Поделиться
В нашей студии был настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке протоиерей Федор Бородин.
Разговор шел о смыслах и особенностях богослужения и Апостольского (1Кор.3:9-17) и Евангельского (Мф.14:22-34) чтений в 9-е воскресенье по Пятидесятнице, о начале Успенского поста, о днях памяти Смоленской иконы Божией Матери, именуемой «Одигитрия», мученика Иоанна Воина, священномученика Вениамина (Казанского), митрополита Петроградского.
Ведущая: Марина Борисова
М. Борисова
— Добрый вечер, дорогие друзья. В эфире Радио ВЕРА еженедельная субботняя программа «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. С вами Марина Борисова и наш сегодняшний гость — настоятеля храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке протоиерей Фёдор Бородин.
Прот. Фёдор Бородин
— Добрый вечер, здравствуйте.
М. Борисова
— И с его помощью мы постараемся разобраться, что ждёт нас в Церкви завтра, в девятое воскресенье после Пятидесятницы, и на наступающей неделе. По сложившейся традиции постараемся вникнуть в смысл наступающего воскресенья, исходя из тех отрывков из Апостольских посланий и Евангелия, которые прозвучат завтра в храме за Божественной литургией. Мы услышим отрывок из Первого послания апостола Павла к Коринфянам, из 3-й главы, стихи с 9-го по 17-й. И начинается этот отрывок с очень для меня духоподъёмной фразы: «Ибо мы соработники у Бога, а вы Божия нива, Божие строение». Мне очень нравится ощущать себя Божией нивой — как-то это вдохновляет.
Прот. Фёдор Бородин
— Мне кажется, что здесь и «соработники» к вам относится, потому что это слова апостола Павла, если посмотреть контекст этого отрывка, именно о проповедниках.
М. Борисова
— И дальше апостол пишет: «Я, по данной мне от Бога благодати, как мудрый строитель, положил основание, а другой строит на нём; но каждый смотри, как строит. Ибо никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос». И вот мне кажется, что здесь именно нам сегодня есть, о чём задуматься. Потому что, как пишет дальше апостол Павел, «строит ли кто на этом основании из золота, серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы , — каждого дело обнаружится, ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть». Очень просто, несмотря на то, что будешь читать Евангелие каждый день, будешь ходить в храм, будешь исповедоваться и причащаться, очень просто сдвинуться с этого основания, с основания, которое есть Христос. Очень много замечательных инициатив, очень много всяких разных благородных и, казалось бы, благодатных дел, но может так получиться, что они из соломы. И вот как этого избежать — совершенно непонятно.
Прот. Фёдор Бородин
— Да, я помню один эпизод, который нам рассказывал преподаватель истории Русской Православной Церкви XIX-XX века, ещё когда мы учились в семинарии, о том, как два архиерея оказались в одной камере в 30-е годы под праздник Благовещения. И на память решили служить Всенощную. И не смогли, потому что были разногласия по уставу. И остановили службу, каждый ушёл в свой угол молиться. Оба причислены к лику святых. Я не называю этих имён, разумеется, и никто, чтобы как-то тут осуждать, ни в коем случае не осуждаю, я не был в их ситуации, но это когда второстепенное заслоняет первостепенное. Вот когда человек отходит с этого камня, о котором апостол Пётр говорит тоже — о том, что вся вера зиждется на камне, который есть Христос. Как только что-либо красивое, важное, рождённое и выращенное на этом камне, как богослужение, икона, церковное пение, традиции или что-то ещё, заслоняет от нас Христа и человека другого, всё — мы с этого камня сошли. Если ради исполнения, например, устава поста, мы не накормим другого человека, который голоден, умирает от голода, да хоть мясом, неважно, чем, то мы сошли с этого. Если мы на кого-то в храме наорали, потому что он неправильно спел стихиру, — и такое бывает — и обиделись на человека, потому что он не тот тон задал или не там встал, то мы сошли с этого камня. Вот это очень важно. А ещё в этом отрывке есть удивительное задание и удивительное обетование. Повторюсь, речь идёт о проповеди.
Каждый проповедует, как может. Кто-то, действительно, говорит о старцах и о чудесах, кто-то говорит об иконах, кто-то об истории и традиции, кто-то читает и проповедует через Священное Писание, кто-то говорит своими словами — все по-разному. Кто-то из золота, кто-то из соломы, кто-то привлекает тысячи людей, кто-то за жизнь обратит одного человека. Но если ты относишься к этому ответственно, если ты себя этому посвящаешь, то ты будешь спасён. То есть проповедь Христа — а это, вообще, надо передать всем сотрудникам в том числе Радио ВЕРА — это спасительно. У кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду. А у кого сгорит, тот потерпит урон, понимаете? «Впрочем сам спасётся, но так, как бы из огня». Вот в контексте этих слов, даже если ты проповедовал, а человек, например, отказался от веры, но ты сделал всё, чтобы его обратить — вот сгорело то, что ты построил из соломы, — всё равно ты будешь спасён. Потому что это путь спасения — проповедь о Христе.
М. Борисова
— Обратимся теперь к отрывку из Евангелия от Матфея, из 14-й главы, стихи с 22-го по 34-й. Это очень хорошо, я думаю, знакомая большинству наших радиослушателей история о том, как апостол Пётр в порыве любви и доверия, получивший от Спасителя благословение идти к Нему по воде, пошёл, а потом усомнился и стал тонуть. Вот это, так сказать, картина всей нашей жизни. У нас это каждый день по многу раз на дню, получается. И можно ли этого избежать? И как пример апостола Петра в данном случае может нам помочь не утонуть окончательно? Вот это вопрос.
Прот. Фёдор Бородин
— Да, житейская буря, со всеми опасностями, перипетиями, испытаниями, болезнями, потерями, в которую каждый из нас погружён и которая закончится разрывом между душой и телом, который мы называем смертью, вот это наш скорбный путь падшего человека через через пространство и время жизни. И надо в этой буре найти Христа. Надо понять, что ни один волос не падает без Его воли и что всё, что попущено, это нам действительно нужно — это Его забота. И тогда вот человек и начинает идти по этой буре, и начинает идти по этой воде, доверившись Христу, понимая, что, да, Господи, Ты промыслил так, значит, так. Можно ли молиться о том, что бы буря утихла? Конечно, можно. Часто очень, когда цель испытаний, которые Господь посылает, достигнута, Господь может отнять эти испытания, если человек вырос или преодолел что-то, с чем Господь был в моей судьбе и в моей душе не согласен. И поэтому вот такое обучение, может быть, более жёсткое, мне было послано. Поэтому мы трудимся, мы работаем, сами себе, и друг друга, и всю жизнь нашу Христу Богу предаём, как мы молимся в конце почти каждой ектении, и идём по этой воде, ищем Господа.
М. Борисова
— А для меня эта история ещё повод поразмышлять о том, почему мы Богу не доверяем. Ведь на самом деле, когда апостолы увидели Его, идущим по воде, первое, что пришло им голову, что это вообще призрак и вообще наваждение. Как мы говорим, наваждение какое? — наваждение бесовское. Пётр был счастливым исключением. Пётр вообще человек горячий был, по-видимому, очень такой темпераментный, и он рванул по воде. И тут он, скорее, может быть, себе не поверил. Но большинство апостолов не поверили Христу. А как ещё иначе объяснить? Они же ведь не первый день с Ним были. Они видели чудеса, которые Он творил. Они видели исцеления, которые Он совершал. И первое всё равно, что в голову пришло: это сверхъестественное, поэтому этого не может быть.
Прот. Фёдор Бородин
— Наверное, в этом есть и некая духовная трезвость. Потому что дерзновение апостола Петра — это такая черта его характера, который и в духе тоже остаётся сам собой. Вот эта порывистость — выйди от меня, Господи, потому что я человек грешный. Или там схватиться за меч и ударить, хотя он никакой не воин, а рыбак. Или когда все остальные апостолы уныло слушают мироносиц: ну да, говорите-говорите, — он вскакивает и бежит. Понимаете, он и Иоанн, старший и младший, вскакивают и бегут. Остальные смотрят на них, наверное, с тоской, закрывают двери снова на засов изнутри — ну и эти тоже побежали. Вот это апостол Пётр. С ним Господь разговаривает так, а с другими разговаривает по-другому. Если человек скажет: «Господи, Ты должен сотворить чудо — я сейчас пойду к Тебе по воде». То Господь может сказать: «А почему ты считаешь, что Я буду выполнять все вот эти твои хотелки?» Вы же знаете трагичную и страшную историю детского крестового похода? Слышали когда-нибудь о ней? 1212 год. Один, действительно в прелести духовной находящийся, мальчик взбудоражил половину Европы, и сотни-сотни детей пошли завоёвывать и защищать Иерусалим, и были уверены, что пойдут по воде, потому что вот детская вера такая. Они дошли до воды — ничего не получилось. И тогда злодеи предложили им корабли и просто продали их в рабство тем же сарацинам, с которыми они шли воевать. Почему не получилось? Потому что для такого дерзновения нужно иметь петрово смирение. Потому что сначала нужно сказать: «Господи, выйди от меня, я недостоин, потому что я человек грешный. Я не могу быть рядом с Тобой, я недостоин этого». Вот только на этом может зиждиться такое дерзновение. А если мы нашим радиослушателям скажем, что апостолы были неправы, потому что они не пошли все толпой за Петром, то мы, конечно, ошибёмся и будем с вами виноваты — мы не тому научим наших слушателей.
М. Борисова
— Но степень доверия можно, вообще, каким-то образом градировать? То есть мы часто слышим проповеди о необходимости Богу доверять, не просто веровать, но и доверять. Но тогда мы упираемся в не очень понятную для нас ситуацию. Вот доверяли ли Христу Его ученики, сидя в этой лодке? Они доверяли, что Он может делать то, что не может делать никто?
Прот. Фёдор Бородин
— Они учились этому: «Кто это, что и ветер, и море повинуются Ему?» — скажут они при другой буре. Они учились этому. Пётр учился быстрее. Но они учились этому, Господь их учил этому. Тайна в том, наверное, до которой надо дорасти, что когда я говорю: «Господи, я предаю себя Тебе», — это значит, что я согласен, если чуда не будет. Значит, так надо. Это не игра в то, что я доверяю себя Тебе, всё-таки, видя моё смирение, сотвори чудо, мне очень надо. Понимаете, это вот если не получится... Мне кажется, что самой удивительной иллюстрацией является Книга пророка Даниила и молитва трёх отроков, что, Господи, мы знаем, что Ты силен нас спасти, но даже если этого не будет, всё равно мы уйдём в этот огонь, и мы поклоняемся только Тебе. Вот это не требование чуда, это констатация, что будет так, как Ты велишь и как Ты промыслишь. Всё равно мы знаем, что может быть чудо, но для нас главное не это, для нас главное — верность.
М. Борисова
— Напоминаем нашим радиослушателям: в эфире Радио ВЕРА еженедельная субботняя программа «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. С вами Марина Борисова и наш сегодняшний гость — настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке протоиерей Фёдор Бородин. На этой неделе, непосредственно завтра, в воскресенье, мы будем ещё, помимо воскресного дня, праздновать праздник в честь Смоленской иконы Божией Матери. Я думаю, что, во-первых, это настолько же почитаемая икона, как Владимирская, как Казанская. И те кто, живёт в Москве и бывал в Москве, я думаю, знает, что именно этой иконе, её встрече, как Сретенский монастырь посвящён встрече Владимирской иконы Божией Матери, так Новодевичий монастырь посвящён встрече иконы Смоленской Божией Матери. Но мне кажется, что, помимо исторического контекста, важно ещё и то, что огромное количество списков со Смоленской иконы Божией Матери стали чудотворными, независимо уже от той первой, которая была в результате во время Великой Отечественной войны утеряна, утрачена — судьба её неизвестна. Известны только многочисленные списки, которые такие же чудотворные, как и та икона, которую встречали в Москве.
Прот. Фёдор Бородин
— Да, и одна из таких чудотворных икон находится в нашем храме. История её появления совершенно удивительная. Году в 1993-94-м, когда только мы открылись, один мой знакомый человек, алтарничавший в другом храме, позвонил и сказал, что вот так и так: «Родственник купил дом в деревне на краю Иваньковского водохранилища, на берегу, и там большая икона. Он неверующий, сказал: или заберите, или я её сожгу. И она вот пролежала на чердаке». И дальше он сказал такие слова удивительные: «Когда я покупал этот дом у совсем пожилой женщины, она сказала, что икона приплыла к крыльцу этого дома по воде от разлитого новообразованного водохранилища». И поэтому, конечно, она её хранила. Когда мы её забрали, она была вся под очень толстым слоем пыли и голубиного помёта, а к самому живописному слою были прибиты на маленькие гвоздики в огромном количестве какие-то детали облачений, какие-то узоры из фольги, цветы — вот всё, что было собрано. Вот так очень по-деревенски, по-провинциальному было всё это украшено. Мы привезли её в храм, мы это сняли, всю эту ветхость пришлось, конечно, выкинуть, почистили. Я пригласил последовательно двух профессиональных реставраторов. Оба сказали мне — икона была в тяжёлом состоянии очень, — что смысла восстанавливать её нет, потому что живопись, которая под грязью, это очень невысокого уровня живопись масляная XIX века. И мне сказали: «Если чудо связано было с этой доской, распилите её на несколько досок и напишите новые иконы». Пилить я не хотел, конечно. Сил и средств реставрировать, как всегда не было. И примерно 23 года она стояла за шкафом в нашем храме — большая очень икона. Пока, наконец, у нас ни появилась прихожанка, профессиональная реставратор, раба Божия Елисавета — вот прошу за неё помолиться, — которая сказала: «Давайте я всё-таки попробую размыть». И она размыла лик Богомладенца.
И оказалось, что это XVII век, что это годуновское время, как раз время всех этих войн за Смоленск и всех этих перипетий и событий вокруг самой чудотворной Смоленской иконы, когда Смоленск переходил в Литовское княжество, в Речь Посполитую, в Русское княжество, царство потом. И мы стали её размывать, а когда привезли в храм, стали изучать её историю. И оказалось, что при разливе Иваньковского водохранилища под воду ушёл один древний русский город, который назывался Корчева. В этом городе было два каменных храма, был Преображенский собор. На втором этаже сам собор был посвящён Преображению Господа. А вот нижний алтарь был посвящён Смоленской иконе Матери Божией, был построен для того, чтобы сохранить эту чудотворную икону, которая почиталась главной Богородичной святыней города Корчева и о которой есть множество зафиксированных исторических летописных свидетельств: как её обносили во время холеры, и те деревни, в которых она появлялась, выживали, в них болезнь не приходила. И даже есть храм Смоленской иконы, построенный благодарными жителями села, правда, через много лет, но вот по обету построенный, в память о том, что к ним болезнь не дошла. И вот её крестным ходом ежегодно носили по разным сёлам Корчевского уезда.
Известно, что храм был разрушен при большевиках. Причём святыни из этого храма были поруганы: Евангелия, кресты, облачения, ризы, иконы рубили топорами на таких вот огромных плахах при всём стечении народа. Красноармейцы охраняли это святотатство. И икона каким-то образом была спасена. То ли её положили на воду, и она поплыла, действительно, то ли её спас последний священник, который успел это сделать. Но она оказалась в селе Фёдоровское — огромный, сейчас восстанавливающейся Успенский храм, — где перед ней этот батюшка служил молебны до, по-моему, 1939 года, когда умер. И вот это та самая икона. К ней стекалось огромное количество паломников. Это раздражало очень советские власти. Поэтому, когда священник умер, в этот храм не дали назначить другого священника. Храм был закрыт, его превратили в хранилище для зерна, потом для сельскохозяйственной техники. Всё стало разрушаться. Прихожане сами перед иконой некоторое время читали молебны и акафисты, а потом она пропала. И вот оказалось, что её эта женщина взяла к себе на чердак. И там она до 1992 года, или 1993-го, просуществовала. Для нас удивительно, что... у нас никогда не было ни придела, ни такой чтимой иконы, но Матерь Божия выбрала вот таким удивительным образом наш храм. А мне это всегда напоминание о том, что вот столько лет по моей глупости и небрежению икона пребывала чудотворная в таком забвении. Прости меня, Пресвятая Богородица.
М. Борисова
— 12 августа Церковь будет вспоминать святого Иоанна Воина. У нас много разных городов, где есть вещание Радио ВЕРА. И, наверное, далеко не все наши радиослушатели побывали хоть раз в жизни в Москве. Но для наших радиослушателей-москвичей, я думаю, храм Иоанна Воина один из тех, которые известны всем. Потому что это храм, находящийся на Большой Якиманке, напротив французского посольства. Это такой вот удивительный храм, который в самом начале XVIII века был обновлён. Предыдущий старый XVI века храм, который там появился ещё во времена Ивана Грозного, был разрушен, построен новый...
Прот. Фёдор Бородин
— Потому что стоял в опасном для наводнения месте — слишком близко к Москва-реке.
М. Борисова
— Это вообще была в те времена слобода Стрелецкая, ну и логично то, что храм был посвящён Иоанну Воину. Но удивительно, что при всех сложностях ХХ века храм никогда не закрывался и устоял даже тогда, когда стали расширять Якиманку и там двигать все, находящиеся с этой стороны улицы, строения. Там просто урезали территорию около храма довольно сильно. Мне кажется, что, помимо всех объяснений исторических, что место такое, что вот почитание, понятно, потому что вечно там что-то происходило — это же дорога, по которой французы входили в Москву в 1812 году. Что они сделали с этим храмом, можно себе представить — его после этого повторно освящать пришлось.
Прот. Фёдор Бородин
— Надо сказать, что французы устраивали обычно конюшни, потому что закрытое отапливаемое помещение, и потому что они были богоборцами. Храмы они хотели разрушить. Священство они убивали, как у себя католическое священство в революцию убивали. И храмы они не любили, причём не только в России. Известно, например, что главная святыня Каталонии, Монсеррат, в честь которого знаменитая певица взяла себе вот это имя Монсеррат Кабалье, с чудотворной иконой древней средневековой — был по повелению Наполеона просто храм взорван. Хотя, казалось бы, ну зачем в Испании взрывать храм? Ну вот так вот, потому что он не любил и ненавидел историческую Церковь, и его окружение тоже. Поэтому сделать из часовни мясную лавку, как, например, на Покровке, или из колокольни, или просто спать в храме в алтаре, как он в Успенском соборе в алтаре спал, — вот это такое для них, для богоборцев, как и для его последователей большевиков, очень любимое дело. Но в храме Иоанна Воина искали сокровища, поэтому всё перерыли и разрыли, но не нашли, конечно. Храм Иоанна Воина очень важен для нас, потому что, как один из немногих незакрывавшихся храмов Москвы, этот храм был центром очень напряжённой духовной жизни как традиции. И там большое множество праведных и достойнейших людей служило, священнослужителей. И кому интересно об этом почитать, я рекомендую замечательную книгу приснопамятного митрополита Питирима «Русь уходящая». Его судьба духовная связана с этим храмом. Там много рассказов о судьбе священнослужителей.
Одна из этих историй меня совершенно поразила. Там было такой протоиерей Аркадий — я сейчас не помню его фамилию. Это 60-е годы, начало 70-х, насколько я помню, Пасхальное богослужение. Совершилась Пасха, все идут на трапезу, на разговение, говорят ему: «Батюшка, пойдёмте». — «Да-да, я сейчас приду». «Позовите отца Аркадия», — «Он сказал, что сейчас придёт», — и не идёт. Посылают пономаря, а он говорит, что отец Аркадий умер. Умер он в облачении. Стоит у Престола в полном облачении, опершись руками на Престол, склонив голову, взявшись за Евангелие напрестольное. Вот так удивительно на Пасху Господь забрал. «Честна пред Господом смерть преподобных Его». Вот такая удивительная смерть священника, как, я не знаю, «мечта» плохое слово, но как надежда любого священнослужителя отдать Богу душу именно так. Вот она случилась в этом храме.
М. Борисова
— В эфире Радио ВЕРА программа «Седмица». В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость — настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке протоиерей Фёдор Бородин. Мы ненадолго прервёмся и вернёмся к вам буквально через минуту, не переключайтесь.
М. Борисова
— Ещё раз здравствуйте, дорогие друзья. В эфире наша еженедельная субботняя программа «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость — настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке протоиерей Фёдор Бородин.13 августа Церковь вспоминает святителя, которого... там трудно сказать, кто был первым, но многие его считают одним из первых епископов-новомучеников ХХ века и удивительной судьбы человека. Это священномученик Вениамин, митрополит Петроградский и Гдовский, священник, которого ещё до революции 1917 года знал весь, даже не разночинный, а низовой Петербург. Потому что начинал он своё священническое служение с того, что, помимо служения в храме, он окормлял ночлежки. Что такое ночлежки, наверное, знают только те, кто участвует в благотворительных проектах реального физического кормления людей, оказавшихся без определённого места жительства в наше время. Это очень трудная среда, это далеко не благостное восприятие того, что говорит священник. Это служение, чем-то напоминающее мне начало служения святого праведного Иоанна Кронштадтского, который ходил по трущобам Кронштадта и периодически возвращался домой без сапог, потому что кому-то их отдавал, кому было, с его точки зрения, нужнее.
Вот с такого служения начинал будущий владыка Вениамин. Он очень много общался просто как приходской священник. Он требы совершал, отпевал, ходил к больным, его знал весь рабочий Петербург, а потом Петроград. И когда после революции февраля 1917 года было решено епископов выбирать не только клиром, но и всеми прихожанами, его единогласно выбрали епископом Петрограда. Потому что его все знали, и вот тот самый народ его просто считал своим. И этот человек в самое тяжёлое, в самое трудное время возглавляя митрополию, попал в ситуацию, когда у него просто не было ни одного шанса выжить. Человек, которого любил весь Петроград, должен был погибнуть как символ. Поэтому во время голода был организован процесс над теми, кто готов был со стороны митрополии отдать всё — я не говорю там то, на что благословил Патриарх Тихон. Патриарх Тихон благословил отдать в помощь голодающим все украшения церковные, всё, кроме священных сосудов.
Прот. Фёдор Бородин
— Да, и кроме реликвий — мощей, мощевиков. Но это было не нужно, а нужен был повод для гонения на Церковь.
М. Борисова
— Так же, как не был нужен «Помгол», который организовали, по благословению Патриарха Тихона, который связывался с папой Римским, с архиепископом Кентерберийским. Когда начал работать вот этот комитет помощи голодающим, его запретили и открыли свой собственный Помгол, потому что он должен был быть подконтролен только властям. И процесс над владыкой Вениамином — это эпиграф ко всему, что произошло в ХХ веке со священноначалием Русской Православной Церкви.
Прот. Фёдор Бородин
— Да, к несчастью, наша страна погрузилась в страшный хаос и кровавый хаос. Вспоминаются только слова Христа перед арестом в Гефсиманском саду: «Теперь ваше время и власть тьмы. Голод, в котором погибло до пяти миллионов человек в 1922-23 году, это результат гражданской войны, инициированной партией большевиков, прежде всего, и политики изъятия продуктов продразвёрстки. Это голод придуманный и созданный большевиками. Напоминаю об этом всем тем, кто считает, что возможно сочетать продолжение каких-то заигрываний с коммунистами-большевиками и оставаться православным человеком, да и просто любящим свою страну патриотом. Конечно, нужно было на кого-то свалить эту вину. И Церковь оказалась очень удобной мишенью. Потому что вот они не отдают свои сокровища. Вот, так сказать, зажравшиеся попы, которые голодали, как и все, вот они не отдают, а то, что они хотят отдать — это обман. И надо за это кого-то ещё и показательно казнить. Удивительное, просто сатанинское, дьявольское лукавство, такое просто адское устроение души этих людей. Известно, что по звону набатного колокола лавры, когда её хотели закрывать, а в лавре жил Вениамин, весь верующий Петербург вышел на защиту. И там пришлось спасать этого несчастного комиссара. И только по благословению митрополита он вообще остался жив — его выводили какими-то потайными тропами.
То есть здесь поражает ненависть к собственному народу большевиков. Вот всё население города хочет лавру сохранить — нет, надо её закрыть. Вы понимаете? Поэтому когда нам говорят, что народ отказался от веры быстро, это не так. И события Петрограда показывают, что это было не так. Но вы совершенно правы, что владыка Вениамин было обречён. Прежде всего потому, что этот яркий светильник, этот человек, который являл собой настоящего пастыря, которого все любили, — вот это тот свет, который надо погасить, для того, чтобы он не освещал твою страшную сатанинскую рожу, вот эту дьявольскую ухмылку твою. Ненависть к Свету Христову имеет вот эту инфернальную сатанинскую природу. И, знаете, есть одна удивительная фотография, когда владыку сажают в машину после уже вынесения приговора, который он, кстати, принял с радостью, с улыбкой, как освобождение. И вспоминаются слова апостола Павла «желание имею разрешиться и быть со Христом». И когда начинался процесс, он говорил о том, что какой бы приговор вы мне ни вынесли, я никогда не откажусь от своего служения людям. И я буду рад и благодарен Богу за любой исход этого суда, понимая, насколько он беззаконный. И вот владыка садится в эту машину, и знает, куда его везут. Вот это поразительная фотография. Она есть в сети, её можно найти. Но надо сказать, что с ним было казнено очень много людей, которые остались верными Церкви, и мирян, и духовенства, и там профессора.
М. Борисова
— Осуждено. Казнено было только четверо.
Прот. Фёдор Бородин
— Да.
М. Борисова
— А получили сроки... там 80 с лишним человек проходило по этому процессу.
Прот. Фёдор Бородин
— Да, это был такой масштабный заход. Но ещё, конечно, это не масштабы 30-х годов, когда выкашивали вообще весь слой населения, который мог иметь какие-то другие мысли, в принципе. Уничтожали, так сказать, целые страты общества принципиально. Но всё равно 80 человек — тогда это уже было очень много.
М. Борисова
— Там была одна сцена, описанная теми, кто эту сцену видел. Потому что для любого показательного судилища нужен повод. И вот поводом обвинения в контрреволюции владыки Вениамина было открытое письмо, которое было опубликовано в газете. Это письмо было написано священником Александром Введенским, возглавившим раскольников, называвших себя «Живой церковью». И это был такой вот публичный донос, жанр, который в ХХ веке стал чрезвычайно популярен в России, с которого всё началось. И вот, поскольку они до этого общались с владыкой Вениамином и даже у них были вполне такие нормальные отношения, так получилось, что священник Александр Введенский присутствовал в момент ареста. И он подошёл к владыке под благословение, на что владыка сказал: «Отец Александр, мы же с вами не в Гефсиманском саду». Они всё прекрасно понимали, эти люди, которые шли... Владыку Вениамина отказывались в тюрьме уже охранять солдаты, потому что они не могли это видеть. Он по 14 часов в день молился. Они просто ещё не до такой степени забыли, они видели, что это святой человек.
Поэтому то, что происходило в зале суда это, конечно, отдельный жанр, который оттачивался. Начиная с таких процессов, как процесс владыки Вениамина, он становился всё более изощрённым. Мне хотелось бы ещё напомнить имена других казнённых вместе с ним — это архимандрит Сергий (Шеин). Все они были членами общества объединённых православных приходов Петрограда. Это вот архимандрит Сергий, это Юрий Новицкий, Иван Ковшаров. И вместе с владыкой Вениамином вот эти четверо были расстреляны. Причём всё это тоже жанр, который отрабатывался: их расстреляли ночью на каком-то полустанке. Перед этим их переодели в какие-то отрепья и полностью обрили. Обрили волосы, бороды, всё — они просто боялись, что владыку узнают и отобьют, что ли, я не знаю.
Прот. Фёдор Бородин
— Да, ещё тогда не в такую силу они вошли. Но надо сказать, что этим всем руководил процессом подавления Русской Православной Церкви Лев Троцкий, злой гений русской истории. И обновленчество — это его идея. И вот те слова, о которых вы напомнили, которые владыка сказал священнику Александр Введенскому: «Мы же не в Гефсимании с вами, отец Александр». Это когда его арестовывали в Епархиальном управлении, а Введенский пришёл и требовал сдать ему дела. То есть теперь будет управлять священник, а не епископ, епархией. Что для такого образованного человека, как отец Александр, конечно, было нонсенсом полным. Но он настолько готов был сотрудничать и настолько был властолюбив, а, как потом мы знаем, и развратен, потому что священник, который меняет четырёх жён подряд, называя себя митрополитом, это какое-то полное безумие. Но, тем не менее, он был на это готов. И вот найти такого человека внутри Церкви для того, чтобы попытаться её расколоть, вот это как раз тоже то, что отрабатывалось на этом процессе.
М. Борисова
— Напоминаю нашим радиослушателям: в эфире Радио ВЕРА еженедельная субботняя программа «Седмица», в которой мы говорим о смысле и особенностях богослужений наступающего воскресенья и предстоящей недели. В студии Марина Борисова и наш сегодняшний гость — протоиерей Фёдор Бородин, настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке. И неделя у нас знаменательная: мы, как православные люди, радуемся, что у нас наступает очередной пост. Пост — это время весёлое, время себя встряхнуть, взять за шкирку, потрясти, чтобы всё у нас опять разложилось по полочкам. Наступает Успенский пост. Хочу обратить внимание наших радиослушателей, что заговенье на Успенский пост у нас не в среду, 13 августа, а во вторник, потому что среда и без того у нас постный день. С 14 августа у нас начинается Успенский пост. И начинается он с праздника, который мы чаще называем Медовым Спасом, а праздник на самом деле Происхождения или Изнесения Честных Древ Животворящего Креста Господня — всё под знамением Христа. Вот что такое Успенский пост для вас? И, как вам кажется, нужно его провести с тем, чтобы приобрести пользу?
Прот. Фёдор Бородин
— Это время усиленной молитвы Матери Божией, такого внимательного, молчаливого погружения в себя и в молитву, когда лучше побольше помолчать, побольше почитать. И вы знаете, в чине погребения Пресвятой Богородицы, который фактически копирует службу Великой Субботы, есть среди стихов один удивительный совершенно, который меня всегда поражает. Я сейчас его точно не вспомню, но там, что конец Твоего земного пути, Пресвятая Богородица, образ есть пути всякого христианина. Образ, то есть икона. И вот поклоняясь завершению земного пути Пресвятой Богородицы, такого удивительного, неповторимого, конечно, никем из нас, мы должны понимать, что его лучший извод — это то, что нам предложено. Вот такое служение Христу, такая молитва, такое смирение, потому что о Ней мы очень мало знаем. И Церковь исповедует и знает, что это потому, что она была таким смиренным человеком — Она не давала о Себе говорить много, поэтому в Евангелии так мало о Ней. Ей пришлось испытать и проходящее душу оружие, как Симеон Богоприимец говорит, и страшную скорбь при виде Своего невинного ни в чём Сына, убиваемого страшной мукой на Кресте. И хотя в Книге Деяний это не описано, но, конечно, и явление Воскресшего Христа. Об этом мы знаем из Предания. «Востану бо и прославлюся», — говорит Господь Ей, являясь после Своей смерти на Кресте. Это вот из службы Великой Субботы, из канона знаменитого «Волною морскою». И, глядя на Неё как на икону жизни, как на схему, если хотите, жизни человека, вот уподобляться Ей.
Ещё мне хотелось бы сказать, что все эти вошедшие в практику названия «Медовый Спас», «Ореховый Спас», «Яблочный спас», конечно, это упоминание имени Божьего всуе. Совсем не такие названия у этих дней церковные. Это Преображение, это Изнесение Честных Древ, это поклонение Нерукотворному образу Спаса. Потому что Спас — это имя Божие. Имя Божие произносить всуе нельзя. Спас не может быть яблочным, прости меня, Господи, или медовым. Просто из педагогических соображений это произношу, так обычно не произношу этих сочетаний. Или ореховым — ни в коем случае. И для внешних людей это может быть так, потому что им хочется прийти в храм, никак не менять свою жизнь, не столкнуться со Христом там, обойти Его, не прочитать Евангелие, не понять, что такое Преображение, и уйти с освящёнными яблочками. И поэтому для них это название так вот и прижилось. А для нас, конечно, так нельзя говорить.
М. Борисова
— Я вспоминаю стародавние времена, когда мне приходилось подрабатывать переводчиком с туристическими группами. И меня туристы спрашивали: почему у вас все соборы и самые значимые храмы — это Успение, Успение, Успение? Вот не знала я тогда, что бы им ответить. Что ответить таким людям, которые спрашивают, почему на Руси большинство значимых городских или монастырских храмов посвящены Успению Пресвятой Богородицы?
Прот. Фёдор Бородин
— Ну, в домонгольской время это было не так. По образцу Константинополя у нас главные храмы посвящены были Христу, как Премудрости Божией — это Новгород, это Киев, это Полоцк, это другие некоторые города. Мне кажется, что с возрастанием христианской жизни именно завершение как, если хотите, успех, как совершенный успех в пути ко Христу Пресвятой Богородицы, как образец, как та самая икона для всех для нас, вот стал очень важным и милым для русского сердца. И Матерь Божия, Которой мы все усыновлены через Иоанна Богослова, через эти слова на Кресте Христа «се, сын Твой», мы ощущаем Её и своей Матерью, заботящейся о нас. Это всё равно почитание Христа, Которого Она родила. Но это размышление, скажем так, о своей духовной судьбе нас, христиан. А так, да, и Успенский собор в Кремле, Успенский собор в Троице-Сергиевой лавре, Успенский главный храм, допустим, в Псково-Печерском монастыре, посвящённый Матери Божией Смоленский собор в Новодевичьем монастыре, Сретению Владимирской иконы Божией Матери в Сретенском монастыре и так далее. В Смоленске главный кафедральный собор «Одигитрии» тоже, Смоленской иконы. Это вот потому, что мы, наши предки, точнее, научились жить по-христиански и полюбили Матерь Божию.
М. Борисова
— Как-то, читая отечественную историю, не всегда убеждаешься, что научились.
Прот. Фёдор Бородин
— Но это же борьба, это процесс. Знаете, я вам скажу, как я это понял. У меня есть друг с детского сада, с которым мы потом учились в одном классе в школе. И классе в первом, наверное, я пригласил его и других, или во втором, к себе на день рождения. Он пришёл с цветами. Я ему говорю: «Слушай, ты чего? Мальчику не дарят цветы». Он говорит: «Дурень, это твоей маме». Говорит: «Наталья Андреевна, поздравляю вас». Я был так потрясён, и мне это было так приятно. И это было так правильно, и ей это было так приятно, потому что никто этого не сообразил. Понимаете? Вот если ты почитаешь Сына, ты не можешь не почитать Его Мать. Значит, что-то у тебя не так с твоей любовью к Сыну. Это нормально. И, кстати, вот эта борьба с почитанием Пресвятой Богородицы, которая ведётся в таких протестантствующих умах, когда такое нарочитое отрицание, она ведь связана, с нашей точки зрения, с неправильным почитанием Самого Иисуса Христа. Это нормально, когда ты входишь в семью Иисуса Христа, когда ты Ему и брат, и сестра, и матерь. И когда Он не стыдится тебя называть братом, как мы у апостола Павла читаем, как же не почитать Его Пресвятую Богородительницу? В ответ на почитание Пресвятая Богородица явила огромное количество икон чудотворных на Руси, огромное количество икон. И для каждого человека, который ищет Христа, есть икона, через которую ему Пресвятая Богородица открывается. Она присутствует в жизни верующего человека. Икона как откровение. Прежде всего, Владимирская икона Божией Матери, перед которой ты стоишь, конечно, как вот просто перед открытым окном в небо, откуда на тебя глядит Пресвятая Богородица. У нас у каждого есть такая икона любимая. Вот икона как откровение о том, каким может быть человек. Недосягаемо, но как направление движения. Вот Матерь Божия такой человек.
М. Борисова
— Спасибо огромное за эту беседу. В эфире была программа «Седмица». В студии были Марина Борисова и наш сегодняшний гость — настоятель храма святых бессребреников Космы и Дамиана на Маросейке протоиерей Фёдор Бородин. Слушайте нас каждую субботу, поститесь постом приятным. До свидания.
Прот. Фёдор Бородин
— Храни Господь вас всех. До свидания.
Все выпуски программы Седмица
«Святитель Иоанн Шанхайский». Глеб Елисеев
Поделиться
Гостем программы «Исторический час» был кандидат исторических наук Глеб Елисеев.
Разговор шел о судьбе удивительного святого, почти нашего современника, святителя Иоанна Шанхайского, о том, как складывался его путь к церковному служению, как вместе со многими соотечественниками оказался в вынужденной эмиграции после гражданской войны в России, как, благодаря его трудам, удалось договориться о принятии русских беженцев в США и Австралии, и как в святителе Иоанне удивительным образом объединились подвиг юродства и епископское служение в Китае, Европе и США.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Все выпуски программы Исторический час
«Путь иконописца». Александр Чашкин
Поделиться
Гостем программы «Вечер воскресенья» был художник-иконописец Александр Чашкин.
Мы говорили с нашим гостем о его пути к вере, о приходе к иконописи после встречи с архимандритом Зиноном, а также о том, почему церковное искусство стало значимой частью его жизни.
Ведущая: Кира Лаврентьева
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие наши слушатели. Меня зовут Кира Лаврентьева. Как всегда, в этом часе мы говорим о пути христианина в светском обществе. Сегодня у нас удивительный гость в студии Светлого радио, Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников, расписывал более 15-ти храмов в России и за рубежом. Наверное, проще сказать, что не расписывал Александр Иванович.
Александр Чашкин
— Руководил росписью, скажем так.
Кира Лаврентьева
— Да, да, да. Все известные монастыри, храмы, скажем так, большинство известных храмов и монастырей, так или иначе, все равно связаны с рукой Александра Ивановича. Даже сербский монастырь Дайбабе известный и в США и везде.
Александр Чашкин
— Кафедральный собор Американской Православной Церкви.
Кира Лаврентьева
— Здравствуйте, Александр Иванович. А то я вас представляю-представляю.
Александр Чашкин
— Здравствуйте.
Кира Лаврентьева
— Да, дорогие друзья, Иверская часовня на Красной площади, храм Георгия Победоносца на Поклонной горе, кафедральный собор в Самаре. Много-много можно перечислять, и в интернете всё это есть. Я думаю, вы уже поняли, гость у нас сегодня незаурядный, это мягко скажем, а вообще, конечно, крайне интересный. Александр Иванович, традиции нашей программы предполагают спрашивать о пути к вере, в вере и жизни с верой. Но я вас еще хотела бы спросить и о пути к иконописному искусству, потому что чем вы только не занимались. Вы сами говорите, что учились в Суриковском институте, окончили оперную студию при Центральном Доме работников искусств, пели на клиросе, так собственно и начал прокладываться ваш путь к вере. Расскажите, пожалуйста, как вы стали верующим человеком, я думаю, это как-то с иконописью очень связано.
Александр Чашкин
— Я начну с того, что я родился в семье, которая никакого отношения не имела к вере, к христианству, к православию. Более того, отец у меня был известным коневодом, родился я фактически в Киргизии на берегах озера Иссык-Куль. Там отец мой создавал породу, которую начали создавать еще до революции. Дочь генерал-губернатора Семиречья, Пьянкова со своим мужем поручиком прочитали статью Пржевальского, что самое красивое место на земле — это озеро Иссык-Куль. Хотя Пржевальский, как известно, был путешественником и объездил очень много стран и земель. И они возмечтали именно там создавать новую породу лошадей, которая объединяла в себе киргизскую лошадку, которая по горам хорошо ездила, донскую лошадь, которая была самая выносливая в мире лошадь, и чистокровную английскую лошадь, которая была по экстерьеру и по скорости самой быстрой, самой красивой в мире, ибо произведена она была от ахалтекинцев, от древней лошади, на которой еще ездил по преданию Макендонский, Буцефал его жеребец был. И я там родился. Поэтому я никакого отношения к иконам не имел. В 15 лет мы переехали в Рязанскую область, отца пригласили во Всесоюзный институт коневодства работать, продолжать работу селекционную на счет лошадей. Рядом было село Константиново известное, где родился Сергей Есенин. Моя первая профессия была — я объезжал лошадей, в течение очень многих лет я работал наездником, это называется правильно конюх-берейтор, занимался конным спортом. Казалось бы, моя судьба сама мне велела продолжать дело отца, быть коневодом, заниматься лошадьми. Но получилось так, что я работал на ипподроме, объезжал лошадей, работал в отделении чистокровных лошадей Рязанского конного завода. В это время я рисовал пейзажики. Однажды я в обществе взял и что-то спел. Мне сказал один человек, бас, который когда-то учился в консерватории: ты что, сумасшедший с таким голосом ты занимаешься лошадьми? И отвел меня к солистке Большого театра Масловой, как сейчас помню, народной артистке Советского Союза. Она меня приняла в школу при Большом театре. Была такая школа-студия, где был ректором сам Козловский, который прослушал меня, тут же меня приняли без всяких экзаменов. Я проучился там почти 4 года. Более того я учился у солистки Ла Скала в прошлом, такая была Нина Леонова-Бинесович, знаменитое драматическое сопрано. Я решил, что, наверное, буду оперным певцом. Я безумно любил Карузо, Марио Ланца, слушал пластинки этих великих теноров-итальянцев. Сам мечтал, давал концерты, пел по-итальянски неаполитанские песни. Меня даже называли итальянец из Химки Ховрино, тогда кто-то меня обозвал. И получилось так, что меня направили в консерваторию, а мне было уже больше 28 лет, а туда принимали на дневное отделение только до 28 лет. А на вечернее принимали только москвичей, у меня тогда не было прописки и, короче говоря, я в консерваторию прошел по экзаменам, но меня не приняли. И я пошел работать, кто-то мне посоветовал: иди в церковный хор, может быть, тебя возьмут певчим. Через каких-то знакомых я попал на Сокол, храм Всех Святых, меня прослушал регент Чуенков знаменитый, тоже известный регент был. Меня приняли туда, и я стал петь в храме. Что из меня оперного певца не вышло, я несколько подрасстроился, достаточно сильно. Но, смирившись, стал петь в церковном хоре, и потом подумал, что это, может быть, моя судьба. Но дальше произошло какое-то чудо невероятное, как я считаю. Чудо, которое говорит о том, что не всегда мы делаем то, что хотим. Это нужно нашей судьбе, говорят, что прокладывается сверху судьба человека, то есть Богом. А человек уже должен сам решать, ему дана свобода воли. У нас на Соколе работала монашка Вера уставщицей, которая меня как-то отвела, сказала, что у нее дома живет знаменитый старец Сампсон Сиверс, так называемый.
Кира Лаврентьева
— Ничего себе.
Александр Чашкин
— Говорит: пойдем, я тебя познакомлю. Я говорю: нет, Вера, что ты, такой старец знаменитый, зачем я ему нужен? — Нет, ну, пойдем все-таки. Он уже старенький, ты будешь рад знакомству с ним. В общем, так получилось, что я к нему попал, к Сиверсу. Он, что интересно, спросил: ты чем занимаешься? Я говорю: да вот, работаю на ипподроме, пою в храме, оперного певца из меня не получилось, очень доволен, что попал не в герои оперы, Каварадосси, Канио «Паяцы», а пою церковные вещи. Так, работаю на ипподроме, объезжаю лошадей, пишу пейзажики, говорю. Но параллельно, когда я работал на ипподроме и начал писать пейзажики, мне надо было у кого-то учиться. В Суриковский институт я тогда мечтал только поступить, но моя мечта до реальной не воплотилась. Поэтому я просто познакомился с художником Зюзиным, который был очень интересный человек и художник. Он сказал мне тогда, только из армии я вернулся: Сашулька, зачем тебе Суриковский институт? Вот есть такой маэстро, метр московской богемы Василий Яковлевич Ситников, пойдешь к нему, десять академий закончишь, великий рисовальщик. Я подумал, почему не сходить. Он отвел меня к этому Ситникову, который сейчас очень известный человек, у него картины во многих музеях, в частности несколько картин в музее Гуггенхайма находятся в Америке. В общем, я попал к нему в ученики, показал пейзажики, он говорит: мне это очень нравится — и стал параллельно учиться у него, у этого Ситникова, живописи, рисунку.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера Воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Вот, вы попали к Ситникову?
Александр Чашкин
— Да. И вот у Ситникова брали уроки большие серьезные художники, которые давно закончили Суриковский институт, даже преподаватели у него брали уроки. В частности, как сейчас помню, Александр Иконников преподавал в Суриковском институте. Я ему как-то сказал, что отец страшно переживает, что я не учусь в Суриковском, а продолжаю работать, объезжать лошадей. По сути дела, конеберейтором, моя была профессия. Берейтор это наездник, объездчик лошадей. Мне Иконников сказал: а давай, я тебя возьму, у тебя такой уровень, что я тебя возьму. Формально сдашь экзамены, а я тебя возьму в Суриковский институт на вечернее отделение. Только не говори Ситникову, не говори Зюзину, никому не говори, и ты потихонечку закончишь. И я там проучился 4 года, закончил Суриковский институт, эти вечерние классы, как они назывались. Я возвращаюсь к тому, когда я попал к Сиверсу, он меня спросил, чем занимаешься? Я говорю: вот, я учился в Суриковском, работаю на ипподроме, пою в храме. И он, обращаясь к Вере, не ко мне, а к Вере, это удивительно было, сказал: Вера, ты знаешь, что Александр будет писать иконы? Отведи его к Зинону. Я удивился, говорю: батюшка, во-первых, я не собираюсь иконы писать, потому что иконы пишут святые, с моей точки зрения, и потом кто такой Зинон, я не знаю, не слышал. Он тут же сказал: Ну, Зинон это современный Рублев. Это мне сказал батюшка и подтвердила Вера. Вера, ты его не слушай, что он там не будет, он будет иконы писать, отведи его к Зинону. Кстати, я, перебивая себя, могу сказать, что я встречал несколько даже священников. Одного профессора психиатрии, в Яме он настоятель — Ям такое место под Москвой — который был профессором медицины, у которого была своя клиника и который тоже пришел к Сиверсу, тот сказал: ты будешь священником. Он сказал: что вы, батюшка, я же профессор, занимаюсь психиатрией. — Нет, ты будешь. И он через два года стал священником. К сожалению, я забыл, как его зовут, не важно. Я очень удивился, что к какому-то Зинону, который есть современный Рублев, меня должны отвести. Я думаю, ладно, сказал и сказал батюшка. Мы поговорили, распрощались, я благословился и ушел. А потом по истечении где-то месяца она мне предлагала... Тогда возрождался Даниловский монастырь, там работал этот самый Зинон. Несколько раз она всё пыталась меня привести, я всё отговаривался, потом как-то мы с ней куда-то шли, она говорит: а давай всё же зайдем в Даниловский монастырь. Я говорю: ну, давай, раз уж мы проходим мимо, давай зайдем. Мы зашли. Она сказала: я к Зинону, если можно его вызвать. Я, потом работая с Зиноном много лет, знал, что он никогда не выходил к женщинам, даже не спрашивал, монашка это, не монашка, просто он ни к кому не выходил, потому что столько желающих было его увидеть. А здесь он вышел и спросил меня, в том числе, вы зачем пришли? А я говорю: я хотел бы помогать как-то, если можно вам помочь в росписи монастыря, в работе над восстановлением Даниловского монастыря. Он говорит: хорошо, приходите завтра, я вам найду какую-нибудь работу. На следующий день я пришел в Даниловский монастырь. И здесь произошло еще некое чудо. Когда я зашел в храм Семи Вселенских Соборов, в котором Зинон работал над иконостасом, я увидел, как он работает. Он писал икону. И я, когда увидел, как он работает, и вообще его в работе увидел первый раз, я понял, что передо мной действительно гениальный иконописец, и до сих пор так считаю, и не только я, а в мире очень многие так считают. Более того, наперед забегая, могу сказать, что когда я руководил росписью кафедрального Никольского собора Американской Православной Церкви в Вашингтоне, то меня познакомили с отцом Федором Куфусом, который на то время — это около 30-ти лет назад было, 27 лет назад — был ведущим, считался самым дорогим и самым известным греческим иконописцем современным. Меня познакомили, я с ним сразу подружился. В том числе надо было сказать комплимент. Сначала я посмотрел на его работу, он расписывал храм, по-моему, Архангела Михаила у Потапова в Зарубежной церкви. Я посмотрел, мне очень понравилось, я ему сказал: отец Федор, по-видимому, два самых выдающихся современных иконописца, это вы и Зинон. Он на меня посмотрел внимательно и сказал такую фразу: ты знаешь, Александр, ты ничего не понимаешь в иконах, если ты сравниваешь, с Зиноном никого нельзя сравнить в современной иконописи, и даже меня, — он поднял палец кверху — даже меня нельзя сравнить с ним. Он, конечно, самый выдающийся художник современности. Дальше произошло вот это чудо, когда я стал работать с ним над восстановлением. Я растирал краски, полгода или год не говорил, что я занимался живописью, и смотрел, как он работает, и это было для меня самой высшей школой, конечно. А дальше он уехал в Псково-Печерский монастырь, я поехал за ним, пробыл у него где-то полгода-год, и наезжал к нему время от времени. В это время я уже поступил в Софринские мастерские иконописные, где я проработал несколько лет. Я уже подумывал, как бы мне не остаться совсем в Псково-Печерском монастыре, я был типа послушника, имел такую аккредитацию в виде послушника. Кстати, вторым послушником у Зинона был тогда нынешний митрополит Тихон, а тогда он был просто для меня Гоша.
Кира Лаврентьева
— Да, были эти времена.
Александр Чашкин
— Это были те времена, когда мы вместе с ним были, а потом он перешел к Крестьянкину. А меня вдруг однажды вызывает наместник, сейчас он митрополит Коломенский в Подмосковье, тогда был наместником Псково-Печерского монастыря отец Павел, тогда еще Павел, и говорит: тебя призывает зачем-то патриарх. А я говорю: зачем? — Ну вот, вроде, об Америке какая-то речь идет. Теперь расскажу, как я попал в Америку, также интересный рассказ. Когда я работал в Софринских мастерских, первый храм, росписью которого я руководил, был знаменитый, очень известный храм в Кочаках, родовой храм семьи Льва Николаевича Толстого, где похоронены все его предки, дети почти все, кроме него самого, конечно. Как известно, он похоронен не около храма, а около дома. Известно, да?
Кира Лаврентьева
— Ну да.
Александр Чашкин
— Когда закончили роспись этого храм — сейчас, кстати, об этом фильм пытаются создать, как я расписывал больше 30-ти лет назад его — вдруг приехала американская делегация. В составе Американской делегации был настоятель кафедрального собора Американской Православной Церкви отец Дмитрий Григорьев, это очень известный знаменитый автор многих классических трудов о Достоевском, он специалист по Достоевскому, классические труды многие принадлежат именно ему. И владыка Василий (Родзянко) всем известный, который был епископом Вашингтонским на то время. Ну и еще несколько человек было. Они ездили по России, чтобы найти русского художника, который бы расписал кафедральный собор Американской Православной Церкви. Это связано с тем, что им хотелось, чтобы именно русский расписал. И второе, может быть, материально, с греками разговор более серьезный в смысле материальном. Короче, им понравилась моя роспись, и они меня пригласили, к Алексею II пришли, говорят: вот, мы хотим Чашкина, чтобы он руководил росписью кафедрального собора. В течение полгода, тогда я приехал из Псково-Печерского монастыря в Москву, меня вызвал патриарх Алексей II, сказал: ты поедешь в Америку расписывать собор. Я уже рассказывал, что отец Павел, наместник, сказал, что я тебя не благословляю в Америку ехать. Я говорю: что делать, раз патриарх вызывает, съезжу. Если меня утвердят, то мир посмотрю. — Нет, я тебя не благословляю. Кстати говоря, через месяц он приехал, уже епископом Нью-Йоркским стал. Значит такое, говорит, послушание. Я говорю, ну, что же, вы вроде не собирались, владыка. А он сказал: ну, знаешь, все-таки послушание, послушание. Так получилось, что я там проработал три года, расписывая кафедральный собор. Для меня это был подарок судьбы невероятный, конечно. Дело даже не в Америке, а в том, что... Это длинный разговор отдельный, коротко скажу. Я там пообщался с потомками русских эмигрантов, которых изгнали еще большевики в 20-х годах. Допустим, тот же Григорьев был сын генерал-губернатора Архангельска. Тот же владыка Василий был внук председателя Государственной Думы. Толстой Владимир Сергеевич, староста храма, который был прямой потомок Алексея Михайловича Толстого, Милославский. Там были такие потомки древних даже русских родов, эмигранты. Я бы так сказал, что это были подлинные патриоты России. Они не считали, что сами уехали, они достаточно негативно относились к тем, кто уезжал сам, их же родителей, дедов изгнали большевики фактически, они любили Россию, были подлинными патриотами России. Поэтому я был в обществе, как попал среди какой-то элиты русской, которую лишили родины. Я был счастлив там находиться три года, счастлив был работать там. Конечный итог — я могу сказать, в газете «Вашингтон пост» было написано, что из Москвы приехала группа русских иконописцев во главе с Александром Ивановичем Чашкиным, которые превратили кафедральный собор в жемчужину мировой живописи, была такая фраза в газете «Вашингтон пост». Так что я вернулся, Алексей II был очень доволен, наградил меня орденом Владимира III степени.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА. У нас в студии Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы очень скоро к вам вернемся. Пожалуйста, оставайтесь с нами.
Кира Лаврентьева
— «Вечер воскресенья» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, меня зовут Кира Лаврентьева. Я с радостью напоминаю вам, что у нас сегодня знаменательный гость Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Огромное количество храмов, монастырей расписывал Александр Иванович в России и за рубежом. Об этом мы сегодня говорим, говорим о богословии иконы, говорим о пути Александра Ивановича к вере и к иконописи. Все это, конечно, интересно, и часа нам явно уже не хватает, я вижу. Александр Иванович мы с вами остановились на росписи храма в Америке. Пожалуйста, расскажите, как там дальше всё продолжалось, как всё развивалось.
Александр Чашкин
— По приезде из Америки я был главным иконописцем предприятия Софрино, фактически был главным иконописцем Московской патриархии. Дальше было много интересного, в том числе, я познакомился с совершенно потрясающим человеком, которого уже канонизировали как местного святого. Я думаю, что когда-нибудь его канонизируют не только как местного. Так же возвращаюсь к Родзянко, епископу Вашингтонскому, я даже думаю, что его когда-нибудь канонизируют, потому что многие, в том числе и я, общаясь с ним, поняли, какой это удивительный человек, совершенно бескорыстный. Более того, он еще не признанный миром богослов. Он написал совершенно потрясающую книгу «Теория распада вселенной и вера отцов», где выдвинул идею, с точки зрения современных астрономов и богословов она кажется совершенно безумной, а именно теорию о создании мира. Он прочитал у Василия Великого, своего святого, что наш мир, когда галактики разбегаются, это осколки Вселенной, которые разлетаются во все стороны, летят в тартарары, но когда-нибудь они будут назад. В индийской философии похожее есть. Во всяком случае, он говорил, что это не создание мира, по его гипотезе. А создание мира — это был райский совершенно мир в другом измерении, который через грехопадение взорвался и стал разбегаться во все стороны неизвестно куда. Короче говоря, на первой взгляд совершено безумная идея, но он ее вычитал у Василия Великого. Я говорю, что владыка Василий был выдающимся богословом, которого еще мир не оценил, а как человек он был совершенно удивительный. Есть такая книга «Тайны святых», где говорится о том, что такое святой человек. Это человек, который полон некой энергии любви, энергетики любви. Я в свое время познакомился и исповедовался у Кирилла, а Кирилл это человек, который был духовником Алексея II, духовником лавры был.
Кира Лаврентьева
— Архимандрит Кирилл (Павлов).
Александр Чашкин
— Да, Павлов. И вот, я случайно попал к нему на исповедь, даже не хотел исповедоваться, хотел сбежать. Он говорит: э, куда собрался, ну-ка иди сюда. Проговорив с ним 15 минут, я не хотел от него уходить. Настолько это был удивительный человек, настолько он меня обаял этой энергией любви, что мне просто хотелось около него быть все время. То же самое чувство у меня было к владыке Василию. Отец Дмитрий Григорьев тоже был такой же человек. Короче говоря, слава Тебе, Господи, я познакомился со многими... То же Сампсон, который мне такую невероятную идею... Я заканчиваю уже о своем пути, я думаю сказать, я не собирался никогда иконы писать, как из моего рассказа следует, он меня направил на этот путь и только через много десятилетий я понял, что меня Господь вел этим путем, а я еще и сопротивлялся. И каждый раз было то, что Господь меня приводил к моей профессии, единственной, которой я сейчас занимаюсь, и без нее уже не мыслю ни своей жизни, ни своего будущего, ни своего прошлого. И всё это увидел во мне этот старец Сампсон. Еще один старец, я считаю, что вопрос канонизации только вопрос времени — это отец Авель Рязанский.
Кира Лаврентьева
— Вы его называли своим духовником?
Александр Чашкин
— Он для меня был как отец родной. Я его знал в течение почти 25-ти лет. Я не знаю, может быть, отношения мне напоминают отношения Зосимы и Алеши Карамазова. Я к нему приходил всегда, я даже не мог его назвать духовным отцом, он был просто очень близкий, родной человек, с которым я готов был общаться бесконечно долго и много, даже более того, он однажды меня призвал и сказал: Сашенька, дорогой, вот через полгода я умру. — Да, что вы, батюшка, да живите. — Нет, Сашенька, ты уж помолчи, пойдем, я тебе покажу, где будет моя усыпальница. Был небольшой храм-часовня Серафима Саровского, а отец Авель был в схиме именно Серафим. Мне показал, над могилкой такое напишешь, здесь царская семья, а он особо почитал царскую семью. Сказал, где что написать, и ровно через полгода он умер действительно. И я расписал эту часовню в Иоанно-Богословском Рязанском монастыре. Эта часовня в честь Серафима Саровского стала усыпальницей этого великого старца, который около 15 лет жил на Афоне и 11 лет был игуменом — по-нашему настоятель, у них игумен — Пантелеимонова монастыря Афонского. Еще один случай расскажу, где Америка меня тоже привела, и на этом я свою судьбу закончу. Однажды некий человек, который был вице-премьером Украины, еще дружественной нам когда-то давно, лет 15 назад, Лунёв, он был министром угольной промышленности, выдающийся специалист горного дела, решили с братом сделать собор в Святогорском монастыре Донецкой области. Это, кстати, родина моих предков со стороны отца, там рядом село было, где отец родился. И они искали тоже художника. И вот он случайно совершенно, мне аукнулась та же Америка, я так уже для смеха рассказываю, однажды выбирал художника, не разбирался в иконах, смотрел фотографии. И вдруг наткнулся на фотографии, где я стою вместе с Ваном Клиберном, как известно, был великий пианист, один из величайших пианистов 20-го века, сказал: а это кто? Это же Ван Клиберн? — Да, Ван Клиберн. — А это кто? — А это иконописец Чашкин. Не будет же Ван Клиберн, скажем так, с нехорошим человеком фотографироваться, там другое слово обозначил, не очень приличное. Вот, его беру. Благодаря Вану Клиберну, я попал, руководил росписью собора в Святогорском монастыре. Я почему их вспомнил, Лунёвых, светлых людей, двух братьев, Сергея Георгиевича и Владимира Георгиевича, которые построили этот великолепный собор, который я считал моей самой лучшей работой, я его расписывал в течение двух где-то лет, ездил туда. К сожалению, год назад его разбомбили. Не полностью, он остался, но очень сильно разбомбили. А это был потрясающий собор. Украинская Церковь даже наградила меня высшим орденом украинским — орденом Нестора Летописца I степени за роспись этого собора. Ну, а потом пошло туда, куда уже пошло, и этот собор теперь не знаю, восстановят когда-нибудь или нет. Но Лунев говорит: дай Бог, война закончится, поедем восстанавливать. Я про свою судьбу всё рассказал.
Кира Лаврентьева
— В гостях у «Вечера воскресенья» Александр Иванович Чашкин, художник-иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор. Александр Иванович, можно много вас спрашивать, потому что действительно интересно. Десять жизней в одной как-то уместилось у вас удивительным образом. Хочется спросить про богословие иконы.
Александр Чашкин
— Давайте.
Кира Лаврентьева
— Ваши мысли по поводу иконописного искусства узнать.
Александр Чашкин
— Это вопрос очень злободневный и правильный. В Москве сейчас восстанавливается чуть ли ни 300 храмов, и этот вопрос очень злободневный. Здесь какой-то спор между академическими художниками, которые, скажем, закончили Суриковский институт или закончили академию Глазунова, они претендуют на роспись многих храмов, более того, расписывают. В частности, когда я приехал из Америки, меня призвал Алексей II и сказал: Александр Иванович, как мы будем храм расписывать Христа Спасителя? Тогда он уже был готов, но еще готовился к росписи. Я ему сказал: ваше святейшество, если мы будем пытаться повторить то, что было, во-первых, художника уровня Семирадского, Репина, Сурикова, Крамского, Васнецова сейчас нет. И я ему напомнил, что Васнецов, когда расписывал в Киеве собор известный, после росписи собора, которую все очень хвалили, сказал такую вещь удивительную. Он сказал, что все мы, современные художники, мечтая о славе Дионисиев и Рублевых, к сожалению, шли совершенно не тем путем. То есть то, что мы сделали, это не церковное искусство. Поэтому надо возвращаться к подлинному каноническому церковному иконописному искусству, а не расписывать в академической манере храмы. В чем тут дело? Известен такой философ и богослов, как Павел Флоренский, он написал гениальную совершенно книгу, которая называется «Иконостас», всем советую ее почитать, чтобы понять, в чем разница между иконописным искусством и академическим искусством.
Кира Лаврентьева
— Вы написали отца Павла без нимба в одном из храмов американских, в благодарность ему за эту книгу.
Александр Чашкин
— Да, да, я там... Я тут же прокомментирую немножко. В храме в Америке табличка была, что храм посвящен жертвам русской революции. И когда надо было расписать заднюю стенку, я предложил сделать роспись, в которой отразить жертвы революции. То есть канонизированных уже святых и тех, которых не канонизировали еще, но которых, может быть, канонизируют или нет, но они пали, были жертвами революции. В частности, разговор идет о Павле Флоренском. Он, безусловно, по всем категориям был мученик, то есть той самой жертвой революции, потому что его до сих пор трудно... По одним сведениям его расстреляли в 38-м году, по другим в 43-м. Но, во всяком случае, это был выдающийся совершенно богослов, выдающийся философ. По какому случаю его не канонизировали? Кто-то сказал, что в его богословских рассуждениях клубок нераспустившейся ереси, еще что-то сказано было. Многие люди, большинство было за канонизацию Павла Флоренского, а его все-таки не канонизировали. Я его почитаю особенно и даже считаю его святым. Тогда не была еще канонизирована царская семья именно нашей патриархией Московской, а была канонизирована только зарубежной Церковью. На этом у них был большой разлад, очень много спорили, очень много ругались. После того, как Московская патриархия канонизировала царскую семью, помирились и, более того, воссоединились в какой-то мере, произошло воссоединение зарубежной и нашей патриархии, о чем мечтал владыка Василий (Родзянко), человек сам с невероятной судьбой. Если рассказать его судьбу, он участвовал в сопротивлении Югославском, он был в армии... четники, так называемые, это православное королевское войско сербское. К сожалению, когда Тито организовал уже коммунистическую армию, начал где-то в 43-м году активные боевые действия против фашистов, а до этого все бои вело именно православное это войско четников. К сожалению, Тито победил, и частично ему были приписаны все победы, а четников многих, кто участвовал в сопротивлении, именно православное войско, посадили в Югославии. Владыке Василию за то, что он был врачом в армии четников, дали 6 лет. Он просидел два года, кажется, в тюрьме коммунистической, потом его поменяли на кого-то, и он попал в Англию, и стал учеником знаменитого владыки Антония Сурожского, который его послал в Америку. Он стал епископом Сан-Францисским, а уже потом стал епископом Вашингтонским. Вот такая судьба у него была. Во всяком случае, всю войну он прошел, воевал в армии, просидел несколько лет в тюрьме. Потом был у владыки Антония послушником многие-многие года, он его сделал епископом. Короче говоря, возвращаясь к теме, я уже процитировал Васнецова, какая разница между академическим искусством, так называемым, и церковным искусством?
Кира Лаврентьева
— Да.
Александр Чашкин
— Церковное искусство изображает некое историческое событие или историческую личность. Что такое иконописный канонический подход к изображению? На иконе изображена личность уже в преображенном виде. Святой не как историческая личность, а как некая преображенная личность, которая уже находится в высших формах бытия в другом измерении. Так же как любое событие, которое происходит, исторически, допустим, Тайная вечеря происходила две тысячи лет назад в Иерусалиме. Ныне каждый год мы празднуем ее. И притом, празднуем не только то событие двухтысячелетней давности, но мы празднуем как какую-то вечную Пасху, именно Воскресение Христово, которое каждый раз на Пасху, как некое мистическое событие, которое свершилось в вечности и которое происходит постоянно в вечности. Поэтому, в сущности, молиться на не преображенный образ, а не на иконописный образ не имеет смысла, потому что на нем изображена историческая личность. Смысл христианства — именно преображение всего нашего естества, всего человечества так же, как и всего мира. Иоанн сказал в Евангелии: и да будут даны человекам новая земля и новое небо. То есть преображенная земля и преображенное небо после Второго пришествия. И все люди после Страшного Суда уже в преображенном виде в этой новой земле и новом небе будут жить совсем в другом измерении. Многие не знают такой вещи, что икона — это окно в потусторонний мир, по совершенно замечательному определению Павла Флоренского. Когда человек молится на икону, он обращается не к нарисованному образу, а к именно к первопричине. Допустим, к Спасителю, не нарисованному, а через изображение Спасителя обращается к Спасителю, Который истинно находится в Горних мирах, в высшей форме бытия, в высшем измерении. И он обращается к этому высшему Божественному образу Спасителя, а все святые, которые несут в себе образ этого Спасителя, тоже уже в преображенном виде находятся в Царствии Небесном. И мы, обращаясь к святому, обращаемся к Царству Небесному, к Горним мирам, в которых находятся эти святые. Я не говорю, что это какая-то еретическая вещь, хотя по канонам точно обозначено. Допустим, я Алексею II, когда он меня спросил, как будем расписывать храм Христа Спасителя, сказал: ваше святейшество, если пытаться повторять то, что было, то придется рисовать образ Саваофа на куполе.
Кира Лаврентьева
— Нельзя же, да? Он не канонический, запрещен Седьмым Вселенским Собором.
Александр Чашкин
— А образ Саваофа запрещен, буквально считается еретическим. Собственно, иконопись началась с того, что Господь Иисус Христос принял человеческую плоть, и мы изображаем именно Его человеческую сущность. Конечно, мы не в состоянии Его Божественность отобразить, но мы изображаем Его человеческую сущность. В том числе, запрещено изображения образа Бога Отца, потому что Бог Отец в богословском понятии абсолютно трансцендентное понятие к нашим человеческим измерениям, абсолютно невыразимое, не измеримое, и потому во всех религиях он запрещен. Между прочим, мало кто знает, что также изображение Саваофа даже в нашем каноническом понятии православия не просто запрещено, а считается еретическим по решению Четвертого Вселенского Собора.
Кира Лаврентьева
— Четвертого, а я сказала Седьмого.
Александр Чашкин
— И Седьмого Московского Собора. Повсеместно изображение Бога Отца и так называемой Новозаветной Троицы распространены именно потому, что это уже влияние католиков, влияние Запада. После известного исторического события, когда Петр I, не понимая ни православия, ни его догматов, ни его глубины богословской, философской, послал учиться художников на Запад. Они приехали, закрасили великолепные шедевры Рублева, Дионисия, Феофана Грека и стали рисовать в академическом реалистическом стиле Бога Отца, дедушку с бородой, сидящего на облаках, пупсиков таких вместо ангелов. Например, Павел Флоренский говорил: какая разница даже в изображении складок иконописного искусства и академического. Академическое искусство изображает материальные складки одежды. Иконописное искусство — это суть светозарное облачение святых. Не только лик должен быть изображен в иконописной манере, то есть преображенный образ святого, который уже находится в неком другом измерении, в Царствии Небесном, в Горних мирах, и даже складки его одежды должны быть изображены, как светозарное некое облачение, а не как материальное облачение. В этом большая разница. Икона ведет сознание современного человека от материалистического понимания мира, где, по выражению Шмемана, главный грех обозначен чуть ли не единственным — грех потребительства в самом широком смысле этого слова, когда потребительство есть главный смысл человечества. Когда главным смыслом человечества должно быть то, о чем говорит икона, то есть возвышение и преображение человека, изменение сознания. Литургия это таинство единения любви. Через это таинство и через любовь мы возвышаемся до неких Горних миров, и наше естество в некотором смысле испытывает некое преображение и некое соприкосновение с высшими Горними мирами, о чем литургия постоянно и возвещает. Именно изменение сознания, отбросим всё земное и обратимся своим взором в Царствие Небесное к Горним мирам. Поэтому, я еще раз повторяю, сейчас, я думаю, те священники, которые предлагают расписывать новые храмы, должны на это обратить серьезное внимание. Я понимаю, что у кого-то есть возможность пробить заказ на академические изображения в храме. Всё это может быть и написано хорошо, хотя повторяю, сейчас нет художников такого уровня, как тот же Васнецов или Нестеров, которые даже в изображениях академических достигали совершенной духовной высоты, очень высокой. Но тот же Васнецов говорил, что мы шли не тем путем и наша живопись не стала церковной от того, что мы писали не в той манере и, мечтая о славе Дионисия и Рублева, повторяю, мы создавали не церковное искусство. На это надо обратить особенное внимание современным и священникам и... Кстати говоря, заметьте, я был, естественно, в Греции, я был на Кипре. Что меня удивило на том же Кипре, что практически все католические храмы расписаны в иконописной манере, то есть в византийской манере. Более того, у нас многие считают, что русская иконопись должна капитально отличаться от византийской иконописи. Хотя я думаю, что все выдающиеся иконописцы, начиная с Рублева, Дионисия или совершенно замечательной Старой Ладоги, считали себя преемниками Византии, так же как считают себя преемниками, я думаю, и наши богословы, не только иконописцы. Естественно, что надо обратить на это серьезное внимание. К сожалению, есть такие примеры, когда совершенно замечательные иконописные храмы даже многие уничтожаются. Например, в Царицыно храм, который расписывал мой приятель Соколов Александр, к сожалению, его потрясающие, великолепные росписи сбили и записали просто академическими не очень высокого класса работами. Все возмущаются, но что делать, чтобы этого не повторялось? Я надеюсь.
Кира Лаврентьева
— Спасибо огромное, Александр Иванович. Дорогие друзья, в этом часе на Радио ВЕРА с нами был Александр Иванович Чашкин, художник, иконописец, академик Российской европейской академии естественных наук, член Союза художников. Меня зовут Кира Лаврентьева. Александр Иванович, спасибо вам, что вы приоткрыли свои фрагменты жизни, это действительно очень ценно для нас и, уверена, для наших слушателей. Всего вам доброго. До свиданья.
Александр Чашкин
— До свиданья всем.
Все выпуски программы: Вечер Воскресенья
«Почему Бог не отвечает?»
ПоделитьсяВ этом выпуске программы «Клуб частных мнений» клирик храма всех святых в земле Российской просиявших протоиерей Григорий Крыжановский, заместитель руководителя пациентской организации «Содействие больным саркомой» Александр Бочаров и педагог, блогер Яни Ролански размышляли о том, почему иногда кажется, что Бог не отвечает на молитвы и почему не всегда дает просимое. Многие слышали о чудесах, которые происходят по молитвам, как Бог помогает и в большом, и в малом, но при этом приходится сталкиваться и с тем, что Господь не дает просимое: больной не выздоравливает, проблема не решается, — ответ, как будто не приходит. Почему так бывает, как принять такую волю Божию? Об этом, в частности, и шла дискуссия в этой программе.
Ведущая: Наталия Лангаммер
Все выпуски программы Клуб частных мнений
