«Намоленность храмов». Свящ. Сергий Старокадомский, Ирина Языкова

У нас в студии были настоятель храма святителя Алексия Московского в деревне Середниково священник Сергий Старокадомский и искусствовед, кандидат культурологии Ирина Языкова.

Разговор шел о том, какое значение вкладывается в распространенное понятие «намоленность храма», как разные поколения людей вносили свой вклад в архитектуру и убранство храмов и как это влияет на церковную жизнь современных прихожан.

Ведущий: Алексей Пичугин

---

А. Пичугин

— Друзья, здравствуйте, это «Светлый вечер» на Светлом радио. Меня зовут Алексей Пичугин. Я рад вас приветствовать. С удовольствием представляю наших гостей: иерей Сергий Старокадомский, настоятель Алексеевского храма в деревне Середниково. Добрый вечер. Свящ. Сергий Старокадомский

— Добрый вечер.

А. Пичугин

— Ирина Константиновна Языкова — искусствовед, кандидат культурологии. Здравствуйте.

И. Языкова

— Здравствуйте.

А. Пичугин

— Я относительно недавно приехал из Суздаля. У меня был длинный маршрут. С утра я был в славном городе Можайске, и оттуда я поехал в славный город Суздаль, а из славного города Суздаля я возвращался в Москву. У меня за день около тысячи километров получилось. И мне отец Сергий позвонил и предложил тему, когда я уже ехал из Суздаля. У меня на самом деле за целый день, при большом количестве информации, а в Суздали мы (и это, наверное, тоже как-то выйдет в ближайшее время) говорили в программе «Места и люди» о местах, то есть о Суздале я рассказывал что-то, про Кидекшу. И вот, при каком-то большом количестве информации, я ехал, уже достаточно уставший. Мне звонит отец Сергий и говорит, что вот интересная тема для программы. Я сначала подумал: о чём же здесь можно говорить? И действительно, потом, послушав отца Сергия, я понял, что это, правда, интересная тема — поговорить про намоленность храмов. Ваш храм, я так понимаю, в Середниково, вы сейчас сказали 1693 год.

Свящ. Сергий Старокадомский

— Да, основная часть храма.

А. Пичугин

— Ему 350 лет уже скоро... ну, 330. Феномен намоленности — с одной стороны, когда говорят про намоленность, тут есть несколько аспектов. Говорят люди, которые часто бывают не столь церковные, но любят поговорить про ауру, про то, что заходишь в старый храм и это прямо чувствуешь, что храм намоленный. Часто об этом говорят люди, тонко чувствующие. Я про себя не могу сказать, что я тонко чувствующий человек в этом смысле, потому что, мне кажется, что не храм и не конкретное место здесь будет красить, а обращённость самого человека, его чувства, его отношение к Богу, его отношение к себе. И вот когда он попадает внутрь храмового пространства, он как-то это может выразить, может быть, наиболее ярко для себя, попав в нужную атмосферу. Вот если кратко сформулировать моё представление о намоленности, оно, наверное, будет таким.
А с третьей стороны, я понимаю, может быть, мы так все и будем... не знаю, в каком ключе мы будем сегодня говорить, но бывает так, что, правда, попадаешь в храм... я как-то, помню, был в старообрядческом храме, не раз, у метро «Павелецкая», в знаменитом кафедральном соборе Русской Древлеправославной Церкви, и там просто собрание старых икон. Действительно, они там плотно развешены, атмосфера старого дораскольного храма. Не знаю, есть ли там чувство намоленности, но там есть какое-то очень явное ощущение вот этой старины и того, что к этому приложили руку люди, безусловно, ощущавшие присутствие Бога в своей жизни. Наверное, вот как-то так. И такое ощущение бывает в незакрывавшихся храмах, в разрушенных храмах меня посещает такое ощущение. Где-нибудь под Суздалем под тем же приходишь в разрушенный храм, а там остатки фресок. Ты понимаешь, что это никто не трогал с тех пор, когда здесь ещё молились люди, Литургия совершалась. Это никто никогда не трогал, и тебя вдруг посещает какое-то очень необычное чувство. Вот это, опять же, про меня, я всё про себя. А на самом деле как бы вы определили, могли бы вы дать определение понятию «намоленность»? Это к каждому из наших гостей вопрос: что такое намоленность храма? Ирина Константиновна?

И. Языкова

— Термин «намоленность», конечно, скажем так, ненаучный, скорее такой эмоциональный. Я бы говорила об атмосфере храма. Потому что, как и каждый дом несёт на себе печать хозяина — в один дом входишь, и тебе там уютно, приятно, хочется остаться или, по крайней мере, побыть. А из иного дома тебя просто выносит и кажется, что стены тебя выталкивают. То же самое с храмами. Ну, с храмами немножко по-другому, может быть, стены не выталкивают, но, действительно, в одном храме легко молиться, в другом храме трудно молиться. Может быть, это тоже индивидуальное ощущение. Но я думаю, что храмы, например, которые не закрывались, несут на себе вот какую-то историю, ты её чувствуешь. Вот как вы сказали про старообрядческий храм — там древние иконы, их собирали, их там хранили. Причём старообрядцы терпели гонения, но свои святыни не отдавали и так далее. То есть за этим всем чувствуется некая атмосфера, отношение людей.
Я думаю, что вот это влияет. Вот в новых храмах, даже самых хороших, ты чувствуешь, что ещё как бы они не обрели какую-то свою собственную атмосферу. Ещё здесь как бы пахнет краской, ещё, так сказать, неустоявшийся какой-то внутренний быт этого храма. А в старых храмах, действительно, есть какое-то ощущение вот такое — я не люблю это слово «намоленность», но действительно присутствие какой-то атмосферы и присутствие вот этой истории. Ты за этим чувствуешь многие поколения людей, которые сюда приходили, приносили свои молитвы Богу, и Господь отвечал. Я бы так сказала.

А. Пичугин

— Отец Сергий? Вы предложили эту тему.

Свящ. Сергий Старокадомский

— Возвращаясь к тому разговору, я как раз вам позвонил, потому что хотел сказать о том, что я слушал прекрасную программу тогда с Петром Чистяковым. И это всегда очень интересно. И у нас как раз об этом религиоведении разговор и зашёл. Но, как это сейчас принято, начнём издалека. Нам сейчас с вами очень везёт, потому что, если мы сейчас возьмём среднестатистического верующего человека, ходящего в церковь, мы в его анамнезе верующего человека найдём хорошую литературу, какие-то хорошие передачи, какое-то хорошее слово. Мы найдём, в конце концов, самое важное, базу: наличие Священного Писания. Это всё сейчас открыто. Если мы спросим: каким образом ты оказался в Церкви, каким образом ты оказался верующим человеком? Человек скажет, что я вот там это услышал, там это увидел, здесь прочитал — прочитал сейчас, к сожалению, реже, сейчас всё больше услышал. И есть этот большой выбор информации. Но если мы в 90-е годы, в 80-е годы взяли бы среднестатистического верующего человека — вот Ирина Константиновна, наверное, со мной тоже согласится, — мы увидели бы такой интересный парадокс. Я спрашивал у людей, и процентов 80 людей говорили: я пришёл в храм, и я понял, что здесь что-то другое. То есть долгое время, я думаю, что это не только... это два десятилетия, которые я помню. Но если мы посмотрим на вообще историю нашей Церкви, мы увидим такой парадокс, что храм, вот эта его изобразительная часть, жизненная часть была главная в миссионерской жизни Церкви. То есть мы можем сказать, что наш храм православный почти всю историю Церкви был главным миссионером.

А. Пичугин

— И храм, и человек из этого храма. Поскольку, правда, я сам об этом часто думал по отношению к нашим суздальским полям, когда размышлял о том, что же за мировоззрение было у этих людей. Находят там археологи какие-то остатки амфор — не углубляясь в терминологию, это обычно интерпретируется как наличие христианского контингента. Потому что амфора — это дальний экспорт, это масло, это вино, которое чаще всего используется всё-таки в церковных нуждах. И вот читать они не могли, Евангелие они не читали, им кто-то объяснял. Но где объяснял? В каком-то учинённом месте для этого. Были ли храмы? Считается, вот Ирина Константиновна меня поправит, если я ошибаюсь, что ранние храмы наши древнерусские деревянные мало отличались от окрестных изб. Ну, клетской тип — что изба, что храм. И чаще, насколько я понимаю, даже знаков каких-то отличия на них не было, просто знали, что эта изба — это храм.

И. Языкова

— Это так, да. Считалось даже, что кресты не сразу появились. Но внутри храм всё-таки всегда отличался от избы.

А. Пичугин

— Конечно, да.

И. Языкова

— Я хотела ещё в пандан отцу Сергию вспомнить «Повесть временных лет». Собственно говоря, наша вера началась с удивления красоты, которую испытали в храме послы князя Владимира. Там как бы ни относиться к этому с исторической точки зрения, к свидетельству — может быть, это уже постфактум написано, не со слов этих людей, — но то, что это сформулировано как то, что вот они увидели, что они, словно на небе, на земле были, и Бог пребывал с человеком, это ощущение, действительно, древнерусского человека в православном храме, конечно.

Свящ. Сергий Старокадомский

— Может быть, я не совсем древнерусский человек. У меня вот этот рассказ, эта летопись до определённого времени вызывала некий скепсис такой — ну, летопись. Но до тех пор, пока я сам не зашёл в Софию.

А. Пичугин

— В Стамбуле?

Свящ. Сергий Старокадомский

— В Стамбуле, да... нет, я зашёл в Софию в Константинополе.

А. Пичугин

— Хорошо, да.

И. Языкова

— София Константинопольская, но в Стамбуле.

А. Пичугин

— «Путеводитель по Стамбулу в поисках Константинополя» — мы помним эту книгу.

Свящ. Сергий Старокадомский

— И это, действительно, удивительное ощущение абсолютно чего-то иноприродного тому, что ты знаешь, иноприродного и действительно стремящегося горе’? действительно стремящегося наверх. И это ощущение до сих пор там присутствует.
А. Пичугин

— У меня тоже оно было. Может быть, я не знаю, оно появилось от того, что есть какое-то знание, представление — хотя бы о летописи или просто о месте этого храма в нашей истории. Но ты заходишь и понимаешь, что это вот оно — то самое место.
Свящ. Сергий Старокадомский

— Вы знаете, я же говорю, что у меня сначала ощущение было скептическое. То есть я про Софию достаточно много знал. И даже, когда мы там были, помню, я рассказывал друзьям там про штатное расписание Софии. До сих пор помню, что там было 140 открывальщиков дверей. И я, как мне казалось, хорошо себе представлял, что это может быть. Но чисто эмоционально, как что-то, что переживает верующий человек, соприкасаясь с физическим выражением чьей-то молитвы, с физическим выражением чьего-то труда перед Богом и для Бога, я с этим столкнулся в первый раз.

А. Пичугин

— Я, наверное, тоже. Более того, я вот именно так, как вы это описываете, наверное, и воспринял, даже в большей степени, чем в храме Гроба Господня в Иерусалиме. Ну, просто потому, что он там строился и перестраивался. Понятно, что это вот здесь, но вот физически эти стены, которые никогда не рушились, не перестраивались, ну, перестраивались, конечно, но всё равно это они — вот эти стены. Конечно, я согласен, что это было то же ощущение.

А. Пичугин

— Я напомню, друзья, что в гостях у Светлого радио сегодня: Ирины Языкова, искусствовед, кандидат культурологии; священник Сергий Старокадомский, настоятель Алексеевского храма деревни Середниково. А вы про храм расскажите свой, потому что мы же отталкивались-то от него.

Свящ. Сергий Старокадомский

— Да. Вы знаете, меня поставили настоятелем в храм 1693 года. И как любой храм такого времени, он требует постоянных усилий для того, чтобы содержать его в порядке. Любой старый организм требует усилий. Храм — это тоже организм. И я стал обнаруживать разные временные пласты.

А. Пичугин

— Он не закрывался — вот что важно.

Свящ. Сергий Старокадомский

— Он не закрывался, да, он не закрывался никогда. Даже во время войны он был открытым. Там проходила линия обороны, то есть там прямо рядом были окопы, прямо рядом стояла артиллерия. У храма даже была отстреляна колокольня, потому что это была точка наводки. И ты, когда соприкасаешься непосредственно с храмом, в котором молитвенная жизнь не прерывалась, видишь следы этой молитвенной жизни, выраженной в заботе какой-то, выраженной в изображении, в предметах. Вдруг неожиданно ты видишь какую-нибудь икону, которая совершенно непонятно, каким образом здесь появилась. Но ты понимаешь, что она здесь появилась просто потому, что кому-то молитвенно было важно, чтобы она здесь появилась, что-то с этим было связано. У нас в храме есть несколько аналоев конца XIX-го, начала ХХ века примерно. Это, наверное, с точки зрения высокого церковного искусства, ценность невысокая. В большинстве храмов их уже нет. Потому что это каркас из четырёх ножек, обтянутых какой-нибудь дерюгой и расписанных, как правило, уже прорванных, подранных. Но первое, что я сделал, когда пришёл в этот храм, я их отдал на реставрацию. Я было подумал: в общем, зачем? Реставрация одного и такого аналоя стоит примерно столько же, сколько четыре новых деревянных, блестящих софринских.

А. Пичугин

— Ну так и «Троицу» можно заново написать, понятно.

Свящ. Сергий Старокадомский

— Но тогда, когда я прикоснулся к этому вот реально, знаете, они ещё были написаны явно не в одно время, они разные по росту, они разные по стилю росписи. Явно совершенно, что каждый из них какой-то человек или какая-то семья заказывала для храма. И вот это понимание и ощущение того, что люди таким образом выражают своё благоговение перед Богом — теми простыми формами. Мы понимаем, что село, XIX век, роспись — понятно. Но когда ты соприкасаешься с этим, понимаешь, что это форма их молитвы. Ты можешь её выкинуть, а можешь стать частью этой молитвы, которая здесь происходила. И ровно так же ты смотришь на эти предметы, которые тебя окружают. И в какой-то момент они перестают быть просто предметами — за каждым из них стоит чей-то труд. И не просто труд, а труд, посвящённый Богу, посвящённый этому благоговейному месту, где человек, может быть, встретился с Богом. Может быть, приходит и встречается каждую неделю. И он хочет, чтобы это место было определённым образом украшено.

А. Пичугин

— А как этот феномен можно объяснить с позиции культуролога, искусствоведа? Потому что многие сейчас послушают — я это часто встречаю — и скажут: ну что это такое, правда, аналой XIX века? — кривой, косой. Даже если его отреставрируешь, он всё равно не будет, как новый софринский. Это позиция многих священников.

Свящ. Сергий Старокадомский

— Больше того: его надо каждый год реставрировать.

А. Пичугин

— Да, это позиция многих священников. Я знаю одного — не лично, правда — священника, который с этой позицией, настоятель одного из древнейших храмов Московской области. Он прекрасный человек, но он не понимает, вот почему — новый софринский лучше гораздо, и для Бога гораздо лучше и приятнее эта вещь, чем этот вот, из старой дерюги какой-то сделанный.

И. Языкова

— Знаете, каждая вещь является знаком или свидетелем чего-то. Вот почему мы любим музеи — в музеях хранятся какие-то вещи, может быть, вообще быта, который ушёл уже, или каких-то традиций, которые уже не применяются и так далее. Но это информация, которую мы считываем, даже иногда не давая себе отчёта. Это память. Эта историческая память очень важна, потому что человека без памяти не существует. Если у человека отшибает память, это называется деменцией. Вот также в культуре тоже может быть деменция, если мы забываем о том, что вот эти древние, пусть не очень даже, может быть, внешне презентабельные вещи, они для нас важны. Потому что, в конце концов, церковь — это вообще место, которое всегда чтит традицию, вот эту передачу, передачу этого опыта. В софринской вещи, может быть, и есть красота, блеск — красоты иногда даже и нет, — но что-то такое яркое.

А. Пичугин

— Я не говорю, что софринское — это плохое. Это просто уже нарицательным стало, не обязательно в Софрино сделанное — современное.

И. Языкова

— Но старые вещи — это связь с людьми, с теми, кто молился на этом месте много лет назад, а может быть, даже веков назад и так далее. Мне кажется, что это очень дорого, потому что, в конце концов, Церковь — это связь и людей, и Бога вместе. Поэтому, мне кажется, что это очень здорово, что отец Сергий так поступает с такими вещами, казалось бы, очень простыми. Это даже не иконы, даже не киоты, а аналои — то, что, в общем, разрушается и, может быть, даже быстро выкидывается на помойку. Но я думаю, что это очень важно. Это память, это история, это уважение к тем, кто был до нас в этом храме.

А. Пичугин

— Я в храме, в котором часто бываю, вижу всё время аналой. Не знаю, конца ли он XIX века или всё-таки это какая-то советская история. Но мне всегда казалось, что это штучное произведение. Я знаю, что в этот храм он попал из никогда незакрывавшегося храма, где как раз вот тоже настоятель этого храма посчитал: зачем он нужен? Он, правда, слава Богу, его не выкинул никуда. Он просто отдал тому священнику, который в нём увидел как раз эту ценность. И тот его с удовольствием забрал. Теперь он там стоит. Я думал, что это штучный товар. Но когда началась история с бирюлёвским храмом, в которой мы принимали участие, приезжали туда, делали материалы. Слава Богу, что храм будет стоять, что его сохранят. Я вдруг там увидел такой же точно, с таким же сюжетом, с апостолами.
То есть я понял, что это, скорее всего, какая-то артель, которая делала и для дальнего Подмосковья, и для Москвы, и для ближнего Подмосковья вот такие вещи, незамысловатые, абсолютно одинаковые. Но в них вот, когда ты кладёшь на него что-то, Апостол кладёшь, или Крест на нём лежит, ты чувствуешь, пускай в нём четыре слоя краски масляной, которой он закрашен, и даже не очень понятно... Видимо, так как они в двух храмах, находящихся далеко друг от друга, одинаковой краской покрашены, судя по всему, это та краска, которая тогда была в магазине, и тот цвет, который тогда был в магазине, который можно было достать и его покрасить. Но ведь он сохранился. Ничего там старого практически нет, а вот он есть. И он даже не из этого храма, а всё равно ты чувствуешь связь с теми людьми, которые к нему подходили, кто-то исповедь принимал, икона на нём лежала. Он же даже сам не икона — он просто аналой, но ты это ощущаешь. Вот эта аналойная тема мне тоже близка. Друзья, мы сейчас вернёмся буквально через минуту. Я напомню, что в гостях у Светлого радио сегодня священник Сергий Старокадомский, настоятель Алексеевского храма деревни Середниково, и Ирина Константиновна Языкова, искусствовед, кандидат культурологии. Я — Алексей Пичугин. Через минуту все мы снова здесь.

А. Пичугин

— Возвращаемся в студию Светлого радио. Напомню, что в гостях у нас сегодня Ирина Языкова, кандидат культурологии, искусствовед, и священник Сергий Старокадомский, настоятель Алексеевского храма деревни Середниково. И начал я программу с того, что мы говорим о намоленности, но, может быть, здесь уместнее говорить про историческую память, духовную историческую память, то, что это важно, что через материальные вещи это тоже передаётся и сохраняется. Вот история вашего храма вам, наверное, хорошо известна, именно советская история?

Свящ. Сергий Старокадомский

— Не только советская, она хорошо известна. В нашем храме было три основных этапа строительства. Первый этап, когда появился храм, который сейчас — это четверик главного храма. То есть он был достаточно небольшой, был однопрестольный. Сейчас у нас три престола. И вот Алексеевская часть, Алексеевский престол главный, сейчас у нас в этом месте стоит такой абсолютно типичный подмосковный иконостас. Это где-то конец XIX, начало ХХ века. Это просто такой подмосковный ампир.

А. Пичугин

— И не только подмосковный.

Свящ. Сергий Старокадомский

— Да, не только подмосковный. То есть это, я так понимаю, следы глубокого увлечения, столетнего увлечения классицизмом, ампиром. Но что удивительно: даже выстраивая этот иконостас, люди позаботились о том, чтобы сохранить кусочек старого иконостаса. У нас диаконские врата, диаконские двери такой вогнутой формы. И вот эти диаконские двери как раз из старого иконостаса, то есть это XVII век. Две этих иконы диаконских, а там они очень, действительно, сложные по исполнению, потому что они имеют сложную форму. И они стилистически отличаются от всего иконостаса. Поэтому большинство специалистов считают, что это либо XVII век, либо это самое начало XVIII века. А дальше — ну, как обычно, храмы увеличивались вместе с усадьбами. Рядом появилась усадьба. То есть сначала появился храм, а потом появилась сейчас уже знаменитая усадьба Середниково. Усадьба, которая сейчас, наверное, известна тем, что несколько лет подряд там проводил лето наш поэт, который почти тоже «наше всё» — Лермонтов.
Эта усадьба принадлежала тогда родственникам бабушки Лермонтова — Столыпиным. То есть лермонтовской эта усадьбы никогда не была — она была столыпинской. Когда появилась усадьба, потом следующие хозяева присоединяли к этой усадьбе ещё другие усадьбы. Это такой вот рост усадебный. И также увеличился храм. Недалеко от нас, в двух километрах, был храм Смоленской иконы Божией Матери деревянный, который подгнил. Но так как это была уже административно одна усадьба, то престол из того храма перенесли к нам. К этому времени уже было два престола: был Алексеевский и Параскевы Пятницы. И их стало три. Теперь у нас трёхпрестольный храм с большим количеством праздников.

А. Пичугин

— Но я почему спрашиваю про советскую историю — потому что мы как-то часто здесь говорим именно о советской истории и послевоенной истории. Это то, о чём редко и мало говорят, и не так известно. У нас всё-таки большинство храмов закрывалось. И на страничках храмов всегда пишут, что вот последним настоятелем был, условно, отец Иоанн Петров, расстрелянный на Бутовском полигоне, в двухтысячном году причисленный к лику святых. Потом храм закрыли. В 1994 году была образована община, храм передан верующим, здание храма. У вас другая история — у вас была и довоенная, и послевоенная. И опять же, вы говорите, что каждый привносил что-то в этот храм. И всегда интересно, что было привнесено как раз в эти послевоенные годы, о которых так мало и редко мы вообще говорим.

Свящ. Сергий Старокадомский

— Это очень хороший вопрос. Вот мы как раз по дороге тоже с Ириной Константиновной это обсуждали. У нас сейчас попала в предмет охраны давняя исторической роспись, которая была сделана прямо-таки во второй половине ХХ века. То есть у нас заходишь в храм, и сначала два придела и центральная часть. Они не были расписаны в том плане, что храм значился как храм с голубым сводом, и всё. 1958 год. Настоятель храма вдруг решается, находит художников и отправляет их в Киев, потому что хочет написать на своде медальона в васнецовском стиле. Группа художников едет, бродит, живёт какое-то время в Киеве, делает наброски. И вот если вы сейчас приедете к нам в храм, вы увидите роспись 1962 года. То есть основные медальоны все, то есть основная роспись, кроме росписи четверика — четверик в Алексеевской части сделан, конечно, раньше — это конец XIX-го, начало ХХ века. А вся остальная роспись медальонная верхняя — это всё до 1964 года было сделано, то есть в период с 1958-го по 1964 год.

А. Пичугин

— А есть ли в этом какая-то ценность? Вот как вы, Ирина Константиновна, думаете? И как это можно разделить? Как духовную ценность, как художественную ценность?

И. Языкова

— Чтобы определить художественную ценность, это надо увидеть. Но, во всяком случае, это историческая ценность. Во-первых, это редкость. Что такое 50-60-е годы? Это хрущёвское гонение, когда настоятелям ничего не разрешалось делать.

А. Пичугин

— А настоятель, собственно, и никто.

И. Языкова

— Вообще никто, да. Староста всем распоряжается. Но, видимо, там староста не такой зловредный попался.

А. Пичугин

— Но бывали и верующие.

И. Языкова

— Да, бывали верующие. Во всяком случае, это очень интересный пример того, что, несмотря на давление, Церковь всё равно старалась как-то развиваться, что-то делать, обновлять свои храмы и так далее. То есть это очень интересный пример, редкий нечастый. Хотя я встречала такие, но это единичные примеры. С этой точки зрения очень интересно. Но я ещё зашла бы с другой стороны, потому что вот Алексей сказал важную вещь, что каждый настоятель или каждый, по крайней мере, период исторический вносил что-то в храм своё. И это ценно, потому что Церковь так строится — она идёт снизу, от общины, должна идти так. Вот сегодня, например, это совершенно не понимают ни заказчики храмов, я много сталкиваюсь с этим, ни архитекторы, которые хотят сдать храм под ключ, чтобы там было всё сразу: иконостас, росписи, киоты, вся утварь, всё облачение на все праздники, всё-всё-всё. А что будут делать последующие поколения?

А. Пичугин

— Менять это.

И. Языкова

— Но разве что менять, да. Но, видимо, такое отношение, что это вот на этот период, а потом что-то новое. Но, понимаете, историческая память не такова. Церковь всё время как бы росла, и храмы — вот сначала четверик, потом пристройки, потом что-то добавляли. Иконостас ветхий стал, его поменяли, но что-то от него оставили. То есть всё равно в незакрывающемся храме как раз видно, что привносило каждое поколение прихожан и клира. Это здорово, это как раз очень показательно. И люди, значит, считали этот храм своим. Пусть недорогая вещь — аналой, а икона дорогая вещь, иконостас дорогая вещь, и я не могу на это пожертвовать. А вот на аналой я могу пожертвовать и хотя бы это принести в собственный храм.

А. Пичугин

— А разве не так исторически было? К примеру, в XIX веке я строю храм в усадьбе своей, с нуля строю. Или там старый сгорел и новое место, или просто был деревянный, а я строю каменный, или вообще просто на новом месте — разве не под ключ?

И. Языкова

— Нет, не совсем под ключ. Конечно, стройка не под силу часто самому приходу — редко. Это бывает или меценат какой-то, или такой богатый заказчик, или, действительно, это усадебный храм. В Древней Руси это были княжеские, царские храмы, боярские и так далее. Хотя были, конечно, и приходские храмы, на которые как-то всем миром собирали деньги. Но одно дело построить, что не может средний человек сделать. Почему архитектуру называют искусством королей? Да потому что это дорого — храм построить дорого. А наполнять храм уже может и приход. И когда-то приход содержал храм. Бывали, конечно, отдельные вкладчики, жертвователи, донаторы, но в целом раньше более ответственное отношение было к храму. И, действительно, прихожане сами заказывали иконы, киоты, аналои и облачения.
Свящ. Сергий Старокадомский

— Знаете, мне кажется что вот это понимание о молитвенности, намолености и рождается тем, что это физическое выражение литургической, молитвенной жизни прихода. Тут интересная штука такая. У нас приход... наш храм, ему, с одной стороны, очень повезло в каком-то смысле, но повезло от его очень скверного расположения для советского времени.
А. Пичугин

— Мы чего-то говорим про Середниково, а давайте географически определимся — это недалеко от Зеленограда.
Свящ. Сергий Старокадомский

— Это треугольничек между Фирсановкой, Сходней и Химками. Да, это недалеко от Зеленограда. Основные дороги сейчас с Ленинградки...

А. Пичугин

— Пятницкое шоссе с одной стороны, с другой стороны...

Свящ. Сергий Старокадомский

— Да. А раньше дороги были только со стороны Пятницкого шоссе. И вот, как рассказывал предыдущий настоятель этого храма, когда он стал настоятелем в 1991 году, в деревне, находящейся рядом с храмом, было всего лишь шесть домов. И все советские годы оно так примерно и было. И к храму не было дороги от слова «совсем» — была тропинка. Летом дорога была — такая накатанная, и так же зимой. Но вот в распутицу её не было совсем. Один из батюшек, которого вы вспоминали в разговоре с Петром...

А. Пичугин

— Отец Анатолий Кузнецов — нет?
Свящ. Сергий Старокадомский

— Ну зачем вы так?
А. Пичугин

— А почему нет-то?

Свящ. Сергий Старокадомский

— Когда его то ли 1954-м, то ли в 1956 году владыка направил в этот храм, как он рассказывал, он пришёл к владыке, встал на колени и сказал: «Владыка, не губи! У меня семья». Его тогда направили в Чашниково. А другой настоятель был очень дружен с отцом Иоанном (Крестьянкиным). И он пытался через него добиться у пред-предыдущего Патриарха, с которым были хорошие отношения у отца Иоанна, чтобы его оттуда перевели. Но отец Иоанн туда приехал к нему в гости и сказал: «Не буду я просить за тебя — здесь у тебя благодать».

А. Пичугин

— И вы это чувствуете.

Свящ. Сергий Старокадомский

— Да.

А. Пичугин

— Напомню, друзья, что в гостях у Светлого радио сегодня священник Сергий Старокадомский, настоятель Алексеевского храма деревни Середниково; Ирина Языкова, искусствовед, кандидат культурологии.
Свящ. Сергий Старокадомский

— И вот эта благодать как раз и в этой удалённости, в том, что в 60-е годы, когда действительно хрущёвские гонения были, община могла себе всё-таки позволить что-то делать. Ну, потому что это просто такая Тмутаракань.

А. Пичугин

— При том, что вот МКАД где-то на горизонте.

Свящ. Сергий Старокадомский

— А был тогда МКАД?
А. Пичугин

— С 1960 года МКАД — уже построенный окончательно. Сейчас, если мы по Пятницкому шоссе без пробок поедем, то примерно от этого места, уровня храма, до МКАДа, ну, до Митина, будет минут 10.
Свящ. Сергий Старокадомский

— Если по Пятницкому шоссе тогда мерить, там поворот в Брёхово, Юрлово — да, где-то минут 10. Там же Митина не было — это же был дачный район.

А. Пичугин

— Я там один раз был. «Марьино-Знаменское», кажется, кладбище называется. Заходишь туда, и абсолютное ощущение, что ты где-то в Ивановской области или во Владимирской. Но это точно не то, что Митино через берёзки просвечивает.

Свящ. Сергий Старокадомский

— Митино вообще не было.
А. Пичугин

— Естественно. Ещё лет 25 его не будет примерно. Мне кажется, я эту историю рассказывал, да наверняка рассказывал — у меня не так много свежих историй. Год два назад это было во Владимирской области, Юрьев-Польский район. Там где-то Юрьев-Польский достаточно далеко. Мы с археологами шли по одному селу. Я даже не помню, как оно называется, честно говоря. И там храм — я как-то по фрамугам понял, что он никогда не закрывался. Ну, прям видно, что старые окна, что это не реставрация. Понятно, что он действующий. Так повезло, что навстречу шёл священник, и он нам с удовольствием храм показал. Никогда не закрывался, везде клейма стоят: на подсвечниках, на утвари, на всём. И среди всего этого я вижу, что подновляли в 70-80-е годы росписи, видимо, те же люди, которые какой-нибудь соседний детский сад расписывали. То есть они там какое-то солнышко, болотце, лягушечек рисовали, а в этом храме — сцену Страшного суда.
Это ужасно, это... отвратительно, наверное, плохо говорить, но это невозможно, просто это чудовищно. Но в этом есть вот... Что мы говорим? Намоленность, передача поколениям памяти какой-то духовной, ещё что-то. Будь я, наверное, на месте настоятеля этого храма... мне было очень как-то неудобно про это спрашивать, я что-то, видимо, для проформы спросил про эту фреску — даже не фреска, а маслом по стене написано. Будь я, наверное, настоятелем этого храма, у меня рука не поднялась бы это заменить просто потому, что и такое тоже было, и так тоже делали, и нигде, наверное, ты больше такого не увидишь. Но вот, с другой стороны, если бы он это переписал или заменил, то и осудить его было бы сложно.
Свящ. Сергий Старокадомский

— Вы сейчас говорили, а я вспомнил: у меня же фамилия Старокадомский. Это наградная фамилия, поместная фамилия. Есть такое место — город Кадом в Рязанской области, на границе с Мордовией. И есть там село Старый Кадом, которое раньше было Кадомом, но потом река изменила русло, и город переехал в другое место. И вот мы как-то с двумя сыновьями и с внуком поехали туда, чтобы просто посмотреть, прикоснуться. Там, в этих местах, мой прадедушка служил тоже священником. И нас познакомили с совершенно удивительным священником — отец Сергий, благочинный города Кадом. И он нам показывал Дмитровский собор города Кадом, который тоже никогда не закрывался. И вот в этом соборе какое-то совершенно потрясающее паникадило. Оно лампадное, оно сделано тоже в 60-х годах. Собор гигантский, высокий, 4-5 этажей, по-моему, точно есть. Вот точно вам не скажу по метрам, но можно, наверное, посмотреть. Паникадило — чудо инженерной мысли: оно одной рукой спускается и одной рукой поднимается. Вот чтобы лампады зажечь, надо просто аккуратненько за одно колечко потянуть, и это паникадило опускается.

А. Пичугин

— Да, я видел такую конструкцию.

Свящ. Сергий Старокадомский

— Но самое в этом всём забавное, что ты смотришь на то, из чего это паникадило сделано. И ты понимаешь, что две основных детали — это розетки для варенья и, может быть, помните, в кафе-мороженое были такие металлические чашечки, куда эти шарики клали?

И. Языкова

— Да, конечно, креманки это называется.

Свящ. Сергий Старокадомский

— Ну, язык не поворачивается назвать это креманкой. Потому что мы уже понимаем сейчас, что такое креманка.

И. Языкова

— Из чего было, из того и сделали.

А. Пичугин

— Это Преображенский храм?

Свящ. Сергий Старокадомский

— Дмитровский.

А. Пичугин

— Я просто пытаюсь найти, может быть, есть фотографии.

Свящ. Сергий Старокадомский

— У меня есть много фотографий этого паникадила, потому что это чудо. С одной стороны, инженерное чудо, потому что представить себе вот эту систему противовесов, чтобы это всё работало — это всё сделано кустарно, это всё рассчитано мужиками-колхозниками. И вот эти, хорошо, креманки. И знаете, в каждом доме были вот эти розетки для варенья с такими полукружками.

А. Пичугин

— Я помню, у нас тоже была.

Свящ. Сергий Старокадомский

— Да, конечно. Это везде было. И ты смотришь и понимаешь то, что это тоже часть жизни Церкви, подлинной жизни, вот настоящей жизни. Не тогда, когда мы можем в церковь принести что-то от своего богатства, а мы можем принести часть своей жизни, своего времени, своего таланта. И это всё востребовано.

А. Пичугин

— Я так понимаю, что отец Сергий из Кадома это ценит как раз и понимает.

Свящ. Сергий Старокадомский

— Да, конечно. Это абсолютно замечательный батюшка. Вообще, Кадомский район в этом отношении уникален. Там священники просто, на мой взгляд, абсолютные герои. Дело в том, что в Кадомском районе нет ни одного маленького храма. Там было всё так устроено, что было много... там такая земля, что там растёт пшеница, которая хорошо идёт на производство спирта. И там было несколько спиртзаводов и, соответственно, достаточно богатых спиртзаводчиков, каждый из которых стремился построить большой храм. Вот представьте себе: деревня, в которой, может быть, дворов 20-30 — а там действительно копия Антиохийского подворья. Вот тебе Феодор Стратилат, вот тебе Михаил Архангел — вот всё просто. И это тоже никогда не закрывалось. И как при этом это всё содержать, то есть как при этом это всё восстанавливать? В той же деревне Старый Кадом сейчас 20 дворов. Храм — восстановленный, с иконостасом, гигантского размера, московского размера. И там всё вот такое.

А. Пичугин

— Я в Рязанской области подобное видел. Не знаю, Павелецкий есть район, нет. Павелецкий вокзал как раз исторически туда вёл — в Павелец. Это всё-таки немножко другая сторона Рязанской области, но там тоже она степная, открытая, богатые места, плодородная земля, пшеница. И до сих пор там, правда разрушенные, вот эти гигантские, огромные храмы, которые были построены в конце XIX века.

Свящ. Сергий Старокадомский

— А Гусь-Железный?

А. Пичугин

— Я там был. Это вообще торжество какого-то такого неороманского, псевдороманского стиля. Дорогие слушатели, вы не поленитесь, если сейчас нас слушаете где-то в машине, приедете к интернету — посмотрите или, если вдруг у интернета, посмотрите, найдите в поисковике любом: храм в Гусь-Железном. Я забыл посвящение, правда, его. Но он сразу вам выдастся. Я случайно мимо проезжал, ничего о нём не зная. Теперь знаю и внутри был. Вот просто мимо проезжал и оторопел. Вот Виктор, наш режиссёр, подсказывает, что Живоначальной Троицы. Да, Троицкий храм, Гусь-Железный.

И. Языкова

— Алексей, а можно я вспомню другой храм?

А. Пичугин

— Да, конечно.

И. Языкова

— Потому что, если говорить об истории Церкви советского времени, то есть совершенно уникальный храм. Он недалеко от Гуся-Хрустального. Его строили как раз рабочие Гусь-Хрустального завода в 1927 году. Когда все храмы уже, так сказать, закрывали и разоряли, вот рабочие решили для себя построить этот храм. Это деревня Пятница или Великодворье — там сейчас соединились две деревни. Оттуда даже происходит один священноисповедник — Пётр Великодворский.

А. Пичугин

— А, я знаю, конечно.

И. Языкова

— Да, этот храм совершенно замечательный. Там служил вот этот отец Пётр, который 20 с лишним лет сидел, его отправили... это самый край Владимирской области, уже на границе с Нижегородской, такая Тмутаракань действительно. Его отправили туда умирать, а он ещё там 20 лет прожил. И даже у него там было несколько дивеевских монахинь — с ним жили, уже такие старушки-старушки. И после его смерти туда назначают священника Анатолия Яковина. А храм деревянный, у него крест — хрустальный, который сами сделали вот эти вот рабочие из Гусь-Хрустального. И тот, значит, этот храм значит, послевоенного времени, когда он вышел, значит, обихаживал, и отец Анатолий Яковин тоже это всё продолжил. Ему достались даже несколько старушек, которые ещё пережили этого настоятеля. И он туда в 70-80-е годы — это уже 70-е годы были. А тот, значит, после смерти Сталина вышел — 1954 год,может быть, 1956. И у этого храма удивительная тоже история. Потому что и эти старушки, и он туда собирал какие-то старые иконы — отец Пётр. А потом отец Анатолий туда приглашал всех современных иконописцев. Там поработал отец Зинон, отец Андрей Давыдов, который тогда ещё не был даже священником, Александр Лавданский, Александр Соколов и так далее. То есть в 70-е годы, когда ничего тоже особенно ещё нельзя было. Он там, с одной стороны, старые иконы собирал, с другой стороны, давал работу этим современным иконописцам. И этот храм — я всегда своим студентам говорю, что это такой памятник такого раннего возрождения нашей...
А. Пичугин

— То есть туда сейчас можно приехать и увидеть всё, что вы говорите?
И. Языкова

— Можно, увидеть всё это можно.

А. Пичугин

— Потому что я, к сожалению, не знал... то есть я знал этот храм только по служению там отца Петра, потому что это известная история.

И. Языкова

— Да, отец Пётр Чельцов.

А. Пичугин

— Да, Чельцов. А всё, что было после него, я даже не знал.
И. Языкова

— Ну, собственно говоря, с подачи отца Анатолия, там и мощи сейчас...
А. Пичугин

— Отец Андрей Давыдов тоже во Владимирской епархии сейчас — в Суздале.

Свящ. Сергий Старокадомский

— Храм в Новой Деревне, по-моему, был тоже где-то в 20-х годах срублен в одном месте, а потом перевезён в Новую Деревню.

И. Языкова

— Да, с ним тоже интересная история.
А. Пичугин

— Пушкинский район.

И. Языкова

— Пушкинский район, где служил отец Александр Мень. Этот храм должен был быть разрушен, потому что, когда прокладывали Ярославское шоссе, он стоял на месте этого нового шоссе. И рабочим сказано было, что его просто надо уничтожить. Так они сами его раскатали на брёвна — он деревянный — и перенесли в другое место. И это видно, что они не понимали, как ориентируются храмы — на восток. Они его сделали ровно на север.

А. Пичугин

— А он так и стоит, да.

И. Языкова

— Он так и стоит до сих пор — в 20-е годы это было.

А. Пичугин

— Да, спасибо большое за этот разговор. Спасибо. Я напомню, что в гостях у Светлого радио были сегодня: Ирина Языкова, кандидат культурологии, искусствовед, и священник Сергий Старокадомский, настоятель Алексеевского храма в Середниково. Но я надеюсь, что мы как-то, может быть, этот разговор продолжим. Как-то время быстро закончилось. Спасибо, прощаемся, до новых встреч.
И. Языкова

— Спасибо, до свидания.

Свящ. Сергий Старокадомский

— До свидания.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Духовные смыслы романа «Преступление и наказание». Татьяна Касаткина
• «Святой праведный воин Феодор Ушаков». Сергай Лачин, Виктор Лещенко
• «Внешняя политика США в конце 19 века». Григорий Елисеев

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов