«Декабристы и Николай Первый». Гость программы — Ольга Елисеева

Гость программы: кандидат исторических наук, доцент Московского государственного института культуры Ольга Елисеева.

Тема программы: декабристы — участники военного путча на Сенатской площади в 1825 году и бунта Черниговского полка в 1826 году, и отношение к происходящим событиям государя Николая Павловича.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. И мы по многочисленным письмам, которые поступили в нашу редакцию, отчасти повторяем тему, которая рождена была триумфальным выходом на большой экран фильма «Союз спасения». Не думайте, что мы сейчас будем обсуждать эту кинокартину. Мы будем обсуждать то, что в ней так или иначе отражено. И ещё раз: ради Бога, не думайте, что специалисты могут пытаться, рассказывая о каком-нибудь историческом фильме, всё равно удался он или нет, говорить, что там всё правильно. Конечно, любой из специалистов сейчас, как нечего делать, наберёт 10-20-30 ошибок в этом фильме и так далее. Не о них речь, а речь идёт прежде всего о реакции на суть этого фильма. А суть такова, что старинный, романтический, ещё советского изготовления, флёр вокруг фигур декабристов чем дальше, тем больше начинает уходить в прошлое, расточаться. И фигуры их видны чем дальше, тем больше в реальном свете ситуации 1825 года. Там никакая не романтика — там трагедия. В прошлый раз мы говорили на тему мятежа декабристов с доктором исторических наук Андреем Юрьевичем Андреевым. Сегодня у нас другой специалист: историк, писатель, лауреат премии «Золотой Дельвиг» Ольга Игоревна Елисеева. Здравствуйте!

О. Елисеева

— Здравствуйте!

Д. Володихин

— Ну что ж, в прошлый раз мы говорили примерно в таком ключе: Андрей Юрьевич сообщил нам, что главным стремлением декабристов был конституционный строй,их вела мечта о конституционном строе. Но что-то мне говорило, что есть и другие мнения. Например, довольно скептические мнения людей, настроенных гораздо более консервативно в отношении декабристов. Я полагаю, что сегодня у нас с вами будет передача как раз наполненная определёнными мотивами скепсиса в отношении конституционных мечтаний декабристов. Вот, собственно, что они такое были в социальном ключе, в культурном?

О. Елисеева

— Прежде всего мне бы хотелось сказать, что фильм, который увидели наши с вами соотечественники, очень удачно поставил акценты и показал декабристов не просто как романтический некий идеал, как это было в течение советского времени и как это во многом было во второй половине XIX века, когда русская интеллигенция стремилась так вот попробовать ножкой горячая или холодная вода в том заокеанском море и посмотреть действительно ли то, что дома запрещено, настолько страшно и настолько разрушительно в духовном отношении. Может быть, красивые концепции, которые были построены Герценым в «Колоколе» и других многочисленных западных откликах на восстание декабристов... Мне бы хотелось сказать, что большое счастье для нас, что уже никто не пытается говорить, что декабристы выступали исключительно за то, чтобы избавить страну от крепостного права. Теперь вцепились в идею о конституционном строе. Да, конечно, монархия и самодержавие как таковое декабристов не вдохновляло. Но то, что они предлагали — это далеко не Конституция стране.

Д. Володихин

— А что они предлагали?

О. Елисеева

— Предлагался, конечно, некий коренной закон, но по поводу того, какой это будет коренной закон, ни южане, ни северяне не могли договориться друг с другом. Северное и Южное общество смотрело на этот вопрос по-разному совершенно. Всё зависело от того, кто захватит власть и что продиктует стране. Так или иначе должна была возникнуть диктатура во главе со сменяющимся диктатором на несколько лет — в течение семи ближайших лет должна была быть единоличная диктатура. Вот кто бы стал этим диктатором — это ещё большой вопрос, потому что внутри самого декабристского движения, естественно, была масса лидеров, претендовавших на эту роль. В первую очередь, конечно, у всех у вас возникает ощущение, что это должен был быть Павел Пестель. Его, конечно, оспаривали сторонники и противники из Северного общества. В Москве были свои кандидаты, такие как Михаил Орлов. В конце концов у нас возник диктатор Сергей Трубецкой, который не вышел на площадь.

Д. Володихин

— Насколько я понимаю, помимо Сергея Трубецкого, в последний момент был ещё назначен совершенно бесцветный Булатов.

О. Елисеева

— Дело в том, что масса народа пыталась проявить себя уже непосредственно на площади, когда увидели, что диктатор не пришёл, когда раздумывали о том, стоит ли или не стоит стрелять в императора, бросали и переходили из одного лагеря в другой, то есть постоянно происходило движение непосредственно людей, которые вышли на площадь.

Д. Володихин

— То есть, если я правильно понял, не устраивало самодержавие. Хотели вроде бы привести к власти парламент... но, знаете ли, пока парламента нет, давайте мы поставим ко власти сильных людей, и один из этих сильных людей будет диктатор. Давайте договоримся, кто диктатор. Договориться не получается, значит хотим заменить царя на диктатора, но кандидатов в диктаторы так много, что они начинают толкаться.

О. Елисеева

— Совершенно верно то, что вы сейчас рассказали, Дмитрий Михайлович. Проблема ещё упирается в то, что внутри Северного общества есть часть людей, которые подчиняются непосредственно Пестелю в Южном обществе, то есть действия заранее блокированы. Например, по старому советскому фильму «Звезда пленительного счастья» вы все помните Ивана Анненкова. Так вот Иван Анненков действовал против собственных товарищей декабристов — он действовал в составе кирасирской бригады и атаковал непосредственно людей, стоящих на площади, хотя до этого всячески старался себя показать членом общества. И он пройдёт по делу и будет осуждён, и будет отправлен на поселение.

Д. Володихин

— Ну что ж, «своя своих не познаша», как говорит древнерусская летопись. Но проблема-то не только в том, что не могли договориться о том, кто будет диктатором. Проблема, наверное, ещё и в том, что этот политический строй мыслился как нечто туманное, невнятное, несколько романтизированное. За образец брали успехи, скажем так, людей, которые в этот момент в Европе устраивали военные перевороты. Прежде всего успех военного путча в Испании, который привели к победе Кирога и Риего.

О. Елисеева

— Не нужно забывать, что полковник Риего в Испании был повешен уже к этому моменту.

Д. Володихин

— Но Кирога довёл до конца.

О. Елисеева

— Во главе Астурийского полка он двинулся маршем на Мадрид и принудил кортесы принять старую, ещё наполеоновскую конституцию. Это, может быть, и интересное событие для самой Испании, но давайте спроецируем эти события на Россию. Когда эти события происходили в Испании, Пётр Андреевич Вяземский писал Николаю Тургеневу о том, что он страшно рад за испанцев, но в России что ни затей, выходит пугачёвщина. Так вот у нас пугачёвщина и попробовала выйти. Дело в том, что южане стремились поднять Черниговский полк и двинуться на Петербург таким марш-броском, то есть повторить действия Риего в Испании. Но Астурийский полк дошёл до кортесов, а Черниговский полк устроил всё то, что устроил в ближайших деревнях. Как только офицеры выходят из повиновения царю, солдаты выходят из повиновения офицерам.

Д. Володихин

— То есть грабёж кабаков.

О. Елисеева

— Грабёж кабаков, грабёж частных домов и постоянные убийства. Сколько можно повторять, что Россия не только не Испания, но и не Англия, с которой брали постоянно пример и раздумывали: а нельзя ли английскую конституцию обрушить на российскую действительность. Через какое-то время Александр Сергеевич Пушкин во время восстаний в военных поселениях будет писать, что правительство единственный европеец в стране — это уже 1833 года его записка.

Д. Володихин

— Я хотел осведомиться вот о чём: всегда возникал вопрос: не стоит ли кто-нибудь за бунтом, как выразился Александр Сергеевич Грибоедов, ста прапорщиков, которые, по его словам, хотели изменить государственный строй России. Вот мы назвали несколько организаций заговорщиков. Сначала был «Союз спасения», по которому и назвали фильм...

О. Елисеева

— «Союз благоденствия»...

Д. Володихин

— «Союз благоденствия» с 1818 года, потом в 20-м году Александр I, вроде бы достаточно мягко  относясь к заговорщикам, которые, по его словам, разделяли его же собственные либеральные игры начала царствования, не хотел быть строг, но всё же вводит в действие правило, согласно которому все масонские ложи, все тайные общества должны быть закрыты, и чиновники, и военные должны давать уверения в том, что они там не состоят. После этого возникают Южное и Северное общества. И мы будем разбираться, что это такое, чем они отличаются от «Союза благоденствия». Но вот отмена масонства — это вопрос, который висит дамокловым мечом над всем движением декабристов. Важно разобраться в том, а какая здесь, собственно, связь: вроде бы заговор декабристов, а меры против масонов. Поэтому сейчас у нас в эфире прозвучит отрывок из увертюры оперы «Волшебная флейта» Моцарта, в котором специалисты по музыке XVIII века находят элементы масонских духовных исканий.

(Звучит музыка.)

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. И мы с замечательным специалистом по истории Российской империи XVIII-го, первой половины XIX веков Ольгой Игоревной Елисеевой обсуждаем дело декабристов. Собственно вопрос мой именно таков: какова связь и что собой представляли Южное и Северное общества? Собственно «Союз спасения», изначально то, из чего всё это родилось, и «Орден русских рыцарей», организация, которая возникла ещё на два года раньше, — это были две маленькие группы людей, которые просто пробуют, в общем, тему. «Союз благоденствия» — огромная организация, многие сотни людей, большая часть из которых вообще ничего не понимала, но в основном занимались тем, что строили планы и занимались какими-то просветительскими делами. А вот Южное и Северное общества — это нечто уже гораздо более боевое.

О. Елисеева

— Мне бы хотелось сказать, что сама идея соединения Александром I масонских организаций и любых политических организаций в едином указе, запрещающем государственным служащим и военным, в первую очередь, членство в этих организациях, была очень светлой. И она хорошо понятна была людям того времени. Она для нас распадается на два рукава, где масоны и где политические организации, ставящие перед собой цель изменить государственный строй в России.

Д. Володихин

— А вот объясните — нам нужно немного просвещения.

О. Елисеева

— Да, нужно понимать, о чём идёт речь. Дело в том, что в течение всего русского XVIII века, начиная с Петра, потихонечку в Россию пробираются и хорошо здесь обосновываются европейские масонские ложи. Надо сказать, что часть из этих лож занималась сугубо просвещением, сугубо благотворительными акциями. Но с момента Французской революции у всех как будто бы открылись глаза на то, что под рукой находилась целая общественная организация, ставящая своей целью как бы переформатирование, изменение взгляда на жизнь внутри управляющего сословия, внутри образованного класса в стране. Не происходит никогда так, чтобы новое духовное искание или новые духовные идеи теснили бы Православие в стране, или религиозные представления в стране. Происходит определённый отток образованного класса от веры предков, от веры отцов, и на это пустое место уже с триумфальным шествием приходит масонское мироощущение, масонский взгляд на вещи. А масонский взгляд на вещи состоит в следующем: постепенно вы будете меняться, вокруг вас будет меняться всё, в том числе и ваши представления о добре и зле. И рано или поздно то, что для вас является непреложным добром, окажется злом.

Д. Володихин

— Своего рода такое окно Овертона, до Овертона.

О. Елисеева

— Что-то в этом роде. Только человек должен пройти все необходимые градусы, все необходимые ступени потихонечку. И огромное число масонов и так называемые масонские толпы людей, которые относились к этой новой идеологии более-менее лояльно, не представляли себе, куда их ведут, они занимались сугубо благотворительностью.

Д. Володихин

— Здесь надо внести уточнение. Если я правильно вас понимаю, в масонство вступали, как в советское время в ВЛКСМ и КПСС. То есть, условно говоря, хочешь двигаться по службе — вступи, хочешь завести новые связи — вступи, хочешь узнать что-нибудь интересное — вступи. Ну, а не вступил — давай иди в конце очереди на всё то, что сейчас было перечислено. То есть, условно говоря, масонство предлагало определённые бонусы.

О. Елисеева

— Конечно. Оно предлагало место для встречи, площадку для встречи людей, которые могли общаться друг с другом, и покровительствовать в основном своим: тем, с кем вы сумели найти контакт в неформальной обстановке. И создаётся такая ситуация, что к концу XVIII века не масонов во власти практически не было.

Д. Володихин

— Ну, почти нету.

О. Елисеева

— Почти не было. Напоминаем фрагмент из «Войны и мира», помните, там Андрей Болконский смотрит, как к командующему проходит относительно молодой офицер, а старый генерал продолжает сидеть и ожидать под дверью? И Андрей сразу же думает о том, что вот что такое невидимая субординация. Вот невидимая субординация — это то, что в этот момент уже вовсю работало. Александру I, а до этого и его отцу Павлу I, конечно, такая ситуация не понравилась. А ещё раньше такая ситуация не понравилась Екатерине Великой.

Д. Володихин

— Ну, а допустим: толпы людей, которые вступили, потому что это выгодно, интересно, потому что знакомые позвали — всё это люди, которые выполняют второстепенную роль, иногда даже, может быть, полезную для Отечества. Но весь вопрос в том: а кто, собственно, ведёт, кто наверху и чего он хочет? Вот куда, условно говоря, верхушка российского масонства хотела повернуть империю?

О. Елисеева

— Проблема состоит в том, что верхушка российского масонства подчинялась так называемым «невидимым руководителям». Часть этих невидимых руководителей, в зависимости от системы, к которой принадлежал тот или иной масон, могла находиться в Берлине, часть из них могла находиться в Лондоне...

Д. Володихин

— В Эдинбурге.

О. Елисеева

— Да, конечно, и в Эдинбурге. Но шотландское масонство, самое суровое масонство, самое, что называется, кровавое масонство, так или иначе всё равно подчинялось Парижу — так получается, что не Лондону, а Парижу. И когда появились иллюминатские ложи — напомню, иллюминаты приняли огромное участие во Французской революции, именно они и были во многом запрещены в России. И остальных тоже вот так слегка рукой придавили. Наконец, наступает время Александра I, который прекрасно видит, что за время заграничного похода, когда Наполеон уже отступает, русская армия наносит ему значительный ущерб, значительное поражение, наконец, выплёскивается во Францию и стоит там оккупационными корпусами (в Германии, в Саксонии, стоял наш оккупационный корпус, помимо Франции), получается так, что масонство за время войны охватило походными ложами всё офицерство. Такая была очень известная ложа «Соединённых друзей» — офицерам же тоже нужно где-то ходить, развлекаться, выпивать, общаться, разговаривать друг с другом. Дам там не было, но выпивка была — шнапс был.

Д. Володихин

— Ну а в отношении декабристов: если мы проводим соединительную связь между ними и ложами, остаётся выяснить два весьма важных вопроса. Во-первых: а каков процент, даже не то чтобы всех декабристов?.. осуждённых по делу основных декабристов было что-то порядка 120 человек, не считая унтеров и солдат. Ясно, что в руководство заговора входило гораздо меньшее число. Вот, условно говоря, каков процент масонов?

О. Елисеева

— У нас пятеро повешенных, среди них — четверо великих мастеров.

Д. Володихин

— А пятый?

О. Елисеева

— А пятый не достиг такого высокого уровня. Знаете, есть такое выражение: «это хорошая разъяснительная работа» — не надо быть мастерами.

Д. Володихин

— А, допустим, остальные 120?

О. Елисеева

— Среди них процент довольно-таки высок, мы больше 60% можем установить. Остальные — просто те самые прапорщики, которых загребло волной. Но, может быть, и больший процент. Здесь нужно установить саму по себе связь: ни одна уважающая себя крупная ложа так себя не подставит, чтобы выходить на площадь и требовать смены государственного строя. Мы серьёзные, большие люди, привыкшие оставаться в тени. А вот прапорщики, офицеры, молодое поколение — пожалуйста, под пули, пожалуйста, на Сенатскую площадь. И оказалось, что среди тех, кто реально вышел постоять к памятнику Петру Великому (к Медному всаднику), большое число тех, кто всего-навсего артикулировал требования больших людей, оставшихся в тени. У нас существовало во время ведения

следствия два делопроизводства: делопроизводство, которое хотя и пострадало в советское время, но всё-таки дошло до нас; и так называемое «секретное делопроизводство», которое велось для того, чтобы его сразу же после этого уничтожить — по крупным «рыбинам», что называется.

Д. Володихин

— И, насколько я помню, в фильме «Союз спасения» одна такая странная, полуприкровенная крупная рыбина была — некий сенатор, который до странности портретно похож на Мордвинова.

О. Елисеева

— Николай Семёнович Мордвинов показан в фильме — он, как и положено в фильме, аккумулирует в себе действия нескольких людей, нескольких реальных исторических лиц. Он показан как страдалец за веру, царя и Отечество, что называется, как человек, который как бы говорит: ну что же вы сорвались, надо же было постепенно, медленно, основательно думать. И ему же принадлежит замечательная фраза — вот он смотрит на происходящее на Сенатской площади, на выстрелы пушек и говорит такую трагическую фразу: «Русские же в русских!» Эта фраза принадлежит императрице Марии Фёдоровне, матери Николая I и матери почившего в Бозе государя Александра I. И она, будучи природной немкой, смотрит на всё происходящее и говорит: «Русские же в русских!» Она пережила, естественно, наполеоновские войны. И для неё ужасно, страшно — то, что происходит. Она уже стала здесь, в России, русской. Стоит помянуть замечательную фразу, которую сказал один из великих князей о супруге Александре III, о другой Марии Фёдоровне: «Мария святее всех московских колоколов». Да, действительно, она всей душой приняла здешнюю веру, русскую веру, веру православную. И когда она смотрит на всё происходящее, она говорит: «Русские же в русских!» — какой позор, какой ужас. Вот для людей того времени это действительно позор и ужас — происходящее. Что касается самого Мордвинова...

Д. Володихин

— А вот сейчас мы на секундочку притормозим, сделаем паузу. Добрались до крупных «рыб», в частности до Мордвинова. И здесь пускай эта пауза будет артистичной. Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это радио «Вера» — светлое радио. Что в эфире передача «Исторический час», что с вами в студии я — Дмитрий Володихин. И сейчас мы ненадолго, буквально на минуту, прерываем наш разговор, чтобы вскоре вновь встретиться в эфире.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час», с вами в студии я — Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный писатель и историк, лауреат премии «Золотой Дельвиг» Ольга Игоревна Елисеева. И разговариваем мы о деле декабристов, участников военного путча на Сенатской площади в декабре 1825 года и бунта Черниговского полка в 1826 году. Мы добрались до уровня крупных «рыб». Итак, получается так, что на Сенатскую площадь и, условно говоря, на юге в поле вышли люди не очень крупного ранга, ну, некоторые аристократы, вроде Трубецкого и Щепина-Ростовского, некоторые относительно богатые люди, некоторые в полковничьем чине, как, например, Муравьёв-Апостол на юге был, но, в общем, не сливки общества и в то же время не главные руководители движения, которое стремится к переформатированию общественного строя. Но кто же тогда был теми самыми людьми, которые стремились переформатировать общество и были во главе процесса? Докопались хоть до кого-то? Ведь это секретное производство было прекращено по личному распоряжению государя Николая I.

О. Елисеева

— Секретное делопроизводство было, конечно, прекращено, но всё, что можно было узнать в этих условиях, люди узнали, конечно, хотя бы для того, чтобы понимать, с кем они имеют дело. Относительно Мордвинова Николай I утвердился в своём убеждении — ощущение этого чётко прослеживается по его запискам, он понимает, что этот человек не друг ему и что этот человек хотел чего-то страшного для страны. Поэтому, друзья мои, когда мы видим этого милого пожилого человека в фильме «Союз спасения», отдаём себе отчёт, что реально это глава русско-американской компании, очень богатый человек, в доме которого собирались декабристы.

Д. Володихин

— Я бы даже сказал, что фантастически богатый человек.

О. Елисеева

— Да, фантастически богатый человек, потому что, извините, русско-американская компания существует во многом за счёт попила средств, которые направляются на развитие нового региона России — Аляски. И в его же собственном доме находится управляющий компанией — поэт Кондратий Фёдорович Рылеев. У него собираются на бесконечные так называемые «русские обеды» и «русские завтраки» декабристы. Что такое «русские завтраки»? Это то же самое масонское поле для общения.

Д. Володихин

— Братская трапеза.

О. Елисеева

— Люди собираются на братскую трапезу, где есть так называемое «очищенное вино», то есть водка, и квашенная капуста, и больше ничего особенно нету, но зато мы поговорим о деле. Как хорошо говорить о деле, когда вы выпили несколько стопочек, и после этого того или иного человека слегка понесло. И вдруг неожиданно оказывается, что он готов на всё: пойти по головам, выйти на Сенатскую площадь, «друзья, Отчизне посвятим души прекрасные порывы». В результате мы видим, что порывы-то не столь прекрасны. А кто-то в этот момент этажом выше потирает руки и говорит: «Ну, вы работайте, работайте, стремитесь к чему бы то ни было».

Д. Володихин

— «И кстати, запишите всё то, что он наговорил».
О. Елисеева

— Конечно, такие люди, как Мордвинов, подставляться не будут. Люди, как Михаил Михайлович Сперанский, конечно, тоже не будут ни в коем случае. Однако подталкивать менее чиновных людей к каким-либо серьёзным, крупным действиям, конечно, эти люди будут. Связь между крупными масонскими ложами и будущими декабристскими организациями очень хорошо прослеживается, когда масонские ложи начинают переформатировать, в условиях, естественно, после Французской революции, мировосприятие литераторов. Это происходило и у нас, и в Германии, например. «Буря и натиск» — такое движение молодых немецких литераторов полностью основано именно на идеях масонства. Но изменяя язык, табуируя некоторые слова, наоборот, вводя некоторые слова в язык, отслеживая и воспитывая новых литераторов, как воспитывали, например, Пушкина братья Тургеневы. Конечно, происходит изменение сознания читателей.

Д. Володихин

— Пушкин оказался несколько шире самих братьев Тургеневых. Но вот вопрос по существу, и очевидно, этот вопрос уже некоторое время одолевает наших радиослушателей: если мы видим Мордвинова, Сперанского и даже, может быть, кое-кого из самой царской семьи, ведь напрашивается вывод, что и для них есть свои мастера, свои руководители, которые что-то могут им предписать. Но это-то что за личности? Или, так сказать, источник не даёт возможности судить об этом? Вот вы сказали про Париж...

О. Елисеева

— К сожалению, источники не дают возможности судить об этом. Прежде всего это всё-таки неизвестные начальники. Нам бы выбраться на, собственно, русский уровень. И здесь огромную роль как бы играют люди среднего звена, такие как, скажем, Михаил Орлов, который долгое время был адъютантом у Александра I, который был принимал капитуляцию в Париже, который связывался с французским роялистским и бонапартистским кругами уже после победы, и понимал прекрасно, как сильно и глубоко они задействованы в масонстве того времени. И получается так, что этот человек в определённый момент лишается благоволения императора, приезжает в Петербург (чуть позже он поселится в Москве) и пытается сначала влиять на литераторов. Например, он появляется в обществе «Зелёная лампа» у Карамзина, где как раз был молодой Пушкин. Карамзин очень быстро прекратил все политические разговоры в этом обществе. В конце концов, Николай Михайлович понимал, к чему дело идёт, как попытаются воспитывать молодых литераторов — в молодости сам очень серьёзно обжёгся на московском масонстве.

Д. Володихин

— Условно говоря, не даёт трибуну.

О. Елисеева

— Не даёт трибуну Михаилу Орлову. Михаил Орлов возвращается на юг к своему 27-му пехотному полку и стремится к тому, чтобы поучаствовать в революции в Греции, двинуть войска на освобождение Греции — тоже это не удаётся. А через какое-то время Александр I его самого уберёт с юга и отправит в отставку. Получится довольно странная ситуация: человека сначала использовали, когда было удобно заигрывать с масонскими организациями, а потом взяли и убрали — всё, ты отслужил своё.

Д. Володихин

— Когда выяснилось, что эти игры довольно опасны.

О. Елисеева

— А амбиции у этого человека на такого своего рода русского Бонапарта. Мы как раз в начале разговора с вами и говорили, что претендентов было исключительно много — на русского такого, московского Бонапарта амбиции у Михаила Орлова были. И получается так, что, с одной стороны, по линии литераторов, а с другой стороны, по линии офицерства происходит воздействие на этих людей. Но секретное делопроизводство затрагивает, да, действительно, членов императорской фамилии: на Константина Павловича ложатся свои материалы на его деятельность в Польше. И получается так, что Александр I, который прекрасно понимал, чего стоила масонская организация и масонские люди в окружении императора, в государственной власти, до определённого момента не показывал, вокруг какого наследника они должны водить хоровод. Он Николая вынул, знаете, как чёртика из табакерки, как кого-то вынимают из кармана — следующую кандидатуру. Вокруг Николая никто этих хороводов не водил.

Д. Володихин

— А что же, давайте-ка мы перейдём к Николаю — ведь это же интересно. Действительно, хороводы вокруг Константина Павловича, который был в отдалении в Польше и который по семейному соглашению был лишён престола (но кто об этом семейном отношении знал?), водили. Вокруг Николая Павловича — не успели. Но, в конце концов, не надо думать, что всё происходит по воле великой ложи, иногда всё идёт в сторону великой лажи. Вот в данном случае Николай Павлович был человеком, которого на протяжении многих поколений проклинали как страшного деспота, который истребил замечательных людей. А ведь по сути дела он, будучи чужд всем этим играм, повёл себя как весьма милостивый православный государь, поскольку после смерти императора Александра I Николай Павлович был поставлен в страшно неудобное и, можно сказать прямо, рискованное положение.

О. Елисеева

— По своему внутреннему убеждению Николай I, Николай Павлович, был человеком далёким от того духовного расщепления, которое было характерно для его брата — императора Александра I, который вроде бы и хотел как лучше — конституционную монархию — и в либеральные игры играл, и декабристов не хотел трогать, сурово наказывать и вообще прикасаться к этому, потому что «я сам привёл в Россию это зло», — вот его слова. Но для Николая это было абсолютно чуждое представление. Он был человеком большой силы воли и абсолютно прямых человеческих убеждений. Он был человеком верующим, поэтому ему было не интересно играть во все эти масонские игры.

Д. Володихин

— Вот в этот момент, я думаю, правильным будет, если в эфире прозвучит фрагмент из увертюры к опере с характерным названием «Жизнь за царя».

(Звучит музыка.)

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный историк и писатель, лауреат премии «Золотой Дельвиг» Ольга Игоревна Елисеева. И мы обсуждаем труды и дни военных путчистов, которые вошли в историю Российской империи под общим названием «декабристы». Мы начали говорить о государе Николае Павловиче. В этом году отмечается 165 лет со дня его кончины. Это фигура огромного значения для русской истории имперского периода. И вы представляете его нам как человека верующего, который не склонен был, как вы сказали, к тонкому расщеплению личности, характерному для предыдущего царя, Александра I, как человека, для которого все эти игрища: где чуть-чуть больше позволь, где чуть-чуть меньше, где сделать кадровые перестановки, где подойти к реформе мягко, где пожёстче, кого наказать, кому благоволение проявить, у кого что-то использовать, а потом, может быть, убрать — всё это было для него нехарактерно. Он желал быть прост, прям, исповедовать веру, исполнять долг. Я правильно вас понял?

О. Елисеева

— Во многом правильно. Хотя, конечно, все свойства его брата в каком-то спящем состоянии находились в душе этого человека. Но тем не менее он исповедовал простую достаточно евангельскую истину: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого. И получилось так, что с декабристами нужно было решать: да, да; нет, нет — наказываем или не наказываем.

Д. Володихин

— Сначала, до того, как дело началось, умирает Александр I. В государстве повисает неясность. Семья знает, кто следующий царь, остальные не знают, а сам Николай Павлович, может быть, не вполне с этим уверен — он ведь не сразу решился противостоять.

О. Елисеева

— Решился-то он, конечно, не сразу, потому что его очень длительное время запугивает Милорадович, рассказывая о том, что у него в кармане 60 тысяч штыков. Потом оказывается, что этих 60 тысяч штыков-то как раз у Милорадовича в кармане нет. Что касается Николая, то он не особенно уверен, может ли он преступить дорогу своему брату Константину. Константин прекрасно понимает, находясь в Варшаве, что ехать в Петербург — это всё равно, что подставлять свою голову под удар, поэтому он этого делать не будет. Он смотрит, как выберется его семья, которая до этого заставила его фактически отречься от права наследования — вот теперь покрутитесь, посмотрим. Константин даже напрямую пишет матери из Варшавы о том, что «если я приеду, это будет похоже, что я посадил своего брата на престол, а он должен сделать это сам».

Д. Володихин

— А за что, кстати, его от престола-то отвели в сторонку?

О. Елисеева

— Дело в том, что он хотел жениться — развестись со своей законной супругой. Как писала Мария Фёдоровна, развод русские крестьяне не поймут и не потерпят: если может государь, значит можем и мы. Такой вопрос на вставал. Ему нужно было оставаться в браке. Или если он разводился и женился на любимой женщине — да, он женился на любимой женщине, польке, католичке, Жанетте Грудзинской, будущей Лович. К ней, кстати, все хорошо в царской семье относились. Но она была не того происхождения, которое позволило бы ей занять место на российском престоле, к тому же полька, к тому же католичка. К полякам относились очень и очень в этом отношении строго.

Д. Володихин

— Слишком много с ними воевали за последние десятилетия.

О. Елисеева

— Да и не только десятилетия. За последнюю тысячу лет наши отношения с Польшей крайне испорчены. Простой человек — ради Бога, женись, сколько тебе нравится. Но император себе это позволить не может. Николай, конечно, чувствует, что брат должен занимать трон после Александра I — Константин Павлович. Но Константин отказывается, делает глазки всем, немножко кокетничает из Варшавы, шлёт письма. И в определённый момент, а именно в тот момент, когда Николай вскрывает большую почту и видит, что там документы касаются заговора, он должен решить: либо он примет всю ответственность на себя, либо он от этой ответственности отказывается.

Д. Володихин

— То есть, условно говоря, получается так: один брат играет в какие-то свои инфантильные игрушки в Польше, а другой видит, что здесь скоро бойня будет и надо думать, как из неё выходить.

О. Елисеева

— Николай писал об этой ситуации: «Я думаю, что задача моя была очень страшной. И задача моя была труднее, чем положение Константина». Один будет до конца упрямиться и отвергать наследство отца и волю братскую, а другой должен будет себя склонить и делать то, что ему необходимо делать. Вы поймите положение великих князей: всё великолепно, у вас есть деньги и никакой ответственности. И положение государя: огромная ответственность за всё и всех ложится на тебя. Конечно, Николай этого не хотел.

Д. Володихин

— Да, и кстати, возможность лишиться жизни в любой момент.

О. Елисеева

— Пришлось выбирать. И он пишет, что «мой выбор, моя жертва, в справедливом смысле слова, была гораздо тяжелее». Действительно, именно так и стоит ситуацию воспринимать: его жертва гораздо более тяжёлая. Он решает, что примет ответственность на себя. И здесь в нём сработала память предков, наверное, сработало то, что и должно было сработать в любом царевиче: принимаю ответственность на себя — вызываю огонь на себя, на самом деле, выхожу из дворца — это второй уже момент.

Д. Володихин

— И, насколько я понимаю, в декабре 1825 года он принял эту ответственность в полной мере, поскольку фактически он голову свою закладывал и несколько раз создавалась ситуация, когда эта голова могла быть пробита свинцом.

О. Елисеева

— Да, без сомнения. Когда на площади начали стрелять, Николай, который до этого присутствовал только на маневрах, в окружении обстрелянных генералов сидит верхом, слышит, как свистят пули и спрашивает, находящихся рядом генералов: «Что это?» И те осипшими голосами отвечают ему: «Пули, сир!» — вот реально пули, которые летят мимо головы. Ничего не поделаешь — на маневрах холостые патроны. Этот человек, конечно, показал себя... И кстати, я прошу обратить внимание, как великолепно сыгран этот образ в «Союзе спасения» — просто блистательно. Хотя ситуаций на Сенатской площади, которые позволили бы ему раскрыться, было значительно больше в реальности. Но дальше нужно как-то судить этих людей.

Д. Володихин

— «Слабости мне не простят», — кажется, была его фраза.

О. Елисеева

— Но тем не менее вечером того же дня, когда начали привозить первых арестованных, Николай, совсем ещё молодой 29-летний Николай, подходит к генералу Левашову, который в этот момент снимает показания и спрашивает: «Нельзя ли их всех простить?» Он совсем ещё юный, вот как государь юный, потому что 29 лет — это для того времени вполне серьёзный возраст для того, чтобы принять на себя ответственность. Но: «Нельзя ли их всех простить?» — «Нет, нельзя!» Фраза, которой в фильме задаётся наследник, цесаревич Александр Николаевич: «Папа, их всех повесят?» И государь молчит в ответ на этот детский вопрос. Это фраза, которую на самом деле произносит сам государь немножко в иной форме: «Нельзя ли простить?» А потом в результате у нас повесят ровно пять человек, которые по воинскому уставу Петра Великого и по военно-морскому уставу, по которому тогда судили: ну, вы же за законность выступаете — давайте посмотрим,что по законам вы должны получить. Оказывается, по законам эти люди должны были получить четвертование. Но, конечно, никакого четвертования быть не может. Государь сменяет кару и передвигает всех по разрядам немножечко — смягчает ситуацию.

Д. Володихин

— Насколько я помню, помимо пяти, приговорённых к четвертованию, которых повесили, должно было быть ещё больше 30-и повешенных, которым сохранили жизнь.

О. Елисеева

— Которым не просто сохранили жизнь — их отправили в рудники, но через год они выйдут на поселение. Не забывайте об этом. Вот «милость к падшим призывал» — то, о чём мы у Пушкина читаем, милость была, но она была, знаете, по чайной ложке, медленно растянутая на несколько десятилетий. Почему нельзя было позволить вообще не наказывать? — Ну, давайте их всех простим на самом деле. А давайте простим людей, в результате деятельности которых порядка 1200 человек оказались просто убитыми в городе.

Д. Володихин

— Это только по самым скромным подсчётам потери составили среди мирного населения, среди мятежников и правительственных войск 1200-1300 человек, а возможно, что и больше. И это ещё за исключением тех, кто погиб на юге в результате восстания Черниговского полка...

О. Елисеева

— Погибнет...

Д. Володихин

— Да, погибнет. Может быть, это ещё много чести — говорить «восстание». В результате путча Черниговского полка. Но хотел бы напомнить, что одна единственная известная жертва мятежников — генерал Милорадович — на самом деле был не единственным убитым и раненным в этот день.

О. Елисеева

— В этот день, когда взбунтовался Московский полк, оказывается убит Стюрлер, оказываются раненными многие другие представители... Шеншин будет ранен ударами штыка.

Д. Володихин

— На юге Гебель получит 14 штыковых ран.

О. Елисеева

— Кстати, в фильме великолепно показана расправа с Гебелем, просто великолепно. Стоит посмотреть эти сцены, чтобы понять, что кровь — это кровь, что это не романтика на самом деле. Вот за что стоит сказать большое спасибо фильму — это за то, что он сумел показать некрасивую сторону, кровавую сторону мятежа.

Д. Володихин

— Поскольку время нашей передачи подходит к концу, мне хотелось бы в заключении сказать несколько слов. Прежде всего, сегодня было сказано то важное, что сказано и в фильме: не увлекайтесь этой романтикой. Хорошо понимать, что за прекрасными словами в конечном итоге стояло зверство и душегубство.

О. Елисеева

— Стояли человеческие жизни.

Д. Володихин

— Стояли человеческие жизни, которыми эти политические романтики пожертвовали легко: и своими товарищами, и людьми, которых они впутали в это дело, и людьми, в которых они стреляли, которых ранили, убивали ради своего дела. А через много лет скажут, что революцию не сделаешь в перчатках. Точнее, наверное, было бы сказать, что революцию невозможно сделать чистыми руками, и руки всегда оказываются грязными и испачканными в крови.

О. Елисеева

— А зачем её в таком случае вообще делать?

Д. Володихин

— В конце концов мне остаётся от вашего имени поблагодарить Ольгу Игоревну Елисееву и сказать вам: спасибо за внимание, до свидания!

О. Елисеева

— Спасибо!