Поделиться
У нас в гостях был один из самых известных исполнителей духовных стихов в России, создатель и бессменный художественный руководитель ансамбля «Сирин» Андрей Котов.
Разговор шел о том, как сегодня изучается и возрождается древнерусское духовное музыкальное искусство, как в этом участвуют участники ансамбля «Сирин», и какие есть музыкальные традиции праздника Пасхи.
А. Пичугин
— В студии Светлого радио приветствуем Вас мы, Лиза Горская...
Л. Горская
— ...и Алексей Пичугин.
А. Пичугин
— Сегодня здесь, в этой студии, вместе с нами и с Вами этот «Светлый вечер» проводит Андрей Котов, руководитель ансамбля древнерусской музыки «Сирин». Здравствуйте, Христос Воскресе!
А. Котов
— Воистину Воскресе! Здравствуйте!
(Звучит песнопение «Христос Воскрес, Сыне Божий».)
А. Пичугин
— Так торжественно и радостно мы начинаем нашу программу. Пасха у нас прошла — ну, вернее, Пасха-то продолжается, прошел тот самый светлый день Христова Воскресения. Я так понимаю, что Ваш родной храм — это храм в самом центре Москвы, Чешское подворье, храм Святителя Николая в Котельниках?
А. Котов
— Да, да. Да, мы там, в этом храме, и, по-моему, с 1993 года существует — вот как только храм вернули, у нас пришли туда петь наши девочки, «Сирина». И они поют там до сих пор, потому что там небольшой клирос, он женский. Но при этом «Сирин» там присутствует, мы там репетируем, мы там даем всегда концерты по большим праздникам, у нас там есть студия, где люди приходят просто петь духовные стихи. Вот такой у нас центр существует.
А. Пичугин
— А есть какие-нибудь Ваши собственные традиции, пасхальная традиция ансамбля «Сирин», связанная как раз и с Пасхой самой и, может быть, с днями, ей предшествующими, и со всей пасхальной вот этой чередой?
А. Котов
— Ну, Вы знаете, ведь ансамбль «Сирин» — это такое довольно сложное образование. Но я должен сказать, что у меня в ансамбле «Сирин» — раз, два, три, четыре, пять — пять регентов. То есть у всех у них есть клиросы. У Данилы Саяпина — у него в Жуковском он служит еще, в Москве служит еще. Варя у нас там, Аркадий Сагайдак. То есть ребята — они все как бы связаны еще со своими храмами.
Л. Горская
— У нас в храме Паша Кунич тоже из «Сирина».
А. Котов
— Вот, Паша Кунич есть — пожалуйста, в Химках Паша Кунич наш замечательный. Он и звонит, и поет, да. Вот видите... Вот. Потому что мы в свое время, когда создавали «Сирин» (а это 1989 год), и было тогда еще много предложений нам прийти куда-то в храм, чтобы мы там и служили, и мы при этом поговорили и с настоятелем — и с нашим, и с другими говорили, с нашими друзьями — монахами и священниками — по этому поводу. И в свете той задачи, которая стоит и стояла перед ансамблем «Сирин», а это, в общем-то, такая задача, скорее, пропаганды, то есть мы поняли, что нам нельзя всем привязываться к одному храму. Потому что ведь если... Я считаю, что если ансамбль поет в храме, то храм — это главное. А все остальное — это как бы свободное время. А у нас много гастролей, много концертов, много работы, связанной с православным певческим искусством, исследовательской и всяческой другой. Поэтому мы в разных храмах служим, собираемся вместе или на какие-то специальные службы. Иногда нас куда-то зовут, мы приезжаем, где-то поем специально древнерусское богослужение, например, какое-то. А служим мы в разных местах.
А. Пичугин
— А исследовательская работа — что Вы под ней подразумеваете? Опять ездите, собираете?
А. Котов
— Сейчас я расскажу. У ансамбля «Сирин» как бы две основные части репертуара — это древнерусские богослужебные песнопения доевропейского периода...
А. Пичугин
— До XVIII века?
А. Котов
— Ну, вообще это еще до середины XVIII века, традиция была еще очень живая. Она одновременно существовала уже с европейскими гармонизациями и прочим, прочим, с итальянскими концертами. В это же время пели и строчным многоголосием, и знаменным, все это было параллельно. Поэтому по рукописям это идет до середины XVIII века. Но мы занимаемся именно тем, что составляет доевропейский период — это знаменное путеводье, местный нараспев, строчное демественное многоголосие, ранние партесы, непрерывное многоголосие — вот то, что как бы связано с древней традицией. И здесь, конечно, идет большая работа с рукописями. Мы работаем с рукописями, и у нас и в ансамбле Полина Терентьева — одна из лучших специалистов по старообрядцам, и она, например, восстановила целиком чин пещного действа. Данила Саяпин, который...
Л. Горская
— Какой чин, простите?
А. Котов
— Чин пещного действа. Это такой чин богослужебный, который пришел к нам из Византии и был в Москве и в Великом Новгороде. Он был с середины XVI века (ну, по крайней мере, упоминается с середины XVI века) до 50-х годов XVII века.
А. Пичугин
— А что это такое?
А. Котов
— Значит, были особые чины, которые были связаны с особыми днями богослужений. Например, в дни Великого Поста на каждую неделю Великого Поста был особый чин — чин о Блудном сыне и так далее. То есть это некая развернутая часть богослужения, посвященная событию этой недели. Чин пещного действа связан с чудом о трех отроках, спасшихся с печи. И он служился за неделю до Рождества Христова. И с него начиналось предпразднование Рождества Христова. И вот эта связь отроков, спасшихся с печи, было... собственно, и можно найти упоминание об этом — что как огненная пещь не опалила святых отроков, так Рождество Христа не опалило девство Девы Марии. Вот такая была связь.
Л. Горская
— Оно сейчас, по-моему, в каноне до сих пор...
А. Котов
— Да-да. А вообще пещное действо — оно было на утрене, оно было после шестой песни канона, и вместо 7-8 песни канона было пещное действо. Оно шло где-то час отдельно. Вот Вы знаете, это еще в «Иване Грозном» Эйзенштейна — там, например, пещное действо показано. Они, кстати, некоторые вещи довольно точно поймали. Описание чина есть, а певческую часть его очень долго не могли найти, считалась она утерянной. Это то, что, там, отроки, халдеи, агнец или не агнец, ангел, спускающийся с неба, огонь в пещере — это все действительно было и все очень подробно описано. И вот мы восстановили этот чин, Полина его восстановила, например. Даниил Саяпин — это один из лучших специалистов по демественному пению. И у него еще свой ансамбль — «Экслибрис»...
А. Пичугин
— И они приходили, да.
А. Котов
— Они приходили. Замечательные ребята вообще. Мы друг друга очень хорошо знаем, любим и всегда помогаем, делаем еще какие-то совместные концерты, совместные интересные работы. Лада Кондрашева, которая наш теоретик, с которым мы работаем почти 30 лет, которая великолепно занимается расшифровкой этих вещей. Потом, конечно, мы сотрудничаем и с петербургскими, и с московскими медиевистами. У нас в этом смысле очень хорошая такая вот база и связи. Мы очень любим наших теоретиков, и они нам очень помогают в осмыслении каких-то вещей, которые нам необходимы. Вторая часть работы ансамбля — это духовные стихи. Вот духовные стихи — это очень разные вещи. Вообще, это такое, знаете, расхожее заблуждение относительно того, что нужно ездить в экспедиции, записывать духовные стихи. Вот они ездят, находят бабушек, у них записывают. Да, мы, конечно, ездим, но, во-первых, очень мало. Потому что сейчас их уже...
А. Пичугин
— Уже и бабушек немного.
А. Котов
— Вы знаете, на самом деле есть. Как говорят, «бабушки подрастают». Мы сами уже... у нас пол-ансамбля бабушек. Хотя мы начинали молодыми, но нам уже 30 лет, ансамблю 30 лет. И на самом деле работа с духовными стихами тоже очень большая. Во-первых, начиная с XV века существуют покаянные духовные стихи в монастырской традиции — очень интересный жанр, который вообще никто не знает. Существует виршевая поэзия — это польско-украинская традиция, вирши, которая пришла в Москву в XVII веке и которая породила потом огромное количество, вот этот пласт духовных стихов. Существуют фольклорные стихи — вот о которых все любят говорить. Они наиболее поздние, и их не так много.
Л. Горская
— А вот эти рукописи, о которых Вы говорили, они вообще в каком виде до нас дошли, и много ли их, и где они хранятся — до XVIII века?
А. Котов
— Вы знаете, это очень интересная история. Она, конечно, такая — Божьим промыслом вообще... Значит, история такая. Начинается она в середине XIX века, еще в третьей четверти XIX века, когда по монастырям России было очень много старых рукописей — знаменных, демественных, которыми уже никто не пользовался, естественно, и даже о которых не знали, что с ними делать. Они лежали там. И тогда в монастыре начали эти рукописи жечь просто, уничтожать. Как Вы знаете, у нас было тогда «Общество ревнителей древнерусской словесности» и вообще люди, наше дворянство, которое тогда было в этих древностях заинтересовано. Они написали просьбу в Синод с тем, что эти рукописи надо сохранять. Потому что, ну, как бы Церкви не нужны как бы... Ну, старые, ветхие рукописи — они не находятся в работе, чего с ними делать? Ну, давайте их... освобождать комнаты. И тогда был Указ Синода, которым было предписано эти рукописи не уничтожать, но собирать и присылать в Москву за счет оных. И вот за счет этого «Общества ревнителей древнерусской словесности» — а там как раз были Одоевский, Успенский и так далее — эти рукописи собирали по епархиям, под ответственность благочинных. Даже вот на этих рукописях написано: «Такой-то благочинный принял тогда-то». И на телегах свозили в Москву. Свозили в Москву и привозили в специальное помещение. Сейчас это левое крыло Московской консерватории — там, где Рахманиновский зал. Там было Московское Синодальное училище. И в этом Синодальном училище было специальное помещение для этих рукописей, где эти рукописи складывали. Вот их складывали и стали потихонечку собирать. Они, конечно, неспешно, как вся жизнь тогда, собирались и складывались. Специалистов-медиевистов, специалистов тогда, практически, не было. И были как бы энтузиасты, которые вот как бы хотели. И то, что они это собрали, это, конечно. великая заслуга. Потом, дальше было тоже все очень интересно. Потом грянула революция. Грянула революция, стали уничтожать или продавать стали Евангелия, дорогие, раритетные рукописи, сжигать иконы и так далее. Когда дошла речь до певческих рукописей, сказали: «А чего с ними делать? Они никому не нужны. Пусть лежат».
Л. Горская
— Помещение не понадобилось?
А. Котов
— Помещение не понадобилось. И вплоть до 40-х годов прошлого века эти рукописи лежали, там, и никому не были нужны, и лежали бы и дальше, если бы не понадобилось помещение.
А. Пичугин
— А это не потому, что в 40-е годы произошел возврат такой к интересу?..
А. Котов
— Нет-нет-нет, это никак не связано... Вот это чисто технические вещи. Тогда у нас и школы, практически... То есть у нас были исключительные, единичные люди, которые занимались этим вопросом. Очень мало было специалистов — буквально отдельные люди. Но когда понадобилось помещение, слава Богу, кому-то — не знаю уже, тоже — кому-то пришло в голову... Кто этот мудрый человек? Это собрание — его не раздали по районным библиотекам, как у нас часто бывало, а его разделили на несколько крупных частей. Часть отошла Историческому музею, часть отошла в Публичную библиотеку, часть отошла в Пушкинский дом, часть отошла в Центральный архив. И, практически, все собрание до сих пор находится в этих пяти разных... Более того, мы же сотрудничаем и с французами, и с американцами — как бы со всеми крупными хранилищами. Древнерусских певческих рукописей за рубежом практически нету. Там есть буквально три-четыре, но они все достаточно стандартные, у них нет ничего исключительного. Весь вот этот золотой фонд древнерусского певческого искусства остался у нас. Остался у нас в хорошем состоянии — в том состоянии, в котором его принимали. И более Вам скажу — еще некоторые части его до сих пор не разобраны. Поэтому открытия происходят каждый год, и они нас ждут.
А. Пичугин
— Мы прервемся сейчас на музыку. Напомним, что в гостях у Светлого радио сегодня вместе с нами и с Вами этот «Светлый вечер» проводит Андрей Котов — создатель и руководитель ансамбля древнерусской музыки «Сирин». И сейчас в эфире нашего Светлого радио прозвучит песнопение, композиция «Ангел вопияше».
(Звучит песнопение «Ангел вопияше».)
А. Пичугин
— Андрей Котов, руководитель Ансамбля древнерусской музыки «Сирин» здесь, в программе «Светлый вечер» на Светлом радио.
Л. Горская
— Мы говорили о рукописях, которые хранились в том крыле, где Рахманиновский зал Консерватории, и в 40-е годы были распределены в пять основных мест, и их до сих пор изучают. Просто Алексей предположил, что это могло быть связано с возрождением интереса, а Вы говорили, что понадобилось помещение. Я вот посмотрела, что в 40-е годы уже существовал в Консерватории рабоче-крестьянский факультет и был организован военно-дирижерский факультет. И, возможно, помещения стали осваиваться в связи с тем, что Консерватория тоже, как и все, была поставлена на службу фронту. Алексей сказал такую замечательную вещь, что экспедиции до сих пор можно продолжать совершать...
А. Пичугин
— ...туда, в Рахманиновский.
Л. Горская
— Ну, уже не в Рахманиновский...
А. Пичугин
— Ну, уже не в Рахманиновский...
А. Котов
— В архив.
А. Пичугин
— В архив, да.
Л. Горская
— Вот какая часть этих рукописей исследована?
А. Котов
— Вы знаете, если речь идет о научном исследовании, то я сейчас не могу точно сказать, потому что — ну что такое? — научный мир существует сам по себе и сам в себе. То есть люди пишут диссертации по каким-то деталям, которые известны только им, и как бы только зная контекст, ты можешь понять, о чем идет речь. Что касается исполнительской части, например, изданы вообще, там, единицы, естественно. И поется — ну, вот если брать в процентном отношении ко всей хоровой музыке сегодняшней, то это какие-то 0,01, наверное, будет процента. Потому что одно дело — иметь текст, а другое дело — сделать этот текст живым. Другое дело — понимать, о чем там идет речь. В этом разница между исполнителем и теоретиком. Теоретик тебе может объяснить в деталях, что и как откуда происходит, но никак тебе не объяснит, как это поется. Поскольку когда ты начинаешь петь, ты начинаешь звучать. А пение — такой процесс, который принадлежит личности всегда. То есть какой бы материал я ни пел, всегда пою я. Я сегодня, здесь и сейчас. Вообще, музыка — это явление «здесь и сейчас». И поэтому честный музыкант, честный певец — он всегда будет петь от первого лица, принимая это на себя. И нам очень важно понять... Чем больший объем знаний у нас есть об этом материале, чем больше контекстов этих песнопений мы знаем, тем больше у нас возможностей сделать их актуальными для себя и, значит, для всех остальных.
Л. Горская
— А мы хорошо знаем контекст этих песнопений?
А. Котов
— А кто же нам скажет, хорошо?.. (Смеется.) Покажите мне того человека, который скажет: «Вы хорошо знаете!». (Смеется.)
Л. Горская
— Я думала, Андрей Котов, наверное, такой человек! (Смеется.)
А. Котов
— Нет, ну, я принимаю на себя эту ответственность... Каждый раз, когда я выхожу и пою, я все равно отвечаю за то, что я делаю.
А. Пичугин
— Все равно, наверное, это такое соработничество, сотрудничество с историками, которые занимаются той эпохой, занимаются древнерусской культурой, пусть даже политической какой-то ситуацией. Все же не в вакууме...
А. Котов
— С историками, с медиевистами, с богословами. Очень многое дает исследование параллельных культур — там, европейской, например, музыки, византийской и азиатской, например, культуры. Потому что есть некие внутренние процессы, которые музыкантам дают некоторые детали, понимание, как это могло быть или как это осмысливалось. Это трудно, это на пальцах не объяснишь, потому что когда ты начинаешь работать с живым материалом, петь то или иное, то в какой-то момент у тебя вдруг вспыхивает: «А вот надо же — вот такие вот вещи!».
А. Пичугин
— Мне вдруг стало интересно: предположим, XIV-XV век. Мы можем говорить о певческой культуре в больших храмах, городских столичных соборах — ну, по крайней мере, в соборах больших городов, где есть кому петь. А вот как дела обстояли — ну, если Вы знаете, конечно, по каким-то исследованиям — в деревнях, в маленьких, отдаленных храмах, приходах, где один священник, где вокруг только крестьяне, которые землю пашут? Кто поет?
А. Котов
— Я понимаю, о чем речь идет. Но, во-первых, смотрите, прежде всего, нужно понять, что и XV, и XVI, и XVII, и XVIII, и даже XIX века — это для большей части людей века устных традиций. Теперь представьте себе: живете Вы в одном и том же месте, за границу в отпуск не выезжаете. Вообще даже в ближайший город не выезжаете, потому что кто Вас пустит и зачем? У Вас храм. Вы приходите — Вас туда приносят креститься и потом приносят каждое воскресенье на службу, и так Вы постоянно там появляетесь. В храме Вы слышите все время песнопение, которое подчинено очень строгому уставному порядку.
А. Пичугин
— А вот кто поет?
А. Котов
— Это мог петь священник, это могли петь дьяки — они все... Понимаете, живая традиция передается как бы от поющих к поющим. Поэтому в каждом конкретном месте она могла быть по-разному представлена. Но центрами певческого искусства были монастыри, и там же воспитывались священники, которые перенимали уже всю богослужебную певческую систему и вместе с ней приходили служить. Они, собственно, пели. И Вы приходили в храм и слышали все время песнопения в одном и том же ладу, одни и те же тексты, одни и те же музыкальные обороты. Более того, весь знаменный распев основан на мелодике церковнославянского языка, который был тогда абсолютно живым, да? Разница между церковнославянским и разговорным была тогда минимальна. И человек это воспринимал как естественную часть своей музыкальной речи. То есть, грубо говоря, к 5-6 годам Вы знали богослужения и могли приходить, и все, что не изменялось, Вы пели просто наизусть. И половину службы храм пел просто вместе со священником — те неизменяемые песнопения. Да, а те песнопения, которые изменялись, то есть стихиры конкретным святым, которые менялись каждый день, их либо пел священник, если не было денег, или не было возможности держать певчих, либо пели профессиональные певчие, и это была их обязанность.
А. Пичугин
— Ну, это уже все-таки больше, наверное, к городам.
А. Котов
— Это и городам, да. А потом уже обучали точно так же. Ведь пока у нас не было духовных академий и семинарий, которые Алексей Михайлович учредил, у нас же воспитывались священники внутри прихода. Брался смышленый мальчик, он брался в службу, его обучали читать, его обучали петь, и он постепенно поднимался от алтарника, дьякона и дальше, дальше. И все это воспринимал через певческую... через устную традицию от своего клироса — от священников и дьякона, с которыми он сослужил. Более того, если Вы помните, у певчих было специальное просвещение как бы. Не мог сейчас просто прийти человек с музыкальным образованием, открыть ноты и петь. Человек должен был знать и устав, и гласы, и контексты, и все-все-все. И знать службу, и сослужить. То есть он нес определенную ответственность. Более того, было уже везде же в уставах написано — не написано ни «клирос», ни «хор», написано — «лик».
Л. Горская
— То есть это не как сейчас — что тебе регент открыл, то и поешь? Певчий сам должен был знать...
А. Котов
— Певчий должен был... Ну, сейчас тоже певчий профессиональный должен знать гласы, иначе ему делать нечего на обыденных службах. Но тогда, конечно, он должен был это знать все. И ответственность за пение, ответственность за слово была много выше, чем сегодня. Потому что когда я сказал, только начал говорить о том, что в уставе написано «лик» — не «хор», не «клирос», а «лик», потому что лик — ангельский, да? И потому что певчий, приходя и становясь на хоры, он уподобляется ангельскому чину и наравне с ангельским чином несет ответственность за свою жизнь перед Богом. Все, что он споет, все, что произнесет, будет положено ему в заслугу или в вину. Поэтому тогда и отношение к слову, и отношение к канону певческому было гораздо серьезнее.
А. Пичугин
— А была традиция светского пения? Вот мы говорим — «ансамбль древнерусской духовной музыки «Сирин». Мы говорим вообще сейчас в основном про древнерусскую духовную традицию.
А. Котов
— Да.
А. Пичугин
— А была ли светская?
А. Котов
— Светская, конечно, была. Конечно, была светская традиция. Была светская традиция, ну, которая сохранилась. Ну, вот это то, что сохраняют и записывают у нас фольклористы, да? Из больших ритуалов — это свадьба, это рождественские, святочные всевозможные праздники, там, троицкие и так далее. Есть песни, приуроченные к каким-то крупным... или земледельческому циклу, или свадебному, например. Свадебно-похоронному, как мы сейчас говорим. Это была традиция, которая связана была с жизнью общины. Это был тоже своеобразный канон, и люди в определенные моменты жизни его исполняли. Этот канон никак не противоречил, кстати, церковной жизни, а существовал тоже в ее контексте. Существовало и профессиональное искусство — существовало то, что мы знаем как скоморохов, из которых у нас делали хулиганов и похабников, и прочее, прочее, но, прежде всего, надо понимать, что скоморохи — это был цех профессиональных музыкантов. Они, кстати, были точно так же организованы, как в Европе те же самые цехи или как у нас, по такому средневековому принципу — цех со своими законами, уставами и со своими правилами. И традиции игры и пения передавались там от рождения, они передавались от отцов к детям, и дети шли в профессию, и они всегда знали. И это не фиксировалось именно потому, что была очень мощная устная традиция у нас. А когда возникла европейская традиция, то есть середина и конец XVII века, когда стала внедряться, сверху стала внедряться традиция европейская, то она так быстро заменила в верхах весь этот профессиональный скомороший цех... То есть...
Л. Горская
— Почему, кстати? Почему так быстро?
А. Котов
— А потому что это был сначала Алексей Михайлович, потом Петр Первый. То есть они ввели камерные оркестры и ансамбли.
Л. Горская
— Авторитарно?
А. Котов
— Авторитарно они ввели. То есть это стало модным. И сразу дворяне, которые... они сразу стали обучать крепостных игре на скрипках, отправлять в Италию и так далее. Люди приходили уже с европейским образованием. Но к этому уже была предпосылка, поскольку у нас еще в 30 — 40-х годах XVII века, когда у нас после мора в Москве, помните? — вот после Смутного времени потом, когда в Москве был мор и когда треть Москвы вымерла... Тогда вымерли все кремлевские монастыри — например, вымерла вся певческая школа. Вся. Опекалов монастырь — это была центральная певческая школа, созданная Иваном Грозным. Она вымерла...
Л. Горская
— Невозможно представить.
А. Котов
— Да. Там очень много было потерь. Просто трудно представить. И архивы, и... Ой, очень много. И тогда стали приглашать специалистов для того, чтобы восполнять и создавать... как бы заново нужно эту школу. Стали приглашать специалистов, а специалистов приглашали из Киево-Печерской и Почаевской лавры. Они уже были воспитаны... Они знали европейскую нотацию и были воспитаны на европейском музыкальном языке. И тогда стали появляться первые, мы говорим, двоезнаменники, то есть рукописи, где одно и то же песнопение написано крюками и нотами. И вот этот перевод на нотацию стал постепенно, постепенно происходить. И пришла же виршевая поэзия, а уже в конце XVII века появились итальянские концерты, стали допускаться, что раньше было невозможно в богослужении. Выход за рамки канона просто был невозможен. И вот это постепенно происходило, а потом в этот резкий скачок в начале — середине XVIII века, когда стали появляться крепостные оркестры, крепостные театры, и весь скомороший профессиональный цех продолжал существовать, но он существовал уже... Он уже как бы, если так можно сказать, обслуживал уже не дворянство, не высший класс, а обслуживал уже низы. То есть на уровне общины, на уровне мастеровых, на уровне крепостной части населения. И там сохранялся довольно долго вообще, надо сказать.
А. Пичугин
— Мы опять переходим к музыке. Песнопение, которое сейчас прозвучит, называется «Не шум шумит». Такое интересное название — может быть, пару слов?..
А. Котов
— Это христославия. Вот мы знаем... «Колядки» у нас говорят, да? Вот «колядки рождественские», да? Вообще, есть колядки, есть христославия. Потому что колядки — это тексты сказочного содержания, христославия — это конкретные песни, которые славят Христа. И христославия были на все праздники — и на Рождество, и на Пасху, и на Вознесение, и на Троицу, и на Петра и Павла. То есть на все. Их довольно много. Вообще ходили христославить на все крупные праздники. Выходили, собирались какими-то там командами и ходили по деревне с тем же самым мешком. «Не шум шумит» — это как раз пасхальное христославие. С пением... Там как раз перечисляются праздники, которые от Пасхи идут до Ильи Пророка.
А. Пичугин
— А оно как-то регионально определяемо, откуда оно пришло?
А. Котов
— Мы нашли только текст. Нет, мы нашли текст и мелодию. Но, к сожалению, там не указано, откуда он. Вот, мы не знаем, откуда эта мелодия. Но я потом... Мы можем послушать, потом я пару слов скажу вообще о мелодии духовных стихов и об этом, в частности.
А. Пичугин
— Давайте.
А. Котов
— «Не шум шумит».
(Звучит песнопение «Не шум шумит».)
А. Пичугин
— Песнопение, которое мы сейчас слушали, я напомню, называется «Не шум шумит». У нас в гостях руководитель ансамбля древнерусской музыки «Сирин» Андрей Котов. Лиза Горская и Алексей Пичугин. И мы через минуту в эту студию вернемся.
Андрей Котов, руководитель ансамбля древнерусской музыки «Сирин», в гостях у Светлого радио. Я напомню, что здесь также мы — Лиза Горская и я, Алексей Пичугин. Мы послушали замечательное песнопение «Не шум шумит» (мне очень нравится это повторять, мне название нравится, как это все сочетается) до перерыва, потом небольшой перерыв — и вот...
Л. Горская
— У меня просто в течение нашего разговора создалось впечатление (я думаю, что у наших слушателей тоже), что когда-то, несколько сотен лет назад у людей были замечательные песнопения на все случаи жизни. И что бы не происходило, начиная от светлых праздников и заканчивая какими-то абсолютно бытовыми вещами — там, севооборотом — люди пели. Это так?
А. Котов
— Да. Люди пели. Ну, во-первых, не было ни радио, ни телевидения, ни пластинок, ничего, да? И музыка была только здесь и сейчас. То есть вот... И, более того, и поэтическое, и музыкальное творчество было неотъемлемой частью жизни каждого человека. Это было частью его живого языка. То есть возможность петь, возможность выражать свои эмоции и мысли существовала в рамках такого традиционного развития, которое было практически с рождения. И люди все это могли, и могли себе это позволить. Более того, они по-другому-то и не мыслили. Вот поставить себя на место этих людей, убрать из нашей жизни — все... То есть оставить то, что было в той жизни, и пожить там, я не знаю, полгодика. И у Вас тоже начнется творчество, может быть... (Смеется.)
Л. Горская
— Запоем? (Смеется.)
А. Котов
— Запоете, да. А потом, может быть, когда мне говорят, что, вот, там, духовные стихи — о смерти, духовные стихи, там, праздника, я им все время говорю: «Вы понимаете, люди жили в мире с верой, и у них не было вопросов к тому, как устроен мир». У них это было частью их реальной жизни. Не каким-то способом самоидентификации, как сегодня, а просто вот люди жили, и для них это не было каким-то событием. Они совершенно спокойно говорили, пели, праздновали, и все существовало для них в едином гармоническом непротиворечии.
Л. Горская
— Но при этом они гораздо более ответственно относились к слову, чем мы сейчас.
А. Котов
— Да, конечно. Конечно.
Л. Горская
— Почему? Слово для них было чем?
А. Котов
— Ну, а потому что «вначале было Слово, и Слово было у Бога». И они понимали, что любое... Они знали, что их жизнь, наша жизнь, наша жизнь земная — она, в общем-то, скоротечна и конечна. И они знали, что за все, что они произносят, и за все, что они делают в этой жизни, они будут нести ответственность. И они знали, как слово может человека убить, как слово может человека исцелить, как может человека направить на доброе и направить его на злое. И они прекрасно понимали, что все, что они скажут, и все, что они сделают, они за это будут нести ответственность. И поэтому... Вы помните, еще наши писатели об этом упоминали? Например, у русских купцов в конце XIX — начале ХХ века, дореволюционных: они давали миллионы под честное слово. Не под заклад дома, не под банковский вексель, ничего. Он приходил...
Л. Горская
— То есть до сих пор в языке сохранилось выражение «слово купеческое».
А. Котов
— Слово купеческое. Представляете — вот человек приходил и говорил: «Вот тебе мое слово, что я беру у тебя миллион». И он ему давал миллион — по тем временам какие-то сумасшедшие деньги, — и после этого человек этот отвечал своим словом, потому что слово было частью его жизни, и он понимал, что он этим словом перед Богом отвечает. Для него земная жизнь — что такое земная жизнь, если он нарушит свое слово перед Богом?
А. Пичугин
— Но был нюанс еще, и оттуда нам тоже пришло замечательное выражение — «долговая яма». И если он слово не выдерживал, а тем паче, если он задолжал не одному своему кредитору, а двоим, троим, пятерым, они собирались и сажали его в долговую яму.
А. Котов
— Сажали в долговую яму, да.
А. Пичугин
— Это недалеко от Кремля, где-то со стороны Александровского сада было специальное такое строение, сруб, где содержались вот эти самые должники, которые под честное слово брали, били по рукам, а потом ничего не отдавали.
А. Котов
— Да, и такое тоже было.
А. Пичугин
— Потом иногда их выкупали.
А. Котов
— (Смеется.) Да, такое тоже было, да.
Л. Горская
— Но, тем не менее, «честное купеческое слово» до сих пор в языке в исконном смысле существует, и всем понятно, что означает это выражение.
А. Котов
— Да. Но вообще, знаете, у меня даже... У меня много разных есть занятий, тренингов, как сейчас говорят, и один из них связан со словом. И вот там очень четко — мы когда занимаемся, я показываю, что от того, как ты произносишь слово, оно имеет тот или иной вес.
Л. Горская
— Интересно.
А. Котов
— Ну вот. Вот именно от техники произнесения. Вот, например, у старообрядцев одна из их очень хороших традиций, которая мне очень нравится (еще когда вот я к ним ездил давно, в 80-е годы), они говорили, что любой звук, неправильно произнесенный в слове, искажает его значение, а искажая слово Божие, ты... Это грех. Поэтому у них очень жестко и очень четкая артикуляция всегда была — как это произносится, что это произносится, что это... Потому что любой звук, даже измененный в слове, меняет его значение. Это значит — а человек тебя слышит, и он понимает превратно, понимает неправильно. А неправильное понимание слова ведет человека к неправильному поступку, и ты за этот поступок отвечаешь, поскольку ты это слово ему отдал.
Л. Горская
— Наверное, то же самое касается письменной речи?
А. Котов
— Письменной...
Л. Горская
— Я про современность уже говорю, когда люди зачастую коммуницируют... Они разговаривают сообщениями.
А. Котов
— Ну да. Сегодня вообще это другая история, сегодня вообще люди не говорят. Сегодня... Вот живой речи активной, действенной — сегодня в быту ее, практически, нет. И очень мало кто владеет этим словом. А те, кто владеет — сегодня ведь есть технологии, технологии работы со словом, пиар-технологии. Очень многие западные, кстати, секты и проповедники — они этим очень серьезно занимаются.
Л. Горская
— Манипуляциями всякими.
А. Котов
— Манипуляциями, да. И манипуляций очень много. Я знаю, что это такое — это страшные вещи. То есть от того, как ты работаешь со словом, с интонацией, ты можешь человека погрузить во все, что угодно. Человек доверчивый, человек, который реагирует на эмоции звука и реагирует на знак слова. Если ты ему три звука со знаком слова соединишь, ну, это какая-то алхимия дальше идет речевая. То есть ты можешь как угодно... То есть просто человеку можно заморочить голову, что в какой-то момент он потеряет контроль над информацией и будет воспринимать все, что ты говоришь, как истину. Это технологии, они существуют. Причем, они тоже достаточно древние.
А. Пичугин
— И как они работают — как в положительную, так и в отрицательную сторону?
А. Котов
— Да, да. Как и положено.
А. Пичугин
— Отрицательные и положительные есть.
А. Котов
— Они — да. Все зависит от того, в чьих руках они оказываются.
Л. Горская
— Ну да. Ну есть же, там, наука же — риторика, где расписано, как ты должен... как лучше убедить в чем-то человека.
А. Котов
— Да-да-да.
Л. Горская
— И там нет таких, во всяком случае, в том, что лежит на поверхности, нечестных манипуляций, про которые вот Вы сейчас сказали.
А. Котов
— Риторика — она базировалась на определенном четком мировоззрении. То есть тогда было четко понятно, что нельзя, а что можно, за что ты отвечаешь. А сегодня как бы техника отделена от морали. Тебе даются автомат и патроны и говорят: «Иди на улицу». — «А чего делать?» — «А, — говорят, — делай что хочешь». И вот ты идешь. Ты можешь защищать, можешь убивать. Вот люди и делают.
Л. Горская
— Но, по сути, это зависит от твоей собственной совести. Больше ни от чего.
А. Котов
— Да.
А. Пичугин
— Я все-таки хотел бы вернуться к музыке, даже не совсем...
Л. Горская
— Спасибо за поддержку! (Смеется.)
А. Пичугин
— Не, ну я все-таки, смотри, хотел бы вернуться к той теме, которую мы так, слегка начали перед перерывом — про географическое распространение. Я так понимаю, что если идет работа с рукописями, в основном, то сложно понять, откуда это пришло, из какой части нашей страны, по тем временам еще достаточно небольшой, уж по сравнению с нынешней. Если ездить — ну, наверное, там, да, все легко определяется географически, фиксируется. А вот насколько Вы сами хорошо знаете, откуда происходит тот материал, Вами исполняемый?
А. Котов
— Ну вот смотрите... Ну, что касается рукописей... Во все древнерусское певческое искусство — оно развивалось, так же, как всякая культура и наука, в монастырях. И существовали очень четкие каноны, существовали школы. Была новгородская школа, московская школа, усольская. Их, на самом деле, не так много. Остальные монастыри тяготели к той или иной...
А. Пичугин
— Ну, как с иконописью.
А. Котов
— Да-да. И точно так же существовали... Вы знаете, существуют уставные требования. Уставные требования существовали и к певческому искусству, и оно развивалось внутри этих уставных требований. Хотя там было творчество, но не такое, как мы привыкли сегодня говорить. А что касается духовных стихов, то они, в отличие от традиционной певческой культуры (деревенской — то, что мы привыкли фольклором называть, а это на самом деле деревенская певческая культура, в основном), — она была привязана к конкретному — к селу, к региону, к диалекту и так далее. А вот духовные стихи распространялись через паломников и странников. И духовные стихи — это тексты. И вплоть с середины 60-х годов XIX века записывались тексты. Мелодии стали писать намного позже и очень редко. Да они, собственно, и не имеют такого самостоятельного мелодического значения. Мелодика духовных стихов всегда очень простая, потому что духовный стих — это всегда некая история, это текст. И вот... Ну, как паломники шли — из своей деревни пошли они в монастырь. Они проходят через крупное село, там есть странноприимный дом, они останавливаются на ночлег, они садятся вечером за трапезу, они поют духовные стихи. А там пришли из другой деревни. Они сели, попели духовные стихи, им понравилось — они переписали стишок себе в тетрадку и пошли дальше. И мы, например, очень часто встречаем один и тот же текст, во-первых, который поется на разные мотивы, и, наоборот, встречаем, когда на один мотив поется несколько духовных стихов. Вот. В записи у нас есть, там, 80-х, 70-х годов прошлого века еще. То есть традиция не привязана к региону — она привязана именно вот к такой церковной жизни. Существовало очень мощное еще общинное пение, как мы сейчас говорим. Потому что вот община — она же не существовала, вот как у нас городская: люди пришли на службу, потом, в основном, разошлись по домам. А тогда люди жили там. И они устраивали праздники рядом с Церковью, и пели там духовные стихи, и после трапезы пели духовные стихи. И этого было очень много.
А. Пичугин
— Мы опять слушаем музыку. Называется песнопение «Вознеслся на Небеса Боже». К Вознесению, да, тяготеет?
А. Котов
— Да, это духовный стих тоже, такое вознесенское христославие.
(Звучит песнопение «Вознеслся на Небеса Боже».)
А. Пичугин
— Мы напомним, что Андрей Котов — создатель и руководитель ансамбля древнерусской музыки «Сирин» — в гостях у Светлого радио.
Л. Горская
— Мы сейчас говорили о том, что мужская бытовая традиция сохранилась плохо. И вот хотелось бы поговорить о том, почему.
А. Пичугин
— Смотрите, а интересно же, мне казалось, что женщины стали петь в храме — по крайней мере, в храме — довольно поздно, только в конце XIX — начале ХХ века. Вот блоковская девушка пела в церковном хоре — это что-то такое совсем современное было.
Л. Горская
— (Смеется.) Тем не менее...
А. Котов
— Современное, да. Значит, здесь очень важно вот что сказать. Женщины с мужчинами вместе на клиросе стали петь в конце XIX века. То есть стали допускаться смешанные хоры.
А. Пичугин
— Были мальчики?
А. Котов
— Да, были мальчики всегда, потому что тогда были 24-голосные концерты, пели верхние голоса мальчики. Но женские хоры существовали, они существовали по женским монастырям. И есть точное свидетельство — по крайней мере, вот мы знаем, что царица Ирина, это жена Бориса Годунова, которая была очень богомольной, она ездила по монастырям и с собой возила свой собственный монастырский женский хор. Вот. И в монастырях, конечно, пели. Но пели всегда отдельно. Женщины и мужчины всегда пели отдельно.
Л. Горская
— А что произошло с мужской традицией? Почему она так плохо сохранилась, по сравнению с женским пением?
А. Котов
— Ну, это касается... Ну, во-первых, например, северная певческая традиция мужская –она была уничтожена войной. Просто вот уничтожена войной, потому что там были целые районы, куда не вернулся ни один мужчина.
А. Пичугин
— Это уже войной нашей, Второй мировой и Великой Отечественной?
А. Котов
— Второй мировой войной, да. То есть до войны была мужская певческая традиция. А что касается духовных стихов — их просто переставали петь, потому что можно было просто сесть за них, если кто-то рьяный попадался в руководстве. И бабушки боялись петь. И мужчины гораздо большую несли ответственность за веру, которую они проповедовали, если она проявлялась в советское время, чем женщины. Женщин могли просто уволить с работы, а мужчин просто могли посадить, если они ходили в церковь и проявляли какую-то активную позицию. Тем более, там пели духовные стихи.
А. Пичугин
— Помните все, наверное, этот фильм — «История Аси Клячиной, которая любила, да не вышла замуж», пролежавший на полке целых, по-моему, три десятилетия, первый фильм молодого совсем Кончаловского. Это же практически документалка, снятая в Горьковской области, на Волге, где они поют за столом, причем, поют не советские песни, где вот это огромное колхозное поле, колхозницы, которые садятся за стол в поле, крестятся и читают молитву — ну, собственно, за что фильм лег на полку.
А. Котов
— Ну да.
А. Пичугин
— Но тут я смотрю, что традиция сохранялась, они не сразу начали петь исключительно советские такие вот пропагандистские...
Л. Горская
— Это женщины, опять же.
А. Котов
— Женщины, да. Это сохранялось, сохранялось. У старообрядцев сохранялась традиция, и... Дело в том, что традиция пения духовных стихов не предполагает такого деления, как богослужебное. То есть там люди пели все вместе — как правило, в тех случаях, когда они собирались или на похороны, или постовые духовные стихи, или праздничные... Они просто собирались вместе. А духовный стих — это просто песня. Просто песня, которая поется, как говорила одна бабушка, «песня, в которой присутствует Бог».
Л. Горская
— Вот, кстати, музыканты ансамбля «Сирин», когда собираются на какие-то праздники, они поют или нет? (Смеется.)
А. Котов
— Для нас пение — это наша работа. (Смеется.)
Л. Горская
— Ну да. Давайте помолчим. (Смеется.)
А. Котов
— Мы поем каждый день. Нет, мы можем петь для себя, но я не могу сказать, что вот мы собираемся, и вот мы что-то такое...
Л. Горская
— И наконец-то попели! (Смеется.)
А. Котов
— И наконец-то попели, да! (Смеется.) Знаете, когда отслужишь, там, службу, потом, после этого, еще репетиция, потом еще занятия с кем-то, и потом ты к вечеру уже приходишь — тебе уже не до пения. (Смеется.)
А. Пичугин
— Ну да, надо отдыхать, наверное, периодически. А какие у Вас будут выступления? Вот сейчас Пасхальная неделя заканчивается...
А. Котов
— Ну, у нас будет Пасхальный концерт у нас в храме.
А. Пичугин
— Святителя Николая в Котельниках?
А. Котов
— Да, Святителя Николая в Котельниках. Вот. Сейчас еще, наверное... Сейчас вот боюсь точно сказать, но я надеюсь, что 22 апреля — воскресный. Обычно мы в три часа дня даем всегда такие концерты.
А. Пичугин
— В воскресенье?
А. Котов
— Для прихожан. Да, мы всегда по воскресеньям даем.
Л. Горская
— А где-то будет в Интернете информация, чтоб уточнить время, если кто-то захочет?
А. Котов
— Ну, обычно у нас на сайте — «Ансамбль...»... Как у нас там? «Ансамбль «Сирин», наверное, или «Сирин», ансамбль», сейчас я не помню, как.
Л. Горская
— Ну, в поисковике, я думаю, можно забить «ансамбль «Сирин», он у нас один такой.
А. Котов
— Да, вот да. На сайте Чешского подворья есть, потом... Мы всегда по друзьям как-то, да, распространяем. Вот. Такой для прихожан просто вот мы даем — такой небольшой концерт.
Л. Горская
— Вы в начале программы сказали такую вещь про друзей Ваших, про коллег, и стало мне понятно, что у Вас нет вообще чувства конкуренции, а есть чувство соработничества с другими музыкантами, которые, в принципе, на том же поле трудятся, что и Вы, да? Это так?
А. Котов
— Да. Так, да.
Л. Горская
— Расскажите про это. Это какая-то уникальная и очень ценная вещь, по-моему.
А. Котов
— Вы знаете, вот когда в 1989 году мы сделали ансамбль «Сирин», то есть я собрал тогда вот ансамбль, мы уже в 1990-м начали выступать. Появились на всех фестивалях и стали очень популярны, очень быстро. Быстро. Мы во всех крупных залах, в Консерватории выступали, и все ломились на концерт. И мы тогда думали: «Ну вот сейчас, вот сейчас нам наступят на пятки, сейчас появятся ансамбли, которые поймут вот эту «фишку», вот эту идею, и, значит, начнут все петь древнерусскую духовную музыку, строчное многоголосие — это же так красиво! Духовные стихи — это же так великолепно! Прошел год, два, три, пять — и никого.
А. Пичугин
— Ну, не то чтобы совсем никого!
А. Котов
— Нет, ну, понимаете, для такой страны, скажем так...
Л. Горская
— Ну да...
А. Котов
— ...это — «никого». Те пять-шесть ансамблей, которые приличные, которые занимаются этим как темой, — это единицы. Я их всех очень люблю, и половина из нас — это наши ученики или те, кто когда-то пел у меня в ансамбле. И мы знаем, что нас очень мало. И мы должны друг другу помогать, и мы должны друг другу отдавать все, что... Все, что мы можем. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется», но отдавать надо. (Смеется.) Вот. И поэтому я... У меня была какое-то время даже не то, что ревность — вот я думал, что сейчас появятся конкуренты и нужно будет бороться, да? Нужно будет бороться, что-то утверждать. И я мог сказать, что вот эти правильно поют знаменный распев, эти неправильно поют знаменный распев, а вот эти понимают, не понимают... Сейчас настолько много нюансов и настолько много возможностей... Есть, конечно, люди, которые профанируют, и их никто не любит. Но мы не будем на них тыкать пальцем и говорить, потому что это всегда слышно. Но есть ребята, которые действительно это любят и для которых это важно, и нам очень важно осознавать, что мы не одни. Ну, мы еще — будет ансамбль еще, там, 10 лет, дай Бог, продержится. Потом мы все равно распадемся. Мы, я говорю, мы уже стареем, становимся бабушками и дедушками, у всех свои ансамбли, свои...
Л. Горская
— Да Вы же памятник — как Вы распадетесь?
А. Пичугин
— (Смеется.).
А. Котов
— (Смеется.) Вот. В конце концов, и нам хочется, чтобы дальше что-то продолжалось. Поэтому мы должны все время помогать людям, которые идут за нами, продвигаться.
А. Пичугин
— Я помню, что много моих ровесников, знакомых, которые в детстве занимались хоровым пением, причем, именно народным, и даже в какие-то ходили студии, которые, в свою очередь, восстанавливали традиции. Но это все было возрастное, это в 15 лет проходило.
Л. Горская
— Это очень странно, потому что я помню свое детство, и с народной музыкой, наоборот, очень плохо обстояли дела. У нас в музыкальной школе открылась домра, и это было что-то такое экзотическое. Класс домры открылся.
А. Пичугин
— А домра до сих пор экзотическая. К нам приходят, уже несколько человек приходили, которые домрой занимаются.
Л. Горская
— Нет, сейчас это очень распространенное...
А. Котов
— Как же хорошо! Дело в том, что я играл на домре в детстве. (Смеется.) Кстати, домра — это предшественник балалайки. Балалайка — это упрощенная домра. То есть до балалайки была домра.
А. Пичугин
— Домра, мне кажется, всегда очень сложный инструмент.
Л. Горская
— Я тоже играла на домре, я со скрипки перешла.
А. Котов
— Не-не, очень простой. Просто...
Л. Горская
— Ну вот да, я помню, что открылся класс домры, и срочно набирали, и это было что-то действительно уникальное и редкое. И вот я занималась скрипкой, но перешла на домру. И закончила... Не закончила скрипку — закончила домру. И, в итоге, моя домра сейчас кочует по друзьям и очень востребована.
А. Пичугин
— Но она сохранилась?
Л. Горская
— Ну конечно! Там сначала переделывали четырехструнные ширпотребовские домры в трехструнные. Такие были сковородки — это было что-то ужасное. Потом появился мастер, который их делал, к нему была очередь. И, в общем, этот авторский инструмент, когда ты его уже получаешь, ты к нему соответственно относишься, и он другого совершенно качества, и очень обидно, когда он у тебя дома лежит неиспользованный, и, в общем, он пошел по рукам у меня.
А. Пичугин
— К нам приходила год назад — ровно год назад — Наталья Сербина, девушка, которая занимается колесной лирой. Причем, она одна из немногих у нас в стране, кто действительно профессионально занимается. Ну, она не только у нас — она, в основном, на Украине, но и в России тоже. И она вообще удивительные вещи рассказывала, довольно страшные про колесную лиру и геноцид, который был в 30-е годы устроен.
А. Котов
— Я знаю эту историю, да, конечно. Она известная, да, это история известная, да, с лирниками.
А. Пичугин
— Как уничтожили, да...
А. Котов
— Но она не единственная, кто занимается этим, и далеко не первая. У нас есть ребята, которые на колесной лире, — там, Полина Терентьева у нас еще раньше, Катя Матвеева в Петербурге...
А. Пичугин
— Женщины все?
А. Котов
— Женщины, да. Нет, ребята есть тоже — Саша Абаньшин у нас, Виноградов у нас... В принципе, лирников, которые бы занимались духовными стихами специально, их практически нет, потому что...
А. Пичугин
— А Вы же тоже играете на колесной лире!
А. Котов
— Я играю на колесной лире с 1981 года.
А. Пичугин
— Во!
А. Котов
— Я самый старый из лирников, да! (Смеется.)
Л. Горская
— Интересно! А я познакомилась с колесной лирой — первый раз я ее видела в клипе Донована — вот песня «Hurdy Gurdy Man». Я говорю: какой интересный инструмент экзотический, какой звук! Оказывается, что это тоже наше исконное, просто мы это хорошо стерли... Нет, это разное?
А. Котов
— Это не наше исконное. Это не наше исконное, тоже вот эта ошибка...
А. Пичугин
— Ну, из пределов Польши, куда, в свою очередь, это из Западной Европы пришло.
А. Котов
— Вот в двух словах: значит, лиру изобрели на юге Франции — сам принцип. Она имела другую форму, не такую, как сейчас. И ее... Сама вот эта механическая скрипка, лира — ее изобрели во Франции еще в XI веке. По другим предположениям, ее чуть ли не из Византии как бы вывезли, вот тот же самый принцип инструмента. Потом она очень сильно развивалась в Европе, где она и сейчас очень сильно развита. Hurdy gurdy, dry lira— у нее в каждом народе есть свое название. В Россию она попала через Белоруссию и Украину где-то в конце XVI — XVII веке.
А. Пичугин
— Мы уже будем заканчивать нашу программу. Последнее песнопение, которое сегодня прозвучит, — «По улице, по широкой». И спасибо Вам большое, что Вы к нам сегодня пришли в этот замечательный пасхальный день. Андрей Котов, руководитель и создатель ансамбля древнерусской музыки «Сирин», провел вместе с нами и с Вами этот «Светлый вечер». Христос Воскресе! Лиза Горская...
Л. Горская
— ...Алексей Пичугин...
А. Пичугин
— Всего доброго!
Л. Горская
— Воистину Воскресе!
А. Котов
— Всего доброго! Воистину Воскресе! До свидания!
(Звучит песнопение «По улице, по широкой».)
