказать, там современную или более древнюю. Я могу сейчас, в современных реалиях, сайт подсказать, где можно все это найти или прочитать. Я могу сказать то, что: а ты знаешь, я читал вот это вот, там написано вот так и вот так.
К. Лаврентьева:
— Вы знаете, отец Михаил, я вас слушаю внимательно и понимаю, что для огромного количества людей такой способ взаимодействия с пастырем, он просто прекрасен, идеален и очень подходящий. Но ведь нельзя не учитывать, что некоторые люди, и их тоже немало, ищут отца в священнике, отца...
Протоиерей Михаил:
— Отец — это не тот, кто вытирает сопли.
К. Лаврентьева:
— Ищут некоего такого заботника, на которого можно опереться.
Протоиерей Михаил:
— Нет, заботится мать. Отец воспитывает. А любовь отца всегда условна, она требует исполнения заповедей тех, которые дал отец. На отца, на любого священника, можно опереться в чем — что он будет говорить тебе о Христе и вести тебя ко Христу. Вот тот, кто ведет ко Христу — тот отец. А папы разные нужны, папы разные важны.
К. Лаврентьева:
— Неужели... Вот я прошу прощения, прямо да, вот очень заинтересовалась. Неужели, если к вам придет (простите, батюшка, что я вас пытаю) человек молодой, который ходит к вам ну, допустим, с детства и скажет: вот жениться мне, вот скажи мне, пожалуйста, на этой девушке? Вот я сомневаюсь, я вроде ее и люблю...
Протоиерей Михаил:
— А сомневаюсь.
К. Лаврентьева:
— Вот ты ее исповедовал, ты с ней общался. Вот ты мне скажи, отец, жениться мне или не жениться?
Протоиерей Михаил:
— И начну я тогда пытать его самого — что в нем сильнее, любовь или сомнения.
К. Лаврентьева:
— То есть заниматься такой работой некоей психотерапевтической.
Протоиерей Михаил:
— Нет, это не психотерапия. Это, знаете как: если вы сомневаетесь, бросьте монетку. Как только монетка упадет — вы сразу поймете, что вы хотели на самом деле.
К. Мацан:
— Хороший, кстати, прием.
К. Лаврентьева:
— Очень.
Протоиерей Михаил:
— Вот здесь я буду заниматься тем же самым. И я буду говорить: ну хорошо, вот представь себе, что она тебе отказала. Как ты себя почувствуешь? Вот там ты ей — а, с предложением на колено, колечко. А она сказала: нет, не хочу. Что ты почувствуешь? И вот из этого, из ответа на этот вопрос я пойму, любит...
К. Лаврентьева:
— Облегчение, да, или радость.
Протоиерей Михаил:
— Да. Он с облегчением скажет: ну нет, так нет. Или скажет...
К. Лаврентьева:
— О ужас!
Протоиерей Михаил:
— Да. Как же так нет? Ну я же не смогу теперь вот так, как раньше.
К. Мацан:
— Сократ бы на вашем месте ответил: женись непременно. Попадется хорошая жена — будешь счастливым, попадется плохая — станешь философом.
Протоиерей Михаил:
— А Сократ был замечательным человеком, но у него была очень сварливая, говорят, супруга.
К. Лаврентьева:
— Костя — философ. Но у него хорошая жена.
Протоиерей Михаил:
— Вот видите, бывают исключения в среде философов.
К. Мацан:
— И на старика Сократа бывает проруха.
Протоиерей Михаил:
— И бывают, да, счастливые философы с хорошей семейной жизнью. Ну вообще для священника семейная жизнь — это самое главное, это очень важно. И семья — это то, где он учится любить.
К. Мацан:
— А вот помните, у митрополита Антония Сурожского такая история — не про него, а он рассказывал ее про какого-то священника, который просто сил не жалел на приход, был все время на приходе, и там ни минуты не мог его оставить. Потому что и строить надо, и служить надо, и исповедовать надо, и ехать, и дети, и в детский дом и все-все-все на свете. А домашних не видел. И ему, этому священнику, духовник благословил: значит, надо сначала быть дома. Вот как матушка, скажет, так и будет: вот отпустит тебя — ты поедешь, не отпустит — не поедешь. Ну он так смирился и стал так жить. И вдруг на приходе все стало лучше: то есть на все стало хватать времени, люди, с которыми он работал, вздохнули спокойно, батюшка подуспокоился — и время нашлось, и деньги нашлись, и все стали счастливы на приходе, и жизнь стала богослужебная более насыщенная. Короче, вот стало лучше, когда батюшка стал больше времени уделять семье. Лучше стало приходу. Не потому, что он от них отстал, не в этом узком смысле. А вот какая-то метафизика здесь есть, какая-то взаимосвязь смысловая. Какая?
Протоиерей Михаил:
— Метафизика очень простая. Священник в семье своей учится любить ближних. Очень легко любить дальних, как очень легко в Прощеное воскресенье просить прощения у тех, перед кем ты ни в чем не провинился. А вот ближних, перед которыми ты действительно виноват — и простить, и попросить у них прощения гораздо сложнее. Так и семья — это школа настоящего отношения к другому, к тому, кто рядом круглосуточно. К тому, кто имеет возможность всегда тебе сказать: да я тебя видел и больным, и здоровым, и трезвым, и пьяным, и дурным, и умным, и как только я тебя не видел. И знаю тебя лучше, чем ты сам в чем-то, потому что со стороны виднее. И вот эта школа любви настоящей, действенной, повседневной, вот состоящей из тех мелочей, о которых мы часто забываем, она очень важна. Я поступаю хитрее, чем этот батюшка: я тащу матушку за собой. Она у меня классный регент, она получала красный диплом Смоленского училища еще из рук нынешнего Святейшего Патриарха Кирилла, тогда митрополита Смоленского и Калининградского, и произносила ему актовую речь когда-то. Она сейчас церковный флорист. Вот отошла она от регентства, у нас есть хор, мы не стали его менять, трогать. Ну вот мы пришли на другой приход, там есть хор и есть клирос, ну и хорошо. Она где-то подменяет там на клиросе, по необходимости, псаломщицу, но хор остался как есть. Пусть будет так, как есть. Она освоила флористику, вот сейчас она занимается флористикой. И вот прошла там несколько курсов, у нас есть замечательная епархиальная школа флористики, попечением нашего владыки Феофилакта, вот он придумал такую штуку — школа флористики, да. А теперь эту школу еще и дальше планируется развивать, но я не буду проект владыки раскрывать до конца, пусть, может быть, сам как-нибудь вам расскажет. А теперь она пошла на мастер-класс по кулинарии.
К. Лаврентьева:
— Какая творческая матушка.
Протоиерей Михаил:
— Да.
К. Лаврентьева:
— Вот мы не первый раз ее уже в эфире вспоминаем. Матушка, мы передаем вам всяческое уважение и поклон.
Протоиерей Михаил:
— Вот и я тащу ее за собой, и она мне помогает на приходе. То есть это не «ноунейм», которая там вокруг с двадцатью детьми где-нибудь в уголочке вытирает сопли младшему или там следит, чтобы старший не сбежал, а средний куда-нибудь не упал. Нет, она трудится на приходе, как может. Она помогает, она подсказывает, где-то поддерживает. Я же не все успеваю, я-то разорваться на двадцать частей не могу. Очень многое проще гораздо, особенно женщинам, прихожанкам, они приходят к матушке, говорят: матушка, вы там батюшке скажите, он там бу-бу-бу, его там плохо слышно на проповеди. Матушка мне говорит: батюшка, ну надо что-то делать с этим, вот там либо микрофон ставить или еще что-то. И вот такие бытовые проблемы приходские любые она помогает мне решать. И в этом тоже вариант выхода. Но тут важно, чтобы самому человеку было это интересно. Есть которым неинтересно, есть которые там в детях и материнстве, вот такие наседки-матушки замечательные. Есть которые вовсе на светской работе трудятся — тоже прекрасно, ну вот у них такое устроение. Есть поющие, есть не поющие, есть там совершенно разные истории матушек, и это же хорошо. И как разные истории самих священников, это тоже хорошо. Единственное, что меня, конечно, смущает, когда матушка, пользуясь статусом матушки, начинает продвигать какие-то идеи, с православием совсем не связанные. Вот тут, конечно, надо либо одно, либо другое все же выбрать. Ну это, слава Богу, единичные случаи, которых по пальцам одной руки можно пересчитать на моей памяти.
К. Мацан:
— В следующий раз нужно вас позвать в программу с матушкой вместе.
Протоиерей Михаил:
— Да, это была бы интересная идея, я думаю, что вам было бы, о чем с ней поговорить. Она интересный тоже рассказчик и многое могла бы вам поведать со своей точки зрения о моем пути к священству.
К. Мацан:
— Запишем вторую часть, сиквел нашего разговора однажды. А сейчас спасибо. Протоиерей Михаил Самохин, пресс-секретарь Пятигорской епархии, был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофонов были Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Спасибо, до свидания, до новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
К. Лаврентьева:
— Всего хорошего.
Протоиерей Михаил:
— Всего вам доброго.
Все выпуски программы Светлый вечер
