«О важности доверия Богу». Анастасия Коваленкова

У нас в гостях была писатель, художник, публицист Анастасия Коваленкова.

Мы говорили с нашей гостьей о семье, о её литературном творчестве, а также о важности доверия Богу, особенно в непростое время пандемии. Анастасия ответила, почему доверие с возрастом может утрачиваться, чем опасны гиперответсвенность и гиперконтроль, и как научиться преодолевать свой страх перед будущим.

Ведущая: Анна Леонтьева

---

А.Леонтьева:

— Добрый светлый вечер!

Сегодня с вами Анна Леонтьева.

Мы, как всегда по понедельникам, говорим о семье.

Сегодня у нас в гостях очень дорогой нам и любимый собеседник — Анастасия Коваленкова — писатель, художник, и, как Анастасия просит себя представлять, думальщик.

Добрый вечер, Настя!

А.Коваленкова:

— Добрый вечер!

А.Леонтьева:

— Настя, ты у нас в программе — не первый раз. Мы уже много знаем о твоей семье, о твоём творчестве. Каждый раз, когда проходит какой-то период времени, и я читаю твои тексты — в социальных сетях или ещё где-то — я понимаю, что мне очень нужно пригласить тебя снова на программу. Потому, что за это время ты что-то ещё открыла, и это что-то — оно не то, чтобы как-то созвучно мне ( потому, что, мне кажется, созвучно — это когда... вот... в тебе что-то звучит, и в другом тоже — это же самое звучит ) — нет, ты... как бы... я читаю твой текст, и я понимаю, что моя картина мира — она встаёт на место. Она обретает какой-то вот такой смысл, который я не могла найти.

Поэтому, вот, не только о семье, но и о этих смыслах сегодня, надеюсь, нам удастся поговорить.

А сейчас... начну немножко длинно. Совсем вот-вот наша семья переболела модной болезнью. Болели мы долго — месяц. О самой болезни я рассказывать, конечно, не буду — она у каждого проходит по-своему, но вот о чём хотела сказать, и, мне кажется, это очень важно.

У этой болезни были свои бонусы. Я бы даже это назвала не бонусами, а... как бы... свои дары. И заключались они... ну... прежде всего, самый большой дар был для меня в том, что я заболела вместе с сыновьями. То есть, я живу на два дома. Я живу в уездном городке у мужа, и я живу в Москве с детьми. И вот, как раз, когда я приехала в Москву и собиралась уехать, болезнь застала меня на пороге. Нас накрыло одним колпаком, и мы остались на месяц друг с другом. Когда коллеги мне шутливо говорят: «Ну, что-то ты затянула это дело...» — я говорю: «Нет. Мне нужен был этот месяц общения с сыновьями ( дочери с нами не было ), и это был очень важный месяц разговоров, принятия, понимания... ну, то есть — вот, это вот тот дар, который дала мне болезнь. И, поэтому, я вспоминаю очень многие вещи с благодарностью... ну... я ещё не вспоминаю, я только на выходе... но был один неприятный момент — он был всего один.

Это был вечер, когда позвонила моя знакомая и сказала мне что-то тревожное про моё состояние, про какие-то... вот... показатели — и сразу же моё... такое... славно заваривающая чай, готовящая вкусную еду, общающаяся с парнями моя личность — она куда-то ушла, и на её место пришла какая-то истерзанная болезнью, явно уже... такая... при смерти какая-то... личность маленькая такая, жалкая — это был страх. Это было — несколько часов страха, которые дали мне все симптомы тяжелейшего заболевания, пока на следующий день не позвонила моя врач — абсолютная фея, радостная, вдохновляющая, и я снова стала здоровым, немножко больным человеком. Поэтому...

Я прочитала твой текст... вот, почему-то мне с этого хотелось начать, и потом продолжить и поговорить о семье, и всё... я прочитала твой текст про страх. Он мне очень много дал. Вот, расскажи, почему ты его написала? Вот этот страх — это же то, что, наверное... там... инстинкт выживания, да... но он же нам дан сейчас не как инстинкт выживания, он дан нам, как какой-то монстр, который, время от времени, на нас нападает по причине того, что в мире творится, по причине того, что никто не понимает, что происходит...

Как к тебе пришёл этот текст? Что ты думаешь об этом страхе?

А.Коваленкова:

— Ты знаешь, написала я его как бы по результату уже большого общения со страхом. Потому, что всё началось весной, когда я уехала в деревню, как раз, тоже с семьёй, и... это отдельно я потом расскажу — о том, как для меня оказалась полезной вот эта карантинная история, которая началась с весны. Но — я столкнулась со страхом очень быстро. Потому, что, как только мы приехали в деревню — это был конец марта, — мы же все были такие ещё зайцы неучёные, и все собравшиеся деревенские тут же собрались на День рождения оной из соседок. И там уже был больной человек. Но мы не знали, что может быть не видно симптомов. И заболела большая часть деревни — через 2 дня. И я осталась в этой деревне, среди заболевших.

Ну, мы там уже как-то это соблюдали, возили продукты — оставляли на калитке, вешали... да... то есть, старались не общаться. Но уже вот этот страх пришёл. И я за ту весну несколько раз сталкивалась с ощущением вот этой накатывающейся паники.

Ну... ходила, сажала... там... огород, занималась цветами, немножко меня продуло — вот, вскорости после того, как всё началось. Думаю: так, всё, я заболеваю — и начинается кошмар ужаса. Потому, что я уже не живу, а я, в ужасе, заболеваю. И ты знаешь, у меня какая-то, видимо, есть защитная реакция души — она тут же начинала... так... покоряться. Покоряться не болезни, а некоему Промыслу, который дал новую задачу — спасительное возникало в этом. Да?

То есть, начинала думать: «Так, ну ладно, я заболеваю. Я что сейчас могу сделать? Пока больше ничего. Просто... вот... ходить и смотреть, что будет дальше. Конкретных действий предпринять не могу — значит, я просто принимаю это, и — поживём, увидим. Вот... ты чё собиралась? Собиралась идти покопать что-то в парнике — вот, иди, копай... пока...»

И вот это расслабление... ты знаешь, я ему как-то научилась, и оно тогда меня очень выручало. Ещё не было... такого... анализа страха, но, хотя бы, была эта спасительная реакция на то, что... ну, он всё останавливает, ты понимаешь? Ты начинаешь думать, ты начинаешь выстраивать эти страшные цепочки — что ты взяла вот эту сумку, которую тебе отдали... там... с деньгами за продукты, привезённые больным, а там уже... вот... всё в этих микробах... начинается какая-то ахинея в душе и в голове. Вот это я стала останавливать.

А то, что я... уже к чему я пришла к осени... Ты понимаешь, вот тот случай, который у меня был, я его сейчас просто расскажу для слушателей — это было правда смешно. Потому, что... мне надо было писать аудиокнигу свою на студии звукозаписи, и пришлось ехать в Москву. Да, я живу в деревне. Но пришлось не просто ехать в Москву на несколько дней, а ещё и писать на студии, где, естественно, никаких масок быть не может — голос нужен чистый.

Соответственно, да — был риск. И я... как-то... внутри процесса — ну, дело же тебя занимает, ты же внутри процесса — ну, не до этой мысли о страхе! И ты работаешь, ты делаешь всё, что нужно. Защищён, вроде, как можно. И, вроде, всё нормально.

И, вот, я это всё доделала, и собралась ехать в деревню. И мне, по дороге в деревню, надо было заехать в 4 разных магазина — купить еду, собаке еду... там... и в аптеке что-то, и на заправку.

И каждый раз, выходя из машины, я надеваю маску, иду на заправку... я уже в досуге — у меня есть время бояться. И я начинаю, уже уезжая из Москвы, думать о том, что вот сейчас-то я... вот, как раз, руки-то надо простерилизовать, вернувшись в машину. И я, значит, этим антисептиком брызгаю руки — в перчатках вначале, потом, сняв перчатки, брызгаю руки, снимаю маску, поехала. Следующий раз — сходила, опять в машину, опять... и мне становится потихоньку как-то всё напряжённее и напряжённее.

Потом я понимаю, что мне режет глаза. У меня сохнет горло, у меня нос перехватило что-то... и, вообще, у меня глаза уже слезятся — такие, явные симптомы температуры. А я еду, уже всё сделав, по пустому шоссе, и мной начинает овладевать страх. То есть — у меня есть время это анализировать.

Ну, я — не шоссе. Я и собака в машине. Собака забилась под сиденье. Вообще, всё как-то мрачно, темно... и горло... и нос... и глаза... и я начинаю впадать в ужас.

И я вспомнила вот тот весенний опыт, когда я себя учила расслабляться на дело. Думаю: «Ну, ладно... ну, хватит... ну, не думай ты об этом... включи радио», — и включаю, уж извините, радио «Вера», да, потому, что я его слушаю в дороге. Думаю, что-нибудь сейчас послушаю... как-то о душе подумаю. Ну, фиг бояться-то, хватит уже! И включила я ровно на истории про Паисия Святогорца и страх. Вообще, когда случаются такие совпадения — когда в тебе вопрос, и, вдруг, такой ответ, тут же — я тут же стала внимательно слушать.

А рассказывалась история о Паисии Святогорце, как он в войну, в Греции, был около деревни, где детишки... только-только фашисты ушли из деревни итальянские, и форма, значит, валялась какая-то брошенная, и детишки греческие — они надели эту форму, нарядились, и играли в войну. А мамы их, с холма деревенского увидев своих детей — детей не узнали. Они были так напуганы ситуацией всей, что они решили, что опять пришли фашисты, и бросились в деревню с воплями: «Враги! Защищайтесь!» Подняли мужчин, те вылетели с оружием — хорошо, никто никого не поубивал! Это были дети.

История у Святогорца была о том, как страх застит глаза. И я, это услышав, вдруг подумала...

А.Леонтьева:

— Как ты вовремя её услышала, прямо в дороге...

А.Коваленкова:

— ... я тут же подумала: так, а где мои эти костюмы... то есть, что-то ряженое... ряженый, который меня пугает? И, дальше, мысль заработала, и вдруг... вот, я сопоставила происходящее: как я еду в машине, как я выхожу, возвращаясь, стерилизую руки... собака, почему-то слезла с сиденья, забилась под сиденье... и ещё я вспомнила, что когда я выходила в магазин, мне глаза в магазине — не режет. А потом был ответ: я сама в машине столько набрызгала антисептика, что мне глаза от него режет, у меня нос уже от него пересох, собака уже забилась под сиденье — она это нюхать не может! Я вот этот «костюм» напялила — ужаса — своими руками!

Мне так стало смешно! Я дальше ехала — я смеялась просто! Потому, что... ну... правда... ну, полный бред! А я же еду ещё по зиме, да? То есть, ещё и стёкла подняты. Вот, тебе, пожалуйста, история про страх, застилающий глаза.

А.Леонтьева:

— Ты знаешь, я общалась с одним замечательным батюшкой, который переболел тоже этой прекрасной болезнью, и он сказал фразу... он, наверное, откуда-то её сказал, может быть, ты знаешь источник... фраза звучала так: «Побеждаем болезнь презрением!» И когда...

А.Коваленкова:

— Нет, не знаю.

А.Леонтьева:

— Вот, я тоже. Я спрошу у него... может быть, кто-то из радиослушателей знает. Он сказал: «Побеждаем болезнь презрением!» И когда какие-то тревоги, всё-таки, приходили в голову, знаешь, мне это помогало!

То есть, я говорила себе: «Вот, я какая прекрасная, и Бог меня сделал — я целый образ Божий, по Его образу, и — вот, эта какая-то хренька, которая во мне поселилась...» — и, ты знаешь, меня очень отпускало! Мне кажется, эта медитация — она может многим помочь: «Побеждай болезнь презрением».

А.Коваленкова:

— Ну... ты знаешь... я для себя, в результате... вот, я же озвучила такое понятие — я расслабляюсь, и... как бы... доверяю, и покоряюсь. Вот, что это значит?

Я для себя... я и так этому стараюсь учиться больше всего. Вот, в своём каком-то пути веры, я именно этому — тому, что сейчас назову — стараюсь учиться. И во всей этой истории с эпидемией, с болезнью — то же самое является главным лекарством и главной школой, которую я... вот... учусь проходить.

Это — вопрос доверия. Я бы сказала по-другому. Я бы сказала бы: побеждаем болезнь доверием.

А.Леонтьева:

— А... да... это важно.

А.Коваленкова:

— Доверием не болезни — доверием Богу. Это сложно. Потому, что мне сразу же можно сказать: «То есть, ты — что, доверяешь тому, что Бог послал болезнь, и, значит, так надо?» Да, значит, так надо. Не просто надо, и, ни в коем случае, не наказание. А вся история — болезнь, эпидемия, то, как нас она собирает, меняет — это всё надо.

Мы, просто, когда строим жизнь по своеволию, мы это... эти необходимости не различаем, и тогда не можем использовать.

Ну, вот, представь себе, что я бы, вместо того, чтобы радостно жить вместе с сыном и мужем в деревне, продолжала бы всё время бояться — я бы потеряла огромный кусок прекрасной, может быть, самой лучшей в моей жизни весны. Омрачающим в ней было только то, что другие люди болеют — вот, это да. Но мне-то Бог дал возможность, в кои-то веки, пожить всей семьёй в моём самом любимом в жизни месте, посвящённо природе, моей работе, которая... как раз, я писала, в этот момент, и иллюстрировала повесть о деревне. Я, как раз, мышонка, который там, иллюстрировала, понимаешь? Я, вот... ну... мне было всё дано для того, чтобы мне было хорошо! Если бы я боялась, я бы этого ничего и не увидела. Меня бы страх разложил.

Более того, скажу тебе, что мой сын недели три этой жизни в деревне — кашлял. Я считала, что он просто простыл. Не знаю, может, он и переболел. Что бы со мной было, если бы я вот об этом слишком думала? Я бы профукала всё, мне данное прекрасное, понимаешь?

Это не значит, что это всегда так легко — бывает, дано трудное. Но и в трудном может быть замечательно. То есть, не «может быть», а есть — важное, замечательное, нужное. Оно, может быть, потом узнается.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Леонтьева:

— Напомню нашим радиослушателям, что сегодня мы говорим о семье с Анастасией Коваленковой — писателем, художником, и, что немаловажно, думателем.

Анастасия, мы уже говорили о семье, говорили о пути твоего сына, которого ты сейчас упомянула — непростом пути, совсем не гладком, о пути поисков себя, мучительных, порой, поисков. Ты рассказывала, как тебе было тяжело, но ты, всё-таки, выставила сына из дома — для того, чтобы он прошёл какой-то свой путь, и вернулся уже... с полными руками...

А.Коваленкова:

— Прости... давай, уточним. Я не выставила его из дома. Это было условие: если ты... ну, он окончил школу, поступил в институт, и бросил... было условие: у нас в семье работают или учатся. Если ты не хочешь учиться, то работаешь. Если ты не хочешь работать, ты учишься. Если ты не будешь делать ни того, ни другого... и, вот, далее, да: вот — Бог, вот — порог. И он сказал, что уйдёт в бомжи. И я, понимая, что я не могу его заставить что-то делать — а, при этом, моя задача, чтобы он осознал, я сказала: «Значит, это — твой выбор». Вот, так. И закончилось это его возвращением, и трудом, и ростом его...

А.Леонтьева:

— Да. Мне хотелось спросить тебя — в каком... вот... что сейчас сын твой делает? Потому, что... я думаю, что этот вопрос... такой... очень для многих актуальный — вопрос труда сыновей.

А.Коваленкова:

— Он так и не вернулся в свой институт. Он много себя искал. В результате, он пришёл к тому, что он занялся реставрацией, и реставрировал храм в прошлом году, и они подняли храм, сделали, закончили. Потом был вот этот период нашей деревенской общей изоляции, в обнимку с миром, с природой. А сейчас — он строит дом в деревне. Вот, у него такая работа. Пока что реставрационные заказы отложились, летом, скоро, может быть, что-то начнётся, а пока он строит дом — и это тоже очень нравится ему. Нравится созидать руками, творить... такие... большие штуки. И я очень рада.

А.Леонтьева:

— Это очень здорово! Это просто... счастливая мать, я считаю...

А.Коваленкова:

— Я рада...

А.Леонтьева:

— Строить дома — это очень благородно...

А.Коваленкова:

— Да. Хотя он не учится в институте, но у него вот такой путь. Мне кажется, просто... это тоже важный момент... дело в том, что мы немножко — с середины ХХ века и по сей день, а сейчас особенно — зациклены на том, что путь взросления и формирования личности — это обязательно путь высшего образования, которое надо получать. Причём, такого, формально звучащего. Вот, надо школу окончить, потом надо институт... я не знаю... что-то, что-то, и вот так вот только и становится человек собой и личностью.

Я хочу обратить внимание людей на то, что, вообще-то, так — только последнее время, и, вообще-то, так — не обязательно. Выясняется, по моему взгляду на людей, на мир, что очень часто — совсем не так. Не обязательно человек идёт в некое учебное заведение, учреждение и учится — иногда человек уходит в жизнь. Вот, мой сын так сделал.

Есть люди, не склонные к энциклопедическому образованию. Объясню, что я имею в виду.

Понимаешь, одно дело, когда ты учишься, ещё не зная, куда это применить. То есть, ты хочешь быть, скажем... ну... предположим, ты хочешь быть переводчиком. Ты ещё ничего не переводишь, но ты изучаешь искусство перевода, ты изучаешь язык — ты идёшь неким энциклопедическим путём. То есть, ты набираешь знания, и, когда ты их все наберёшь, ты их применишь. Есть люди, к этому способные, а есть люди, способные к практическому образованию — вот, я такой человек. Я всему училась только тогда, когда я понимала, что я... вот... хочу научиться, например, писать темперой. И я начинала овладевать этой наукой, когда у меня было желание это делать, когда — вот он, конкретный результат. Вот, я беру, я практикуюсь, я пробую, и вот тогда... вот, в этом я учусь, понимаешь? А не хожу на лекции, где мне рассказывают о том, как пишется.

Вот, мой сын — он такого склада. Хорошо бы, чтобы люди допускали возможность подобного.

А.Леонтьева:

— Да, да, да! Ты знаешь, я, более того, скажу тебе о своём разговоре с очень серьёзным специалистом. Когда я писала книгу о депрессии дочери, которая называется «Я верю, что тебе больно», я общалась с психологами. И, вот, это была женщина, клинический психолог, которая восстанавливает... простите, что в этот светлый вечер об этом говорю... восстанавливает детишек, после попыток самоубийства.

Она восстанавливает, как она сказала, из того островка, который в нём... островка какого-то ресурса... не знаю... радости... как угодно можно это называть, какого-то кусочка души, который в них остался. И она сказала: «Насколько здоровее было бы это поколение детей, если бы мы вспомнили, что есть не только институты, в которые обязательно, во что бы то ни стало, нужно поступать, и которые дают... вот такой... очень серьёзный стресс некоторым детям — именно „неакадемическим“, так называемым, детям. Как было бы здорово, если бы была восстановлена система ПТУ наших, которые — профессиональные училища, и где люди просто осваивали профессию». Так, что — твои слова подтверждает такой... очень... практикующий специалист.

А.Коваленкова:

— Ну, да. Вот, мой сын идёт таким путём, и я это понимаю. Я понимаю, что ему это важно. Ему важно, чтобы вот этот результат был — здесь, когда он учится и делает одновременно. Понимаешь? Так, что — это важный момент.

А.Леонтьева:

— Да, да. Расскажи, пожалуйста, а, вот, я правильно понимаю, что вот этот период, который мы называем... там... карантином, изоляцией — он совсем изменил вашу жизнь? Ты же... такой... очень московский человек. А вот сейчас я вижу твои фотографии из деревни, как ты плетёшь корзину, твой сын где-то строит дом, твой муж где-то рядом, судя по всему... как изменила вашу жизнь эта вся ситуация?

А.Коваленкова:

— Ты знаешь, вот... в моём случае, жизнь изменилась в ту сторону, которую я любила. Я не жила так раньше, как сейчас. Потому, что я жила в деревне четыре месяца в году — это тоже немало. Иногда — пять. Сейчас я живу в деревне — уже далеко за полгода.

Понимаешь, получилось так, что Бог мне дал попробовать... даже не то, что попробовать, а просто поставил меня в положение такое, что: «Вот, на тебе — та жизнь, которую ты любишь, которую ты знаешь, как тебе кажется, неплохо, о которой ты пишешь и детские книги ( а я пишу о деревне ), и взрослые вещи ( которые тоже посвящены у меня только деревенским людям ). Ты и рисуешь только деревенскую природу ( то есть, городского пейзажа у меня нет, и городской живописи нет )».

И, ты знаешь, оказалось, что я, действительно, это люблю. Была ли я готова к этому? Ты знаешь... ну... нового много, и сложного много. Но, пожалуй, готова, и всё приняла. Потому, что... дело в том, что... я чуть-чуть оговорюсь, почему жизнь поставила меня именно в такую нужду.

Я очень тяжёлую инфекционную пневмонию два года назад пережила, которая тоже похожа на сегодняшнюю болезнь, и второй раз мне попадаться нежелательно. Может не хватить ресурса. Поэтому, ясно, что мне в деревне надо много быть — вот, просто в целях безопасности.

Я оказалась вот в этом положении. И, ты знаешь, вот это вот тоже — опять к вопросу о доверии. Доверившись этой ситуации, что — да, я живу в деревне, вот, теперь — так, вдруг оказалось, что всё необходимое у меня тут есть. А то, что нужно — как бы, цивилизации, контактов, людей — тоже Бог каким-то образом дал. Получилось онлайн-уроки давать, ездить в Переяславль, который я очень люблю, по делам — и неожиданно оказалось, что очень много городских дел можно сделать там. И книга моя стала богаче гораздо, благодаря тому, что я её... детскую — иллюстрировала, живя здесь, а взрослую — сейчас уже заканчиваю, живя здесь. Я вдруг ощутила совершенно специальную и другую связь, которая существует, вообще, у человека с природой. Потому, что одно дело, когда мы приезжаем — то зимой, то летом... этими кусками, да... ты приезжаешь — лето живёшь, а потом, осенью, ещё раз приехал...

А.Леонтьева:

— Дачник, ага...

А.Коваленкова:

— ... и совсем другое, когда ты начинаешь, за руку с природой, с миром — с полями, с ветрами, с землёй, жить из времени — во время. В тебе — совершенно другая смычка с миром происходит. Очень специальная. Вот, об этом ещё поговорим потом. Потому, что это очень важно.

Мы — тоже часть, и дети этого мира, который существует в определённом законе ритма природного, и понять это можно по-настоящему, как я выяснила, только живя, действительно, в природе. Город — сбивает. Нет там ни того холода, ни тех тёмных ноябрьских дней, ни того света... вот... всё — по-другому.

Это не значит, что всем надо бросить города. Просто я делюсь моим опытом — он же мне дан. Вот, он — полезен мне.

А.Леонтьева:

— Но у тебя нету ощущения... такой, вот... изоляции, когда ты живёшь... в вашей деревне живёт, вообще, какой-то народ — ты с кем-то общаешься... там... пьёшь чай? Или вы просто общаетесь семьёй?

А.Коваленкова:

— Ты знаешь, народ убыл, скажем так. Была полная деревня — вот, с 26 марта. А, вот, осенью — народ стал убывать. У кого-то — работа, у кого-то — неутеплённые сени. Вот, всего лишь — сени, в которых кухня, не утеплены — всё, надо уезжать, не выйдет. У меня, к счастью, дом небольшой, но очень цельный. Поэтому — получается. Кто-то остался без воды, и, при этом, живёт наверху холма — ну, как ему? Вот, у него холодная вода... только летом есть вода, а зимой не будет — всё, уезжает. Мы — в вёдрах носим воду, потому, что у меня ручей недалеко. Я на склоне холма живу. И на моё счастье...

А.Леонтьева:

— Потрясающе!

А.Коваленкова:

— ... да, в вёдрах носим воду. Закупили дрова, и муж ещё заготовил... там... чистил участок заброшенный, есть ещё, вот — он нарубил много дров. Топим печь, два раза в день. Душ у нас тоже закончился — потому, что у нас, пока он в доме, но не зимний — трубы не утеплены. Но, к счастью, вот, есть дом наверху холма, у храма, где живут мои друзья, а у них — горячий душ, у них более комфортный дом. И, вот, я, два раза в неделю, хожу к ним — у меня банный день. А так — таз.

А.Леонтьева:

— Когда ты рассказываешь, я вспоминаю в социальных сетях твою... такую... очень мимолётную перепалку с дамой из... ну... какой-то другой страны, я уже не помню, из какой. Но как-то ей показалось, что ты пишешь слишком... что у тебя какой-то очень элитный образ жизни. То есть, ты в этот момент сидела в деревне, все были заперты в городе на карантин, и, как-то увидев какой-то твой пост, она была слегка раздражена, и написала, что «всё у вас тут... такое вот... у писателей, элитное». И сейчас я представляю себе это... эти вёдра воды... этот таз...

А.Коваленкова:

— Ну, вообще, на самом деле, да — потому, что. Вообще-то, вот, ты задала вопрос — конец ответа мой будет такой: два дома в деревне сейчас. Два. Вот, тот, на холме — дом моих друзей, из которого я сейчас и выхожу в эфир, потому, что у меня фейсбук-то (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) можно посмотреть, а вот эфир может прерваться со склона холма... вот... дом моих друзей и мой дом. Ещё живёт дядя Володя — пастух с овцами. Но он... такой... бедовый, пьющий. С ним сложновато бывает общаться. И всё. Вообще, вот — два дома. А так-то их... тут и так-то их немного. У нас, порядка... 26, что ли, домов. Темно в деревне — фонари не все горят. Но — там, на горизонте вышиты огонёчки других деревень, вечерами видно.

Но, ты знаешь, я не чувствую себя в изоляции. Во-первых, потому, что я даю уроки онлайн. Во-вторых, потому, что даже... вот, когда у тебя оказывается не очень много общения, ты совершенно по-другому его воспринимаешь — гораздо ценнее. И разговор, и встречу, и выезд даже в сельпо-магазин. Вот, есть у нас магазин тут, за 4 километра. Вот, поедешь — там продавщица Вита, большая, дородная женщина — так, это целая история с ней пообщаться! Понимаешь?

А.Леонтьева:

— Это целая... да... это — целый поход в люди!

Я прошу радиослушателей не уходить от нас. Мы вернёмся ровно через минуту.

Напомню, что с вами — Анна Леонтьева. Мы говорим о семье, как всегда, по понедельникам, с писателем, художником и думателем Анастасией Коваленковой.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Леонтьева:

— Сегодня с вами в студии — Анна Леонтьева.

Мы, как всегда, говорим о семье. У нас в гостях Анастасия Коваленкова — писатель, художник, и, как Настя просит добавить, думатель.

Мы говорим о страхе, об изоляции и о дарах, которые нам эта изоляция дала.

А.Коваленкова:

— И о доверии!

А.Леонтьева:

— И о доверии — да, да, да, что очень важно! Как мы решили тут, в разговоре, что доверие Богу — это, как раз, и есть противоположность страху. То есть, такая, вот, шкала — на одном конце очень ужасный-ужасный страх, а на другом конце этой шкалы — полное доверие. И, я так понимаю, что большинство людей, к которым и я принадлежу, мы... просто вот... перемещаемся по этой шкале — то ближе к доверию, то ближе к страху.

А.Коваленкова:

— Да-да...

А.Леонтьева:

— И текст ещё хотела я вспомнить и обсудить с тобой, который я тоже прочитала. Если я не ошибаюсь, он начинается: «Не держите небо руками...»

А.Коваленкова:

— Да, совершенно верно.

А.Леонтьева:

— Этот текст, как раз, о доверии. О... ну... наверное, ты лучше расскажешь про то, как эти мысли к тебе пришли, и о чём этот текст.

А.Коваленкова:

— Да. Название — у него есть причина. Есть такая фраза из песни... я даже сама не очень помню, но на всю жизнь запомнила фразу: «Атланты держат небо на каменных руках». И, ты знаешь, мне вот этот образ замерших с окаменевшими руками людей пришёл в связи с нашим недоверием к жизни.

Возникло это так. Я, в какой-то момент... я же, всё равно... я, ни в коем разе, не человек, который вот так живёт себе, носит свои вёдра... значит... там... топит печь и кайфует — он в деревне... я тоже — на шкале. И вот это обучение доверию — это такое беспрерывное подтягивание сползающего носка. Ну, вот, все знают, как — подтянул гольф, пошёл, а он опять сползает. Надо остановиться, опять... вот, абсолютно так же с доверием. Потому, что, понимаете... человек же — как устроен? Страх же — тоже не пустая штука, она тоже нужна. Это инструмент, который защищает нашу жизнь, напоминает нам о том, что мы должны... ну... сами заботиться, не плошать. Но только — мера вот здесь важна. И я, вот, в этом своём существовании, и на этой шкале, тоже — то пугаюсь, то успокаиваюсь.

Я вдруг подумала: а вот как, вообще, мне пришло воспоминание, которое я хочу привести, чтобы, может быть, все об этом вспомнили, как о некоем ориентире для доверия. Я вдруг подумала: вот, когда я была беззаботна и не обременена лишними мыслями во время жизни? Потому, что мы очень часто бываем... мы живём, и у нас... ну, например, там... ты идёшь по воду — кругом красиво, тебе хорошо, тебе тепло, ты хорошим делом занят, но ты, при этом, думаешь о какой-то беспокойной ерунде — опять о страхе, или о каких-то заботах. Я пыталась вспомнить время доверия — вот, в себе.

Вот, было у меня, вообще-то, время, когда я жила беззаботно внутри процесса? То есть, есть забота — вот, конкретная, вот в этом. Это детское время. И осмелюсь сказать, что для большинства, к счастью, людей в детстве есть опыт доверия жизни — потому, что они себя чувствуют защищёнными родителями.

Есть родители, которые несут большую ответственность за ситуацию. Ребёнок получает некие задания. Он знает, что вот это надо делать, то надо делать, но, в целом, он понимает, что папа с мамой за ситуацию отвечают. И, идя с бидончиком по дорожке, он смотрит на небо, на гусеницу, на свои сандалии, на чудную дорожку — на всю жизнь её потом запоминает, кстати — что подтверждает, что он находится в процессе, и — беззаботно, в этот момент.

С возрастом, мы это теряем. Потому, что у нас возникает чувство ответственности. Ну, да, мы же, типа, взрослые стали! Теперь мы держим небо на каменных руках.

Так, вот, я должна сказать, что это не так. А мы — все — в основном, так думаем.

Вообще-то, на самом деле, и родители наши никакое небо не держали. Просто, мы, в своём доверии, думали, что они держат.

Вот, небо — как Бог держал, так и держит. А мы с вами, в основном, к несчастью, выступаем в роли вот таких, поднявших руки, уперевшихся в это небо. Мы его не держим, но руки — подняты, мышцы напряжены, и все силы — туда, на это поддерживание неба, которое, если мы держать не будем, оно упадёт...

А.Леонтьева:

— Настя, а что же... прости, что я тебя прервала, ты очень здорово рассказываешь... а что же мы держим-то? Что же нам тяжело-то так? Мы руки подняли — и что-то тяжёлое держим. Если это не небо, то что это?

А.Коваленкова:

— Понимаешь, что... тяжело нам от беспокойства. Потому, что внутри у нас есть ответ, что мы не держим небо. Потому, что сколько бы ты ни старалась — неважно в чём — будешь ли ты надевать маску и стерилизовать руки, и быть внимательной, или будешь ли ты стараться по работе своей всё сделать — всё равно, есть некие законы Божественного устройства этого мира, которыми ты управить не можешь. И это в нас создаёт ужасное беспокойство. Потому, что мы делаем всё, что в силах, и нам кажется, что нужно ещё что-то сделать, вот, чтобы... всё-всё проконтролировать! А если вышло не так, как мы считали нужным, не так, как мы предполагали, то значит — плохо! Или кто-то недосмотрел, или мы недосмотрели.

Я, в данном случае, говорю это всё для людей, которые умеют быть нормально ответственными — то есть, понятно, что не для разгильдяев. В основном, люди не разгильдяи. В основном, проблема — в гиперконтроле, гиперответственности, вот в этих окаменевших руках.

Потому, что человек, делая то, что должен, должен внутри... то есть... не то, что он должен, а хорошо бы, чтобы он внутри себя оставил вот это «будь, что будет» — то самое доверие Богу. Потому, что в нас есть, помещён инструмент — совесть наша, которая уникальна. Это — тот самый инструмент, невероятно сложный, видимо, который всё время нам говорит, что нужно. Вот, этого довольно, на самом деле. Это и есть то задание от родителей — от Главного Родителя. И каждый из нас знает, что надо делать. Но только дальше имеет смысл вспомнить себя маленького, и вот с этим бидоном пойти по тропинке. Не размышляя о том, как там вот... всё управится в конце концов. Но, вот, есть конкретное дело.

У меня дело — книжку писать. Если я буду беспокоиться сейчас о том, что... вот, всё ли я так... как я должна сделать, чтобы книжка до всех дошла, чтобы это как-то развилось, чтобы я не профукала, и не пропало это всё даром... я не хорошо напишу, не смогу я. И никто не сможет хорошо сделать одно дело, всё время беспокоясь о другом. Это кучу сил отнимает. Это страх сеет. Потому, что мы всё время боимся.

Ну, вот, я ращу сына. Ращу, как могу, стараясь. Вот, я его вырастила. Теперь я за него молюсь. Уже всё, что недодала — теперь в молитве. Но...

А.Леонтьева:

— Теперь домолюсь, да? То, что недодала, сейчас — домолюсь.

А.Коваленкова:

— Да, конечно... да.

А.Леонтьева:

— Ага... это прекрасные слова. У меня, знаешь, к ним такой ужасно бытовой, ужасно приземлённый пример.

Когда я... я что-то с мальчишками давно не жила так плотно, как во время болезни. И вот... младшему сыну моему — 21 год... и что-то такое... его уже выписали, и уже ему можно, но он ещё зелёный. И он собирается, и, как всегда, знаешь... «вот, одень вот это»... «нет, я одену вот это»... «тебе же что-то потеплее надо одеть»... и такая, знаешь, бессмысленная перепалка, в течение 15 минут с младшим сыном. Причём, она... знаешь... доходит уже... а нервы-то у всех на пределе — ЦНС-то, центральная нервная системка-то, поражена, и парень мой начинает уже кричать. Тут приходит из соседней комнаты старший мой сын, который говорит: «Так, почему ты кричишь? Ну-ка, немедленно зауважай маму!»...

А.Коваленкова:

— Процесс пошёл...

А.Леонтьева:

— Да-да-да-да-да! И получается целый снежный ком эмоций каких-то безумных, младший уходит из дома, хлопает дверью. Но он, всё равно, уходит в том, в чём он хотел уйти. Вот.

И я такая... а ведь я же такая мудрая — и книжку написала, и с психологами общалась — ну, я имею в виду, вот, про это вот всё, да? Про... вот... свободу, про выборы, про гиперопеку и гипоопеку... И, вот, я, такая, остаюсь какая-то ужасно уставшая от этой перепалки 15-минутной, и думаю: «Вот, я опять включила какого-то контролирующего родителя, а он ушёл, всё равно, в том, в чём он ушёл. То есть, если он, например, в этом простудится, то...

А.Коваленкова:

— Ну — простудится, да...

А.Леонтьева:

— ... это будет то, что он получает, и, соответственно, в следующий раз, может быть, без всякой перепалки, он оденет... там... какой-нибудь тёплый шарф».

Но это — ужасно простой пример. Но меня поразило, знаешь, насколько вот эта мудрость отказывает, в какой-то момент, когда нужно её, как раз...

А.Коваленкова:

— Да, конечно, отказывает, но... Понимаешь, здесь ещё — такой момент. Мне же очень хочется людям дать какие-то инструменты, чтобы это пригодилось.

Понимаешь... не всегда мы понимаем — зачем. Вот, есть такая расхожая, правильная совершенно, формула, что не надо спрашивать «за что», а надо спрашивать «зачем» у Бога. Но не всегда мы ответ получаем. Понимаешь?

А.Леонтьева:

— Да, тоже такой вопросик, так себе... ага...

А.Коваленкова:

— Ну, спрашиваешь ты, зачем... Вот, два года назад, я заболела тяжелейшей вирусной пневмонией — вот, прям, один в один, вот, то, что сейчас у многих бывает. Я попала, по реанимации, в предгорьях Кавказа, в городе Майкоп — я попала в инфекционную больницу в бокс. Я, вообще-то, к подруге поехала отдохнуть. С предсепсисным состоянием, с вот этой... поражением лёгких... сколько-то там... за 30% — вот, всё вот это.

Ну, вот, как я могла тогда понять, зачем это? Вот, я сижу в боксе, мне очень плохо, я, вообще, одна, меня никуда не пускают. Надо мной — Кавказ, горы, снега, там, вдали... Я думаю: «Ужас какой-то... Я умру в предгорьях Кавказа какой-то бессмысленной... Лермонтов — и то осмысленнее... хоть служил там... дуэль... а я — просто так... от превмонии, в предгорьях Кавказа!»

А ты знаешь — а смысл был. Только тогда я его не знала. Был.

А.Леонтьева:

— Был... ага...

А.Коваленкова:

— Дело в том, что, закрытая в этом боксе, с ноутбуком, который ни в какой интернет выйти не мог — потому, что не положено, а просто имея книжки, клавиатуру, бумажку с ручкой, я начала писать повесть «Мышонок, который Там». И написала, и придумала её всю, сидя в этом боксе. Представляешь, сколько важного я там сделала?

А.Леонтьева:

— Ничего себе, какой продуктивный бокс, ага...

А.Коваленкова:

— Самое смешное, что у меня там был... вообще... подарок ещё такой отдельный. Когда я уже писала... а в боксе было три кровати, но две — пустые, и на них сняты матрасы, и, такие, сетки... неуютно это, конечно, было. Но зато было видно весь периметр палаты.

Я лежу, пишу, и вдруг слышу — у меня звуки какие-то в палате. Их быть не может — я же одна, мне через окно еду подают. А там... а я лежу с клавиатурой, и пишу начало повести... ну... там... скажем, вторую главу повести «Мышонок, который Там». И друг — звуки.

Я... так... клавиатуру оставила, а у меня вдоль стены — мышонок вприпрыжку бежит. Аня, честное слово! Представляешь?

А.Леонтьева:

— Та-а-ак...

А.Коваленкова:

— Он бегал...

А.Леонтьева:

— То есть, это вот — твой герой, и он пришёл к тебе в бокс...

А.Коваленкова:

— Он пришёл, и он бегал. Это не из-за него я начала, но он бегал!

Я замерла. Он пробежал, и скрылся в углу. Потом уже, когда его не было, я посмотрела — да, в углу там была дырочка. То есть, он с улицы — а у меня была приоткрыта дверь, тепло было, осень — он с улицы так забегал к себе в дырочку норы, каждый раз, пробежав вдоль одной стены, вдоль другой, под кроватями — вот, сетка... там видно сквозь сетку, как он вдоль стеночки — причём, такими прыжками, симпатичный такой, с белым пузиком! Я потом даже его в иллюстрациях использовала — именно такого, с белым пузиком, и с белым горлышком таким... вот так... весь серенький, и с беленьким чуть...

Но, вот, ты понимаешь...

А.Леонтьева:

— Я поясню, можно? Поясню просто по тексту радиослушателям, что Настя написала книгу для детей. Она вышла недавно... наверное, для семьи, да, можно сказать?

А.Коваленкова:

— Для семьи — для детей и взрослых...

А.Леонтьева:

— ... сейчас ты расскажешь... которая называется «Мышонок, который Там».

А.Коваленкова:

— Да.

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»

А.Леонтьева:

— Я ещё хотела, всё-таки, напомнить радиослушателям, что с нами — Анастасия Коваленкова. Мы говорим о семье. Анастасия — художник, писатель и думатель. И, вот, мы сегодня, как раз, думаем на всякие такие темы, очень актуальные.

И, вот, раз уж мы заговорили об этой книжке, расскажи, пожалуйста, о ней. И — кто её должен читать.

А.Коваленкова:

— А читают её разные люди! Ты знаешь... разные по возрасту. Кто-то читает детям. Читают — дети. Потому, что она — не для самых-самых маленьких. То есть, можно её читать от пяти лет, я думаю уже... да... от четырёх-пяти лет, и дальше. Но дело в том, что можно... её читают очень многие взрослые люди.

Вот, сейчас у меня одна прекрасная художница — не буду называть имени, а то сюрприз испорчу — другой художнице дарит эту книгу на Новый год. Собирается. Я об этом, просто, случайно узнала. Обе — взрослые.

Потому, что эта книжка хоть и о деревне, и о жизни зверей в деревне, но она — не только детская. Это большая повесть, это почти 250 страниц, полноиллюстративная. Сейчас, кстати, я записала аудиокнигу — будет и аудиокнига, в моём исполнении. И...

А.Леонтьева:

— Аудиокнига, как никогда, актуальна сейчас, ага...

А.Коваленкова:

— Да.

А.Леонтьева:

— Потому, что, действительно... во-первых, очень здорово, если автор это прочитает...

А.Коваленкова:

— Да, и, говорят, хорошо получилось. А книжка, кстати, тоже — о существе, которое удивительно любит... его зовут Там... он очень любит этот мир. Он заранее любит его, не ожидая от него зла. Но, даже если сталкивается с недобрым, то ведёт себя так, что даже тот, кто недобрый — теряется, отступает, и проявляет себя по-доброму. Потому, что Тама не хочется подводить в его доверии к жизни.

Книжка романтичная, мудрая и приключенческая, весёлая и грустная...

А.Леонтьева:

— ... как и многие твои книги!

А.Коваленкова:

— Да. Пишут, что это — продолжение классической русской традиции. Но, с другой стороны, в ней очень много экшена, действия — это приключения. Там 18 глав — как раз, на 18 вечеров.

Но, вот, мне тут сейчас написала одна мама, что книжку дочитали, и ребёнок плачет от того, что нет... когда будет продолжение? Будет, да.

А.Леонтьева:

— Плачет, от того, что она закончилась, да...

А.Коваленкова:

— Вот.

А.Леонтьева:

— Но это, кстати, очень-очень такой... самый верный признак прекрасной книги — тебе ужасно жалко, что она заканчивается.

Я хочу эту книгу, Настя!

А.Коваленкова:

— С меня — книга!

А.Леонтьева:

— Это и взрослым всегда — зачитаться! То, что пишет Настя, и... ну, это просто здорово!

Я, знаешь, перед тем, как... вообще, я хотела тебя... в конце беседы, хотя бы, несколько слов чтоб ты сказала о своих планах. Потому, что ты сказала, что ты какие-то взрослые книги будешь издавать...

А.Коваленкова:

— Да. Сейчас я заканчиваю повесть, которая называться будет «Хорошие люди». Это — повествование в портретах. Это — тоже о деревне, и каждая глава этой повести — это портрет и судьба одного человека.

Там очень разные люди. Там есть и воры, и жадины, и добряки, и отчаянные, и весёлые. Иногда бывает — людям очень грустно читать, а иногда — очень смешно.

Мне кажется, что повесть получается настоящая, хорошая. Эта книга — о нас, и неслучайно она называется «Хорошие люди», хотя там — о таких разных. Потому, что я так вот к миру отношусь — мне кажется, что все люди... хорошие. Просто некоторые скомкались бедами. Но можно расправить.

А.Леонтьева:

— «Скомкались бедами» — очень хорошее выражение. Настя, мы с нетерпением ждём эту книгу.

Но у нас ещё есть немножечко времени для разговора. И так получилось, что... ну... мне кажется, я надеюсь, что он получился очень глубоким, благодаря всем твоим мыслям, которые ты сегодня к нам принесла.

Смотри, у нас были такие части разговора: страх, доверие, смыслы... новые смыслы в изоляции. А у меня, напоследок, к тебе ещё такой пункт, который мы не обсудили. Знаешь, очень изменилось отношение к такой вещи, как планы.

Вот, знаешь, что такое план? Раньше, вообще, план можно было на всю жизнь, может быть, в советское время, себе расписать...

А.Коваленкова:

— Очень знаю!

А.Леонтьева:

— Там... школа, институт, работа, пенсия. Ну, это, конечно, очень грубо. На самом деле, все жили так же, как и сейчас живут — очень по-разному, и очень насыщенно. Но, вот, сейчас, у меня, например, ужасно... за время не только изоляции, а и, вот, за время месячной болезни, я удивительно поменяла взгляд на свои планы!

Каждое утро я просыпалась, я понимала, что я дышу, я понимала, что я проснулась, и планы на... ну... я понимала, что у меня планы — заварить кучу всяких трав, чаёв себе и парнишкам, и это был — очень хороший план. Понимаешь? Это вот из серии «Что мы знали о счастье?»

Вот, у тебя как-то поменялось отношение к планам за всё это время?

А.Коваленкова:

— Знаешь, поменялось. И мне сразу вспомнилось, как часто меня спрашивают мои, уехавшие уже, соседи — они же переживают за меня, звонят мне, как я живу... И говорят мне: «Ну, ты, что, зимуешь? Ты, что, будешь зимовать?» И, каждый раз, я и говорила, и говорю, и буду говорить одно и то же: «Я не знаю, как Бог даст!» — потому, что — да, мои планы тоже по-другому стали строиться. Потому, что я не знаю, как...

Но самое чудное... мы что — раньше, что ли, сильно знали, как мы будем жить? Ну, вот, действительно! Вспоминая свои истории сложные с сыном, вспоминая... тот же Майкоп, в который я поехала отдохнуть, а, оказывается, я поехала повесть писать в предгорьях Кавказа, в изоляции. Мы же, на самом деле, и раньше не знали хорошенько своих планов.

На самом деле, не так уж много и изменилось. Бог — как знал наши пути, так и знает. Это нам кажется, что — ой, как всё сегодня!

У каждого — своё время. Своё время — и жизни, и болезни, и труда, и ухода. И в этом есть тоже Божий Промысел. Когда нужно — в другой класс переведут. У меня, вот, все старшие — переехали уже... в другой класс. И, вот, поэтому, здесь тоже как-то — с доверием надо стараться.

А, потом, ты знаешь... вот, касательно планов... я, как раз, хотела к концу передачи об этом сказать, и, может быть, даже маленький кусочек об этом прочитать. Мы живём постоянно в очень... особенно, в городе... в большой суете, не соизмеряя себя с ритмом каким-то, естественным. А, вот, весь мир, который гораздо больше, чем мы, люди — вся природа — она живёт в определённом ритме, в котором есть своя скорость.

Ведь, мы же, вот, каждый год, переживаем сезонные депрессии — большинство людей, между прочим. Уже даже расхожая такая: «Ну, это — сезонное обострение... да... вот... осень, сейчас к зиме...» А у меня, ты знаешь, возникло тут подозрение, и, кажется, я, может быть, в этом права, и, поэтому, я расскажу, что может другим пригодиться. Что мы неправильно, опять недоверчиво, относимся к жизни, и к Богу. Потому, что мы неправильно себя спрашиваем.

Мы хотим, чтоб мы осенью и зимой — так же, как летом, с той же скоростью, активностью, отдачей вот это... «время разбрасывать камни». Даже в той пословице есть «время собирать камни». А, вообще-то, весь мир — он по-другому существует. Животные, растения, воздух, вода, земля — они... у них разная скорость, и разное делание в разное время.

А не то, что нам стоит немножко... опять-таки, не спустя рукава, а просто чуть по-другому существовать в периоды, когда весь мир — чуть по-другому? Вот, соизмерять себя с... здесь мне — да, это проще, конечно. Потому, что моим примером является всё вокруг. Но, вот, если соразмерить себя с временем, в котором мир проживает вокруг, можно как-то не трясти себя. И тогда у тебя не будет ощущения депрессии. Понимаешь, есть время громко говорить, и шептать.

Вот, если позволишь, я про это хотела маленький отрывок такой, типа мни-эссе, прочесть для людей.

А.Леонтьева:

— Да, с удовольствием! Это будет очень хорошим, мне кажется, завершением нашего разговора. Давай, послушаем тебя.

А.Коваленкова:

— Называется оно «Тихие сокровища».

"Зима — время сокровенное, затаённое.

Иду по дороге зимней... Летом как бывало? Идёшь, а вокруг — роскошь звуков, трава, деревья, птицы, ручей — шумят, звенят, шелестят, журчат они! Нынче иду я по дороге зимы. И только мои шаги слышны среди поля — хруст-хруст, хрум-хрум... А остановлюсь — так тихо, что вдруг услышу, что где-то там, по холму, вдали, невидимый — ещё кто-то идёт, похрустывает. Ещё человек.

И цвет в зиме сокровенен. Среди белого да серого блеснёт островок красного посохшего иван-чая. Остановишься — что там? Иван-чай стоит, курчавится. Сквозь все ветра устоял, под дождями не выбелился — рыжий, крепкий.

Прохожу мимо пруда, а он спрятан. Сокрыл его лёд белым молочным листом, но посредине — полоса прозрачная. Почему? А там ручей, сквозь пруд, подо льдом течёт. Во-о-он, русло — втекает, а тут, у ног моих, выходит, и — под мост. Только и ручей — спрятан. Хотя... журчит же кто-то, еле слышно — шелестит. Ну, вот же, подо льдом! Его чуть видать — пробирается там среди трав, тайно...

И моя душа — она тоже иначе живёт в зиме. Не шумит, шепчет что-то сама себе. А я, непутёвая, зачем трясу её? Зачем беспокою? Всему нужно время тайны — и душа тоже заслужила такое. Не буду я суетить душу, поживу тихонько.

И стала я медленно жить. И увидала, рядом со своим следом, еле заметный след какого-то зверя. Непонятный зверь — да пусть и останется таким, загадочным. И услышала, как мышь под снегом попискивает. Перебегает там по норе — дальше, дальше... убежала. Прошептала я что-то своей собаке — услышала свой шёпот... это редко, когда мы себя слышим. Для того нужно медленно пожить. И шёпот мой — мне понравился.

А уж свечерело когда, вышла на небо поглядеть. Только не так, что — поглядела, да ушла. Нет. А стояла я, голову задрав — и глядела, глядела... медленно глядела я на небо ночное...

И показала мне ночь три — три целых — падающих звезды! Третья, последняя — она такая большая была! Через всё небо чертила красным, потом — на две зелёных распалась... я вздрогнула, испугалась чуть.

Ночью, в темноте — запахи слышнее. Пахнет в доме топлёной печью, чуть слышен запах мёрзлой воды от вёдер, что принесли с ручья. Уютно пахнет верблюжье одеяло. А от окна мандарином пахнет — там на подоконнике мандариновая корочка лежит. Я её для того и оставила — для запаха.

Не спешу уже теперь — лежу, воздух нюхаю.

Нужно человеку сокровенное. Взрослея, мы не тратим время на такое, а помним ведь из детства — и запах, на всю жизнь дорогой, и жучка зелёного на листике, и далёкий лай собак в ночи. Мы тогда вслушивались, вглядывались.

Зачем человек суетит свою душу, когда та хочет — потише, повнимательней? Вот, придёт весна — и ручей зажурчит, и душа заговорит вслух. А пока они что-то копят — и душа, и ручей — шепчут они. Стихнешь сам — услышишь тогда и душу свою. Она — хорошее шепчет, мирное.

Зима — время тихих сокровищ«.

А.Леонтьева:

— Как прекрасно!

Настя, спасибо огромное за сегодняшний очень... не только глубокий, а, скажу, может быть, немножко дурацкое слово — полезный разговор, за его такое красивое и задумчивое, на будущее, завершение.

Сегодня мы говорили с Анастасией Коваленковой — писателем, художником, думателем.

Сегодня с вами была Анна Леонтьева. И мы обсудили много вопросов — от страха до доверия Богу, и об отношении к планам, и о том, как сейчас фраза: «Какие у тебя планы на завтра? — Ну, как Бог даст...» — насколько оно стало очевиднее!

А.Коваленкова:

— Да.

А.Леонтьева:

— Настя, большое спасибо за твои новые мысли, открытия, тексты!

А.Коваленкова:

— Спасибо!

До свидания!

А.Леонтьева:

— Всего доброго!

«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА».