"Мир виолончели". Светлый вечер с Бориславом Струлёвым (эф. 22.03.2016)

У нас в гостях был музыкант-виртуоз, виолончелист Борислав Струлёв.

Наш гость рассказал о том, почему свой путь в музыке связал с виолончелью, о том, как играл в шахте на глубине 300 метров, о Белгородском музыкальном фестивале и о сотрудничестве с митрополитом Белгородским и Старооскольским Иоанном.

 

 

 

_______________________________________________________

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья! В студии Алла Митрофанова и Константин Мацан.

А. Митрофанова

— Добрый светлый вечер!

К. Мацан

— А сегодня у нас в гостях музыкант, виолончелист, продюсер Борислав Струлёв. Добрый вечер, Борислав!

Б. Струлёв

— Добрый вечер! Спасибо, что пригласили.

Наше досье:

Борислав Струлёв. Родился в 1976 году в Москве. Обучался игре на виолончели с 8 лет. В 1992 году стал победителем Всероссийского конкурса молодых артистов в Москве и лауреатом Международного благотворительного фонда «Новые имена». Поступил в Манхэттенскую музыкальную школу, получив полную стипендию на обучение. В 1999 году в качестве солиста дебютировал в Карнеги-холле. Музыкальный директор международного Белгородского музыкального фестиваля. В 2014 году был номинантом на премию «Человек года» русскоязычной Америки. Живет и работает в Москве и в Нью-Йорке.

К. Мацан

— Если ваше имя набрать в поисковике, то… Знаете, журналисты так делают перед программой, набирают имя гостя в поисковике. Одна из последних новостей, которая связана с вами, очень загадочная. Если только заголовок прочитать. Речь в ней идет о концерте виолончели не в концертном зале, и даже не на крупном фестивале, а в шахте на глубине 350 метров. Вот давайте тем, мимо кого эта история, может быть, мимо прошла, да и тем, кто ее читал и знает, напомним ее подробности из первых уст. Что это было, что это за концерт у вас был?

Б. Струлёв

— Спасибо за такой вопрос чудный. Ну, во-первых, конечно, это была, прежде всего, акция, а не концерт. В чем-то даже миссия. И в рамках нашего фестиваля, которому уже пять лет — Белгород мюзикфест, Борислав Струлёв и друзья — где-то полтора года назад директор шахты в городе-герое Губкине ко мне обратился и спросил: «Борислав, вот вы уже несколько раз приезжали в рамках фестиваля, играли для наших шахтеров, их жен, детей в нашем доме культуры. А что, если попробуем, и вы опуститесь и сыграете в шахте?» Я, практически не думая, тут же сказал: «Давайте!» И вот полтора года подготовки, представляете?

А. Митрофанова

— Полтора года!

Б. Струлёв

— Полтора года подготовки, во-первых, действительно чтобы это произошло в рамках фестиваля. Мы приехали 3 марта. Мало того, наш один из самых главных попечителей фестиваля и ближайший друг, и человек, который невероятно ценит и любит музыку, сам музыкант, является сильнейшим духовным центром, Старооскольский и Белгородский митрополит Иоанн освятил этот поступок, это деяние, миссию. И вместе с нами был там, на глубине 340-350 метров, присутствовал при этой акции. Эта акция действительно получила много внимания от СМИ. И прежде всего это, конечно же, — как вы говорили раньше, не то, что пиар, или какой-то поступок — это миссия, прежде всего. Показать, что Бах, Иоганн Себастьян Бах, виолончель это орган, орган это металл, металл это руда. То, что добывают наши настоящие мужчины в очень, очень тяжелых условиях. И вот этот акт, который впервые отметился рекордом России.

А. Митрофанова

— То есть, вы таким образом сделали изящный поклон, передали спасибо из нашего времени Иоганну Себастьяну Баху? Получается так?

Б. Струлёв

— И так. Я уверен, что если бы Бах был жив, он бы приехал на эту миссию, на эту акцию, и послушал свою музыку вот в этих металлических, из руды… Концертный новый зал под землей. Во-первых, я хочу всем поклониться, кто присутствовал там. Огромное спасибо всем, кто организовал. И так было всё гладко, на одном дыхании. И конечно, эти глаза шахтеров, которые слушали не песни, и не какую-нибудь поп-музыку, или что-то. А это был Бах на виолончели. Одно из самых серьезнейших и очень духовных произведений, написанных для виолончели. И конечно же, это на всю жизнь — в моем сердце такой след, который никогда не уйдет. Конечно же, надеюсь, что и все те ребята, которые были там, тоже запомнят. Может быть, это будет какой-то традицией, в рамках фестиваля мы будем продолжать уже по накатанной делать такие вещи. Ну, и потом в этот же день вечером был огромный концерт уже в доме культуры, опять был полный зал. И уже все люди переоделись, поднялись. И в рамках фестиваля — конечно, когда я вышел в каске на сцену уже в Белгороде на фестивале — люди встали, аплодировали. И конечно, мы нашей энергией, нашими деяниями сделали это. И мне кажется, это принесло свет, принесло некое невероятное тепло и добро в это место, где этого никогда не было.

А. Митрофанова

— А вы людям объясняли эту мотивацию — что у вашего музыкального инструмента есть струны, которые родом, к примеру, из таких же рудников, в которых работают они.

Б. Струлёв

— Изумительно! Конечно же, конечно же! Поэтому моя первая была фраза вот об этой… Такой вот цикл получился: Бах — орган, орган — металл, металл — руда. Струны, шпиль… Во-первых, мы вообще не знали, как мой инструмент будет себя вести на этой глубине, там определенная температура всегда.

А. Митрофанова

— А как он, кстати, себя вел? У вас же виолончель 1844 года.

Б. Струлёв

— Инструмент вел себя зябко, честно могу сказать. Потому что плюс 8, и я вижу, что чуть-чуть как бы слеза пошла с грифа. И вот это отсутствие влаги, или наоборот, или что-то… Но я ее протер, обнял, и мы, конечно, вместе сыграли, отработали. Есть видео, потом можно это все посмотреть на Ютубе, спасибо тем, кто приезжал и снимал. И конечно, этот рекорд это всего лишь способ обратить внимание и наших дорогих радиослушателей, и зрителей и на виолончель, и на то, что это мы сделали. И вот все эти моменты, с одной стороны, может кто-то даже и ругает — что это за рекорд, что это такое? Но вы знаете…

А. Митрофанова

— Ну, может быть, несколько чувствуется натяжка что ли — почему обязательно нужно было спускаться в шахту, если вечером вы для той же самой аудитории давали концерт уже в привычном пространстве?

Б. Струлёв

— Но, вы знаете, может быть это частица или часть и характер нашего фестиваля, меня лично, и тех людей, которые мне это предложили. Потому что этого не было никогда, и действительно, вот это ощущение, что ты находишься, сидишь и создаешь музыку там, где еще никогда она не была. Вы знаете, мне кажется, это должен испытать каждый артист. Это чуть-чуть как ощущение, как какие-то поп-звезды хотят полететь в космос, или спеть что-то… Это действительно, и романтично, и опасно, и было очень, мне кажется, и важно. И конечно, мы отметили страшное горе, которое случилось в Воркуте, мы почтили память, и мы приурочили именно такой серьезной, такой большой «Аве Марией» — духовной музыкой, именно которая оказалась там. Получилось вот такое уникальное слияние, которого еще никогда не было.

К. Мацан

— Вы так нежно говорите о виолончели — вы ее обняли, вы ее протерли, вы с ней вместе отработали концерт. Для музыканта, надо полагать, это действительно личные отношения с инструментом. Я бы хотел вас спросить — а как так получилось, что вы именно виолончель выбрали спутником музыкальным по жизни? Потому что со стороны это всегда вопрос — огромное количество инструментов в симфоническом оркестре. И когда человек, допустим, играет на скрипке, это вроде как понятно, потому что это самый такой… Ее называют королевой музыки, это самый распространенный, может быть, инструмент — в обывательском смысле слова, если смотреть со стороны. Человек вдруг выбирает именно этот инструмент, и никакой другой — не альт, не скрипку, не контрабас, не трубу, не флейту — а вот именно виолончель.

Б. Струлёв

— Во-первых, я родился в семье музыкантов, и все они певцы — вокал, вокал, опера, невероятные романсы, песни, хоровое мастерство. Мой папа был у основ великого хора Владимира Николаевича Минина. Я помню, я рос среди этого. Свиридов, Рахманинов, «Литургия». Этот коллектив гордостью был Советского Союза, страны, сейчас России. И дедушка мой, дядя Олег Анофриев… Вы знаете, семья была… вот ощущение, что сапожник без сапог. Потому что уже 6 лет, 7 лет — «Ну, будет петь, вокалист. Типичный вокалист вырос у нас Бориславчик». А как же заниматься? Где же сольфеджио, какая-то школа? Надо какой-то инструмент — конечно, рояль. Потому что два инструмента было в доме, бабушка когда-то играла в Киеве в четыре руки с Владимиром Горовицем. Все концертмейстеры, мама пианистка. И вот она районная школа, уже практически около 8 лет, всё, назад дороги нет, ждать невозможно. И директор школы говорит: «Извините, всё, набор на фортепиано закончился, перебор. У нас осталось два инструмента для вас — скрипка и виолончель». Мама меня практически взяла за ручку — «Пойдем отсюда, пойдем в другие школы». Настолько это было чуждо — что это за инструменты? Мы вокалисты, пианисты, и вдруг скрипка, виолончель? Ну никого мы не знаем из этого мира, это другое. (Смеются.) И директор школы сказал: «Вы подумайте. Значит, смотрите — берем скрипку — занимаешься и играешь все концерты стоя». «О Боже!» — сказал я себе. — «А если выберешь виолончель, тогда ты будешь заниматься, ездить и играть концерты всегда сидя на стуле». Понимаете, для ребенка, который стоит — семь с половиной или восемь лет — и чувствует, что всю жизнь стоять или присесть на стуле… Потому что я представлял и знал, что занятия это огромный труд, огромный, в чем-то даже молитвенный труд, предстоит обязательно. Много-много часов, может быть тысячи, миллионы часов. Поэтому вот так банально с юмором, а может быть даже, и я верю, только с каким-то Божественным деянием, я и приобрел инструмент, который самый близкий к вокалу. Где каждая струна за собой ведет, так сказать, тот или иной голос, формат его. Нижняя струна «до» — это Шаляпин, Гяуров, верха — это Каллас, теноровые невероятные — это Марио Дель Монако. И с детства, каждую пьеску, которую я только вот начинал разбирать, все мои близкие — мамочка, все всегда меня учили: «Бориславчик, да, у тебя нет слов…» Мы же играем, у нас ноты, сонатная форма, пьесы, там нету. Но каждая нота должна иметь слово, должна иметь связь с человеком, который слушает. Ты играешь маленькую пьеску под названием «Лягушечка» — буквально 5-6 нот, а ты задумайся — что может быть с лягушкой? Вот она сидит около пня, прилетел комарик, рядом земляничка — одно настроение, и одно прочтение этих нот. А вдруг какой-нибудь рыболов взял и на глазах папы и мамы забрал эту лягушечку для ловли рыбы — это уже другой стресс. То есть, поэтому мое прочтение теперь и всегда осталось оперным. Моя манера подачи музыки, игры — что я бы ни играл, это всегда история, это подтекст, это драма. Даже все те люди, которые сто раз знают, чем закончится «Отелло», «Пиковая дама», «Севильский цирюльник», и т.д., но люди ходят на этот жанр, на эту историю, на слово, на ноту, на эту красивейшую мелодию. Поэтому я виолончелист-певец. У меня виолончельная игра не просто инструментальная, но чуть театрализована, связана с оперой.

К. Мацан

— Предлагаю в этом убедиться и послушать музыкальный фрагмент, или музыкальную пьесу целиком.

Б. Струлёв

— Давайте.

К. Мацан

— У нас по плану сейчас что будет?

Б. Струлёв

— Давайте начнем музыкальный дайджест с великой гениальной музыки Каччини «Аве Мария».

(Звучит музыка.)

А. Митрофанова

— Борислав Струлёв — виолончелист, продюсер, директор Белгородского музыкального фестиваля сегодня в программе «Светлый вечер» на радио «Вера». И мы говорим о виолончели, о ее связи с вашей жизнью — поскольку я, слушая вас, поняла, что для вас она абсолютно живое существо. Как вы ее любите, как вы с ней спускались в шахту, заботились о ней так, как будто она, простите, ваша девушка. А вы ощущаете действительно как живое существо этот инструмент рядом с вами?

Б. Струлёв

— Вы знаете, это и есть абсолютная служба искусству, и слияние с инструментом. Потому что если оно не жило во время игры на нем, то тогда искусство неживое. И оживлять композитора, который написал произведение 200, 150, 70, 60, неважно, сколько лет назад, и сделал так, что Бетховен, Шуман, Моцарт, Шопен, Сме́тана, Дворжак, Хренников находятся вот рядом за счет определенных метафизических атмосферных, духовных прежде всего, способов. Это и есть то, что называется — идет в сердце, передается в зал. Потому что одним напором, одним гениальным мастерством, где получается гамма, или… Это должен быть абсолютный комплекс. И когда ты слушаешь гениального исполнителя, скажем, старой школы, того же Хейфеца, ты удивляешься — как же, как же это вообще могло быть?! Сейчас очень многие очень хорошо играют на инструментах, это абсолютная правда, очень всё двинулось. И просто сотни, сотни, сотни, сотни тысяч музыкантов к своим двадцати годам уже абсолютно владеют, изумительно мастерство идет вперед на всех континентах. Я уж не говорю про Азию, где из-за того, что многие русские педагоги туда уехали, очень и очень много профессионалов. Но к концу дня идет вопрос — достанете ли вы свой бумажник, пойдете ли вы покупать билет и сидеть в зале, слушать живьем два часа этого музыканта. Купите ли вы целый диск этого же музыканта, и будете ли его слушать, или это временное. Конечно, время меняет многое. И я считаю, что какое-то глубокое духовное и живое — это то, что и движет, и отделяет ремесленника от музыканта, который отдал всё, чтобы быть рядом с тем или иным инструментом. И это абсолютно неважно — виолончель, или отбойный молоток, или швея… то есть вообще, все люди действительно обладают, и очень это важно почувствовать. Я, например, думаю, как того или иного ребенка направить на тот или иной инструмент. У меня была вот такая история. Казалось бы совершенно выбрано чудом каким-то, потому что никто не предполагал, что я буду играть на виолончели. Ну, а если ребенок идет и слушает оркестр, и говорит: «Я хочу флейточку». А например, пальцы, тело, или вообще расположено… Если вспомнить фильм Феллини, помните? «Репетиция оркестра». Какая-то все-таки расположенность... Можно же ведь тоже посоветовать, сказать: «Вы знаете, мне кажется… посмотрите, какие руки — у девочки или мальчика — это же типичная скрипичная или виолончельная расстановка». Или… В восемь лет — «до, ми…» — огромная растяжка, так это пианист! Да, по идее, можно посоветовать, и посмотреть, как на это среагирует семья или ребенок. Искусство — это как бы оживление инструмента, конечно, оно присутствует. Я никогда не забуду, например — приезжаю в Коста-Рику, там стопроцентная влажность, +45. И инструмент начинает просто… ну вот, влага выступает, слезы из дерева просто идут. И я чувствую, как меняется, как будто бы голос: «Борислав, что ты сделал? Отвези меня обратно в Милан! Я же из Италии, и мне уже столько лет! Какая Коста-Рика?!»

К. Мацан

— Хороший вкус у виолончели — «Не хочу в Коста-Рику, хочу в Милан». Я ее понимаю. (Смеются.)

А. Митрофанова

— И к тому же еще чувство собственного достоинства, судя по всему, тоже у нее очень присутствует. Дама с характером.

К. Мацан

— Я бы вот о чем хотел спросить — вы произнесли уже несколько раз слово «искусство». Вообще, в среде людей, занимающихся музыкой, и не только музыкой, и актеров, наверное, и художников, есть такое клише, оно иногда звучит — «служить искусству». И с одной стороны понятно, о чем речь. Это вот то, о чем вы сказали — всего себя отдавать этому делу. А с другой стороны, с точки зрения человека верующего, мы понимаем, что ни к чему, кроме Бога, сердцем полностью нам привязываться не рекомендуется. Что служить, в конечном итоге, можно только Богу. Существует опасность, наверное, подмены понятий. То есть, поставить в своей жизни искусство как некую высшую планку, выше которой ничего нет. И может быть, немножко этим самым запутаться. Вы как для себя на этот вопрос отвечаете? Есть какая-то иерархия?

Б. Струлёв

— Абсолютно очень просто — дело в том, что в жаргоне, искусство это и есть Бог.

К. Мацан

— В каком смысле?

Б. Струлёв

— Это и есть то, что… Моя задача все-таки сделать из музыкальной фразы, и из того, что я делаю, из своей жизни как виолончелиста — что-то сверхъестественное, и что-то самое лучшее. Но просто ради композитора, или ради виолончели и ради себя — этого мало. И не получится. Должно быть какое-то такое стремление, понимаете? Которое слышно и видно в каждой ноте. Которое и есть — как в ваших словах — ощущение, что это ради Всевышнего, и ради… Есть верующие музыканты, есть неверующие музыканты, но их всех объединяет, в конце концов — добился ли он чего-то такого сверхъестественного гениального. Если да, то это значит, что и с Божьей помощью, и ради…

К. Мацан

— Это вопрос целеполагания.

Б. Струлёв

— Абсолютно верно.

А. Митрофанова

— Искусство как служение, как некая форма пути навстречу Богу, получается, да?

Б. Струлёв

— Да, абсолютно. Вот мы сейчас ведем нашу передачу из потрясающего места — монастырь. Но у каждого музыканта есть свой монастырь в сердце и в душе тоже. Я должен встать в 7 утра, промолиться на инструменте определенное количество часов, потом сделать что-то, что бы я мог это где-то показать. Встретиться — дирижер, репетиция… Невероятная совершенно самоотдача, тысячи глаз на меня смотрят. И я должен подавить в себе эго… Я не ботинки пришел показать, не новый фрак, и не вовремя улыбнуться, прищурившись лукаво для первого ряда кому-то. А я должен донести то, что я еще в 7 утра пятнадцать лет назад задумал. На мне, понимаете, некая ответственность, как над митрополитом Белгородским и Старооскольским Иоанном, который ведет службу… Во-первых, физическая нагрузка — надо отсидеть час, и все время работать сердцем, душой, и какими-то вещами, которые нельзя почувствовать и нельзя отрепетировать. Во-вторых, этот весь духовный настрой. Потом, вот у спортсменов как, посмотрите, боксеров, или каких-то других — целый о́рган такой опеки вокруг них — «Так, левее, выше, промокни лобик, значит, сейчас будет пятый раунд, соберись, сделай». Я один на сцене, у меня нету никакого человека, который: «Так, сейчас выйдешь играть вторую часть, чуть-чуть левее, так, направь, подтяни, «ля» повыше, палец сгруппируй. Всё, пошел, работаем!»

К. Мацан

— Можно сказать: «Быть или не быть?»

Б. Струлёв

— Совершенно верно. То есть, понимаете, это такая нагрузка, и такое вот тяжелейшее… соединение времен, местоположения, самоотрешения, проводник между музыкой и композитором, виолончелью, возможностями виолончели, залом. Компенсация акустики, подача — как сел, плюс какие-то… положил в кармашек привычный платочек или нет? Какие-то бывают вещи — вот принято встать на колено поцеловать икону, какой-то сделать обряд, в конце концов. Также и у музыкантов, свои какие-то есть…

К. Мацан

— Есть своя внутренняя и внешняя дисциплина, которая…

Б. Струлёв

— Немыслимая внутренняя дисциплина, без которой нету, нету искусства.

К. Мацан

— Без которой не бывает результата настоящего. Давайте послушаем музыку еще раз. На этот раз у нас будет…

Б. Струлёв

— Одно из моих любимых произведений великого Петра Ильича Чайковского, с моего нового диска, альбома — «Ноктюрн».

(Звучит музыка.)

А. Митрофанова

— Борислав Струлёв — виолончелист, продюсер, директор Белгородского музыкального фестиваля сегодня в программе «Светлый вечер» на радио «Вера». И здесь также Константин Мацан и я, Алла Митрофанова. Через минуту продолжим наш разговор.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. У нас сегодня в гостях виолончелист, музыкант, продюсер Борислав Струлёв. В студии Алла Митрофанова и Константин Мацан. Борислав, вы до эфира рассказывали такую историю, которая меня очень заинтересовала, своей опять-таки необычностью. Вы мне рассказали про композитора британского, Джона Тавенера, который, если я вас правильно понял, пишет русскую духовную музыку.

Б. Струлёв

— Да, совершенно верно.

К. Мацан

— Как такое возможно? И что это значит?

Б. Струлёв

— Знаете, я был очень счастлив познакомиться с ним, и я горжусь, что я сделал премьеру его произведения «Святый Боже» в Нью-Йорке, с колоссальным хором. Это произведение для хора и виолончели соло. И после этого, конечно, я заслушался его творчеством, потому что я обожаю духовную музыку — и Черепнин, и Свиридов... Слушаю хоры, хоры, хоры — для меня эта вокализация это абсолютный мой конек, и кумир в искусстве. Поэтому что виолончель это и есть вокализация, и пение. Поэтому я был очень счастлив, когда я был приглашен на Праздник славянской письменности Кирилла и Мефодия. И я исполнил это произведение в Ханты-Мансийске на открытой, что называется open air, сцене. И понимаете, виолончель в этом произведении несет такую роль… Батюшка сначала начинает, молится, и хор вторит. Это, во-первых, невероятной красоты музыка. В оригинале, конечно, это было написано для виолончели и хора — может быть, 12-ти человек, 15-ти, 20-ти. Но когда я вышел на эту открытую сцену в Ханты-Мансийске и посмотрел, какое количество певцов, и что придумали организаторы — поставили может быть 12, 13 разных хоров на сцене. Это было, конечно, незабываемо. Это была премьера, уж точно в Ханты-Мансийске, и я надеюсь, что… Я потом исполнял это произведение на своем фестивале Белгород мюзикфест, Борислав Струлев и друзья, пару лет назад. И конечно, мечтаю показать и сделать это тоже в Москве, в Санкт-Петербурге. И сейчас вместе с моими коллегами, может быть, это и произойдет в концертном зале в храме Христа Спасителя.

А. Митрофанова

— Борислав, вы знаете, когда вы рассказываете про то, какую роль играет ваша виолончель в музыке. Говорите, что она может в данный момент исполнять роль священника, петь за священника. Когда вы говорите, что музыка это сродни молитве. Я представляю, какую реакцию ваши слова могут вызвать у такой резко консервативной части публики, которая считает, что — нет, молитва это молитва, и никак иначе, батюшка это батюшка, и никак иначе. И вот этот метафорический ряд будет ей непонятен. А вы могли бы пояснить, а в каком смысле музыка это молитва, не происходит ли здесь, например, подмены понятий. Чтобы, скажем так, никто не волновался и не переживал на эту тему.

Б. Струлёв

— Вы знаете, мне кажется, что виолончель сама по себе, ее человеческий тембр и голос, и произведение под названием «Святый Боже», где виолончель солирует, а потом вторит хор, ни у одного человека на Земле не вызовет ни одного вопроса. И все — те, кто ходит в храм, молятся и присутствуют на службах, просто вспомнят и услышат практически аналогичную и музыку, и молитву, которую они привыкли. Это просто лишь виолончельный звук…

А. Митрофанова

— Иная форма.

Б. Струлёв

— … без слова. «Святый Боже» (поет) — вторит мне хор. И конечно, я не буду петь, или что-то такое позерствовать в этом плане, естественно нет. Я просто играю эти ноты, подкладывая текст. Поэтому, мне кажется, тут абсолютно некому и незачем на эту тему переживать. И так сказать, никто ни у кого ничего не забирает, а только дополняет.

К. Мацан

— Композитор британский Джон Тавенер, с которого мы начали. Расскажите про него, если вы что-то о нем знаете. Что ищет человек и что находит человек в этой русской музыкальной духовной традиции, если он так ей интересуется. И пишет, как вы говорите, музыку в этом стиле. Что британца так зацепило?

Б. Струлёв

— Вы знаете, он … нашел себя. Он нашел себя в этой невероятной, трудной, огромной теме святой музыки, именно ортодоксальной. Может быть, он должен был именно родиться в Британии, может быть что-то не полюбить, или что-то не доделать… вот перестроиться на это. И именно вот этот конфликт того, что он практически не обладает русской речью, и может быть… Он писал в своих строках о своем творчестве, что он был поражен рахманиновской «Литургией», вот этим вот владением — как музыка может и должна влиять на человека, используя церковь. Мне кажется, это было, есть и будет сильнейший инструмент. И если он решил отдать себя целиком этому, и отдает, и делает и получается действительно глубочайшее произведение. Иной раз слушаешь, и думаешь: «Господи, ну не может быть, чтобы это было написано таким композитором». Он идет к своей цели, это большой великий путь, и он справляется, честь ему и хвала. И то, что мы рядом, музыканты, это чувствуем и можем своей игрой помогать и играть его музыку, это и есть слияние. Значит, он написал не зря, значит, я исполнил, мы сейчас поговорили, человек, радиослушатель, пойдет послушает. И вот он, треугольник — Бог любит троицу.

К. Мацан

— Давайте вернемся к вашему творчеству. Если вашу биографию творческую почитать, то, если я правильно понимаю, один из ваших таковых знаковых концертов, после которого вы, что называется, знаменитым проснулись в музыкальном мире, это был Карнеги-холл, ни много ни мало.

А. Митрофанова

— 1999-й год.

К. Мацан

— Ну, по крайней мере, так пишет интернет.

Б. Струлёв

— Это действительно был дебют мой в Карнеги-холл, с величайшим американским пианистом, выходцем из Польши, единственным студентом, другом близким Владимира Горовица. Байрон Дженис — величайший шопенист. И также рахманиновские концерты, которые он записал когда-то — это были эталоны, эталонные записи. Мы с ним дружили и дружим, и играли. И конечно, когда он меня позвал на совместную сонату Шопена в Карнеги-холл, это было незабываемо для меня, это был творческий аванс великого маэстро. И огромное ему спасибо за это. Он меня и окрылил, и как-то вот приблизил к главному, что есть в жизни каждого музыканта, это определенные вот эти сцены. Это как выиграть, олимпийскую медаль получить, всю жизнь заниматься. И вот эти доли секунды, и это происходит. Вот люди занимаются, занимаются, занимаются, конкурсы, но вот ради какого-то… Вот за 25 лет вот этот концерт произошел. А теперь буду работать вот к этому эпохальному какому-то невероятному мероприятию. Или виолончель прозвучит вот там-то. Поэтому, сказать, что проснулся известным, неизвестным — я к этому очень отношусь скептически. Поскольку ты можешь быть суперзвездой в России, приезжаешь в какую-нибудь другую страну, тебя знать никто не знает. Или, скажем, есть гениальный в Рейкьявике скрипач, он приедет сюда, будет пустой зал, потому что люди не знают. Хотя интернет, и т.д. Это, понимаете, как бы… Я родился в Москве, проехал и объездил всю Россию, был, что называется, протеже Тихона Николаевича Хренникова, такого музыкального олигарха советского, удивительнейшего человека, с огромным добрым сердцем. И потрясающий, умнейший был человек, я ему очень благодарен. И спасибо моему педагогу, которая меня к нему привела в детстве. После этого в моей жизни были перестановки, я работал и учился в Америке очень много лет. И сейчас я приезжаю на родину, домой, и так получилось, что я смог организовать фестиваль — Белгород мюзикфест, Борислав Струлев и друзья — нам уже пять лет. На нем побывали выдающиеся совершенно, гениальные музыканты. И Мишель Легран, и великая Елена Васильевна Образцова, которая приехала, я никогда не забуду. И Виктор Викторович Третьяков, Моторин, великий бас. В этом году Ильдар Абдразаков. Всегда все после репетиции или до концерта, или после, мы посещаем храм. И митрополит Иоанн понимает это, и даже если идет огромнейший пост или очень большая занятость в плане службы, он все равно как-то отметит, и тот или иной музыкант имеет возможность поклониться, подойти. И конечно же, в рамках фестиваля, на пятилетии, когда мы открывали 27 февраля в этом году, буквально вот недавно — всё пролетело на одном дыхании. Митрополит Белгородский и Старооскольский Иоанн мне вручил орден, церковный орден. Я вот сегодня с ним сижу, около сердца тепло. И я ему за это очень признателен и благодарен, потому что, знаете, очень много бывает разных наград, титулов. В 90-х это что-то значило, сейчас это ничего не значит. Потом опять это будет… Приходящее, уходящее, понимаете. А вот какие-то такие вещи — они навсегда.

А. Митрофанова

— Давайте мы послушаем сейчас музыку. Посоветуйте, что нам поставить для наших слушателей.

Б. Струлёв

— Сергей Васильевич Рахманинов, «Вокализ».

(Звучит музыка.)

К. Мацан

— Борислав Струлёв, виолончелист, музыкант, продюсер, сегодня в гостях в программе «Светлый вечер». Мы прослушали гениальнейшее произведение, одно из моих любимых. У меня каждый раз сердце сжимается, когда я слушаю «Вокализ» Рахманинова в разных исполнениях. Спасибо вам огромное! И на этом фоне читаю в справке, которую мы подготовили к сегодняшней программе про вас — что первый в мире джазовый виолончелист. Что это такое вообще?

А. Митрофанова

— Вы знаете, это большой парадокс, по-моему. Даже не в том смысле, что вы на виолончели исполняете джаз. Но в том смысле, что то, что вы сейчас говорили о музыке, когда она проживается вами как молитва, когда для вас это своего рода способ общения с Богом — выходит так. Какое отношение ко всему этому имеет джаз? Музыка, которую традиционно считают мозаичным резонансом что ли, я даже не знаю, как… Хотя я джаз очень люблю. Расскажите о вашем ощущении.

Б. Струлёв

— Во-первых, спиричуэлс определенная часть населения на нашем глобусе считает… И вообще в джазе идут и происходят… Конкретно с родиной джаза, он из Америки — это тоже молитва. И спиричуэлс, и блюз — это общение, это какие-то истории, это фолк, это настолько всё тоже смешано и перемешано. И вообще, как вам сказать? — гармония, гармония, это и есть ответ, который спасает нас от каких-то вот чересчур… от каких-то моментов, которые нас сбивают с толку и с правильного пути. Гармония. А это такое гармония? Это в джазе импровизация, но потом разрешение аккорда. Для меня пишут выдающиеся гениальные джазовые музыканты, например… Зная виолончель очень хорошо, какие-то ноты, я это выучиваю, и понимая, что как актер, как оперный певец, как театральный музыкант-виолончелист, который не зациклен на чем-то одном, потому что сейчас 21-й век. Есть музыка плохая, которая несет разрушение, а есть музыка хорошая, которая поделена на разные жанры.

А. Митрофанова

— Это очень условная такая градация, знаете. Кому-то эта музыка, которую вы называете плохой, или таковой считаете, наоборот, очень нравится.

Б. Струлёв

— Согласен. Но это моя жизнь, это моя музыка, мои стили, моя виолончель. И естественно, прожив с 1993-го года достаточное уже количество времени в Нью-Йорке, я конечно же подружился и впитал, и сыграл с очень многими гениальными легендарными джазовыми музыкантами, что тут говорить. Когда я был приглашен на концерт-трибьют Оскару Питерсону, а это пианист, перед которым многие снимали шляпы, как говорят в музыкальном мире. Понимаете, это все равно не делает из меня джазмена. Это, наверное, какие-то пиар-ходы тех или иных журналистов. Да, я играл, и играю, и есть в планах очень много соединений с потрясающими молодыми и не только, музыкантами. Сейчас на фестиваль мой приезжал потрясающий гениальный джазовый пианист Ильдар, выходец из Советского Союза, живет уже очень много лет в Америке, протеже Дэйва Брубека. Но он уже сам как композитор сочиняет и несет невероятно новую музыку. Я его назвал джазовый импрессионист, как Дебюсси.

А. Митрофанова

— Как красиво.

Б. Струлёв

— Джазовый импрессионист. Вы знаете, вот обязательно после передачи мы обменяемся координатами, я вам хочу — вот это всё, что я говорю — предоставить, дать возможность послушать, посмотреть. Уверен, что вы, прослушав, согласитесь, что действительно это так и есть. Есть определенные старые хиты 40-х годов — Луи Армстронг, Барбра Стрейзанд уже позже, но…

А. Митрофанова

— Элла Фитцджеральд.

Б. Струлёв

— Элла Фитцджеральд, и т.д. Но я тоже очень люблю и я помню свой визит в Магадане к Вадиму Козину.

А. Митрофанова

— Класс!

Б. Струлёв

— Который пел «Отвори калиточку…» в валенках с двумя зубами на челюсти. Был красный рояль, комнатка, в которой он принимал гостей. Мы тогда были в туре по всему Дальнему Востоку — Чита, Благовещенск, Магадан, Комсомольск-на-Амуре, Сахалин, Камчатка, и т.д., и т.п.

А. Митрофанова

— Вы видели Вадима Кузина?

Б. Струлёв

— Мы пришли со Святославом Игоревичем Бэлзой, он говорит: «Ребята!..». А мы тогда были в туре с Денисом Мацуевым, моим одноклассником, великим музыкантом, пианистом российским, супер, супер, супер-человеком, и мы…

А. Митрофанова

— Какой у вас класс был удачный! (Смеется.)

Б. Струлёв

— Дети, дети, дети, которые чуть-чуть может быть не так разбирались. Святослав Игоревич Бэлза говорит: «Бориславчик, а вы хотите пойти посмотреть на местную Эйфелеву башню в Магадане?» Эйфелева башня — ну, это как бы игра слов. С другой стороны, это был единственный ярчайший музыкант, суперзвезда — Вадим Козин. И мы пришли поклониться, провели с ним какое-то время. И его музыка, и вообще та музыка — Изабелла Юрьева, эти невероятные танго, невероятные фокстроты, эта душевность — мне кажется, настолько это не должно быть потеряно именно сейчас. Это тоже невероятный стиль музыки, который, как и джаз, как и блюз, должен существовать, жить, и находить какие-то отклики. Но в ответ на ваш вопрос я хочу привести пример, и в конце нашей передачи все-таки поставить сенсационную композицию — митрополита Иоанна, которую я, спасибо ему огромное, он предоставил мне ноты только мелодии, мелодии под названием «Небесная колыбельная». И я обработал, исполнил это, добавил хор, добавил определенную музыкальную структуру, добавил молитву. И сделал из этого свое приношение видения, как я ценю, как я приношу себя… Я так и назвал это произведение на моем последнем диске «Виолончельное шоу» — заканчивается этот диск произведением «Иоанн». Это произведение, которое уже было исполнено не раз, это было даже пару раз на стадионах с невероятными эффектами, это было такое театральное невероятное действо. И я надеюсь, что мы это произведение еще не раз покажем. Я бы очень хотел, чтобы оно прозвучало на вашей радиостанции.

А. Митрофанова

— Давайте мы это сделаем. Это было бы замечательно по-моему. И очень достойный финал нашего эфира. Напомню нашим радиослушателям, что в гостях у нас был Борислав Струлев, виолончелист, продюсер, директор Белгородского музыкального фестиваля. И здесь были также Константин Мацан и я, Алла Митрофанова. Слушаем произведение, которое называется «Иоанн». И судя по описанию, очень интригующе это должно быть.

(Звучит музыка.)