Гость программы — кандидат филологических наук, писатель Анастасия Чернова.
Мы говорили о жизни, быте и судьбе дочерей последнего русского императора Николая II — Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Все выпуски программы Исторический час
- «Кючук-Кайнарджийский мирный договор»
- «Образы эпохи в романах Ф.М. Достоевского»
- «Современный русский историк Олег Куц»
Д. Володихин
— Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И сегодня мы поговорим об истории четырех девочек, о судьбе красивой и печальной, закончившейся трагически и драгоценной для духовной жизни нашей страны — это великие княжны, дочери государя Николая II. Сегодня у нас в гостях замечательный писатель и специалист по истории литературы, Анастасия Евгеньевна Чернова. Она будет нашим гидом по судьбе этих девочек, поскольку совсем недавно вышла ее книга «Великие княжны Романовы, истинные русские царевны». Сделана она в популярном ключе для детей, и сам я эту книгу прочитал с большим удовольствием, и для семейного чтения она чудо как хороша. Ну а для того, чтобы не удаляться от темы, я сейчас же задам первый вопрос Анастасии Евгеньевне. Здравствуйте.
А. Чернова
— Здравствуйте.
Д. Володихин
— И пожалуйста, что-то вроде визитной карточки дочерей Николая Александровича — что прежде всего стоит вспомнить, когда о них заходит разговор, когда о них заходит какая-то полемика в сети или офлайн?
А. Чернова
— «Великие княжны Романовы, истинные русские царевны». А что представляется при таком сочетании слов: «царевны», «принцессы», «великие», «Романовы»? Может быть, кому-то представится пышный дворец, платья, множество праздников и так далее. Да, жизнь принцессы, и дети иногда говорят, что принцессы, они ездят на носорогах, ну и много, всегда, постоянно танцуют.
Д. Володихин
— Некоторые на единорогах, но остальные-то точно на носорогах.
А. Чернова
— Вот. Здесь же мы удивляемся, насколько просто, насколько удивительно по любви они жили. Да, это семья, в основе которой была настоящая христианская любовь, и девочки были дружны между собою, они жили в простой такой обстановке, много учились.
Д. Володихин
— Ну что ж, вот она, визитная карточка: девочки, которые, несмотря на то что были царскими дочерями, жили скудно, но жили в любви — то есть в семье был добрый лад, основанный на христианском чувстве. Ну что ж, давайте перейдем к тому, когда они родились и, собственно, в чем состояла особенность и скудости их быта, и роскоши их обучения.
А. Чернова
— Всего четыре было сестры, да, в семье было, напомню, пятеро детей, младший сын Алексей. Ну а девочки, сначала рождались девочки. Первой родилась княжна Ольга в 1895 году, долгожданный ребенок и, как описывают, у нее были способности к самым разным предметам, она с удовольствием училась, часто получала пятерки. И, как говорят те, кто ее знал, пожалуй, она была самая способная, причем к разным предметам, включая и русский язык, и математику, и иностранные языки, она превосходно играла на разных инструментах, на фортепиано, могла подбирать разные мелодии по памяти. И, так вспоминают, она была поддержкой своим родителям, другом, как старшая девочка, старшая сестра. Ну и, конечно, к ней было особое внимание, часто она могла обсуждать даже с самим государем какие-то важные вопросы, то есть вот так вот он к ней мог подойти, и они отправлялись прогуляться, любили ходить пешком, и тем временем они разговаривали о судьбе России, о возможном ее развитии. То есть у нее был такой удивительный аналитический ум, у княжны Ольги. Она самая старшая, и поэтому будет праздноваться ее совершеннолетие, она успеет принять участие в первых балах уже не детских, а как для взрослой девушки.
Д. Володихин
— Еще разок, в каком году она родилась?
А. Чернова
— Родилась — 1895 год.
Д. Володихин
— Это значит, что в 1917-м ей будет уже 22 — абсолютно взрослая женщина по русским представлениям того времени.
А. Чернова
— Да, ей будет как раз 22 года, когда она погибнет, когда будет расстрел.
Д. Володихин
— Ну что ж, к этому печальному событию мы еще подойдем, а теперь следующая истинная русская царевна.
А. Чернова
— Татьяна — 1897 год. Говорят, что она была самая рукодельная из всех сестер, способная к рукоделию. А все девочки, кстати, едва научившись ходить, разговаривать, только они уже могли что-то взять в руки, держать, им тут же давали нитку, иголку, и они учились шить, вязать, вышивать. Но Татьяне, рассказывают, это нравилось больше всего, она с большим удовольствием шила, даже могла сшить в подарок целую рубашку, например. Она очень любила стихи, в детском возрасте она могла читать наизусть Пушкина, Лермонтова, басни Крылова, Майкова. Вспоминают, что она читала стихотворение «Весна» Майкова. И кроме того, Татьяна была удивительно выдержанным человеком. Ольга, старшая, она все-таки более была эмоциональной — такой горячий человек, с чувствами. А Татьяна, она умела быть сдержанной в самых страшных ситуациях. Вот когда наступит Первая мировая война, то есть старшие девочки, сестры, они будут работать в госпитале...
Д. Володихин
— Об этом мы расскажем позднее значительно подробнее. Но сейчас мы вернемся к судьбам остальных девочек.
А. Чернова
— Да, у нас это старшие девочки, они друг с другом дружили, и у них разница, да, получается, в полтора года — практически ровесницы. У них была одна общая комната, общие интересы, они любили друг с другом играть, учиться. Следующая сестра, она младше уже, княжна Мария — 1899 год. Очень добрая девочка, вот во всех воспоминаниях подчеркивается ее необыкновенная душевность, теплота, доброта. Ей было лет семь, и больше всего на свете она любила обнимать и целовать тех, кто рядом, да, так могла подойти, чмокнуть, такая очень нежная девочка. И у нее была мечта, это она говорила об этом своей няне: выйти замуж за простого солдата и иметь двадцать детей. При этом эта девочка, она помладше, ей хотелось играть, дружить с Татьяной и Ольгой, но все-таки те уже девочки были постарше, у них свои игры, свои интересы, поэтому Мария часто себя чувствовала более одинокой. Сохранились письма маме, как она жалуется на одиночество. Потому что следующая княжна, Анастасия, она младше на два года, вроде бы по возрасту Марии подходит Анастасия, но по темпераменту совершенно будет другая девочка. И вот четвертая княжна, Анастасия, рассказывают, что это такая баловница, как бы сейчас сказали, пацанка, девочка, которая любила залезать на высокие деревья, а потом делать вид, что не может спуститься. Ребенок, который ползает под столом во время официального серьезного обеда, когда приглашены важные особы, важные гости именитые. И она, значит, ползает под столом, тявкает, изображая собачку, цапает, кусает, значит, гостей за ноги. До тех пор, конечно, пока ее не попросили, не вызвали из-под стола. В общем, это девочка, которая постоянно придумывала какие-то приключения, игры, дома она зачинатель всех игр вместе с Марией. Ну во что играли? Сказать по поводу игрушек — у них не было игрушек, как в богатых семьях — драгоценные и большие, много. Даже у них были куклы, которые подарила их бабушка английская, прабабушка, королева, но эти куклы доставали только по праздникам, давали девочкам играть, то есть во всем такая удивительная скромность, простота. И девочки вот любили, например, играть, брали ракетки и мячик кидали об стену, так вот играли. Бегали там наперегонки.
Д. Володихин
— Это, кажется, называется сквош?
А. Чернова
— Может быть, не знаю. Вот из игр есть описание игры серсо — это когда кидают кольца и ловят на палки. Тоже они очень любили играть в такую игру.
Д. Володихин
— Причем палки в форме меча.
А. Чернова
— Да, и причем там потом победители встречаются между собою. Вот говорят, что это была одна из любимейших игр цесаревны Анастасии. Ну и по поводу игр еще один пример, мне кажется, он прекрасно раскрывает характер сестер, девочек. Как-то раз старшие девочки, Татьяна и Ольга, стали играть, они построили домик на стульях, как бы закрыли, у них была своя хижина, и они не хотели брать маленькую малышку Марию к себе в этот домик. Она просилась. Няня построила в другой комнате тоже эту же хатку, но одной же неинтересно, хочется с сестрами. Ну тогда сестры говорят: будешь охранником нашего домика. Но Мария почувствовала, что не хочет охранять домик, она забежала внутрь, дала пощечины старшим сестрам, тут же убежала в другую комнату и возвращается с кипой игрушек, и говорит она так: я не хочу быть охранником... Да, там две версии того, что она сказала. По первой она говорит: я хочу быть добрым королем и дарить всем подарки. Это вот вам. По другой версии она говорит: не хочу быть лакеем, а хочу быть доброй тетушкой. Вот я привезла всем гостинцы.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях Анастасия Евгеньевна Чернова. И мы сейчас дадим в эфире мелодию, которая представляет собой отрывок из оперы Модеста Петровича Мусоргского «Хованщина» — «Рассвет на Москве-реке». Поскольку этот отрывок сам Государь Николай Александрович предложил для торжественного концерта в честь 300-летия Романовых.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, мы продолжаем разговор о дочерях святого государя нашего Николая Александровича. И вернемся к теме, которую Анастасии уже обозначила — это скудость их быта. Несмотря на то, что это царские дочери, нельзя сказать, что они купаются в роскоши, нельзя сказать, что они едят с золотых подносов серебряными ложками, нельзя сказать, что у них платьев, как у Елизаветы Петровны, которая дважды одно платье не надевала. Итак, подробности этой скудости и почему она была установлена в царском доме.
Д. Володихин
— Родители считали, что дети не должны воспитываться в роскоши, они должны уметь радоваться малым вещам, в буднях находить свои чудеса. Вот, кстати, после революции, после 1917 года, их дворец на некоторое время стал музеем, и просто праздные посетители и гости даже из других стран, они смогли пройтись по комнатам в Царском Селе и посмотреть, как же жила царская семья. Конечно, гиды в это время вовсю говорили: вот, посмотрите, буржуазные, как они жили, как у них все было безвкусно и так далее. А у людей (я читала об этом воспоминания) возникала совершенно обратная реакция — удивления. Во-первых, что же они видели? А это, напомню, были комнаты, которые семья оставила, когда срочно собирались уезжать, там вещи многие лежали, как они их в тот момент там сложили в корзины, оставили на тумбочке. И что же они видят, посетители? Очень много, во-первых, детских фотографий, и даже в кабинете императора, где он работает. Видно, что они хотят, даже находясь не рядом друг с другом, все равно мысленно представлять своих любимых рядом. Кругом детские фотографии. Во-вторых, удивляет, наличие что много икон. Например, пишут, что спальня императора и императрицы, она была похожа больше на православный храм, чем на будуар, так много было икон, все стены кругом иконы. То же самое в комнатах девочек. Я напомню, что у них даже не было у каждой по отдельной комнате, хотя, казалась бы, они могут себе позволить и по несколько комнат каждой. Нет, они жили по паре, старшая пара — это Ольга и Татьяна, и младшая пара — Мария и Анастасия. И вот у них простые кровати, рядом тумбочки, на тумбочке Евангелие, иконы, легкие какие-то безделушки, которые там они, и сами мастеря, друг другу дарили или что-то такое памятное. Вот это всех удивляло, что насколько простая, но душевная, теплая была эта обстановка.
Д. Володихин
— Мне хотелось бы поинтересоваться: ведь говорили, что они даже донашивали друг за другом платья, младшие донашивали за старшими?
А. Чернова
— Так и было. Александра Федоровна считала, что в быту они могут и должны обойтись минимальными какими-то, своей одеждой. Так вот Мария и Анастасия — им перешивали, дошивали платья после старших сестер, кто-то был полнее, кстати, Мария, она была более такая полненькая, поэтому ей могли что-то расширить, другим там сузить, то есть перешивали одежду. Но это касается повседневной одежды. Конечно, для выхода в свет, для первых балов шились новые прекрасные платья или когда государственные праздники, но это другое. Это выйти в праздничной одежде — ну тут уже не жалели родители украшений, да, что должно все быть со вкусом, как и положено царевнам.
Д. Володихин
— Мы походим к теме отношений между родителями и детьми. Каковы были эти отношения? Некоторые исследователи говорят, что они были ровными, теплыми, уютными. Другие говорят, что напротив, было несколько холодновато, и слишком много порядка в жизни маленьких девочек. Третьи говорят, что эти отношения были образцом христианской семьи. Что здесь правда, что здесь выдумка?
А. Чернова
— Ну вот, пожалуй, первая и последняя позиция, они смыкаются, да, то есть то, что теплые отношения, не холодные, конечно, когда родители и дети друзья, да, настоящие друзья, это и есть образец идеальной христианской семьи. В наше время иногда там звучат дискуссии: как, вот можно ли дружить со своим ребенком, нужно ли это или нужно сохранять дистанцию? Этот опыт святой семьи показывает, что можно и нужно дружить. А то, что они дружили, это видно по письмам.
Д. Володихин
— Приведите какие-нибудь примеры.
А. Чернова
— Да. Не всегда императрица, она могла как бы лично пообщаться с девочками, но девочки делились — то есть они открыты, они полностью откровенны, они знают, что их всегда поймут и примут. Так они, например, делятся с родителями своими первыми влюбленностями, переживаниями, они ничего не скрывают. И родители на это смотрят по-доброму, да, понимают, что девочки растут, что вокруг, да, они могут, на кого-то у них может откликаться сердце. А примеры, вот Александра Федоровна, она как-то записала в дневнике, что любовь — это единственное, что мы не теряем на земле, она протекает через рай. И мне кажется, что вот это отношение она пыталась привить, донести и до детей. Ну а, собственно, по письмам мы можем даже реконструировать, какие были увлечения у сестер, что происходило. Ну тут просто очень много историй. Ведь у каждой девочки, особенно у старших, были свои друзья. Но подчеркну, что друзья были офицеры, когда они выезжали летом на яхте «Штандарт», у них была охрана, были с ними офицеры, многие очень такие заслуженные молодые люди, которые участники русско-японской войны, герои войны. Но у старших девочек там по-разному, от шести до 15 лет, ну вот они вместе играли, общались и, конечно, нравились друг другу. И родители считали, что это нормально, что они общаются и с людьми не столь высокого звания. Но в высшем свете это понять не могли. Читала воспоминания, что как-то девушки, они очень редко ходили на балы, но вот они прибыли на светский бал. И вот, значит, они окружены — та пишет в воспоминаниях, — какими-то офицерами, какими-то казаками, в общем, никого из их окружения, из истинно высокого света нет. Они без конца танцуют и веселятся. То есть общество не понимало, в обществе расчет: какое положение, род какой.
Д. Володихин
— Ну насколько я понимаю, в семье это считалось частью воспитания чувств — то есть не пройдя через влюбленность, в общем, не все понимаешь в этой жизни. И тем более, что все эти влюбленности, балы, увлечения, это ведь все довольно невинно.
А. Чернова
— Да, безусловно, это все целомудренно, каждый, да, понимал это именно как такую высокую дружбу, как общение.
Д. Володихин
— Случалось ли, что между родителями и детьми было не понимание и не приятие, а какая-то вражда, конфликт, случалось ли такое?
А. Чернова
— Ну как и в любой семье, дети могли друг с другом повздорить, что-то не поделить, расстроиться, обидеться, конечно, такое случалось. Но важно, как это преодолевалось. Например, есть письма, которые пишет для Ольги мама, она ее увещевает, чтобы не была настолько эмоциональной, что надеется, что, видимо, да, была какая-то, может быть, ссора, вспышка, потому что девушка была такая, очень быстро могла что-то расстроиться, среагировать. Но она всегда по-доброму объясняет, как вот поступить в этой ситуации, и через разговор, через беседу даже вот такой, как говорят, у подростков трудный переходный период, он практически незаметен, да, все ситуации они совместно решали. Та же вот Мария страдала от одиночества в какой-то период, что вот старшие, Татьяна, Ольга вместе, Анастасия больше с Алексеем, они веселятся, они подходят, Анастасия как мальчик по своему характеру. Вот тоже она не скрывает свою проблему, да, она жалуется, что ей там одиноко. И Александра Федоровна пишет, что что ты, все тебя очень любят, очень, ты как такое могла подумать, что тебя не любят. И вот это важнейший урок: нужно любить своих детей, нужно им об этом говорить, что их любят, и тогда дети вырастают полноценными, да, глубокими людьми, которые способны и на подвиг, которые не боятся окружающего мира, не боятся испытаний. Потому что они находят тепло и поддержку в своей семье, они имеют некую такую опору.
А. Чернова
— А насколько много сам государь общался с дочками? Человек достаточно занятой, он получил в литературе характеристики очень хорошего семьянина. Некоторые даже упрекают его что на семью он тратил слишком много времени и государственные дела страдали. Ну в этом суждении есть много недобросовестного. Ну по факту, как часто отец видел дочерей, общался с ними, разговаривал на важные темы, вмешивался в процессы обучения, следил за их играми?
А. Чернова
— Конечно, он должен был много работать. И легко доказать, да, сколько он тратил времени именно не на семью, а на государство, если посмотреть дневники, планы, когда он с кем встречается, какие дела решает. И вместе он мог быть по праздникам, в воскресный день, да, это всегда была большая радость для детей, то есть они любили с ним и играть, и общаться. Он прекрасно читал вслух книги, классику, такие проходили семейные вечера. Он обсуждал со старшими детьми, Татьяной и Ольгой, такие даже государственные вопросы мог, исторические, да, размышлять вместе, ходить на прогулку. Но времени на это было мало. Все изменится, когда их арестует, ну тогда они будут вместе.
Д. Володихин
— Ну что ж, до этой печальной страницы в их судьбах мы еще доберемся. А сейчас еще одно произведение, которое представляет собой выбор государя Николая II для торжественного концерта в честь 300-летия династии Романовых. А именно «Элегия» для струнного оркестра Петра Ильича Чайковского.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели. Это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». Сейчас мы ненадолго прервемся после этой чудесной музыки, чтобы буквально через минуту вновь встретиться в эфире.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный писатель, преподаватель Московского государственного института культуры и отличнейший историк литературы, Анастасия Евгеньевна Чернова. Мы продолжаем разговор о дочерях государя Николая II. И, наверное, пришло время обсудить вопрос, почему ни одна из них не вышла замуж. Хотя предложения, в общем, были, и время от времени складывалась ситуация, когда все были уверены, что одна из этих пташек упорхнет из родного гнезда и составит счастье кому-то из монархов.
А. Чернова
— Вот по поводу как раз «упорхнет из родного гнезда» — это то, что княжнам совершенно не хотелось. Особенно старшей, Ольге, она как старшая, на нее, конечно, было все внимание общества, в том числе и зарубежных журналистов, в газетах того времени вовсю обсуждали, пытались просчитать партии, за кого же она выйдет замуж. Но Ольга говорила родителем, говорила своим родственникам, что я русская и хочу остаться в России, да, то есть ни в коем случае не уезжать за рубеж, не стать, не быть государыней иного царства. А между тем предложения поступали, их было несколько, разные. Ну, пожалуй, пример, самое такое обсуждаемое, самое яркое событие, когда они стали знакомиться с румынским принцем Каролем.
Д. Володихин
— Здесь очень важно подчеркнуть, что нет вероисповедной разницы, Кароль был православным.
А. Чернова
— И, кроме того, это уже чувствуется, да, это в преддверии войны, это выгодно политически: Румыния, если она будет в союзе с Россией или она будет в союзе с Германией, то есть это и политический такой аспект. Ну что же, приезжает делегация, Кароль, родители. Сначала они приезжают в Россию, все делают так, чтобы молодые люди проводили вместе много времени, они играют, они ходят в театры. Далее должен быть ответный визит, чтобы разобраться в своих чувствах. Это при том что, видимо, Ольге он сразу не понравился, но решено, что а вдруг, это надо побольше пообщаться, присмотреться друг к другу.
Д. Володихин
— Может, еще какой-нибудь понравится.
А. Чернова
— Соответственно, они едут, прибывают в Румынию. И могу зачитать отрывок...
Д. Володихин
— Отрывок из книги Анастасии Евгеньевны Черновой, посвященной четырем дочерям Николая II.
А. Чернова
— Напомню, что совершенно им не хотелось уезжать в другое государство, поэтому они разработали один секретный план. Какой же план? Как только Романовы прибыли в Румынию, что-то пошло не так. Во-первых, членам румынской фамилии сестры не показались такими уж красивыми: где нежное очарование и тонкая хрупкая бледность? О, как обманчивы слухи! Перед ними стояли слишком уж загорелые, почти черные девушки, кожа их была грубой, потрескавшейся, а носы красными. «Такой сильный загар не в моде, — шептались придворные, — и где это видано, словно у крестьянок». Во-вторых, в центре внимания самих сестер неожиданно оказался не Кароль, а его младший брат, шестимесячный Мирче. «Ой, какой хорошенький!» — всплеснула руками Ольга и тут же усадила малыша на колени. «Действительно, он такой душка, — окружили ее сестры, восторженно улыбаясь, — лю-лю-лю-лю». Цесаревич Алексей тоже не скучал, во время обеда он учил двух румынских детей, маленьких принцев, как плевать виноградными косточками в кувшин с лимонадом в центре обеденного стола. Таким и остался в памяти тот день: косточки, свистящие под потолком, княжна Ольга с маленьким Мирче на коленях. И только потом, гораздо позже румынская сторона узнала, что у сестер был разработан секретный план. Ни одна из них не хотела стать невестой Кароля. Тогда они решили сделать себя как можно более некрасивыми, для этого они лежали на солнце без шляп всю дорогу из Ливадии, с тем чтобы Кароль не влюбился ни в одну из них.
Д. Володихин
— Ну что ж, план был исполнен. И эта история говорит о том, что семья была настолько тепла, что воспринималась всеми четырьмя девочками как действительно уютное гнездо, они не хотели оттуда уходить. Вопрос в том, что произошло: они погибли, имея возможность уцелеть в результате брака или, может быть, Бог для них судил, что им нужно погибнуть вместе. Здесь трудно отличить промысл Божий от человеческого разумения.
А. Чернова
— Самому Каролю, кстати, очень понравилась третья княжна, Мария — об этом тоже есть воспоминания, он пытался ней подружиться, но увы.
Д. Володихин
— Ничего не вышло.
А. Чернова
— Она еще была слишком маленькая, даже так.
Д. Володихин
— Ну что ж, мы от игр, балов, секретных планов и уюта в семье переходим к станице истории гораздо более холодной для всей семьи государя императора. Итак, начинается Первая мировая война, и барышни должны были узнать совершенно другой быт.
А. Чернова
— Быт семьи меняется совершенно. Больше не будет никаких балов, никаких поездок на море летом, а эти поездки они очень любили, потому что именно в это время семья была вместе, много времени они проводили друг с другом. Теперь же что они, они могли бы, в принципе, кажется, жить ну так же, учиться, это же еще дети. Представьте: старшей, Ольге, на тот момент было 18 лет, да, Татьяне 17 лет. Но вот эти, по сути, девочки, они вместе с императрицей проходят курсы медсестер и начинают работать в госпитале. Причем они не просто помогают там, инструменты подают, они принимают участие в сложнейших операциях, они встречают раненых военных, тяжелораненых, на вокзале и моют им ноги, моют им раны, которые загноились уже. Если почитать описания, меняется, кстати, содержание дневников девочек, они вели всегда дневники, то теперь они постоянно описывают, какие ранения, как что они омыли, кто пошел на поправку. А некоторые умирали.
Д. Володихин
— Вы говорите, что две из них были сестры милосердия — тогда это так называлось. А две просто им помогали, посещали госпиталя?
А. Чернова
— Да, младшие, Мария и Анастасия, поскольку они были совсем еще девочки, они учились, Ольга, она к тому времени уже закончила учебу, она могла больше времени посвящать. Но те девочки младшие тоже не остались в стороне, они приходили и помогали, чем могут, даже слово утешения, что-то подать, принести — то есть у них быт, жизнь переместилась в госпиталь. Но еще вот старшие, они выбрали не просто помогать, они могли сами делать операции хирургические. А это уже очень страшно, это такие картины, а девочки 17–18 лет. Ну вот Ольга, она как более такая эмоциональная, чуткая, слабая, ей даже потом стало плохо, и стали рекомендовать, чтобы она не принимала участие в операциях, потому что она не выдерживала, она похудела, заболела. А Татьяна, она хранила хладнокровие. Есть описание, что она совершенно не терялась, да, кровь льется, а она быстро находит инструменты, все делает, и ей это удавалось. Вот они очень переживали, если человек не шел на поправку, они рыдали плакали. Ну, в общем, это тоже есть описания, насколько они близко к сердцу принимали вот этих солдат, офицеров. А кто выздоравливал, они начинали с ними дружить, потом переписывались. Один из офицеров подарил собачку Татьяне Николаевне, они подружились, назвали Ортипо. Вот тоже у них домашние животные, мы про них не говорили, но ведь это отдельная история — в царской семье привечали собак, кошек, у них было много животных, которых они не бросили, а собак взяли потом с собой в ссылку.
Д. Володихин
— Ну что ж, проблема, источниковедческая проблема, историческая состоит в том, что достаточно много было нападок на роль великих княжон в войне — их обвиняли в том, что все это поддельное, все это игра и все это картинки для прессы, а на самом деле их действительное служение в госпитале было, скажем, так «захожанским»: ненадолго зашли, посмотрели, поправили одеяла, постояли рядом с постелью больного и ушли. А сколько правды вот в этом обвинении?
А. Чернова
— Ну конечно, здесь нет никакой правды, совершенно нет правды. Но, кстати, для прессы того времени это очень характерно: чем бы ни были заняты члены царской семьи, все вызывало только негатив, только критику. Александра Федоровна всей душой полюбила Россию, выучила русский язык, считала русский народ своим народом, но ей говорили, про нее писали, что «немка и ее дети». Если, например, она в обществе улыбалась, то говорили, она насмешничает. Ели она была серьезная, говорили, она сердится, она такая пасмурная — то есть не угодишь, все искажали. И это вот вопрос медийной работы.
Д. Володихин
— Ну да, ну прежде всего это вопрос того, что семья идет как айсберг в теплые воды: все с разных сторон подтачивает благополучное ее состояние во время войны, и в конце концов приходит время этому айсбергу перевернуться. Не затрагивая пока истории с их отъездом на восток, что, собственно, произошло в 1917 году, в самом начале истории с их арестом?
А. Чернова
— Император Николай II, он был на линии фронта, он возглавлял, поэтому он не был в этот момент с семьей, и друг о друге точно даже не знали, что происходит. Императрица и девочки, они находились дома, в госпитале, причем все три девочки, они заболели корью.
Д. Володихин
— Три из четырех. А кто остался-то?
А. Чернова
— Да, а Мария она сначала была здорова, на ногах, ходила. То есть она понимала, что происходит, она сопровождала императрицу, когда та выходила в сад. А я напомню, что их дворец окружили солдаты, пьяная толпа, и готовы были наброситься, все разорить, убивать...
Д. Володихин
— Напомните еще, что это за дворец?
А. Чернова
— В Царском Селе.
Д. Володихин
— Царскосельский дворец. Хорошо. То есть, иными словами, отец в отдалении от семьи, семья находится в Царском Селе и, в общем, поставлена в угрожающе положение.
А. Чернова
— Да, офицеры готовы защищать дворец. И императрица, она говорила: нельзя проливать кровь, только не стреляйте, все должно быть мирно, без крови. Вот она выходила к толпе, беседовала. И Мария, княжна Мария была рядом с ней, ее поддерживала. Но потом и она заболела.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях Анастасия Евгеньевна Чернова, превосходный писатель, автор книги о великих княжнах Романовых, истинных русских царевнах. И сегодня мы разговариваем именно о девочках, которые пострадали от революции. И я думаю, сейчас будет правильным, если вновь прозвучит музыка, избранная для торжественного концерта в честь 300-летия Романовых Николаем II — это «Концертный вальс» Глазунова Александра Константиновича.
Д. Володихин
— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». Мы разговариваем с Анастасией Евгеньевной Черновой о судьбе княжон, дочерей Николая II. И я специально попросил поставить этот прекрасный, веселый, бравурный концертный вальс, для того чтобы составить своего рода противоречие тому, что будет после лучших, цветущих, веселых лет. Собственно, уже война принесли немало горя в семью и в быт девочек, но это еще были цветочки. Вы с этим вальсом вспомнили, сколь хороша была их судьба, и теперь узнаете, сколь черной она сделалась в последний год их жизни. Анастасия Евгеньевна, какова была судьба девочек после того, как они оказались под арестом и вместе со своей матерью, ну и вскоре к ним присоединяется отец, достаточно быстро ведь их отправили на восток?
Д. Володихин
— Да, их отправили в Тобольск. И причем когда они собирались, они еще не знали, куда они едут, но догадывались, поскольку им сказали взять побольше теплой вещей. Им хотелось, конечно, куда-то в иное место, южнее, но начали сборы, собирались, вот сохранились вещи, которые они с собой брали, какие-то фотографии. Кстати, они очень любили фотографироваться, да, это сохранилось, такое их было в те дни развлечение, одно из немногих. Взяли они и домашних питомцев — кошку не разрешили взять, но трех собачек с собой повезли. И вот они на поезде долго добирались, все вместе оказались в Тобольске вначале. Там режим, конечно, совершенно другая жизнь. Но хочу подчеркнуть, что они сразу стали очень быстро обустраивать жилье, там повесили платки между кроватями на ширмы, какой-то уют стали привносить, они стали рукодельничать. И это будет впереди, впереди их ждет страшная холодная зима, когда у них просто обмороженные пальцы и от холода выступали пятна на щеках. Страшные холода, дом совершенно продувался — это да, это такой Тобольск.
Д. Володихин
— Но, кстати, так, ради интереса. Сейчас в Тобольске есть музей Романовых — я, может быть, не совсем правильно его называю, но этот музей посвящен именно дням пребывания царствующей семьи в Тобольске, и он прекрасен. Один, по-моему, из лучших региональных музеев во всей России. Но так или иначе то, что сейчас выглядит красиво, тогда было скудостью, холодом, унижениями и терзаниями, по большому счету, семьи.
А. Чернова
— Им нельзя выходить на улицу, никаких прогулок. Ну можно выходить, около дома постоять во дворе, да. Вот по городу пройтись, по улицам — они самого города, конечно, не видели. Но они начинают, например, когда Рождество, они делают подарки, мастерят охранникам, да, их охране, высылают постоянно, пишут письма, какие-то стараются подарки выслать своим родственникам, друзьям. Очень ждут ответные письма. Но, к сожалению, часто письма не доходят. А еще до этого, кстати, вот тоже хороший пример, еще когда они были во дворце, В Царском Селе, то тем летом они стали делать огород, они сажали морковку, свеклу, редиску, им очень нравилось. По описаниям, это их была большая радость, что у них там столько-то грядок, что они за ними ухаживают, растят, плоды будут к осени. А вокруг за забором собиралась толпа. Толпа, которая смеялась, показывала пальцем, говорила: вот, вы жили там в роскоши, ха-ха, теперь вот поработайте, редиску выращивайте, морковку. Ну они на это никак не реагировали, они не отвечали ни слова против.
Д. Володихин
— То есть они все это переживали с христианским смирением.
А. Чернова
— Да, они принимали поношения, и император подчеркивал, что нужно прощать своих врагов. У него есть об этом в дневнике, что за врагов надо молиться и прощать.
Д. Володихин
— Ну что ж, хотелось бы подчеркнуть, то что семья вместе, семье внутренне тепло. Что же касается внешних обстоятельств их жизни, то они становятся все более суровыми и угрожающими. Но пребывание в Тобольске будет еще вспоминаться как благополучное, поскольку в Тобольске их скитания не окончатся, их отправят в Екатеринбург,
А. Чернова
— Действительно, в Екатеринбурге будет еще тяжелее. Сменится охрана, сменятся условия. В Тобольске они все-таки, вот как они проводили время — они учились, писали, они читали книги, ставили спектакли по разным пьесам — Фонвизина, Островского, водевилям Чехова. А в Екатеринбурге, я вот когда писала главу книги, назвала «Дом в тумане» — почему, потому что действительно это был дом, в котором нет нормальных окон. Они не то что не могли выйти на улицу теперь, они не могли даже увидеть мир другой, рассмотреть, подойти к окну. За окном, собственно, что бы они увидели — они бы увидели высокий забор, за которым ничего нет, не прослеживается какой-то город, улица. Но этого было мало, им закрасили побелкой стекла, так что все было белое, как будто в тумане. И даже когда они пытались, один раз Анастасия, она же непоседа, ей хочется движения, ребенок, скучая, подошла к окну, то раздался выстрел, и пуля пробила, отлетела, пуля мимо прошла. То есть кругом стояли...
Д. Володихин
— А что пробила пуля, забор, стену?
А. Чернова
— Ну в окно попала, в раму, она отскочила, то есть выстрелили, кругом стояли пулеметы, солдаты вооруженные. Сама Анастасия писала об этом так: как забавно вооружены солдаты, у каждого что-нибудь да торчит. То есть кругом было оружие, ну вот они с улыбкой так это воспринимали. Так вот, и летом в Екатеринбурге было ужасно жаркое лето, душное. И представьте, да: в комнате столько человек, нельзя было открыть окно, проветривать. Очень долго этого добивались, чтобы хотя бы можно было приоткрыть, ветерок пошел.
Д. Володихин
— Ну что же, это лето в их жизни станет последним. И дал им Бог в конце концов немного солнышка. В конце концов — потому что в один прекрасный день, вернее ночью к ним явится расстрельная команда.
А. Чернова
— Да. В Екатеринбурге кроме того издевательства были разного рода, я уж про них не рассказываю, больше вот обратила внимание на окна, на быт. Но эта команда действительно явится. Ну обратите внимание просто, может быть, на то, чем была занята семья, о чем они писали, последние такие записи сохранились, они у каждой девочки есть. У старшей, старшая, Ольга, она читала духовную литературу, она переписала стихотворение Бехтеева. У Марии, например, она собиралась переписать стихотворение Лермонтова «Спи младенец мой прекрасный, батюшки-баю» — напомню, да, что она мечтала о большой многодетной семье. Анастасия — у нее сохранилась недорисованная картинка: березка, качели. Ну то есть они продолжали жить в любви, и вот это вот они же не просто писали, рисовали, они отправляли открыточки своим друзьям, своим родственникам. Но когда вот эти вот открытки долго тогда шли по революционней России, их да, уже даже не было в живых, отправителей.
Д. Володихин
— Ну что ж, давайте буквально на минуту представим себе, как это происходило. Их расстреляли, всех этих девочек и вместе с родителями. Насколько я понимаю, после того как пули начали бить в их тела, они все-таки оставались какое-то время живы, и палачи докалывали их штыками.
А. Чернова
— Да, пули отскакивали, потому что они зашили в корсеты некоторые украшения...
Д. Володихин
— Бриллианты.
А. Чернова
— Бриллианты, поэтому это было как бронежилет, получается. И есть воспоминания, что докалывали, убивали так. Анастасия и Мария, они позднее погибли. А Татьяна пыталась, Ольга пыталась закрыть собой младших сестер, тоже она такой шаг сделала.
Д. Володихин
— Сколько было Анастасии на момент, когда их убили, лет 15?
А. Чернова
— Анастасии было 17 лет. А вот цесаревичу Алексею через две недели должно было 14 лет исполниться. Самой старшей было 22 года, Ольге.
Д. Володихин
— Ну что ж, дорогие радиослушатели, никакой морали об этой семье я в конце завершающейся нашей передачи привнести не хочу. От вашего имени я поблагодарю Анастасию Евгеньевну за эту передачу и закончу вопросом: ну вот подумайте, есть ли какой-нибудь вариант светлого будущего, государственного интереса, какой-нибудь прогрессивной идеологии, ради которого надо заколоть штыком девочку 17 лет и мальчика 14-ти? До свидания.
А. Чернова
— До свидания.
Храму Всех святых, в земле Российской просиявших, необходима помощь
Храм Всех святых, в земле Российской просиявших, в городе Дубне объединяет много добрых сердец, поэтому и атмосфера в нём радушная. На приходе стараются помогать всем, кто нуждается. Здесь работает благотворительная столовая, где всегда накормят и обогреют тех, кто оказался в беде. Некоторые прихожане храма трудятся в православном сестричестве милосердия города Дубны. Они навещают стариков в доме-интернате «Рождественский», пациентов в больницах и немощных одиноких людей на дому.
Храм Всех святых, в земле Российской просиявших, ещё долгие годы может принимать, утешать и объединять людей для добрых дел. Только сейчас он оказался под угрозой разрушения. Сильно протекает крыша и появились трещины на несущих конструкциях. Необходим качественный ремонт. Собрать на него средства приходу помогает фонд «Мои друзья». Присоединиться к фонду и поддержать храм в городе Дубне может любой желающий. Сделать это просто – можно зайти на страницу «Моих друзей» my-friends.ru и оставить благотворительный взнос, либо передать для храма стройматериалы или помочь своим трудом.
По всем вопросам обращайтесь в фонд:
+7 (916) 165-82-77, e-mail: info@my-friends.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Путь к священству». Священник Сергий Лабунский
У нас в гостях был клирик Елизаветинского храма города Красногорска священник Сергий Лабунский.
Наш гость рассказал о своем пути к вере, о духовных поисках, которые сначала привели его в Католичество, как и почему позднее он пришел к Православию и выбрал для себя священническое служение.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии моя коллега, Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я Константин Мацан. Добрый вечер. В гостях у нас сегодня священник Сергий Лабунский, клирик Елисаветинского храма города Красногорска и еще множество есть регалий, как вас можно было бы представить, например, вы байкер.
Священник Сергий Лабунский:
— Да это так и есть.
Константин Мацан:
— Действующий или бывший?
Кира Лаврентьева:
— Или бывший католик.
Константин Мацан:
— Или бывших байкеров не бывает? Бывший католик.
Священник Сергий Лабунский:
— Бывший католик, да, это уже действительно бывший, здесь уже никаких сомнений. А байкер я действующий, да, действительно, я езжу на мотоцикле уже, пожалуй, восемь лет, как езжу на мотоцикле, и не собираюсь это бросать.
Константин Мацан:
— И член Императорского православного палестинского общества.
Священник Сергий Лабунский:
— Так и есть.
Константин Мацан:
— Много регалий, мы обо всем сегодня поговорим в том контексте, в котором мы обычно с Кирой эти беседы ведем. Я нашим слушателям напомню и вам, что мы говорим о пути человека к священству, к вере, в вере и к священству. То есть такой разговор о пути, о тех событиях, о тех вопросах, которые возникают на этом пути, о тех ответах, которые человек для себя находит. Нам кажется, что те ответы, которые, допустим, есть у вас как у человека, пришедшего к православному священству, могут так или иначе срезонировать с теми вопрошаниями, которые есть у нас радиослушателях, любого человека, который задумывается о своих отношениях с Богом и о своем пути. Вот об этом бы сегодня хотелось поговорить.
Священник Сергий Лабунский:
— Конечно.
Кира Лаврентьева:
— Отец Сергий, путь у вас извилистый, что уж греха таить.
Священник Сергий Лабунский:
— Весьма.
Кира Лаврентьева:
— Мы сегодня обязательно об этом поговорим. Но я предлагаю начать с интересной, поворотной точки вашей биографии, когда вы, поглотив буддистскую литературу, поглотив мусульманскую литературу, пришли к полной внутренней каше. И вывел вас из этой каши свет европейской истории, которую вы горячо любили, и благодаря ей, вы все-таки обратились к христианству, но в католичество.
Священник Сергий Лабунский:
— Да-а.
Кира Лаврентьева:
— Расскажите об этом, пожалуйста, поподробнее. Как вообще протекала вся ваша история религиозного поиска, и почему католичество и почему вы все-таки из католичества-то потом ушли? Вот очень нам интересно, отец Сергий.
Священник Сергий Лабунский:
— Да, я согласен, любопытная история. И, увы, не краткая совсем.
Кира Лаврентьева:
— Это хорошо. Это нам подходит.
Священник Сергий Лабунский:
— Я постараюсь короче. Дело в том, что в подростковость, как это у многих бывает, начался какой-то религиозный поиск. Вопросы, зачем я здесь, откуда я здесь, какой в этом вообще смысл существует. Мне кажется, что большинство людей с этим сталкиваются и, так или иначе, для себя на эти вопросы отвечают. В моем случае получилось так, что я из совершенно неверующей семьи, никто моим религиозным образованием никогда не занимался, и поэтому мир религии для меня был принципиально иным миром. Не тем, что я видел каждый день вокруг себя. И я прекрасно помню, как еще в детстве, в достаточно далеком детстве, в глубокие 80-е годы, в начале 80-х меня моя бабушка водила в храм Всех святых на Соколе. Водила она меня всего раза три за все мое детство, то есть она не была тоже воцерковленным верующим глубоко человеком. Но просто ей казалось, что надо это сделать хоть немножечко, хоть несколько раз. Тогда еще маленьким детенком я приходил в этот храм на Соколе и попадал буквально в сказку, я помню эти мерцающие лампадки в полутьме, я помню очередь людей на исповедь, эти строгие вдохновленные и спокойные при этом лица, я помню размеренный ритм богослужения. И все это настолько глубокое впечатление тогда на меня произвело, и произвело именно непохожестью на повсеместную, повседневную жизнь. Я это запомнил. Тогда, конечно, это никакого эффекта видимого не дало в моей жизни. Естественно, я был маленьким ребенком, что родители скажут, то я и делаю, пытаюсь, по крайней мере. А в последствие, когда в подростковый возраст пришел, подростковость наступила, возник этот религиозный поиск, возникли вопросы, зачем, откуда, и что, и куда. И я вспомнил вот эту радость от общения с Богом из того детства. Обычно в подростковость у человека формируется критическое мышление, человек отрицает все, что ему раньше говорили, пытается свою позицию выработать. И здесь это сыграло на руку, потому что, повторюсь еще раз, у меня семья была неверующая абсолютно, мы о религии, как правило, не говорили вообще. И мой бунт подростковый вылился в интерес к религии. Я сейчас обратное явление наблюдаю среди детей верующих родителей.
Кира Лаврентьева:
— Да, это интересно.
Священник Сергий Лабунский:
— Потому что у них как раз бунт выражается в отрицании религии. То, чем их кормили все детство, порой бывает даже чрезмерно, ломая их волю, принуждая их, и в подростковость их бунт выражается в поступках против религии. А у меня наоборот получилось, изначально не было никакой религиозности. Я прекрасно понимаю, что если бы мои родители были верующие и, не дай Бог, они бы пихнули меня в какую-нибудь воскресную школу... Вы знаете, что со школой у меня были тяжелые отношения в свое время, я ее не очень любил, она меня тоже, прогуливал активно. Даже само слово «школа», да еще и воскресная, когда вроде бы не должно быть никакой школы, а она есть, я думаю, меня бы очень сильно оттолкнуло.
Кира Лаврентьева:
— Несистемный вы человек, отец Сергий.
Священник Сергий Лабунский:
— Да. Слава Богу, что этого в моей жизни никогда не было. Возвращаясь к подростковости моей, к этому бунту моему, получается то, что мне стало интересно духовность, пока так общим словом назовем, без конкретики, без деталей, просто духовность. И действительно, прогуливая школу, я прогуливал ее в основном в библиотеке, потому что там тепло, сухо, можно было посидеть и никто не спрашивал, что я тут вообще делаю в середине буднего дня.
Константин Мацан:
— Читали или просто сидели?
Священник Сергий Лабунский:
— Нет, читал, а что там еще делать-то? Конечно, читал.
Кира Лаврентьева:
— Мыслить. Размышлять.
Священник Сергий Лабунский:
— Нет. Вначале началось все с каких-то таких легких книжечек, конечно же. Но потом они мне очень быстро наскучили, а интерес был — здесь мы подходим к вопросу истории — интерес был у меня всегда к европейской истории, мне она очень нравилась, как, наверное, всякому мальчишке нравятся солдатики, войнушки, и мне это тоже очень нравилось. А поскольку я очень любил, не знаю, помните вы — не вспомните, был такой в 90-е годы сериал «Горец» по телевизору с — Господи, как его звали-то? Фильм был с Кристофером Ламбертом, а сериал...
Константин Мацан:
— Я помню, да, был такой сериал, а актера тоже не помню.
Священник Сергий Лабунский:
— Сериал не помню кто, но там главного героя звали Курган Маклауд. Мне это безумно нравилось. Я обожал этот сериал, потому что в нем сочеталось и одно и другое, там замечательные флешбэки в историю, показывали, как они в истории бегали друг другу головы рубили, там была мистика, почему эти люди бессмертные и почему они продолжают рубить друг другу головы в двадцатом тогда еще веке. То есть здесь все сочеталось, и меня тогда этот сериал очень увлек. С него начался мой интерес к истории, именно к европейской истории, поскольку на ней был сфокусирован сюжет этого сериала. Я начал копаться и меня безумно увлекли крестовые походы, потому что это опять войнушка, мальчишки любят мечами махать. Крестовые походы. Сплав мистики и истории прекрасно здесь ложился в контекст военно-монашеских орденов, которыми я тоже увлекся, там тамплиеры, госпитальеры, меченосцы и прочие тевтонцы — военно-монашеские ордена. Конечно, это все привило мне огромную любовь к европейской старине. И вот эта европейская старина, вплотную связанная с христианской духовностью, естественно, в латинском его изводе, в латинском варианте, и привела меня в итоге где-то к концу 90-х к приходу в католическую церковь. То есть я тогда, когда читал все эти книжки в библиотеке по свободомыслию, даже по эзотерике, иудаизму, исламу, что там только не было, все в куче было. Но христианство для меня всегда было чем-то особенным. Во-первых, потому что была эта память из детства, переживание иного мира, прикосновение к иному миру через бытие в церкви. На самом деле разовое прикосновение, не постоянное, буквально разовое, три раза, может быть, четыре за все мое детство меня бабушка водила в храм, с одной стороны. И с другой стороны, это увлечение войнушкой, войнами, все как-то сложилось и вот вышло, получилось так.
Константин Мацан:
— А что заставило потом все-таки из католичества перейти в православие?
Священник Сергий Лабунский:
— В первую очередь, глубокое разочарование в католичестве, хотя бы просто потому, что когда католик живет в России, он на самом деле с католичеством в его бытовом виде никогда не сталкивается, никогда не видит этого. Он находится в неком стеклянном пузыре, отделенном от общего мира католического. Находясь в России, католичество находится под сильным влиянием Православной Церкви. Поэтому католичество в России достаточно консервативно. И, находясь в России, русский католик, как правило, не видит всего того ужаса обновленчества, которое на самом деле присутствует в католической церкви сейчас в той же Европе. Мне посчастливилось вплотную столкнуться с обновленчеством, потому что я некоторое время жил в посталантуре Доминиканского ордена в Фастове на Украине. Я некоторое время был в Польше и там — Польша это традиционная католическая страна — и там я сталкивался напрямую с бытовым католичеством. Не с каким-то его рафинированным изводом, которое здесь у нас в России есть под сильным влиянием православия, а именно с таким католичеством, каким оно вообще в принципе и является на бытовом уровне. И я видел все модерновые совершенно каких-то невообразимых конструкций храмы, которые от амбара сложно отличить. Я видел, как были изуродованы древние храмы под новый обновленческий манер, как старые алтари ломались. Это, кстати говоря, история нашей Москвы, для этого не нужно даже в Польшу ехать. В Москве католический храм святого Людовига, это старейший действующий католический храм на территории России, он не закрывался никогда в советское время. И там были прекрасные престолы, там были три каменных престола и один сбоку посвященный святому Иосифу деревянный престол. И когда 90-е годы пришли к нам сюда в Россию и когда рухнул железный занавес, когда появилась возможность коммуникации более свободной католиков в России с католиками европейскими, получилось, что этот деревянный престол — пришли веяния Второго Ватиканского Собора в Россию — это деревянный престол оказался никому не нужен, его разломали и выбросили на помойку.
Константин Мацан:
— А помимо отторжения католичества, какая была положительная мотивация перехода в православие для вас?
Священник Сергий Лабунский:
— Спасибо вам большое за этот вопрос, это очень правильно. В первую очередь, я считаю, что человек должен не уходить от чего-то, а приходить к чему-то.
Константин Мацан:
— Я поэтому спрашиваю.
Священник Сергий Лабунский:
— Да. Здесь тоже надо ввести определенную последовательность событий. Первое, был мой отказ от идеи монашества. Потому что в принципе в католичестве обязателен целибат для любого священника, поэтому по большей части без разницы, будешь ли ты монахом, будешь ли ты приходским священником.
Константин Мацан:
— Целибат — это обет безбрачия.
Священник Сергий Лабунский:
— Совершенно верно.
Кира Лаврентьева:
— Для священнослужителя.
Священник Сергий Лабунский:
— Да. Совершенно верно. Таким образом, не столь важно, будешь ли ты обычным мирским священником, будешь ли ты монахом, база одна и та же остается. Естественно, мне было интересно тогда попробовать себя не в приходском служении, а именно в монашеском ордене, я пошел в доминиканцы. В доминиканцы я пошел, потому что это один из известнейших орденов католической церкви, орден проповедников, он же занимался инквизицией в свое время. А вы уже знаете, что я любил Крестовые походы.
Константин Мацан:
— Я думал, вы скажете, что я любил инквизицию.
Священник Сергий Лабунский:
— Нет, инквизицию я, конечно, не любил, но это отдельная история, это целый отдельный пласт, отдельный часовой разговор. И первое, что послужило к моему уходу из католичества, во-первых, я решил, что монашество не для меня. А решил я это очень интересным таким способом. Я помню, что был тогда в Фастове в монастыре, по-моему в честь Воздвижения Креста, там монастырь Доминиканского ордена, и сидел смотрел во двор, а во дворе дети играли местных жителей, какой-то там частный сектор кругом, и с этого частного сектора детишки приходили поиграть во двор монастыря. Я сидел смотрел на этих ребятишек и понял, что я буду глубоко несчастлив, если я не увижу своих детей на этом свете, как они ходят своими ножками, топчут этот мир, как они радуются, улыбаются, возятся, дерутся в том числе.
Кира Лаврентьева:
— Но тогда вы могли бы стать прихожанином католической церкви, который бы создал семью. Это ведь не основная причина, конечно?
Священник Сергий Лабунский:
— Без сомнения. Конечно, нет. Мне всегда хотелось как можно глубже погрузиться в то, чем я занимаюсь. Мне в принципе не очень нравятся люди, которые сбивают только верхушки и не уходят на глубину какой-либо темы, которой они интересуются или занимаются. Поэтому когда я заинтересовался христианством, а здесь надо очень четко тоже это проговорить, что я пришел в христианство потому, что мне было интересно. Не потому что у меня случилось какое-то счастье или наоборот какая-то беда в жизни случилась, и это меня привело. Нет, мне просто стало интересно. Я взял книжки и читал, мне стало еще более интересно, я своими ногами пошел, мне стало еще более интересно. Я все более углублялся-углублялся-углублялся и доуглублялся до того, что пришел к идее священства, потому что это максимальное погружение, эта максимальная интеграция из всех возможных. Естественно, когда я стал католиком, для меня вообще вопроса не стояло, кем я буду, конечно, я буду священником. Монахом или приходским это уже другой вопрос, уже как я сказал, не столь принципиально в католичестве, потому что примерно все одно и то же. Монашество давало больше интересных возможностей, нежели приходское священство, возможность, в частности, в том числе прикоснуться к истории древнего ордена католического, Доминиканского в частности, куда я пошел.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на радио «Вера», дорогие радиослушатели. У микрофона Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Мы сегодня беседуем со священником Сергием Лабунским, клириком Елисаветинского храма города Красногорска. Да, отец Сергий, продолжайте. Про детей.
Священник Сергий Лабунский:
— Спасибо. И вот, сидя во дворе этого монастыря, я увидел детей, которые играли, и понял, что я буду глубоко несчастлив, если не увижу собственных детей. Это стало концом моего монашеского пути.
Кира Лаврентьева:
— Не став его началом.
Священник Сергий Лабунский:
— Не, я положил ему начало. Я был в постулантуре.
Кира Лаврентьева:
— То есть вы уже первую какую-то стадию...
Священник Сергий Лабунский:
— Послушник, по-русски это послушник. Я был в послушниках Доминиканского ордена, дальше я не продвинулся, никаких обетов я не приносил, то есть монахом я так и не был никогда, и слава Богу. Тем не менее, какие-то первые шаги были сделаны. В этот момент я понял, что все, монашество для меня закрыто, закрыто и католическое священство. Потому что я не могу быть с детьми католическим священником. Собственно говоря, и ладно, на этом я успокоился, спокойно уехал домой. Какое-то время, год или два во мне это еще оставалось, католичество, но я уже получил от него определенную прививку, потому что увидел обновленчество католической церкви, увидел не только на Украине, особенно в Польше, где это было очевидно, где это было просто вопиюще, я бы сказал.
Константин Мацан:
— Вы от этого отошли, а к чему вы пришли?
Кира Лаврентьева:
— Костя все хочет узнать, к чему вы пришли.
Константин Мацан:
— Я все хочу узнать, как вы отошли от католичества и пришли в православие.
Священник Сергий Лабунский:
— Так подождите, подождите, тут же длинная история, она на этом не начинается даже.
Константин Мацан:
— Хорошо.
Священник Сергий Лабунский:
— Подождите, пока предисловие. И когда я разочаровался в католичестве в том виде, в каком оно есть, прийти мне было особенно не к кому и не к чему. Надо еще отметить, что у католиков, особенно русских католиков, как людей, живущих, не скажу что во враждебном окружении, но тем не менее в каком-то окружении, от которого они себя отделяют, у них есть ощущение собственного элитизма. Мы некая элита, и спасибо Тебе, Боже, что я не как какая-нибудь бабушка в этой православной церкви, в э-той РПЦ. Это очень характерная черта для русских католиков, которую я сам неоднократно видел, да и, что скрывать, которой сам был заражен.
Константин Мацан:
— Вообще, я бы сказал, для русских интеллигентов.
Священник Сергий Лабунский:
— Да. Поэтому когда пришел к мысли, что мне в католичестве делать нечего и что мне нужно куда-то уходить, для меня возникла трудная проблема, я не мог переступить через себя и прийти в э-ту РПЦ.
Константин Мацан:
— Это уже интересно.
Священник Сергий Лабунский:
— Да, да. Представляете? Это состояние потерянности примерно год длилось, я пытался найти какие-то альтернативы, возможности, узнал, что существуют какие-то альтернативные православные, даже пришел к ним на службу, ужаснулся, честное слово, и больше никогда не приходил, и вам не советую, честное слово, это было ужасно. Это был патриархийный священник, который бросил свое служение в Русской Православной Церкви. Где-то кто-то, не пойми кто, его рукоположил в епископы. И он при живой жене — хотя формально он говорит, что с ней не живет, хотя они живут в одном доме — при живой жене стал епископом, у себя на участке построил церковь деревянненькую такую, типа шалашика.
Кира Лаврентьева:
— Он не слепой?
Священник Сергий Лабунский:
— Не-не-не, это был зрячий. Не знаю, может быть, сейчас что-то изменилось.
Кира Лаврентьева:
-Чего только нет.
Священник Сергий Лабунский:
— Там была какая-то церковь альтернативная, якобы православная, и он меня пригласил, приходи к нам на службу пасхальную. Пасхальная служба это была. Я пришел, выяснилось, что нет никого больше. К нему там еще должны были приехать другие иерархи этой церкви, но никто не приехал, он был просто один. Первый звоночек, что все иерархи альтернативной церкви проигнорировали пасхальное богослужение. Следующий звоночек, когда не нашлось никого, кому бы служить, он ко мне подходил, Сергей — я тогда еще не был, естественно священником, я был мирянин — Сергей, вы не хотите ли попономарить. — Слушайте, я вообще не в курсе, что делать, вообще никогда в жизни. Он говорит, да ничего, я там расскажу вам, все расскажу. Но я отказался тогда, никуда не стал идти. Я говорю, не-не, я тут постою. И третий звоночек был, когда в середине службы он ко мне выходил из алтаря и спрашивал, посылать ли за водкой сейчас или после службы? Ну, типа праздновать. Я, честное слово, настолько был глубоко разочарован всей этой альтернативщиной, что тоже оставил ее в стороне, даже не погрузившись в нее. Целый год я находился в каком-то состоянии потерянности, не знал, куда мне идти, вот так просто взять и прийти в Русскую Православную Церковь, для меня какой-то внутренний барьер существовал. Альтернатив, по сути, не было, а те, которые были, это было что-то страшное, упаси Боже. Целый год я был в каком-то вакууме, я прекрасно помню этот момент. Я тогда работал вебдизайнером, и мне надо было приехать на Китай-город к нашему клиенту что-то с ним обсудить. И я помню это свое тяжелое чувство от потерянности, от невозможности не то, что реализовать себя в духовном плане, а именно это было для меня всегда гораздо важнее, чем какая-либо светская работа, я всегда себя видел только служителем Церкви, в любом случае как-то с нею соприкасающимся плотно. И вот целый год этого у меня нет. Я помню это чувство потерянности, отчаяния, я иду и думаю, все хватит, мне надоело, просто первый храм, который я увижу, я туда зайду и останусь. Я выхожу из Китай-города, первый храм, который я вижу, это Никола в Кленниках на Маросейке.
Константин Мацан:
— Легендарный храм.
Священник Сергий Лабунский:
— Легендарный абсолютно храм.
Константин Мацан:
— Отца Алексея Мечева и Сергия Мечева потом.
Кира Лаврентьева:
— Надо же.
Священник Сергий Лабунский:
— Я туда захожу, там стоит отец Николай Чернышев, служит молебен. Я тогда еще не знал, что это так называется, думаю, ладно, постою. Как раз молебен у раки мощей праведного Алексея Мечева. После этого молебна я торможу батюшку, отче, мне очень надо исповедаться. Он говорит, ну, давай, ладно.
Кира Лаврентьева:
— Надо, так надо.
Священник Сергий Лабунский:
— Надо, так надо. И я два часа ему вот это все, что у меня накопилось, что у меня наболело, просто на него вываливаю. Пикантность ситуации еще заключается в том, что отец Николай Чернышев, не знаю, как сейчас, но на тот момент он был плотно связан с факультетом иконописи в Свято-Тихоновском институте. Как я потом узнал, ему в это время надо было ехать принимать экзамен или, по крайней мере, как-то участвовать в принятии экзамена в Свято-Тихоновском институте, а я его тут тормознул и два часа ему все это рассказывал. Надо отдать ему должное, он безропотно абсолютно меня выслушал, выдал несколько рекомендаций, и предложил еще приходить, дальше не отрываться, не уходить. А вы знаете, когда я исповедался, у меня было настолько прекрасное внутреннее состояние духа, я настолько воспарил буквально, я просто почувствовал себя дома, что наконец-то. Вот это длительное...
Кира Лаврентьева:
— Скитание.
Священник Сергий Лабунский:
— Спасибо. Вот это длительное скитание закончилось, я просто пришел домой, я выдохнул, мне не нужно с кем-то бороться, мне не нужно никому чего-то доказывать, я могу спокойно приходить в храм, причащаться и быть частью обычной общины христианской.
Кира Лаврентьева:
— Прекрасно.
Священник Сергий Лабунский:
— Без каких-то выпендрежей, без каких-то, не знаю...
Кира Лаврентьева:
— Изощрений.
Священник Сергий Лабунский:
— Да, без каких-то изощрений. Просто приходить и просто причащаться в окружении таких же христиан, таких же людей. Вот она, настоящая община молитвенная, которая собирается вокруг единой Чаши. Этого мне безумно не хватало, и это я получил в храме Николы в Кленниках, и до сих пор я себя считаю частью Маросейской общины. Потому что отец Николая стал моим духовным отцом, он же мне давал рекомендацию на поступление в семинарию несколько лет спустя. То есть все мое дальнейшее, уже православное воцерковление или, скажем, ревоцерковление после католичества происходило в храме Николы в Кленниках на Маросейке под водительством отца Александра Куликова, настоятеля, и вот отца Николая Чернышева, моего духовника.
Константин Мацан:
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» священник Сергей Лабунский, клирик Елисаветинского храма в городе Красногорске. У микрофонов Кира Лаврентьева, я Константин Мацан. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на радио «Вера» вновь приветствует вас, дорогие радиослушатели. В этом часе с нами священник Сергий Лабунский, клирик Елисаветинского храма города Красногорска. У микрофона Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Мы продолжаем наш разговор о пути отца Сергия к священству, но не только к священству, дорогие радиослушатели, но также к католичеству, из католичества, к православию, к храму.
Константин Мацан:
— К байкерству.
Кира Лаврентьева:
— К байкерству. И мне кажется, много еще путей у отца Сергия откроется. Но что я хочу процитировать, дорогие радиослушатели и дорогой отец Сергий. «Сейчас с высоты прожитых лет я могу оценить свой путь как извилистый и тернистый. Но на этом пути мне помогал мой добрый предок, прапрадед священномученик Федор Крюков, который вымаливал меня и вытаскивал из очень многих жизненных передряг». Итак, мы открываем новую страницу великолепной книги, открываем новый узор переплетений тонких линий вашей жизни, и спросим вас, откуда взялся этот прекрасный священномученик, знали ли вы об этом с детства, и как он участвовал непосредственно в вашей жизни.
Священник Сергий Лабунский:
— Он участвовал молитвенно.
Кира Лаврентьева:
— Очевидно, это очевидно.
Священник Сергий Лабунский:
— Ох, откуда взялся. Честно сказать, я никогда в детстве не знал, что у меня кто-то есть в роду в священном сане, тем более в лике мучеников. Естественно, тогда он не был прославлен как новомученик, потому что в советское время это было принято скрывать. Меня крестили, к счастью, не на дому, в церкви, но все равно церковь выбирали как можно дальше от дома и старались, чтобы нигде никаких следов не оставалось от этого крещения. А тем более, у меня там всякие дедушки, бабушки, родители партийными работниками были, тоже было не так хорошо, чтобы кто-то у них на работе узнал о моем крещении. Естественно, все это скрывалось. Никто ничего не рассказывал. И я помню, что у моей прабабушке, дочери как раз отца Федора Крюкова всегда в комнате ее были иконы, но всегда они были в уголочке, завешенные шторой. То есть в том уголочке, где окно, на той же стене, где окно, шторы от окна раздвигались в стороны и полностью закрывали эту иконную полочку. Заходишь в комнату, ее просто не видно вообще, но стоит отодвинуть шторку и вот она замечательная классическая иконная полочка советского человека. Я прекрасно помню этот момент. Все это всегда скрывалось, это было не принято афишировать и, конечно, я в детстве ничего об этом не знал. Узнал я об этом, когда пошло мое... воцерковление не правильно сказать тогда, но какой-то повышенный интерес к религии, и вот тогда мне рассказали: а кто-то у нас был где-то там. Опять же родители у меня были неверующие особенно тогда были. В принципе, хорошо относились к церкви, но не сказать, что как-то... никогда верующими не были. Поэтому они тоже не могли мне рассказать деталей, подробностей, ничего, просто сказали, что-то у нас было такое. Я поинтересовался, что, где, кто был, откуда это известно.
Кира Лаврентьева:
— Что, где, когда?
Священник Сергий Лабунский:
— Выяснил, что вот так его звали, где он, что он. И дальше начал разыскивать любую информацию, какую только возможно. Это были уже двухтысячные годы, уже появился интернет, пусть в сравнительно зачаточном состоянии, но тем не менее, он уже был, уже можно было в интернете какую-то информацию искать. Я так нашел отца Ианнуария (Недачина), тогда он был, если я не путаю, настоятелем подворья Соловецкого монастыря в Москве. Затем он был благочинным храмов Соловецкого монастыря, сейчас, честно говоря, не знаю где. Но выяснилось, что мой предок, отец Федор Крюков дьяконом служил в одном храме с его предком, тоже новомучеником, вот этого игумена Ианнуария (Недачина). Я связался с отцом Ианнуарием, мы с ним пообщались, он мне рассказал немножечко, откуда он взял эту информацию. Благодаря его наводке я смог выйти на архив ФСБ по Смоленской области и через наш Центральный архив УФСБ в Москве на метро Кузнецкий мост. Там я уже ознакомился с подлинным делом расстрельным отца Федора. Специально для меня его привезли из Смоленска в Москву, меня пригласили в этот архив и я действительно сел наедине, тет-а-тет с этим расстрельным делом моего предка и посмотрел, полистал. Сложно сейчас передать те чувства, те эмоции, которые я испытывал, меня очень поразило, до сих пор это помню, как я листаю стенограммы допроса, и в конце стенограмм всегда стоит подпись допрашиваемого. И я вижу, что в начале рука твердая у отца Федора, а чем дальше я листаю, тем она все-е...
Кира Лаврентьева:
— Невозможно вообще смотреть.
Священник Сергий Лабунский:
— Ужасно, ужасно. Видно, что рука дрожит. Я понимаю, насколько ему тяжело было. Может быть, его били.
Кира Лаврентьева:
— Пытали.
Священник Сергий Лабунский:
— Пытали, издевались над ним, в каких условиях он содержался. И я понимаю, что этот кусочек живой истории, кровоточащей истории, моей истории, истории моей семьи — ничем не передаваемое ощущение. В этот момент я особенно глубоко влюбился в новомучеников, для меня подвиг новомучеников это, пожалуй, самая яркая страница вообще в церковной истории не только даже последних лет, но вообще в принципе в церковной истории, пожалуй, самая яркая страница. И может быть, она для меня такая потому, что есть вот эта связь, прикосновение, физическое буквально прикосновение, через это дело из архива ФСБ. Удивительная на самом деле история. И, конечно, отец Федор для меня стал путеводной звездочкой, его икона у меня стоит дома, у всех моих родных она теперь стоит тоже дома. Мы заказывали разным иконописцам, у нас несколько вариантов его икон рукописных есть, Конечно, я каждый раз молюсь ему обязательно и прошу его помощи и заступления. Даже когда я не знал о нем, и когда мои мытарства проходили через католичество и потом через пропасть неприкаянности моей после католичества, до того, как я пришел в православную церковь, я абсолютно уверен, что он меня вел, что он за меня молился перед престолом Божиим, и он меня вымолил. Потому что не было кого-то, кто бы за меня вздохнул и помолился. Наверное, мама, без сомнения, но она человеком была не особо верующим, поэтому, видимо ее молитва... Нет материнскую молитву не надо, наверное, сбрасывать со счетов.
Кира Лаврентьева:
— Конечно.
Священник Сергий Лабунский:
— Она меня тоже, я думаю, вымолила, хоть своими словами, может быть, не умея, не зная, но думаю, что она тоже вложила очень много своих молитв в меня. Вот она и отец Федор.
Константин Мацан:
— Так, хорошо, а байкерство священнику зачем?
Кира Лаврентьева:
— Новая страница.
Священник Сергий Лабунский:
— Новая странница, да. Байкерство. Это отдельная история, напрямую никак с церковью и священством не связанная, и связавшаяся с ней только под конец, потому что я два в одном, я и то и другое в одной личности. С подростковости опять же люблю мотоциклы, нравятся они мне, красивые, хорошие. Как-то никогда не вставал передо мной вопрос покупки собственного мотоцикла, хотя и хотелось, но это всегда было достаточно умозрительное желание, никогда не воплощаемое в действительности. Никогда у меня не было дядюшек с Явами, Планетами, Ижами, которые меня катали, ничего подобного у меня не было, это всегда было умозрительное увлечение. В конце концов, я уже став священником, познакомился с таким феноменом, как христианские мотоклубы. То есть мотоклубы, но состоящие из христиан, подчеркивающие свое христианство и использующие свое участие в этой байкерской среде для проповеди христианства. Насколько я знал, тогда уже существовал христианский мотоклуб, это орден Преображения в Кирове созданный, он тоже себя прямо не позиционировал как христианский мотоклуб, но он был создан священником еще в начале нулевых, двухтысячных годов. Но я о нем тогда ничего не знал абсолютно. И первый христианский мотоклуб, с которым я столкнулся, это God’s Squad, это зарубежный основанный, по-моему, в 1972 году мотоклуб, основан в Австралии был, и сейчас распространившийся по всему миру. К сегодняшнему дню у него, по-моему, больше пятнадцати стран открыто, где есть представительство этого мотоклуба, чаптеры они называются, как отделения этого мотоклуба. Я познакомился в первую очередь с ними, сдружился, с’общался, узнал, что на Украине есть чаптер, отделение этого мотоклуба. Раз они на Украине, значит, они говорят по-русски, я с ними связался, у нас пошло общение, мы подружились. Вот, собственно говоря, мои первые прикосновения к байкерской теме, физическое прикосновения. Не просто умозрительно, а буквально я прикоснулся физически, я увидел этих людей, я увидел эти мотоциклы, я увидел возможность не просто кататься на мотоцикле, проветривая свое лицо на подмосковных трассах, а я увидел за этим возможность какого-то делания, в том числе для Бога и ради Бога. Меня это очень вдохновило. Поэтому первое мое осознанное решение приобрести себе мотоцикл связано было именно с этим клубом. Я просто захотел в него вступить, я захотел быть частью этого движения, и я тогда впервые предметно задумался о покупке своего мотоцикла, и купил его себе на восьмое марта. Э-ге. Так получилось, совпали даты.
Кира Лаврентьева:
— Отец Сергей, а если немножко вернуться к тому моменту, когда вы оказались в храме, где находятся мощи праведного Алексея Мечева, в храме святителя Николая в Кленниках. Вы с радостью вошли в эту общину, мы начали развиваться, вы поняли, что вы дома. Все это очень откликается, такое с силой сказанное слово, ты всегда чувствуешь правду. Я думаю, наши радиослушатели также чувствуют ее, как мы с Костей. А момент священства? Вы также решили углубляться в православие, как вы углублялись в католичество, «во всем хочу дойти до самой сути». Вы и тут решили дойти до сути и стать священником. И как отнеслось к этому священноначалие, конкретно ваш священник, который вас исповедовал?
Священник Сергий Лабунский:
— Надо здесь сделать маленькую ремарку и сказать, что идея священства у меня появилась еще до того...
Кира Лаврентьева:
— Это мы уже поняли.
Священник Сергий Лабунский:
— ...как я воцерковился.
Кира Лаврентьева:
— А, это интересно.
Священник Сергий Лабунский:
— Когда мне в принципе стало это интересно, я понял, что вот, священство это наверняка то, что нужно. Мне сразу захотелось... Я тогда подростком был, сделайте на это скидку, пожалуйста, мне сразу захотелось все по-максимуму. Поэтому естественно, даже не зная, что это такое, еще не перейдя в католичество, я крещен-то было в православии, и в католичество я перешел уже, будучи в достаточно сознательном возрасте, не имея никакого опыта воцерковления. Но даже еще до этого перехода, когда я только задумывался об этом, когда мне это только стало интересно, когда я только начинал что-то читать какие-то книжки, я уже думал, что священство это наверняка, то, что нужно, я ничего про это не знаю, но мне это нравится. И я помню прекрасно момент, когда я пришел в ближайший к своему дому храм, это храм Сергия Радонежского в Гусиново, и с порога к батюшке. Я даже не знаю, что там за батюшка был, такой с рыжей бородой, не знаю, как его зовут. Я с порога к батюшке: отче, я хочу в семинарию поступать. А он меня первый раз видит, он как-то замялся, говорит: ну, ты знаешь, надо как-то на службы походить порегулярнее, у нас еще воскресная школа есть. Все, сразу тут для меня стояла точка, воскресная школа не рассматривалась в принципе. И все, это мимолетное прикосновение, первое мое высказанное желание стать священником, не зная еще ничего абсолютно, здесь закончилось. И дальше я немножко отступил назад, углубился в свои интересы в виде истории европейской и различной религиозной мысли. И тут постепенно начало выкристаллизовываться католичество потихонечку. Но я уже на тот момент хотел быть священником. Став католиком, естественно, а куда мне еще, конечно, священство. Поэтому уйдя из католичества в православие, идея священства никуда не делась, оно, как сияла для меня маяком, путеводной звездой, так оно у меня и сияло все это время. И со стороны, это любопытно тоже отметить, может показаться, что мой путь это какое-то метание из одной крайности в другую.
Кира Лаврентьева:
— Нет, нет. Не кажется так.
Священник Сергий Лабунский:
— А на самом деле, я хочу это подчеркнуть, всегда была очень прямая дорога, потому что всегда передо мной была вот эта путеводная звезда — служение Богу, служение именно с полной самоотдачей на полной глубине. Оно меня всегда вело. Да, я ошибался дверью в своей жизни, я заходил немножечко не туда. К счастью я оттуда вышел и пошел правильной дорогой.
Кира Лаврентьева:
— Священник Сергий Лабунский, клирик Елисаветинского храма города Красногорска, байкер, член Императорского православного палестинского общества, бывший католик, вот так мы под конец вас представим по полной программе, отец Сергий, проводит с нами этот «Светлый вечер». Отец Сергий, могли бы вы сказать, что вы припали к долгожданному источнику, священству, вы таки достигли того, чего искали, углубились, спустились на глубину? Просто ведь священство это сложная вещь, это опаляющая вещь, это то, к чему надо быть готовым, как говорит Иоанн Шанхайский, иначе оно тебя просто сожжет как солому.
Священник Сергий Лабунский:
— Без сомнений. Я честно совершенно скажу, что я ощущаю себя абсолютно на своем месте. Абсолютно.
Кира Лаврентьева:
— Слава Богу.
Священник Сергий Лабунский:
— Мне настолько нравится то, чем я занимаюсь, я настолько искренне люблю свое дело, служение у престола. Даже когда меня раньше спрашивали, чего тебе от жизни надо, я говорил, мне нужны всего три вещи, это приход, матушка и борода лопатой. Вот только с бородой лопатой у меня не очень получилось, у меня совочек такой. Все остальное у меня все замечательно.
Кира Лаврентьева:
— Вы такой мыслитель, как-то борода лопатой сюда никак не цепляется.
Священник Сергий Лабунский:
— Нет, отнюдь, я искренне за.
Кира Лаврентьева:
— Да? Наоборот?
Священник Сергий Лабунский:
— Может быть, вид-то интеллигентный у меня достаточно, но на самом деле я очень даже...
Константин Мацан:
— А на самом деле...
Священник Сергий Лабунский:
— Промолчим о том, что я брутальный байкер, не надо, в частности я уже говорил вам еще до того, как начался эфир, что я увлекаюсь старым обрядом, мне очень нравится старина русская. Мне вообще нравится старина, осязать пыль веков для меня исключительно важно внезапно. И если я не чувствую связи с древностью, а древность как лакмусовая бумажка, которая позволяет отличить истину от наносного и временного, в церкви является вечность и прикоснуться этой вечности дорогого стоит. Когда я занимаюсь тем, что я люблю, занимаюсь служением у престола, мне интересно, а как это было раньше? И мне хочется прикоснуться и здесь тоже к какой-то старине. Так я пришел к интересу к нашим дореформенным обрядам, старым, принятым еще до патриарха Никона при первых пяти русских патриархах. И постепенно этот интерес еще с нулевых у меня зародился, развивался. И сейчас, я надеюсь, мы пришли к той точке, когда в рамках нашего прихода начнутся богослужения по старым обрядам. Честно скажу, что пока еще нет благословения правящего архиерея, но мой рапорт на столе у него уже лежит. Я надеюсь получить это ответ и надеюсь, что после Пасхи у нас начнутся эти службы. Это процесс, который длился ни один год, я, пожалуй, даже скажу, что не одно десятилетие.
Константин Мацан:
— Я бы хотел спросить еще немножко о байкерстве. Не о самом байкерстве, а о том, что, предвижу, что может быть, у наших слушателей ваш рассказ такой простой — захотелось купить мотоцикл, купил — может вызвать даже вопросы. Есть некоторое представление, может быть, стереотипное, то есть ложное и неверное, но все же оно есть, что вообще-то не должно священнику иметь мирские сильные увлечения. Ну ладно священник историк, археолог, ученый, а вот священник, который сердцем привязывается к какому-то яркому, страстному, в каком-то смысле, хобби, это что-то не то. Что бы вы таким критикам ответили?
Кира Лаврентьева:
— Константин, ну ты закрутил.
Священник Сергий Лабунский:
— Нет, а что? Очень интересный вопрос, вообще молодец.
Константин Мацан:
— Спасибо. Я стараюсь.
Священник Сергий Лабунский:
— Молодец. На самом-то деле я могу согласиться с этими критиками. Действительно, когда у человека возникает что-то, что излишне его увлекает, это может очень легко отвлечь его от главного дела его жизни, в частности в данном случае, от священства. И более того, у меня есть примеры таких священников перед глазами, которые излишне ушли в эту область. Я не единственный как вы понимаете, священник, который на мотоцикле ездит. На данный момент у нас есть сообщество в интернете, мы не можем порой встречаться физически, потому что география очень большая этого сообщества, но в интернете оно существует. Оно так и называется «Мотосообщество православного духовенства». На данном момент в нем состоит больше восьмидесяти человек. И туда принимают только в священном сане, ни один мирянин не может войти в это сообщество. Больше восьмидесяти человек в священном сане Русской Православной Церкви или других канонических церквей, в основном, конечно, Русской Православной Церкви, являются байкерами, являются мотоциклистами увлеченными. И конечно, среди всего этого сообщества есть примеры, когда человек переступал какую-то тонкую невидимую границу и уходил, излишне увлекался этой байкерской темой, стереотипной, подчеркну, байкерской темой. Знаете, как это обычно выглядит, когда что-то такое в коже, с кучей цепей, заклепок, с огромным или громким ревом двигателя, такое что-то нарочито брутальное.
Константин Мацан:
— Я себе воображаю картину, что по дороге несется Харлей-Дэвидсон мотоцикл, от него такая ряса развивается, на воздухе трепещется.
Священник Сергий Лабунский:
— Нет, нет, этого никогда не бывает.
Константин Мацан:
— Вы не в подряснике, нет, катаетесь?
Священник Сергий Лабунский:
— Ни в коем случае, нет. Не надо путать Божий дар с яичницей. В церкви надо в рясе, на мотоцикле в рясе не надо.
Константин Мацан:
— Какая яичница? Пост сейчас идет.
Священник Сергий Лабунский:
— Тем более. Нет, на мотоцикле в рясе, конечно, не нужно. Это, во-первых, просто банально опасно, если уж на то пошло, она может в колесо там куда-то залезть.
Константин Мацан:
— Да, да.
Священник Сергий Лабунский:
— С другой стороны, я предпочитаю все-таки разделять. Есть понятие уместности. В храме уместно быть в духовной одежде. На мотоцикле уместно быть в защите, в специальной дорожной защите. Я не умаляю силу веры, но ряса все-таки плохая защита.
Константин Мацан:
— Собственно, мой вопрос был о том, что когда у человека есть сильное увлечение, как правило, он в себе стремится лакуну заполнить. Со стороны кажется, ну, какая у священника лакуна может быть внутри? Перед престолом человек предстоит, его руками таинства совершаются. Какие еще увлечения нужны вообще? А с другой стороны все мы люди и священник не перестает быть человеком, и ничто человеческое ему не чуждо, и почему не может быть у священника хобби, увлечения и так далее? Я хочу, чтобы вы что-то об этом сказали.
Священник Сергий Лабунский:
— Конечно, может быть и хобби, и увлечения, и плохого в этом нет ничего. Оно не должно быть на первом месте, на первом месте всегда служба у престола, это однозначно, это не обсуждается и не может обсуждаться в данном случае. Всегда священство в основе, как в базе...
Константин Мацан:
— В приоритете.
Священник Сергий Лабунский:
— В приоритете, спасибо. Конечно, священство всегда в приоритете. Но хобби естественно, может быть. Главное, чтобы человек не увлекался темной стороной того мотоциклизма, байкерства. Потому что темная сторона в этом есть, без сомнения. И, кстати говоря, что мне еще нравилось в христианских мотоклубах, в них эта темная сторона отсекается. Я прихожу на мероприятие христианского мотоклуба, я понимаю, что здесь никто не будет в алкогольном подпитии, что не будет никакого мата, стриптиза и еще чего-то в этом роде. Это действительно, верующие, воцерковленные люди здесь собрались. И нам есть о чем поговорить, у нас общие интересы, у нас общие взгляды на жизнь. Естественно, что человек ищет себе подобных, с кем его взгляды совпадают, с кем его интересы совпадают. В байкерской среде есть, это удивительное, уникальное, по сути, сообщество православных мотоциклистов, которые собираются вместе и которые даже совместные проекты реализуют. Это не только благотворительные проекты, как мы недавно в 2018 году, например, выпустили благотворительный календарь, где несколько священников сфотографировались рядом со своими мотоциклами. И мы этот календарь выпустили, все вырученные деньги, которые мы за него получили, были отправлены на помощь малоимущим приходам, которые только восстанавливаются, реконструируются, нуждаются в помощи. И в принципе идея была в том, чтобы привлечь внимание людей к тому, что где-то рядышком, не где-то далеко, а буквально рядышком с тобой, есть храмы нуждающиеся, есть семьи священников, которые нуждаются, помоги им, пожалуйста. Может быть посильная помощь волонтерская. Это, может быть, и денежкой где-то помочь, поддержать. Это, может быть, где-то распространить информацию о том, что такой храм есть, и в чем он нуждается. Если не ты поможешь, то кто-то другой поможет, но ты хотя бы расскажешь об этом. Так или иначе, мы столкнулись в нашем «Мотосообществе православного духовенства», мы физически с этим лицом к лицу столкнулись, и у нас возникла идея как-то помочь, как-то решить эту проблему. Какими силами мы можем это делать? Конечно, священник на мотоцикле это определенный вау-эффект и мы решили его использовать. Мы выпустили этот календарь, где сфотографировались несколько священников рядом со своим мотоциклом, я естественно, тоже есть в этом календаре рядом со своим теперь уже прежним мотоциклом, я его продал, но тем не менее. Мы этот календарь распространяли, не было никаких спонсоров, никто нам не помогал, мы просто сами скинулись и сами выпустили, и просто раздавали всем желающим, всем, кто хотел. А они донатили, жертвовали на храмы, там целый список был этих храмов.
Константин Мацан:
— У нас мало времени остается, у меня последний вопрос. Но мне, правда, очень интересно задать его. Возвращаясь к вашему интересу к западной истории, средневековой, я очень, как мне кажется, понимаю этот интерес. Может быть, меня не интересовала история как таковая, но книги про мушкетеров, западная архитектура, замки, рыцари, живопись, готика — все это такое красивое, такая сокровищница, что, кажется, хочется к этой западной христианской культуре принадлежать. На этом фоне обращаешься на Восток в православие и думаешь, как-то скучно здесь, нет того размаха. Где мушкетеры, где рыцари? Какие-то иконы, старинные храмы и романтики нет. И нужно, чтобы какая-то зрелость была, не духовная, но какая-то жизненная, чтобы оценить красоту иконы, чтобы поставить Владимирскую икону даже чисто художественно в один ряд с шедеврами, не знаю, Рафаэля и понять, что это просто другое искусство, оно такое же захватывающее. Как вы это чувствуете? При вашем интересе к западной культуре обращение к культуре православной?
Священник Сергий Лабунский:
— Ох. Когда только происходил мой переход из католичества в православие, когда я начинал к нему прикасаться, мне, конечно, было очень тяжело. Я искренне люблю, подождите, я сформулирую это... Как есть человек визуал, ему важно как это выглядит, кто-то на слух лучше воспринимает. Я воспринимаю лучше глазами, и для меня искусство визуальное, осязаемое, видимое искусство, всегда играло большую роль. Я искренне люблю, например, готику. Я считаю, это просто вершиной архитектуры, абсолютной вершиной, и ничто до сих пор не поднялось до таких же высот и красоты, как готика. До сих пор мой любимый храм — готический храм. Да простят меня наши радиослушатели, но тем не менее. Это храм Архангела Михаила в Киеве, совсем недалеко от Московского вокзала, если пройти, очень люблю этот храм, он в неоготическом стиле, из красного кирпича и немножечко камня, потрясающе красивый, до сих пор один из любимых моих храмов. Конечно, когда я приходил в православие, мне было эстетически очень тяжело, потому что я привык к другому, я люблю другое. Поначалу мне было непонятно, как вообще можно молиться носом в стенку, я имею в виду иконостас. Ну как же, я же привык к тому, что алтарная часть открыта, что я вижу престол, что я вижу духовенство, я как бы соучаствую в том, что происходит. А тут я стою перед закрытой стеной с закрытыми дверями, и вот такая духовность. Конечно, мне поначалу было очень тяжело. Но на самом деле вы правы, нужна какая-то зрелость, если уж не духовная, то годами определенная, но на Востоке есть своя красота. Эта красота уникальна. Конечно, она отличается от западной, естественно, но она по-своему прекрасна, удивительна и завораживает не меньше, чем красота западная. Если западная красота во многом очень рациональна, то красота Востока христианского во многом очень субъективно переживаемая, и во многом очень мистична, я бы так сказал. Я надеюсь, вы меня понимаете, что я имею в виду.
Константин Мацан:
— Я надеюсь, что понимаю, думаю, что понимаю, и вспоминаю знаменитый афоризм отца Павла Флоренского, который, как известно, придумал свое эстетическое доказательство бытия Бога: «Есть Троица Рублева, значит, есть Бог».
Священник Сергий Лабунский:
— Прекрасно, золотые слова.
Константин Мацан:
— Потому что настолько совершенна эта икона, что не может не быть Того, Кто вдохновил иконописца.
Священник Сергий Лабунский:
— Да. А кстати, извините, я еще вас перебью немножечко. Но хотел бы еще здесь пять копеек довставить. О том, что Западная культура, Западная эстетика может быть православной. И есть, я, может быть, для кого-то из наших радиослушателей открою новый материк, тем не менее, есть православные общины Западного обряда. Это настоящие православные люди, исповедующие православное вероучение, но служащие по Западным обрядам, по старинной древней Римской мессе, которая помнит аромат катакомб. Вот эта старинная латинская месса помнит аромат катакомб, действительно, она из тех дальних времен идет. И папа Римский Григорий Первый, Двоеслов в православии, хотя на самом деле он не двоеслов, он беседник, потому что двоеслов это диалогос, неверно перевели.
Константин Мацан:
— Диалогос, да, да.
Священник Сергий Лабунский:
— Он же кодофицировал, то есть утвердил уже существующий до него чин мессы. Та древняя, не современная, я подчеркиваю, не обновленческая латинская нынешняя месса нового сорта, а та древняя, которую чаще всего называют Тридентской по более позднему собору, это подлинное православное наследие православного Запада. Это удивительно на самом деле, и я рад, что такие общины существуют. Я рад, что есть люди, которые любят латинскую эстетику, западную эстетику и при этом действительно вспоминают, что ее истоки в православии, а не расколе. И возвращаются к этим православным истокам. На Западе есть общины латинообрядные православных церквей. Это Антиохийской Православной Церкви, это достаточно много общин в рамках Русской Православной Зарубежной Церкви, еще нескольких поместных православных церквей, такие даже целые диоцезы тоже есть, благочиние даже есть западнообрядных приходов православных. Я считаю это прекрасно, потрясающе, что это есть. И на Западе это востребовано.
Константин Мацан:
— Интереснейшая тема, задел на большую передачу на будущее. Спасибо огромное за наш сегодняшний разговор. Священник Сергий Лабунский, клирик Елисаветинского храма в городе Красногорске был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Программу вели Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Спасибо. До свиданья.
Кира Лаврентьева:
— Всего хорошего.
Священник Сергий Лабунский:
— До свиданья.
«Истоки и современность православной журналистики: личный путь». Николай Державин
У нас в гостях был заместитель руководителя пресс-службы Патриарха Николай Державин.
Мы говорили с нашим гостем об истоках и современности православной журналистики, а также об особенностях работы комментатора праздничных богослужений в прямой трансляции.