«Историк Тимофей Грановский»

Дмитрий Володихин

Гость программы — кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ Татьяна Агейчева.

Разговор шел о жизни, судьбе и достижениях российского историка первой половины 19 столетия, преподавателя и автора лекций по истории Средневековой Европы — Тимофея Грановского.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин:

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели! Это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы сегодня поговорим об историке девятнадцатого столетия, за которым закрепилась необычная слава, он в исторической науке что-то вроде духовного знамени партии русских западников того времени, и вот мы со всех сторон наведем на него объективы и увидим, что это за знамя такое, и чем был хорош и силён этот историк. Речь идёт о Тимофее Николаевиче Грано́вском. И для того, чтобы рассказать вам об этом человеке с пониманием дела, мы пригласили к нам в гости специалиста по истории русской исторической науки, кандидата исторических наук, доцента Университета имени Разумовского Татьяну Владимировну Агейчеву.

Т. Агейчева:

— Добрый вечер!

Д. Володихин:

— Ну что ж, по традиции мы просим сначала предложить визитную карточку человека, о котором пойдёт речь, в трёх-четырёх фразах, что это за личность такая и что о ней прежде всего должно всплывать в сознании у наших уважаемых радиослушателей, когда заходит разговор о Грановском или заходит сетевая дискуссия.

Т. Агейчева:

— Ну, если мне позволено будет в самом начале похулиганить немножко, я бы сказала так о нём: мамы всякие нужны, мамы всякие важны, в том смысле, что заслуги в собственно исторической науке Грановского не настолько велики, чтобы много и долго о них говорить, а вот влияние на развитие исторической науки и профессионального сообщества в России он оказал не маленькое.

Д. Володихин:

— Короче говоря, это необычный историк, который для науки сделал мало, но создал в ней определённую атмосферу для будущих поколений. Ну что же, замечательное резюме, а теперь давайте попробуем проследить его судьбу. Человек прожил недолгий век, но успел добраться до высот исторической науки, возглавлял одно время историко-филологический факультет Московского Императорского университета, это, в общем, достижение. От каких корней он шёл?

Т. Агейчева:

— Ну, здесь история не самая экзотическая. Грановский Тимофей Николаевич происходил из не самого богатого дворянского рода, провинциального, из Орловской губернии. Отец его должен был служить, исполнять чиновничью работу для того, чтобы обеспечивать своё семейство. Ну и, как водится в таких семьях, вполне обычных для русского провинциального дворянства, начальное образование его тоже было не самого лучшего качества: домашнее, бессистемное, вот что попадётся под руки, по тому юный Тимофей и учился. Спасало его главным образом то, что дед Тимофея Николаевича Грановского собрал очень неплохую библиотеку и вот тоже так бессистемно, бесцельно, но он много читал и уже в ранней юности увлёкся романтической литературой, французским романом романтическим, очень любил Вальтера Скотта.

Д. Володихин:

— Это ж когда было-то, вот его юность романтическая?

Т. Агейчева:

— Он родился в 1813 году. Собственно, это вот эпоха романтизма, которая на подступах здесь.

Д. Володихин:

— Это значит, что вот всё это он начал любить где-то в постдекабристскую эпоху, где-то во второй половине 20-х.

Т. Агейчева:

— Ну да, где-то даже, может быть, пораньше, накануне декабристов, потому что в тринадцать лет его уже отправили учиться в Москву. А вот до того это, конечно, исключительно такое домашнее развлекательное воспитание, кроме того, он занимался языками уже дома и постигал английский, французский язык. И вот близкие Тимофею углядели в нём хорошо развитую память и некоторую одарённость и поэтому считали, что, конечно, нужно собраться, сконцентрировать усилия, в том числе, финансовые, и всё-таки попытаться дать мальчику приличное образование.

Д. Володихин:

— А насколько высоко летала его семья?

Т. Агейчева:

— Это, действительно, такая вот, знаете, средняя «минус», скажем так, категория.

Д. Володихин:

— lower middle, что ли, как сейчас говорят?

Т. Агейчева:

— Ну вот давайте мы немножко по-другому, с другой стороны зайдём. Вот для того, чтобы иметь более или менее пристойное финансовое состояние для своей семьи, его отец работал чиновником в местном орловском соляном управлении, такой чиновник по табелю о рангах средней категории, невысокий. Хорошо, что уже имел дворянство.

Д. Володихин:

— Ну что ж, в конце концов, те, у кого дворянского звания не было, начинали с более низкого старта. Итак, Тимофей Николаевич отправляется получать образование.

Т. Агейчева:

— Да, и вот настолько смогли мобилизовать свои ресурсы родственники, что сумели определить своего сына в московский такой элитный частный пансион под руководством немца Ки́стера, а этот самый Кистер очень заботился о реноме своего учебного заведения, поэтому приглашал на работу учителей из Московского университета. И вот в этом пансионе Грановский понял, что такое образование, что такое историческое образование. При этом преподаватель этого пансиона историю таким образом преподавал, что и о серьезных вещах говорил, но и присовокуплял к ним всякие легкомысленные штучки, например, присоединял к истории всякого рода происшествия, которые случаются на Москве, и вот серьезная история, мировые процессы у него соединялись с этими происшествиями московскими, то есть сама история получалась и строгой, и большой, но и занимательной, и такой вот локального характера.

Д. Володихин:

— Это я себе представляю: «Дети, мы добрались до завершающего 30-летнюю войну Вестфальского мирного договора, а сейчас лето в Муми-доле».

Т. Агейчева:

— Я так полагаю, что все-таки этот преподаватель стремился вовлечь в историю, как в личный процесс учеников и вот поэтому таким образом действовал, потому что они прибегали на занятия и рассказывали о том, что они видели в Москве, какие происшествия наблюдали, как они могут быть интерпретированы.

Д. Володихин:

— А время шло, и таким образом меньше работать приходилось преподавателю. Ну, хитрый. Но так или иначе, Тимофей Николаевич, очевидно, понял, что преподаватели из университета, они интересные люди.

Т. Агейчева:

— А еще он понял, что склонен вообще к гуманитарному творчеству, к интеллектуальной работе, и вот первые его упражнения, например, в литературном творчестве тоже относятся ко времени учения в этом пансионе. И он хорошо себя там проявил, потому что через два года обучения получил даже специальную награду: серебряную медаль пансиона.

Д. Володихин:

— Чудесно. Ну, а из пансиона он вышел, пожелав продолжить обучение?

Т. Агейчева:

— Нет, он вышел из пансиона неожиданно для самого себя: уехал на каникулы и не вернулся в пансион, потому что отец задумался о том, не отдать ли своего сына в военную службу. А мальчик был нежный, трепетный, застенчивый, не очень здоровый, и поэтому три года родители выясняли отношения на предмет будущности своего сына, и довыяснялись до того, что по совету родственников, которые, вероятно, тоже активно участвовали в этом сложном процессе, в конце концов, решили, что надо отправить мальчика учиться в Петербург, в университет, все-таки не в армию, что, собственно, и произошло в 1831 году, Грановский отправился в свободное плавание, и в Санкт-Петербургском университете он поступил на философско-юридический факультет.

Д. Володихин:

— Но не историк.

Т. Агейчева:

— Да, но тогда еще отдельно не было же таких факультетов, это случится несколько позже, и учили там в основном на, скажем так, чиновников, но юный Грановский решил, что для подготовки к поступлению на какой-то иной факультет у него силенок пока еще маловато, может не случиться, поэтому удовлетворился философско-юридическим факультетом, и подготовки ему как раз оказалось достаточно, и не самый это был сильный, не самый популярный факультет, но тем не менее, да и вообще для Петербургского университета время было непростое, не самое лучшее, скажем так, и преподаватели были не самого высокого класса, и здесь приходилось мириться с целым рядом неприятных моментов, в том числе, с тем, что финансовое положение юного Грановского было тоже очень нехорошим, поэтому приходилось ему подрабатывать, и тут сработала его склонность к литературному творчеству, он пытался как-то поучаствовать в каких-то таких литературных делах, но при этом еще подрабатывал в департаменте Министерства иностранных дел, переписывал там бумаги.

Д. Володихин:

— Ну, литературным трудом это не назовешь, но деньги дает.

Т. Агейчева:

— Да, каким-то образом он выживал, но все-таки что ему дал Санкт-Петербургский университет — возможность систематического теперь уже, не беспорядочного, как в детстве, а систематического выборочного чтения. Читал он очень много, читал литературу по философии, по истории, по теории литературы, то есть вот набирал интеллектуальный багаж и по истории, конечно.

Д. Володихин:

— Ну и когда же он все-таки пойдет по тропе исторического знания, а не философского? Хоть и близко, но разные вещи.

Т. Агейчева:

— Да, но это тоже не сразу же случится, потому что по окончанию университета он работал в Гидрографическом департаменте помощником библиотекаря и подрабатывал в петербургских тоже литературных изданиях, например, в «Библиотеке для чтения», в «Дамском журнале», с маленькими такими литературными опытами, которые сами по себе ни славы, ни успеха ему не принесли, но его способности были отмечены, и поэтому через знакомых из вот этих самых журналов Грановский вышел на контакт с очень известным в свое время человеком по фамилии Станке́вич. Вот этот персонаж и нам с вами, и нашим слушателям вообще-то должен быть неплохо знаком по курсу литературы и истории еще в средней школе, потому что он был во главе такого общественно-политического кружка 20-30-х годов XIX века в Москве, в рамках которого обсуждали как раз и философские вопросы, и вопросы смысла истории, и судьбы России.

Д. Володихин:

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. И поскольку Тимофей Николаевич Грановский увлекался немецкой музыкой, был романтического настроя человек — ну что же, сейчас у нас будут звучать знаменитые немцы: Вольфганг Амадей Моцарт, «Рондо».

Звучит музыкальное произведение

Д. Володихин:

— Дорогие радиослушатели, мы продолжаем разговаривать о Тимофее Николаевиче Грановском, который добрался до кружка, где обсуждались разнообразные высокие политические, философские, исторические смыслы, а обсуждались они как раз с точки зрения миросозерцания западников, таких русских европейцев, и в этом смысле он очень пришелся ко двору.

Т. Агейчева:

— Да, и через кружок Станкевича он вошел вообще в довольно широкий круг творческой и интеллектуальной элиты русской. Давайте некоторые имена, фамилии назовем, чтобы это было понятно: например, Грановского познакомили с Пушкиным, он сошелся и близок довольно был с Белинским, Огарёвым, Герценом тогда — это круг влиятельных людей, он с Некрасовым водил знакомства, и в общем, список можно продолжать, и был вполне оценен за тот потенциал, который в нем его вот эти коллеги увидели, и в конечном итоге именно благодаря участию в кружке Станкевича и всем этим знакомствам Грановского подпихнули в сторону исторической науки, потому что его познакомили еще с одним влиятельным человеком...

Д. Володихин:

— Это вот как выглядит: «Брат, мы даем тебе задание, ты будешь наш человек в истории, и давай, ознакомься, тебя продвинут», вот звучит именно так — так оно и было, или я немножко утрировал?

Т. Агейчева:

— Давайте я несколько попроще изложу эти сюжеты, потому что его просто познакомили с попечителем Московского учебного округа графом Строгановым, тот, в свою очередь, оценил таланты, прежде всего литературные таланты молодого человека и предложил ему за казенный счет трехлетнюю стажировку в Берлинском университете с тем, чтобы потом Грановский мог преподавать историю европейскую в Московском университете. Ну, чего уж лучше? Конечно, Грановский отправился в эту командировку, ему было двадцать три года, ему хотелось посмотреть мир.

Д. Володихин:

— Чего уж лучше иметь таких знакомых.?

Т. Агейчева:

— И очень полезно для себя провел время, потому что к тому, что он уже был знаком с трудами тогда выдающихся историков того времени и философов, таких как Юн, Гиббн, Тьерри́, Гизо́, Ни́бур и так далее, историки-профессионалы хорошо эти все имена знают. А учился в Берлине у таких тоже известных историков, как Ра́нке, например, который больше других ему нравился, Савиньи́, Ра́умера, то есть это был очень неплохой багаж, и постигал он и языки, и философию, и географию, и логику. Лето мог себе позволить проводить в путешествиях по Германии, Австро-Венгрии, беседовать с представителями тоже науки, например, чешской, короче говоря, опыт он приобретал такой неплохой, и с европейской историей тоже ознакомился довольно близко, и решил, что, собственно, европейская история — это и есть та путеводная звезда, на которую русские должны ориентироваться, и пришел к выводу о том, что в самой истории нужно постигать не столько факты, сколько ее логику, ее смыслы, а опять же, смыслы русской истории суть смыслы европейской истории, которой надо соответствовать. И вот примерно с такими настроениями он вернулся домой, попутно еще увлекшись новацией философской, Гегелем, гегельянским учением, которое он с удовольствием включил в свое мировоззрение.

Д. Володихин:

— Ему двадцать шесть лет, на дворе конец 30-х годов, и Стро́ганов водворяет его в Московский университет.

Т. Агейчева:

— И в Московском университете позиция Грановского такова: заниматься кабинетными исследованиями ему скучно, он полагает, что поскольку он постиг некие истины, то он может себе позволить просвещать соотечественников.

Д. Володихин:

— Немцы-то ему рассказали, как правильно относиться к историческому знанию.

Т. Агейчева:

— Да, поэтому ему интереснее было работать на кафедре, читать лекции. Он говорил, что один год работы на кафедре, (я имею в виду кафедру, как место, с которого выступают лекторы) так вот, один такой год лекционной работы гораздо важнее для историка, чем три года работы кабинетной, исследовательской.

Д. Володихин:

— Но поскольку он сам кабинетной работой не занимался, по большому счету, сложно сказать, что он про это знал.

Т. Агейчева:

— Это правда. Но вот он видел цель такую просветительскую, он считал, что он уже может со всей искренностью, потому что человек-то он был действительно неплохой очень. Можно даже сказать, чистый, идеалист во многом.

Д. Володихин:

— Энтузиаст просвещения.

Т. Агейчева:

— И энтузиаст просвещения, да, это все так. Вот когда он попал в Московский университет, в общем, как-то он увидел в Московском университете разные партии, где, с одной стороны, выступали все те же западники и либералы в лице Бодя́нского, Редкина, Крюкова, а с другой стороны — позор просто и ужас — охранители в лице Погодина...

Д. Володихин:

— Целого ряда других представителей консервативного православного миросозерцания.

Т. Агейчева:

— Я хотела еще назвать Шевырёва, потому что Шевырёв активно себя чуть позже по отношению к Грановскому проявит.

Д. Володихин:

— Но Шевырёв скорее — историк литературы, а не в чистом виде историк.

Т. Агейчева:

— Это правда, но просто сам Шевырёв тоже ведь прошел такой путь эволюционный от либерализма все-таки к государственнической идее и к охранительной позиции, поэтому все-таки, наверное, стоит, иметь его в виду, стоило его назвать.

Д. Володихин:

— Ну что ж, я так понимаю, что имея за спиной Строганова, Грановский начинает расти в чинах и делает это достаточно быстро.

Т. Агейчева:

— Да не получилось у него в чинах вырасти быстро, но ему удалось быстро нарастить популярность. Вот это были у него такие несовпадающие процессы, потому что он не очень скоро защитил первую свою диссертацию, которая ему давала возможность как раз роста в статусе, простите, потому что он, опять же, не торопился. Он считал, что ему нужно самому сначала прийти к каким-то твердым убеждениям по разным вопросам и только потом писать исследовательскую работу, поэтому его диссертация была защищена уже в 1845 году только. Он довольно много лет проработал без серьезного какого-то ученого статуса в Московском университете, хотя лекции читал.

Д. Володихин:

— Мы разъясним этот момент: первая диссертация в Российской империи называлась «магистерская» — это то примерно, что сейчас кандидатская диссертация в наши времена. И, по большому счету, его место требовало для того, чтобы он просто оставался на нем — защититься, он защитился, и перед ним открылись перспективы. Но в принципе, вот эти несколько лет, это не так-то и много. Что было дальше? Кстати, я думаю, что мы под конец передачи поговорим о его диссертациях, ну а сейчас пролетим их быстрым экспрессом.

Т. Агейчева:

— Да. Дальше он просто начал читать лекции, это были лекции по зарубежной, во-первых, европейской истории в Средневековой ее части. Но если говорить о хронологических границах, то он обычно говорил о промежутке от XV до XVII века. Иногда, если это было необходимо, давал обзоры из Античности и о периоде вот в преддверии Великой Французской революции, то есть выходил некоторым образом за рамки, потому что хотел показать общие закономерности исторического развития, которые проявляются во всех европейских государствах на разных этапах. И, кроме того, читая лекции в университете, он еще по собственной инициативе начал читать публичные лекции, полагая, что просвещать нужно всех, не только студентов университета.

Д. Володихин:

— Это были бесплатные лекции?

Т. Агейчева:

— Бесплатные лекции, да.

Д. Володихин:

— Такой просветитель в буквальном смысле этого слова, то есть он не столько зарабатывал себе на жизнь, сколько пытался подарить другим свои знания.

Т. Агейчева:

— Совершенно верно. И вот такие лекции он начал читать с 1843 года, у него было несколько циклов таких вот лекций, опять же, по Средневековой истории прежде всего, и по западноевропейской истории, в рамках которых он давал такую сравнительную типологическую картинку развития разных европейских стран в разное время, опять же, демонстрируя единство исторического процесса и его закономерность.

Д. Володихин:

— Ну что ж, как быстро он занял профессорское место?

Т. Агейчева:

— Я уже сказала, что в 1845 году он защитил магистерскую диссертацию, в 1849 году — докторскую диссертацию, ну вот и отсчитывайте от докторских диссертаций вот эти все сюжеты. Собственно, доктором он стал в 1850 году, после защиты докторской диссертации.

Д. Володихин:

— Учитывая то, что доктором он стал, а заодно и профессором, на исходе 40-х — начале 50-х, а скончался в 1855 году, для того, чтобы сделать последний шаг в своей ученой карьере — занять место декана историко-филологического факультета, ему оставалось не так-то много времени, но это произошло, выходит, очень быстро.

Т. Агейчева:

— Нет, это тоже произошло не быстро, потому что деканом историко-филологического факультета Московского университета он стал в 1855 году.

Д. Володихин:

— Это и есть быстро, всего пять лет.

Т. Агейчева:

— И он умер в 1855 году, вот в чем проблема.

Д. Володихин:

— Это было уже сказано.

Т. Агейчева:

— Это было сказано, но просто тогда мы с вами должны как-то иначе относиться к сюжету о скорости.

Д. Володихин:

— Ну, пять лет, для профессора превратиться в декана за пять лет в нынешние времена это скорость торпедного катера на морской глади. Очевидно, в те времена все было несколько сложнее.

Т. Агейчева:

— Сложнее в том смысле, что для Московского университета тоже эти времена были непростые. Во-первых, историко-филологический факультет был молод, он выделился в Московском университете только в 1850 году. А с другой стороны, в Московском университете было немало преподавателей-специалистов по всемирной истории, как теперь у нас принято говорить, и почти никого не было по русской истории, поэтому выбор декана — это вопрос не самый простой, вот кто, какого направления специалист должен быть, поэтому в конечном итоге избрали вот такого популярного, влиятельного на тот момент человека, каковым уже был Грановский, с этим флером популярности от его публичных лекций.

Д. Володихин:

— То есть сыграла роль не протекция, а именно его ораторская популярность, его, скажем так, воспринятость студенческой аудиторией как некоего своего кумира.

Т. Агейчева:

— В том числе и потому, что нужно было придать популярности непопулярному тогда еще историко-филологическому факультету.

Д. Володихин:

— Ну что ж, милостив буди к нему Господь, к Тимофею Николаевичу, если ему это на самом деле удалось. Ну а теперь, дорогие радиослушатели, я должен напомнить вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. Мы ненадолго прерываем наш разговор для того, чтобы вскоре вновь встретиться в эфире.

Д. Володихин:

— Дорогие радиослушатели, это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ имени Михаила Васильевича Ломоносова, Татьяна Владимировна Агейчева, мы беседуем об историке Тимофее Николаевиче Грановском, человеке, который получил известность в середине девятнадцатого столетия, как преподаватель, оратор, как человек, который завоевал популярность студенческой аудитории своими лекциями по истории средневековой Европы. Давайте окунемся в его преподавательский быт, что, собственно, было привлекательного, интересного в его лекциях, ведь многие из них дошли до наших дней, их можно прочитать, они изданы.

Т. Агейчева:

— Это правда, но здесь я бы хотела вернуться к тому, с чего я начала: некоторое несоответствие вот такой вот научной ценности как таковой его трудов и общего впечатления, настроения, которое производила его деятельность, потому что вот как Грановский, например, зарабатывал популярность? Прежде всего, как лектор, он был чрезвычайно обаятельным человеком в этом смысле, несмотря на очевидные недостатки по части как раз ораторского искусства, потому что голос у него был слабый, потому что имел он дефекты дикции, и студенты его как-то сразу же, правда, по-доброму, но тем не менее, прозвали «шепелявым профессором». Но он был настолько чистосердечен, настолько демонстрировал любовь к тому, о чем он говорит, настолько демонстрировал способность управлять самим собой, своими эмоциями, потому что когда он входил в историю уж очень эмоционально, он самого себя сдерживал для того, чтобы сохранять такую внешнюю холодность, отстраненность и объективность. И здесь еще надо добавить вот какое свойство: ведь он неслучайно упражнялся в литературном творчестве, то есть он умел внести в изложение литературные образы и вообще подать художественным таким способом материал, и вот все эти качества вместе очень привлекали к нему студентов. А если мы к этому добавим еще очевидную идейную направленность...

Д. Володихин:

— Вот об этом чуть подробнее.

Т. Агейчева:

— ...то здесь, конечно, Грановскому равных не было.

Д. Володихин:

— Что за идейная направленность?

Т. Агейчева:

— А идейная направленность такова, что он, не так чтобы совсем явно, но очень умело, через анализ европейского материала, наводил слушателей на мысль о необходимости политических преобразований в России.

Д. Володихин:

— Такой умеренный революционер.

Т. Агейчева:

— Например, так он говорил: вот если, скажем, к такому-то времени в Европе потерпел крушение феодализм, и это было закономерно и неизбежно, и привело к положительным результатам в итоге в европейском политическом и экономическом устройстве, то как, по-вашему, должно случиться в России?

Д. Володихин:

— Что звучит примерно как: «вот хорошо бы и в России».

Т. Агейчева:

— Да, то есть это вот такие были бесхитростные, естественно, по-доброму манипуляции, которые он использовал как лекторские приемы и вот так вот, собственно, во всех сюжетах, во всех темах, которыми он занимался, происходило.

Д. Володихин:

— Это называется «политическая озорнина». Помнится, Михаил Петрович Пого́дин, историк гораздо более фундаментальный, побывав на его лекциях, отозвался нелицеприятно.

Т. Агейчева:

— А я могу даже процитировать из дневников Погодина, это короткая цитата, поэтому вы мне позволите, я думаю, вот что Погодин записал: «Был на лекции Грановского — такая посредственность, что из рук вон. Это не профессор, а немецкий студент, который начитался французских газет».

Д. Володихин:

— Но за идейную направленность ему многое прощалось.

Т. Агейчева:

— Многое прощалось, даже вот эта очевидная легковесность.

Д. Володихин:

— Ну вот, допустим, тексты его лекций опубликованы, с ними, повторяю, можно познакомиться. Вопрос весь в том, как с точки зрения нашего дня их оценивать? Они были востребованы только по идейному соображению, или они были изложены хорошо с литературной точки зрения, или с точки зрения философской, или, может быть, на них была мода? Вот текст, не интонация, не обаятельность, не голос, а сам текст что даёт для понимания того, каким преподавателем был Грановский?

Т. Агейчева:

— Я бы так сказала: конечно, качество текста очень неплохое — самого по себе, как он организован, каков стиль литературный Грановского, лекции Грановского читаются легко и приятно, и, конечно, это привлекает само по себе. Вот здесь, если вы соединяете образ автора, который хорошо был уже известен, с этим текстом, то эффект получается очень и очень неплохой. Кроме того, надо сказать о том, что всё-таки Грановский пытался выстраивать материал системно, таким образом, чтобы действительно показать не просто перечень исторических событий, а попытаться пустить читателя в логику и смыслы исторического процесса, и вот это свойство его материала, конечно, не могло не найти отклика в сердцах и в умах его читателей.

Д. Володихин:

— То есть, иными словами, он был популяризатор исторического знания, немного политический публицист и в какой-то степени — систематик той фактуры по европейскому Средневековью, которая была ему известна.

Т. Агейчева:

— Плюс сердечный человек, к которому тянулись.

Д. Володихин:

— Ну да, это для преподавателя значит очень многое. Сейчас, когда часто переходят на дистантное образование, в значительной степени сильные стороны профессоров уничтожаются. Но, правда, вместе с ними исчезают и слабые, потому что через экран что сильный, что слабый профессор будет преподавать примерно одинаково, очень многое сглаживается. Но у Тимофея Николаевича такой возможности не было. И вот мы послушали отношение его коллег, может быть, есть что-то, характеризующее отношение самой студенческой аудитории к нему?

Т. Агейчева:

— Есть кое-что. Давайте начнем с того, что Грановский близко к себе студентов подпускал, в том смысле, что он приглашал их к себе домой. Например, по выходным он отводил специально утренние часы для того, чтобы принимать в режиме посиделок домашних за чаем у себя студентов, где они могли обсуждать самые разные вопросы, и студенческие, и научные, и так далее. Он был открыт, поэтому студенты к нему относились с большой симпатией. А вот когда, например, Грановский защищал свои диссертации, то вот это вот стремление его поддержать, в особенности если находились оппоненты серьезные, вроде Шевырёва, о котором мы с вами уже сегодня говорили, студенты рассматривали эти защиты как битву на ринге.

Д. Володихин:

— «Нашего бьют!»

Т. Агейчева:

— И Грановский, конечно, был для них победителем, и они его поддерживали, они устраивали ему овации в итоге. И он выходил триумфатором из такого рода испытаний, настолько триумфатором, что по окончании диспута, например, на Грановского его коллеги иной раз даже жаловались, потому что считали, что Грановский провоцирует своих студентов к бунту.

Д. Володихин:

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час». Мы беседуем с замечательным специалистом по истории русской исторической науки Татьяной Владимировной Агейчевой, и обсуждаем судьбу и труды историка Тимофея Николаевича Грановского — знамение русского западничества в исторической науке. Ну а сейчас будет правильным послушать еще одного замечательного европейского композитора, как раз романтика, это было очень близко умонастроению Грановского: Людвиг ван Бетховен, «Лунная соната», третья часть.

Звучит музыкальное произведение

Д. Володихин:

— Дорогие радиослушатели, мы продолжаем разговор о судьбе и трудах российского историка девятнадцатого столетия Тимофея Николаевича Грановского, который недолгое время возглавлял историко-филологический факультет Московского Императорского богоспасаемого университета. Ну что ж, историк — это не только преподаватель, это еще и ученый, Грановский не склонен был, как было сказано, к кабинетному труду, он больше был склонен к преподаванию, но тем не менее, ему пришлось писать его диссертации, защищать их, пришлось время от времени заниматься научным трудом, что-то из его наследия, наверное, стоит помянуть. Ну и наконец, как человек, который проходил обучение на философском факультете Санкт-Петербургского университета, наверное, он должен был усвоить определенную философию и методологию, потому что этот род образования подталкивает человека к внедрению философии во все сферы гуманитарного знания. Давайте посмотрим, что у него были за диссертации, что за научные труды.

Т. Агейчева:

— Ну, давайте начнем, и это логично будет, с диссертаций, и дальше потом добавим кое-что о трудах. Вот главные его диссертации — магистерская и докторская, напомню, что первая была защищена в 1841 году, и называлась она так: «Волин, Иомсбург и Венета», об истории ганзейских городов«. А вторая докторская диссертация, защищенная в 1849 году, была посвящена аббату Суге́рию и более широко — общинам во Франции.

Д. Володихин:

— Вот уточним: религиозным общинам.

Т. Агейчева:

— Да, да. И кроме того, можно отдельно назвать такую его работу: «О современном состоянии и значении всеобщей истории». Это работа поздняя, уже 1852 года, но ее можно, во всяком случае, зафиксировать как отдельное сочинение, потому что о Грановском больше, и о его научных трудах мы больше узнаем по многочисленным конспектам и изданиям его лекций, и выходили они в разные годы, в разном составе, в разных вариациях, включая его публичные лекции, где-то это были его собственные конспекты, где-то конспекты, сделанные его слушателями.

Д. Володихин:

— Ну а что такое его диссертация — это толкование суммы фактов под определенным научным углом, так сказать. Знания сравнительные, если я правильно понимаю. Он не пытался сделать открытие, он пытался дать новые трактовки.

Т. Агейчева:

— Давайте попробуем все-таки с вами подойти к разрешению этого вопроса через исследование методологии, мировоззрения научного.

Д. Володихин:

— А вот здесь как раз его труд о состоянии исторической науки, наверное, даст нам правильное направление, потому что писал он его уже будучи зрелым историком и дал сумму своих взглядов. Очевидно, здесь есть определенные ключики в его методологии. Итак, его методология.

Т. Агейчева:

— Дмитрий Михайлович, скажите, пожалуйста, какой термин вам нравится больше: «коллаж», «синтез», «эклектика»?

Д. Володихин:

— «Мешанина».

Т. Агейчева:

— Давайте будем использовать этот термин, потому что в научном мировоззрении Грановского вот это самое присутствует со всей очевидностью, потому что он кусочками взял философию и историю Гегеля в свое мировоззрение, органическую теорию Э́верса, здесь можно добавить такие общепросвещенческие подходы, вот в нашей исторической науке у Татищева эта идея очень хорошо присутствовала, о том, что все народы в своем развитии проходят разные возрасты: младенчество, юность, зрелость и так далее.

Д. Володихин:

— Впоследствии творцы цивилизационного подхода тоже будут говорить о том, что общество — это организм, у организма есть свой жизненный цикл, этот жизненный цикл предполагает возраста.

Т. Агейчева:

— Да. И последний кусочек вот в этой мешанине — это представление о влиянии на формирование народа природно-географического фактора. Вот из всего этого складывалось общее мировоззрение. Как в системе можно его изложить, это мировоззрение? Ну, во-первых, всемирная история — это, безусловно, процесс единый, созданный и управляемый единоначально абсолютным духом, и история для абсолютного духа — это инструмент самопознания. Собственно, движение истории, оно для того и существует, чтобы абсолютный дух себя познавал.

Д. Володихин:

— Абсолютный дух — это термин гегелевской философии, и для наших радиослушателей, очевидно, будет не бесполезно просветиться: а что, собственно, Гегель называл в словосочетании «абсолютный дух»?

Т. Агейчева:

— Творец, единое начало, я так это понимаю, знаете, поскольку все-таки все мы индивидуально понимаем вот эти вот философские идеи, я думаю, что это такой компромиссный вариант.

Д. Володихин:

— То есть вот честно сказать: Господь Бог — уже нельзя...

Т. Агейчева:

— Не нравится, да. А без Него плохо.

Д. Володихин:

— Да, и, честно сказать, эта идея в моей башке еще неудобна, поэтому посередине получается такое коверкание Священного Писания, и была тьма, и носилась идея над водами, поэтому получается так, что абсолютный дух — это что-то вроде светской версии Творца: вот он как бы Бог, но не совсем, и люди с их историей есть способ для него понять, что он есть такое. То есть это как бы такой прыжок за пределы христианства, но с лонжей, которая все-таки держит и не дает тебе абсолютно из него выпасть.

Т. Агейчева:

— Со спасательным кругом, я бы так сказала, резиновым, вокруг хилого тельца.

Д. Володихин:

— Ну тогда лучше резиновой утеночек.

Т. Агейчева:

— Может быть, и утеночек, это уж кому как больше нравится. Но давайте продолжим, да?

Д. Володихин:

— Давайте.

Т. Агейчева:

— В этой единой истории, управляемой абсолютным духом, разные народы временами получают от абсолютного духа некую идею, которую они в своей истории должны реализовать, то есть они в этот момент становятся лидером мирового исторического процесса, и эту идею они должны реализовать. Реализовав, народы ослабевают и лидерство в мировом процессе передают как эстафетную палочку другим народам. И теоретически во второй уже части своей жизни Грановский к этому пришел: все народы могут оказаться владельцами такой эстафетной палочки. Что нарабатывают народы? Идеалы, нравственные идеалы, идеалы развития, иными словами, они растут и способствуют прогрессу всего человечества. Вот в этой общей схеме дальше Грановский рассуждает следующим образом, немножечко позволяя себе отходить от Гегеля, если Гегель полагал, что в этой истории олицетворением народа является государство, оно же является показателем зрелости народа, то Грановский полагал, что народ, как носитель народного духа, то есть творческого начала, такой воплощенной нравственности в истории народа, вот именно народ генерирует из своей среды государство, которое ему соответствует, то есть здесь у него возникает такая цепочка: личность-народ-государство, где в основе всех процессов и вектор задает всем процессам — нравственность, нравственное начало, которое вот на этих ступенях воплощается.

Д. Володихин:

— Причем нравственное начало, опять-таки, в светском варианте.

Т. Агейчева:

— В светском варианте, совершенно верно, которое тоже не статично, а динамично развивается. Нравственность — некое растущее явление. И здесь он пытается соединить такие элементы: общее и особенное, общее и индивидуальное, потому что вот, например, личность в истории — что такое? Великие люди, выдающиеся люди — это тоже инструмент преобразований, но не самостоятельно, они не ломают об колено народы и историю, но они всегда выражают то, что историей уже подготовлено и востребовано вот той самой народной нравственностью, народным духом, о котором мы уже сказали.

Д. Володихин:

— Что-то мне это напоминает. Один из великих русских историков сказал про Петра I: «Собирались в дорогу и ждали кого-то, вот пришел Петр».

Т. Агейчева:

— А это так и есть. Это так и есть, и Грановский, собственно, у истоков этой идеи-то и стоял, в том числе, в русской исторической науке. Но и кроме того, народы для того, чтобы получить эстафетную палочку, проходят через разные возрасты. И ничего просто так не происходит, потому что есть еще, как я уже говорила, природный фактор — вот какая природа, такой и народ. И здесь у нас и органической теории находится место, потому что народ растет сам из себя.

Д. Володихин:

— Ну что ж, теория, хоть и представляет собой салат из множества ингредиентов, звучала, очевидно, в своих прикладных аспектах очень привлекательно и надо думать, Тимофей Николаевич не зря заработал у студенческой аудитории популярность, потому что такая аудитория, она в высшей степени легко задевает младые умы. Ну а время нашей передачи, дорогие радиослушатели, подходит к концу, и мне остается от вашего имени, позвольте мне поблагодарить Татьяну Владимировну Агейчеву за ее роль гида, принятую на себя, и сказать вам: спасибо за внимание, до свидания.

Т. Агейчева:

— Всего доброго.

---

Все выпуски программы Исторический час

• «Образы эпохи в романах Ф.М. Достоевского»
• «Современный русский историк Олег Куц»
• «Взятие Парижа в 1814 году»

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов