Нашим собеседником был настоятель Богоявленского храма в Ярославле священник Александр Сатомский.
В день памяти благоверных князей Бориса и Глеба мы говорили о жизни, судьбе и подвиге этих святых, которых называют заступниками земли русской, а также о критериях причисления к святости.
Ведущий: Александр Ананьев
Все выпуски программы Светлый вечер
- «Дни Страстной седмицы». Священник Антоний Лакирев
- «Святость». Священник Александр Сатомский
- «Как искать духовника?» Светлый вечер с иером. Макарием (Маркишем) (05.11.2018)
Александр Ананьев:
— Святые благоверные князья-страстотерпцы Борис и Глеб, молите Бога о нас. Добрый вечер, друзья. Сегодня день памяти святых благоверных князей и страстотерпцев Бориса и Глеба. И сегодня в программе «Вопросы неофита» я, Александр Ананьев, буду задавать, собственно говоря, вопросы неофита об этих святых. Мы поговорим о том, почему именно этим князьям выпало стать первыми русскими святыми, действительно ли они были первыми, почему. И вообще поговорим о любимых русских святых, об их особенном пути, о том, что их отличает и отличает ли вообще от святых объединенной Церкви, от западных святых и вообще есть ли у них свой особенный русский путь. Об этом обо всем, а также о многом другом мы сегодня поговорим с настоятелем Богоявленского храма в Ярославле священником Александром Сатомским. Добрый вечер, отец Александр. Здравствуйте.
Священник Александр Сатомский:
— Добрый вечер.
Александр Ананьев:
— С праздником вас. Хотелось бы начать с вопроса о русских святых. По моим неофитским и неискушенным соображениям и ощущениям святые Русской Православной Церкви сильно отличаются от остальных святых, которых мы хорошо знаем и любим. От святых единой Церкви, от святых западных церквей. Так это или нет?
Священник Александр Сатомский:
— Здесь, наверное, в глобальном смысле мы абсолютно однозначно имеем в виду, что в Христе точно нет никакого национального различия, то есть Тело Христово едино в пространстве, времени, и никто в Нем не занимает каких-то исключительных мест и позиций. Но с точки зрения обыденной, конечно, внутри тех или иных и народов и эпох есть ряд своеобразных черт, которые характерны именно для этой эпохи, для этого народа. Единственное «но», мне кажется, они никогда не системны. То есть, вряд ли мы сумеем, например, говоря о русских святых, выделить какую-то уникальную черту, которая бы их систематически отличала от всех остальных святых христианского мира на протяжении всей тысячи лет истории русской святости. Этого нам не удастся точно. Никакого уникального генетического кода русской святости не существует. Но, безусловно, каждая эпоха в истории нашей страны рождает своих святых и, конечно, с определенной совершенно спецификой. Это однозначный факт.
Александр Ананьев:
— И это мое ощущение, что святые Русской Православной Церкви очень часто становятся святыми, мучениками, страстотерпцами в результате каких-то политических сотрясений и трагедий, связанных с войнами, революциями, коих у нас в истории немало было. Это тоже некоторое заблуждение, и во всем остальном мире точно так же.
Священник Александр Сатомский:
— Во-первых, во всем остальном мире, конечно, точно так же, в том плане, что, к глубокому сожалению, люди в принципе не очень склонны, как показывает история, к мирному общежитию, и постоянно находятся поводы к дележу то территории, то власти, то имущества, то чего-нибудь еще. Конечно, в этот период времени христианам всегда непросто, Церковь всегда рождает мучеников. Нужно заметить, что до самого недавнего периода русской истории именно примеры мучеников и страстотерпцев для Русской Церкви были единичными. То есть в сравнении с древними Церквями, любой Средиземноморской Церковью, в Русской практически не было своих мучеников, их можно было пересчитать по пальцам двух рук. К глубокому сожалению, ужасная история века 20-го при всей своей тяготе даровала нам сонм новых молитвенников о стране и мире. Мы здесь уже говорим о феномене новомучеников.
Александр Ананьев:
— Прежде чем мы предметно поговорим о тех святых, день памяти которых мы отмечаем сегодня, мне хотелось бы задать несколько общий вопрос, а потом его сузить до конкретного упражнения в умозаключении. Кто такие святые в конечном итоге?
Священник Александр Сатомский:
— Конечно, у нас есть совершенно однозначное и устойчивое определение, но если говорить про мое личное восприятие, то, наверное, лучше всего святость характеризуют слова Христа про то, что «вы друзья мои. Раб не знает, что делает господин его, вас Я не называю рабами, потому что вот Я сказал вам все». То есть святой это человек, находящийся в таких отношениях с Богом, что он имеет и определенное просвещение внутри этих отношений. То есть жизнь его строится уже иначе, чем жизнь мира, и это просвещение столь явно, ясно и однозначно, что Церковь отмечает его и выводит в качестве педагогического примера. Отсюда собственно тема почитания святых как людей, которые должным образом угодили Богу святостью жизни, стали друзьями Христовыми и на жизнь которых мы можем равняться, если желаем достичь каких-то подобных результатов.
Александр Ананьев:
— В конечном итоге, святой или нет остался в истории государства Российского, это определяет Церковь, такое тире — человек.
Священник Александр Сатомский:
— Это безусловно, потому что здесь мы говорим о том, что известные, канонизированные, почитаемые святые — это есть продукт труда Церкви. Конечно здесь есть важная ремарка и важное «но». Церковь, мы в этом уверены, не распознает святых из каких-то конъюнктурных в простом смысле этого слова соображений, но делает это, как и другие узловые акты внутри собственного бытования, Святым Духом. Как, например, появляются те же самые догматы церковной жизни, церковного учительства. Точно также Церковь распознает и святых, четко видит в них то самое действие Духа Божия, Которое ей понятно, ясно, сродно. Это Тот же самый Дух, Который живет и дышит в Церкви Христовой и, узнавая подобное подобным, Церковь об этом свидетельствует. Поэтому, с одной стороны, это акт деятельности Церкви в мире, с другой стороны, я предельно уверен, что в этом есть и прямейший акт действия Божия в мире тоже. Через Церковь Бог в том числе действует в истории.
Александр Ананьев:
— Немножко перефразирую, исходя из ваших слов. Есть, грубо говоря, некий список формальных признаков того, что перед нами святой?
Священник Александр Сатомский:
— Как вам сказать? Чем о более позднем периоде церковной истории мы говорим, тем более однозначно звучит эта фраза. Например, если наши слушатели систематически зададутся вопросом и заинтересуются деятельностью комиссии Русской Православной Церкви по канонизации святых, то они удивятся, может быть, тому, что это целая планомерно существующая комиссия. Которая ведет свой документооборот. В которой есть совершенно конкретные регламенты. Которая имеет совершенно определенные представления о тех признаках и критериях, которые сама в себе она рассматривает как достаточные или недостаточные основания для прославления того или иного человека в лике святых. Осуществляет это не она сама, это дело общецерковное. Но она осуществляет предварительную работу, работает с жизнеописанием того или иного подвижника, с текстами и документами, которые после него сохранились, возможно, с теми людьми, которые знали его лично, или знали тех, кто знали его, если это какой-то долгий промежуток времени. И, в общем-то, да, для этого периода времени это будет выглядеть очень формализовано. Но Церковь ранняя никаких таких институтов, конечно, не знала. Настоятели монашеских братств и первоначальники почитались просто в виду очевидного образа жизни. Сами братья видели, что их игумен в прямом смысле слова святой человек. Вот они были свидетелями им совершаемых чудес. Вот они знали о его образе жизни все. Те же самые мученики почитались в виду однозначности и общественного характера их подвига. Все видели, что человек за Христа шел на смерть. То есть для определенного периода времени и большего в истории Церкви никаких формальных процедур, связанных с канонизацией, как процессом, не существовало.
Александр Ананьев:
— «Вопросы неофита» на радио «Вера». Сегодня мы говорим о святых князьях-страстотерпцах Борисе и Глебе, день памяти которых мы отмечаем сегодня, с настоятелем Богоявленского собора в Ярославле священником Александром Сатомским. Я вас, по-моему, так до сих пор и не представил. Это мое большое упущение. Простите меня, пожалуйста. Чтобы мне было еще понятнее, я хотел бы предложить вам, если вы не сочтете это каким-то кощунством, вот какое умственное упражнение. «И над этим прекрасно горит звезда, я проснулся и понял — беда». Мне часто кажется, что тексты песен Виктора Цоя Виктор Цой сам написать бы не мог. Эти тексты написаны вместе с какой-то высшей силой, как мне кажется. А ряд песен вообще носят богословский характер. Более того, по сей день в 2023 году на стенах Москвы и Санкт-Петербурга и других городов появляются надписи: «Цой жив». Что тоже свидетельствует об очень многом. И вот вопрос: святой ли Виктор Цой, и может ли он когда-то быть причислен к лику святых? А если это теоретически возможно, то по каким критериям будет вынесено решение на сей счет?
Священник Александр Сатомский:
— Здесь мы говорим о двух разных исторических ситуациях. Повторюсь, для современности этих критериев будет целый ряд. Понятно, что первым и главным из них будет праведность жизни и исповедание православной веры. Мы имеем в виду, что Бог действует в мире обильно, дары Божии многочисленны и раздает Он их щедрою рукою. Но не все эти дары объективно связаны с христианским понятием святости. Человеческая гениальность совершенно многогранна, и пример того же самого Цоя яркое тому доказательство. Равно как и фраза про то, что Цой жив, точно такую же мы можем сказать и про Александра Сергеевича Пушкина, и про Федора Михайловича Достоевского и вообще много про кого. В том плане, что люди эти живы через свои творения, которые до сих пор оказывают реальное влияние на жизни множества людей. В этом смысле я считаю, что творчество, условно, того же нами упомянутого Достоевского влияние в общемировом масштабе оказывает еще и значительно грандиозней, чем песни любого, пожалуй, нашего отечественного исполнителя. Хотя, опять же, кто знает, может быть, еще для чего-то не пришло свое время. Возможно. Но не всякое проявление человеческого гения связано со святостью. Это только один из множества Богом преподаваемых даров. Одно дело гениальность, например, художественного плана, совершенно другое дело, одаренность, например, в каких-нибудь естественных науках, и совершенно третье дело путь стяжания христианских добродетелей. Здесь мы видим абсолютную многообразность. И в этом смысле христианский святой может и сам быть исключительно облагодатствован очень разными дарами. У нас, пожалуйста, тот же самый святитель и хирург Лука Войно-Ясенецкий. Тот же самый прекрасный тончайший поэт Симеон Новый Богослов. И вообще кто угодно. Но есть огромное количество людей, которые, являясь христианскими святыми, были очень ординарными в плане даров, связанных с какими-то гениальными проявлениями, были людьми обычными, самыми что ни на есть простыми бытовыми. Но при всем при том свет их святости был объективно совершенно ясен, понятен и очевиден. Из тех же самых новомучеников и исповедников Церкви Русской не могу в качестве такого примера не вспомнить исповедника Георгия Седова, который был всего-навсего старостой Тутаевского Воскресенского собора города, который до революции назывался Романов- Борисоглебск. Главным делом которого, из очевидных, было не допустить закрытие этого храма в советский период. Что ему удалось ценой неимоверных усилий. Но параллельно, пока он занимался этим в объективном поле, он возрастал и в плане своей внутренней жизни. Для Церкви для определенного момента времени это возрастание стало очевидным. А возвращаясь к вопросу святость — не святость, проявленность — не проявленность, вне этих двух первоуказанных категорий, праведность жизни и исповедание православной веры, мы говорить о христианском понимании святости в этом смысле не можем. Это базовая константа, все остальное идет уже после их двух.
Александр Ананьев:
— Простите меня, пожалуйста, еще одно маленькое отступление. Вспомнил, раз уж заговорили о Цое, чудную картинку, которую зацепил взглядом в интернете. По-моему, я даже имел вольность поделиться этой картинкой с вами отец Александр?
Священник Александр Сатомский:
— Помню, помню.
Александр Ананьев:
— Такая детская картинка. Благочестивая монахиня на кирпичной стене, озираясь, пишет мелом: Ной жив. Что тоже верно, что тоже правда. Но вот вопрос, я сейчас осознал, что Ной не святой. И вот это странно. А почему Ной не причислен к лику святых?
Священник Александр Сатомский:
— Ну как же, очень даже. Здесь единственное «но», мы говорим о людях, которых христианская церковь воспринимает как праведников ретроспективно, то есть они праведники до Христа. Поэтому, конечно же, вы совершенно четко увидите в достаточно серьезном количестве наших русских соборов с огромными пятиярусными иконостасами 17-16-го, например, веков в ряду праотеческом праотца Ноя, который, безусловно, среди святых. Как и многие другие ветхозаветные праведники.
Александр Ананьев:
— На иконах он изображается с нимбом?
Священник Александр Сатомский:
— Да, конечно. А иногда даже с кораблем.
Александр Ананьев:
— С кораблем, понятно. Я просто понял, что я не знаю ни одного храма святого Ноя. Хотя казалось бы все приморские храмы... Как это было бы красиво: храм святого Ноя на берегу Азовского моря, например.
Священник Александр Сатомский:
— В этом смысле, главное, не на берегу Аральского. Хотя нет, на берегу Аральского тогда бы Моисея, потому что тема перехождения моря посуху, конечно, больше связано с ним. Здесь уже мы говорим о вопросе почитания. Храмы строятся в честь и память того или иного святого в виду особого почитания его памяти этой конкретной христианской общиной. Более того, я рискну предположить, что, может быть, где-нибудь в горах Араратских имя Ноя почитаемо значительно больше, чем на Среднерусской равнине. И кто его знает, может быть, где-то там и затерян храм в его честь, просто мы не в курсе этого.
Александр Ананьев:
— Спасибо. И мы с вами, наконец-то, переходим к князьям-страстотерпцам Борису и Глебу, день памяти которых мы отмечаем сегодня. Борис и Глеб отказываются идти войной на своего брата Святополка, хоть и не родной брат он был им. Борис и Глеб хотят жить по законам Божьим, не хотят идти на братоубийство, и потому их убивает коварный Святополк. Вследствие чего Борис и Глеб становятся святыми. Вопрос, пожалуй, первый и самый главный. Я не силен в истории, скажу прямо, поэтому пришлось поднять какие-то исторические данные. Синеус и Трувор Рюрики (9-й век) погибли оба, князь Игорь (10 век) убит, Святослав (10 век) убит, Ярополк (10 век) убит, Святополк (11век) убит. Иван Молодой, сын Ивана Третьего, был изжит со свету, убит. Борис Годунов сам отравлен. Иван грозный убит Борисом Годуновым. К чему это я? Вся история царей и князей Российских — это сплошное убийство. Не выжил вообще никто, своей смертью практически никто не умер. Но именно Борис и Глеб становятся святыми. Чем они отличаются в ряду этой череды трагедий.
Священник Александр Сатомский:
— Здесь, мне кажется, нам однозначный ответ дает сам тот тип и чин святости, который, если я не ошибаюсь, собственно и известен и распознан только внутри нашей Церкви. Такого чина, как страстотерпцы, другие православные Церкви не выделяют. Как правило, там идет речь о мучениках как таковых. Здесь же очень серьезное, яркое впечатление производит факт непротивления злу силой, притом что эта сила к этому самому противлению вообще-то есть. Наверное, проще всего это рассмотреть на самом близком для нас примере, на святых царственных страстотерпцах, последних Романовых, царь Николай и его семья. Здесь мы четко видим, что император отрекается от престола не из соображений страха или личных провалов. Он действительно считает, что тем самым его стране будет лучше, что он не потопит ее в крови междоусобной войны и что в конечном итоге он не хочет держаться за власть до последнего. Что ж, если вы хотите, то, пожалуйста, пусть вами управляет другой. Понятно, что это было сильно фатальное решение для Российской истории, император наверняка и думать — не думал, что его брат отречется от престола тоже, в пользу которого отрекался он сам, и что это будет конец монархии вообще, а не его правления. Ну и далее, далее. Но это уже совсем другие вопросы. Здесь принципиально и однозначно мы видим, что он имеет силу, власть и авторитет за самого себя и свое место бороться, но не делает этого из самых что ни на есть евангельских соображений. В этом, мне кажется, очень тонкая духовная интуиция нашей Церкви, которая разделила мучеников и страстотерпцев. Потому что мученик это, во-первых и главных, свидетель истинности Христова Воскресения, страстотерпец же несет несколько иной подвиг — непротивление злу силой вплоть до отдания своей собственной жизни. Это тоже вариант и извод мученического подвига, но совершенно особенный и совершено своеобразный.
Александр Ананьев:
— У нас как раз подошло время короткой паузы. У нас полезная информация на радио Вера«, а через минуту продолжим разговор. Мне не терпится задать вам вопрос о непротивлении злу силой. По-моему это очень важный вопрос. Не переключайтесь, будет интересно.
Александр Ананьев:
— «Вопросы неофита» на радио «Вера». Настоятель Богоявленского собора в Ярославле, замечательный священник Александр Сатомский сегодня отвечает на вопросы неофита, которые посвящены сегодня святым, прославившимся многими чудесами, и почитали их как заступников земли русской и почитают сегодня, князья-страстотерпцы Борис и Глеб, день памяти которых мы отмечаем сегодня. Непротивление злу силой. На этом мы закончили предыдущую часть, и я не могу не спросить. Я часто слышу сегодня следующее утверждение: православие это не про непротивление злу силой, это совсем про другое. Помогите разобраться. Борис и Глеб были признаны святыми именно за это, за непротивление злу силой, и предполагается, что это основа, это утверждение лежит в фундаменте, что злу силой противиться нельзя, это лишь умножает зло. Сегодня звучит часто утверждение, обратное по смыслу. Где правда?
Священник Александр Сатомский:
— Я не большой специалист в провиденциальных темах.
Александр Ананьев:
— В каких темах?
Священник Александр Сатомский:
— В провиденциальных.
Александр Ананьев:
— Кармических.
Священник Александр Сатомский:
— То есть про пути Божии, про то, как Промысл Божий действует в мире. Это, конечно, не ко мне. Но чисто сам для себя я думаю о том, что совершенно не случайно в нашей Церкви такими первыми почитаемыми нами святыми Господь посылает именно Бориса и Глеба. Вся наша история — история достаточно активная, экспансионистская, по территории нашего государства совершенно очевидно, понятно. Никак это даже не оцениваю, просто озвучиваю, это абсолютный факт. И указания через Бориса и Глеба на такого рода идеал, мне кажется, для нас принципиально важно. Оно, конечно, для всех важно, предельно для всех, но мы сейчас не про всех, а про нас. Соответственно тема, что сопротивление злу через зло только умножает в мире зло, казалось всегда очевидной мыслью, но мы понимаем, все, что кажется очевидным, не является таковым в абсолютном смысле этого слова для всех и каждого.
Александр Ананьев:
— Так все же давайте окончательно поставим галочку в одной из двух граф, если это возможно. Евангелие однозначно говорит, что непротивление злу насилием это хорошо. Да или нет?
Священник Александр Сатомский:
— Мне кажется, никакой двузначности этот вопрос не имеет. Сопротивление злу через зло зло в мире умножает. Мы видим, что даже церковное право, рожденное не из пустого интеллектуального усилия, а из опыта Церкви, тем же самым каноном святителя Василия Великого, говорят о том, что даже убийство во вполне себе справедливой войне и то не перестает при этом быть убийством человека. Воин, который защищал правое дело, свою страну, интересы своих близких, при всем при том, убивал людей, а не абстрактные единицы. И поэтому прежде чем ему к причастию приступить, ему необходимо определенную покаянную практику осуществить. Это мы видим внутри совершенно устойчивой церковной традиции, притом, что мы понимаем Василий Великий говорит это внутри государства, которое, практически не переставая, ведет войны. Византийская империя, мы понимаем, империей называется совершенно не случайно. Поэтому понятно, что мы находимся на стыке между сущим и должным. И церковное право, и христианское пастырство это понимали и пытались учитывать. Но если мы говорим о должном, то должное выглядит здесь совершенно однозначно. И как раз пример Бориса и Глеба в этом смысле это пример следования должному. В то время как абсолютное большинство примеров из нашей средневековой политической жизни это масса примеров следования сущему. Они, с одной стороны, дали удивительные результаты, именно благодаря этому у нас возвышается та же самая Москва, благодаря Юрию Долгорукому, Иоанну Калите, которые с точки зрения того же самого слова евангельского время от времени поступали очень своеобразно. Но в плане политического лидерства они были исключительными молодцами. В этом смысле практически про каждого страстотерпца в политическом смысле можно явно сказать, что он точно неудачник. У Бориса были военные силы решить вопрос в свою пользу. У Глеба тоже определенные силы, ну, может быть, не к тому, чтобы этот вопрос решить в свою пользу, но как минимум, чтобы защитить свою жизнь, были точно. Ни тот, ни другой ими не воспользовались.
Александр Ананьев:
— Мне видится парадокс вот в чем, отец Александр. Хотя, может быть, это и не парадокс вовсе, а моя неосведомленность, невнимательность и необразованность. Князья-страстотерпцы Борис и Глеб считаются не только первыми русскими святыми, но и заступниками земли русской, по крайней мере, так об этом свидетельствуют источники интернета и народная молва. Заступники земли русской. В то время как мне видится, эти князья, по сути, и стали святыми по той причине, что отказались заступаться за землю русскую. Почему же они заступники?
Священник Александр Сатомский:
— Здесь, наверное, я останусь на вашей позиции парадоксов, и с моей точки зрения это действительно так. Мы, во-первых, видим в целом ряде житийных памятников более поздних, того же Александра Невского можно вспомнить, далеко не ходя, что Борис и Глеб активные участники Российской истории последующих веков. Пелгусий перед началом Невской битвы видит в предутреннем тумане ладью, где Борис и Глеб общаются друг с другом, что пойдем и поможем сроднику нашему Александру, идут помогать они ему в ратном подвиге. Но то, что сами они стяжают свой венец совершенно другим способом, это тоже очевидный факт. Как этот, как вы правильно сказали, парадокс разрешим, я объективно представления не имею.
Александр Ананьев:
— Но что бесспорно — сейчас, момент, бесспорно ли это — по крайней мере, Борис и Глеб известны как первые русские святые. Действительно ли они первые и как так вышло? Мы с вами уже проговаривали, что институт признания святости развивался столетиями, и на тот момент никакого института не было. Как это произошло на самом деле физически, как это случилось, что, раз, и они стали святыми? Даже такого понятия не было. Это мне напоминает старое высказывание, что изобрел однажды Попов радио, включил, а слушать нечего. Само слово «святые»... не было такого слово, а тут, раз, и они стали святыми. Как это произошло?
Священник Александр Сатомский:
— Здесь мы имеем в виду, что они не первые святы хронологически по годам жизни. У нас есть варяги Федор и Иоанн, пострадавшие еще при их отце Владимире, и в этом смысле они, кстати, одни из немногих древних русских мучеников. У нас есть тот же самый святитель Михаил Киевский, первый епископ Киева. И собственно даже сам Владимир, который умирает, и за его трон битва и идет. Здесь говорится о канонизации, о почитании. Никакой формальной процедуры для 11-го века не существует. Практически все исследователи, которые пишут по этому поводу, указывают, что фактом начала активного почитания князей можно считать события, связанные с их перезахоронениями. Мы знаем, что убиты они были в разных местах, что тело Глеба какое-то время лежало в безвестности. Ярослав, собственно, повелевает его отыскать. И где-то около 1020-го года тело Глеба переносится в Вышгород и погребается у церкви святого Василия. Где-то с этого момента времени, либо с перенесения тела Глеба, либо с постройки храма, буквально на следующий год на этом же месте в честь данных князей, и начинается какое-то понятное, очевидное их почитание. Но при всем при этом мы видим, что про канонизацию в понятном нам смысле речи не идет. Я хочу заметить, что такой канонизации не было ни у святителя Николая Мирликийского, ни у апостола Андрея, и вообще ни у кого из древних святых.
Александр Ананьев:
— А западные святые, святые единой Церкви были уже тогда известны в русском православии?
Священник Александр Сатомский:
— Древние святые были, безусловно, известны и почитаемы, святые Церкви древней и не разделенной. В каком-то объеме Русь была знакома и с происходящими на Западе в этот момент процессами, потому что есть мнение историков, что на определенном этапе Ольга принимала и латинских клириков. И в целом те же контакты Ярослава со всеми более или менее знаковыми европейскими дворами указывает на то, что это знакомство с миром западного христианства для Руси на том этапе было понятным и очевидным. Поэтому все это почитание имело место.
Александр Ананьев:
— Сейчас я попробую сформулировать. Это парные святые, они по отдельности тоже святые или они только в паре святые?
Священник Александр Сатомский:
— Нет, конечно, любые парные святые святы и поштучно.
Александр Ананьев:
— Как-то они все время парой, если церковь, то Борисоглебская, если город, то Борисоглебск, если день памяти, то день памяти Бориса и Глеба. Я вот о чем.
Священник Александр Сатомский:
— А потому что их почитание формируется в паре. Это не про их жизненный путь, а именно про почитание. Точно так же мы видим, например, Петропавловские храмы. Мы не видим храмов Петра или храмов Павла. Но весь жизненный путь двух этих апостолов в осоновном происходил в совершенном друг от друга отрыве. Нужно заметить еще по поводу почитания Бориса и Глеба, что оно так активно начинается не просто в виду перенесения тела Глеба в Вышгород, или не просто в виду строительства церкви. А указывается источниками на многие чудотворения, которые происходят в виду взаимодействия с телами святых князей, которые в таком случае и распознаются как мощи.
Александр Ананьев:
— О каких чудесах вы говорите?
Священник Александр Сатомский:
— Здесь нам нужно смотреть в текст. По каким-то конкретным моментам я не вспомню, но мы можем сказать, что такой известный историк Церкви Русской, как Голубинский указывает на этот факт, что почитание начинается в виду чудотворений. А сколько их было и каковы они, я с места, конечно, не упомню.
Александр Ананьев:
— Еще один короткий вопрос. Если бы Борис и Глеб не претерпели мученическую смерть в тех обстоятельствах, в которых это случилось, они бы, тем не менее, считались святыми или нет? Ведь от этого, если бы они не претерпели мученическую смерть, они бы не стали хуже в глазах истории и в наших глазах. Они были бы такими же глубоко верующими, такими же добрыми, хорошими, но святыми бы не были? Так это или нет?
Священник Александр Сатомский:
— История не знает сослагательных наклонений. Здесь можно вспомнить очень своеобразную фразу из Экклезиаста, мне кажется, она, как ничто другое из Священного Писания, хорошо соотносится с вашим вопросом. Когда экклезиаст говорит, что день смерти лучше, чем день рождения не в смысле того, что лучше умирать, чем жить, а в том плане, что когда ставится точка в человеческой жизни, окружающие могут как-то ее осмыслить и оценить. До этого момента, исключая его, о жизни Бориса и Глеба мы можем говорить, как о жизни в христианском подвиге, и главное, как о смерти в христианском подвиге. Как бы могла развиваться она вне этого события? Пришли бы они, может быть, в еще большую меру святости, или политическая борьба и интриги изменили их в худшую сторону, мы даже предположить не можем. Перед нами есть только одна конкретная случившаяся история, о ней Церковь судит, о ней говорит, и о такого рода святости свидетельствует.
Александр Ананьев:
— «Вопросы неофита» на радио «Вера». Я, Александр Ананьев, беседую с настоятелем Богоявленского собора в Ярославле священником Александром Сатомским. Говорим мы сегодня о князьях Борисе и Глебе. Что касается, как я назвал их, парных святых, Марфо-Мариинская обитель, Петропавловская крепость, есть Марфа и Мария и Петр и Павел. Они разные. Марфа и Мария диаметрально противоположны, мы знаем их, как людей, которые находились на разных концах одной прямой. То же самое Петр и Павел, они принципиально разные, они противоположные буквально. Но за счет это разницы и противоположности крепко стоит Церковь. Можно предположить по той же логике, что Борис и Глеб тоже сильно отличались друг от друга. Известно что-нибудь об этом?
Священник Александр Сатомский:
— Здесь больше пространства для околоисторической спекуляции, потому что с одной стороны мы видим того же самого Бориса непосредственно возвращающимся из военного похода. Владимир дает ему дружину, то есть доверяет ему. Он отправляет его против печенегов, и дружина готова пойти за Борисом куда угодно, в том числе воевать Киев для него. Другое дело, что он не пользуется этим, и дружина его покидает. У Глеба ничего такого изнутри текста мы не видим. Да, он князь. Но если Борису пусть во многом формально, и вообще большой вопрос, бывал ли он когда-нибудь в этой своей вотчине, но отдан огромный и богатый Ростов, то Глебу отдан Муром, прямо скажем, не самый великий для того момента времени город. Так, на обывательский взгляд отношение Владимира, как отца, к ним, к своим детям, было несколько различным. Он видел разницу дарований, разницу устроения. Я бы, скорее, предположил, что да, разница между Борисом и Глебом личностная вполне себе есть. Но это не более чем спекулятивный анализ имеющегося у нас небольшого источника. Мы говорить такого рода вещи про того же Петра и Павла можем значительно более веско. У нас большое количество текстов, написанных этими святыми. Их мы можем вполне читать, понимать, каким был их внутренний мир. Здесь мы ничего подобного сделать не можем. Перед нами небольшое сочинение, все выводы мы черпаем из него.
Александр Ананьев:
— А теперь переходим к историческим документам, к историческим свидетельствам, коих на самом деле не много, все-таки это было давно. Есть «Сказание о Борисе и Глебе», написанное Иаковом черноризцем. Пожалуй, что это все, что мы знаем о Борисе и Глебе? Или есть еще какие-то исторические свидетельства, которые доказывают, что вымысла и художественного описания, как в случае с почитаемыми Муромскими парными святыми другими, там не так много, а это все доказанные исторические факты? Откуда мы знаем о Борисе и Глебе?
Священник Александр Сатомский:
— По факту перед нами несколько свидетельств. В плане непосредственных текстов у нас сказание Иакова черноризца и фрагмент из Нестора летописца. Дальше у нас существующий и археологически и общеисторически подтверждаемый культ этих святых. Их могилы в Вышгороде, посвященная им церковь там же, описание тех самых чудес, о которых мы говорили. Но долгой истории это святое место не имело, как мы помним, оно было уничтожено в рамках монголо-татарского нашествия и с тех пор почитание Бориса и Глеба особенно с Вышгородом больше не связано. Есть у нас косвенные свидетельства, связанные с кем-то из их свиты. У нас есть Моисей Угрин, или Моисей венгр, входящий соответственно в свиту, если не ошибаюсь, Бориса в свое время и потом принявший постриг у преподобных Антония и Феодосия Киево-Печерских. У нас есть, по-моему, преподобный Ефрем, боюсь соврать, он связан со свитой князя Глеба. Более того интересно, что с его гробницей ряд исследователей связывают косвенное подтверждение реальности описываемых и Нестором и Иаковом сведений. Сейчас это материал, который я помню достаточно уже абстрактно. Но пытливый слушатель наш может постараться максимально обратиться к этим моим туманным напоминаниям и посмотреть, что не так уж и мало для такого момента русской истории, все-таки мы говорим про 11-й век, мы имеем.
Александр Ананьев:
— Где можно сегодня прикоснуться к мощам этих святых, где они покоятся?
Священник Александр Сатомский:
— Здесь нудно заметить, что сами мощи, как таковые, к сожалению, не сохранились в каком-то основном их объеме, они погибли вместе со своим храмом.
Александр Ананьев:
— Наверняка, я предполагаю, что частицы мощей Бориса и Глеба можно найти и в столице, в том числе. По крайней мере, я знаю, что частица их мощей, хоть какие-то мощи какое-то время пребывали в Москве, и в том числе в музеях Москвы. Княгиня Ольга, князь Владимир, Борис и Глеб, по-моему, одно время находились в Москве. Где они находятся сейчас?
Священник Александр Сатомский:
— Интересна история, что в свой момент времени почитались не только мощи, но и реликвии, связанные со святыми братьями. Например, меч князя Бориса как отдельная реликвия почитался, например, Андреем Боголюбским. А вот по поводу частиц нужно заметить, что как раз про раннее почитание этих князей свидетельствует по концу 11-го века упоминание летописца о передаче части их мощей в Чехию. И соответственно отсюда мы делаем вывод, что в некотором объеме святые в плане своих реликвий телесных, то есть непосредственно в плане своих мощей, сохранились. Есть, более того, ряд не только храмов, но и очень крупных монастырей, которые посвящены им. Для меня самого как для жителя Ярославской области наиболее памятен Борисоглебский монастырь в нашем одноименном Борисоглебском районе, недалеко от города Ростова. Но, повторюсь, никакую конкретную точку, где мы могли бы прикоснуться к этим реликвиям, я сам не назову. Никогда мощи этих князей не встречал. Но факт, что они в каком-то объеме сохранены, мы отрицать не можем.
Александр Ананьев:
— Сплошные загадки, другими словами. Но уж точно не загадка, и вы сможете дать ответ на вопрос, почему в году три дня, когда отмечается память этих святых. Их двое, полагаю, что и дней памяти должно быть два.
Священник Александр Сатомский:
— Здесь все будет достаточно не сложно. Мы имеем в виду, что почитание святых связано не только с днями их прославления или гибели, если мы говорим про мучеников, но и с какими-то узловыми фактами из их дальнейшего почитания. Например, даты, связанные с перенесением мощей. Иногда у кого-то из святых есть даты, связанные со строительством в честь них храмов. Как, например, у великомученика Георгия. С последующими эпизодами почитания Бориса и Глеба эти дополнительные памяти и связаны.
Александр Ананьев:
— Спасибо вам большое. Не могу сказать, что мне все стало окончательно ясно о двух этих важных святых в Русской Православной Церкви. Вроде как они первые русские святые, но как бы не совсем. Из мощи чудотворные, но где их мощи, толком сказать никто не может. О жизни этих святых тоже — давно это было, никаких деталей не сохранилось. На иконах их изображают, по-моему, Бориса в возрасте, а Глеба молодого. Все время хочется узнать о них побольше, но вряд ли это возможно. Но все равно какую-то почву для размышлений вы обеспечили. Спасибо вам большое, отец Александр. Для вас этот праздник что значит, как вы сами к нему относитесь?
Священник Александр Сатомский:
— Для меня он, во-первых, не последний день в церковном календаре, потому что это день ангела моего долгие годы духовника. Я четко знаю все эти дни, когда эти памяти совершаются. А в более глобальном смысле, для меня это во многом парадоксальные святые, потому что принять мысль о том, что сопротивляться злу плохо, легко, когда ты слаб. То есть ты и не мог особенно и Евангельский текст тебя успокоил, что: а, и не надо было. А вот видеть пример, когда человек мог сделать практически все, что угодно, и избрал следование евангельскому слову вместо сохранения своей собственной жизни, это, конечно, для меня пример абсолютно удивительный. Такого рода деяния для меня лично ставят Бориса и Глеба в один ряд с самыми известными и с самыми почитаемыми христианскими мучениками ранних веков. При очень большой разнице их подвига грандиозность явления Евангелия в их жизни, мне кажется, совершенно соотносимо.
Александр Ананьев:
— «Подходите, братья, кончите службу свою, и да будет мир брату Святополку и вам». Золотые слова. Спасибо вам большое, отец Александр, за эту непростую, но важную беседу.
Священник Александр Сатомский:
— Спасибо.
Александр Ананьев:
— Сегодня мы беседовали с настоятелем Богоявленского собора в Ярославле священником Александром Сатомским. Я Александр Ананьев. Прощаемся с вами ровно на неделю. Всего доброго и с праздником вас.
Радио ВЕРА из России на Кипре. Ο ραδιοφωνικός σταθμός ΠΙΣΤΗ απο την Ρωσία στην Κύπρο (08.05.2024)
Деяния святых апостолов
Деян., 5 зач., II, 22-36
Комментирует священник Дмитрий Барицкий.
Есть ли в наше время люди, подобные апостолам? Или же это служение — атрибут исключительно древней Церкви? Ответ на этот вопрос содержится в отрывке из 2-й главы книги Деяний святых апостолов, который звучит сегодня за богослужением в православных храмах. Давайте послушаем.
Глава 2.
22 Мужи Израильские! выслушайте слова сии: Иисуса Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете,
23 Сего, по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили;
24 но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его.
25 Ибо Давид говорит о Нем: видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался.
26 Оттого возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой; даже и плоть моя упокоится в уповании,
27 ибо Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления.
28 Ты дал мне познать путь жизни, Ты исполнишь меня радостью пред лицем Твоим.
29 Мужи братия! да будет позволено с дерзновением сказать вам о праотце Давиде, что он и умер и погребен, и гроб его у нас до сего дня.
30 Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его,
31 Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления.
32 Сего Иисуса Бог воскресил, чему все мы свидетели.
33 Итак Он, быв вознесен десницею Божиею и приняв от Отца обетование Святаго Духа, излил то, что вы ныне видите и слышите.
34 Ибо Давид не восшел на небеса; но сам говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня,
35 доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
36 Итак твердо знай, весь дом Израилев, что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса, Которого вы распяли.
Книгу Деяний апостольских иногда называют Евангелием воскресения. С такой силой в ней делается акцент на том, что Иисус Христос действительно умер и восстал из мёртвых. Эта мысль выходит на первый план не столько благодаря многочисленным рассуждениям, сколько деяниям апостолов. Другими словами, если бы не было Пасхи Христовой, ученики Спасителя не смогли бы совершить тех дел, о которых говорится в книге. Они не пошли бы проповедовать Евангелие. Скорее всего они просто перестали бы существовать как группа. Разбежались бы. Каждый пошёл бы по жизни своей дорогой.
Вместо этого мы видим небывалый энтузиазм и воодушевление. Не слишком образованные, провинциальные, без всякой финансовой и административной поддержки, вопреки запретам сильных мира сего, не обращая внимание на угрозу потерять свободу, здоровье и саму жизнь, апостолы говорят о Христе. О том, что Он воскрес. Само по себе это действие — яркое свидетельство истины их слов. Это яркое свидетельство того, что их вера живая. Её подпитывает мощный источник. Сердце апостолов будто наполнено огнём, жар от которого чувствуют и они сами, и о окружающие. Это энергия божественной благодати. Она побуждает учеников говорить о Своём Учителе, а людей слушать их и принимать всё сказанное с доверием.
Бог устроил человеческое существо таким образом, что, если Божественная благодать наполняет наше сердце, её невозможно скрыть. Её невозможно спрятать от окружающих и сделать своим личным достоянием. Она жаждет излиться наружу — побуждает нас делиться этой радостью с другими. И этому позыву невозможно противиться. Даже если существует угроза физической расправы или смерти, сила Божия такова, что её невозможно удержать. Древний пророк Иеремия очень красноречиво свидетельствует об этом: «Ты влёк меня, Господи, — и я увлечён; Ты сильнее меня — и превозмог, и я каждый день в посмеянии, всякий издевается надо мною... И подумал я: не буду я напоминать о Нём и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моём, как бы горящий огонь, заключённый в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог». Не мог пророк не говорить о Боге своим соплеменникам. Несмотря на то, что они смеялись над ним и гнали его. Как говорил Христос в Евангелии, «Никто, зажегши свечу, не ставит её в сокровенном месте, ни под сосудом, но [ставит её] на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Важный духовный принцип следует из этого. Если мы Божии, если Его благодать живёт в нас, мы не можем не свидетельствовать о Нём. Это не означает, что мы должны с каждым встречным говорить о Боге, доказывая истинность христианства. Внешне наша жизнь может быть волне обычной. Работа, семья, бытовые обязанности. Однако если человек стремится, подобно апостолам, не просто говорить о Евангелии, но исполнять Его, жить им, искать волю Божию и служить своим ближним, даже самые привычные и рутинные дела, которые он совершает, преображаются. Господь наполняет каждую нашу мысль, каждое наше слово и поступок светом Своей благодати. И так делает нас живыми свидетелями и проповедниками Своего Небесного Царства.
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Иеромонах Давид (Кургузов)
У нас в студии был клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань иеромонах Давид Кургузов.
Наш гость рассказал о своем пути к вере и о том, как после работы программистом и эстрадным режиссером пришел к решению стать монахом и священником.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— Христос Воскресе, дорогие друзья! С праздником Святой Пасхи. Это «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. В студии приветствуем вас мы, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. А в гостях у нас сегодня иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. Добрый вечер.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Здравствуйте.
Константин Мацан:
— Я вам, отец Давид, напомню и нашим слушателям, что в этой программе, которую мы по вторникам в восемь вечера с Кирой на волнах Радио ВЕРА ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере, о том, какая цепь событий привела к тому, что человек, мужчина, дерзает служить алтарю и видит это своим главным и единственным служением. Это всегда, как нам кажется, путь вопросов, путь поиска, иногда сомнений или преодоления каких-то сомнений. И, наверное, на этом пути есть не только вопросы, но и ответы. Какие размышления, какой опыт о Боге, о жизни, о церкви на этом пути возникал, это очень интересно. И нам представляется, что это может войти в резонанс с теми вопросами о жизни, которые есть у наших слушателей. А они разной степени церковности, кто-то уже ходит в церковь, кто-то, может быть, только присматривается к религиозной традиции со стороны. Вот об этом поговорим. Мы до начала нашей программы с вами начали уже о вашей биографии рассуждать, вы стали рассказывать. Там виражи крутые, достаточно сказать, что по первому образованию вы программист, а по второму — режиссер эстрады, вы закончили ГИТИС эстрадный факультет как режиссер. Если переход из программирования в творчество в принципе не такой уж редкий в нашей жизни, то ваш следующий переход после эстрадного факультета ГИТИСа через какие-то, видимо, этапы к священству и к монашеству — вот это уже вираж. Это уже само по себе интересно. Расскажите, как это получилось, каким путем вы в этом смысле шли, на какие важные, может быть, вехи и этапы этот путь для вас распадается.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, в конце обучения, это был четвертый-пятый курс, всего пять лет всего мы учились...
Константин Мацан:
— В ГИТИСе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Четыре года актера и пятый год режиссера. И на четвертом курсе как-то так сложилось, что я стал замечать явно, что Бог принимает личное участие в моей жизни. Встречались какие-то люди, появилась одна театральная постановка по христианским мотивам. Мой друг, тоже выпускник этого же факультета, Читрани Николай поставил с нами по книге «Школа для дураков» Саши Соколова спектакль, «Те, кто пришли» мы его назвали. Он длился четыре часа, три отделения, ни разу не уходишь со сцены, такой современный был спектакль. И там было очень много христианских смыслов, там были даже цитаты из апостола Павла. И уже стал, я помню, о чем-то задумываться и стал видеть, как совершенно из ниоткуда в моей жизни появляются люди точно, как мне нужно. Совершенно ясно я понимал, что это невозможно, я не мог бы это сделать сам по какому-то заказу. В очередной раз сел и крепко задумался, что, наверное, я бы хотел с Богом как-то познакомиться.
Константин Мацан:
— А до этого вы никакого отношения к религиозному мировоззрению не имели?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— До 27 лет я абсолютно трезво считал, что все священники это толстые негодяи на больших черных джипах, которые обирают народ, а церковь это какая-то организация по тому, как этот весь отъем денег у населения официально оформить.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас многие у радиоприемников стали прислушиваться особенно к дальнейшему ходу нашего разговора.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это была ясная формулировка, это был ни какой-то стереотип. Понятно, что, может быть, из интернета, но тем не менее. Некое воспитание, конечно, большей частью заложила мама. Когда я задумывался, я думал, что что-то, наверное, есть. Были какие-то маленькие попытки всяких практик, думал, читал какие-то книжки, может быть, больше про восточную религиозную традицию. Но когда уже сел и понял, что Бог лично принимает участие в моей жизни, я крепко задумался, и сложилось несколько важных вещей. Первое: мама все детство нас возила по Золотому Кольцу, хочешь — не хочешь два раза в год мы ехали во Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский. Очень забавно, как она все время вспоминает: помнишь, когда тебе было два года... Я говорю: мама, это невозможно вспомнить, когда мне было два года. Видимо, это пространство храма, иконы. Мы раз в год обязательно ходили смотреть иконы Рублева в Третьяковскую галерею. Это было обязательно.
Кира Лаврентьева:
— Интересно.
Константин Мацан:
— То есть мама была человеком церковным?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она воцерковилась позже.
Кира Лаврентьева:
— Она была культурным человеком.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Она все время искала, всю жизнь, и всю жизнь, что она живет в Москве, даже еще в Подмосковье когда жила, она ездила смотреть иконы Рублева. Это у нее была такая тяга, просто она была не оформлена, но этот культурный аспект вообще не был никаким препятствием. Когда я первый раз зашел в храм, чтобы в каком-то смысле молиться Богу, у меня не было какого-то препятствия от обстановки. Немножко стыдно было перекреститься по первой. А иконы, архитектура — совершенно никаких проблем. Потом эти христианские смыслы и спектакли. А потом я понимал, что я крещенный человек, в шесть лет меня крестили в 91-м году. Один из ста я был крещенных.
Константин Мацан:
— У меня та же история в том же году.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Храм Всех святых на Соколе, довольно известный храм, я помню, что мы с братом, ему было одиннадцать, мне шесть, вышли во время крещения, потому что ничего не понимали, идет совершенная не ясная процессия. И когда пришло время окунать в купель, бежали за нами на улицу, чтобы нас забрать. Это сыграло свою роль. И эти встречи. Еще была такая мысль, что Церковь на Руси существует тысячу лет и уже неоднократно ее пытались каким-то образом разрушить, то внешними, то внутренними силами. Я подумал, что, наверное, надо с Церковью познакомиться поближе. И первое, что я сделал, я начал поститься. Проходил Великий пост, и как человек высокоорганизованный, я решил согласно монастырскому календарю пройти этот пост. Открыл его записал, надел крестик, церемониально, заходя в какое-то кафе, спрашивал, есть ли у вас постное меню, пожалуйста. Когда увидел у какого-то моего собеседника крестик на шее, а он ел что-то непостное, я очень акцентировано делал ему замечание. Ужасное фарисейское поведение. Посередине поста даже умудрился попасть первый раз на богослужение, это была литургия Преждеосвященных Даров на Подворье Троице-Сергиевой лавры на Цветном бульваре, шесть часов, ничего не понятно, очень долго. Я то сидел, то стоял, то выходил, то еще что-то, но мне понравилось. Может быть, кстати, я понимал, что происходит что-то мне близкое. Я понимаю, что вообще богослужение в православной церкви выросло в чем-то из каких-то античных мистерий, в том числе. Мне понятна механика, как режиссеру.
Константин Мацан:
— А смотрите, важный момент. Вы так легко сказали, что в какой-то момент события стали легко происходить, все одно к другому как будто подходит, и это дает идею, мысль того, что Бог здесь действует. Но можно же все это и без Бога было бы проинтерпретировать. То есть была, видимо, настроенность сознания на то, чтобы, через идею Бога, через участие Бога это объяснить. Ведь это вовсе не обязательно. Или и в правду что-то заставляло вас подумать, поверить, что именно Бог, Личность здесь действует, что это не стечение обстоятельств? Или это чувствовалось как-то, что возникает кто-то новый в жизни, а не просто стечение событий?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— На тот момент я могу так вспомнить, мне кажется, я стал потихонечку встречаться с отдельными частями Евангельского учения. И их высота показалась мне совершенно невозможной и безличностной. Не может человек подставить другую щеку, исходя из каких-то будущих выгод. Я вот сейчас смирюсь, и вселенная мне пошлет...
Кира Лаврентьева:
— Вселенная.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Она же такая добрая, пошлет что-то, что мне поможет в жизни. То есть эта высота, которую я не встречал нигде и никогда, противоречила всему, что происходит вокруг. Как это вообще возможно? Зачем это делать? И я понимал, что это безличностно невозможно. Это только возможно в каком-то общении человека с Богом. Я тогда никак не мог его называть, даже боялся как-то обратиться. И этот первый пост я не обращался к Богу, вообще никак не молился, ничего не делал, даже не крестился — ничего. Я просто соблюдал определенные правила питания. Наверное, эта мысль была самая главная. Самое главное событие, которое произошло, которое вообще все перевернуло — это была Пасха.
Константин Мацан:
— После того первого поста.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно верно. Я все время жалею, что много людей приходят к Богу оттого, что у них произошла какая-то трагедия, болезнь, утрата близкого, что-то такое. Наверное, Бог видит мое малодушие и привел меня в церковь через радость. Не было никаких событий. Когда люди узнают, что я монах, священник, особенно раньше, когда я был чуть-чуть моложе, говорят: а что случилось? Все прекрасно. Я пришел на первую Пасху, подумал, что я постился, мне надо как-то завершить этот пост. Как-то. И решил, что надо сходить на ночную службу в храм. Это Благовещенский храм в Петровском парке покойного отца Дмитрия Смирнова. Я первый раз в жизни его тогда увидел. С точки зрения обычного человека это было ужасно, было душно, много людей, ходила какая-то бесноватая между людьми, заглядывала всем в глаза в широкой шляпе с белыми полями. Все плохо.
Кира Лаврентьева:
— Как режиссер вы все это, конечно, тонко заметили?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, конечно, я же смотрю, кто где движется, что делается. Это автоматически происходит, даже сейчас, может, даже к сожалению. Но в конце, даже в середине этого процесса, а во время службы отец Дмитрий вышел и что-то грозно с амвона всем говорил, я, к сожалению, не слышал, далеко очень стоял, но я вдруг понял одну мысль, самую главную, — я дома.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я даже хотел дерзнуть пойти причаститься Святых Христовых тайн, ничего не понимая, три раза вставал в очередь, складывал ручки на груди, пытался петь тропарь Пасхи, не понимая до конца, что там за слова, и три раза выходил, думая, что-то я не то делаю. И понял, что там истина, там Тот, с Кем я хочу быть, мне надо туда. И дальше этот процесс пошел как по маслу.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, мы еще раз поздравляем вас с праздником Светлого Христова Воскресения. Христос Воскресе! Сегодня у нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Как символично мы сегодня в нашем разговоре тоже подошли к Пасхе и к входу в лоно святой Церкви отца Давида, и это действительно чудо. Как дальше продолжался ваш путь? К причастию, как я понимаю, вы не подошли?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нет. Слава Богу, не дерзнул. Причем, там были знакомые мои люди, это было в районе, где я вырос практически. Метро Динамо, а я вырос на метро Аэропорт.
Кира Лаврентьева:
— Это где отец Дмитрий Смирнов покойный как раз был?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно, он самый. Самый ближайший храм это был для меня. Потом у меня встал вопрос, что делать дальше, он встал ребром. Я думал, все я понимаю, что дом здесь, что нам делать? Естественно, пошел разговор о том, как первый раз исповедоваться. Мой друг подсказал, есть такой священник отец Александр Борисов, он на протяжении лета, или может быть не только лета, вечером в пятницу принимает всех желающих, доступный батюшка, кто с вопросом, кто с исповедью. Так как, наверное, не было больше никаких вариантов, я в один из пятничных вечеров, предварительно что-то почитав, написав небольшой списочек, к нему пришел. Он совершенно не пытался никак меня вразумить, просто сказал: вот это надо читать. После этого была первая подготовка ко причастию. Наверное, я не могу сказать, что это было какое-то особое впечатление, потому что Пасха уже была до этого, потом это стало некой нормой. Причащаться я стал практически сразу каждое воскресенье, это стало чем-то совершенно необходимым в жизни. Без этого невозможно было жить.
Кира Лаврентьева:
— Как на все это ваше окружение отреагировало?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Так как человек, который быстро воцерковляется, пытается всех окружающих заставить заняться тем же самым, некоторые мои друзья хотели отвести меня к психиатру либо к какому-то такому специалисту, говоря, что ты в секте, все с тобой понятно, надо тебя лечить. Потому что ты начинаешь всем эту радость пытаться передать и говоришь достаточно резко. Ты же познал истину, надо всем ее донести. В той сфере, в которой я тогда работал, а это организация, режиссура мероприятий частных, больших, разных, это достаточно контрастно выглядело, везде ты начинаешь искать повод заявить что-то из того, что ты узнал.
Константин Мацан:
— Помиссионерствовать.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. И поэтому первый год прошел с боями. Мама моя, тогда еще не воцерковилась, она не очень приняла то, что происходило. Она через год-два воцерковилась и тогда...
Кира Лаврентьева:
— То есть вслед за вами.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, но я не повлиял никакими своими словами. Наверное, сам факт повлиял как-то на нее, что это произошло. И, наверное, она из-за этого задумалась, в разговоре это звучит так, по крайней мере. И потом постепенно сами собой стали шаги складываться. Естественно, когда молодой мужчина, тогда мне было 28 лет, встает вопрос о семинарии, наверное, ты сможешь стать священником. Практически все молодые мужчины или ребята, все такого возраста, скажем, старше восемнадцати, и, наверное, до пятидесяти, задают себе вопрос: наверное, ты сможешь стать священником. Потому что священников у нас нехватка в Русской Православной Церкви.
Константин Мацан:
— А этот вопрос для вас изнутри рос, или человек, попадая в окружение, молодой верующий...
Кира Лаврентьева:
— Горящий неофит.
Константин Мацан:
— Да, горящий, почему бы не в семинарию, не в священство. Сразу по умолчанию предполагается, а куда еще, только туда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это с двух сторон. С одной стороны, об этом говорят, а с другой стороны, появляется некая тяга к богослужению. Я практически сразу в себе это обнаружил, я очень быстро научился читать на церковно-славянском языке. Следующий пост меня потерпели мои, как назвать этих любезных людей — клирошане. Я-то не был, а они были, они давали мне читать псалтирь на Великий пост, но это было ужасно. Но они меня терпели пару недель, потом достаточно быстро стало все получаться. Тяга у меня точно сразу появилась, она до сих пор не остывает, это, наверное, это был один из поводов задуматься о монашестве серьезно. Эта тяга с одной стороны, непосредственно каким-то предметом, потому что хочется быть перед престолом Божиим, какое-то необъяснимое желание, хочется находиться внутри этого пространства, когда оно не наполнено ничем, кроме славословия Бога, молитв покаяния, спокойствием людей, их личной молитвой, соединенной с церковной. Все это, наверное, одно из лучших дел, которые по моей душе. Наверное. И плюс об этом говорят, напоминают тебе все время: ой, наверное, был бы хороший батюшка. И в этом ты находишься все время. Поэтому мысль сама собой появляется.
Кира Лаврентьева:
— Тут отец Давид, какая грань, у вас же очень хорошая профессия была. Вы же уже были состоявшимся человеком, вам не было ни 17, ни 18, вы не думали о выборе жизненного пути.
Константин Мацан:
— Даже не 19.
Кира Лаврентьева:
— Выбор жизненного пути, как некая проблема, вообще не стояла в вашей жизни на тот момент.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Совершенно.
Кира Лаврентьева:
— Поэтому вот тут-то и вся загвоздка, как вы отошли от такой хорошей успешной профессии, в которой вы были не последним человеком, как вы отошли от этого, полностью отказались? И мало того, что вы стали священником, вы же монахом стали — вот гвоздь нашего вопроса, нашей программы сегодняшней?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Кстати, как интересно, когда отказываешься от этой профессии, от жизни в Москве, достаточно сыто живешь, и приходишь в православную церковь, и вдруг твой стереотип, что все священники богатые, толстые негодяи на больших черных джипах...
Кира Лаврентьева:
— Развеивается моментально.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Абсолютно разбивается.
Кира Лаврентьева:
— Особенно, если по России поездить, посмотреть, как живут священники, с поминального стола питаясь, и собирая по копейке на ремонт храма.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Наверное, внутри работы произошел такой перелом. Так как режиссер эстрады и вся эта профессия подразумевает большое количество неоправданного праздненства, это постепенно стало так неинтересно. Я все время в этом что-то искал, я помню, что пытался наполнить смыслом какие-то эстрадные постановки, праздники. Но когда ты с начала октября по конец февраля какого-то года каждую неделю говоришь: с Новым 2013 годом! Или что-нибудь такое. А потом ты приходишь на литургию или открываешь Евангелие или молитвослов, и там какой-то смысл, а здесь он не очень находится. Наверное, это постепенно стало вытеснять, и я просто перестал понимать, что я делаю и зачем, и деньги перестали играть какую-то роль. Был какой-то страх, как же я откажусь от работы. Именно поэтому так получилось, что я оказался в Сызрани, потому что я не мог отказаться от работы. Московские духовные школы на заочное брали только либо уже священников, либо монашествующих. А я вроде и молодой, мог бы поучиться на очном, но я не стал, поэтому поехал учиться в Самару по знакомству. Наверное, нет такого красивого момента, что я отказался от всего. Просто мир стал терять свой смысл: а зачем? Зачем слушать вот эту музыку. Мне иногда попадается, что я слушал в студенчестве, думаю: зачем я вообще этим занимался? Все так неинтересно. На страницах Евангелия, внутри богослужебных текстов, в участии в социальных делах, в участии в каком-то чужом горе столько насыщенности, столько наполненности. Например, люди спросят: смотрите вы какой-нибудь сериал? У нас монастырь в городе, каждый Божий день к нам приходит какой-то человек с совершенно тупиковой ситуацией, полностью. Зачем мне какие-то выдуманные истории, если я постоянно нахожусь в том, что у людей такие проблемы.
Константин Мацан:
— Это как-то, по-моему, одного митрополита пригласили посмотреть филь Николая Досталя «Монах и бес» про жизнь монаха в монастыре, и митрополит ответил: да нет, я смотреть не пойду, я этот фильм и так каждый день смотрю у себя в монастыре просто по жизни — монах и бес.
Кира Лаврентьева:
— Так и есть. Мы, конечно, не будем спрашивать о тайнах внутреннего выбора, Промысла Божия.
Константин Мацан:
— Ну, а все-таки спросим.
Кира Лаврентьева:
— Прикровенная история. В нашей программе крайне сложно иногда эту черту соблюсти, не переборщить с вопросами. Отец Давид, этот выбор радикальный действительно осуществился потому, что кроме Христа и церкви вам перестало быть что-то интересным. Правильно я понимаю наш разговор?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Это было бы смело так говорить.
Кира Лаврентьева:
— Зато это правда.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Что насколько святоотеческим был выбор. Наверное, толчком был следующий эпизод. Почти когда мне исполнилось 30 лет, на тот момент я уже уехал из Москвы к другу священнику в Подмосковье, чтобы помогать ему восстанавливать приход, был там три года. Я уже учился в Самарской семинарии на заочном, ездил на учебу и все время задавал себе вопрос, надо как-то определиться, либо жениться, либо монашеский путь. Достаточно утомительно, появляется на приходе какая-нибудь молодая барышня в длинной юбке, глазки в пол, такая кроткая. Тогда я еще не знал, что, по святителю Василию Великому, миловидность обманчива, а красота суетна — эту истину надо юношам вешать над выходом из дома или из своей комнаты обязательно. Ты все время, раз в несколько месяцев ты влюбляешься или какие-то переживания романтические испытываешь. Мне это очень надоело, и я сказал: давайте этот вопрос как-то решать, надо понять, либо жениться, либо все-таки монашество.
Константин Мацан:
— Вы сказали это кому?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Священнику, у которого я был, который мне помог в Самарской семинарии, меня туда наставил, что мне надо туда. Он помог, сказал: хорошо, давайте решим тогда, что надо попробовать монашескую жизнь. Я же не был до этого ни разу в монастыре, не жил, не послушался. И меня отправили в Сызранский монастырь, месяц побыть, посмотреть, что как. И оказалось, что это опять что-то родное и опять же дома, и все замечательно. Не в смысле, что какой-то курорт. Ты самый последний человек, тебе надо со всем смиряться, вроде как ты образованный из Москвы, такой весь умный. Сызрань. А это дом. И это очень повлияло на выбор.
Константин Мацан:
— Мы вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами в программе «Светлый вечер» иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. У микрофона Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, Христос Воскресе!
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Кира Лаврентьева:
— У нас в гостях иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы сегодня говорим о пути к священству и к монашеству отца Давида, и разговор этот необычайно интересен, как нам кажется.
Константин Мацан:
— Как мама среагировала на такое увлечение монашеством?
Кира Лаврентьева:
— Радикальное увлечение.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Я не ставил ее в известность, если честно.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Принимая иноческий постриг, я ее не предупредил. Я знал, что я не готов к этому разговору. На тот момент она уже была воцерковленным человеком, она вообще стала очень верующим человеком. Но я понимал, что для нее это очень тяжелое решение. Тем более представлял себе картину, что все, мы расстаемся навсегда. Сейчас я стараюсь ее достаточно часто навещать по разным поводам, то Рождественские чтения, то еще что-то. Поэтому она говорит потом, что я чувствовала, что что-то происходит, но разговор состоялся после. И это какая-то радость сквозь слезы, катарсис, выражаясь театральным языком. То есть она это полностью приняла сейчас, естественно, немножечко хвалится этим в среде своих друзей церковных, что вот у нее сын священник, монах. Но это был процесс. Когда был переход, она восприняла это с трудом, но с радостью.
Константин Мацан:
— А был момент, когда первые неофитские розовые очки спали и начались?.. Как сказал один мой знакомый священник про другого молодого на тот момент, только-только рукоположившегося священника, который по сорок минут исповедовал каждого к нему пришедшего. И опытный священник на это сказал: это пройдет, у него еще просто поповские будни не начались.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да. Я не помню этого момента. Я сейчас сравниваю с тем, что ты испытываешь в начале священства. Есть разные воззрения на то, что Бог дает какую-то излишнюю благодать, чтобы ты мог нестись, летать и все делать. Я думаю, что Господь очень доходчиво мне объяснил, что надо немножечко сбавить болезнь спины и поэтому нет никакой возможности исповедовать людей целыми сутками, надо себя немножко беречь, потому что можно потом и не встать. Я думаю, это такой технический у нас с Ним был разговор, Он знает, что я человек конкретный и мне надо конкретно объяснять: это делай, это не делай. И Он меня так вразумил, это, может быть, не духовный момент был, но, мне кажется, очень доходчиво.
Кира Лаврентьева:
— Кстати, отец Давид, в этом смысле сразу у меня вопрос возник один. Вы сказали, что вы вообще принимали решение о монашестве, я так понимаю, что это был ваш духовник, с человеком, который помогал вам устраиваться в Самарскую семинарию. Мы знаем, что есть несколько разных видов окормления, есть Лаврская традиция отца Кирилла Павлова, есть еще разные традиции, есть строгие, есть нестрогие. Вы так упомянули, что вы человек конкретный. Получается, что вам ближе конкретные благословения, конкретные указания? Или нет? Или вам скажут, делай, как делал отец Кирилл Павлов. Его спрашивают: батюшка, как мне поступить? А он говорит: а ты как хочешь поступить? Вашей душе, как ближе и как ближе вашей пастве, которая ходит к вам на исповедь? Какая традиция ближе вам в исповеди других людей? Что логично?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Думаю, что и мне и людям, которые считают, что я могу что-то посоветовать, все-таки надо давать свободу. Наверное, в этой конкретике, скорее, это мои личные отношения с Богом, не в смысле, что я требую от Него что-то конкретное.
Кира Лаврентьева:
— Я понимаю, о чем вы говорите.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Но этот разговор наш с Ним происходит через конкретные события. В течение жизни, когда я сейчас вспоминаю, что происходило, я понимаю, что все событийно.
Кира Лаврентьева:
— Все очень четко.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Режиссер, что поделать, профессиональная деформация. Но в разговоре с человеком нужно давать свободу. Когда я думал, что я хочу в монастырь, отец Иоанн Депутатов из Шатуры не говорил, что я выбираю тебе, благословляю, такого не было. Мы думали, даже был какой-то жребий, думали, в какой монастырь. Но как-то так случилось... Я помню, он меня сам спросил, вы мне доверяете, если я вам скажу, куда ехать? И мой был выбор, доверять, не доверять. Я мог сказать, что нет, я хочу в Оптину, там такие старцы, меня всему научат. Он меня спросил, я помню этот разговор: вы доверитесь моему выбору. Я сказал, что да, я доверюсь. И доверился. У нас почему-то такая есть школа, что должна быть какая-то инструкция, что священник это человек, который тебе дает пророчество, что не священник это человек, который эти пророчества должен воспринимать и выполнять. Это очень часто происходит.
Кира Лаврентьева:
— Знаете, отец Давид, все-таки тут традиция исихии, которая церкви нашей не чужда, стала основополагающей.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— В монашестве.
Кира Лаврентьева:
— Вспомним отца Иосифа Исихаста, у него настолько было все строго. Читаешь «Моя жизнь со старцем Иосифом» архимандрита Ефрема Катунакского, у тебя просто волосы встают дыбом. Но на самом деле ты видишь в этом тоже благодать, «дай кровь, прими дух», это тоже некоторая соль земли горстка его послушников. В итоге они разошлись по миру и основали множество монастырей, принесли огромный, сторичный плод за свое окормление строжайшее. То есть все-таки кому-то, возможно, это нужно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно. Абсолютно. Но у каждого креста свой размер, нельзя взваливать на человека крест. Кому-то, например, нужно читать Иосифа Исихаста, а кому-то, например... Мы с друзьями-священниками сделали в телеграмме канал «Соборяне», и мы просто делимся кружочками, обсуждаем какие-то нас волнующие тему. Многие люди пишут, что мы слушаем ваших соборян и сами начинаем о чем-то думать. То есть человек должен думать, смысл пути исихаста не в том, что это обязательная дорожка, которая тебя гарантированно приведет.
Кира Лаврентьева:
— Приведет к спасению.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— А в том, что ты будешь смиряться. Ведь смирение не в том, что человек должен себя в рубище одеть. Самый простой путь смирения это семья, в этом послушании. В монастыре та же самая семья. Когда я приехал в монастырь, у меня был такой искус, наверное, редкий из опытов исихии, когда садишься в электричку Самара-Сызрань после сессии в семинарии и уезжаешь в Сызрань, как бы навсегда, вроде бы. Я садился в эту электричку, и мне внутренний голос, понятно, от кого, говорит: какая Сызрань, ты москвич, у тебя два высших образования, ты зарабатывал такие деньги, Сызрань. Я вцепился руками в сумки, просто вцепился, сел в эту электричку, и как только двери захлопнулись, все пропало. Всё, я спокойно поехал. Такой опыт тоже нужен. Но ты приезжаешь, ты с образованиями, а там монастырь провинциальный, и ты там последний человек, смиряйся, иначе ты просто без Бога ходишь там, нос подняв, что эти все ничего не знают, по-славянски толком не читают, что они там знают. Нет, будь добр смиряйся, если ты хочешь любить, смиряйся.
Кира Лаврентьева:
— Получается, что истинное смирение для монаха понятно, в монастыре, а для семейного человека, в семье. Вопрос усмирения собственной самости, о том, чтобы отойти от ветхого человека в общении с каким-то строгим или нестрогим духовником, для семейного человека не стоит. Правильно? При правильном подходе человек и сам от собственной самости освободится, если он будет служить ближнему своему. Так ли это?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не сам. Бог точно определяет человека.
Кира Лаврентьева:
— Конечно, все это с помощью Божией, естественно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У нас в монастыре сейчас четыре священника монаха, игумен и трое иеромонаха. Мы очень разные, один строгий, серьезный такой; один мягкий; один просто ничего не говорит на исповеди никому; один пытается добиться результата психологически. Мы очень разные.
Константин Мацан:
— А вы какой? Кто вы из этих трех?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Не буду рассказывать. Мы меняемся периодически.
Константин Мацан:
— Ротация происходит.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И получается, что когда Великий пост или какой-то промежуток, человек решил, что ему надо попасть на исповедь, я вижу, как человек двигается, куда ему нужно, как Бог его двигает, я видел это много раз. Человек пришел... Мне сами говорили люди, что они пришли, знают, что вот этот строгий и не хотели к нему попадать, хотели к мягонькому, чтобы он по головке погладил и все простил. А так выходит, что к нему надо, как-то и не стояли туда, но что-то кто-то ушел, кто-то застрял, и надо к нему идти, и они идут и потом счастливы, говорят: это то, что мне было нужно. Это и было для меня самое главное открытие, что Бог не набор правил, не книга, Он Личность, Он с нами общается, Он с нами взаимодействует, ты только руку протяни. Я помню, как я сидел под Сикстинской капеллой в Риме и смотрел на эти нестыкующиеся пальцы Адама и Бога полчаса, потом только понял, что это и есть то место, когда человек выбирает Бога или грех. И это самая важная иллюстрация. Мой выбор, я выбираю, моя свобода, но я могу не выбрать. Если эту свободу отнять, то не имеет вообще ничего смысла. А приобретение этих качеств — путь, вы сказали все правильно, и в семье можно и на работе, и в армии, и где угодно, куда Бог тебя поставит. Если ты сам пришел, напросился на крест... Как детям, хороший фильм «Мой крест», напросил себе крест, ну, извини, пожалуйста, попробовал, лучше свой, какой у тебя есть. Самый желанный и любимый крест тот, который на тебе.
Константин Мацан:
— А то, что вы рассказали про искушение, когда какой-то голос, понятно, что не чувственный, не физический голос вы в себе слышали, а мысль приходит, куда я еду, у меня два высших образования, я состоявшийся человек — и Сызрань. Даже слово в этом контексте не привлекательное, какое-то провинциальное. Так можно почувствовать, понятно, что замечательный город и тут нет никаких иных коннотаций. А как определить, что этот голос не сверху, а снизу? Кто-то скажет, что это же здравый смысл?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— У меня такой критерий выработался. Я не могу быть на первом месте. Как только мой внутренний голос или мои собственные мысли или то, что я делаю, является тем, где я на первом месте, это точно не от Бога. Потому что я не может быть первым, это невозможно.. Мы может быть вместе с Богом, а я невозможно. И Сызрань действительно замечательный город, прекрасные люди там.
Константин Мацан:
— Здесь никаких сомнений.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Особенный юмор, я убеждаюсь, что юмор это что-то Божественное. Полюности я шутил над тем, что Сызрань это в глубине глубинки.
Константин Мацан:
— Серьезно?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Сейчас жители Сызрани не поняли, конечно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— С жителями Сызрани мы с большинством знакомы, у нас небольшой город, всего сто пятьдесят тысяч.
Константин Мацан:
— Есть города, у которых в самом названии есть что-то ироничное.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, да, да. Если вы помните, какое-то количество лет была Караганда из анекдота, потом еще что-то, а потом в начале, в середине нулевых по телевизору в КВН, если хотели про глубинку сказать, стали говорить Сызрань. Мы это подхватили. И о чудо, именно Сызрань стала тем городом, где я подвизаюсь. Это Божественно, это почти как жираф или гиппопотам, настолько же здорово и Божественно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в городе Сызрань, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Помню, была на позднем советском телевидении программа «Веселые ребята», которую делал Андрей Кнышев. В тот момент везде гремела песня «Комарово», и авторы этой программы, как бы пародируя жанр соцопроса на улицах, подходили к какому-то человеку на улице, который, само собой разумеется, был актером, это не скрывалось, это была игра. И человек говорил: что из каждого утюга Комарово, Комарово, Комарово, что, нет других городов, я вот, например, из Сызрани. Я помню, что это название города меня тогда вдохновило, я тогда впервые его услышал и запомнил. Какие в этом смысле особенные искушения преодолевает священник и монах? Вы рассказали о первом искушении, ехать — не ехать, и мы заговорили о розовых очках, которые спадают. В чем вы сегодня не равны себе десять лет назад, как священник и христианин.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наверное, одно из самых тяжелых искушений для священника и монаха это не вдаваться сильно в какие-то утешения.
Константин Мацан:
— Это как?
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Ну, например, я знаю, что я очень сластолюбив. У меня даже есть такая маленькая болезнь, если я открываю шоколадку и начинаю ее есть, следующее, что я помню, как я доедаю последний кусочек.
Кира Лаврентьева:
— О, точно.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо не открывать шоколадку. Это для священника и монаха довольно тяжело, потому что народ у нас очень добрый. Сызрань — город, наполненный верующими людьми, которые хотят подбодрить и сладкое приносят, каноны у нас наполнены сладостями, и сладкое в доступе. Если его даже чуть-чуть каждый день есть — это катастрофа, это достаточно тяжело. Хочется как-то утешиться, ты наслушался за день чужих проблем, включился в какие-то всем сердцем, в какие-то не всем сердцем. Потом...
Константин Мацан:
— Эндорфины нужны.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Нужны не эндорфины, а дофамин, который лучше, да?
Кира Лаврентьева:
— Там целая система.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Наоборот дофамин это легкий, который шоколадки, а эндорфин это занятия спортом, еще что-то, которые лучше.
Кира Лаврентьева:
— Они вырабатывают серотонин, гормон счастья.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И поэтому надо себя понуждать каждый день не скатываться в это простое утешение. Оно может быть и разным для церковных людей и это легко: побольше поспать, с кем-то побольше поговорить, поболтать. Постоянно ты с этим сталкиваешься, потому что хочется облегчить вроде, а на самом деле это иллюзии. Каждодневный труд, сизифов труд, наверное, одно из самых сложных искушений. Как отец Дмитрий Смирнов, мой очень горячо любимый человек, мы с ним немножко были знакомы, говорил, что из ста людей тебя услышат двое, ты увидишь это собственными глазами. Почему многие священник перестают так активно проповедовать, проводить длинные беседы? Потому что действительно из ста человек тебя услышат только двое. За пять лет огласительных бесед, последний год я не так интенсивно их веду, а четыре года я вел в монастыре огласительные беседы. Монастырь у нас один в городе, крестим мы треть людей в городе. Соответственно, я посчитал, за четыре года я побеседовал на огласительных беседах где-то с тремя с половиной — четырьмя тысячами людей. Как вы думаете, сколько из них я еще видел в храме?
Кира Лаврентьева:
— Ну да.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— По пальцам рук, ног, чуть больше, то есть меньше одного процента. Руки могут опуститься, и все время приходится себе напоминать, что ты делаешь это не для того, чтобы у тебя показатели росли, а потому что Бог тебе сказал это делать. Он сказал: делай, ты можешь говорить, говори, можешь молиться, молись, делай. Не важно, что будет дальше. Это для священника, наверное, самое сложное испытание.
Константин Мацан:
— Мне кажется это вообще универсальный рецепт для любой деятельности по жизни. Делай дело Божие, а Бог сделает твое дело. Кто-то об этом тоже часто говорит, что надо прилагать усилие, делать свое дело, а результаты, количество просмотров и прослушиваний оставить Богу.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Да, если ты на себя трезво взглянешь... Я знаю, что я человек тщеславный, потому что в ГИТИСе это все разрослось, это профессиональная болезнь актерствующих и творческих людей.
Константин Мацан:
— И режиссерствующих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И режиссерствующих и поющих.
Кира Лаврентьева:
— И говорящих.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И я через день на неделе слышу: а, отец Давид, какой у вас голос замечательный. Могу на службе что-то такое спеть из Византийского, мы перешли как раз. Если ты понимаешь, что ты тщеславный, то ты понимаешь, что Бог, любя тебя, не пошлет смотреть на твой результат, потому что ты его примешь на свой счет: я провожу огласительные беседы, храм наполнился, я молодец. Зачем это? Поэтому, видя свои недостатки, ты понимаешь, как Бог действует. Вроде как простые слова, звучит слишком просто, но это очень помогает, каждый раз взбадриваться, что Бог работает, и ты работай.
Кира Лаврентьева:
— Это очень интересно. Правда. Отец Давид, а есть ли такой момент, когда люди приходят в монастырь и хотят поговорить с вами, не как со священником, которому нужно приносить по сути свои грехи, может быть, спрашивать каких-то духовных советов, а на часы пытаются развести с вами психологическую беседу, по сути дела, бесплотную совершенно, как мне кажется. И что вы советуете в таких случаях другим священникам, может быть? И что бы вы посоветовали молодым священникам, семинаристам? Тут же тоже две крайности. Одна это младостарчество, когда нам кажется, что мы вообще все знаем, синдром молодого специалиста, как говорит Костя, исповедь на сорок минут. Ты с любовью ко всем, тебе кажется, что именно ты сейчас послан этим людям, чтобы наставить их на путь истинный. Это потрясающее, наверное, тоже состояние. А другая крайность, когда кажется, я вообще ничего хорошего тут сказать не могу, я буду молчать, прости, благослови, иди, больше не греши. Где здесь грань преломления? Знаю еще, что некоторые духовники и священники на исповеди, когда совсем не знают, что нужно человеку, что ему посоветовать, что сказать, просто стоят и за него молятся. И как показывает их практика, это самое эффективное средство коммуникации с человеком, между духовником и человеком на исповеди.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Доброе слово серебро, а молчание золото однозначно. Святой человек сказал. Промолчать всегда хорошо, лучше даже промолчать. Я поначалу, когда был молодым священником, ой, стыдно даже как, пытался все всем объяснить, второй неофитский был период. А потом я понял такую вещь, что человек из разговора с тобой вынесет, скорее всего, одну мысль. Да, не факт, что тебе нужно ее только сказать и больше ничего не говорить, так только такие подвижники духа, как в будущем, скорее всего, канонизированный Иоанн (Крестьянкин) тоже так делал, как его называли «скорый поезд со всеми остановками». Он всем говорил одну вещь и всё. Сравнивать нельзя и поэтому больше приходится что-то говорить. Очень важно, мне кажется, любому священнику понимать, что Бог через него действует. У меня был такой случай. Когда я вспоминаю его, убеждаюсь, что мои слова Бог в ушах другого человека исправит на нужные, если я не буду при этом пытаться повлиять на мир. У меня знакомая, я из общения с ней знаю, что она очень чувствительна на запахи, очень сильно. В каком-то разговоре несколько лет назад она мне стала жаловаться, что вот, я никак не могу выйти замуж, в этом то не так, в этом сё не так. Я тогда, еще будучи обычным мирянином, сказал ей: если тебе Бог пошлет такого жениха, в котором все будет как надо, как ты мечтала, но у него будут ужасно пахнуть ноги, пойдешь ты за него замуж или нет? И она задумалась. Проходит три года, и она мне пишет, тогда я уже стал священником: отец Давид, я так тебе благодарна, помнишь, мы с тобой говорили, что если мне Бог пошлет жениха, а у него все будет прекрасно, только у него будут кривые зубы, смогу ли я выйти за него замуж? Так вот я решилась, и он за месяц до свадьбы пошел и все зубы переделал, спасибо тебе. Я точно помню, что я говорил про один недостаток, она точно помнит, что я говорил про другой. Вот так. Смысловых слов в нашем мире два: Христос Воскресе. Все остальное это комментарии. В этих комментариях, мне кажется, Господь способен нас немножечко подправить.
Константин Мацан:
— Как-то была на Радио ВЕРА и не раз в программе замечательная психолог, заслуженная, очень опытная учитель и педагог Татьяна Воробьева. Всегда с потрясающими советами. Из последнего общения с ней я запомнил, она подсказывала родителям, как общаться с детьми, и мне кажется, это универсальный совет вообще для общения с людьми. Она говорит: не говорите долго, мысль свою выскажите кратко, дети долго не слушают, не воспринимают и не запомнят. Сказал два слова, повторил и забыл. Не повторяй еще раз, не разжевывай, не комментируй, без подробностей. Это может остаться где-то в сердце, в памяти, в душе. Это первое. А второе, что все обязательно с любовью. Начинать любой разговор с ребенком, как я ее услышал: слушай, что я тебе сейчас скажу, потому что я тебя люблю и я хочу, чтобы тебе было лучше, удобнее, благо. Эту мысль можно выразить разными словами, но главное, чтобы посыл был, а дальше коротко свою мысль. И всё, отстаньте от ребенка. Мне показалось, что это универсальный совет для общения со всеми людьми.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— И детей точно приобнять надо при этом, сто процентов. В воскресной школе, у меня миссия такая, я ее руководитель, но я понимаю, что я прихожу туда для того, чтобы их обнять и послушать, это самое главное. Остальное само собой получается, разговоры и какие-то важные истины. Но это самое главное.
Константин Мацан:
— Последний вопрос, время наше подходит к концу, но очень интересно спросить. Вы как режиссер какое-то особое измерение богослужения видите? Потому что складывается ощущение, что человек, который ставил на сцене спектакли, потом и Богослужение созерцает как действие, но священнодействие, и видит, грубо говоря, в том некий архетип для любого театра вообще, но все-таки священный архетип.
Иеромонах Давид (Кургузов):
— Поначалу, когда воцерковлялся, я немножко все делил, само таинство меня очень сильно вдохновляло. Евхаристия стала важнейшим элементом жизни, но при этом все было немножко отдельно. Я расстраивался из-за того, когда священник ошибался в богослужении, делал даже замечания, такой был ретивый. А потом со временем это стало единым целым. Безусловно, есть вечернее богослужение, есть литургия, есть великопостное богослужение, но это стало каким-то единым и неделимым. Вроде можно выделить отдельно, есть иконы, есть текст, есть пение, есть возглас, есть ответ народа, лик, который сейчас заменяет хор. Но оно стало совершенно неделимым, единым целым. Мы же с вами знаем, что богослужение на земле совершается непрерывно, целый день. А спектакль, постановка, фильм имеет начало и конец, драматургия, развитие, потом схождение. В богослужении, если его понимать, если в нем немножко разбираться, если это твоя форма общения с Богом в том числе, она тебе близка, то нет начала и конец. Оно прерывается на время для того, чтобы мы могли не сойти с ума, и чтобы ноги наши выжили, мы могли на них стоять. Всё. А остальное всё непрерывно, единое целое.
Константин Мацан:
— Спасибо огромное за нашу сегодняшнюю беседу. Иеромонах Давид (Кургузов), клирик Вознесенского мужского монастыря в замечательном городе Сызрани был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». В студии у микрофона была Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Христос Воскресе!
Кира Лаврентьева и Иеромонах Давид (Кургузов):
— Воистину Воскресе!
Константин Мацан:
— До новых встреч на волнах Радио ВЕРА.
Все выпуски программы Светлый вечер