Гость программы: доктор исторических наук Сергей Алексеев.
Разговор шел о сыне равноапостольного князя Владимира князе Мстиславе Лютом, княжившем в Тмутаракани. Мы узнали, где находился этот город, за что Мстислав получил прозвание «Лютый» и как после князя Владимира распространялось христианство на Руси.
Ведущий: Дмитрий Володихин
Д.Володихин:
— Здравствуйте, дорогие радиослушатели! Это — светлое радио, радио «Вера». В эфире — передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и сегодня мы обсуждаем историческую фигуру, которая, можно сказать, двоится у историков.
С одной стороны, это чрезвычайно известный герой — причём, именно герой — раннего русского средневековья, времён Киевского периода Древней Руси. С другой стороны, это имя, кочующее из учебника в учебник, из монографии в монографию, из одного научно-популярного издания — в другое, упомянуто в письменных источниках всего несколько раз. Помимо этого, есть монеты, есть археология, есть памятники того времени, но всё же...
Вот, сюда мы шли, на эту передачу, вместе с доктором исторических наук, главой историко-просветительского общества «Радетель» Сергеем Викторовичем Алексеевым, и рассуждали с ним, в общем-то, специалистом по этому времени, автором книг о князе Владимире святом, и о Ярославе Мудром, как раз, насчёт количества упоминаний нашего героя — пока не раскрываю его имя — в источниках. И вот, он, вспоминая, достаточно долго напрягая свои знания профессионала, сказал: 4 раза.
Вот, из этих 4-х раз, мы сегодня постараемся выстроить передачу на целый час, и вот, держу пари, у нас получится.
Итак, Сергей Викторович, здравствуйте!
С.Алексеев:
— Здравствуйте!
Д.Володихин:
— Я Вас уже представил. И, наконец, я представляю нашего героя — это князь Мстислав Владимирович, за которым закрепилось в исторической литературе две... нет, наверное, «две клички» будет неправильно сказать... два прозвища — Мстислав Храбрый и Мстислав Лютый. Причём, как-то больше любят упоминать второе — оно лучше характеризует этого человека.
Ну, что же... давайте, начнём с азов. Сын Владимира — когда он появился на свет, и знаем ли мы хоть что-нибудь до того момента, как застаём его уже на княжении?
С.Алексеев:
— Когда он появился на свет, мы не знаем, как и с большинством сыновей Владимира. Мы даже не можем с уверенностью сказать, кто была его мать. Потому, что у Владимира было несколько жён, — в языческую его пору, — и у двух из них был сын по имени Мстислав. По крайней мере, так предстаёт дело в той родословной, которую содержит наша старейшая летопись.
Всё, что мы можем сказать, что к моменту, когда Владимир стал распределять княжения между младшими своими сыновьями — видимо, ближе уже к началу XI века, уже после Крещения Руси — Мстислав был достаточным в возрасте для того, чтобы отправиться в очень далёкую от Киева землю.
Д.Володихин:
— То есть, если я правильно понимаю, мы говорим, приблизительно, о 90-х годах Х века... приблизительно...
С.Алексеев:
— Очень приблизительно.
Д.Володихин:
— Может быть, чуть-чуть позже.
С.Алексеев:
— Да.
Д.Володихин:
— А далёкая земля — это, я так понимаю, интернациональный по своему населению город Таматарха, который, в разных языках, называется то Тмутаракань... было ещё итальянское название — пожалуйста, припомните его за нас, дорогие радиослушатели, но важно то, что находился этот город на Таманском полуострове — действительно, далековато от Киева.
С.Алексеев:
— Кое-что о Мстиславе тех лет мы знаем. В частности, мы, естественно, знаем, что он крестился, вместе со всем Семейством Княжеским, и знаем, что он получил крестильное имя Константин, в честь какого, с точностью, из святых, носивших это имя... ну, стопроцентно быть уверенным нельзя, но, вероятнее всего, в честь равноапостольного императора Константина, и, ближе по времени, в честь брата новой жены своего отца — византийской царевны Анны — императора Константина VIII.
Тмутаракань досталась Руси в результате завоеваний отца Владимира — князя Святослава Игоревича...
Д.Володихин:
— А может быть, и самого Владимира — тут летопись не даёт разобраться с точностью...
С.Алексеев:
— Ну... во всяком случае, о том, что Святослав отвоевал какие-то земли у Хазарии — по крайней мере, некоторые оплоты на Дону и в Приазовье. Об этом мы можем заключить из летописи и из других источников...
Д.Володихин:
— Что Владимир туда тоже ходил.
С.Алексеев:
— Владимир ходил по Волге, а не по Дону. Поэтому, вероятнее всего, всё-таки, что это осталось от Святослава.
До этого форпост этот, видимо, мог быть базой русских, а то и разноплеменных дружин, достаточно независимых от Киева. Объединяя всю Русь под властью одного княжеского рода, Владимир и в Тмутаракани посадил своего сына.
Д.Володихин:
— Ну, а... вот... насчёт того, что Таматарха, всё-таки, имела греческое ядро в своём населении, находилась в определённой зависимости от Константинопольской империи — насколько это достоверно?
С.Алексеев:
— То, что греческое население сохранялось в Таматархе и в хазарский период, и в русский период — это, в общем, сомнений не вызывает.
Судя по археологическому материалу, русское население, помимо князя и дружины, в Тмутаракани было, но составляло ли оно там когда-либо большинство — мы сказать не можем. Вероятнее всего, оно всегда было сопоставимо... как минимум, сопоставимо с греческим.
Д.Володихин:
— То есть, иными словами, есть какие-то находки, которые можно связать с дружинным бытом — с бытом военного лагеря, но и, как минимум, с торговцами и ремесленниками, которые этот лагерь обслуживали?
С.Алексеев:
— Да.
Д.Володихин:
— А вот... хотелось бы добавить соображения целого ряда специалистов современных относительно того, что к Таматархе ( то бишь, Тмутаракани ) тяготел не только Таманский полуостров и какие-то, прилегающие к нему, земли, но и Восточный Крым. Предположительно, Керченский полуостров, и, уж совсем предположительно, район Сурожа — нынешнего Судака. Это, конечно, всё находится под вопросом, но, тем не менее, там находят печати знатных людей Руси — посадника Ратибора, там находят монету тмутараканскую, и так далее. То есть, основания говорить некоторые есть.
С.Алексеев:
— Основания говорит есть, но Тмутараканское княжество, на самом деле, при том, что, в известном смысле, было городом-государством вокруг Тмутаракани, сферу влияния имело весьма обширную. Я не сомневаюсь насчёт... если не всего Керченского полуострова, то самого города Керчь...
Д.Володихин:
— Он же — Корчев, он же — Пантикапей...
С.Алексеев:
— Да... он принадлежал Тмутараканскому княжеству. Кроме того, сфера влияния Тмутараканского княжества очень далеко распространялась на восток.
Русские дружины уже в конце Х века довольно далеко забирались вглубь Кавказских гор, иногда оседали, среди местного населения — об этом есть упоминания в местных мусульманских хрониках, вместе с ними участвовали в военных акциях, в набегах и войнах с закавказскими мусульманскими государствами — всё это было.
И, более того, отдельные северо-кавказские аулы позднее, в Средневековье, даже по происхождению, считались чистыми русами.
Д.Володихин:
— Но вот интересная вещь: этот регион, в общем-то, населявшийся, в разное время, народами, которые проходили волнами через эти места, и оставляли насельников, — деревнями целыми, районами, — наслаиваясь друг на друга, он для греков и для русских был территорией, в какой-то степени, колонизируемой. Что греки, что русские здесь были — пришельцы, но пришельцы, которые сели очень крепко и сжились с этим регионом, насколько я понимаю.
Но воевать, тем не менее, всё же приходилось, и место князя в Тмутаракани было беспокойным — тут нужен был характер мужественный, волевой, энергичный. В этих войнах Мстиславу, насколько я понимаю, пришлось участвовать.
С.Алексеев:
— Безусловно. Мы, на самом деле, мало знаем об этом.
Как Вы верно сказали в самом начале, Мстислав был героем — стал эпическим героем. О нём пели песни.
Описания целой эпохи первой половины XI века, и, в частности, основные сведения о Мстиславе, сохранились до нас в составе «Повести временных лет», летописи конца XI — начала XII века, писавшейся, спустя годы, десятилетия после его смерти. Поэтому, конечно, мы не можем всегда с уверенностью сказать, насколько достоверны те подробности, те детали жизни и деятельности Мстислава, которые встречаются нам на летописных страницах.
Д.Володихин:
— Мы можем только уповать, что дыма без огня не бывает!
С.Алексеев:
— Можем только уповать, что дыма без огня не бывает.
Один из самых известных эпизодов, который, действительно, вошёл в песни, о котором упоминается не только в летописи, но и в знаменитом «Слове о полку Игореве», как теме эпических песен — это поединок Мстислава с касожским князем Редедей.
Д.Володихин:
— Касоги — это местный северокавказский народ.
С.Алексеев:
— Касоги — это известный нам северокавказский народ, это предки адыгов, черкесов, кабардинцев, которые в то время, и потом довольно долго, доминировали в западной части Северного Кавказа.
Это были соседи Тмутараканского княжества, иногда — союзники, иногда — противники.
Д.Володихин:
— То есть, иногда «давай, вместе пойдём на кого-то», а иногда «кто — кого».
С.Алексеев:
— Тмутараканское княжество, естественно, было заинтересовано в окняжении их земель, в том, чтобы брать с них дань. Касоги были заинтересованы в том, чтобы этого не происходило, и чтобы, возможно, само Тмутараканское княжество... ну... платило какой-то откуп — мира ради.
В летописи происшедшее датируется 1022 годом, но это — условная дата. Приблизительно. Это дата, которая максимально приближена ко всему комплексу сведений о князе Мстиславе — вот, летописец с этого начинает рассказ о нём. Потому, что это — наиболее раннее, известное ему, связанное с Мстиславом, событие.
Согласно летописи, когда началась война меду касогами и Тмутараканским княжеством, Мстислав и касожский князь Редедя решили не губить воинов, а решить дело поединком между собой.
Д.Володихин:
— Благородная традиция!
С.Алексеев:
— Насколько традиция — очень сложно сказать. Когда Византийский император деда Мстислава, Святослава Игоревича, прославленного своими воинскими доблестями князя, вызвал на поединок, предлагая решить дело именно таким образом, Святослав Византийского императора высмеял.
Д.Володихин:
— «Так ли серьёзные люди поступают...»
С.Алексеев:
— Вот именно. Мстислав же, если верить летописи, вызов принял...
«ИСТОРИЧЕСКИЙ ЧАС» НА РАДИО «ВЕРА»
Д.Володихин:
— Я хотел бы напомнить нашим радиослушателям, что это — светлое радио, радио «Вера». В эфире — передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. Мы, с доктором исторических наук Сергеем Викторовичем Алексеевым, обсуждаем судьбу и подвиги героя раннего Средневековья на Руси Мстислава Лютого. И я вот специально продлеваю, продлеваю мгновение до того момента, когда мы вернёмся к героическому поединку, и вы узнаете, чем закончилось это столкновение.
Ну, длить уже больше невозможно, прошу!
С.Алексеев:
— Мстислав и Редедя перед своими войсками схватились врукопашную. Борьба была тяжёлой. Касожский князь одолевал, поскольку, в общем, был, как говорит летописец, «мощного телосложения». И, в этот момент, Мстислав взмолился Пресвятой Богородице, и Она — дала ему победу. Он поверг своего врага, и, как пели эпические певцы, как пел легендарный Боян, согласно «Слову о полку Игореве», «зарезал Редедю перед полками касожскими».
Согласно условиям поединка, Мстислав взял себе жену и усыновил детей убитого им касожского князя...
Д.Володихин:
— Ну, что — это тоже благородная традиция, и это ещё означает — распространение христианства на семейство, которое... ну... Бог весть, было ли крещено, или нет.
С.Алексеев:
— Ну... скорей всего, не было, и это, действительно, означает именно то, о чём Вы сказали. И, в благодарность за победу, воздвиг храм Пресвятой Богородицы в Тмутаракани.
Известно, что у Мстислава была супруга по имени Анастасия. Была ли это та самая бывшая супруга Редеди, или речь идёт о другой женщине, мы не знаем — разные источники... и об этом говорит не летопись, об этом говорит княжеский помянник. Мы не можем с уверенностью сказать, так ли это было.
К сыновьям Редеди позднее возводила себя одна московская боярская семья — вернее, даже несколько московских боярских семей...
Д.Володихин:
— Целый куст, я бы сказал, московских боярских семей, которые уже в XV, XVI, XVII веках занимали место высших вельмож у подножия трона Московских государей.
С.Алексеев:
— В принципе, совсем не исключено, что где-то в их родословии присутствовали те самые сыновья Редеди.
Д.Володихин:
— Даже более того: есть дополнительные соображения. Позднее — Вы об этом расскажете — Мстислав сделается государем Черниговским, а в Москву, в поздние времена — в XIV веке, в XV — боярство черниговское и черниговских земель перебегало на службу...
С.Алексеев:
— Безусловно. И, конечно, есть основания считать, что Редегины — во-первых, южные выходцы, во-вторых, что, действительно, где-то в их родословной сыновья Редеди присутствовали.
Другое дело, что родословная эта, видимо, сильно сократилась в памяти за века, поэтому количество поколений между первыми известными московскими боярами и Редедей — оно в родословных книгах невероятное. Поэтому, многие учёные сомневаются в достоверности этого предания.
Д.Володихин:
— Ну, может быть, запомнили только самых значительных людей — так иногда случалось.
С.Алексеев:
— А вот дальше Мстислав обнаруживает, что за то время, пока он воевал с соседними племенами, обустраивал свою Тмутаракань, на Руси многое изменилось.
Д.Володихин:
— Ну, вот, прежде, чем он это обнаружит, я бы ещё добавил одну вещь — при Мстиславе Тмутаракань чеканила собственную монету, правда, монету очень странную.
Рядом с Тмутараканью располагались Крымские владения Константинопольской Империи, и там ходила золотая, серебряная и медная монета, отчеканенная искусными монетариями Империи, в том числе и серебряный милиарисий.
Но вот, Тмутаракань отчеканила, в подражание серебряным милиарисиям императоров Василия II Болгаробойца и Константина VIII, но очень хитро отчеканила... в общем, там серебра — только вот... тоненький слой, под которым обнаруживается добротная медная основа — очевидно, для каких-то нехитрых платежей внутри Тмутараканской области и в Восточном Крыме, эта монета годилась. Но для международных платежей — уже нет.
Ну, вот, во всяком случае, там он построил храм, он выпускал монету, он сражался с касогами — личность заметная, крупная, выдающаяся обнаруживает то, что пока он тут, на рубежах, геройствовал, на Руси произошли важные изменения.
С.Алексеев:
— Между сыновьями Владимира, после его кончины, разгорелась кровавая и трагическая усобица, первыми жертвами которой стали святые Борис и Глеб, затем их брат Святослав, затем братоубийца Святополк, разгромленный Ярославом Мудрым, затем была война между Ярославом Мудрым и его племянником, полоцким князем. А Мстислав, во всём этом переделе земель — такой доблестный князь — оказался, с его точки зрения, как бы и ни при чём.
Его предки, и Владимир в языческую пору, отец его, мечом доискивались Киева. И вот, Мстислав решает — по крайней мере, так это выглядит в летописи — последовать примеру Олега Вещего, Владимира — в его юные годы...
Д.Володихин:
— Ну... скажем так... языческих государей, таких — государей-варягов, по своему характеру правления.
С.Алексеев:
— Он собирает разноплеменное войско — это летописец отмечает специально, что в войске была далеко не только тмутараканская Русь, в войске были, в значительной степени, хазары и касоги. Кстати, греки не упоминаются. Упоминаются именно те народы, которые, должно быть, наиболее основательно поразили своим присутствием киевлян — в войске человека, претендовавшего на Киев.
Д.Володихин:
— Прямо ассоциация с какими-то причёсками, в которые воткнуты перья, с какими-нибудь... медными бляхами на груди — что-то экзотическое...
С.Алексеев:
— Ну, хазар киевляне, по преданию, помнили. Ну, и немного воевали с ними при Владимире. Если, к тому времени, было достаточно киевлян, которые помнили ещё эти войны Владимира — языческой ещё его эпохи. Но на своей земле они их не видели с легендарных времён. Касогов они на своей земле вообще не видели. Зато, совсем недавно, они видели на своей земле — поляков, приведённых Святополком Окаянным, варягов, приходивших с Ярославом Мудрым, и вот — приходит Мстислав с хазарами и касогами...
Д.Володихин:
— Опять, значит, с «дорогими гостями»...
С.Алексеев:
— Как реагирует Киев? Киев — не отворяет ему ворот, хотя Ярослав в городе отсутствует, и Мстислав, видимо, надеялся, что его или испугаются, или даже примут добром. Не произошло.
Мстислав уходит на Левобережье, где есть старый княжеский, с легендарных ещё времён первых русских князей, дружинный город Чернигов.
Д.Володихин:
— А вот откуда мы знаем, что он — княжеский, дружинный город?
С.Алексеев:
— В первом соглашении Олега Вещего с Византией, начала Х века, Чернигов упоминается среди княжеских центров Руси.
Кроме того, под Черниговом есть большой курганный могильник, в том числе, с двумя гигантскими курганами, по тем временам, в которых... ну... согласно местным преданиям, и согласно мнению исследовавших курганы учёных, лежат князья первой половины Х века.
Д.Володихин:
— Я бы ещё добавил то, что Чернигов позднее числился как бы вторым по чести в Южной Руси, после Киева. То есть, младший брат, который, в какой-то момент, мог оказаться старшим.
С.Алексеев:
— И вот в этом городе, где сейчас своего князя нет — если и была какая-то княжеская династия во времена ещё Владимира, то теперь она уже прервалась, и Владимир не посадил в Чернигове ни одного из своих сыновей, видимо, просто подчинив город Киеву, — в этом городе Мстислава принимают добром. Он — получает то, чего хотел, но не от Киева.
Д.Володихин:
— Ну... давайте, заметим — он поменял Тмутараканский престол на Черниговский, или он присоединил земли Тмутаракани к своему новому, и более крупному, более значимому владению?
С.Алексеев:
— Вероятнее всего, второе. Поскольку, Тмутаракань оставалась под контролем русских дружин, Тмутаракань оставалась важной базой Руси на Северном Кавказе и позднее. А по условиям его договора с Ярославом, о котором мы, надеюсь, позже скажем, она входила в сферу ответственности именно Мстислава.
Д.Володихин:
— То есть, иными словами, он совершил, фактически, завоевание в собственной стране, утвердив силой, правом меча, скажем так, свою власть в крупном древнем городе — заметим, в городе, через который идёт транзитная торговля, потому, что мимо проплывают корабли, и, значит, можно там постоянно снимать транзитные торговые пошлины.
С.Алексеев:
— Конечно. Это Деснинский путь — ветка Великого Днепровского пути, и по нему идёт значительная часть торговли Киева с Востоком.
Д.Володихин:
— Не последний момент, особенно для князя, который прекрасно понимал — в Таматархе ещё он это узнал, — как получают княжеские деньги через торговлю.
С.Алексеев:
— Конечно.
Д.Володихин:
— Вот, прежде, чем мы продолжим разговор, я думаю, надо напомнить вам, дорогие радиослушатели, что это — светлое радио, радио «Вера», в эфире — передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы, буквально на минуту, прерываем нашу беседу, чтобы вскоре вновь встретиться в эфире.
«ИСТОРИЧЕСКИЙ ЧАС» НА РАДИО «ВЕРА»
Д.Володихин:
— Дорогие радиослушатели, это — светлое радио, радио «Вера». В эфире — передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас сегодня постоянный, но драгоценный гость — доктор исторических наук, глава историко-просветительского общества «Радетель» Сергей Викторович Алексеев, и мы ведём разговор о герое Русского Средневековья, крупном полководце и чрезвычайно энергичном правителе Мстиславе Лютом.
Итак, собственно, мы застаём Мстислава Владимировича в городе Чернигове, и мы застаём его в состоянии конфликта с Ярославом. Потому, что, в сущности, Мстислав сначала хотел отобрать стольный город Ярослава, а потом — просто взял и отрезал себе из владений Ярослава огромный богаты кусок.
С.Алексеев:
— Ярослав, естественно, с этим мириться не мог. Он возвращается в Киев...
Д.Володихин:
— А где он был, кстати?
С.Алексеев:
— Он был на севере Руси. Согласно летописи, опять же, которая может быть... может соединять разновременные рассказы о нём, а может и, действительно, точно отражать ситуацию, он в это время разбирался с языческими волхвами, которые подняли смуту в северо-восточной Руси — в Суздальской земле.
Так вот, Ярослав приходит в Киев, и приходит не один — с ним приходит призванная им дружина его варяжских, скорее всего, шведских свойственников, во главе с полководцем, князем, как называет его русская летопись, Якуном, то есть — Хаконом.
Ну, есть разные теории про этого персонажа. Упоминается он в скандинавских источниках, не упоминается — по большому счёту, мы знаем о нём, в основном, имя, и то, что в русских летописях и в воспоминаниях исторических он запомнился как Якун Слепой.
Д.Володихин:
— И, кстати, что его имя, впоследствии, на севере использовали. У нас там, в более поздних документах, встречается человек, по имени Якуня, и не один раз.
С.Алексеев:
— Это было очень распространённое и в Скандинавии имя — Хакон, и оно было заимствовано русскими, в форме Якун, Акун — очень рано, собственно, ещё до этих событий.
Так вот, Ярослав, со своими традиционными уже союзниками, варяжскими дружинами, выступает против Мстислава. При Листвене, на побережье Днепра, на Черниговской стороне, происходит кровопролитное сражение. Оно описано в эпической песни, фрагменты которой отложились, сохранились в «Повести временных лет». Может быть, в этих фрагментах есть какие-то преувеличения, что-то сгущено для красоты повествования, для того, чтобы показать, насколько страшной была битва, но, в общем, мы не имеем оснований сомневаться в том, что сама битва происходила и, действительно, была очень кровопролитной и ожесточённой.
Д.Володихин:
— Была, своего рода, «битвой народов»...
С.Алексеев:
— «Битва народов», действительно. Мстислав набрал в своё войско, в дополнение к хазарам и касогам, северян...
Д.Володихин:
— Имел свою русскую дружину, очевидно...
С.Алексеев:
— ... имел свою русскую дружину, набрал северян, племенное ополчение с Левобережья, которые были рады, что у них теперь появился свой князь, и шли против Киева и против Ярослава — за него. Собственно, они и были теперь основной ударной силой войска Мстислава.
Развернулось сражение, битва была ночная, битва была, как повествует летописец, следуя за эпическим певцом «в грозу». Сражались войска друг с другом ожесточённо, кроваво, с переменным успехом, пока, наконец, Мстислав не взял верх.
Бежал Якун, как отмечает летописец, бросив своё золотое украшение на поле боя, или, точнее, деталь доспеха — «золотую луду». Бежал сам Ярослав — его варяги, в значительной части, пали в битве, и Ярослав с Якуном вернулись в Новгород.
Д.Володихин:
— А Мстислав «стал на костях», как говорили в то время...
С.Алексеев:
— Верно. Дальше следует эпизод, который очень не нравился учёным нового времени, и, в общем, с позиций сегодняшнего дня, нам он, конечно, кажется дикостью...
Д.Володихин:
— Что было — то было...
С.Алексеев:
— ... и, в общем, и люди с христианским образованием, с христианским чувством средневековой Руси, оценивали это очень похоже — именно за эту битву Мстислав получил своё прозвище «Лютый». Именно в связи с ней он называется так в Киево-Печерском Патерике.
Мстислав выезжает на поле — он видит множество тел, осматривает убитых...
Д.Володихин:
— ... и радостно говорит...
С.Алексеев:
— ... и радостно говорит: «Кто сему не рад? Вот — лежит северянин, а вот — варяг, а своя дружина вся цела!»
Д.Володихин:
— Да, звучит так... цинично — мягко говоря, не образец для подражания православным государям.
С.Алексеев:
— Но это — логика языческого дружинного предания, и языческой песни.
Д.Володихин:
— То есть, это было... такое... своего рода, последний Святослав среди русских князей — уже христианин, но задним умом — всё ещё слегка язычник.
С.Алексеев:
— Мстислав переживает за кого? Он переживает за свою русскую, в узком смысле, дружину — то есть, не подвластных славян, а тех, кто непосредственно, вместе с ним, за столом — в тмутараканских княжеских палатах. Он переживает за русскую дружину Ярослава, а за варягов и северян, тем паче — за хазар и касогов, которые вообще в этой фразе не упомянуты, он не переживает.
Д.Володихин:
— Может, теперь, без них, и удобнее будет...
С.Алексеев:
— После битвы он возвращается в Чернигов и берёт дань с Черниговской земли. В Киев он не идёт — он понимает, что его туда не пустят.
Два года... ну... или около двух лет — мы здесь, скорее, в пространстве устных рассказов, спустя много лет, поэтому, мы не можем быть чётко уверены в хронологии, но... следует... такое вот... пассивное противостояние: Мстислав — в Чернигове, Ярослав — в Новгороде, Киев — пустует...
Д.Володихин:
— А Мстислав не пытался ещё раз занять Киев?
С.Алексеев:
— Судя по летописи, нет.
Д.Володихин:
— Ну, судя по всему, такая репутация ему не очень помогала занять Киев. Киевляне могли сообразить, что в следующий раз он скажет: «Тут киевляне лежат, а тут — варяги, а своя дружина — опять цела!»
С.Алексеев:
— Очень вероятно. Поэтому, собственно, и прозвище-то «Лютый» — оно киевское прозвище. В Чернигове-то его «Храбрым» помнили. Как в «Слове о полку Игореве».
Мстислав не предпринимает дальнейших наступательных действий. Ярослав какое-то время — тоже. Но, наконец, он собирает Новгородское войско, собирает варягов, и приходит в Киев. После чего, начинает переговоры с братом: «Зачем губить Русь?»
Д.Володихин:
— Помнится, с одном из советских фильмов — кажется, как раз, «Ярослав Мудрый» — есть сцена, как два человека на берегу реки решают судьбу Руси, с такими решительным, мудрыми лицами: «Зачем губить Русь?»
С.Алексеев:
— Ну, собственно, эта сцена — она напрямую восходит к летописному рассказу, хотя и очень короткому, не таком высокохудожественному, как повествование о битве при Листвене или о поединке с Редедей.
Договорились. Русь делят. Делят — пополам. Ну, или, примерно, пополам.
Всё, слева от Днепра — Чернигов, древние земли вятичей, радимичей, северян...
Д.Володихин:
— Переяславль-Южный...
С.Алексеев:
— ... Переяславль-Южный, Тмутаракань, которая тоже слева от Днепра, Белая Вежа, русский оплот на Дону — всё это отходит к Мстиславу.
Новгород остаётся за Ярославом, Киев остаётся за Ярославом, и всё, справа от Днепра — Волынь, Полесье, значительная часть Смоленской земли, сложные отношения с Полоцком — всё это остаётся Ярославу.
Д.Володихин:
— Ну, насколько я понимаю, этот мир братья, хорошенько подравшись, в дальнейшем соблюдали?
С.Алексеев:
— В дальнейшем соблюдали, и, более того, сражались плечом к плечу.
Д.Володихин:
— Когда это произошло?
С.Алексеев:
— В начале 30-х годов, когда в Польше разгорелась междоусобная брань, после смерти в 1025 князя, а затем — короля Болеслава Храброго, злого и удачливого врага Руси, который некогда помогал Святополку Окаянному, но лишь с тем, чтобы самому завладеть Киевом, который после этого завладел Червенскими городами — крайней юго-западной окраиной Руси, нынешней Голицией — вот, после его смерти, когда в Польше разгорелась междоусобная брань, Ярослав решил, что настало время отнять у поляков их тогдашние завоевания.
Никакого мира, естественно, с Польшей не было, и, в общем, причин... когда сильный враг умер, причин мешкать с возвращением русских земель уже не было.
Д.Володихин:
— Вот, прежде, чем мы приступим к рассказу о том, как братья Владимировичи занялись Червенскими городами, я думаю, будет правильным разрядить напряжённую политическую атмосферу фрагментом из увертюры к опере Бородина «Князь Игорь». Мы представляем вам Древнюю Русь не только в слове, но и в музыке.
-МУЗЫКА-
«ИСТОРИЧЕСКИЙ ЧАС» НА РАДИО «ВЕРА»
Д.Володихин:
— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это — светлое радио, радио «Вера»! В эфире — передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас сегодня в гостях глава историко-просветительского общества «Радетель» Сергей Викторович Алексеев, и мы обсуждаем судьбу князя Мстислава Лютого, или, как кому уж больше понравится — Мстислава Храброго, в любом случае — великого воина, и, к сожалению, большого циника, но, хотя бы, христианина и храмоздателя. Сложная фигура...
Итак, помирившись, два брата совместно идут в поход на врага.
С.Алексеев:
— Итак, Ярослав и Мстислав совершили два похода на Запад.
Во время первого был возвращён Луцк, а во время второго отвоёвана Червонная Русь — Червенские города, и возвращено много русских пленников, угнанных когда-то в плен Болеславом.
Д.Володихин:
— Мы ещё можем вспомнить какие-то города из числа Червенских, чтобы... ну... более-менее наши радиослушатели разбирались...
С.Алексеев:
— Ну, собственно, Червень, который и дал название всей группе городов, Галич, будущий княжеский город, тогда ещё подчинённый Червеню, но, со временем, поднявшийся.
Д.Володихин:
— Галич-Южный, заметим...
С.Алексеев:
— Галич-Южный, да, конечно. Входил ли в эту группу, на тот момент, Берестье, не очень понятно. Потому, что оно могло быть отвоёвано и раньше — оно могло быть первым ещё отвоеванием Ярослава. Но это вот — земли за Западным Бугом, в основном.
Д.Володихин:
— Условно говоря, на Руси когда-то была тяжёлая война междоусобная. Воспользовавшись ею, польский монарх отрезал в свою пользу значительную область — теперь эту несправедливость исправили.
С.Алексеев:
— Эту несправедливость исправили. Со временем — можно, забегая вперёд, сказать — Ярослав достиг значительных успехов в Польше, фактически, утвердил на Польском княжеском престоле своего союзника, или, даже можно сказать, ставленника Казимира, который с ним породнился, и — на время — Польша стала союзником Руси.
Д.Володихин:
— Уважаемые радиослушатели, хочу напомнить вам, что этот самый Казимир также стал персонажем одного из знаменитых советских фильмов — чрезвычайно обаятельный персонаж в фильме «Ярославна, королева Франции».
Но это, в общем, деяния Ярослава. А мы говорим о деяниях Мстислава. Насколько я понимаю, летописные известия о нём на этом заканчиваются...
С.Алексеев:
— Не совсем. И, к тому же: летописные известия о его войнах на этом заканчиваются, но мы знаем о ещё одной его кампании — тогда же, в начале 30-х годов. Участвовал ли он сам в ней лично, мы не знаем, но то, что он посылал туда войска, и то, что Ярослав оказал ему помощь — это нам известно.
Д.Володихин:
— Условно говоря, это война Чернигова, но мы не знаем, до какой степени — это война Мстислава.
С.Алексеев:
— Война лично Мстислава. Это война Чернигова и война Тмутаракани, это — одно из последних крупных мероприятий Древней Руси на Северном Кавказе и в Закавказье. Сначала, как, видимо, союзники Дербентского эмира против его противников в Закавказье.
Потом, когда Дербентский эмир коварно перебил возвращавшихся через его земли руссов, обвинив их в том, что они истребляли мусульман — то есть, его врагов, но мусульман... ну, видимо, добыча у руссов была весьма богатая...
Д.Володихин:
— И, видимо, осталось их — не так много.
С.Алексеев:
— Тогда руссы совершают уже поход к Дербенту. Им помогают союзные им, и тоже уже, на тот момент, христиане — Аланское царство, союзники именно Тмутаракани. И в этом походе к Железным вратам участвуют и новгородские дружины, может быть, с участием варягов, во главе с неким Улебом — об этом в русских летописях уже отложилось воспоминание.
Поход не был удачным — Дербент не взяли, и, после этого, дальнейших попыток в этом направлении не предпринималось, но он был, и это было — масштабное мероприятие, в котором участвовали и руссы, и их союзники на Северном Кавказе.
Д.Володихин:
— Ну, видимо, произошло отмщение, а также — восстановление утраченной добычи.
С.Алексеев:
— Вероятно.
Д.Володихин:
— Вот... можем ли мы точно датировать? Если не точно, то, хотя бы, приблизительно?
С.Алексеев:
— 1030-31 годы.
Д.Володихин6
— Начало 30-х годов. Мстислав в этом момент ещё жив, но уже, так сказать, подходит его княжение к закату.
С.Алексеев:
— Последние годы Мстислава проходят, насколько мы знаем, без войн. Он занимается обустройством Чернигова — он занимается строительством.
В частности, он начинает строить храм Спаса в Чернигове.
Д.Володихин:
— Вот, заметим, смолоду — радовался тому, сколько мертвецов лежит на поле, и весь этот «расходный материал» — не жаль...
А на старости лет — вспомнил о том, что он христианин, и ему — давать ответ перед Царём Небесным.
С.Алексеев:
— Надо отметить, что Мстислав остался без наследников. Его сын Евстафий умер в 1033 году. Видимо, около этого же времени начинается строительство храма Спаса, или даже чуть позже. В 1036, когда наступает конец жизни самого Мстислава, храм ещё не был достроен — он был «вровень с конём», стены его.
Мстислав умер так же, как многие знатные владетели того времени, разболевшись на охоте. Мы не знаем точно, что случилось — может быть, упал с коня, может быть, простудился тяжело...
Д.Володихин:
— Когда люди становятся старше, часовой механизм их организма начинает давать сбои. Поэтому, раньше, может быть, эта охота была бы ему — пустяк, а... всё-таки... вторая половина 30-х... он человек уже — совсем не юный.
С.Алексеев:
— Вторая половина 30-х — да, он родился ранее 988 года, то есть, раньше Крещения отца, он — сын его языческой жены. Соответственно, понятно, что в это время он был уже не мальчик, далеко.
Он умирает, его привозят к построенному им храму, и погребают — первого из Черниговских князей — погребают в нём.
Д.Володихин:
— Всё-таки, его чтили черниговцы.
С.Алексеев:
— Черниговцы его любили. О нём в конце XI века Боян пел песни, они его называли «Храбрым», и Чернигов считался его городом. Он считал свою историю — с него.
В помяннике Черниговских князей, перечислении их поминаний в Антониевом Любечском монастыре — одной из самых важных обителей Черниговской земли — на первом месте, среди Черниговских князей, стоит князь Константин-Мстислав и супруга его Анастасия.
Д.Володихин:
— Притом, мы ведь помним, что он не оставил по себе потомства, и Чернигов перешёл к Ярославу, а впоследствии сделался принадлежностью той ветви Рюриковичей, которая ну ни малейшего отношения к Мстиславу не имеет.
С.Алексеев:
— Верно! И родоначальник этой ветви князь Николай-Мстислав — стоит вторым в этом помяннике, сразу за Константином-Мстиславом. Но первым стоит Константин-Мстислав.
Д.Володихин:
— А Ярослава, который... ну... как минимум, формально, всё-таки, был государем Черниговским, между этими двумя персонами, черниговцы не упомянули — немного не свой.
С.Алексеев:
— Вероятно, да. Специально, при этом, отмечается, что именно Константин-Мстислав построил «Спаса» — главный храм Чернигова и усыпальницу Черниговских князей.
Д.Володихин:
— Ну, возможно, он завещал какие-то сокровища, часть своей, личной, княжеской казны для того, чтобы стройка собора была завершена, зная, что он умирает, и сам не успеет это доделать.
С.Алексеев:
— Скорее всего, скорее всего! Во всяком случае, это было бы логично — тем более, что наследников он не оставил, а Ярослав был храмостроитель сам, человек глубоко верующий, и, несомненно, потратил бы средства, оставленные братом, на строительство начатого им храма — тем более, что в нём уже брат лежит. А последние 10 лет они жили в мире и согласии.
Д.Володихин:
— Слава Богу! Люди становятся старше, люди становятся умнее, может быть... Во всяком случае, Богобоязненнее. Срок их жизни подходит к концу, и они начинают задумываться о том, что Бог смотрит на них с Небес, и не так уж много осталось времени для покаяния — разумный подход, как мне кажется. Если бы они ещё и раньше об этом задумывались, было бы намного лучше, но так устроена жизнь человеческая.
Вот о чём я хотел спросить в последние минуты нашей, подходящей к концу, передачи...
Собственно, Чернигов и Киев — до какой степени это соперничество могло разрешиться в пользу Чернигова? Был ли у него шанс, когда-либо, обойти Киев и сделаться лидером Южной Руси? Может быть, Мстислав, в какой-то степени, задумывался об этом?
С.Алексеев:
— Ну, насколько задумывался о таких концептуальных, далеко глядящих в будущее истории вещах, человек Средневековья — это всегда очень сложный вопрос.
Мстислав, я думаю, задумывался, в первую очередь, о своей личной судьбе, и о своём личном успехе.
Как могла бы сложиться история, если бы Мстислав, скажем, пережил Ярослава, если бы он оставил наследников? Вполне может быть, что мы бы говорили не о Киевской Руси сейчас, а о Киево-Черниговской... или Чернигово-Киевской.
Правда, Мстиславу, всё равно, пришлось бы иметь дело с многочисленными племянниками, которых Ярослав-то, как раз, к этому времени уже имел — сыновей, и их бы надо было наделять наследством, с ними надо было бы так или иначе разбираться — с их претензиями... Так что, единой бы Русь, к сожалению, всё равно не осталась бы. Рождённый в княжеской семье — князь, со своей землёй. Это закон, который на Руси соблюдался.
Но то, что Чернигов мог бы стать весьма значительным центром Руси, наравне с Киевом, то, что Чернигов мог бы стать, в силу каких-то, по большому счёту, случайных исторических обстоятельств, первым, среди равных во второй период истории, в заключительный период истории единого государства — это совсем не исключено.
Во второй половине XI века, когда Русь была поделена между братьями Ярославичами, каждый из них старался в своём княжеском городе — Чернигове и Переяславле — основать собственную митрополию, наравне с Киевской. И в Чернигове митрополия была, одно время.
Д.Володихин:
— Ну, что ж... во всяком случае, мы знаем, что, впоследствии, Чернигов станет столичным центром одного из крупнейших русских княжеств.
А сейчас, напоследок, мне хотелось бы помянуть добрым словом Мстислава Лютого, который не только проявил цинические свойства своей натуры на поле битвы при Листвене, но и, всё-таки, построил, как минимум, два храма, сражался за Русь, был храбрым и искусным воином и человеком, который сумел внушить любовь людям новой для него области, которые его и знать не знали, но признали своим, сражались за него, и считали, что хорошо, что он встал у кормила правления у них, в Чернигове.
Видимо, не так плох был этот человек, и не последний он был христианин!
Ну, а теперь, с вашего позволения, дорогие радиослушатели, я говорю слова благодарности Сергею Викторовичу Алексееву, который замечательно просветил нас, по-моему, сегодня. И, видите, получилось из четырёх упоминаний князя Мстислава Лютого сделать, на мой взгляд, чрезвычайно информативную передачу.
И мне осталось сказать вам: благодарю вас за внимание, до свидания!
С.Алексеев:
— До свидания!
Артёму Казённых важно отправиться на лечение, нужна помощь
Артёму Казённых 9 лет, он не может нормально двигаться и очень плохо видит. Но благодаря любви и заботе близких, жизнь его наполнена теплом и радостью. В семье мальчика есть особенная традиция — когда кто-то из друзей и знакомых приходит в гости, Артём неспеша подходит к человеку и аккуратно кончиками пальцев трогает его лицо. Так он здоровается с близкими людьми и понимает, кто пришёл в дом.
Артём всю жизнь борется с последствиями остановки сердца и нескольких операций на головном мозге, которые пережил в младенчестве. Чтобы помочь ребёнку развиваться, мама ежедневно выполняет с ним разные физические упражнения, возит сына на реабилитации. «Постепенно наш герой восстанавливается, — говорит Лидия. — Сейчас Артём осторожно делает первые шаги, самостоятельно может подняться и сесть на стул, что-нибудь съесть. Его крёстная, кондитер, каждый праздник старается порадовать Артёмку маленьким бисквитным десертом, что вызывает у него бурю положительных эмоций. Ведь теперь он может сам прожевать кусочек торта, хотя раньше ел только протёртую пищу», — продолжает рассказ мама.
Жить сегодняшним днём и замечать всё хорошее — вот девиз семьи Артёма Казённых. «Мы радуемся даже самому малому, тому, чему многие люди не придали бы значения. Например, недавно сынок впервые смог обнять меня одной рукой за шею. Просто обнять — какое это счастье!» — радуется Лидия. Она верит, что у сына впереди много новых побед.
Сейчас Артёму предстоит следующая реабилитация, которую мама оплатить не в силах. На помощь пришёл благотворительный фонд «Дети Ярославии», он открыл сбор для мальчика. И если вы хотите поддержать Артёма, переходите на сайт фонда: deti-yaroslavii.ru
Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов
«Смыслы Страстной седмицы». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы размышляли с нашим гостем о смыслах и значении Страстной Седмицы и о том, как участие в богослужениях этих дней может помочь подготовиться к встрече главного христианского праздника — Пасхи.
«Страдания и вера». Татьяна Семчишина
У нас в гостях была медсестра детской реанимации Татьяна Семчишина.
Мы говорили о том, как страдания и жизненные испытания могут способствовать приходу к вере, о том, как поддержать человека в горе, а также о важной роли тишины и молчания в нашей жизни.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья! У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. Добрый вечер!
Т. Семчишина
— Здравствуйте!
К. Мацан
— Вот не первый раз Татьяна у нас в гостях в программе «Светлый вечер», а уже даже второй. Мы с Таней не то, чтобы давно, но знакомы, поэтому, как в жизни, будем общаться «на ты». И я бы вот с чего начал. Вот я тебя представляю как медсестру детской реанимации... Нередко я встречаю такое мнение, что вообще во врачебном сообществе, скорее, человек будет неверующим, потому что взгляд на мир научный, естественнонаучный, работаете вы с конкретными данными физиологии, анатомии, биологии и так далее, и вот места чему-то такому, что не измеряется на приборе, здесь, вроде бы, не остается. Почему «вроде бы»? Потому что, с другой стороны, а где еще встретить чудо, как не в больнице, где происходят, наверное, иногда необъяснимые с медицинской точки зрения вещи, когда врачи говорят: «Ну, бывает, и такое бывает. Хорошо, что человек выздоровел». Вот как ты это наблюдаешь, будучи человеком внутри этого процесса?
Т. Семчишина
— Наверное, стоит сразу оговориться, что поскольку я не врач, а медсестра и могу говорить от лица не столько врачей или врачебного сообщества, а медицинского сообщества, как медработник, как я сама это переживаю или как я это наблюдаю... И, конечно, ты абсолютно прав, что, с одной стороны, медики имеют дело с множеством данных, законов, процессов, опять-таки, опыта врачебного профессионального, медицинского, тех случаев, которые наблюдают, и это, конечно, в какой-то степени сужает область такой детской... назову это... не хочу никого обидеть, но какой-то слепой веры, когда ты надеешься и очень хочешь надеяться, тем более, когда речь идет о любимом человеке, близком, который болеет и страдает. Наверное, в этом смысле медики гораздо более люди отстраненные, может быть даже, циничные, потому что там, где мама болеющего ребенка продолжает надеяться, медики понимают, что это закончится тем или иным исходом.
С другой стороны, в нашей области, и это знает очень хорошо любой врач, медсестра, все те, кто каждый день занимается лечением людей и пытается им помочь, всегда есть место для необъяснимого и для того, чтобы... я назову это «действовал Бог», как человек верующий. Потому что даже если будет самая лучшая команда профессионалов, которые будут, допустим, оперировать в самой лучшей больнице, с самым лучшим оборудованием и самым лучшим обеспечением всеми необходимыми препаратами, есть всегда место, ну, случайности, стечению обстоятельств, когда что-то может пойти не так, или когда что-то может пойти так в тех больницах, местах, где нет совсем никаких условий. Но почему-то в одних ситуациях человек выздоравливает и получает исцеление, а в других вдруг начинаются какие-то осложнения, которые могут привести и к смерти. И, наблюдая за этим, наверное, люди могут по-разному это истолковывать — и как, опять-таки, случайность, совпадение, но здесь всегда есть место тайне, и я думаю, что никто другой, как медики, не наблюдают этого так часто, когда, кажется, по всем законам, все должно пойти таким образом, а оно идет совершенно другим.
Ну и, плюс, конечно же, никто, как медики, так часто не видит страдания и, в том числе, смерти, которая, да, к сожалению, становится частью нашей рутинной работы. Но без осмысления этого ты не можешь там оставаться. Другое дело, что каждый человек находит для себя разный ответ в этом осмыслении, и кто-то находит его действительно в вере, а кто-то — в такой отстраненности и некотором, наверное, ожесточении, может быть, сердечном, которое скрывается за словом «профессионализм».
К. Мацан
— Ну, говорят, что врачи — циники. Вот это — про это, да?
Т. Семчишина
— Наверное, да, можно и так сказать.
К. Мацан
— Вот ты, мне кажется, важнейшую тему ты такую поднимаешь — вообще о приходе к вере, о, скажем так, содержании этого процесса. Вот ты сказала, что, встречаясь часто со смертью, с уходом людей, разные люди совершают разные выводы, иногда противоположные, из одной и той же ситуации. А вот от чего это зависит, как тебе кажется? Почему один человек приходит к мысли, ну, к какому-то обоснованию для себя религиозной веры, включая то, что вот жизнь не заканчивается со смертью и есть надежда на вечную жизнь, вот в этом тоже выражается вера, а кто-то из той же самой ситуации делает вывод, что «нет, все» (я сейчас, может быть, огрубляю), «все бессмысленно». Вот этот самый цинизм, как, может быть даже, защитная реакция, возникает, бросающаяся в глаза бессмысленность. Вот я даже уже, скорее, знаешь, тут не про медицину, а к твоему опыту просто верующего человека, многолетнего прихожанина храма, который при этом с этой темой сталкивается, с темой медицины и смерти, — что Бог касается в какой-то момент сердца человека и говорит, что «вот найди утешение в этом, ищи утешение здесь», а другого, получается, Бог не касается, раз он ожесточается и не верит?
Т. Семчишина
— Это сложный вопрос.
К. Мацан
— Конечно, сложный. Я, вообще-то, простых вопросов не задаю.
Т. Семчишина
— Сложный вопрос, на который я могу попробовать ответить некоторым предположением, потому что все-таки опять я говорю с позиции человека верующего, хотя и мне знакомы сомнения, недоумение, и уже в профессию я пришла верующим человеком. Хорошо, конечно, ответить просто и схематично, сказав, что это зависит от того, с каким сердцем, наверное, с каким багажом ты уже приходишь, ну вот, там, например, в профессию или в какую-то конкретную ситуацию страдания, боли и какого-то экзистенциального напряжения. Потому что, конечно, влияют и встречи, и воспитание, духовное воспитание наших учителей. Потому что в том, как я вижу какие-то вещи и как я их трактую, огромная заслуга, и это результат работы множества людей, с которыми мы общались — и отца Георгия Чистякова, и владыки Антония Сурожского, чьи книги оказали на меня очень большое влияние, и Фредерики де Грааф, и многих других людей. И когда ты встречаешься лицом к лицу с конкретной ситуацией, она ложится уже на подготовленную почву. Хотя, говорю, конечно, это не исключает вопросов, недоумений, сомнений и боли.
С другой стороны, наверное, и благодать Божья... Я не знаю, как ответить на вопрос, почему кого-то касается, а кого-то не касается. Но это еще и выбор, это и выбор человека в том, чтобы оставаться открытым или нет. Мы все испытываем боль — это я совершенно точно могу сказать. Мы все, работая там, где мы работаем, и видя то, что мы видим, переживаем за наших пациентов и не можем эту боль не испытывать. Другое дело, насколько мы ее в сердце допускаем и насколько мы готовы и в дальнейшем ей открываться и — может быть, не самое удачное выражение — что-то с ней делать. Потому что я могу отдать ее Богу — это, мне кажется, единственное, что имеет смысл, и дать согласие на то, чтобы снова этой боли открываться. Но я совершенно точно знаю и понимаю, что бывают и моменты, и бывают ситуации, когда человек говорит: «Нет, я не хочу этой боли. Да, я вижу ее, но я совершенно не готов ее испытывать и снова и снова к этой ситуации возвращаться, поэтому я выбираю такое дистанцирование». Потому что это тоже ведь может быть объяснено очень логично и какими-то важными причинами и мотивами для того, чтобы профессионально не выгореть, для того, чтобы мочь помогать больным, для того, чтобы уметь профессионально оказывать им помощь, и так далее. И, наверное, да, мировоззрение, наверное, готовность открывать сердце и готовность как-то рефлексировать и, ну, назову это «что-то делать» с этим переживанием и что-то делать с этой болью. Наверное, от этого зависит.
К. Мацан
— Ты эту фразу произнесла, очень такую цепляющую в хорошем смысле слова — «отдать Богу». Вот мне эти слова очень нравятся — «надо отдать боль Богу», потому что в них, что называется, постулируется сразу и существование Бога, и Его активное участие в жизни человека верующего, то, как это верующий видит, Его готовность эту боль человека забрать, какое-то такое динамичное отношение. То есть, Бог из какого-то слова, фигуры, идеи, чего-то такого большого, где-то существующего, превращается в Того, Кто близкий с тобой, Кому до тебя есть дело. А вот как ты это переживаешь? Как бы ты, ну, если угодно, объяснила вот это свое чувство — отдать боль Богу — человеку, который этого опыта не имеет? Понятно, что это сложно, может быть даже, невозможно объяснить до конца или даже хоть сколько-то. Но описать, свидетельствовать, наверное, можно. То есть, это невозможно передать, как любой опыт, но, может быть, что-то о нем можно сказать?
Т. Семчишина
— Ты знаешь, однажды у нас был такой разговор с коллегой — ночной, в какое-то небольшое затишье и в какой-то небольшой такой промежуток передышки. Она спросила меня: «Скажи, вот ведь я вижу, что довольно часто ты общаешься с семьями наших детей, и даже с кем-то, и со многими ты продолжаешь общаться после смерти детей. Они присылают тебе фотографии. Как ты все это выносишь? И зачем?» И тогда я попыталась ответить на вопрос, именно используя вот этот образ «отдать Богу», при этом понимая, что я разговариваю с человеком, который, может быть, где-то очень на пороге веры, как-то задумывается. Это действительно было сложно, как это можно объяснить, потому что, разговаривая со «своими» (я беру это сейчас в кавычки) — ну, с теми, кто как-то более в церковный контекст погружен, среди верующих людей, я могу что-то говорить о молитве, хотя все эти слова — они, наверное, будут достаточно плоскими, и все будет не то. Но здесь суть в том, что есть боль, которую на самом деле очень сложно вынести. Ее довольно сложно вынести еще и потому, что ты не можешь ничего с этим сделать. Иногда это твоя боль, личная, потому что ты соприкасаешься с какой-то трагической ситуацией и видишь, как это отражается на семье, на ребенке. Может быть, еще обстоятельства какие-то сложные. Иногда это, действительно, да, тоже вот отражение боли других людей. Ты видишь, насколько другому человеку больно — матери, потерявшей ребенка своего, или самому ребенку. Но наше, наверное, такое человеческое, естественное желание — эту боль утишить сразу, уменьшить ее, избавиться от нее. Когда я говорю о том, что мы можем отдать эту боль Богу, это, наверное, больше о том, что мы можем ее с кем-то разделить. Это не всегда означает утешение, но когда ты в боли не один, это приобретает какой-то другой смысл. И особенно когда ты в этой боли не один, а с кем-то, кто больше тебя, больше всей этой ситуации, Тот, Который благ, Который милостив и Который, в общем, не хочет никому зла и не хочет никому ничего плохого. И когда ты в этой боли с тем, кто в глубине своего существа видит и держит судьбы всех и знает тайну, и знает каждого по имени — и этого ребенка, который ушел, или этой семьи, каждого ее члена. Наверное, как-то более стройно мне сложно это объяснить, но, как говорил кто-то из великих, что боль... ты можешь горе разделить пополам с кем-то, и это уже... Ну это совместное проживание — оно и объединяет, и оно помогает тебе в этом быть и продолжать, продолжать существовать, продолжать жить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о трудных вопросах, на самом деле, веры, которые возникают в связи с болезнью, в связи с испытаниями. И наша сегодняшняя гостья видит это просто в процессе своей работы в детской реанимации. Вот еще немножко останавливаясь, может быть, задерживаясь на этом выражении, на этом состоянии, наверное, сердца человеческого — «отдать боль Богу»... Я вот в прошлой части упомянул, что мне оно очень нравится, это выражение, потому что в нем дается какое-то представление о Боге активном и с нами взаимодействующем, к нам обращающемся. Но ведь тут еще, наверное, важно, что и человеческая активность здесь постулируется? Я почему об этом спрашиваю — потому что я вот помню, в похожем контексте когда мы с кем-то говорили, вот отдать боль Богу, отдать проблему Богу, поручить эту проблему Богу, человек совершенно нецерковный и неверующий услышал в этом пофигизм. То есть, «вы, верующие — вы просто от этого закрываетесь». Ну, «отдай Богу» — это то же самое, как, другими словами, просто «не думай об этом», «да не парься!». Но правильно, что мы не про это же говорим сейчас? А вот как ты это чувствуешь? Почему это не про «не парься»? Вот я даже понимаю, что в плане твоей работы в реанимации это глупый вопрос и наивный. Я не предлагаю тебе сейчас переносить его на конкретные ситуации, когда перед тобой страдающий человек. Но если говорить именно о вере, о том, как ты проживаешь отношения с Богом, которые вот не про «не парься», а про твое активное участие — что это такое?
Т. Семчишина
— Я думаю, что если говорить с точки зрения психологии, наверное, можно назвать это формой рефлексии, да? Что когда происходят какие-то сложные события — ну, например, смерти пациентов, еще какие-то неразрешимые вещи, с которыми мы активно в рамках своих профессиональных обязанностей сделать ничего не можем, то просто забыть и как-то отодвинуть это в долгий ящик — это, наверное, да, была бы, наверное, пассивная позиция. Мне кажется — ну, может быть, я так устроена, но мне кажется, что очень важно все-таки не оставлять эти ситуации, а к ним возвращаться и их обдумывать. Пусть это будет с точки зрения психологии действительно такой рефлексией. Но если говорить с точки зрения веры, то мне кажется очень важным вот что. Когда-то я услышала это от Фредерики де Грааф. В каком-то разговоре мы с ней обсуждали тоже какую-то рабочую ситуацию, и она говорит: «Ну ты зовешь туда Бога, ты зовешь туда прийти Бога? Ты знаешь, что в какие-то моменты ты можешь требовать, чтобы Бог туда пришел? Да, Он знает это и без тебя, да, Он видит эту ситуацию, но ты можешь требовать, чтобы Божья Матерь и Господь в эту ситуацию вошли». Я не сразу это поняла, что она имеет в виду, но мне кажется, что это какая-то точка соприкосновений, точки встречи именно активности человека и активности Бога. Потому что это пространство человеческого сердца. И человек, видя или участвуя в неких обстоятельствах, где человек страдает, его призыв Бога туда — это, мне кажется, именно это и есть проявление активности, неравнодушия, неотстранения. И то же самое — если речь идет о смерти или вот о каких-то таких сложных событиях. То есть, мы, с одной стороны, молимся и отдаем Богу эту ситуацию — может быть, непонятную, может быть, с которой мы не согласны, но, вместе с тем, мы призываем Его прийти туда и освятить эту ситуацию Своим присутствием. Как дальше будет, я не знаю, но что-то страшное уже случилось, что-то трагичное уже случилось. Но призвать Бога в эту ситуацию, мне кажется, это лучшее, что можно сделать.
К. Мацан
— Я помню, в одном интервью священник Александр Ткаченко, создатель первого детского хосписа в России, сказал, что у Бога нет других рук, кроме наших. Ну это не он первым сказал — это такая известная, бесспорная, с одной стороны, мысль. С другой стороны, я помню, что в другом интервью человек тоже, много работающий, скажем так, в социальных проектах, помогающий и бездомным, и больным, к этой фразе по-другому отнесся — что «не, ну, конечно, у Бога есть другие руки, кроме наших, потому что, может быть, если Господу надо, Он Своими руками что-то сделает и без нашей помощи». И тогда человек добавил: «Ну, в лучшем случае, пальцы». Но, может быть, мы не будем множить дальше физиологические метафоры — «руки», «пальцы», но что ты об этом думаешь? Как в тебе эти слова отзываются?
Т. Семчишина
— Мне кажется, что это — опять-таки, наверное, возвращаясь к вопросу открытости сердца и открытости... ну, открытости миру, открытости человеку, причем, в совершенно разных реакциях. Мне почему-то первое, что приходит на ум, когда я слышу эти слова, это какие-то ситуации... Ну вот, например, самая простая — допустим, закончилась моя смена, и я выхожу из отделения, может быть, очень уставшей и, может быть, думающей только о том, чтобы поскорее добраться домой...
К. Мацан
— Потому что после суток дежурства.
Т. Семчишина
— Да, ну, после суток, и поехать скорее домой, и лечь спать, и вообще как-то немножечко отключиться от той реальности, которая была моей реальностью в последние 24 часа. И в этот момент, например, я вижу, что на диванчике около отделения нашего сидит женщина и, например, плачет. И, может быть даже, я узнаю в ней маму кого-то из наших детей. И здесь может быть несколько вариантов, да? Это может быть, например, мама, с которой есть у нас какой-то контакт и с которой у нас, ну, какие-то отношения даже сложились, потому что ребенок уже лежит какое-то продолжительное время. Это может быть мама какого-то другого ребенка, с которым я никогда не работала, но я знаю, что она приходит. Или, может быть, это совсем незнакомый человек. В целом, реакция моя может быть такова, что, ну, вообще-то, я закончила уже работать. Лифт — вот, пожалуйста, здесь пройти пять метров, и я сажусь на лифт и уезжаю к себе. Ну, потому что это не мое дело. Ну, плачет она — почему она плачет? Я не знаю, почему она плачет. Узнавать и как-то погружаться в это все еще я могу быть совсем не готова. Но, на мой взгляд, если так сложилось, что на выходе со смены почему-то я встретила эту женщину, ну, лучше подойти к ней, сесть и спросить ее, по крайней мере, что случилось. Или, ну, может быть, какими-то другими словами. Потому что мы все очень сильно нуждаемся в том, чтобы быть увиденными другими людьми. И, может быть, я ничем не смогу ей помочь. Может быть, я и выслушать ее не могу. А может быть, она мне как-то грубо даже ответит, или агрессивно, или... Да все, что угодно, может быть. Но в данном случае как-то Божьими руками... Что я могу, как Божьи руки, здесь, да? Я... вот как задание от Бога такое, да, это переживаю — что если человек встречается, даже если мне очень не хочется, даже если как-то вот... ну, как будто бы даже я имею моральное право пройти, но лучше все-таки подойти и спросить. Ну не захочет она другого человека рядом с собой, не нужно ей это будет — ну тогда так, как есть. Может быть, посидеть с ней какое-то время. А может быть, она пришла, потому что были ситуации, когда, например, мама потерялась просто. Ну, то есть, она должна была прийти в другое место, и она потерялась, растерялась, там, ребенок в тяжелом состоянии, и она не поняла, куда идти. И это все тоже решалось довольно просто, потому что я вернулась в ординаторскую, мы позвонили лечащему врачу и поняли, что требуется — она перепутала этажи и пришла не туда. То есть, это могут быть какие-то вещи, которые совсем не «великие», но если мы пришли в этот мир, если мы родились и продолжаем жить, и если как-то мы хотим для Бога тоже что-то делать, мне кажется, хорошо бы стараться — конечно, это не всегда получается, но — держать глаза открытыми, уши открытыми и сердце открытым.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Татьяна Семчишина, медсестра детской реанимации. У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
«Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. Мы говорим сегодня с Татьяной Семчишиной — медицинской сестрой детской реанимации.
Вот до перерыва, знаешь, какую-то ты очень важную тему затронула, причем, важную, знаешь, вот мне лично в плане каких-то лайфхаков. Лайфхаков, потому что мы хотим, чтобы от наших программ была сплошная польза, и вот на практике что выносить. Я вот могу тебе признаться, что для меня вот в той ситуации, которую ты описывала — допустим, сидит человек в больнице ли, на улице, на работе ли где-то, например, плачет, и, в принципе, ситуация, с одной стороны, располагает к тому, чтобы подойти, спросить, что случилось, а с другой стороны, ты понимаешь — вот это моя проблема психологическая, честно признаюсь тебе и всему честному народу, — я боюсь вот того самого какого-то грубого ответа, неловкости, которую я могу создать, в которой я могу оказаться, боюсь почувствовать себя глупо. И боюсь одновременно и человеку как-то... Может быть, ему сейчас не нужно внимание. Вообще, я понимаю — допустим, когда мне плохо, я, может быть, не хочу, чтобы вообще меня трогали. Но это индивидуально. Я внутри себя борюсь, с одной стороны, с каким-то правильным пониманием, что, ну, хорошо бы сейчас подойти, узнать. И я вот абсолютно понимаю тебя, когда ты говоришь, что «вот мне сейчас, именно мне этот человек именно попался — ну неслучайно же это, ну Господь же все видит!» А с другой стороны, какие-то внутренние ограничители включаются. Вот что ты посоветуешь? Ты отчасти уже об этом начала говорить. Может быть, ты тоже это испытываешь. Судя по всему, тебе это знакомо. Как находить для себя внутреннюю мотивацию все-таки поступить по-христиански, громко скажем, и вот это внимание проявить, не боясь, несмотря ни на что, и быть готовым даже, там, не знаю, к неловкости, к грубому ответу, но все-таки сделать?
Т. Семчишина
— Ну, начнем с того, наверное, что касается мотивации, что, боюсь, нет готовых рецептов, потому что каждый раз и в каждой ситуации приходится делать выбор. Это не что-то такое, что идет по накатанной и что один раз уже решено, и теперь наконец-то все просто и легко.
С другой стороны, я вот о чем думаю. Господь дал нам свободу, и эта свобода — она выражается во всем. Она выражается, в том числе, в том, что решим мы сами — подойти или не подойти. Она заключается и в том, что человек может принять нашу помощь, не принять нашу помощь, нуждаться в нас, не нуждаться в нас, а нуждаться в ком-то другом. И, наверное, один из тех принципов, которые хорошо бы постараться соблюдать, это человеку эту свободу предоставить. И в каких-то ситуациях я понимаю, что мне проще все-таки тоже опираться на рецепты на какие-то готовые, и в каких-то ситуациях я для себя формулировки нашла. Вот, например, я живу на метро «Теплый Стан», где у нас находится рынок, и там переход довольно длинный из метро, много лестниц, куда довольно часто приезжают бабушки со своими сумочками-кошелочками на колесиках. И для того, чтобы подняться или спуститься (а чаще всего бабушки приезжают уже с нагруженными сумочками), ну это требует усилий, чтобы по ступенькам их поднять. И тоже кажется — ты видишь пожилого человека, который с этой тележечкой со своей цок-цок-цок по ступенькам, и реакция может быть очень разной, потому что бабушки тоже по-разному настроены.
К. Мацан
— Меня однажды так отшили, будто я хотел сумку забрать, а не поднять.
Т. Семчишина
— Да. Потому что бывает, что, действительно, ну вот люди как-то так реагируют остро. И, ну, для себя я какую-то формулировку нашла такую, что когда я подхожу, говорю: «Извините, пожалуйста, разрешите вам помочь!» — и это оставляет человеку абсолютную свободу, потому что кто-то может сказать: «Да мне и так удобно». О’кей. «Да, хорошо, очень было бы здорово». «Нет, не нужно». И... Ну, и когда... И себя чувствуешь в этом тоже свободной. И человеку ты предлагаешь, и оставляешь ему право отказаться и свободу отказаться или принять.
Конечно, гораздо сложнее, когда речь идет не о физической помощи, которая очевидна, а о помощи (или не помощи), о каком-то участии, когда речь идет о горе, слезах или какой-то сложной ситуации, и мы не знаем, что случилось. Но, мне кажется, если иметь в виду, опять-таки, эту деликатность и какое-то пространство свободы, ну, по крайней мере, может быть даже, и вопрос «что случилось?» не такой удачный... Там, что ты расскажешь, что случилось? «Мне плохо». Там, «моему ребенку плохо». Что случилось... Все плохо. Но, может быть, спросить: «Я могу вам чем-то помочь?», как бы по-киношному ни звучала эта фраза. Или: «Не могу ли я что-то для вас сделать?» И если человек скажет «нет», может быть, побыть еще, посмотреть на него и уйти?
К. Мацан
— В прошлой части программы ты говорила, когда мы начали в самом начале размышлять о том, насколько человеку в медицинском деле труднее или проще, скажем так, прийти к вере, найти утешение к вере, ты сказала: «Все мы переживаем боль и сомнения». Я вот хотел бы к этой фразе творчески придраться. Опять же, может быть, это будет связано с твоей работой, может быть, нет, но какие у тебя сомнения в вере, какие вопросы к Богу (если это одно и то же — сомнения в вере и вопросы к Богу)? Я понимаю, что ты вряд ли ставишь под сомнение бытие Божие как таковое. Хотя сейчас ты расскажешь. Но тогда чего они касаются?
Т. Семчишина
— Они действительно не касаются бытия Божия. Но... Есть, например, сомнение — это один из самых болезненных вопросов, я думаю, что не только для меня. Это вопрос, что есть благо. Что есть благо, ну, например, для конкретного ребенка. Или что есть благо для его семьи. И если мы говорим о том, что, ну, «я верю, что Господь всемилостив и благ, и в Его деснице тайна человеческой судьбы», то где это благо в какой-то конкретной ситуации, где его очень сложно разглядеть или невозможно? И что есть благо в этой ситуации? Это вопрос, который довольно часто снова и снова приходится ну как-то решать, задавать, по крайней мере, этот вопрос.
К. Мацан
— Ты имеешь в виду, может ли болезнь, например, быть благом для семьи, для человека, для ребенка?
Т. Семчишина
— Я боюсь сейчас уйти в какие-то теоретические размышления, потому что все-таки эти, наверное, вопросы имеют право задавать только непосредственные участники. Легко сидеть в студии и говорить о таких вещах. Но, скорее, это какие-то очень конкретные события или конкретные... Даже, наверное, не столько сама ли болезнь — благо. Я не буду касаться этой темы — она слишком деликатная, и она слишком индивидуальна для каждого конкретного человека. Но в процессе лечения и в процессе борьбы за жизнь мы, да, сталкиваемся с ситуациями — ну все ли мы сделали правильно и все ли мы сделали, исходя из блага, из пожелания блага, например, такой вопрос. И еще вопросы смысла, который, наверное, основополагающий — в чем смысл, где смысл? Наверное, немножко сложно говорить об этом абстрактно, но я боюсь, честно говоря, приводить какие-то конкретные примеры, потому что опасаюсь быть недостаточно бережной и деликатной к тем людям, о которых я могу рассказывать.
К. Мацан
— Когда человек надеется на чудо, а чудо не случается, это вызов вере?
Т. Семчишина
— Это очень серьезная проверка, я думаю. Потому что, как сторонний наблюдатель, опять-таки, я могу говорить о том, что очень часто чудо, которого мы хотим, оно имеет очень конкретные осуществления, да? То есть, мы хотим очень конкретных вещей, надеясь на чудо. Например, в ситуации болеющего ребенка хотим его выздоровления во что бы то ни стало. Вопрос блага в этом тоже очень важен, потому что иногда, например, в силу ряда причин, осложнений, лечения мы, как медики, можем понимать, что если даже ребенок выживет в этой ситуации, то его жизнь не будет полноценной. Он, например, ну, не сможет никогда ходить или не сможет говорить, или еще чего-то не сможет. То есть, его выживание физическое — оно не будет означать качества жизни и полноты этой жизни. Ну, хотя о полноте, наверное, можно говорить в духовном смысле, и мы, наверное, не будем эту тему затрагивать. Но я вижу, например, несколько вещей и могу поделиться такими размышлениями — что чудо иногда может быть в другом. Мы просим конкретного чуда в выздоровлении, а чудо случается, выражаясь в каких-то других вещах, хотя ребенок погибает, например, и этого выздоровления мы не получаем.
Но когда я говорила еще о том, что это такая проверка того, что стоит наша вера... С одной стороны, мы помним прекрасно все евангельские строки — «просите, и что бы вы ни попросили Во Имя Мое, да будет вам», С другой стороны, это тоже достаточно известные слова — о том, что «что нам дороже — сам Бог или Его блага, или Его благодеяния?» И вот в ситуации, когда мы просим и не получаем, очень бывает сложно, но возможно сохранить веру в то, что Бог всемилостив и благ, и неизменен, и принять из Его руки то, что происходит, даже если мы сейчас этого не понимаем. И даже если очень больно. И даже если эта боль потери разрывает сердце.
Но я вот, наверное, не посмею здесь говорить о наших родителях, потому что действительно для этого каждый проходит свой путь, и свой путь осмысления, и свой путь веры. Но вот здесь очень серьезно встает вопрос, насколько дорог мне Бог. Если я не сомневаюсь в Его существовании, если Он был здесь, если Ему небезразлична судьба моего ребенка, если Ему небезразлично все, что происходит с нами, как дальше строить эти отношения, если случилось то, что случилось.
И почему-то вот хочется мне еще одним поделиться — тоже важным, мне кажется, моментом таким. Однажды мы провожали семью, у которой умер малыш. Было отпевание, и батюшка наш, больничного храма после того, как отпевание закончилось, он подошел к супругам, к родителям малыша, обнял их и сказал: «У вас было время надежды, теперь оно закончилось, и наступает время веры и любви». И это настолько точно отражает состояние... Ну вот, по крайней мере, это такое было точное описание для этой конкретной семьи, потому что они до последнего надеялись. И сейчас, когда все закончилось так, как закончилось, они возвращаются домой, но возвращаются домой, к сожалению, с погибшим ребенком. Но наступает время, когда ты можешь верить во встречу, ты можешь верить в то, что любовь не заканчивается земной жизнью, и что любовь продолжается. Вот, мне кажется, это какое-то максимально точное описание того, что может происходить.
К. Мацан
— Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Вот буквально предвосхищаешь ты ту тему, о которой я хотел бы в этой последней части нашей программы поговорить, без которой, конечно, наш сегодняшний разговор был бы неполным. В том смысле, что мы всю программу говорим о твоей работе, о том, что ты видишь на работе, как медицинская сестра в детской реанимации, о трудных ситуациях, боли, страдании, смерти как о вызове вере. Как о вызовах. Но что-то мне подсказывает, что этим, скажем так, духовная палитра твоей работы не исчерпывается, и наверняка есть место и наблюдениям встречи с надеждой, с любовью, с тем светлым, что происходит. И это тоже связано с верой, может быть, дает ей расти, укрепляться, убеждаться, утешаться, получать от Бога утешение. Вот насколько в этом смысле тут твоя работа на твою веру влияет? Был ли пройден какой-то путь — вот не с точки зрения вызова и проверки, а с точки зрения вот ее еще большего какого-то раскрытия и, ну, если угодно, открытия красоты Божьего замысла о нас всех?
Т. Семчишина
— Мне действительно не хотелось бы, чтобы у наших слушателей создалось впечатление, что где-то мы на передовой, где постоянные испытания и непрерывные вызовы жизни и вере. (Смеется.) Хотя, я говорю, конечно, это часть тоже нашей повседневной жизни.
Изменилось ли как-то само понимание, да? И как-то больше раскрылось ли видение Божьей красоты? Мне кажется, что очень явно в наших вот повседневных делах, в нашей повседневной работе раскрывается красота встречи. Красота встречи с человеком. Потому что, несмотря на то, что иногда рутина подразумевает какую-то скорость — что один, второй, третий, это поток людей, но эти лица и судьбы, которые проходят, это, конечно, удивительные какие-то такие нити и удивительные переплетения. Огромное у меня уважение вызывают наши родители и дети. Хотя с детьми мы не всегда имеем возможность общаться — ну, потому что, в силу особенностей отделения, мы можем уже видеть их в медикаментозной коме и под аппаратами, но с кем-то мы общаемся, и это люди, которые дарят огромную радость, как бы это ни странно показалось, и удивление, и удивление жизни. И... Ну, мы тоже меняемся, видя этот свет и видя эту красоту.
И, конечно, не могу не вспомнить одну из наших недавних таких историй, когда у нас полгода лежал малыш, и ему нужна была почечно-заместительная терапия. Ну, поэтому он был в сознании, он мог общаться. У него была масса каких-то игрушечек, книжечек. И мы его очень полюбили все — женская часть коллектива точно, но даже наши реаниматологи, конечно, они с большой нежностью относились к этому малышу. И поскольку он был у нас достаточно долго, и, конечно, для ребенка ситуация непростая — да, он днем находится с мамой, но он все равно в относительно незнакомом пространстве, на ночь он должен оставаться один, незнакомые люди, которые постоянно меняются и которые какие-то процедуры проводят. Но он, как любой ребенок, растет, смотрит на мир, чему-то учится, что-то ему нравится, что-то ему не нравится. И он это все разделял с нами. Мы научились читать, играть, какие-то новые вещи придумывали для того, чтобы его порадовать. (Смеется.) И мы многому учились...
Я не знаю, как ответить на этот вопрос, мне немножко сложно. Наверное, мне даже сложнее ответить на этот вопрос, чем на вопрос касательно вызовов. Но мы видим, насколько... Вот я думаю, что благодаря работе это тоже очень проявляется. Мы видим, насколько мир разный, насколько люди разные. Иногда, как бы банально это ни прозвучало, насколько уникален путь каждого человека и насколько все бывает неоднозначно, и не надо торопиться с выводами о человеке, например, или о семье. Лучше всего не пытаться со своими какими-то понятиями «правильными» на семью наседать, а побыть рядом с ней и сопроводить. Это, наверное, лучшее, что мы можем сделать. Этому работа очень учит. И она всегда напоминает о том, что Дух Святой — Он не в грохоте, а Он в тихом веянии ветра, вот в такой деликатности, нежности и соприсутствии. Это очень явно всегда.
К. Мацан
— Не могу тут не спросить, раз уж прозвучало имя чрезвычайно дорогого мне митрополита Антония Сурожского. Дорогого — в смысле, автора, пастыря, чьи тексты во многом вообще меня, конечно, тоже к вере привели и сформировали, видение каких-то вещей. Он много говорит о необходимости... Не необходимость — плохое слово «необходимость»... о молчании, о возможности молчания. В каких-то ситуациях быть с человеком рядом, без слов, просто быть, присутствовать, чтобы суть твоя была здесь, вместе с ним. И, с одной стороны, в общем-то, не так уж редко мы об этом говорим — о том, что слова часто не нужны лишние. А с другой стороны, так ли это просто на практике? Владыка Антоний тоже в своих текстах... Мне даже довелось один переводить с английского на русский, ранее не опубликованный по-русски текст. Вот об этом он там подробно размышляет — что тоже по-разному можно молчать. Можно просто прийти и помолчать. Ну вот я пять минут помолчал, вроде как, и исполнил завет владыки и больше... пойду дальше, поработаю. Можно молчать, говорит он, с таким достаточно напускным видом и молиться внутренне, показывая, что «вот, вот я молчу наполненно и молюсь за того человека, который рядом со мной». Может быть, такого молчания тоже не надо.
И мой вопрос к тебе, собственно, простой: а что это такое на практике? Удавалось ли, вот удавалось ли этот совет владыки воплощать по-настоящему? Я спрашиваю без подвоха, потому что мне это неизвестно — мне не удавалось, не было повода проверять это. А у тебя, наверное, поводов предостаточно.
Т. Семчишина
— Это совет, наверное, во многом «на вырост». Потому что это то, к чему можно всегда стремиться и пробовать, пробовать, пробовать снова, как и множество других советов, которые владыка дает. Но ты помнишь эту ситуацию, которую мы обсуждали, этот пример — если мама сидит около отделения заплаканная. Иногда... ну здесь какая-то чуткость, наверное, все-таки нужна. Потому что иногда, может быть, действительно один из способов проявить участие — это сесть рядом с ней. И, может быть, не сразу начать говорить, предлагать, и это тоже может быть такой формой, ну, «я свое дело сделал, могу теперь идти, быть свободнее». Я подошел, спросил: А ничего не надо? Помочь вам?" — «Не помочь». — «Отлично!» И с чистой совестью уходить домой.
К. Мацан
— Я прямо себя узнаю, сейчас ты описываешь...
Т. Семчишина
— Но посидеть рядом и как-то прислушаться — может быть, человек что-то скажет, а может быть, нет, и вот, как это владыка часто называет, «из глубины молчания задать вопрос», это уже, наверное, уже такая способность и какая-то душевная внимательность более высокого уровня.
Удавалось ли или не удавалось — я не знаю. Я не знаю, не мне судить, но...
К. Мацан
— Надо спросить у тех, рядом с кем ты молчала.
Т. Семчишина
— Вот я точно знаю вот что. Иногда мы с коллегами с нашими тоже обсуждаем какие-то сложные ситуации, которые случаются у нас на работе. Это могут быть и конфликты, например, с кем-то из родителей или какие-то ситуации кризисные такие, когда не знаешь, как реагировать, и довольно часто я слышу от наших девушек-медсестер вопрос (ну, он такой даже риторический), что «ну я не понимаю, что говорить, я не знаю, что сказать». Вот идет человек, который вот только что вышел из палаты, где умер ребенок его. И, вроде, с одной стороны, я тоже с ними работала, и как-то хочется выразить им соболезнование, но я боюсь подойти, потому что я не знаю, что сказать.
И однажды, когда мы беседовали с человеком вне нашей сферы, и я вдруг поймала себя на мысли, что у меня вопрос этот не возникает — о том, что сказать. И, наверное, можно считать это вот таким плодом наследия владыки. Потому что я не владею какими-то техниками и словами, которые всегда срабатывают, что придает мне уверенность и ту самую мотивацию и отсутствие страха в том, чтобы подойти к тому-то. Но иногда я понимаю, что ты можешь, даже переступив, там, через собственные неудобства, страх внутренний или все, что угодно, но просто подойти, и этого бывает достаточно. Иногда из этого рождаются слова, иногда нет. И иногда бывает, что... ну особенно когда ситуация крайне напряжена в силу переживания... И говорить, что... Просто я понимаю, что говорить что-то — довольно глупо. Да даже не только желание исполнить совет владыки, а просто слова неуместны. Ты в этом, может быть, минуту, две, пять, не знаю, сколько, будешь, а потом всегда можно спросить у, там, родителя, например, у мамы: «Вы хотите, чтобы, там, я осталась, или уйти?» И принять тот ответ, который будет озвучен.
Но мне кажется, что я бы, наверное, так отреагировала на этот вопрос — мы очень недооцениваем роль тишины и роль молчания. И как-то иногда как будто есть какое-то клише, что вот эта тишина и молчание — это отсутствие действия. Или это отсутствие, там, наполненности действия, наполненности смыслом. Хотя очень часто оно может быть гораздо более значимым, чем любые слова, сказанные от души, формально, те, не те. Часто слова действительно не имеют значения, мы об этом забываем. И отношение человеческое — оно не обязательно выражается в словах. Оно может быть в жесте или во взгляде выражено.
К. Мацан
— Вот мы на радио, к сожалению, не можем вообще без слов обойтись. Иначе это была бы тишина, которую было бы странно слушать. Но пускай наша сегодняшняя беседа, вот чьи-то слова сказанные, послужит к тому, чтобы, их услышав, нам всем захотелось — я это говорю абсолютно искренне и ответственно — немножко помолчать и побыть в тишине, но в такой вот не отсутствующей тишине, а вот именно в том, о чем ты сказала, — в тишине присутствия и в наполненном молчании рядом с ближними, с тем, кому сейчас нужна наша помощь.
Спасибо огромное тебе за нашу сегодняшнюю беседу. Татьяна Семчишина, медицинская сестра детской реанимации, сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». Я уверен, не последний раз на радио «Вера» мы с тобой общаемся, так что до новых встреч на волнах нашей радиостанции.
Т. Семчишина
— Спасибо большое! Всего доброго!
К. Мацан
— Счастливо! До свидания!