«Миссионерские литургии в тюрьмах». Прот. Максим Кокарев, Константин Бобылев

У нас в гостях были пресс-секретарь Самарской Епархии, ректор Самарской семинарии протоиерей Максим Кокарев и член правления Благотворительного Фонда просвещения «Вера», главный специалист благотворительного проекта по тюремному служению «Апрель» Константин Бобылев.

Разговор шел о том, как в местах лишения свободы организовываются богослужения, как это влияет на жизнь заключенных, а также о проведении «миссионерских литургий», которые помогают лучше понять, что происходит в храме.

---

М. Борисова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие друзья. В студии Марина Борисова. И сегодня этот час «Светлого вечера» с нами проведут: протоиерей Максим Кокарев, пресс-секретарь Самарской епархии, ректор Самарской духовной семинарии.

Прот. Максим Кокарев

— Добрый вечер.

М. Борисова

— И Константин Бобылев, член правления Благотворительного фонда просвещения «Вера» и главный специалист благотворительного проекта по тюремному служению «Апрель».

К. Бобылев

— Добрый вечер.

М. Борисова

— Наши дорогие радиослушатели хорошо знают и вас, Константин, и ваш проект «Апрель», поскольку в программе «Дело дня» по разным поводам мы имели счастье побеседовать о разных аспектах вашей благотворительной деятельности в тюрьмах. Но мне довелось как-то для журнала «Фома» брать интервью у священника, который нёс тюремное служение. И он сказал такую фразу, что в служении в колонии самое главное — Литургия, без Литургии там ничего не сделаешь. Поэтому хотелось бы поговорить о миссионерских литургиях. Тем более, что мало кто, я думаю, из наших радиослушателей понимает, что это за явление и чем миссионерская Литургия отличается от той Литургии, к которой привыкли мы. Отец Максим, может быть, вы начнёте?

Прот. Максим Кокарев

— Да, наверное, давайте я начну. Я думаю, что сначала я скажу пару слов вообще про миссионерское богослужение. Потому что миссионерской может быть не только Литургия. И, собственно, такой формат богослужения специально с колониями не связан. В нашем случае мы в Самаре начинали, потом этот, скажем так, опыт стал масштабироваться. Начиналось всё, конечно, не с колонии, начиналось всё много лет назад, лет, наверное, уже больше 10, даже, может быть, 15, когда впервые мы стали совершать те богослужения, которые принято называть «миссионерскими». Хотя это достаточно условное название. Можно сказать, что это богослужение с комментариями — скажем так ещё. И начинали мы это абсолютно точно с обычных приходов. И логика у этого была совершенно простая и понятная. Любой священник, скажем так, практикующий вам, наверное, подтвердит, что мы имеем достаточно большое количество прихожан, причём именно прихожан, то есть не захожан, людей, которые могут лет 10 ходить уже в храм, но действительно до конца не понимать, что происходит во время богослужения. Потому что для того, чтобы лучше понимать, тут нужно сделать две вещи: либо человек сам читает, находит информацию; либо он священника своего постоянно за край рясы дёргает и говорит: «Батюшка, а это зачем? А это почему? А это что за молитва? А вот это зачем — какие-то перемещения во время службы, все эти входы и прочее?» Но читать у нас — вот не все читают, а священника дёргать каждые пять минут по каждому поводу тоже как бы стесняются, чтобы лишний раз не беспокоить.
Поэтому человек может 10 лет ходить в храм и как-то даже, наверное, молиться. Но вот до конца вот в полном смысле Литургия — Литургия переводится как «общее дело» — общим это дело может не быть. То есть стоит там 100 человек в храме, каждый в своём уголке этого храма, и порой каждый молится о своём. То есть священник молится о главном, о чём, в общем-то, вся община должна в данный момент молиться — об освящении Даров, ещё о чём-то. А каждый — вот у кого-то проблемы какие-то, у кого-то родственники, не дай Бог, болеют. В общем, все молятся, но не понимая, что при этом происходит в алтаре и о чём, в общем-то, сейчас молится вся Церковь. И поэтому мы начинали это с разных приходов, в основном с тех, где была живая такая община, где было много молодёжи с вопросами. И вот, собственно, от обычного богослужения это отличается только наличием где-то 5-6 вставок, когда в определённые моменты, удобные для этого, священник выходит (я выхожу, например) и минут 7-10 рассказывает о том, что это за часть службы, зачем это, какой у этого богословский смысл, какая может быть там символика и так далее.
Конечно, есть издержки: служба становится длиннее по времени. И мы как бы это обговариваем. Обычно я, когда начинаю, сразу говорю: «Те, кто всё знают, давайте проявим христианскую любовь и потерпим ради тех наших братьев и сестёр, которым это будет всё, скажем так, новостями». Поэтому, да, это чуть длиннее, чем обычная служба. Но, в принципе, у меня есть знакомые пастыри, которые и так, без специального как бы названия, раза три за службу с проповедью выходят: после Евангелия, ближе к концу и так далее. А тут чуть больше. То есть когда мы начали это делать, обратная связь, отзывы поступали сразу, то есть к нам постоянно подходили и говорили, что это дело очень нужное. Конечно, каждую Литургию так делать не будешь. Но у нас есть приходы, где раз в год точно, а то и не один, но раз в год минимум мы это делаем. Потому что за год там и люди обновляются, и на самом деле община как бы меняется в составе. То есть мы это уже очень на многих приходах города Самары сначала это делали. А потом уже как бы сама собой возникла история с тем, чтобы перенести это в колонии. Потому что там такие же люди, только в особых условиях содержания, скажем так. И нуждаются они не меньше в этом.

К. Бобылев

— Да, это произошло впервые в Самарском регионе в 13-й колонии. Она сейчас закрылась уже — к сожалению или к счастью, не знаю, как сказать, но просто как факт. В 13-й колонии предложили настоятелю храма, священнику, который окормляет это учреждение, пригласить отца Максима Кокарева на службу, на Литургию, и её прокомментировать. Это восприняли все очень с таким энтузиазмом. Это мужская колония. Ребята, которые отбывали там наказание, то есть прихожане общины православного храма, никто не знал. Говорили: а что это такое? Я говорю, что это вот такая история, вам понравится — очень интересно. И на самом деле все были восторге. После отъезда, то есть когда всё это закончилось, побеседовали ещё после службы, после Литургии. И когда я приезжал в следующий раз, говорят: когда приедет отец Максим? Я говорю, что подождите, ребята, так часто это же невозможно. Тут на воле на приходах, на обычных приходах, и то, может быть, не на всех имеется такая возможность пригласить священника прокомментировать, а вы хотите, чтобы это было у вас как можно чаще. А потом, по милости Божией, по Промыслу Божьему, по-другому это никак не назовёшь — шло рабочее совещание в УФСИН России по Самарской области. У нас Рамиз Чобанович Алмазов был тогда начальник, замечательный человек, сейчас ушёл на пенсию. И говорю, что мы бы хотели такие литургии миссионерские провести во всех учреждениях. Он говорит: «А что это такое?» Я говорю, что это такое пояснение к службе. И он сказал, что это хорошее дело. А он мусульманин, но воспринял это дело хорошо. И говорит, что, конечно, это надо делать, надо людям пояснять, что происходит. И тут же буквально по горячим следам написали прошение, и, в общем-то, родился такой график. Мы в течение года объехали с отцом Максимом все учреждения. Вот это был такой первый заход, и очень интересный для нас опыт был такой, в общем-то.

Прот. Максим Кокарев

— С тех пор мы раз в год все колонии, каждый год посещаем.

К. Бобылев

— Сейчас уже пореже получается, потому что мы понимаем прекрасно, что не так часто поновляется контингент. Но вот раз в полтора года, наверное, сейчас круг уже такой установился — примерно раз в полтора года в каждом учреждении такие службы проходят. Где-то сейчас отец Максим комментирует в Самаре. А вот в других епархиях Самарской области уже появились священники, которые делают это самостоятельно. То есть вот такой опыт был передан, людям понравилось, его переняли.

М. Борисова

— Отец Максим, а чем отличается такая Литургия с пояснениями на обычном приходе и в местах заключения? Есть какая-то разница или абсолютно всё равно, кто стоит в храме?

Прот. Максим Кокарев

— С моей стороны, скажем так, совершающего, нет никакой разницы. Единственно, атмосфера всё-таки всегда в храмах, которые находятся на территории колоний, такая своеобразная. Но, кстати, вот по атмосфере могу сказать, что, наверное, в колонии даже внимательнее слушают. Потому что там достаточно однородный такой коллектив — это ни хорошо и ни плохо, это факт такой. То есть обычно есть семьи с детьми, которые как-то на детей, допустим, отвлекаются вынужденно, а там все такие собранные. И уж кто пришёл в храм, они достаточно мотивированы — там их не загоняют, в общем-то. И не так на самом деле много действительно людей, которые... то есть в колонии, допустим, несколько сотен человек или тысяча человек. И вот несколько десятков приходит на богослужение совершенно свободно и с интересом. Ну и, в общем-то, да, то есть по глазам видно, что, наверное, даже чуть внимательнее относятся, чем на обычном приходе. Там у людей ещё свои какие-то заботы, а тут — нет.

М. Борисова

— Протоиерей Максим Кокарев, пресс-секретарь Самарской епархии, ректор Самарского духовной семинарии, и Константин Бобылев, член правления Благотворительного фонда просвещения «Вера» и главный специалист благотворительного проекта по тюремному служению «Апрель», проводят с нами сегодня этот «Светлый вечер». Мы говорим о таком новом для многих из нас явлении, как миссионерские литургии. Скажите, а почему только сейчас появилась такая практика, ведь, казалось бы, ещё в 90-е годы напрашивалась при огромном притоке в Церковь новых людей? Это, казалось бы, должна была быть идея, которая витала бы в воздухе. Однако, этого не случилось. Почему только сейчас?

К. Бобылев

— Ну, что касается, наверное, общей тенденции такой, общей практики, наверное, отец Максим лучше нам скажет. А что касается таких богослужений в местах лишения свободы, могу сказать, что они и до сих пор как бы нигде практически не совершаются. То есть совершить обычную Литургию в учреждении — это уже большой труд, уже нужно потрудиться. То есть это и пронос вина, облачений священнических, ещё что-то — это всё досмотровые какие-то мероприятия, которые проходят. То есть это не очень сложно, но на самом деле хлопотно. И не все священники, конечно, тоже к этому относятся спокойно, потому что вот как бы есть такие некоторые интересные моменты. А уж тем более ещё и миссионерская Литургия. То есть один священник, если ему и служить, и комментировать — это сложно. То есть, соответственно, нужно приглашать священника, который обладал бы не только полнотой знаний, чтобы передать их другим, но ещё и был бы мастером художественного слова, как отец Максим, чтобы это было всё-таки интересно, а не какая-то лекция занудная на полтора часа с плюсом. Поэтому с этим обычно в местах лишения свободы и сталкиваемся. После того, как мы в регионе первый круг такой прошли, я предложил отцу Максиму, пользуясь случаем, поехать в Екатеринбург на одно из мероприятий поделиться опытом. Это было большое мероприятие, на котором присутствовали почти, наверное, все сотрудники воспитательной службы со всех учреждений, а их там больше 30, имамы, священники, наверное, со всех тоже учреждений, священники из других регионов — из Сибири, Западной Сибири. И сначала в первый день отец Максим рассказывал с кафедры об этом опыте. А на следующий день мы поехали в колонию, в 10-ю колонию, как сейчас помню. И у нас такой службы не было никогда — 11 священников служили, а отец Максим комментировал.

М. Борисова

— Это прямо как Патриаршая служба.

К. Бобылев

— Да, но они все хотели понять, как это, что происходит. То есть они приехали перенять этот опыт. Насколько он был удачный или неудачный покажет только время. Но могу сказать, что после, например, проведения такой миссионерской Литургии в Новосибирске один из священников на постоянной основе стал проводить такие службы. Сейчас он перебрался на Камчатку и там продолжает тоже такое миссионерское служение у себя уже на приходе, а до этого он окормлял тоже ряд учреждений в Новосибирской епархии.

М. Борисова

— Мне доводилось слышать от священников, которые служат в СИЗО, в колониях, что непременно нужно то же самое обращать не только к заключённым, но и к администрации, потому иначе ничего не получится.

К. Бобылев

— Конечно.

М. Борисова

— Вот насколько заинтересована администрация колонии в том, чтобы участвовать в таких литургиях?

К. Бобылев

— Вы знаете, там, где священник, который посещает это учреждение, окормляет это учреждение, выстраивает отношения и с администрацией, и, соответственно, с осуждёнными там всё в порядке. Вот у нас такой есть замечательный священник — отец Александр из Курска — фамилию забыл. Он тоже не один раз уже здесь был, в данной передаче. Такой батя — вот он приходит, заходит в учреждение, и к нему сотрудники, кто его увидит, все бегут — он для всех родной, в прямом смысле этого слова. Он уже там перекрестил всех, наверное, кого только мог, сам стал крёстным... это потрясающе, то есть вот этот человек работает. Он работает — Зинченко. Вот он работает с сотрудниками, в первую очередь. Потому что осуждённые отбывают срок, поскольку совершили преступление, попали за решётку. А сотрудники совершенно добровольно на 20 лет заточают себя в эти тюремные тоже узы, не выходят из границ учреждения. А у них практически и выходных-то нет. Вот практика показывает, что там с понедельника по пятницу полный рабочий день, плюс задерживаются на работе, суббота там — это какой-то тоже день выездной, контрольный. У него один день выходной. Он пойдёт в храм?Спросите у любого сотрудника, пойдёт ли он в храм — нет, потому что у него там семеро по лавкам, условно, дети, с которыми надо пойти погулять, в зоопарк отвезти в конечном итоге, кому-то уделить дома какое-то внимание. У него реально нет на это... Ну, может быть, конечно, и приоритет не стоит, но тем не менее, даже если бы он и очень захотел, то на самом деле сделать это в его обстоятельствах очень сложно.

М. Борисова

— Но это сложно в любых обстоятельствах. Не зря же всё-таки многие свидетельствуют, что после того, как человек освобождается из колонии, если он в колонии был членом прихода и ходил регулярно на службу, исповедовался, причащался, то совершенно не факт, что он продолжит так же жить, освободившись. Чаще всего как раз этого не случается. Просто в колонии есть элемент дисциплины, общности. А когда он оказывается уже сам по себе, один за стенами, то этот энтузиазм и наработанный какой-то уже стереотип постепенно сходит на нет.

К. Бобылев

— Всё просто: да, человека затягивает бытовуха — в прямом смысле этого слова. Потому что там же он на полном обеспечении — по факту. То есть он пошёл, поработал в течение дня, а вечер у него свободный, у него никаких проблем нет. Соответственно, значит, в выходной, в воскресенье, он пошёл, куда? Он пошёл на службу — священник приехал, или если в будний день какой-то священник приезжает. То есть там проблем нет — ему же готовить не надо, ходить в магазин, покупать себе ничего не нужно. То есть у него ряд этих вот моментов бытовых выпадают из жизни. Почему у нас вот такая большая проблема для человека вхождения в социум? Хотя бы просто по этим элементарным навыкам, которые они утрачивают со временем, в прямом смысле этого слова. Например, человек не знает, как себе суп приготовить. Для нас это смешно, а для человека, который 20 лет или 15 лет — девочка, например, загремела за наркотики в 16-17 лет и поехала на взрослую зону. А сроки за наркотики у нас сейчас большие — она выйдет через 15 лет. И она здесь ещё не успела эти навыки приобрести, с родителями живя, и в колонии их тоже нет. Она выходит и в 30-35 лет оказывается неприспособленным к жизни человеком.

М. Борисова

— Но это не только в колонии. Вот приходилось слышать от людей, которые выходят во взрослую жизнь из детского дома, ровно то же самое. И не только суп приготовить, а в принципе решение любой бытовой проблемы становится неразрешимой задачей. Но вернёмся к нашей миссионерской Литургии. Отец Максим, а вот есть масса отличий — скажем, Литургия Иоанна Златоуста и Литургия Василия Великого. А есть ведь ещё и Литургия Преждеосвященных Даров. Насколько вот это влияет? То есть, скажем, Великим постом Преждеосвященные Литургии проводятся в колониях или нет? Это же будние дни — это среда или пятница.

Прот. Максим Кокарев

— В общем, да. То есть поскольку по Уставу других литургий в будние дни поста служить не положено, то если так получается — а, в общем-то, в колониях достаточно часто получается служить именно в будни, потому что у священника в воскресенье, вообще-то, свой храм. То есть у нас таких капелланов тюремных, которые служили бы только в колониях, нет. Поэтому, конечно, чаще всего мы либо в субботу едем служить, но в субботу, конечно, полная Литургия служится даже постом, обычная — Иоанна Златоуста. Но в целом, если отвечать на вопрос особенностей, то Литургию Василия Великого комментировать не доводилось, потому что, в принципе, во-первых, она по структуре своей, по чину последования практически идентична.

М. Борисова

— Текст анафоры другой.

Прот. Максим Кокарев

— Да, текст анафоры другой, но это, в общем-то, анафора того же типа византийского. Это, в общем, очень близкие вещи и как бы её комментировать — она и так длиннее. То есть тут, конечно, перегружать, наверное, не стоит. Поэтому мы всегда служим миссионерскую Литургию только в тех случаях, когда Иоанна Златоуста совершается, или постом как раз-таки неоднократно доводилось, но это на приходах в городе. Мы ждём всегда поста с таким особым трепетом, меня всегда тоже приглашают. Мы в нескольких приходах города регулярно совершаем каждый год, каждый пост Литургию Преждеосвященных Даров с комментарием. Потому что она как раз требует пояснения, она необычная. Она совершается сильно реже, только в будние дни Великого поста, и то не каждый день, а только в среду и пятницу. И люди про неё знают ещё меньше, чем про стандартную Литургию Иоанна Златоуста. А если говорить про первый вопрос, вы спросили: почему только недавно начали? Ну, относительно недавно — в 90-е я не помню, действительно, такой практики — это вот интересно. Я думаю, что не только это.
Если мы сейчас посмотрим, насколько давно появились, например, документы какие-то, регламентирующие, например, оглашение в нашей Церкви. Бог с ними, с миссионерскими литургиями, казалось бы, ничего более актуального в 90-е, когда массы народа хлынули в Церковь, когда, в общем-то, многие с пафосом говорили о том, что мы переживаем второе крещение Руси, я вот очень большой скепсис испытываю, как, наверное, все сейчас уже. Мы понимаем, что покрестить-то мы покрестили большое количество человек, а вот толку от этого, мягко говоря, не очень много было. То есть мы не смогли переварить, качественно воцерковить всю эту массу. То есть понятно, что, наверное, и Церковь была не совсем к этому готова, и просто кадровый был очень большой голод. Я прекрасно помню — я сам служу с двухтысячного года. Меня в двухтысячном рукоположили, в этом году четверть века, как я служу. И всё это, в общем, тоже на моих глазах. Я помню, как в двухтысячном ещё, все 10-е почти годы крестили без всякой подготовки. Как, в общем-то, человек пришёл, заявил желание покрестить ребёнка — ни с крёстными часто... то есть это очень медленно. То есть, наверное, какая-то была такая постсоветской инерция, и занимались мы больше восстановлением Церкви из руин, по большому счёту. И были какие-то приоритеты — храмы восстанавливали, и это тоже было надо. Прошло какое-то время и пришло, слава Богу, понимание — да, может быть, это надо было раньше начинать.
Я вот искренне уверен, что это надо было начинать раньше. И даже себе могу определённый укор тоже сделать. Я просто был молодой — двадцатилетний, с хвостиком, и, в общем, 5-6 человек в шестиштатном приходе городском большом. Мне как говорили, так я и делал. И по 30 человек за раз крестили, и маленьких вместе со взрослыми. И когда я пытался что-то сказать, то даже если половина из этих детей заплачет, уже никто не услышит — бесполезно. Как-то не вычленяли отдельно взрослых. А сейчас появились документы, хотя бы есть минимальное количество бесед для крёстных. Со взрослыми уже другая ситуация — взрослых вообще сейчас никто не будет крестить с бухты-барахты без подготовки. Вот у меня сейчас мини-группа оглашения, у меня три человека сейчас в Самаре. Один из них готовится к крещению — 21-летний молодой человек, который абсолютно из неверующей семьи, такие тоже остались, некрещёный. И двое, которые крещены были очень давно в детстве, сейчас готовятся к воссоединению с Церковью. Они всю жизнь пробыли в протестантизме, в постпротестантской какой-то там, по большому счёту, деноминации модной. То есть их крестить мы заново не будем, но они не знают о православии ровно столько же, сколько вот этот некрещёный парень. То есть мы, не торопясь, к Пасхе, дай Бог, может быть, закончим оглашение. И многие вещи надо было начинать, конечно, раньше. Я очень рад, что они вот лет 10 уже как тоже начинаются хотя бы.

М. Борисова

— Протоиерей Максим Кокарев, пресс-секретарь Самарской епархии, ректор Самарской духовной семинарии, и Константин Бобылев, член правления Благотворительного фонда просвещения «Вера», главный специалист благотворительного проекта по тюремному служению «Апрель», проводят с нами сегодня этот «Светлый вечер». В студии Марина Борисова. Мы ненадолго прервёмся и вернёмся к вам буквально через минуту, не переключайтесь.

М. Борисова

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Ещё раз здравствуйте, дорогие друзья. В студии Марина Борисова и наши сегодняшние гости: протоиерей Максим Кокарев, пресс-секретарь Самарской епархии, ректор Самарской духовной семинарии, и Константин Бобылев, член правления Благотворительного фонда просвещения «Вера», главный специалист благотворительного проекта по тюремному служению «Апрель». И мы говорим о таком, достаточно новом для многих из нас, явлении, как миссионерские литургии, в частности, миссионерские литургии в местах заключения. Не зря у нас существует такая народная мудрость, что от сумы и от тюрьмы не зарекайся. В места заключения может попасть любой, стечения обстоятельств бывают самые невероятные. И поэтому напрашивается вопрос: ведь наверняка в заключение попадают люди церковные, люди, которые должны, по идее, разбираться в том, как строится Божественная литургия и, может быть, выросшие — уже сейчас можно говорить смело, что за последние несколько десятилетий выросло, наверное, целое поколение детей в церковных семьях, которых родители брали за руку и вели в воскресенье на Литургию причащаться. Влияет ли наличие таких людей и вообще заметны ли они в колониях, на приходах среди заключённых? Влияют ли они на восприятие вот этих миссионерских литургий? Или это тоже люди, достаточно невежественные, в смысле богослужебной практики?
К. Бобылев

— Позвольте я отвечу, если можно. В моей практике, в опыте моём такие люди встречались. Это имеет место быть. И надо сказать, что отношение к ним со стороны осуждённых всегда немножко особенное. Во-первых, они понимают, что перед ними — будь то там диакон, иеродиакон или священнослужитель, священник, даже и монахи, бывает, что вот попадают, всё может быть в этой жизни — осуждённые прекрасно понимают, что всё-таки рядом с ними находится человек, во-первых, в сане. И к нему всё равно какое-то более трепетное отношение — это раз. И во-вторых, они всё-таки видят в нём, особенно община, какого-то путеводителя в некой степени. Они не питают никаких иллюзий и прекрасно понимают, что каждый человек может ошибиться. И там, особенно в общинах, не принято вот эти ярлыки вешать. Они же все на равных находятся, то есть каждый из них преступил закон. Преступления разные, но суть от этого не меняется — они все совершили преступления, все преступники. И поэтому всё-таки вот эти люди находятся на таком особом как бы положении в этой православной общине. И, конечно, они являются для них примером.
И вот на моей практике был случай, когда священнику говорят, что «брат ты нас учишь, а сам так не поступаешь». То есть это во время беседы, после службы, после молебна осуждённый священнику говорит: «Брат, ты вот тут нас учишь, поучаешь, а сам так не поступаешь. Ты же должен быть для нас примером». И они вынуждены в этом вопросе подтягиваться, поскольку у них эти духовные такие начала, что ли, никто не забирает. Что касается массового крещения, то в прошлом году нам с отцом Максимом посчастливилось быть в такой замечательной, уникальной для нас с ним поездке. Мы за две недели по Дальнему Востоку в рамках благотворительного проекта по тюремному служению «Апрель» отслужили, по-моему, шесть литургий за две недели. Причём из этих шести литургий миссионерских, три литургии были вообще каждый день подряд. То есть это такой небывалый случай. И в одной из колоний, это мужская колония, на службу пришло человек почти, наверное, около двухсот изначально. Потом какая-то часть отсеялась, потом ещё какая-то часть отсеялась к середине службы, потом ещё какая-то. Потому что люди не готовы были, всем было интересно, все пришли. Но, нет, это хорошо, потому что все люди разные.
И в конце ко Причастию подошло около 15 человек, из них 10 — это были люди новокрещёные, то есть они впервые приступили к Святым Христовым Тайнам на этот миссионерской Литургии. И было прям замечательно. Пел, я помню, тогда хор епархиальный из кафедрального собора. Вообще прекрасная была служба замечательная. Служили в столовой, потому что храм всех бы не вместил, и сотрудники это предусмотрели. И была потрясающая служба ещё аналогичная у нас в Хабаровске, в женской колонии. Тоже девчонок пришло там человек, наверное, 150-170. И вот там, кстати, практически все достояли до конца, как ни парадоксально. И причащалось тоже огромное количество людей. На моей практике, по крайней мере, это впервые, когда там человек около 80 в конечном итоге было причастников. Это было потрясающе.

М. Борисова

— Отец Максим, а вот эти паузы, которые посвящены комментариям, не сбивают человека с молитвенного настроя?

Прот. Максим Кокарев

— Понимаете, я вообще как бы не настаиваю, что это какая-то обязательная такая практика. Есть определённые дискуссия на эту тему. Я регулярно со своими собратьями священниками, периодически сталкиваюсь как бы с таким непониманием. То есть не то что все одинаковые. Я уважаю любое мнение, есть дискуссия, мы можем и поспорить, и постоянно это делаем. Есть те, кто считает, что это не нужно, или что это вообще какой-то там модернизм такой. У нас очень любят порой привесить ярлычок такой, что напридумывали тут всякого разного. Но на самом деле, если мы обратимся к Уставу, прям вот Типикону, то Устав предполагает, в общем-то на богослужении — правда, там речь идёт о Всенощном бдении — специальные уставные чтения, во время которых люди садятся и слушают. То есть там и жития святых — по третьей песни канона, и толкование Писания, экзегетика; чтение по 1-й кафизме, по 2-й кафизме, по 3-й песни — то есть это нормально. В древности, по большому счёту, богослужение и было главной школой. То есть если мы там лет на 200-300 назад заглянем, мы прекрасно с вами понимаем, какой был уровень грамотности и сколько людей могли что-то прочитать сами — очень немного. Но сказать при этом, что люди хуже ориентировались в православной традиции, мы не можем — что мы вот умеем читать все практически поголовно сейчас, что мы как бы лучше. То есть люди где-то получали эти знания.
И, в принципе, само по себе наше богослужение «заточено» так, чтобы быть, в том числе, и школой, чтобы нести в себе составляющую дидактическую, достаточно мощную. Потому что так можно сказать, что и проповедь священника тоже может как бы отвлечь и от молитвы, и к другим, скажем так, мыслям сподвигнуть. Но мы понимаем, что проповедь — это абсолютно необходимая часть богослужения, такая же, как любая другая молитва. То есть когда я сталкиваюсь с тем, что иногда бывает... я понимаю, что бывают какие-то, может быть, совершенно уважительные причины, что священник просто там — какая-то беда, священник очень сильно торопится. Но, в принципе, если такого нет, то, я считаю, что для священника совершать богослужение без проповеди — это профнепригодность и преступление. Потому что «горе мне, если я не благовествую», как известно. И я знаю людей, которые находят время на богослужении для проповеди не в одном месте. То есть я тоже стараюсь выходить с комментариями в каких-то местах, в которых это более-менее уместно. Собственно говоря, после Евангелия, где проповедь и должна быть. И я не выхожу, не прерываю Евхаристический канон: а вот посмотрите, сейчас священник поднимет Дары — вот «Твоя от Твоих», нет.

М. Борисова

— Это, к сожалению, издержки трансляции Божественной литургии из храма Христа Спасителя. Как правило, на праздничные дни идёт трансляция, сопровождающаяся комментарием. Этот комментарий полностью забивает текст произносимых молитв.

Прот. Максим Кокарев

— Это нужно тоже понимать, когда это уместно, а когда нет. У нас так получилось, что когда наступил ковид пресловутый, особенно первый год были самые такие жёсткие ограничения, и всячески правильно, в том числе и с амвона, говорили, что если есть возможность переждать дома — и там как раз весна была, Пасха, и храмы были почти пустые. И до этого у нас такое в Самаре не практиковалось, а с того самого 2020 года у нас губернская власть вместе с церковной властью, с митрополитом, решили, что надо как-то людям облегчить ситуацию. И у нас впервые стали делать то же самое: из одного из главных соборов Самары стали вести прямую трансляцию. Наше местное телевидение подогнало, так сказать, фуру со всем оборудованием, стали транслировать. И с тех пор я ни Пасху, ни Рождество не служу. То есть я немножко, конечно, скорблю по этому поводу, но мне сказали что «надо». И я теперь каждую Пасху и Рождество сижу в специально оборудованном помещении в наушниках и комментирую. Я, конечно, очень сильно волновался. Это идёт по местному телевидению — это наша самарская история. И я сначала готовился, я много пересмотрел трансляций патриаршего богослужения, то есть прослушал, как их комментируют и что-то для себя вынес. И, конечно, я стараюсь, во-первых, дозировано это делать и точно не в те ключевые моменты, в которые человек должен слушать сам.

То есть это всё опытным путём. Даже вот те комментарии во время Литургии я тоже — когда меня впервые попросили, это было достаточно давно, я стал смотреть, ведь уже кое-какие видеоматериалы были. Я сейчас не буду называть достаточно известного клирика — там были видеоматериалы. Я посмотрел, как более опытные люди это делают — миссионерскую Литургию совершают. Я смотрю — она там четыре с половиной часа, то есть реально она столько шла. Я стоически послушал. Это было очень классно, очень умно, но это было похоже на очень-очень развёрнутую лекцию по литургике. Я сразу подумал, что четыре с половиной часа... В принципе, наше миссионерское богослужение длиннее обычной Литургии где-то на полчаса, наверное, не больше. То есть всех моих ставок — это полчаса.

К. Бобылев

— На 40 минут.

Прот. Максим Кокарев

— Поправляет. Ему виднее — он за мной следит. Знаете, друзья, я могу сказать, что у меня в рукаве есть козырная карта относительно тех людей, которые говорят, что «зачем это делать?», ещё что-то. Буквально накануне нашей с вами встречи я имел возможность почувствовать себя как человек, который впервые пришёл в храм на богослужение. Или, скажем так, не впервые, а в какие-то первые там, значит... Это был потрясающий опыт. Это было Грузинское подворье здесь, в Москве. Литургия шла на грузинском языке. Я считаю, что неплохо знаю ход богослужения. Сначала я пытался параллельно как бы все диаконские возгласы на ектении. Потом я понял, что это невозможно, потому что это просто невозможно. Но я себя просто почувствовал человеком, который вот ничего не знает. И тот, кто хочет сказать: зачем учить, зачем комментировать? — сходите на такую службу, побудьте в шкуре человека, который в первый раз пришёл в храм, посмотрите на себя в этом новом качестве. Я думаю, что здесь вообще любые вопросы отпадут.

М. Борисова

— Протоиерей Максим Кокарев, пресс-секретарь Самарской епархии, ректор Самарской духовной семинарии, и Константин Бобылев, член правления Благотворительного фонда просвещения «Вера» и главный специалист благотворительного проекта по тюремному служению «Апрель», проводят с нами сегодня этот «Светлый вечер». Мы говорим о таком новом для нас в церковной практике явлении, как миссионерская Литургия. Скажите, Константин, на ваш взгляд, восприятие этих комментариев, во-первых, сам текст комментариев и восприятие этих комментариев, среди заключённых и среди обычных прихожан разное, или это практически одно и то же? То есть с одним текстом священник может выйти и на солею перед своим привычным приходом, и перед заключёнными? Или всё-таки есть разница?

К. Бобылев

— Отец Максим так и делает — текст одинаковый абсолютно, что для прихожанина на свободе, что для прихожанина в тюремном храме, однозначно одинаковый. Единственное, что, конечно, среди осуждённых в храм приходят... как бы срез общества. Здесь у нас в храм приходят — и там, и там по скорбям, просто здесь скорби немножко другие. А там скорби у всех одни, то есть вот как минимум всех объединяет тот факт, что лишили самого главного, что у человека в жизни есть — это свободы. Но там же люди самые разные: и с тремя классами образования, и с техникумом, и тот, кто вообще закончил школу с грехом пополам, учиться никогда не хотел и всё забыл, и сейчас ему 40 лет, а он, как белый лист — ничего не помнит, ничего не знает. Поэтому, может быть, просто здесь вот такая какая-то особенность есть, наверное, не более того. Но все люди так или иначе, и на приходе обычном, на свободе, и на приходе там, в заключении, одинаковые, мне кажется.

М. Борисова

— Отец Максим, а на вашей практике — вот каждый человек, который в разных формах выступает перед аудиторией, всегда преодолевает некоторое средостение между теми, кто слушает, и им. Иногда оно не преодолевается, иногда оно как бы растягивается, как резиновое. А иногда оно просто исчезает. Вот вам — употреблю такое совершенно светское слово — в какой аудитории легче говорить о Литургии?

Прот. Максим Кокарев

— Сложный вопрос, я специально не задумывался на эту тему. Наверное, всё-таки я отвечу, что почти какой-то ощутимой разницы нет. То есть я вообще это очень люблю. Я про Литургию и про богослужение наше готов рассказывать везде, совершенно в любой аудитории. Сама атмосфера колонии всё-таки специфическая, накладывает определённый, скажем так, не самый радостный отпечаток. В принципе, когда ты туда заходишь, за тобой всё это закрывается — к этому привыкнуть достаточно сложно. Я уже достаточно давно — впервые я ещё студентом семинарии попал. Тогда ощущения были очень острые, когда нас водили на практику. И ты всё сдал, документы, всё, и за тобой всё это дело закрылось. То есть ты вроде понимаешь, что сюда ненадолго... Но на самом деле, когда выходишь на солею, это всё как раз постепенно проходит. Не могу сейчас сказать, что я совсем привык, избавился от этого ощущения. Тяжеловато каждый раз входить. Но когда я выхожу и вижу глаза — и в принципе, вот там, как я уже говорил, люди порой даже более заинтересованы, чем на приходе. Я как бы вот уже после первых нескольких слов вполне этого средостения особо и не чувствую. Поэтому мне вот особой принципиальной разницы в этом смысле, где свидетельствовать о красоте нашего богослужения, наверное, нет.

М. Борисова

— А почему именно в колонии, где есть свободное время и нет такого количества бытовых проблем и забот, люди не читают? Ведь, собственно говоря, все эти комментарии можно прочесть. Можно прочесть массу написанного о нашем богослужении, о Литургии. И есть такие совершенно потрясающие труды, как Александра Шмемана, которого просто можно читать как художественную литературу.

Прот. Максим Кокарев

— Совершенно с вами согласен. Но мы как раз не ограничиваемся только богослужением. Мы, в принципе, это и делаем. Потому что в большинстве случаев — Константин может потом добавить, — во-первых, такая качественная литература, например, тот же Шмеман, далеко не в каждой библиотеке колоний есть. А мы, когда приезжаем, практически всегда, по крайней мере, первый раз, когда мы совершали, мы после богослужения остаёмся и общаемся с местной общиной, и книжечки тоже оставляем. Потому что я прекрасно понимаю, что, побывав на одном единственном, условно, вот таком миссионерском богослужении, человек всего точно не поймёт. И у меня нет задачи объяснить... вообще, у меня задача — заинтересовать, чтобы человек потом читал. То есть я стараюсь рассказать как-то интересно. Всего я за эти 40 минут дополнительных богослужения... ну что можно за 40 минут рассказать? — что-то можно, но никаких глубин таких фундаментальных, какие-то пласты поднять невозможно. Можно потом только дальше подсказать человеку, куда, в какую сторону развивать этот интерес, если он появился.
И мы всегда после службы остаёмся, вот Костя раздаёт каждому... иногда мы много привозим, когда у нас есть такая возможность, а иногда хотя бы несколько экземпляров в библиотеку. Шмемана мы не привозили, мы другие, более такие простые, скажем так, варианты, но тоже объяснения Литургии. То есть мы абсолютно с вами согласны, что это не панацея и одним этим ничего не сделаешь. Конечно, это океан, который можно чайной ложечкой вычерпывать, то есть я имею в виду нашу богослужебную традицию. То есть это прекрасно. И задача на самом деле просто заинтересовать. Человек послушал: о, а там ещё столько всего! — что я не успел сказать, допустим.

М. Борисова

— А они что-то спрашивают после службы? Или ограничиваются тем, что всё это, как губка, впитали?

Прот. Максим Кокарев

— Мне кажется, что в колониях совершение таких богослужений отличается как раз тем, что там больше вопросов задают. То есть на приходе благодарят радостно, хотя тоже подходят порой и спрашивают, но вот чисто статистически — у меня сложилось ощущение, что вопросов больше задают в местах лишения свободы. То есть ребята потом никуда не расходятся, и мы ещё долго потом общаемся.

М. Борисова

— Я вот вас слушаю и думаю: а почему бы не ввести практику миссионерских всенощных бдений?

Прот. Максим Кокарев

— Это существует, мы служим. Это был следующий этап. В колониях — нет, не было у нас такого пока. Но в колониях я не припомню, что бы там всенощные совершались. А вот на приходах — да, мы уже несколько раз... Тут, конечно, тоже есть свои какие-то определённые издержки. Во-первых, Всенощная и так подлиннее. И я старался делать комментарии к Всенощной так, чтобы это не было совсем невыносимо тяжело, чтобы человек не думал о ногах больше, чем... но мы пробовали, методом проб и ошибок. Не знаю, насколько это получилось. Но вот мы служили в Воскресенском монастыре в последний раз — в Самаре есть такой мужской монастырь — и ещё в некоторых местах, то есть совершаем. Кстати, когда мы совершаем Литургию Преждеосвященных Даров, мы стараемся вернуться к древней практике. Она же вечером должна совершаться.

М. Борисова

— Да, вечером.

Прот. Максим Кокарев

— Мы вечером и совершаем. Потому что в будни — она всегда в будни — утром работающий человек в принципе лишён возможности на неё попасть. Мы начинаем часов в шесть вечера. Я просто помню — это абсолютно удивительное ощущение: среда... это было не в Самаре даже, а в Тольятти, в соседнем нашем городе, автограде. И настоятель говорит: «Что-то я переживаю. Может быть, никто не придёт». Это шесть часов — уже люди с работы возвращаются. Мы выходим — огромный собор. У нас там Преображенский собор — он огромный просто собор в Тольятти — он полный. И больше ста человек причастников — в среду вечером, в будний день.

М. Борисова

— То есть и литургический пост соблюдали, и подготовились, и поисповедались?

Прот. Максим Кокарев

— Да. Готовились с полудня, как рекомендовано, и в шесть мы начали службу. То есть мы были очень удивлены. Я думал, что народ придёт, но, честно говоря, был удивлён всё равно.

М. Борисова

— Есть вопрос к Константину: вот вы общаетесь с заключёнными, а их участие в Литургии меняет, это заметно? Или это глубоко сокровенное какое-то движение, которое внешне и не очень проявляется?

К. Бобылев

— Однозначно меняет, даже можно было бы, конечно, и не спрашивать. Точно меняет — это потрясающе. Просто на моих глазах человек, который пришёл в храм впервые, отбыв какую-то часть срока, попадает в храм. Сначала он пришёл просто поинтересовался, потом стал приходить на службы воскресные, когда мы приезжали с отцом Михаилом Чередняком, то есть такой есть священник замечательный самарский, благодаря которому, в общем-то, тюремное служение у нас и началось. Он первый позвал меня, и дальше я уже как бы отказаться от этого не смог. Дальше этот человек пошёл на исповедь поговорить. А получилось так, что ушёл, можно сказать, обливающийся слезами. И вот с этого момента у человека начала меняться жизнь. Сейчас этот человек на свободе, уже не первый год, и меняется. Причём меняется на моих глазах — вот именно так.

Прот. Максим Кокарев

— Я тоже могу добавить. Да, это действительно так, перемены есть. Ну, было бы наивно говорить, что для всех это работает. Но каждый раз, когда ты видишь, пускай это не так часто, но ты видишь вот эти изменения, это чудо преображения человека. И вот такая маленькая толика во всём этом чуде того, что человеку объяснили, что такое богослужение, она тоже есть. Я вот отцам, с которым мы общаемся — мы в прошлом году, как Костя сказал, объехали не весь Дальний Восток, но несколько регионов, где в таком режиме служили, со многими священниками тюремными познакомились. До этого были в Екатеринбурге, тоже делились опытом. Я всегда, так с пафосом немножко, говорю, что главная цель этого, в том числе помочь, если хотите, вот этой ресоциализации этих людей. Потому что вот вы правильно сказали, что, будучи дисциплинированы внутри, многие из них, выходя, потом, скажем так, не встраиваются не только в жизнь вообще — почему они возвращаются часто, здесь себя не находят? Они не встраиваются, в том числе, кстати, и в приходскую жизнь на воле тоже. И понятно, что это тоже как бы не решает всех проблем. Но есть маленький шанс, что им будет чуть легче встроиться в приходскую жизнь на воле, если они будут чуть больше иметь опыт сознательного участия в богослужении. То есть вот те, кто привыкают к службе, начинают её понимать, и какой-то вкус такой литургический у человека, пускай вот там, за решёткой, но он начал формироваться. И выходя, человеку чуть проще в приходскую жизнь в обычном городском приходе встроиться.

И таких случаев очень много. Я сам где-то с 2009-го года четыре, наверное, окормлял конкретную колонию, то есть служил в пригороде, около Самары служил — там была колония. Это сейчас мы по разным колониям ездим, а когда-то четыре года я ходил в одну и ту же. Там у нас это такая есть лечебная, скажем так, туберкулёзная — ОТБ-19. И потом меня перевели уже в семинарию, и я не стал ездить окормлять. Но через некоторое время — сейчас мы уже давно связь не поддерживаем, то есть люди, оказавшиеся на воле, потом о себе давали знать, звонили, говорили, как они устроились. И вот как раз те, кто там были активными прихожанами, там уже встроились в такую приходскую жизнь в местах лишения свободы. И вот был там один такой, уже возрастной достаточно. Он говорил, что просто мечтает, как выйдет, найти какой-то храм, в котором как-то прибьётся, так сказать, прилепится, желательно где-нибудь в сельской местности, а не в городе. И вот как-то раздаётся у меня звонок, связь очень плохая, как будто из тайги глухой действительно звонят: помните? — это такой-то, фамилию называет. А прошло уже несколько лет. И говорит, что он в таком-то селе, батюшке помогает — в области у нас. Так что, да, есть очень приятные, радостные свидетельства.

К. Бобылев

— Вы знаете, когда мы общаемся с сотрудниками Федеральной службы исполнения наказаний, какие-то у нас встречи проходят, семинары, круглые столы, когда речь заходит о человеке, который начинает исправляться, я всегда говорю... превалирующее большинство мужчины же там, большинство из них курят. И я говорю: «Курящие есть?» — там все руки поднимают. Я говорю: «Что, легко бросить курить?» Это же мелочь, казалось бы, ерунда. Я сам был когда-то курильщиком. Вот мелочь — бросить курить, нет ничего проще. Как говорил Марк Твен, я сам сто раз пробовал это сделать, сам сто раз бросал. Но если так сложно отказаться от пустяковой привычки, то насколько сложно человеку изменить вообще весь образ своей жизни? То есть сколько времени нужно, чтобы бросить курить? — три дня, в лучшем случае. Сколько нужно времени человеку, чтобы изменить свою жизнь? — может быть, даже всю жизнь. Но надо дать человеку такую возможность. И как раз эти миссионерские службы, я думаю, что этому очень способствуют.

М. Борисова

— Спасибо огромнейшее за эту беседу. Нашими гостями сегодня были: протоиерей Максим Кокарев, пресс-секретарь Самарской епархии, ректор Самарской духовной семинарии, и Константин Бобылев, член правления Благотворительного фонда просвещения «Вера», главный специалист благотворительного проекта по тюремному служению «Апрель». Мы говорили о миссионерской Литургии. И я надеюсь, что многие из наших радиослушателей, как и я, настолько прониклись важностью этой идеи, что у себя на приходе попросим наших настоятелей подумать, не внедрить ли эту практику и у нас тоже. Потому что, мне кажется, она очень своевременна и очень многим может помочь не только в тюрьме, но и на воле. Спасибо огромное. С вами была Марина Борисова. До свидания.

К. Бобылев

— Спасибо. До свидания.

Прот. Максим Кокарев

— До свидания.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• М.А. Булгаков «Белая гвардия». Алексей Варламов
• «Благотворительность как главное дело». Ольга Шитова
• М.А. Булгаков «Записки юного врача». Екатерина Каликинская