«В будущее с оптимизмом». Алексей Козырев - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«В будущее с оптимизмом». Алексей Козырев

* Поделиться
Алексей Козырев
Алексей Козырев

Мы беседовали с заместителем декана Философского факультета МГУ, доцентом философского факультета Алексеем Козыревым.

Алексей рассказал о своей семье, о свободе выбора детей и о важности проявления родителями уважения к нему, о настроениях студентов в период карантина и о том, как научиться ценить жизнь и относиться к будущему с оптимизмом. Наш собеседник объяснил, почему не стоит бояться того, что «мир не будет прежним» после окончания периода самоизоляции.


Ведущая: Анна Леонтьева

А. Леонтьева

– Добрый светлый вечер. Сегодня с вами Анна Леонтьева. И у нас на связи Алексей Козырев, заместитель декана философского факультета МГУ, доцент философского факультета. Добрый вечер, Алексей.

А. Козырев

– Здравствуйте, Анна.

А. Леонтьева

– Я хотела бы также напомнить радиослушателям, что Алексей Козырев ведет в одиннадцать часов вечера по субботам передачи «Философские ночи». Это для меня одна из моих любимых передач, потому что она очень насыщенная, и в ней рассказывается, люди разговаривают, герои Алексея Козырева, и очень простым языком рассказывают всякие философские вещи – то есть это такой вот способ стать образованным, просто вот в один клик. Но сегодня я, наверное, не рискну поднимать с тобой философские вопросы, а мы, как всегда, будем говорить о семье. Я очень давно знаю твою семью, она прекрасна, у тебя две дочери взрослых. И знаешь, меня всегда поражало вот ваше такое по-юношески свежее что ли отношение с женой Ольгой, такая вот в этом какая-то неиссякаемая свежесть. Вот сколько лет вы уже вместе?

А. Козырев

– Ну вообще вместе мы 28 лет скоро будет уже, то есть серебряную свадьбу отпраздновали – 92-й год, когда мы поженились, а знакомы мы с 91-го, так что уже скоро тридцатник будет. Ну про юношеские отношения ты, наверное, преувеличиваешь, потому что отношения, они разные этапы проходят в жизни. Есть период влюбленности и юношества, он, наверное, может быть в любом возрасте. Есть период, какой-то уже более зрелый, каких-то отношений, испытанных, проверенных временем, прошедших через какие-то испытания, через тест-драйв. Поэтому ну спасибо, конечно. Вот я жену люблю, и действительно вот у нас семья, и двое детей, и я очень дорожу нашей семьей. И я очень рад, что у нас есть друзья, и мы достаточно давно друг друга знаем, мы дружим семьями, можно сказать. И это очень приятно, что вокруг нас есть семьи, с которыми мы общаемся на протяжении всего этого времени. Вот я просто хочу им тоже передать привет. Потому что так получилось, что мы свадьбу играли в Петербурге, моя жена из Петербурга, и этот город тогда, кажется, только-только стал Петербургом из Ленинграда. Мы расписывались в загсе на Чернышевского, загс № 1,      а на следующий день, на Петра и Павла, венчались в храме Спасо-Преображенском соборе, очень знаменитом петербургском соборе. И, к сожалению, многие мои друзья не смогли приехать на свадьбу. Был 92-й год. Для тех, кто в сознательном состоянии это время прожил, тот, наверное, помнит, что это было время такого экономического шока, когда сыр стал 300 рублей, и все подорожало сразу как минимум в сто раз. И это было очень трудно, вообще говоря, к этому привыкнуть, и поэтому люди тогда не очень перемещались. Но вот одна семейная пара, которая приехала, Никита с Леной Шестаковы, мы до сих пор дружим. Они мои университетские товарищи, мои друзья по университету, и мы до сих пор дружим, у них тоже замечательные двое детей выросли, оба выучились на юристов. И мне очень приятно, что вокруг нас есть семейные пары, которые давно нас перещеголяли по многодетности – отец Федор Котрелев, у которого девять детей уже. Мы далеко-далеко в отстающих.

А. Леонтьева

– Но, как уже говорили в нашей передаче многодетные семьи, которые были, многодетные родители вернее, тут соревнование, видимо, неуместно.

А. Козырев

– Да. Потом у каждого свое призвание и у каждого свой опыт. Кто-то ставит себе задачу реализоваться в детях, кто-то, наверное, пытается что-то еще и в профессиональной сфере сделать. Вообще вот та профессия, которой я занимаюсь, она как бы традиционно считается не самая располагающая к семейной жизни. Еще Сенека, если я не ошибаюсь, писал о том, что философ не должен иметь семьи и приводил в качестве примера Сократа, у которого была сварливая жена Ксантиппа, которая била его там кастрюлей по голове. И, поэтому Сократу нечего было делать дома, он ходил по Афинам и приставал ко всем со всякими философскими вопросами: что такое мудрость, что такое мужество. Во многом, может быть, и призвание Сократа философское было связано с не очень большой удачей в семейной жизни – ему нечего было делать дома. Но такое мнение Сенеки, к нему, конечно, можно отнестись с уважением, что семья, как, впрочем, и многие другие человеческие заботы, выводят человека из мыслительного пространства, из необходимости работать над собой. Но можно с этим и не согласиться, потому что, собственно, можно и другие примеры вспомнить и привести, может быть, из более близкой к нам эпохи. Например, Густав Густавович Шпет, русский философ, у него была очень такая плодовитая семья. Я имел счастье общаться с его дочерью, Мариной Густавовной Шторх, которая дожила до ста одного года. И когда я был у нее на 90-летии, это просто была невероятная квартира какая-то, переполненная внуками, потомками. Там они потом связали судьбу, дети Шпета, с семьей Пастернаков. И вообще удивительная семья. Например, великая русская балерина Екатерина Максимова, ушедшая уже в мир иной, была внучкой философа Шпета. И Марина Густавовна, ее тетка, имела примерно ту же осанку – то есть она была очень стройная, прямая спина, вот хоть сейчас в балете выступай, в Большом театре. Поэтому вот Шпеты были вполне многодетная семья. У Карсавина были дети, была дочь. А вот у Владимира Соловьева не было семьи, но это не означало, что он не влюблялся, это не означало, что он не задавал себе этих вопросов о смысле любви, о вечной женственности. Так что у всех по-разному, наверное, складывается, и не создать здесь какой-то общий алгоритм. Вот Иван Александрович Ильин, которого мы часто ставим в пример такого православного философа, теоретика духовно-нравственных ценностей, русской духовности, воспитания – ну не было у него детей, своих детей он никогда не воспитывал, он писал о воспитании. Но в то же время у него была семья, у него была супруга, Наталья Николаевна Вокач, которая разделяла с ним его философские интересы, они Зиммеля вместе переводили. И они прожили долгую жизнь, там с 1906 года до 54-го, когда Ильин умер уже в старости. Потому, наверное, придумать здесь какой-то алгоритм и вообще сказать, что вот, у человека должно быть столько-то детей, нельзя. Жизнь человеческая непредсказуема, она имеет свои повороты. И еще, наверное, она как-то в руках Божиих находится, то есть определенным образом и Бог устраивает какие-то вещи в нашей жизни так, как мы иногда и не думаем.

А. Леонтьева

– Да, так, как закручивает сюжеты Бог, у нас точно так, наверное, не получится. Ты знаешь, я вот, как обычно в передачах, хочу вернуться к земному, к семейному. Я хотела тебе напомнить один эпизод. Я начинала писать книгу, это было четыре года назад, про депрессию подростков. Сейчас она уже вышла в электронном виде в «Никее» и «Литресе», называется «Я верю, что тебе больно». Тогда моя дочь была в клинической депрессии, и я пришла с тобой поговорить вообще о понятии там «синих китов», ну всякая вот такая штука. И ты мне рассказал замечательную вещь про инициации, что раньше ребенка не бросали как бы одного – вот эти посвящения там в пионеры, в комсомольцы, это было ну вместо религиозных ритуалов, это были инициации – то есть человек чувствовал все равно себя причастным к чему-то большому и великому. Вот тебя посвятили – галстук тебе надели, там тебе звездочку надели, еще что-то. И я должна тебе сказать (сюрприз!) я кусочек этого разговора вставила в книгу, потому что мне показалось очень интересным.

А. Козырев

– Я помню, как меня в пионеры принимали – одно из самых ярких впечатлений моей жизни. То есть никогда не знаешь...

А. Леонтьева

– Да, но я, наверное, вот хотела с какой стороны вспомнить этот разговор. Тогда моя дочь категорически отказывалась поступать в престижный вуз, который ее очень уговаривал поступить. И твои дочери тоже находились в каком-то выборе, дочери философского отца. И вот к этому моменту мне хотелось бы вернуться. Потому что ты тогда рассказывал о некоей какой-то свободе, которую ты дал в выборе дочери. И я тоже дала свободу своей дочери – она так не получила верхнего образования, и очень успешно сейчас рисует, и художник, и учится, и все. Вот вспомни, пожалуйста, и скажи, как сейчас сложилась судьба твоих дочерей, вот как они делали выборы?

А. Козырев

– Ну да у меня две дочери, Надежда и Евдокия. Мы их не сразу родили после свадьбы, ну где-то, наверное, года через три появились первая дочь, а потом через два года появилась вторая. Это тоже связано с воспоминаниями, ну как у всякого родителя детство и появление дочерей связано с воспоминаниями. Но если можно, я здесь расскажу такую совершенно интимную вещь, даже вот не про первую, а про вторую дочь, которую мы как-то специально не планировали. То есть если первый ребенок – да, там как бы готовились к этому, то вторая – она как-то сама собой. Но прежде чем она родилась и даже прежде чем она запланировалась, скажем так, я шел по переходу метро – это было перед Новым годом, я очень хорошо помню, это было рядом с метро «Фрунзенская», – и у меня была идея, что я должен купить новогодний подарок своей любимой бабушке, которую звали бабушка Дуся. Она прожила долгую жизнь, 88 лет, у нее было три мужа. Первый, мой дед, погиб на войне в 42-м году. И она была почти что неграмотная, она не училась в школе, потому что с раннего детства ей пришлось ухаживать за детьми своего брата, который потерял жену. И бабушка шила, она на жизнь зарабатывала шитьем. Во время войны она двух детей вырастила, двух дочерей, именно вот своими руками, меняя что-то на вещи, которые она шила. И я думал, что бабушке нужно купить подарок. И вот вдруг мой взгляд остановился на чашке, которая продавалась в палатке (тогда все продавалось в палатках), на чашке было написано «Евдокия», это была гжелевская чашка. И я подумал: о, какой хороший подарок бабушке! Вот я сейчас эту чашку куплю, подарю ее бабушке, а потом когда-нибудь у меня родится дочь, я ее назову Евдокия, и эта чашка перейдет от бабушки к моей дочери. Вот я, ей-богу, именно так тогда подумал, купил эту чашку, подарил бабушке. И кто бы мог подумать, что Евдокия будет зачата ровно через месяц, приблизительно через месяц после этой покупки чашки, и что все так и произойдет. Чашка сейчас у меня. Но самое интересное не это, самое интересное другое – что моя младшая дочь закончила философский факультет, она бакалавр философии по кафедре эстетики, но вдруг ей в голову пришла мысль, что жизнь она должна связать не с этим, а жизнь она должна связать с шитьем, с искусством портного. И вот она поступает в колледж, она учится на портного. И вот мы сейчас, приехал курьер и привез парогенератор, который я должен был получить. Я очень смутно понимаю, что такое парогенератор, но я уверен, что это вещь исключительно нужная, исключительно важная в ее будущей профессиональной деятельности. И вот все мои родные, они настолько удивлены, вот как передается не ген, а как передается ремесло от бабушки к внучке. И вот удивительным образом, но бабушке удалось подержать ее на руках, у меня даже есть фотография, где они вместе, когда моей младшей дочери полтора годика. Бабушка, кстати, очень негативно отнеслась, что мы назвали дочку ее именем. Она сказала на это: ну сейчас так не называют, сейчас таких имен не бывает – Дуся. Ну вы что? И она долго не могла это имя признать. Она спрашивала меня: ну как там девочка? Как у девочки дела? И действительно многие в моем окружении говорили: ну вы что, сумасшедший? Ну сейчас кошек называют Дусей, собак называют Дуся. Ну вы что ребенка назвали, вы ей жизнь хотите испортить? Вы придумали такое устаревшее имя. Но потом оказалось, что этим устаревшим именем стали все чаще и чаще называть детей. Я знаю, почему – потому что поколение бабушек и прабабушек стало уходить, и они стали так вот тихонечко передавать свое имя младшему поколению. И сейчас, в общем-то, встретить там среди моих студентов имя Евдокия это не такая уж диковинка. Вот среди моих знакомых и, кстати, знакомых священников есть много деток, которые уже подросли, уже совсем не детки, и которых зовут Дуся. По-моему, это чудесное русское имя. Имя греческое, вообще-то, в своих основаниях, которое означает «та, о которой хорошо думают», «та, о которой имеют хорошее мнение». То есть вообще-то можно сказать «славная», вот если перевести на русский язык, или «благомыслящая» – тоже вот этот смысл можно применить – та, которая имеет благой образ мыслей. Поэтому ничего плохого в этом имени я не вижу. И, в общем-то, горжусь своей дочкой, которая вот сама, без каких-то подсказок и, может быть, даже вопреки мнению родителей идет к своей цели и осваивает замечательную специальность. Во всяком случае я уже дома такой вот мелкий ремонт одежды – там подшить брюки, даже укоротить рукава у пиджака – это все делает моя дочь. Так что обращайтесь.

А. Леонтьева

– Напомню нашим радиослушателям, что сегодня с нами и свами на связи Алексей Козырев, заместитель декана философского факультета МГУ, доцент философского факультета. Но говорим мы сегодня, как обычно, о семье. Ты знаешь, вот я слушаю с удовольствием твой рассказ о том, как ты проявляешь уважение к выбору дочери, как ты спокойно и даже с радостью отнесся к тому, что дочь, закончившая философский факультет, занялась швейным делом. И ты знаешь, вот я написала в книге о том, что очень часто мы боремся с детьми за свои ожидания, а дети борются с нами за свои смыслы. Но при этом, даже если мы скажем себе, даже если мы такие вот, ну такие вот продвинутые родители, мы скажем себе: о’ кей, я не буду душить, удушать ребенка своими ожиданиями, – то все равно это как бы немножко считывается: хорошо, я предоставлю тебе выбор, но может быть, ты все-таки станешь инженером? Как достигнуть вот такого состояния, чтобы действительно в реале отпустить ребенка, дать ему сделать выбор?

А. Козырев

– Да, я еще о второй дочери не сказал, о старшей, которую зовут Надежда. И, в общем-то, имя Надежда ей мы дали, наверное, в честь песни: «Надежда – мой компас земной, а удача – награда за смелость». В 95-м году очень хотелось на что-то надеяться, потому что время было такое, мягко говоря, неопределенное. И считалось, что если ты остался в университете и пытаешься писать диссертацию, работать преподавателем, то ты лузер, потому что нужно идти в бизнес, нужно идти в предпринимательство. И действительно некоторые из моих ровесников и выпускников нашего факультета совершили такой рывок, и кто-то из них сейчас в списке «Форбс» – я за них рад, и они большие молодцы. А кто-то, к сожалению, уже не с нами – такое тоже бывало, и в 90-е годы высок был риск оказаться по ту сторону. Поэтому, конечно, вот к этой деятельности относились с большим удивлением: ты же умный человек, что ты в университете работаешь? Ну шел бы хотя бы во власть, шел бы в Госдуму там или в правительство каким-нибудь консультантом. Но я, может быть, у меня философия жизни такая, я считаю, в каком-то смысле вот Толстого, я не знаю, читал «Войну и мир», что жизнь многие вопросы решает за нас сама. Вот в том числе и вопросы, касающиеся того, чем будут заниматься наши дети, какой жизненной путь они себе выберут. Да, надо им помогать в этом, надо их в чем-то подталкивать. Вот, например, когда моя старшая дочка Надежда подросла и долго не могла определиться, куда она пойдет, на какой факультет, я ей сказал: может быть, тебе попробовать психологию, пойти на психологический факультет? Потому что ты любишь со своими подругами там копаться в их проблемах, помогать им эти проблемы решать, у тебя есть какие-то навыки тьюторства по отношению к младшим, то есть воспитательства, если говорить русским языком. И действительно, она пошла на психологический факультет, и ей непросто было поступить, но сейчас она закончила этот факультет. Кстати, закончила вечернее отделение, и очень рано начала работать, днем работать, а вечером идти на учебу. Она узнала, что такое работа не в 25 лет, а в 18 лет, когда она уже работала на какой-то фирме, совершенно не по специальности, поэтому она привыкла к такому взрослому, ответственному отношению к жизни. И вот что удивительно, она получила образование, она закончила образование, она сейчас работает по специальности, она работает психологом в школе. Поэтому, значит, ей это нравится. Она записывается на какие-то курсы, она получает дополнительное образование, дополнительные компетенции по своей профессиональной деятельности. Значит, мы, ну по крайней мере на данный момент, угадали. И я не испытывал здесь, то есть не осуществлял никого давления: вот иди именно туда. То есть должно быть какое-то совпадение направляющей руки отца, родителей и воли самого ребенка. Ну в конце концов –не пошло, не получилось, вот первый шаг был сделан неверно – ну не надо от этого впадать в какую-то фатальную депрессию, в которую впадают многие родители: вот, мы с таким трудом пропихивали ребенка в университет, а он там не сдал сессию, решил отчислиться. Ну, может, и лучше, что он решил отчислиться. Он потом созреет, через несколько лет, он поймет, нужно ему высшее образование или нет. Сегодня высшее образование, может быть, перестало быть такой универсальной ценностью там, которой оно было в 80-е, в 70-е годы. Сегодня люди могут сделать свою жизнь и вне высшего образования. Главное, чтобы человек имел какой-то потенциал хороший, чтобы у него были нормальные личностные качества – целеустремленность, воля какая-то, разум в конце концов. Задуматься иногда о том, куда я иду и что я делаю, и так ли я живу или нет – об этом тоже нужно. Чтобы были хорошие друзья, чтобы было умение дружить и общаться с людьми, чтобы о тебе была хорошая репутация, хорошая слава в твоем окружении, чтобы были люди, которые смотрят на тебя с уважением и, может быть, даже с восхищением – вот что важно. А не то, куда обязательно этот человек пойдет – станет он художником-декоратором, или он станет там практикующим адвокатом, или психологом. В конце концов наш профессиональный выбор иногда изменчив: человек занимается чем-то до 50 лет, а потом понимает, что надо что-то другое попробовать в жизни – ничего в этом страшного нет. Ну ты же вон первую свою книжку не в 20 лет издала.

А. Леонтьева

– Да, я не скрою, я написала свои первые две книги в 50 лет.

А. Козырев

– А сейчас уже вторую выпустила. Причем я вторую не читал, правда, видел, что ты там меня благодаришь, потому что скачал какой-то фрагмент, издательство «Никея», там они всю книжку не выкладывают. А первую книжку читал и даже писал предисловие, и могу сказать, что, по-моему, книжка удалась, разговоры, услышанные по радио. Поэтому, видишь, у тебя открылась какая-то новая стезя, новая сфера деятельности, которая у тебя получается. Поэтому ничего тут удивительного нет. И сейчас вообще, говорят, вот эти какие-то возрастные границы, когда там говорят: юность там, старость, они как-то сместились. И уже, по-моему, международная организация молодость до 45 лет продлили. Ну еще чуть-чуть, и до 55 продлят, и мы снова официально станем молодыми, сможем подавать там гранты на проекты молодых ученых. Так что 50 лет, мне кажется, что сегодня это еще такой, совсем не древний возраст, как может показаться нашим детям.

А. Леонтьева

– Я напомню, что с нами на связи Алексей Козырев, заместитель декана философского факультета МГУ, доцент философского факультета. И говорим мы о семье. Вернемся к вам через минутку.

А. Леонтьева

– Сегодня с вами Анна Леонтьева. Мы разговариваем с Алексеем Козыревым. Хочется почему-то добавить: ни много ни мало как заместителем декана философского факультета МГУ, доцентом философского факультета. Но говорим мы о простом, то есть о семье. Ты знаешь, мне очень приятно от тебя слышать вот об этой свободе выбора для детей, о том что не обязательно им нужно высшее образование – это вообще никак не укладывалось вот в такое вот ну что ли постсоветское мышление, в том числе и мое. И хотелось, знаешь, тебя спросить, что-то ты вот перечислил, что нужно детям для какого-то здоровья, для успешной жизни – друзья и все. Есть такое понятие как тепло домашнего очага. У тебя девочки выросли в семье очень теплой, очень такой поддерживающей. Вот как ты думаешь, какое значение для жизни человека имеет вот это, вот то что я называю – мне очень нравится слово, – тепло домашнего очага.

А. Козырев

– Вопрос, конечно, риторический.

А. Леонтьева

– Ну да, сама спросила, в общем-то, сама и ответила.

А. Козырев

– Вот так же, как и детские обиды, и какие-то фрустрации тоже играют очень большую роль в нашей жизни, и жизнь не состоит только из пряников. Я помню, как к нам пришли гости, когда дети были маленькие – мы жили вместе с родителями в двухкомнатной квартире, вшестером жили в двухкомнатной квартире, родители у меня достаточно пожилые были, и дети играли в комнате родителей – отключили свет. Такое бывало в 90-е годы, просто отключили свет. И потом ночью я услышал из комнаты родителей такой дикий крик моего отца, который в своей постели вляпался в какой-то зефир или ну вот что-то дети там размазали по их кровати. То есть не так из пряников и из зефира состоит, к сожалению, наша жизнь, она состоит и из обид, и родители нас обижают. И я помню многие свои обиды, причем и в каких-то случаях мои родители были правы, а в каких-то, наверное, неправы в моем воспитании. Я тоже сейчас уже как-то это оцениваю, хотя грех, наверное, судить своих родителей. Они прожили свою жизнь, и жизнь их во многом была сложнее нашей. То есть на нашу долю не выпадало испытание войны, не выпадало испытание фронта, как мой отец, который в последний год войны туда попал, и не выпадало испытание голодного детства, когда надо было там мерзлую свеклу собирать или колоски. Не выпадало на нашу долю ничего такого. И после этого мы еще будем судить наших родителей и говорить, что они нас неправильно воспитывали. Что скажут наши дети о нас, то есть давали ли мы им тепло, или тепло вперемежку с холодом, или у нас иногда отопление отключалось центральное – такое, наверное, тоже бывало. И вообще ты лучше меня знаешь, что когда дети подрастают и когда у них наступает переходный возраст, когда они выходят из своих как бы детских игрушек, сказок, выходят из детской, символически можно так сказать, когда появляется двор, появляются первые влюбленности, появляются мальчики – естественно, возникают очень серьезные моменты недовольства, недовольства родителями, недовольства их требованиями, возникают конфликты. И что говорить, может быть, вот то действительно, что мы закладываем в наших детей в самом раннем детском возрасте, когда вот это тепло и эта близость к семье особенно ощущается, когда у ребенка еще нет других центров общения социального кроме семьи или эти центры только появляются, тогда и нужно, наверное, ковать вот те узы дружбы, которые должны связывать с детьми на протяжении всей последующей жизни. Поэтому, конечно, очень важно, может быть, подавить в себе иногда какое-то свое недовольство внешними фактами, недовольство карьерой, недовольство обидами, которые мы получаем где-то там, в среде нашего публичного общения и которое мы очень часто приносим в семью. Мы часто раздражаемся, нас часто не устраивает то, что наши условия там жилищные не очень хороши. У меня вот за всю мою 60-летнюю жизнь никогда не было кабинета рабочего. Когда мой отец умер, младшая дочка сказала: ой, это будет моя комната! И дети расползлись по разным комнатам. До этого они жили в одной небольшой тринадцатиметровой комнатушке. Потом у них стали свои комнаты, где они сами сделали ремонт – одна в розовых тонах, другая в черно-белых тонах, у каждого свой вкус эстетический, у каждого свои предпочтения. Вот у меня кабинета никогда не было, книги были рассредоточены по всей квартире. И когда-то в 90-е годы, когда не было денег, чтобы купить шкафы и не было места их поставить, они лежали на полу, лежали на кухне, лежали где угодно. Потом я начал как-то с ними бороться. Да, это особенность гуманитария – борьба с книгами, потому что они заполоняют собою всю квартиру. Я вспоминаю своего учителя, Сергея Михайловича Половинкина, который прожил прекрасную жизнь, у него прекрасная семья, но восемь с половиной тысяч книг было в его домашней библиотеке. И когда он умер, я поспособствовал тому, чтобы его библиотеку купил Поволжский православный институт города Тольятти. И когда эту библиотеку туда привезли на «газели», то тамошние тетушки сказали: какая же квартира была у этого человека, что он мог разместить все эти книги? Квартира была самая обычная – малометражная трешка на Коломенской, где жило кроме него еще три человека. Поэтому это большая проблема борьбы с нашими книгами, от которых иногда бывает аллергия, пыль. И, вообще говоря, дети, когда вот на все это посмотрели, у них не было большого желания унаследовать библиотеку отца и продолжить вот эту самую книжную стезю. Они сказали: нет, мы пойдем другим путем. Кстати сказать, с моей женой была та же самая ситуация, потому что папа моей жены известный петербургский философ, и она тоже выросла среди книг, выросла среди философского общения своего отца. И когда пришло время выбора профессии, она сказала: нет, я лучше пойду в медицинский, я лучше буду врачом. То есть у нее как бы произошло такое дистанцирование. И дети мои тоже говорили: нет, папа, мы никогда не пойдем на гуманитарный факультет, мы не будем заниматься философией твоей. Но потом, по иронии судьбы, получилось так, что одна пошла на психологический, другая на философский. И та, которая пошла на психологический, все-таки, по всей видимости, пока осталась в профессии. Ну сейчас, правда, у более молодого поколения снимается груз с плеч, потому что сейчас можно всю библиотеку в электронном виде держать и книги покупать не обязательно, можно сейчас все скачивать и помещать в компьютер. Но для нас это как-то не совсем вот близко, потому что все-таки мы привыкли, нас воспитали так, что книгу надо в руках подержать, понюхать, развернуть, потом карандашиком в ней что-то можно отметить. Ну а потом компьютеры, они тоже, такая особенность – их, воруют, летят жесткие диски, а на флешке сохранить забыл. Потому как бы книжная библиотека, она все-таки для меня имеет какую-то ценность.

А. Леонтьева

– Сегодня мы говорим о семье с Алексеем Козыревым, заместителем декана философского факультета МГУ, доцентом философского факультета. Хотела спросить, вернее повернуть разговор вот в какую сторону. Ты сейчас онлайн, но много общаешься со своими студентами. А скажи, пожалуйста, вот среди такой, более взрослой среды часто мелькают настроения такие грустные, какие-то апокалиптические, начинаются разговоры, что вроде вот больше жизнь никогда не будет прежней, она будет ухудшаться. Но какие настроения у молодежи сейчас, с которой ты общаешься – у твоих студентов, ну у твоих дочерей в конце концов?

А. Козырев

– Ну что касается моих дочерей, то они в изоляции время проводят, с одной из них мы изредка, но видимся, с другой должны увидеться. Никакого уныния нет. Они вполне бодры и делают то, что они делают, удаленно пытаются продолжать свои жизненные стратегии. Одна работает, продолжает работать в школе, то есть выполняет определенные функции психолога и модератора там учебных занятий. Что касается моих студентов – ну во-первых, я должен сказать общее наше мнение, всего нашего педагогического коллектива, что, конечно, дистантный формат занятий не заменяет личностного общения. Никоим образом не заменяет. И это понимают не только преподаватели, это очень хорошо понимают студенты, они очень хотят вернуться офлайн, хотят прийти в аудиторию. Не для того, может быть, чтобы обязательно нам в глаза посмотреть и задать нам какие-то вопросы, которые они не могут в Zoom’е задать, а просто они скучают по среде общения, скучают по атмосфере, скучают по буфету, куда они могут прийти и провести там какое-то время, посидев вместе и, может быть, прогуляв пару даже или просто погулять. У нас такая чудесная территория вокруг университета, и все сейчас в цвету, и яблони в цвету, и Ботанический сад рядом – и ну как можно по этому не скучать? Поэтому ребята очень скучают. Даже кто уехал в свои города (а мы не возражали, если кто-то уехал домой и сейчас по видео-аудиосвязи занимается), хотят вернуться и уже возвращаются. Возвращаются в общежитие. Потому что они скучают по Москве, скучают по той привычной жизни, к которой они привыкли. И я думаю, что это все обязательно вскоре вернется, и мы на это надеемся и этим и живем, вообще-то говоря, что жизнь обязательно вернется. Вернется в то русло, в котором мы привыкли жить, общаться, любить, ходить друг к другу в гости, реализовывать наши амбиции, ходить в театр, слушать музыку в концертных залах, посещать выставки. Я знаю это, и я верю в это, что жизнь будет. Некоторые говорят: жизнь не будет прежней. Жизнь будет лучше, чем она была. Потому что мы научимся ценить то, что мы не ценили в той прежней ситуации, в которой мы жили, когда нам казалось, что все возможно, что мы можем поехать куда угодно, пойти куда угодно. И я вот не посмотрел какие-то спектакли, допустим, «Последний срок» во МХАТе имени Горького, по Валентину Распутину. И вот я сейчас так жалею, что не выкроил время, не пошел и не посмотрел эту постановку Сергея Пускепалиса. И жду, когда наконец МХАТ снова заработает, и я во МХАТе этот спектакль посмотрю или посмотрю какие-то новые постановки в «Геликон-опере». И я сейчас вижу, что и стараюсь быть с любимыми театрами, посещать их сайты, смотреть какие-то трансляции онлайн. И мы видим, что люди как-то пытаются быть вместе в этой ситуации. Кстати сказать, студенты стали лучше работать – они стали приходить дружнее на онлайн-занятия, дружнее присылать свои домашние задания, которыми они сейчас буквально завалены, то есть приходится огромное количество письменных работ писать. И они говорят: от нас раньше никто не требовал, мы не умеем писать, мы не знаем как это – писать. Вот приходится научиться сейчас. И как у человека, потерявшего какой-то один орган чувства, допустим, потерявшего зрение, развивается другой орган, ну например голос, вот так и у нас развиваются сейчас какие-то другие способности, которые должны компенсировать то, чего мы временно лишены. И я уверен, что и вот та социальная изоляция, в которой мы находимся, она не приведет нас к закукливанию, к тому что мы скажем: ну нам и одним хорошо, ну нам и в круге своей семьи нормально, нам никто не нужен. Не должно этого быть. Потому что вот когда мы уйдем с этой паузы, с этого длительного поста общения, в том числе и богообщения, потому что большинство из нас не имеет возможности приходить в церковь или регулярно посещать службы сейчас, мы будем по-новому ценить то, чего мы не имели. А всякие, знаешь, конспирологические там идеи о том, что в нас чипы какие-то внедрят, и нас какой-то тайный министр всемирного образования хочет всех перевести на дистант, чтобы мы все больше в аудиториях не работали – люди очень озабоченно и невротически, мне кажется, отдают свои голову во власть вот этих фантомных и часто совершенно химерических, конспирологических построений. Если человеку больше нечем заняться, если его не интересует музыка, душа, близкие, общение – вот, давайте сейчас думать, что там Билл Гейтс там и еще кто-то с кем-то, с Грефом или еще с кем-то подписали. Мне кажется, что есть масса других приятных моментов, на которых мы можем заострить свое внимание в этой драматической, в общем-то, ситуации эпидемии. Задуматься – да, задуматься надо о том, что есть опасности, которые нас подстерегают, в том числе и в нашей жизни, о которых мы иногда даже не догадываемся. И что, вообще говоря, жизнь это не рационально выстроенная стратегия, которую мы можем написать, как некую компьютерную программу, и она будет потом автоматически самореализовываться до того момента, когда мы не нажмем на кнопку «стоп». Жизнь это не только наша импровизация, но это еще и импровизации по поводу нас. То есть человек, который верит в то, что он не один, не одинок в этом мире, он чувствует в каком-то смысле свою зависимость и от других, и от Бога. Поэтому не надо думать, что здесь мы вот хозяева своей собственной жизни на сто процентов. И я думаю, что вот молодые люди, они тоже это очень чутко ощущают, у них больше, чем у нас, работает сейчас какая-то рефлексивная способность по поводу себя и положения в этом мире, по поводу того, чего они хотят от будущей жизни. Во всяком случае, меня как-то особенно не тревожит то, что молодые наши впали в уныние, в депрессию, что они нам завидуют: дескать, вот вы прожили такую интересную жизнь. У них тоже все будет хорошо.

А. Леонтьева

– Послушай, золотые, драгоценные и очень оптимистичные твои слова, которые я с радостью впитываю. Ты знаешь, я на днях проснулась утром – и я самоизолировалась на озере Селигер в доме мужа, и ну повезло – есть воздух, там поют птички. Вот я проснулась – солнце в окно, поют птицы. А такие маленькие у нас дворики, на соседнем дворике живет друг, издатель Коля Филимонов, и у него ужасно много через него проходит каких-то людей. И вот я слышу сквозь этих птиц и солнечный свет такой диалог двух дяденек. Один говорит: ну что, все – печати снимаются, апокалипсис начинается, значит, все будет довольно плохо, довольно страшно. Стоит второй и тоже говорит: да, все будет еще хуже, чем мы думаем. И ты знаешь, у меня, вот честно тебе скажу, такое было сильное желание пойти, с ними подраться. Понимаешь мое настроение? Ну что-то не могу я слышать такие разговоры, они не нравятся мне – так скажем, интеллигенто.

А. Козырев

– Ну ты знаешь, у Розанова есть книга, которая называется «Апокалипсис нашего времени». Каждое время ищет в самом себе апокалипсис, как, в общем-то, оно ищет в самом себе антихриста. Я думаю, не будет новостью для наших радиослушателей, что и Петра I считали антихристом, и Наполеона считали антихристом, и Ленина считали антихристом определенные люди в определенном кругу. То есть каждое время ищет в себе вот эту точку кризиса или точку суда, которую оно иногда называет апокалипсисом. Вообще говоря, Розанова написал «Апокалипсис» за год до своей смерти, ну буквально вот умирая, поэтому, может быть, свой личный апокалипсис он превратил в апокалипсис всемирного значения. Вот у Юрия Полякова была такая повесть в времена моего детства: «ЧП районного масштаба». Ну я не хочу сказать, что нынешняя пандемия является ЧП районного масштаба, это ЧП всемирного масштаба, глобального масштаба, потому что мы видим, как эта пандемия меняет планы людей, а иногда и прекращает, к сожалению, чьи-то человеческие жизни, человеческие судьбы, которые внезапно обрываются. Но не надо все как бы возводить в ранг апокалипсиса. Мы не знаем времена и сроки, и нам не дано их знать. Ни один вменяемый священник, духовник не скажет, что, ребята, давайте готовиться к концу света – все, он будет послезавтра. Если человек это говорит, это, значит, представитель какого-нибудь нового религиозного движения – мягко так назовем, да, – который на этом зарабатывает себе баллы или очки. Православный человек не скажет о том, на какую дату назначен конец света, это не входит в православную экзегетику. Апокалипсис, Откровение Иоанна Богослова – да, это пророческая книга, единственная пророческая книга в Новом Завете, кстати, там больше нет пророческих книг. Но в силу своей единственности это совершенно особая книга. Надо особым образом и относиться к ней, не так, как мы относимся к Евангелию и к Нагорной проповеди, где нам даются определенные поучения и указания, как жить и как устроить свою жизнь. Апокалипсис не учит нас, как устроить свою жизнь, он говорит нам о том, что будет. И, конечно, от нашей веры эсхатологическая перспектива неотъемлема. Мы должны понимать, что время когда-то закончится, что свиток времени свернется, но произойдет это в жизни нашего поколения или, может быть, через много миллионов лет спустя, мы не знаем. Мы не знаем замыслов Божиих об истории. И любые попытки рисовать себе философски конец истории – в духе Гегеля, в духе Фукуямы или в духе там Льва Александровича Тихомирова – это всего-навсего некие интеллектуальные модели, это некие интеллектуальные построения. Поэтому искать тут православную Вангу какую-то или скрещивать православие с Вангой и считать, что есть какой-то там один мудрый старец, который там все предсказал, да, и мы живем сейчас по этому сценарию, который нам начертал этот мудрый старец, иногда, может быть, даже совсем и не православный – я не считаю это правильным. Поэтому ну на уровне там разговора двух селигерских сократов с чекушкой сами знаем чего, да, – ну конечно, можно поговорить и о печатях, и о их снятии, и о том что все плохо, а будет еще хуже. Вообще есть такая вот философская максима: надо надеяться на лучшее, а готовиться к худшему. Поэтому эти две жизненных стратегии, они обеспечивают какое-то устойчивое развитие. Надежда, которую мы не теряем и готовность в случае чего встретить любые испытания жизненные – материальные, духовные – наверное, это вот правильная такая установка. А такой вот пессимизм... Я, кстати, недавно прочитал лекцию, у нас есть такой проект на философском факультете – «Философия хрупкого мира». Мы его создали специально, чтобы наши люди, ученые высказывались о современной ситуации и приспосабливали свои занятия высоконаучные к потребностям осмыслить современную ситуацию. Вот я недавно прочитал лекцию: «На что я могу надеяться». Взял кантовский вопрос, третий кантовский вопрос и попытался порассуждать о надежде в философском, богословском, и не только, и в житейском смысле. Так вот, я могу сказать, что надежда нам так же нужна, как нам нужна любовь и нам нужна вера. Без надежды, без чаяния наступает отчаяние – это то, что противоположно надежде. А отчаяние – это ступенька к унынию, смертному греху, а уныние – это ступенька к депрессии, которую уже как бы простыми такими успокаивающими средствами, разговорами и беседами вылечить нельзя, тут уже нужны таблетки, нужно обращаться к врачу. Поэтому не надо доводить себя до этого состояния, не надо вообще как бы повергать себя в состояние отчаяния. Мы все помним с детства сказку про лягушку, которая барахталась в молоке и масло взбила, а другая лягушка утонула, потому что она себе сказала: все, конец всех надежд, фиаско – слово из шести букв, вторая «и», – и оказалась на дне этого горшка. А вторая лягушка спокойно себе выкарабкалась, потому что она масло взбила, она не отчаялась. Поэтому и нам не стоит, наверное, ни в какой ситуации – даже если мы заболеем, даже если нам плохо – отчаиваться. Стоит иметь надежду, стоит иметь волю, потому что надежда связана с волей к жизни, к будущему, к цели определенной. Вот что я бы сказал по этому поводу.

А. Леонтьева

– Алексей, мне чрезвычайно понравились твои слова и мысли о том, что все не просто вернется, а что все будет лучше, потому что мы в этом своем заточении научились ценить те вещи, которые просто шли фоном, проскакивали мимо нас, не вызывая ни нашей благодарности, ни нашей такой бурной радости. Мы не ценили то, что мы можем прийти в церковь, пойти в гости, обняться – это было нормально. И теперь мы все это будем больше ценить, и действительно жизнь будет, будем надеяться, радостнее. Вспомнились слова Анны Ахматовой: «Я научилась просто, мудро жить, смотреть на небо и молиться Богу...» – такие карантинные, по-моему, стихи.

А. Козырев

– Есть возможность два слова сказать? Я вот хотел бы сказать – эта мысль далеко не моя – о том, что мы научимся ценить, многие люди об этом говорят. На меня вот больше впечатление произвел пост в Фейсбуке (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) архимандрита Мельхиседека, настоятеля Оптинского подворья в Москве, очень мудрого человека, который тоже оказался на больничной койке вот с этим заболеванием. И он очень яркий пост написал о том, что, вообще-то говоря, Господь посылает нам такие испытания, потому что мы не ценим того, что нам дано, мы отвыкли ценить это. И я, поскольку мы говорим о семье, должен сказать, что мы с женой как раз познакомились под вратами скита Оптиной пустыни – так вот произошла наша первая встреча. И потом мы в Оптину приезжали, еще когда не были женаты, и подходили к отцу Мельхиседеку, который тогда был игуменом Оптиной пустыни. Помню, как мы заблудились – сошли с автобуса, я решил показать, что знаю короткую дорогу через Жиздру, мы вступили в поле и просто заблудились, в полном мраке оказались. И она говорит: давай будем читать «Отче наш». Мы начали читать «Отче наш» и тут же услышали, как колокол звонит в Оптиной, пошли на этот колокол и в темноте, в полном мраке пришли к понтонному мостику, перешли через понтонный мостик и оказались уже на всенощном бдении. И архимандрит Мельхиседек, помазывая нас маслом, сказал тихо так: с приездом. Я очень помню это событие 91-го года, это было в канун праздника Покрова. И вот прочитав эти слова болящего отца Мельхиседека, я подумал: какие мудрые слова все-таки, как иногда и пастыри наши могут нам мозги вправить, не только рассказать про чипирование и ИНН, а действительно открыть для нас какие-то духовные смыслы того, что с нами происходит. Надо ценить жизнь, любить жизнь и ценить всякое проявление ее, которое нам дается как дар Божий.

А. Леонтьева

– И, мне кажется, это очень хорошее, очень ободряющее завершение нашей беседы. Очень благодарю тебя за такой оптимистичный разговор. Я надеюсь, что мы тоже многих им приободрим, раз уж ни много ни мало как замдекана философского факультета МГУ так оптимистично настроен.

А. Козырев

– Не унывайте. Спасибо, Анна. Всегда рад с тобой пообщаться.

А. Леонтьева

– Всего доброго.

А. Козырев

– Счастливо.

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем