«Историк Михаил Осипович Коялович». Татьяна Агейчева

В гостях у Дмитрия Володихина была доцент исторического факультета МГУ, профессор института имени Разумовского Татьяна Агейчева.

Разговор шел о судьбе и трудах известного русского историка времен Российской Империи Михаила Осиповича Кояловича.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин

— Здравствуйте дорогие радиослушатели! Это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и сегодня мы поговорим об одном замечательном классическом историке времён Российской империи, о котором, чуть было не сказал пошлость, в 90-х, в «нулевых» годах очень часто говорили: «пошлость, незаслуженно забытый». Такое случалось, иногда человека действительно забывали незаслуженно, иногда его и надо было забыть, какую-то околесицу человек нёс, и не надо было вносить его в анналы русской исторической или общественной мысли. Иногда он вовсе не бывал забыт, специалисты хорошо знали о нём, а тот, кто брался о нём говорить, просто недовычитывал литературу и говорил чушь. Вот у нас сегодня ситуация, прямо скажем, более сложная. Михаил Осипович Коялович — блистательный историк второй половины XIX века, человек, который действительно забыт, но не заслуженно, а, наверное, злонамеренно. Печальная история, мы о ней поговорим, и о блеске его таланта, и о судьбе его наследия, которую блестящей не назовёшь. Сегодня у нас в гостях кандидат исторических наук, профессор Университета имени Разумовского, доцент Университета имени Ломоносова — Татьяна Владимировна Агейчева. Мы беседуем с ней о профессоре Кояловиче. Здравствуйте!

Т. Агейчева

— Здравствуйте.

Д. Володихин

— Ну что ж, начнём с визитной карточки традиционно. Буквально три-четыре фразы о Михаиле Осиповиче Кояловиче, которые должны приходить на ум нашей аудитории, когда об этом человеке заходят разговоры или, скажем, сетевая дискуссия.

Т. Агейчева

— Сам Михаил Осипович Коялович, отвечая на вопрос своих условных оппонентов о том, что же такое самобытность России и что же такое некий самобытный идеал, который в своей истории Россия ведёт, как его определить и существует ли он, отвечал, что самобытный идеал в России есть, хотелось бы, чтобы под него было побольше самобытных идеалистов. Так вот визитная карточка Кояловича как раз и выглядит следующим образом: он и есть тот самый самобытный идеалист, который способен был и сформулировать, и выразить этот самый самобытный идеал.

Д. Володихин

— Ну что ж, видно, что это оригинально мыслящий человек и, как видно, он всё-таки был патриотом своей страны, раз его интересовала самобытная русская историческая и философская мысль. Ну а теперь давайте начнём от основ. Собственно, Михаил Осипович родился, учился, женился, карьера его не была ни блистательной, ни провальной, он добился многого, но дальше его не пускали.

Т. Агейчева

— Ну, всё у него было как нужно, я бы так сказала, как и должно быть в жизни человека, который знает, чего он хочет, ради чего он работает, и у которого есть определённый уровень квалификации для реализации его целей и задач. Давайте с самого начала пойдём. Он родился в 1828 году, он уроженец Гродненской губернии, одной из провинций, такой был Сокольский уезд, местечко Кузница. Вообще, интересная у него биография вот в каком смысле: он был сыном униатского священника, который перешёл в лоно Православной Церкви и был очень осмысленным подвижником перехода всех белорусов и всего западнорусского края в Русскую Православную Церковь. Он выступал за преодоление раскола, хотя, может быть, это не самый точный термин будет.

Д. Володихин

— Ну почему же, вполне себе термин. Брестская уния 1596 года — это искусственно созданный барьер между различными частями Православной Церкви, часть её по воле властей Речи Посполитой была переведена в униатство. Если бы не политическое давление, полагаю, ничего такого бы не случилось, поскольку местное население вовсе не мечтало куда-то там переходить, и об этом вовремя вспомнили, уже пребывая в составе Российской империи.

Т. Агейчева

— Да, и отец Михаила Осиповича был не просто подвижником духовным, но был ещё другом и соратником митрополита Литовского Иосифа (Семашко). Понятно, что и сына своего он воспитывал в том духе, в каком считал нужным его воспитывать, поэтому Михаил Коялович сначала учился в духовном училище (низшая ступень), затем в Литовской семинарии в Вильно, затем поступил на льготных основаниях в Петербургскую духовную академию (это 1855 год, для того, чтобы мы немножко ориентировались во времени). Окончил Петербургскую духовную академию более чем успешно, это позволило ему остаться там работать. Преподавал он сначала в Рижской духовной академии, потом перевёлся домой в Петербургскую духовную семинарию и, конечно, занимался наукой. И довольно быстро он пришёл к защите магистерской диссертации.

Д. Володихин

— По нашим временам это примерно то же, что кандидатская диссертация — магистерская тех времён.

Т. Агейчева

— Да, и он её защитил уже в 1861 году, причём сочинение получилось у него фундаментальное во всех смыслах, не только по содержанию, но и по количеству страниц аж в двух томах в конечном итоге было опубликовано. Диссертация была воспринята очень положительно, поэтому Михаил Осипович без проволочек получил звание экстраординарного профессора духовной академии, и с 1862 года в этой должности там работал.

Д. Володихин

— А что же за тема?

Т. Агейчева

— Ой, а это вообще такой, знаете, занимательный сюжет, который свидетельствует о какой-то удивительной твёрдости и последовательности взглядов Кояловича и последовательности всех его трудов и преемственности во всю его жизнь. Основная тема Кояловича, если широко интерпретировать, это история западнорусской части Русской цивилизации, Западной Руси. При этом надо сразу же отметить, что под Западной Русью (это важно!) он понимал и Белоруссию, и Малороссию, и Литву. Литву в том числе он воспринимал как часть русского племени в связи с Великим княжеством Литовским, с предшествующей историей, у него были на это основания. История Западной Руси его интересовала во всех её проявлениях, как история такого ненамеренного отрыва от большой Русской цивилизации, и история воссоединения с этой цивилизацией. На всём протяжении весь путь он отслеживал.

Д. Володихин

— Ну что ж, понятно, как он стал профессором Петербургской духовной академии. Удалось ли ему с середины 60-х до завершения его жизни в 1891 году, защитить докторскую?

Т. Агейчева

— Конечно, а как же! Он же был последовательным и твёрдым человеком. Конечно, у него всё было так, как нужно, так, как правильно. Докторскую диссертацию он защитил в 1873 году, и это была та же самая тема — «История воссоединения западнорусских униатов старых времён».

Д. Володихин

— Это по тем временам звучало исключительно свежо, потому что само воссоединение произошло относительно недавно. Я напомню, что полностью присоединили к себе русские территории Великого княжества Литовского в России лишь на исходе XVIII века, то есть ста лет не прошло, буквально два-три поколения прошло с тех пор.

Т. Агейчева

— Его диссертация как раз охватывает хронологически этот период второй половины XVIII века, это об этом. Но здесь я ещё должна сказать, что, кроме преподавания в Петербургской духовной академии, кроме защиты диссертаций, он, опять же, как положено, был обладателем немалого количества всякого рода званий и был членом всевозможных научных обществ. Вот, например, порядочный человек в России, в российской науке просто не мог не быть членом археографической комиссии Академии наук — соответственно, Михаил Осипович Коялович был таковым. Конечно, он был членом общества исторического, археологического, географического — вот, казалось бы, откуда географическое общество? А он занимался атласами, этнографическими картами всё той же Западной Руси, и весьма преуспел. Он был почётным членом Славянского благотворительного общества, так что полнота здесь была.

Д. Володихин

— Иными словами, он был общественно активен, не только преподавал, но и занимался наукой. Вот здесь вопрос: добрался ли он в Петербургской духовной академии до должности ординарного профессора, и пытался ли он стать академиком, потому что с его заслугами, а мы о них поговорим позднее, это было бы вполне резонно?

Т. Агейчева

— Ординарным профессором он, конечно, стал после защиты докторской диссертации в 1873 году, а вот академиком, я полагаю, у него не было стать ни одного шанса.

Д. Володихин

— И вот здесь важный момент, давайте на нем сконцентрируемся: он говорил об исторических сюжетах русской старины с точки зрения ортодоксального православия. Не ересь, не что-нибудь розовое, левое, а как настоящий профессор настоящей духовной академии, то есть он делал то, что ему и положено по его званию и состоянию его ума. И это, несмотря на то, что Россия вроде бы православная самодержавная страна, перегораживало ему таким непробиваемым шлагбаумом путь дальше наверх.

Т. Агейчева

— Я бы, знаете, немножко с другой стороны подошла, не настолько прямолинейно, как это вы сейчас сделали. Вот давайте обратим внимание на то, что между защитой магистерской и докторской диссертации прошло довольно много времени, от 1861 до 1873 года, 12 лет. В этот период уместилось очень много не самых простых событий вообще в истории Российской империи и, соответственно, в судьбе Михаила Осиповича Кояловича. Вот здесь действительно важно, что он человек православный, что он принадлежал вот такой семье, о которой мы с вами уже говорили, и был человеком тех убеждений, которые мы тоже с вами уже обозначили. И он вёл не только научную очень активную работу, он ещё и был очень активным общественным деятелем. Он много писал в газетах, в журналах, очень много работал как публицист, с политических позиций. И в этот период, ещё одна дата — 1863 год, очередное Польское восстание против власти в Российской империи.

Д. Володихин

— Назовём честно — Польский сепаратистский мятеж.

Т. Агейчева

— Да. И он волей-неволей, но как человек соответствующих убеждений, от этих событий в стороне не мог оказаться. Он был какое-то время сотрудником генерал-губернатора Западного края Муравьёва, был его советником, исследовал явления, к тому же он сам из этого края родом, поэтому знал, о чём идёт речь.

Д. Володихин

— Горела его родная земля.

Т. Агейчева

— Совершенно верно, горела его родная земля, поэтому он вынужден был ездить туда, участвовать в инспекционных поездках Муравьёва и давать советы. Он целиком и полностью поддерживал власть в любых её мероприятиях, связанных с подавлением этого бунта.

Д. Володихин

— Ну и потому, что он очень хорошо знал, откуда растут ноги у этого бунта и чем это может закончиться, если вовремя не утихомирить население.

Т. Агейчева

— Совершенно верно. Но вот тут он попал в ситуацию, которая для того времени была очень характерна: либеральная общественность не могла простить ни ему, ни Муравьёву, ни царскому режиму этого события.

Д. Володихин

— Он не хотел бороться за нашу и вашу свободу, он хотел бороться за Государство Российское, народ русский, ну и православную веру.

Т. Агейчева

— Поэтому после разгрома восстания Муравьёва удалили из Литвы, да и Кояловича как-то начали придерживать, хотя это было непросто.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, Радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, у нас в гостях замечательный историк Татьяна Владимировна Агейчева. Мы обсуждаем фигуру крупного, можно сказать, столпа русской исторической мысли XIX века Михаила Осиповича Кояловича. Мы поговорили о его карьере, рос ровно: магистр, доктор, профессор Петербургской духовной академии, общественный деятель, который стоит на позициях ортодоксального православия и исторической России, то есть России самодержавной. Ну а теперь давайте посмотрим, чем же этот человек занимался в науке, ведь после него осталось значительное научное наследие и очень важно учитывать, до какой степени он был хорош и продуктивен в этом смысле.

Т. Агейчева

— Я позволю себе упомянуть, это тоже важно, что он был блестящий преподаватель, блистательный лектор, которого очень любили студенты и который после себя оставил большую научную школу. Его ученики работали потом в разных научных учреждениях Российской империи, это были духовные академии, университеты, и эта школа была сильна внутренними принципами, убеждениями, последовательностью выражения этих принципов и убеждений, эта история очень красивая. Он заботился и о школьном образовании в России, и в западнорусском крае прежде всего, потому что видел, насколько сильны там латинские ушки, насколько они там видны, и польское влияние, и он очень радел об обустройстве твердого православного образования там.

Д. Володихин

— Напомним еще то, что там довольно сильно было влияние иезуитов именно в образовании, там было что выкорчевывать. Все же преподавание остаётся преподаванием, а наука — наукой.

Т. Агейчева

— Да, а вот теперь о науке. Как и положено члену археографической комиссии, он очень много публиковал исторических документов, и здесь большой его вклад в русскую историческую науку. Это были документы, конечно, по истории Западной России и документы, которые объясняли ее историю. Например, вот такой интересный сборник материалов, под названием: «Дневник последнего похода Стефана Батория на Россию».

Д. Володихин

— Это дневник, написанный одним из секретарей Королевской канцелярии Станиславом Пиотровским, в данный момент этот самый дневник — это блистательный источник по героической обороне Пскова от Стефана Батория.

Т. Агейчева

— Да, совершенно верно. Вот еще документы, которые им изданы были: «Дневник Люблинского сейма» или, любопытное название: «Просьбы жителей западной Малороссии о принятии их в русское подданство 1773 года». Там же, в рамках археографической комиссии, он книги публиковал, и свои, в том числе. Допустим, первый том в Русской исторической библиотеке: «Памятники, относящиеся к Смутному времени» — тоже его работа. Или: «Соединение Великого княжества Литовского с Королевством Польши».

Д. Володихин

— Вот мы сейчас видим последовательно огромное количество документов, которые так или иначе были связаны с отношениями между Россией и Речью Посполитой и так или иначе задевали Западную Россию — ну, его тема. Очевидно, помимо публикаций, у него были и труды — статьи, монографии?

Т. Агейчева

— Да, конечно. Давайте начнем, пожалуй, со статей. Проблематику мы понимаем, она очень устойчива, она одна и та же. Ну вот давайте несколько статей назовем.

Д. Володихин

— Это, как бы сказать, история Западной России с русской православной точки зрения.

Т. Агейчева

— Да. Ну, допустим: «О расселении племен Западного края России». Или очень любопытная работа: «Три подъема русского национального духа для спасения нашей государственности во времена самозванческих смут». Или: «Лекции о западнорусских братствах».

Д. Володихин

— Вот это братство — важнейшая организация для сохранения Православной Церкви на территории нынешней Белоруссии и Украины, без братств Церковь бы там вообще могла быть уничтожена.

Т. Агейчева

— Да. Я вот сейчас называла его статьи, но хочется назвать все-таки и такие принципиально важные работы, которые отражают концепцию Кояловича, его мировоззрение. Их не так много, они отчасти имеют собирательный характер, потому что это некое суммарное уже произведение. Я бы три его концептуально важных работы назвала. Первая — это, конечно, «Чтение по истории Западной России», работа 1864 года, относительно ранняя. Следующая работа, которая и спорная, но и очень интересная, и не соглашаться с тем, что он пишет, человеку, имеющему сердце, невозможно. Работа называется: «Историческая живучесть русского народа и ее культурные особенности», работа 1883 года. Наконец, апофеоз его творчества, это то, с чем Коялович вошел в современную историографию общерусского, общенационального характера. Большая историографическая работа или, скажем, по истории исторической науки, исторического самосознания русского. Называется: «История русского самосознания по историческим памятникам и научным документам», работа 1884 года.

Д. Володихин

— Поздний Коялович, фактически предсмертный, мы доберемся до этой работы, она действительно очень важна. Немножечко о «Чтениях по истории Западной России» — книга фундаментальная, насколько я понимаю. Это ведь тоже его «опус магнум», во всяком случае, один из двух. Очень значительная работа.

Т. Агейчева

— Да, но я бы все-таки в паре рассматривала «Чтение» и его статью, это такая брошюрка, статья с лекцией сделанная: «Историческая живучесть русского народа», потому что на две эти работы можно распределить его большую концепцию историческую, которая называется «западнорусизм».

Д. Володихин

— Ну, здесь нужно вникнуть в суть, двумя словами не обойдешься.

Т. Агейчева

— Давайте начнем с того, что в «Чтениях» присутствует ближе к самому западнорусизму. Итак, концепция западнорусизма укладывается в три пункта, условно. Первый пункт — что существует единая Русская цивилизация, где Великая Россия, Западная Россия, как Белоруссия, Западная Россия, как Малороссия и, как я уже говорила, Литва — это по природе своей, по историческому предназначению, по характеру народов — единое целое, и любое разделение носит исключительно искусственный характер. Пункт второй: после насильственного разделения единой цивилизации произошло и разделение народов внутри пространств, которые оказались отделенными от Великой России, где сформировалась некая правящая элита, чуждая своему народу и стремящаяся к иным целям и в иные пространства, и, собственно, тот самый прежний русский народ, который всегда стремился к воссоединению с Великой Россией. Это неравноправное было положение.

Д. Володихин

— Притом подчеркнем: всегда стремился к воссоединению всех частей одного огромного народа на почве православной, на почве восточного христианства.

Т. Агейчева

— Это точно совершенно, Коялович как раз и говорил о том, что, например, белорусы выжили как народ только потому, что определяли себя прежде всего конфессионально и стремились к этому воссоединению. Ну и, наконец, третий пункт, я уже его обозначила — что народ Западной Руси, в совокупности: Малороссия, Литва, Белоруссия — всегда стремился к соединению с Великой Россией. Но, в отличие от элиты просвещенной, от шляхт или интеллектуалов местных, народ не писал научных трудов, не писал записки и выразить свое отношение к процессам так, как выражала элита, просто не имел возможности.

Д. Володихин

— Огромное немое большинство.

Т. Агейчева

— Да.

Д. Володихин

— Я хотел бы добавить, что Коялович мастерски описал трагедию и чаяния казачества, находившегося на территории Западной России. Здесь я использую его терминологию: «казачество рождено было борьбой на фронтире, борьбой на границе цивилизации Креста и Полумесяца, и это его главная роль, но, поскольку оно еще и выступило как потенциальный союзник России, как защитник Церкви, его постарались подкупить в условиях Западной России литовские и польские власти, попытаться сделать из него просто наемного кулачного бойца» (это терминология самого Кояловича). Казачество колебалось между различными путями развития, но все-таки огромное его большинство в решающий момент, в частности, в период войны Росии Алексея Михайловича и Богдана Хмельницкого за возвращение Смоленска и присоединение Малороссии к России, все-таки сказало свое слово в пользу присоединения к России.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это Светлое радио, Радио ВЕРА. У нас в гостях замечательный историк Татьяна Владимировна Агейчева. Я, Дмитрий Володихин, поддерживаю в силу скромных своих интеллектуальных способностей с нею разговор о замечательном, о блистательном историке XIX века Михаиле Осиповиче Кояловиче. И мы добрались до того, о чем Татьяна Владимировна хотела рассказать поподробнее. В передаче, наверное, раз сорок сказала: «Прежде всего общественная мысль, русская мысль», вот об этом, именно об этом, не мешайте мне, Дмитрий Михайлович. Я не мешаю — пожалуйста, Татьяна Владимировна, раскройте крылья.

Т. Агейчева

— Это вы сейчас, Дмитрий Михайлович, намекаете на то, что пора перейти к его историографической работе по истории русского самосознания?

Д. Володихин

— Да я просто на ваш лицо посмотрел и понял, что если я не перейду, то вы меня точно перейдете.

Т. Агейчева

— Ан нет, вы ошиблись, потому что я же не случайно еще говорила о работе: «Историческая живучесть русского народа», которая обеспечивает концепцию Кояловича, но без этого же никак нельзя обойтись.

Д. Володихин

-Ну, давайте добавим.

Т. Агейчева

— Коялович ведь не случайно говорил о том, что не просто раскололись на разные части русские люди, а Малороссия, Белоруссия и Литва откололись от Великой России. То есть он говорил о начале, о ядре Русской цивилизации, а это была именно Великая Россия, по его мнению. И тайна крылась как раз вот в этой самой исторической живучести. Он говорил, что привязан к жизни и полюбил жизнь прежде идеи, и весь он какой-то жизненный, именно русский народ. Живучесть его заключалась в этой самой любви к жизни и в том, что ни один другой народ таким малым количеством не смог бы освоить такие большие пространства, и ни один народ не мог бы преодолеть те трудности, связанные, с реформами и нашествиями, какие преодолел русский человек. Нашествие, например, монгольское, либо реформы, подобные реформам Петра Первого. Признание этого фактора Кояловичем чрезвычайно важно. Ну а теперь, Дмитрий Михайлович, хорошо, так и быть, давайте поговорим об «Истории русского самосознания».

Д. Володихин

— Попробовало бы оно так не быть. (Смеются)

Т. Агейчева

— Потому что Михаил Осипович Коялович ведь концепцию сформулировал, и эта концепция развивалась, я бы сказала, противоходом генеральным линиям, которые тогда существовали в отечественной историографии, ведь что искали русские? Ну давайте так: русские историки все вместе искали народный дух во всю середину и даже во второй половине XIX века.

Д. Володихин

— Еще народный русский дух искали в философии Шеллинга, который когда-то об этом написал.

Т. Агейчева

— Нет-нет, Дмитрий Михайлович, если бы! Там же и Гегель присутствовал, иными словами, этот поиск происходил на основании чуждых лекал. Коялович же решил поискать свои лекала, и метод его, который он в «Истории русского самосознания» продемонстрировал, скажу сразу, что это книга об истории русской мысли, русско-исторической мысли и русского в этой мысли исторического самосознания, то есть как самосознание отражается в представлениях об истории своей. В общем, это классический учебник по историографии, можно сказать.

Д. Володихин

— Давайте только это слово объясним: историография — это научная история научной исторической мысли, так?

Т. Агейчева

— История исторической науки, можно и так сказать, попроще. Он также пытался последовательность выявить и прослеживал историю русской исторической мысли от летописного периода и до современности, до Ключевского. Но при этом важен другой метод: Коялович настаивал на том, что нет никакого объективизма как метода в исследовании истории и уж, конечно, в её интерпретации. Он говорил, что всякий научный объективизм есть не что иное, как чей-то узконациональный субъективизм.

Д. Володихин

— По нынешним временам добавили бы, что это может быть субъективизм конфессиональный, социальный, какой угодно, но, в общем, всегда и без исключения субъективизм присутствует.

Т. Агейчева

— Да, поэтому искать национальный дух где-то в иных пространствах лишено смысла просто потому, что тогда вы не отыщете свой национальный дух, а Коялович поставил перед собой задачу определить, что же такое всё-таки русский субъективизм. Он как раз прослеживал историю развития русского самосознания в поисках этого самого субъективизма, и нашёл. Вот он выявлял такую ветвь преемственную от Татищева, Болтина, Карамзина и, в конце концов, пришёл к тому, что нравилось ему больше всего — к славянофильству. Он считал, что именно славянофилы правильно определили природу русского народа и, соответственно, природу русского сознания, соединив русского человека с этой самой жизнью, с любовью к жизни, с занятиями, верой, ну и природой. Вот из всего этого вместе как раз и складывался национальный дух. В чём выражается национальный дух? В некоем идеале, который равно признаёт и общество в целом, и всякий отдельно взятый человек, и, соответственно, общество и всякий отдельный человек стремятся в жизни своей приблизиться к этому идеалу.

Д. Володихин

— То есть русский человек — это православный жизнелюб, который говорит по-русски и признаёт историю России родной.

Т. Агейчева

— И не только это. Это ещё и человек, который видит себя в обществе равноправных на основании веры, на основании религии

Д. Володихин

— То есть в духе: «все мы братья во Христе».

Т. Агейчева

— Да, совершенно верно. И который не делит людей, например, на интеллектуалов и всех остальных, который не разделяет людей физического труда и всех остальных, например. Это равное уважение ко всем членам общества. Это человек, который действительно стремится к христианскому идеалу, к достижению христианского идеала. И человек, который любит свою Родину. Вот всё вместе — Бог, Отечество, земля, традиционные такие ценности, идеал, к которому и мы, хочется надеяться, сегодня стремимся.

Д. Володихин

— Мне тоже хочется надеяться, но как когда получается. Далее вопрос непростой. К моменту, когда Коялович творил эту свою работу, это 80-й год ХIХ века, уже несколько поколений существовала русская историческая наука, а до этого была русская историческая мысль до научного формата. Вот уже десятки крупных величин были внутри сообщества русских историков, как учёных, так и не совсем. Кого именно с этой точки зрения, как представителей национального русского духа, выделял, холил, лелеял и любил Коялович?

Т. Агейчева

— Он ценил Карамзина. Он ценил очень Погодина. Он с большим уважением относился к Иловайскому.

Д. Володихин

— Автору знаменитых на всю Россию учебников.

Т. Агейчева

— Да. Он очень близок был к славянофилам. Вот их по именам называть, не знаю, стоит ли, потому что славянофилы в целом были для него открывателями правды исторического познания.

Д. Володихин

— Наверное, прежде всего, Хомяков?

Т. Агейчева

— Аксаков, он и общался близко, и писал в журнале, который Иван Аксаков редактировал. Он с большим уважением относился к Гильфердингу, фольклористу. К Беляеву, знаменитому историку крестьянства. То есть там большая группа была ученых славянофильского направления.

Д. Володихин

— Ну, что ж, достаточно достойная традиция, к сожалению, в советское время подзабытая. Как общественных деятелей, как людей, которые вложились в общественную мысль, Хомякова и Аксакова, конечно, помнили, Беляева подзабыли. Гельфердинга цитировали только в пособиях по фольклористике для специалистов. Сейчас пора вспоминать, что Хомяков — историософ, Иван Аксаков — историософ, что их статьи — это не вполне публицистика, а скорее все-таки историософия.

Т. Агейчева

— Да, вы правы.

Д. Володихин

— Наверное, Коялович лучше это понимал. Он был ближе к ним.

Т. Агейчева

— Конечно, да. И, чтобы немножечко закруглить тему с его концепцией, у Кояловича еще был термин «культурность», который означал культурность цивилизации со всеми ее характеристиками и одновременно плоды этой цивилизации, вот примерно так.

Д. Володихин

— А плоды этой цивилизации — это что?

Т. Агейчева

— То, что мы называем культурой в западноевропейском понимании.

Д. Володихин

— Мосты, книги, костюм, еда, картины — что?

Т. Агейчева

— Всё.

Д. Володихин

— Любые материальные плоды?

Т. Агейчева

— Да.

Д. Володихин

— Вне зависимости от того, хороши они или вредоносны, взятые по модулю?

Т. Агейчева

— Здесь мне как-то трудно быстро сориентироваться, чтобы уточнить этот вопрос. Как мне видится, у Кояловича речь шла не обо всех плодах, а о тех, которые связаны с идеалом.

Д. Володихин

— То есть прежде всего это работа умственная, деятельность интеллекта.

Т. Агейчева

— Способ мысли, способ жизни — ценности, а уже от них все иное.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, пожалуйста, те из вас, кто пытается куда-то приземлить Кояловича, — приземлите его к истинному консерватизму на лоне русской общественной мысли, приземлите его к славянофилам, приземлите его к академической православной мысли. Он не одинокая фигура, он продолжатель великой традиции, действительно карамзинской традиции, и человек, труды которого были продолжены учениками. Он не то дерево, которое растет далеко от рощи, роща вымерла, дерево еще живо. Нет, он внутри потока, что называется. А сейчас самое время поговорить о том, с чего мы начинали — о том, что наследие его было зажато в достаточно тесные рамки злонамеренно, и он получил, благодаря своей позиции, хорошую порцию недоброжелательства. Он осознавал, что идет на бой. Например, у него была достаточно жесткая дискуссия по поводу писаний Костомарова.

Т. Агейчева

— Да, и эта дискуссия с Костомаровым была очень широкой. Не только Коялович в ней участвовал, и Сергей Михайлович Соловьев успел поучаствовать в этой дискуссии, и против Костомарова писал ученик Соловьева, Геннадий Федорович Карпов. Камнем преткновения здесь было сразу несколько вопросов. Вопрос первый — это представление Костомарова о характере народов разных частей, как раз большого русского народа, ведь Костомаров был автором идеи о том, что в процессе исторического развития единый русский народ разделился на части, и эти части приобрели разные качественные характеристики — соответственно, и народы получились разные.

Д. Володихин

— В советское время эту идею Костомарова превозносили, бездумно повторяя порой.

Т. Агейчева

— Да. И более того, Костомарову очень верили на том основании, что он был человеком как бы из народа, крепостным у своего отца, претерпевшим от режима, и в ссылке он какое-то время был, условно, в ссылке его отлучали от преподавания в высших учебных заведениях. То есть такой символ либерального времени.

Д. Володихин

— Ну, он человек левых убеждений, скажем так.

Т. Агейчева

— И одновременно — народолюбец.

Д. Володихин

— По его словам.

Т. Агейчева

— Да. И тут наложилась личность Костомарова и настроение эпохи друг на друга, то есть всё, что против власти, всё, что против режима, по определению хорошо, по определению замечательно.

Д. Володихин

— Это как в наши дни или несколько раньше, напоказ восхваляют людей после слов: «а, он борется с системой», «революционер на своём месте», «человек, которому не всё равно, который выйдет на улицу» и так далее. Вот это, скажем так, несколько разбавленный образ Костомарова, ему многое прощали, в том числе прощали плагиат, прощали халтуру откровенную, прощали необоснованность его идей за то, что он против верхов. Раз против, значит, наверное, очень умный и ценный человек. Ну, время было такое.

Т. Агейчева

— Да, и я как раз хотела сказать о том, что Костомаров наделял разные части русского народа свойствами, которые по определению не совпадали со свойствами русских, и через свойства малороссов, например, он уничижал русских. Вот малороссы у него были народом свободолюбивым, а русский народ — раб. Соответственно, Великая Россия занималась тем, что после воссоединения с Малороссией убивала свободолюбие Украины. Или о белорусах он сочинил, почему Коялович вступил с ним в дискуссию. О белорусах Костомаров сочинил историю о том, что это вообще самая молодая из всех возможных отделившихся, отколовшихся от русского народа частей с соответствующими, не вполне зрелыми проявлениями. Вот Коялович изумлялся тому: как это так, белорусы, которые от племени кривичей еще себя ведут (Коялович говорил «старики» о них), вдруг оказались в исполнении Костомарова несмышлеными юнцами в русской истории.

Д. Володихин

— То есть сравнил Костомаров их с тем субэтносом русского этноса, который проживал на юге Руси и вывел, что северяне юны умом, а между прочим, в их среде древнерусское наследие сохранялось, может быть, более цельно, чем на юге, который претерпел огромное количество военно-политических разгромов.

Т. Агейчева

— Ну да, в рамках Великого княжества Литовского, где, вообще-то, сохранялась древнерусская культура и идеалы древнерусской государственности. Кроме этого, все, кто вступали в полемику с Костомаровым, отмечали, что ради поддержания собственной концепции тот не гнушался не самыми такими добросовестными в науке проявлениями. Он, например, по своему усмотрению мог интерпретировать факты, он мог пользоваться недостоверными источниками только потому, что они укладывались в его концепцию. Или, например, подменять работу с историческими документами работой с цитатами из чужих исследовательских трудов, так он пользовался трудами Соловьева.

Д. Володихин

— Там, я бы сказал, что это не цитаты: Костомаров нередко брал огромный пассаж, слегка переделывал его с помощью художественного слова и выдавал за своё, родное.

Т. Агейчева

— Иногда он какие-то байки, легенды, непонятно каким образом рождённые, выдавал за исторический факт. Раз народ болтает, значит, так оно и было. Он говорил, что это важнее, чем факт. Раз народ живёт в таком убеждении, значит, вот оно и есть, то, что нужно. Вообще очень многие историки говорили, нельзя сказать, что несправедливо, что Костомаров просто не квалифицирован. Коялович был в их числе.

Д. Володихин

— Поскольку не так много осталось от нашей передачи, хотелось бы отметить вот что: Коялович шёл против духа времени. Дух времени, как вы помните, 60-е, 70-е, 80-е годы, был смесью подмораживания России со стороны здоровых консервативных сил, в том числе сил православных, и самого лютого терроризма. Это эпоха народной воли, это эпоха покушений на наших государей, это эпоха, когда был убит царь-реформатор Александр Второй, и общество значительным количеством голосов поддержало тех, кто его убивал. Соответственно, дух левизны в общественной мысли был чрезвычайно силён — Коялович восставал фактически против него. Он вёл себя как честный христианин, честный подданный своего государя, честный русский человек. Знал, что время ему отомстит за это, потому что время не таково, но отомстило ему и будущее, поскольку будущее в значительной степени было сформировано 1917 годом.

Т. Агейчева

— Ну да, он очень хорошо понимал, позже говорили: как великодержавный шовинист. Он понимал, что он таков.

Д. Володихин

— Есть такой ярлык, да, но сейчас уже самое время понимать, что именно ярлык.

Т. Агейчева

— Конечно, ну я ведь тоже говорю не так, чтобы уж очень всерьёз об этом ярлыке. Просто сам Коялович, понимая сложную ситуацию, в которой он оказался, говорил: «Они меня пугают, а я не боюсь, потому что всё, что я хотел, я уже сказал публично». То есть он был человеком отважным, и вообще вся его жизнь — это такое служение, служение правде, служение вот этой большой России, которую он видел в таком широком составе, служение Господу Богу, а как же иначе? И тут уж бояться нечего и некого, так он и жил.

Д. Володихин

— Ну что ж, его в ХХ веке, если и включали в учебники по историографии, то в качестве отрицательного примера. Вот он, слуга самодержавия, вот он, клеврет, и вот эта фраза знаменитая: «дипломированный лакей поповщины», да?

Т. Агейчева

— Да.

Д. Володихин

— Ну, я обеими руками за поповщину, не зря я здесь с вами разговариваю через Радио ВЕРА, и с моей точки зрения Коялович был на своем месте и для своего времени, в общем, исключительно нужен. Тогда же вместе с ним жил другой консервативный мыслитель, Константин Николаевич Леонтьев, он скончался в том же 1891 году, и вот он говорил, что в такие времена порядочный человек должен быть якорем для общества, которое сорвалось со своих основ и несется в пропасть. Коялович был якорем для русского общества тех времен, он хотел бы задержать падение, он хотел бы задержать распад, и ему повезло в какой-то степени, хотя это звучит парадоксально: он скончался в период благословенной тишины времен Александра Третьего, он ничего из наших бедствий и трагедий начала ХХ века не узнал. Но вот сейчас, после долгого забвения, забвения организованного, злонамеренного — я подчеркиваю, вновь происходит возвращение к его наследию, люди вновь вглядываются и переиздают его книги.

Т. Агейчева

— А я бы дополнила: не только к его наследию, а вообще к генеалогии вот этой мысли нашей. Напомню, что Коялович в Петербургской духовной академии учился у Ивана Ильича Сергиева, а это не кто иной, как Иоанн Кронштадтский. То есть вырисовывается такая история русского самосознания.

Д. Володихин

— Еще раз: кто у кого учился?

Т. Агейчева

— Коялович у Иоанна Кронштадтского.

Д. Володихин

— Ну что же, у него был в высшей мере духовный и авторитетный учитель.

Т. Агейчева

— Да, и получается как бы параллельная линия, которую было бы неплохо тоже всесторонне изучать и знать, и из этого выстраивать наше понимание русской исторической науки, русского исторического сознания и самосознания тоже.

Д. Володихин

— Я рад, что нынче произошло несколько переизданий работ Кояловича, в том числе «Чтений о Западной России». Я не знаю, будет ли переиздано, или уже переиздано его замечательное «Исследование о русской мысли». Надеюсь.

Т. Агейчева

— Уже есть несколько изданий к настоящему моменту.

Д. Володихин

— Ну отлично, мы можем только рекомендовать. Прошу еще раз назвать правильно эту книгу.

Т. Агейчева

— «История русского самосознания по историческим памятникам и научным документам».

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, мы не напрасно предоставили вам эту информацию, обратите на нее внимание. Коялович стоит того, чтобы быть прочитанным, он, кроме всего прочего, еще и писал хорошо. Ну а сейчас время нашей передачи исчерпано, мне остается от вашего имени поблагодарить уважаемую Татьяну Владимировну Агейчеву и сказать вам: спасибо за внимание, до свидания!

Т. Агейчева

— Всего доброго!

---

Все выпуски программы Исторический час

• «Русские конструкторы и изобретатели». Александр Музафаров
• «Михаил Конаевич Тинбаев — воевода XVII века». Александр Малов
• «Вице-адмирала Григорий Иванович Щедрин». Дмитрий Володихин

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов