«Вера и музыка». Светлый вечер с Яном Осиным (07.05.2019)

У нас в гостях был певец, композитор, заслуженный артист России Ян Осин.

В праздничные дни перед Днем победы мы говорили о вере, творчестве, музыке и военных песнях.

---

Ведущие: Константин Мацан и Алла Митрофанова

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. В студии моя коллега Алла Митрофанова —

А. Митрофанова

— Добрый «Светлый вечер».

К. Мацан

— И я, Константин Мацан. И приветствуем нашего гостя — Ян Осин, заслуженный артист России, певец и композитор, уже не первый раз в нашей студии. Добрый вечер.

Ян Осин

— Добрый вечер, дорогие друзья.

А. Митрофанова

— Вы к нам впервые после того, как участвовали в шоу «Один в один» пришли в студию. Конечно, хотелось расспросить у вас об этом проекте и о вашем участии там. Что стало решающим для вас, чтобы согласиться, принять это предложение?

Ян Осин

— Вы знаете, я над этим вопросом не задумывался, но в очередной раз убеждаюсь, что в нашей жизни ничего случайного не бывает. Как кто-то из очень мудрых людей сказал: случайность — это имя, которое для себя выбрал Бог. Меня пригласили поучаствовать в еще одном телевизионном проекте, который сейчас уже идет на канале «Россия», называется он «Ну-ка, все вместе!», где 100 экспертов обсуждают участников и голосуют за них — нравится или не нравится. Потом объясняют свое решение. И когда я уже согласился, состоялся так называемый кастинг, мы всё обсудили, все подробности, мне редакторы написали: «А не хотели бы принять участие в шоу перевоплощений?» Я говорю: «Конечно же, да». Сам не зная, что меня при этом ждет.

А. Митрофанова

— А вам интересно это было?

Ян Осин

— Конечно, интересно, потому что я с юности, когда уже всерьез занялся музыкой, я достаточно внимательно слушал своих коллег, друзей, кумиров и не то чтобы пытался их пародировать, но просто так получалось. То есть, когда ты обладаешь музыкальным слухом, ты слышишь тонкости, нюансы вокальные у своих коллег по цеху или у артистов известных — как они говорят, их манера, вокальная или разговорная. Естественно, я не то что этим занимался, но иногда в шутку с друзьями мы так веселились и кого-то изображали, кто кого мог. И когда это предложение мне поступило, я спросил: «А что нужно?» — «Пришлите какой-нибудь вариант». Я взял мобильный телефон и дома записал примеров 12 или 15, я сейчас не помню, таких примерных персонажей. Причем не только мужчин, но и женские голоса сымитировал. Мне и Лайма Вайкуле нравится, у нее своя манера. Эдита Станиславовна Пьеха, естественно, тоже, потому что у нее очень своеобразный голос и манера исполнения. И в итоге, среди всего этого спектра выбор пал либо на Кобзона, либо на Лещенко. И я очень не хотел Кобзона, потому что Лещенко, с ним проще: достаточно чуть-чуть пошепелявить, потембрить «хорошо, ребятушки». А Кобзон…  Тем более что в итоге мне досталась «Песня о далекой родине». А, как известно, в фильме «Семнадцать мгновений весны» режиссер Татьяна Лиознова долго выбирала исполнителей. И Магомаев пробовался на все песни, и Иосиф Кобзон. И в конце концов она Кобзону сказала: «Мне Кобзон не нужен — убери весь этот металл в голосе. Мне нужна мягкость, мне нужна душа». И он эту песню, так же, как и «Мгновения», пел очень мягко, практически безтемброво, не очень ярко, скажем так. И сложность была в том, что движений минимум. А это не только вокальное шоу — мало просто спеть похоже, надо еще выглядеть похоже. То есть жесты, мимика, движения, выход на сцену, грим тоже очень большое значение имеет, потому что если из этих составляющих что-то не попало в образ, то как бы всё, ну, уже всё понятно. И конечно, я очень сильно переживал. Я поехал к Нелли Михайловне Кобзон, вдове Иосифа Давыдовича, поговорил с ней, пообщался. Хотел узнать, какими такими бо́льшими подробностями украсить свое выступление, чтобы это было максимально похоже.

А. Митрофанова

— А как она, кстати, отнеслась к идее?

Ян Осин

— Она очень положительно отнеслась. Больше того, она мне даже сказала, что даст мне его настоящие парики для образа. Конечно, я был просто поражен — я не просил ее ни о чем, кроме советов относительно того, как правильней изобразить образ. Потому что, повторяюсь, это не шоу пародии, это не карикатура какая-то. То есть если ли ты изображаешь человека пусть даже похоже, но все-таки в таком пренебрежительном аспекте, то это, конечно, вызывает раздражение, как мне кажется. Это не должно было скатиться в пародию. И она очень горячо поддержала, она даже хотела приехать на съемку передачи. И, слава Богу, что она не приехала, потому что итак мне повезло — я прошел с этим номером в финал. Потому что если бы она приехала, и приехала бы дочка, то зрители бы подумали, что это такое лобби.

А. Митрофанова

— Ну да.

Ян Осин

— Приехала такая мощная сила поддержать артиста. Поэтому я рад, что всё было по-честному, потому что даже не члены жюри мою судьбу решили, а мои коллеги — те ребята, которые со мной вместе участвовали. И мой коллега Игорь Портной, который изображал Тома Джонса очень удачно, вот он свои финальные 5 баллов отдал мне. И мой перевес над другими участниками стал решающим, потому мы шли, как говорится, ноздря в ноздрю — три исполнителя. И такое его решение добровольное, его наставник Ираклий Пирцхалава мне потом сказал, что «мы не договаривались даже, он сам это решил». И, собственно говоря, так я начал, а потом финальный образ (я не могу разглашать, по условиям контракта, все секреты шоу). Будем считать, что я этот образ выбирал, отчасти оно так и случилось, хотя там были и другие варианты на рассмотрении. В том числе я хотел другой образ сделать, об этом постоянно тоже говорил. Но, слава Богу, это в эфир финала не вошло. Но задача, которая передо мной встала, она была настолько глобальной, потому что я абсолютно противоположен образу этого артиста. Во-первых, я не родился в Латинской Америке, как Рики Мартин. Соответственно, у меня гораздо более спокойная кровь. Я совершенно не пластичен, как он. Вокальный мой диапазон тоже не такой высокий. То есть мне пришлось заниматься всем. И за неделю, практически за какие-то 4 дня мне пришлось поднимать голос на терцию вверх. Мне пришлось заниматься танцами. У меня есть много друзей, кто занимается латиносом, или как это правильно сказать? — латиной? Я ездил заниматься до потери пульса. чтобы почувствовать этот драйв, эту пластику.

А. Митрофанова

— Почувствовали?

Ян Осин

— Я даже себе обруч купил. Мне никто не подсказал, но я догадался. Я внимательно смотрел очень много выступлений не только Рики Мартина, Энрике Иглесиаса, других артистов из Латинской Америки. Я просто понял, что вот это движение, которое они делают всем телом постоянно — это у них в крови. Этого можно добиться при помощи обруча. И я его крутил до тех пор, пока не смог написать эсэмэску в телефоне, не отвлекаясь на это движение. (Смеются.)

К. Мацан

— Полезная для здоровья передача.

Ян Осин

— Жиросжигательная как минимум. Потому что работа была, я спал по 3 часа в день.

К. Мацан

— А какая была атмосфера на съемках? Я не просто так этот вопрос с потолка задаю. Вы сейчас рассказываете про участие в этом проекте. Я вспоминаю, как мне одна моя знакомая актриса рассказывала про свое участие в проекте танцевальном, в одном из танцевальных проектов, где танцуют люди и звезды. И она делилась таким ощущением своего какого-то переживания тотального одиночества во время участия в таком гигантском шоу. Вроде вокруг камеры, вокруг куча народу, вокруг гримеры, продюсеры, и ты в центре внимания. И при этом ты чувствуешь (по крайней мере, я так ее слова интерпретирую), при этом ты чувствуешь, что ты часть какого-то большого шоу, которое заточено на бюджет, на рекламу, на аудиторию. И вот, казалось бы, в этом круговороте событий ты, как человек, чувствуешь себя предельно одиноким. Вот так все — каждый за себя и каждый для себя в каком-то смысле. Вот у вас не было похожего ощущения от участия в масштабном проекте?

Ян Осин

— Отчасти это верно, потому что любой такой крупный проект, а особенно с каким-то, условно говоря, выходом в финал и с каким-то победителем, он всегда нацелен на победу кого-то одного. В данном случае, понимаете, здесь немножко изменился формат. Мы привыкли к такому формату длинного шоу, где набор из одних и тех же артистов — допустим, 10 человек, и они в течение сезона перевоплощаются по нескольку раз. Соответственно, один и тот же человек может и женские роли сыграть, мужские и так далее. В данном случае этот сезон назывался народным. И задача была такая — 40 артистов, 40 участников этого шоу разбиты на несколько передач. И в финал выходит только один человек из каждой передачи. Соответственно, те 10 человек, которые были в первом выпуске, где я участвовал я, — я вышел в финал, и остальные 9 дальше никуда не прошли. И так из каждой передачи. Понятное дело, что работа над этим образом — это коллективный труд, то есть ты работаешь с педагогом по вокалу, ты работаешь с педагогом по сценическому движению, у тебя есть наставник. Вы коммуницируете постоянно, каждый день репетируете или нет — это ваше дело. Но вы встречаетесь, по большому счету, только на съемках. Соответственно, на съемках достаточно доброжелательная атмосфера, потому что зачастую там такая конкуренция явно не выражается. Все понимают, что есть какие-то люди очень профессиональные, есть чуть менее профессиональные. Вы же понимаете, что на таких проектах случайных людей не бывает, это люди более или менее подготовленные, как ни назови этот сезон. Условно говоря, выйди из студии и попроси любого человека сымитировать голос известного персонажа — не каждый же сможет, да? А есть люди, которым это дано, для кого-то это стало профессией. Кто-то в этой профессии делает только первые шаги. Соответственно, мы же тоже видим, кто как кого изображал.
У меня тоже был свой фаворит. Но случилось всё по-другому. Но все равно эта массовость, это ощущение того, что вокруг тебя крутится большая машина, конечно, тебя заряжает энергией. Но ты и сил тратишь огромное количество, очень сильно устаешь, потому что, я повторюсь, репетиции для самого себя были очень изматывающими. Но я нисколько не жалею, потому что другого шанса попробовать себя в такой роли у меня не было бы нигде. Потому что мой репертуар — это патриотическая музыка, с бо́льшими и меньшими отклонениями в сторону лирики, духовная музыка. То есть там в таком жанре, в таком амплуа мне это не нужно — я выхожу в классическом костюме, в бархатном пиджаке, с бабочкой или без нее. Я веду мероприятие и, соответственно, я не должен выступать в роли такого смешного конферансье или в роли Аркадия Райкина, который надел на себя маску, перевоплотился и говорит голосом другого персонажа. Другое дело, что здесь грим делается очень долго и он не просто в виде маски — это какие-то элементы таких накладок, с помощью которых твое лицо пытаются максимально приблизить к тому образу, который ты изображаешь. То есть снимается сначала слепок, это такая очень долгая процедура. А потом около двух-трех часов делается специальный грим, потом он еще раскрашивается. То есть это очень сложно. Я обо всем говорить не могу, естественно, опять же по условиям контракта. Но это тоже интересно, потому что я впервые встретился с этой кухней. Это же и киношная кухня, потому что на больших кинопроектах там же тоже, условно говоря, не всегда Сергей Безруков играет всех.

А. Митрофанова

— Конечно, «Оскар» за грим не просто так.

Ян Осин

— А этот грим очень профессиональный, он очень сложный и он персональный. То есть слепок моей головы у гримеров теперь хранится. И если что-то нужно будет для какого-то другого перевоплощения, они это смогут сделать легко.

А. Митрофанова

— Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня Ян Осин, российский классический и эстрадный певец, композитор, заслуженный артист России. Вы знаете, мы сейчас с Костей слушаем, как вы рассказываете очень воодушевленно о проекте «Один в один». Вы же не первый раз у нас в студии, и мы, наверное, никогда еще подробно не говорили о вашем собственном жизненном пути. По-моему, мы касались вопроса, как вы впервые почувствовали себя человеком, обладающим вокалом настоящим.

Ян Осин

— Как вы пришли в музыку, да?

А. Митрофанова

— Да. И случилось это, что неудивительно, так часто бывало, особенно до 1917-го года, через церковный хор. Вы могли бы вкратце напомнить эту историю? Сколько вам было лет, и как это произошло?

Ян Осин

— Я просто учился в музыкальной школе, как любой нормальный советский ребенок, параллельно занимаясь музыкой и спортом. У нас детство было без гаджетов, без интернета, мы читали книжки, бегали во дворе и играли в футбол. Естественно, ходили в музыкалку и занимались спортом. И когда я музыкальную школу окончил, я не очень любил некоторые предметы, например, сольфеджио. Мне больше нравилось быть солистом в хоре, потому что вышел — спел, грамоту получил на смотре каком-то областном и все тебе поаплодировали. Причем я сам эту профессию до сих частично недолюбливаю, я очень непубличный человек — я не люблю к себе повышенное внимание, когда на тебя показывают пальцем: смотрите, смотрите! Знаете, как это бывает очень часто. И я думал, что я с музыкой закончил навсегда. А когда я крестился — когда я пришел в храм и принял святое крещение, мой крестный отец, священник, он мне говорит: «Ваня, ты же музыкальную школу вроде окончил?» — «Да». — «Ну-ка, давай на клирос». Я говорю: «Батюшка, я не хочу». — «Давай, давай. Ноты знаешь, будешь петь».

А. Митрофанова

— А сколько вам лет было?

Ян Осин

— Мне было тогда 16 лет. И вот с 16-17 лет я вдруг понял, что это не совсем то, чем я занимался раньше. Особенно когда я услышал пластинки Федора Ивановича Шаляпина, я вдруг понял, что человек, обладающий таким голосом, как бас, может быть и очень музыкален с точки зрения репертуара, потому что его репертуар действительно широчайший — народная музыка, духовная музыка, опера, всё ему было подвластно. Да, собственно говоря, и эстрада того времени. Потому что «Очи черные» — это, в общем-то, эстрадное произведение, я считаю. И я тогда задумался.

А. Митрофанова

— В проекции на ту эпоху.

Ян Осин

— Да-да, в то время это было однозначно эстрадой, так же, как Вертинский и другие представители того времени. Это не ругательное слово. Потому что Анастасия Вяльцева — человек русской эстрады, ее уже тогда так звали. Эстрада — это просто сценические подмостки. Я поэтому слово «эстрада» употребляю лишь в положительном смысле. И я тогда это понял, что диапазон музыкальный может быть очень широкий, и я очень сильно увлекся этой музыкой. И меня уже стали приглашать, услышав меня как солиста церковного хора. Уже тогда начались первые гастроли за рубеж. И я стал петь солистом симфонического оркестра, народного коллектива, джазового квартета и так далее. И так в Москву попал, благодаря этому.

К. Мацан

— В чем внутренняя разница, психологическая, если угодно, петь в храме, петь на сцене? Если она есть.

Ян Осин

— Психологическая, я не знаю, потому что для меня естественно и одно и другое уже в течение нескольких десятков лет. И я чувствую себя органично и там и там. Вот как раз перед финалом «Один в один» я почувствовал, в очередной раз почувствовал, у меня эта мысль проскользнула, и я ее запомнил. Мне не удалось утром быть на литургии, потому что очень ранняя была репетиция. Но поскольку репетиция закончилась, и у меня было время, я заехал в свой храм поставить свечки. И как раз еще шла панихида. И я к ребятам присоединился — и настолько стройно мы пели. И мне пришла в голову мысль, что все равно ничего лучше церковной музыки, духовной русской музыки, которая поется без сопровождения, а капелла, быть просто не может. Потому что голос — это самый совершенный инструмент, который Господь создал. Орган — это очень хорошо, музыкальные инструменты — замечательно, опера — прекрасно. Но все равно звучание чистых человеческих голосов, когда они еще создают гармоничный аккорд, ну, лучше точно ничего не может быть. В церкви гораздо комфортнее, потому что нет ощущения, что на тебя смотрят люди, они тебя как-то оценивают. Зачастую клирос не виден людям, и они слышат только голоса. Соответственно, они даже не знают, кто поет. Может, там три бабушки поют. Может быть, пятеро взрослых, крепких, атлетически сложенных ребят, которые горланят так, что храм наполняется звуком мощно. Разницы никакой нет, потому что в каждом приходе у каждого настоятеля есть какая-то своя оценка клироса, и он дает какие-то наставления. Кто-то больше любит обиход, кто-то любит авторские произведения, даже современных композиторов, звучащие модерново, с очень большим многоголосием — не 4 голоса, а 8, 16 — даже такие есть произведения современных авторов. Поэтому в храме гораздо комфортнее, потому что это все-таки тот источник, который меня воспитывал. И не зря Федор Иванович Шаляпин говорил, что все русские певцы вышли из клироса. Он говорил это и о себе, потому что он тоже в юности пытался петь. По одной из баек, якобы Горького приняли, его не приняли. Это шутка такая уже с бородой. На самом деле, конечно, этого не было. У него голос был с юности, и его не принять в церковный хор просто не могли.

А. Митрофанова

— А можно тогда спросить у вас: как вы себя верующим человеком почувствовали? Вы упомянули советское детство — да, оно у всех нас было. И кого-то в младенчестве крестили тайком, а потом уже в сознательном возрасте люди сами приходили. Кто-то, может быть, вслед за бабушкой, потихоньку так, приглядываясь к тому, как она ходит в храм, тоже для себя этот мир открывал. А как было у вас?

Ян Осин

— Кстати, по поводу бабушек. Я вспомнил, как лет 10 назад, а может, и больше, меня судьба привела на Курильские острова и на Сахалин. Тогда владыкой там был владыка Даниил, который сейчас в Архангельске. И мы несколько дней с ним общались. И он не то что рассказал, он заметил: раньше нас бабушки приводили, русских людей, в церковь, а теперь у нас на Сахалине и на Курилах внуки приводят бабушек. Потому что за 70 лет, когда храмы практически все были закрыты, не то чтобы традиция прервалась, но этого передаточного звена не стало, то есть люди немного потеряли эту связь. И внуки, которые сейчас воцерковляются, они уже эту традицию собой как бы возобновляют. И многие бабушки нынешние, наши мамы, например, они еще не бабушки в том привычном понимании, как мы это помним в детстве, но все равно это люди старшего поколения. И мы их уже приводим своим опытом, своими приглашениями на Пасху, на Рождество, и они потихоньку воцерковляются уже именно через нас.

А. Митрофанова

— Есть такой момент.

Ян Осин

— Я могу сказать, что верующим я себя почувствовал несколько раньше, чем, конечно, принял крещение. Это мой осознанный выбор был. Я прекрасно помню, как мы примерно за год до этого моего выбора осознанного, с отцом именно на Пасху зашли в кафедральный Троицкий собор, и я вдруг увидел, как вполне свободно можно купить Евангелие в церковной лавке. Это был 1988-й год. Может быть, это было обусловлено тем, что широко праздновалось 1000-летие Крещения Руси и были какие-то послабления. Но я прекрасно помню, что всё мое детство мне о вере, о церкви никто плохо не говорил. Я даже помню, что у дедушки была Библия, которую то ли баптисты, то ли адвентисты, которым можно было приходить в больницы, они так потихоньку оставляли эти артефакты. Я помню, что она лежала, и я ее как-то взял однажды. На меня так посмотрели бабушка с дедушкой и сказали: «Только знаешь, сильно никому не говори». Потому что все-таки все прекрасно понимали — советское время, 70-е годы. Вроде я не слышал среди своих знакомых, чтобы кого-то выгоняли с работы или исключали из комсомола. И сам я был комсомольцем. И я даже помню, как один из классных часов, это был 1990-й год, самое начало года, мы долго решали всем классом, кого пригласить на классный час. И мне пришла в голову мысль пригласить настоятеля кафедрального собора. Сначала все немножко стушевались, а потом говорят: «А давайте пригласим». И отец Константин приехал — он приехал в рясе, с крестом.

А. Митрофанова

— В школу?

Ян Осин

— В школу. В камилавке…

А. Митрофанова

— В каком году?

Ян Осин

— 1990-й год. То есть вроде еще Советский Союз, еще советская школа. Дети все замолчали. Знаете, как обычно в советской школе — дети бегают по коридору, около раздевалок первоклашки… Середина дня, часа два или три. И конечно, директор школы так сползала по стенке, держась за сердце. Она понимала, что завтра вызовут в РОНО, в ГорОНО, еще в какие-то отделы, в облисполком: «Что вы позволяете? В советскую школу пришел поп? Что это такое?» Но мы с ней потом виделись очень часто — и через 10 после окончания школы, и через 20, слава Богу, ее это никак не коснулось. Но всё было очень  интересно, всё было круто, выражаясь современным языком. Потому что батюшка рассказывал такие вещи, которые мои одноклассники, да и я сам, больше нигде не могли услышать в то время.

К. Мацан

— Например?

Ян Осин

— Ну, он рассказывал о Церкви, он рассказывал о своем пути. Он никого не агитировал. Знаете, было такое ощущение… Вот сейчас слушаешь, когда говорят: «Вот, в советское время…» Да в советское время нормально было — и храмы были открыты в нашем городе Пскове, где я родился и вырос и до 28 лет прожил. И, собственно говоря, сейчас у меня там много друзей, которые сами потомственные уже священники. То есть их семьи — это семьи церковнослужителей, священнослужителей. И они помнят, что да, было тяжеловато, могли в школе на крестик посмотреть косо, но, слава Богу, никого такие жесткие репрессии не касались — все-таки это не 20-е, не 30-е годы были.

А. Митрофанова

— И не 60-е. Все-таки при Хрущеве тоже по полной программе всё было.

Ян Осин

— Да, в 60-е годы в центре города Пскова, я знаю эту историю, разрушили очень старинный храм Казанской иконы Божией Матери. Но что делать… всякое бывало.

А. Митрофанова

— В любом случае, 1990-й год — это уже…

Ян Осин

— Уже гораздо легче, да.

К. Мацан

— Сколько вам было лет, когда вы крестились?

Ян Осин

— 16.

К. Мацан

— Вот меня это поражает в людях. У меня в 16 лет в голове гулял ветер, и интересовало многое, но только не вопросы веры, религии, бытия и так далее. А что в вас тогда, в подростке, так бурлило, вас интересовало, что вы приняли осознанное решение креститься?

Ян Осин

— Самое интересное, что на этот вопрос не могу ответить, потому что я прекрасно помню, что когда я читал Евангелие, когда мы уже купили с отцом. Я с детства очень любил читать, с самого раннего детства, то есть было прочитано всё, что можно, во всех библиотеках я был записан. И меня сам слог поразил в первую очередь — для меня непривычно было изложение текста таким образом. То есть я вчитывался и мне мелодика очень нравилась. Мы с отцом спорили. Он не то что был антирелигиозным человеком, но он все время говорил, что нужно всё тестировать, проверять. Он задавал вопросы: «А почему вот так? Как ты считаешь?» То есть он заставлял меня мыслить критически, где-то творчески. Это мне очень помогало. Меня всегда восхищала красота архитектуры русской. В частности, в Пскове огромное количество храмов, которые, слава Богу, сохранились. В 1945-м году, еще не закончилась Великая Отечественная война, мы еще не дошли до Берлина, а был подписан указ, по которому 15 городов Северо-Запада России подлежали первейшему восстановлению. Причем именно памятники церковного зодчества — и Псков был одним из них. То есть около 5 процентов города сохранилось всего, люди жили в землянках, но они восстанавливали в первую очередь наши древние памятники, потому что это даже та антирелигиозная власть понимала. Это и символы, это наши традиции, это наши корни. И меня, конечно, это тоже с детства все время восхищало. Я очень любил рисовать. Из окна нашей квартиры был виден древний кремль и я очень любил рисовать пером тушью. Может быть, это тоже как-то сыграло. Моя любовь к фотографии. Я держал в руках фотоаппарат — конечно, хочется зафиксировать что-то красивое. Красивой, на мой взгляд, и тогда и сейчас являлась древняя русская церковная архитектура. Может быть, всё это вместе так и сыграло, что мой выбор был осознанным. Я тоже был разгильдяем в 16 лет, естественно. Но это любой подросток в 16 лет — у него ветер в голове. Очень мало среди своих сверстников я знаю людей, которые философией занимались.

К. Мацан

— Я потому и спрашиваю.

Ян Осин

— Я думаю, это был такой общий путь…

К. Мацан

— Через эстетику, скорее.

Ян Осин

— Да, это эстетика, это культура. Все-таки любовь к музыке во мне все равно жила, хотя я и не думал, что буду ей заниматься. Тем более духовной музыкой — я ее вообще не знал в то время. Потому что мы, естественно, пели песни пионерские: «У похода есть начало, а конца походу нет», — до сих помню, наверное, уже 35 лет в голове эта песня сидит. И я даже не знаю, что в большей степени повлияло. Но приходя в храм, во-первых, я понимал, что есть какая-то сила, под опекой которой ты находишься в любом случае. И вот это ощущение… Я прекрасно помню, что я однажды испортил библиотечную книгу. Я случайно, ходя между стеллажами, увидел книгу. Я не помню, как она называлась — какая-то ругательная книга… А, вспомнил: «Забавная Библия» и «Забавное Евангелие».

А. Митрофанова

— О, да… Это были известные такие…

Ян Осин

— И я одну из них взял…

К. Мацан

— А я не знаю вообще ничего про эти книги.

А. Митрофанова

— Я про них читала, я их не видела.

Ян Осин

— Их можно взять и поглядеть. Мне тогда было лет 12 или 13. Но я просто понял, что я нигде в другом месте не смогу ничего узнать об этом. Есть такой флер, что Бог — это такой дедушка в шлепанцах, который на облачке сидит, над головой такой кружочек, борода белая. И там реально были такие иллюстрации. Но вот это негативное, сверхнегативное отношение к религии, к Церкви, оно меня наоборот заставило думать противоположное — почему ж так ругают-то?

А. Митрофанова

— Вы имеете в виду то, что через эти книги транслировалось?

Ян Осин

—Да, один негатив. Когда я стал читать внимательно — думаю, так же не может быть, ну слишком уж откровенно ругают. Даже тогда во мне был какой-то критический…

А. Митрофанова

— Дух протеста.

Ян Осин

— Да. Ну, не может такого быть. В итоге я эту книгу не отдал в библиотеку — я ее разорвал и сжег. Я не знаю, почему — что мной двигало.

А. Митрофанова

— Спасибо вам за это. Я предлагаю сейчас немного разнообразить наш разговор музыкой. Все-таки Ян Осин у нас в гостях. И что мы сейчас послушаем из ваших музыкальных композиций? Я знаю, что вы сами пишете и что у вас есть лирические песни. Может быть, что-то из этого?

Ян Осин

— Во множественном числе я бы не сказал «лирические песни». Так получилось, что в основном они у меня все были патриотические в первую очередь. Но одна из недавних песен, она действительно про любовь, она в таком, как сейчас музыканты говорят, в олдскульном варианте, приближенная по звучанию к 80-м годам. Я до сих пор еще не определился с названием — либо «Нас зимой любовь согрела», либо «Я любовь твою сберег». Но поскольку уже весна практически такая настоящая, то уже можно и первое название использовать, можно и второе.

(Звучит песня.)

К. Мацан

— Мы услышали песню Яна Осина, который сегодня у нас в гостях, заслуженный артист России, певец и композитор. У песни двойное название, я его не запомнил…

Ян Осин

— Первое — «Нас зимой любовь согрела».

К. Мацан

— А второе — «Я любовь твою сберег».

Ян Осин

— Да.

К. Мацан

— Вернемся к вам через минуту.

А. Митрофанова

— Еще раз добрый светлый вечер, дорогие слушатели. Константин Мацан и я, Алла Митрофанова. И напоминаю, что в гостях у нас Ян Осин, классический и эстрадный певец, композитор, заслуженный артист России. Мы беседуем, слушаем песни Яна. Конечно, когда в регалиях нашего гостя указано через запятую классический, эстрадный певец, так и хочется спросить: а для вас что же все-таки ближе? Или церковное пение? Или вы это не разделяете для себя на три разных ипостаси существования в музыке?

Ян Осин

— Видите, мне очень просто в силу того, что мои основные жанры, в общем-то, приближены  к одной манере исполнения. То есть духовная музыка поется классическим голосом, классическая музыка, понятно, оперная. Но и эстрадная в моем исполнении она все-таки не попсовая, то есть это не та музыка, которая звучит из ультрамодных радиостанций. Соответственно, мне гораздо проще в этом отношении, я не сильно разделяю эти ипостаси. Другое дело, что я сейчас классической музыки практически не пою, оперной. Так сложилось. Это и мое осознанное было решение, потому что я не очень люблю современные оперные постановки.

А. Митрофанова

— Вам больше нравится классические? Как Дзеффирелли сделал в «Арена ди Верона»? Или это тоже не котируется?

 Ян Осин

— Понимаете, «Арена ди Верона» — это не оперный театр, в нем очень сложно с декорациями. Как ни крути, все-таки свет, смена костюмов, декорации на сцене играют большую роль. Я все-таки воспитан был на книгах тех мастеров и на постановках тех мастеров, которые ставили классическую оперу в классическом ее варианте. Я очень не люблю, когда в традиционный спектакль вносятся какие-то новомодные наработки. Причем, как правило, в 99 процентах случаев они совершенно не нужны.

К. Мацан

— А где граница? Театр же тоже не должен был таким нафталиновым? И понятно, что это в том числе пространство поиска и эксперимента. А где граница допустимого в этом эксперименте для вас?

Ян Осин

— Это касается не только классической музыки, не только оперных постановок. Это касается и современных исполнителей. Вот мы сейчас на проекте «Ну-ка, все вместе!» зачастую спорили с экспертами, с такими же, как я, сшибались лбами буквально. Есть такое мнение, что, мол, давайте мы сейчас будем петь старые наши песни в современной обработке. Я считаю, что любой композитор, любой автор произведения какого-то бы то ни было — книги, песни, он все время этот сюжет проецирует. То есть если действие романа Виктора Гюго происходит в Париже в конце XVIII века, например, то автор так задумал — не нужно его переносить в XXI век.

А. Митрофанова

— Ну, вот смотрите, вы же принимали участие в опере «Фауст»?

Ян Осин

— Нет, я не принимал участие, я только смотрел. Это одна из моих любимых…

А. Митрофанова

— Мне почему-то казалось, что вы… То есть Мефистофеля вы не исполняли?

Ян Осин

— Нет. Прости, Господи, я даже перекрестился.

А. Митрофанова

— Значит, я была введена в заблуждение. Но, тем не менее, вот «Фауст», которого вы смотрели множество раз. Понимаете, ведь это же архетип — вот заглавный герой, этот Фауст, этот самый исследователь границ человеческой природы, человек, на себе самом поставивший эксперимент, заключив сделку с дьяволом. Пожелавший расширить свои возможности настолько, насколько духу хватит. Захлебнувшийся в итоге в этом своем порыве «остановись мгновение, ты прекрасно!». Не заметивший, как он прошел по головам и погубил жизни самых разных людей. Но при этом все время одолеваемый этой жаждой познания мира. И казалось бы, благородной целью.

Ян Осин

— Я понимаю, о чем вы говорите, Алла. О том, что во все времена это такой сюжет, у которого нет границ временных. Но понимаете, Гёте написал это в то время. И настолько много сейчас уже стало современных постановок, что иногда хочется, как Константин сказал, этого нафталина — в хорошем смысле: увидеть классический костюм, который соответствует эпохе. Я понимаю, что хочется нововведений. Но когда Маргарита ползет по сцене к кресту, и софит высвечивает на этом кресте распятого не Спасителя, а Мефистофеля… Вы понимаете, должна быть какая-то граница у режиссеров в голове.

А. Митрофанова

— Согласна.

Ян Осин

— Это и пошлость, это и какая-то граница религиозного…

К. Мацан

— Про границы и про меру мы сейчас и ведем разговор. Я вот о чем бы хотел у вас спросить: сейчас мы переговорили о том, что вы не исполняли Мефистофеля в «Фаусте».

Ян Осин

— Господь отвел.

К. Мацан

— А вот почему Господь отвел? Есть ли какая-то проблема для верующего человека, артиста, исполнять, допустим, роль Мефистофеля?

Ян Осин

— Мы о ней сейчас так или иначе говорили, обсуждая проект перевоплощений. В принципе, у артиста такая профессия. Конечно, сейчас не то время, когда артистов, условно говоря, не хоронят в церковной ограде, не называют их лицедеями. Но все равно в этой профессии есть очень большой элемент лицедейства, к этому все привыкли. Я знаю, что есть очень много верующих, воцерковленных людей, которые эту роль поют. И есть даже знаменитая байка, как Федор Иванович Шаляпин в Большом театре, стоя в кулисе, выходя на какую-то из арий Мефистофеля, перекрестился в этом самом гриме. И один осветитель другому говорит: «Видал, как у нас тут в Большом театре: у нас даже черти и то православные!» Это шутка, в которой есть доля истины.

К. Мацан

— Великая сила искусства. Давайте снова обратимся к музыке, к песням.

Ян Осин

— Давайте.

А. Митрофанова

— Что мы сейчас послушаем?

Ян Осин

— Я думаю, что в силу того, что наша программа выходит в преддверии очень крупного праздника, точнее говоря, это праздником сложно назвать — это день памяти, 9 мая, День Победы. Я бы послушал что-нибудь из военных песен, чтобы потом продолжить эту тему. Как Константин сказал, как в наши дни они отзываются, и поговорить об этом еще немножечко.

А. Митрофанова

— Тем более, что ведь в 1945-м году Пасха и 9 мая — это были почти совпадающие даты…

К. Мацан

— Победа была на Светлой седмице, по-моему.

А. Митрофанова

— Да, День Победы и Пасха один за другим шли.

Ян Осин

— Это было очень символично. Это было символично и для всего русского народа — под русским народом я подразумеваю весь советский народ. И для Церкви, потому что буквально за год до Победы у нас снова прошел Собор, и послабления возникли, были разрешены выборы Патриарха. То есть это было такое возрождение всех сфер нашей жизни в то время. Я не жил тогда, не знаю, но я чувствую это интуитивно, как это было воспринято тогда. То есть это было очень символично и неслучайно.

(Звучит песня.)

А. Митрофанова

— Напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня Ян Осин, классический и эстрадный певец, композитор, заслуженный артист России. Мы сейчас слышали одну из музыкальных композиций в исполнении Яна. День Победы приближается и, конечно, тема военной песни, я думаю, сейчас на каждой радиостанции присутствует. Я, слушая эту композицию, вспомнила начало, я считаю, эпическое начало «Семнадцати мгновений весны», где Штирлиц и фрау Заурих идут по весеннему лесу и она его благодарит за то, что он каждый год вывозит ее в этот лес, она собирает там какую-то траву. И ей этой прогулки хватает практически на год. И она говорит: «Как хорошо, что весна. Ведь весна — это победа». И Штирлиц у нее спрашивает: «Вы так думаете?» Она говорит: «Я так думаю». И дальше она уточняет, что «это победа над холодом, над зимой. И даже, если хотите, победа над смертью». И вот этот момент, мне кажется, это глубокое осознание. Ведь фильм, снятый в советское время, казалось бы, еще совсем другая эпоха. Но вот это ощущение совпадения пасхальной победы, как победы над смертью и победы в Великой Отечественной войне, во Второй мировой войне — это очень важное, мне кажется, ощущение, что эти два события совпадают. Не знаю, когда сейчас исполняются военные песни, имеется ли в виду вот этот вот контекст? Как думаете вы?

Ян Осин

— Вы знаете, в 1942-м году Никита Богословский написал великую песню «Темная ночь», в которой абсолютно советский человек поет «смерть не страшна», потому что его ждет любимая жена с любимым сыном в колыбели. Мне кажется, что даже в менталитете советского человека было это ощущение. Недаром весь тот период ознаменовался таким ростом всего — индустриализация, прорыв человека в космос и так далее. Все равно мы стремились куда-то над этой бренной жизнью. Мне, кстати, этот пример из фильма очень нравится тем, что фильм черно-белый, но в каждом кадре ты понимаешь, что весна. Это к вопросу о том, нужно ли осовременивать и раскрашивать дополнительно, если уже подразумевается. То есть ты понимаешь, что это весна, это не осень — вот это освещение черно-белое, его хватает. Так же и песни современные. Знаете, есть очень серьезная проблема в наше время. Я с прошлого года являюсь педагогом по вокалу на кафедре эстрадно-джазового пения в Московском государственном институте культуры. И с нынешнего учебного года министерство культуры ввело обязательное исполнение патриотической песни на экзамене. И у многих студентов возникли большие проблемы  с этим.

А. Митрофанова

— Почему?

Ян Осин

— Хотя, казалось бы, песня на русском языке, песни из того репертуара, который у всех в крови.

К. Мацан

— А проблемы именно ремесленные, музыкальные или какие-то идеологические?

Ян Осин

— Она общая. То есть эти дети, которым сейчас по 20-23 года, они практически совершенно не знают этот репертуар. То есть они его слышали, но они его никогда не пели — ни в семье за столом, как это было в моем детстве, ни в фильмах они этого не видели, потому что эти фильмы не показывают практически. Эти песни не звучат по радио, потому что нет тех радиостанций, которые были в моем детстве. Они знают, что была такая Людмила Зыкина, Леонид Утесов, они музыканты все-таки. Но они не пробовали себя в этом репертуаре. И у многих возникла большая проблема. Во-первых, это касается самого репертуара. Во-вторых, это касается элементарного произношения русских слов, выстраивания фразы.

А. Митрофанова

— В каком смысле?

Ян Осин

— В обыкновенном смысле — просто не сказать фразу музыкальную так, как она была задумана автором. Запятая, условно говоря, не там, ударение неправильное. То есть если мелодия подразумевает… Я знаю несколько примеров, где невозможно уже ничего изменить. Песня «Есть только миг» — «А для звезды, что сорва́лась и падает». По нормам русского языка звезда сорвала́сь. В песне Леонид Дербенёв, великий наш поэт-песенник, написал вот так, потому что, наверное, уже мелодия Зацепина была.

А. Митрофанова

— Потому что Дербенёв имеет право.

Ян Осин

— Да. В конце концов, действительно, Дербенёв имеет право.

К. Мацан

— По-моему, это и вправду сначала была мелодия Зацепина, а на нее уже писал текст Дербенёв к этой песне.

Ян Осин

— Скорее всего.

К. Мацан

— Как это часто бывало в их союзе творческом.

Ян Осин

— Я помню, что когда я эту песню пел в присутствии космонавта Гречко, и так получилось, что на сцене он тоже присутствовал и другие люди, с которыми я пел по фразе. И он говорит: «Я так переживал — только бы вы подошли ко мне на моем самом любимом куплете про звезду, которая сорвалась и падает. Это наша любимая у космонавтов». И вот, знаете, возвращаясь к теме — всё это вместе у студентов вызывает замешательство и ступор. Во-первых, современные аранжировки. Например, я не могу слушать песню «Катюша» или «Три танкиста», которые сделаны в попсовой манере — такая псевдонародная, псевдоэстрадная, где барабаны стучат и, в общем, такая веселуха. Я все время говорю им: «Ребята, вы вчитайтесь в смысл песни, просто в слова вчитайтесь. Катюша — это не какая-то девочка на улице бегала в мини-юбке, это несколько о другом». И они, когда начинают подходить к задаче творчески — не просто спеть песню, а задуматься: о чем, как? Моя самая первая студентка, мы с ней начали заниматься даже примерно за недели три до моего официального устройства на работу в Институт культуры. Потому что у нее предстоял конкурс как раз патриотической песни. И мне была поставлена задача ее подготовить. Песня была «Журавли», одна из двух песен. Мы с ней говорили много о чем: об исполнении Марка Бернеса, о самих фронтовиках, о том времени. И в общем-то, у нас получилось — она заняла Гран-при. И я считаю, что не потому, что она очень хорошо ее спела, а потому что она поняла, о чем эта песня. Что этот строй журавлей летящих — это не просто так. Я рассказывал ей историю создания этого текста, который сначала был не на русском языке — Расул Гамзатов писал, по-моему, на аварском. Потом уже был сделан перевод на русский. И у Расула Гамзатова были даже не журавли, там были гуси, я сейчас не помню. Аллюзия к той семье, в которой мать воспитала семерых детей и все они погибли. И этот памятник, по-моему, он сейчас находится там.

А. Митрофанова

— Да, есть.

Ян Осин

— То есть это настолько много информации, которую человек должен знать, прежде чем он возьмется за эту песню. И недаром Марк Бернес очень строго работал с репертуаром, очень строго отбирал песни в свой репертуар. И Трошин Владимир Константинович, с которым я дружил последние его годы, Бернес как-то однажды за кулисами его отвел, говорит: «Володя, я хочу вам показать песню, которую я сейчас готовлю. Я два месяца над ней работаю. Я вот вам напою куплетик — скажите, как вам?» И Владимир Константинович вспоминает, как они отошли к какому-то роялю за кулисами и Марк Бернес напел: «В полях за Вислой сонной лежат в земле сырой…» Он говорит: «У меня на первой же фразе слезы потекли. Я говорю: "Марк Наумович, почему вы ее не поете?" — "Нет, Володя, подождите, я еще не докопался, мне еще надо поработать"». Представляете, какое отношение было к материалу, который был ему понятен — он играл в фильме «Два бойца», он пел «Темную ночь», он пел другие песни, на которых мы, следующие поколения… И ему не хватало работы.

А. Митрофанова

— Знаете, это как иконописцы. Когда они создают образ, — простите, что перебила, мне просто аналогия пришла в голову. Пока не вы́носит человек внутри себя, пока, может быть, даже не вымолит этот образ, он не берется его переносить, не берется его воссоздавать.

Ян Осин

— Абсолютно верно.

А. Митрофанова

— То есть это вызреть должно внутри.

Ян Осин

— Именно поэтому я очень согласен с позицией философа, писателя Александра Андреевича Проханова, который называет наших героев, погибавших и отдававших свои жизни во время Великой Отечественной войны, советскими святыми. Вот Александр Матросов, который поднялся и пошел, упал, закрыв собой вражеский дот. Он же отдал свою душу за то, чтобы не погибли его други. Это евангельский совершенно поступок. Я не знаю, был ли он верующим, был ли у него вшит крестик мамой или сестрой или бабушкой. Но он поступил абсолютно по-евангельски — он отдал свою жизнь, чтобы не погибли его товарищи, его друзья. Поэтому я думаю, что и к песням этим нужно относиться так же — это нечто, я не скажу нечто святое, но это очень ответственная задача. Нельзя их исковеркать в угоду современным реалиям. Вот сейчас модно вот так, скажем, такой бит у музыкантов. Через 10 лет не хип-хоп будет популярен и не рэп, а что-нибудь другое — давайте снова исковеркаем? Я считаю, что есть какие-то вещи, которые нужно оставлять в неприкосновенности, чтобы мы имели представление о том времени. Давайте мы все храмы сейчас переделаем по типу Ле Корбюзье. Вот осовременим — чего это они пять куполов золотые? Давайте всё это снесем и построим какую-то сикось-накось коробку с переходами, с изгибами, с переливами. Ребята, давайте все-таки что-то оставим из того времени, чтобы мы могли посмотреть и сказать: вот это XV век, а вот это XVIII, а вот это XI. Вот я считаю, что в музыке так же, и в классической, и в современной песне, нужно поступать. Пишите новые песни — пишите их в хип-хопе, в рэпе, в битбоксе. Никто же вашу фантазию не ограничивает. Или у вас не хватает таланта, чтобы написать новую песню достойно, и вы хотите взять старую мелодию, осовременить ее, исковеркать и выдать за свою? Либо что еще? Какие тут варианты? Я не знаю, как на это ответить правильно.

А. Митрофанова

— Нам, к сожалению, пора заканчивать программу. Но вы сейчас о заговорили о тех разных жанрах и музыкальных направлениях, которые существуют уже в наше время. И я знаю, что вы со многими талантливыми авторами сотрудничаете. И сегодня у нас в эфире прозвучит премьера музыкальной композиции. Но только, по-моему, это совершенно будет не рэп…

Ян Осин

— Нет, конечно. Я просто хотел подтвердить, что действительно среди моих друзей, и я очень счастлив, что меня творческая судьба свела с огромным количеством талантливых музыкантов, поэтов и композиторов. И наши творческие пути не просто пересекались, они иногда воплощаются в новые песни. И я очень рад, что удается этим песням тоже находить дорогу к слушателю. И сегодня для вас, дорогие друзья, прозвучит новая песня. Не просто песня, а дуэт с легендарной Ларисой Александровной Долиной, народной артисткой России. Для меня было большой честью, что она согласилась спеть со мной именно это произведение, автором которого является Дарья Кузнецова. У песни очень интересная судьба. Я думаю, мы еще поговорим об этом после того, как песня стартанет на всех цифровых, и не только, площадках. Но сегодня для вас, дорогие друзья, премьера — «Береги мою любовь».

А. Митрофанова

— А я напомню, что в программе «Светлый вечер» на радио «Вера» сегодня был Ян Осин, классический и эстрадный певец, композитор, заслуженный артист России. Константин Мацан...

К. Мацан

— И Алла Митрофанова сегодня с вами были в этом часе. До свидания.

А. Митрофанова

— До свидания.

Ян Осин

— Спасибо.

(Звучит песня.)