У нас в гостях был епископ Городищенский, викарий Волгоградской епархии Феоктист.
Наш гость рассказал, как изменилась его жизнь после хиротонии, об епископском служении и о том, как протекает церковная жизнь в Волгограде.
Лиза Горская:
— Здравствуйте, дорогие радиослушатели! В эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер». Здесь, в студии, Лиза Горская и епископ Городищенский Феоктист, викарий Волгоградской епархии. Вы его все хорошо знаете уже потому, что он ещё и автор нашей любимой программы «Евангелие дня» на радио «Вера». Здравствуйте, владыка Феоктист!
Еп.Феоктист:
— Здравствуйте, Лиза! Здравствуйте, радиослушатели!
Лиза Горская:
— Не каждый день к нам приходит целый епископ в студию! Я, прям, не знаю, с чего... прям... начать...
Еп.Феоктист:
— Хоть и целый, но очень маленький. Я — самый младший епископ в Русской Православной Церкви.
Лиза Горская:
— По возрасту или по дате хиротонии?
Еп.Феоктист:
— По дате хиротонии.
Лиза Горская:
— Ну... когда у Вас хиротония была?
Еп.Феоктист:
— 3 июня.
Лиза Горская:
— Но это совсем недавно!
Еп.Феоктист:
— Совсем недавно, да.
Лиза Горская:
— Расскажите, может быть, о Ваших впечатлениях? Что поменялось с тех пор в Вашей жизни?
Еп.Феоктист:
— Если кратко, то — всё.
Лиза Горская:
— Начиная с того, что... я так понимаю, Вам пришлось взять и сорваться, переехать из Москвы в Волгоград.
Еп.Феоктист:
— Да, конечно. Ну, сложно довольно-таки, быть Волгоградским викарием, находясь в городе Москве. Поэтому — да, я сейчас живу в Волгограде, но сказать, что это какое-то такое для меня сложное было действие — переезд из Москвы — я не могу.
Лиза Горская:
— Ну, а как же прихожане? Вы были настоятелем храма в Митино замечательного?
Еп.Феоктист:
— Это — проблема. Это единственная проблема, которая есть в моей жизни — то, что я вынужден был расстаться с этими людьми. Конечно, мы с ними видимся, молимся друг за друга, общаемся, переписываемся и прочее, но не так близко и не так плотно, как это было во время моего служения в Митино, да.
Лиза Горская:
— Но они приезжают Вас навещать? Или — далековато?
Еп.Феоктист:
— Недавно были...
Лиза Горская:
— Доехали?
Еп.Феоктист:
— Доехали. Сразу с двух сторон доехали. Одни — ожидаемо, другие — неожиданно совершенно. Вот, просто, мы были на Мамаевом Кургане с теми, которые приехали первыми и ожидаемыми, и тут мне вот эти другие начинают слать фотографии из нашего зоосада, который есть в монастыре в Свято-Духовском, где я живу в Волгограде, и спрашивают...
Лиза Горская:
— А Вы — где?
Еп.Феоктист:
— Да, «а Вы — где»? Ну, мы встретились с ними на Мамаевом Кургане, и потом уже было какое-то совместное времяпрепровождение.
Лиза Горская:
— А в Волгограде — как?
Еп.Феоктист:
— В Волгограде — хорошо. Ну... во всех смыслах — хорошо. Мне нравится.
Лиза Горская:
— Просто интересно представить себе, как это бывает? Вот, стал человек епископом, вот — его определили, допустим, в Волгоград. Вот, он приезжает — и что происходит?
Еп.Феоктист:
— Ну, я не знаю, как это бывает вообще, потому что каждый раз — это частный случай. В моём случае, там есть установившаяся большая епархия, и митрополия есть. Есть владыка Герман, митрополит Волгоградский и Камышинский, который с 1991 года управлял сначала вот этой епархией, а сейчас управляет всей митрополией. Естественно, что там за это время — за время управления епархией владыкой Германом, было выстроено очень многое, и есть вся необходимая материальная база, бытовая, чтобы принять там ещё одного архиерея. Поэтому я просто сообщил, когда приеду, меня встретили, поселили, разместили, и дальше — всё...
Лиза Горская:
— И что дальше?
Еп.Феоктист:
— А дальше я начал знакомиться потихоньку с людьми, с храмами, с городом, служить, ну, и входить в то, что мне поручено владыкой Германом как моим правящим архиереем.
Лиза Горская:
— Всё — то же самое, что в Москве? Такие же люди?
Еп.Феоктист:
— Ну, люди... ну, люди — они, вообще, похожи везде. Конечно... ну, я не знаю, как вот... мне кажется неправильным типизировать людей, сказать, что вот москвичи — такие, волгоградцы — такие... там... люди из Санкт-Петербурга — вот такие. Каждый человек какой-то вот он — особенный.
Лиза Горская:
— Ну, нет... ну... жители Санкт-Петербурга — точно особенные.
Еп.Феоктист:
— Все сразу?
Лиза Горская:
— Да, конечно! Не обижайте их — они особенные!
Еп.Феоктист:
— Ну, эта особенность общая складывается из каких-то индивидуальностей всё же — так и здесь.
Лиза Горская:
— Ну, конечно... но — там, всё-таки, юг, Волга...
Еп.Феоктист:
— Юг, Волга — да, там тепло. И это лето, говорят, холодное — выше 36 градусов ещё температура не поднималась, волгоградцы немножко страдают от холода. 30-32 градуса — как-то они... вот, им...недостаточно. Мне же — вполне хорошо.
Лиза Горская:
— Ну, да... для адаптации — в самый раз...
Еп.Феоктист:
— Ну, там, конечно — южный город, и всё адаптировано для жизни именно в жару. То есть, везде есть кондиционеры, везде как-то всё на это вот рассчитано.
Лиза Горская:
— Меня наш коллега попросил задать Вам вопрос о том, что когда Вы учились в семинарии, Вы предполагали, что станете епископом?
Еп.Феоктист:
— Ну... в рамках бреда, разве что, я не знаю... Нет, я об этом не думал как-то... не помню, чтобы я об этом думал, во всяком случае. Может быть, какие-то мысли мелькали, но я думаю, что подобные мысли — они мелькают в рамках искушения какого-то. Потому, что, всё равно, это... ну... наверное, плод какой-то гордыни и честолюбия, и, как и любые другие мысли, навеянные этими страстями, с ними надо бороться известными аскетическими методами, и не принимать их.
Лиза Горская:
— Так. Из чего состоит жизнь епископа? Потому что для многих людей...
Еп.Феоктист:
— Из завтрака, обеда и ужина.
Лиза Горская:
— Из сна ещё, наверное... или уже нет?
Еп.Феоктист:
— Ну, и из сна ещё.
Лиза Горская:
— Я, просто... мне кажется, что для большинства людей, епископ от других священнослужителей отличается только облачением.
Еп.Феоктист:
— Ну, я скажу так. В Волгограде я сталкиваюсь часто с тем, что светские люди, внецерковные — они вообще не понимают, что это такое. Ну, какой-то, просто, ещё один священник... но, вот, что... чем отличается сущностно, конечно, не знают.
Лиза Горская:
— В красивой шапке.
Еп.Феоктист:
— Ну, облачения — они разные бывают, люди к этому привыкают. Нет, конечно, вот... Вы спросили про день, про жизнь — ну, это Богослужение, это встречи, это — общение с людьми. Это — постоянное перемещение с места на место. Зачастую так, что вечером уже сложно вспомнить, где был и кого видел, о чём общался — ну, просто в голову не вмещаются все те впечатления, которые приходят за день.
Лиза Горская:
— А как сочетается общение с людьми с постоянным перемещением в места на место, и как это сочетается с пастырским служением?
Еп.Феоктист:
— Ну... всё же, пастырское служение как таковое, мне кажется, что для епископа недостижимо. То есть... я поясню свою мысль. Пастырское служение предполагает пребывание на одном месте и общение постоянное с людьми — на этом вот месте, на одном приходе или где-то ещё. Если ты служишь сегодня здесь, завтра — там, а послезавтра — ещё где-то, то это каждый раз новая паства, и не получается быть с ними настолько близким, как вот рядовому священнику. Конечно, для меня это тяжело. Я к этому, скажу прямо, не готов. Это, наверное, самое тяжёлое, что для меня есть. Потому, что мне хочется быть ближе к небольшому количеству людей, чем вот одинаково распылённым между всеми. Поэтому, основная паства любого архиерея, я так понимаю, это — священники, которые служат. Поэтому, ну — да, особое внимание уделяю общению со священниками.
Лиза Горская:
— И бывшими прихожанами, я так понимаю?
Еп.Феоктист:
— Почему — бывшими?
Лиза Горская:
— Ну, потому, что там уже другой настоятель, в этом храме?
Еп.Феоктист:
— Где?
Лиза Горская:
— В Митино.
Еп.Феоктист:
— А, нет... ну, при чём тут Митино? Митино мы вообще не рассматриваем. Митино — это... нет, нет, конечно. Основное общение — это Волгоград, да. Я готов показать всю переписку, и даже телефонные звонки! Там Волгоград сплошной.
Лиза Горская:
— Зачем?
Еп.Феоктист:
— Ну, так просто, для подтверждения!
Лиза Горская:
— Когда Вы стали епископом, я знаю, что многие ждали и смотрели, изменится ли характер Вашего фэйсбука.
Еп.Феоктист:
— Ой, расскажите, мне интересно — я не знаю про это.
Лиза Горская:
— А... я сейчас, наверное, какие-то секреты открываю. Все думали, что вот, Феоктист стал владыкой, теперь... раньше, соответственно, он был доступен, популярен в соцсетях как иеромонах... ведь, нет? Ведь, пишете?
Еп.Феоктист:
— Ну... а как он должен был измениться? Стать каким-нибудь таким... официальным рупором?
Лиза Горская:
— Ну, такое бывает. Отчёты, поездки... можно же писать, там: «Посетил..., совершил..., участвовал...»
Еп.Феоктист:
— Ну, я пишу это в официальных рапортах. Да... мне кажется, что... ну, я не вижу причины менять стилистику изложения.
Лиза Горская:
— А, вообще, как Вы считаете, может быть, тогда социальные сети — это какое-то пространство для пастырства — если вот так вот... не получается коммуницировать с людьми?
Еп.Феоктист:
— Понимаете, я глубоко убеждён, что пастырство возможно только с глазу на глаз, и в таком вот общении — тет-а-тет — с человеком. Надо видеть глаза. Надо сидеть рядом, надо слушать, надо как-то сопереживать, что-то отвечать. Невозможно поэтому быть таким... как это... медийным пастырем. Потому, что не видишь тех людей, с которыми ты общаешься. И зачастую вот... сейчас, конечно, после хиротонии моя популярность в соцсетях резко подскочила, какие-то там люди постоянно добавляются, и я понимаю, что я большинство из этих людей не знаю, и, встретив их на улице или где-то, я их не узнаю. О каком пастырстве может идти речь в данном случае?
Лиза Горская:
— А зачем тогда фэйсбук, и, более того, я знаю, что инстаграм (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) недавно появился...
Еп.Феоктист:
— У нашей... не у меня, а у нашей епархии, митрополии даже.
Лиза Горская:
— Да. Вот, зачем тогда?
Еп.Феоктист:
— Зачем? Это просто оповещение людей о том, что мы делаем, и мы этим самым ещё показываем, что мы люди, с которыми можно как-то общаться.
Лиза Горская:
— Живые.
Еп.Феоктист:
— Живые. Ну... и для многих — я с этим сталкивался неоднократно и сталкиваюсь — что человек стесняется, и не может по какой-то причине подойти и задать какой-то вопрос, но в фэйсбуке он пишет, и мы как-то начинаем общение, которое потом переходит в живое общение. В Волгограде я сталкивался с этим неоднократно — просто... не знаю... несколько десятков раз, наверное, уже: что сначала человек читает фэйсбук, потом пишет, потом мы начинаем живое общение.
Лиза Горская:
— А инстаграм (деятельность организации запрещена в Российской Федерации) епархии — как называется, во-первых, и что там?
Еп.Феоктист:
— Volgeparhia — ну, Волгоградская епархия. Там — вот такое, региональное... региональный контент там у нас, он полностью авторский, наш, мы стараемся никого не цитировать, никого не републиковать, ничего подобного не делать. Наши тексты, наши авторы, рассказы о наших людях, о каких-то наших мероприятиях, о наших храмах — в общем, о себе самих.
Лиза Горская:
— Авторский контент, по-моему, редкость в наше время, особенно в социальных сетях — вот, кто у вас пишет?
Еп.Феоктист:
— Пишу я что-то, пишут мои помощники. Они делают интервью с различными интересными людьми, рассказывают о храмах, рассказывают о приходах, рассказывают о нашей деятельности. Я протестую, и, так, настойчиво протестую против каких-либо цитат. Скажем, какой-нибудь хороший, известный, действительно, серьёзный московский священник сказал хорошую проповедь или написал какую-то хорошую книгу — по-настоящему хорошую, но я против публикации цитат из этой книги, из этого священника по той простой причине, что он московский. Если бы он был из Урюпинска — это в нашей митрополии, или откуда-то ещё, то — пожалуйста.
Лиза Горская:
— Расскажите подробнее. Почему — так? А если мысль ценная, цитата — незаменимая, или не бывает такого? Что за дискриминация?
Еп.Феоктист:
— Ну, не дискриминация. Потому, что этого священника процитируют очень многие другие люди, а нашего священника замечательного из Урюпинска, кроме нас, никто не процитирует.
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»
Лиза Горская:
— Напоминаю нашим радиослушателям, что в эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер», и здесь, в студии, епископ Городищенский Феоктист, викарий Волгоградской епархии и автор нашей любимой программы «Евангелие дня» на радио «Вера». Спасибо Вам большое, что, став епископом, Вы продолжили... остались с нами и с нашими радиослушателями.
Еп.Феоктист:
— Ну, пока не прогонят, я буду это продолжать, да.
Лиза Горская:
— Не дождётесь! Я признаюсь нашим радиослушателям, что регулярно смущаю владыку Феоктиста последние... много лет мы знакомы... рассказывая историю про то, как он — уже, уже, уже, уже! — как-то, прогуливаясь вдоль Лавры, увидел женщину, которая бросила зачем-то, в каком-то помутнении, своего ребёнка в воду. Уже владыка смутился, и уже строго на меня смотрит! И владыка, тогда не будучи владыкой ещё, прямо в подряснике, как был, нырнул за этим младенцем и, собственно, спас его. Я, за давностью лет, ничего не путаю?
Еп.Феоктист:
— Это было внутри, на территории Лавры, да. Ну, а в остальном, всё — так.
Лиза Горская:
— Я не буду глупые вопросы задавать из серии: «А сейчас бы прыгнули? Тяжело ли было? Каково это — плавать в подряснике?»...
Еп.Феоктист:
— Да, нет... ну, это... на самом деле... я сразу хочу сказать, что тут никакого ни подвига, ничего такого. Это... никакого риска для моей жизни и здоровья не представляло. Для жизни ребёнка — да. А так — тут ничего такого. Просто, оказался в нужное время в нужном месте — ничего более.
Лиза Горская:
— И ещё — очень хорошо плавали.
Еп.Феоктист:
— Да, ну... там не так далеко, не так глубоко...
Лиза Горская:
— Ну, сейчас-то есть возможность поплавать?
Еп.Феоктист:
— А, Вы про это?
Лиза Горская:
— Да.
Еп.Феоктист:
— Сейчас... ну и тогда её особо не было, разве что за детьми, но это — разовая была акция, к счастью!А сейчас... ну... я редко бываю на берегах Волги, поэтому... не отслеживаю там купающихся...
Лиза Горская:
— Я просто помню, что когда речь шла об этой истории, мы, как раз, выяснили, что Вы любите и умеете плавать.
Еп.Феоктист:
— Да. Но волгоградцы не купаются в Волге — такая традиция, такая особенность.
Лиза Горская:
— Почему?
Еп.Феоктист:
— Я не знаю. Я просто принимаю местные обычаи — волгоградцы не купаются в Волге.
Лиза Горская:
— А где купаются волгоградцы?
Еп.Феоктист:
— Ездят... либо в бассейнах купаются, либо ездят на Дон. У нас там Дон недалеко — ну, километров 70, и люди туда ездят купаться.
Лиза Горская:
— А по волгоградским меркам, как и по московским, 70 километров — это недалеко?
Еп.Феоктист:
— Дело в том, что Волгоград, сам по себе, протяжённостью 84 километра. Его площадь больше, чем площадь Москвы, внутри МКАДа. И эта площадь расширяется, за счёт присоединения новых территорий постоянно.
Лиза Горская:
— То есть, он развивается?
Еп.Феоктист:
— Конечно, развивается. Ну... я не знаю... можно ли назвать развитием Москвы присоединение новых территорий — это вот называется развитием, или нет? Ну, я просто в этих терминах не думал.
Лиза Горская:
— Смотря для кого. Ну, есть же тоже — как мы все учили — экстенсивное развитие, есть — интенсивное развитие. Ну, вот это, наверное, экстенсивное развитие — просто присоединение.
Еп.Феоктист:
— Наверное. Просто, сказать, что там открываются какие-то новые производства или что-то запускается такое, я, к сожалению, не могу.
Лиза Горская:
— А люди — где они работают? Чем они занимаются?
Еп.Феоктист:
— Есть заводы — несколько заводов, есть какие-то малые предприятия, есть бюджетная сфера — ну, то есть, как везде. Что-то связано с рекой, опять же, с обслуживанием речного транспорта, с работой на речном транспорте. Есть довольно много объектов, связанных с памятью о Сталинградской битве — это тоже большая сфера занятости.
Лиза Горская:
— Но люди... это всё сейчас — не праздные вопросы, всегда вот интересно, чем живут. И я понимаю, что Вы против обобщений, и я понимаю, что все люди в чём-то одинаковы, в чём-то разные, но... там... бывают депрессивные регионы, бывают не депрессивные регионы, бывают города и места, где сама атмосфера, природа, небо, погода — жизнеутверждающие. Вот, это такое место, Волгоград?
Еп.Феоктист:
— Я... мне сложно сказать... мне всё нравится! Ну, правда... я не знаю. Я видел места более тяжёлые, скажем так, видел места, которые — просто фонтанируют. Ну, Волгоград — что-то среднее. Как Москва.
Лиза Горская:
— А Вы сейчас уже видите какие-то места, где Церковь могла бы реализовать своё служение?
Еп.Феоктист:
— Ну, да. Сейчас мне хочется запустить... такого пока ещё нет проекта — «Тёплый кров», к зиме. Не знаю, получится у нас или нет, потому что зимы в Волгограде так же ярко выражены, как лето. Там холодно зимой, и у нас нет пока церковного такого — насколько я знаю, нет и государственного — какого-то, частного такого учреждения, куда люди могли бы придти — те, кому некуда пойти — и переночевать с тем, чтобы не замёрзнуть на улице. Ну, вот, я надеюсь, что получится как-то нам сгруппироваться и это запустить к зиме. Это — одно из таких, первейших, то, что у меня в голове просто постоянно живёт как-то, стучит и ищет выхода. Вот.
Лиза Горская:
— А Вы там были разве зимой, в Волгограде?
Еп.Феоктист:
— Я спросил, как там погода зимой. Ну, там резко-континентальный климат просто.
Лиза Горская:
— То есть, Вы в первое лето своего епископского служения уже озадачились тем, как люди будут зимовать?
Еп.Феоктист:
— Ну... да, потому что у нас храм, где я настоятель, он находится недалеко от двух вокзалов — железнодорожного и автовокзала — и там довольно много приходит нуждающихся. И я вот думаю, что... я узнал, что они будут идти и зимой, зимой всё будет сложнее, будет больше, и надо им какую-то помощь оказывать.
Лиза Горская:
— Я прошу прощения, у меня просто тут есть вопросы от коллег. Просили спросить ещё о том, чем викарный епископ отличается от не викарного, от обычного. Вот, Вы — викарный епископ...
Еп.Феоктист:
— Викарный, так верно. Так точно, вернее. Тем, что я — не самостоятельный. Я просто в сане — епископ, но не обладаю полнотой архиерейской власти.
Лиза Горская:
— А статус — Городищенский?
Еп.Феоктист:
— Титул? Ну, он ни о чём не говорит. Просто...
Лиза Горская:
— Но Городище-то есть?
Еп.Феоктист:
— Городище есть. Да, это рабочий посёлок, довольно большой, пригород Волгограда.
Лиза Горская:
— То есть, обычный архиерей — он наделён всей полнотой церковной власти...
Еп.Феоктист:
— ... иерархической власти, да — там, внутри региона своего.
Лиза Горская:
— А викарный — он... как помогает?
Еп.Феоктист:
— Он — просто... простой священник в сане архиерея, вот и всё. У него нет никакой власти.
Лиза Горская:
— Зато — масса обязанностей, как я вижу?
Еп.Феоктист:
— Обязанности и полномочия определяются правящим архиереем. Что правящий архиерей говорит, то викарный и делает.
Лиза Горская:
— Вот, Вы сейчас — что делаете?
Еп.Феоктист:
— То, что определил мне делать митрополит Герман. Нет... ну, смех — смехом, а он издал распоряжение, касающееся моей деятельности, и там перечислены все мои обязанности. Это и совершение Богослужений по установленному порядку, это и курирование работы синодальных отделов, это и взаимодействие с властями, с какими-то государственными структурами — ну, в таком ключе всё. Я полностью ему подотчётен, то есть, я каждый раз, каждую неделю в письменном виде ему докладываю о том, где я был, что я делал, что видел, о чём думал.
Лиза Горская:
— Что слышал — не надо?
Еп.Феоктист:
— Нет. Ну, я шучу, конечно, насчёт того — последнего, но докладываю, где был и что делал.
Лиза Горская:
— Интересно просто — не каждый день есть возможность так вот допросить епископа... вот, поэтому, собственно, у меня и тут набор каких-то вопросов от моих коллег...
Еп.Феоктист:
— Ну, давайте, давайте, продолжайте!
Лиза Горская:
— Вот, просят рассказать о периоде Вашей жизни, связанном с обучением в Московской Духовной семинарии и, впоследствии, Академии. Что рассказать, не уточняют.
Еп.Феоктист:
— Ну, это совершенно волшебный период, как и для любого другого человека, который там учился. И, конечно, вспоминается это всё с таким... серьёзным... сердечным чувством, как об утраченном Рае. Но это — у каждого так. У всех. Мы все вспоминаем свою учёбу как утраченный Рай. Но особенно, конечно, чувствуется в Лавре, потому, что если обычный студент — он не лишён житейских забот каких-то и, так или иначе, соприкасается с внешним миром, то студент Московской Духовной школы — он от всего ограждён. Он просто туда попадает — и находится всё время обучения в теплице. Ему ни о чём не надо думать — ни о том, что есть, во что одеться, где спать и так далее, и так далее. Он должен думать только об учёбе, только об исполнении своих послушаний. Кому-то это кажется тяжёлым, но, если к этому правильно отнестись, то совершенно райское блаженство наступает.
Лиза Горская:
— Я напоминаю, что в эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер», и здесь, в студии, епископ Городищенский Феоктист, викарий Волгоградской епархии. Оставайтесь с нами, мы вернёмся через минуту.
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»
Лиза Горская:
— Напоминаю, что в эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер», и здесь, в студии, епископ Городищенский Феоктист, викарий Волгоградской епархии.
Владыка, мы с Вами коснулись того периода, когда Вы учились в Троице-Сергиевой Лавре, в Московской Духовной Академии. Я вопрос от себя тогда уже задам. У меня каждый раз, когда я сталкивалась с миром семинарии, с миром Лавры...
Еп.Феоктист:
— А Вы с ним сталкивались, как я помню, довольно регулярно...
Лиза Горская:
— Да, да, да, да... возникало впечатление, что семинаристы и прочие учащиеся относятся к преподобному Сергию как к личному родственнику, как к дедушке, что ли.
Еп.Феоктист:
— Ну... так он... таким и является.
Лиза Горская:
— Скажите, вот у Вас до сих пор вот это ощущение — близости преподобного с Вами?
Еп.Феоктист:
— Ну, я скажу так, что... Меня назначили настоятелем храма преподобного Сергия Радонежского в Волгограде, и один из священников на следующий день после моего назначения... так... меня подвёл к Кресту памятному — там памятный Крест стоит, который пытались уничтожить вандалы ( там такое бывает — недавно, буквально, Крест был изрублен у нас один, в центре города, несколько дней назад ). Ну, вот, подвёл он меня к Кресту, который в саркофаге таком находится, был он установлен Патриархом Алексием II во время его визита в 1993 году в Волгоград, ради строительства этого храма — храм новый. И мне священник так показывает — мол, обрати внимание на дату установки Креста — я смотрю, и вижу там 19 июня 1993 года. А указ мой о назначении туда Настоятелем подписан тоже 19 июня, но 2018 года. То есть, вот так вот, ровно через 25 лет, через четверть века, после установки этого Креста. И, конечно, сложно не видеть в этом самого преподобного Сергия. Потому, что и незадолго до хиротонии, и после хиротонии, и, вообще, в последнее время я стараюсь быватькаждый раз у Преподобного, когда бываю в Москве. И за последние 2 месяца это было чаще, чем за минувшие 3 года. Вот, ну... а о жизни и о такой поддержке со стороны преподобного Сергия, думаю, может рассказать любой человек, кто, так или иначе, связан с Лаврой. Это история... такая... долгая, и она — очень личная история, конечно, каждый раз будет.
Лиза Горская:
— А много в Вашей жизни таких вот «совпадений» и... каких-то вех, которые Вы замечаете, и запомнили?
Еп.Феоктист:
— Ну, какие-то вещи сложно не замечать, просто напросто. Например, я расскажу про митрополита Ижевского и Удмуртского Николая ( Шкрумко ), ныне покойного. Моя хиротония была в день его кончины, в 3-х-летие его кончины. И, конечно, этого человека, этого архиерея, владыку Николая, я воспринимаю как своего наставника, учителя, авву. Он меня рукополагал во дьякона, я учился с ним, он мне очень помогал потом, когда я уже уехал жить в Троице-Сергиевой Лавре, и он какой-то гигантский след оставил в моей жизни. Я не думаю, что случайно совпадение этих дат — хиротонии и даты его кончины — это первое, а второе — в тот же день, после хиротонии, мне подарили панагию и крест, с которыми он обычно служил, чаще всего служил владыка Николай. Я сейчас тоже с ними служу постоянно, с этими панагией и крестом, который принадлежали владыке Николаю. Совершенно каким-то случайным образом они у меня оказались.
Лиза Горская:
— Как это?
Еп.Феоктист:
— Точно так же, как совершенно случайно оказался — ну, случайно, опять же, да, мы говорим в кавычках — и его архиерейский жезл, который он использовал за Богослужениями. Я сейчас служу с его жезлом, и с его же крестом и панагией.
Лиза Горская:
— Ничего себе! То есть, они какими-то путями...
Еп.Феоктист:
— Ну, приехали люди из Ижевска меня поздравить, помолиться на хиротонии, и вот — они мне подарили... а жезл подарил один из архиереев Удмуртской митрополии. Мы даже не сразу поняли, что это жезл владыки Николая. А потом одни из гостей, которые долгое время были его иподьяконами, и стояли с этим жезлом — они его наизусть знают, потому, что там много часов они смотрели на этот жезл, и они каждый камушек там знают — вот, они определили, что это именно владыки Николая жезл. Ну, а панагию и крест можно увидеть на многих фотографиях, потому что, как правило, он использовал именно этот набор.
Лиза Горская:
— Интересно. А расскажите, пожалуйста, подробнее про хиротонию, раз речь зашла. Как это, вообще, происходит... вот это вот — торжественно... приезжают гости — я так понимаю, все вообще, кого Вы знали за свою жизнь, так или иначе...
Еп.Феоктист:
— Ну, да, гостей было много. Ну, ещё моя хиротония совпала ещё с одним днём — там был день МВД, и поэтому было много генералов, были главы региональных Министерств Внутренних Дел...
Лиза Горская:
— Колокольцев иконы передавал...
Еп.Феоктист:
— Да, всё верно. Поэтому, действительно, было большое стечение людей, было много гостей, и... так как-то всё... торжественно и радостно прошло.
Лиза Горская:
— А после хиротонии — какая-то ещё торжественная часть, обед, и всё — и новая жизнь начинается.
Еп.Феоктист:
— Ну, да. Всё верно. Новая жизнь.
Лиза Горская:
— А она — полностью новая? Или, всё-таки...
Еп.Феоктист:
— Полностью. Вы понимаете, нет никаких зацепок. Вот, когда тебя переводят даже, там, с прихода на приход, и даже из епархии в епархию — ты остаёшься священником. У тебя меняется место жительства, город, у тебя меняется храм, люди, всё, но у тебя, хотя бы, остаётся облачение. В случае с архиерейством, меняется всё. То есть, у тебя... просто... у тебя из того, что былос тобой, и рядом с тобой до хиротонии, остаётся только ноутбук и телефон — остальное всё меняется.
Лиза Горская:
— А опыт?
Еп.Феоктист:
— Опыт — само собой, никуда не девается, но я сейчас говорю про какие-то внешние вещи, и какие-то зацепки такие...
Лиза Горская:
— А есть какой-то опыт до хиротонии, который бы Вам сейчас помогал, или это тоже абсолютно новое всё?
Еп.Феоктист:
— Ну, конечно, это опыт настоятельства и служения в храме Рождества Христова в Митино. Я очень благодарен Святейшему Патриарху Кириллу за то, что он меня туда назначил, и дал мне эту возможность — 3,5 года там служить. Потому что столько, сколько я узнал, понял, пережил, почувствовал за эти 3,5 года, я, наверное... за всю жизнь столько не переживал.
Лиза Горская:
— А вот, Вы возглавляли комиссию Издательского совета — с этим пришлось расстаться...
Еп.Феоктист:
— Да, с деятельностью в Издательском совете — да.
Лиза Горская:
— А как же там без Вас?
Еп.Феоктист:
— Ну, как-то... живут!
Лиза Горская:
— Ну, вот...
Еп.Феоктист:
— Ну, понятно, что есть какие-то лакуны... естественно, что, когда человек уходит, сначала бывает какая-то пустота, но постепенно, постепенно она ж заполняется, мы понимаем это. Жизнь не останавливается от того, что кто-то уезжает, кого-то переводят, кто-то умирает — жизнь продолжается!
Лиза Горская:
— А у Вас нет такого, что Вам не хватает этой работы — всё-таки, детище тоже, во многом, Ваше.
Еп.Феоктист:
— Я скучаю, да. Но я понимаю, что скучать я могу по чему угодно, но я тоже человек, ограниченный временем и пространством. Потому, что работа и служение в Волгограде занимает очень много времени, и отнимает много сил, и это правильно. Я думаю, что, с течением времени, нагрузка будет лишь увеличиваться — и, на самом деле, очень этого хочу, потому, что прямо... ну... меня так и тянет в бой, знаете! Ну, в хорошем смысле. Мне хочется там быть, хочется встречаться, общаться, служить, куда-то ездить — мне это нравится!
Лиза Горская:
— Я пыталась понять, что мне напоминает стилистика... ну... направление Ваших ответов... направление, потому что стилистика — это высокохудожественное, и когда Вы сказали слово, что Вас тянет в бой, я поняла, что — армию мне напоминает направление Ваших ответов!
Еп.Феоктист:
— Не знаю, не знаю!
Лиза Горская:
— «Всё нравится! Так точно! Разрешите исполнять!» — есть такое?
Еп.Феоктист:
— Ну, мне кажется, что человек, который как-то принимает волю Божию о себе, во всяком случае, старается это делать, ему начинает в какой-то момент всё нравиться. После небольшого периода адаптации. Ну, у кого-то небольшой, у кого-то — большой... но мне все мои места служения очень нравились всегда.
Лиза Горская:
— У Вас какой период адаптации?
Еп.Феоктист:
— Ну, я думаю, что он ещё не закончился. Я думаю, что, минимум, надо год прослужить на новом месте, чтобы что-то там понять, в чём-то разобраться, и чтобы иметь возможность выносить какие-то суждения. Пока я ещё слишком мало там побыл. Я, по-прежнему, ощущаю себя... ну, сейчас уже не ощущаю, но являюсь, несмотря на свои ощущения, слепым котёнком.
Лиза Горская:
— А вот, Вы сказали, что человек, который принимает волю Божию о себе, ему всё начинает нравиться.
Еп.Феоктист:
— Ну, в какой-то момент — да.
Лиза Горская:
— А вот, Вы — епископ, с Вами — более-менее понятно...
Еп.Феоктист:
— А, Вы в том смысле, что — ой, какая там высокая степень, и... всё такое?
Лиза Горская:
— Нет, я в том смысле, что... расскажите про какие-то примеры из жизни не епископов.
Еп.Феоктист:
— Ну, мне... подождите, я епископом не родился, и, вообще, я недавно ещё епископ — я и не вспоминаю, что я епископ. Я вот, так сказать... как-то... не помню об этом, обычно. И до этого же какая-то жизнь была — 40 лет я же как-то прожил до этого! Даже 41. Вот, была жизнь долгая и дьяконская, и священническая... но мне каждый раз всё нравилось!
Лиза Горская:
— А как Вы, вообще, понимаете волю Божию о себе? Не говоря уж о том, чтобы принимать её?
Еп.Феоктист:
— Ну, я думаю, что это очень такой... индивидуальный вопрос, и индивидуальный может на него быть ответ. У каждого тут — своё. Конечно, знать волю Божию о себе — это то, к чему мы должны стремиться как христиане, понимать её: к чему Бог меня призывает в той или иной ситуации, какой путь Бог мне указывает? Это самый, наверное, важный вопрос. Мне, к счастью, повезло. Потому, что... я всегда находился в послушании. В послушании у владыки Николая сначала, потом — у владыки Евгения, ректора Московских Духовных школ, потом — у владыки Климента, председателя Издательского совета, у Патриарха, сейчас — у владыки Германа. Мне — просто. Я... что они говорят, то я и делаю. Ну, конечно, творчески осмысляя их указания — ну, я в хорошем смысле. Не как просто какой-то вот исполнитель такой, а — ну, сказали, надо подумать, надо что-то такое... провести какую-то работу, так?
Лиза Горская:
— А вот, как Вы думаете, для людей, у которых иначе складывается, есть какие-то... индикаторы, какие-то способы понимать...
Еп.Феоктист:
— Мне думается, что на эту тему хорошо сказал... ну, как — сказал... ответил своей книгой митрополит Вениамин Федченков. У него замечательная такая книга вышла в своё время «Два сорокоуста». Когда он служил в изгнании, был... служил в Соединённых Штатах, и вышла печально известная Декларация митрополита Сергия, которая всколыхнула церковную общественность — и в России, и за рубежом — и он не знал, как отреагировать на эту декларацию, потому что он него очень многое зависело — куда пойдут те люди, которые ему доверились? Как ответить он не знал, и он решил служить 40 раз, 40 дней Литургию, и так молиться, чтобы Бог ему открыл. И свои впечатления, свои мысли каждый день записывать. И вот, потом он это издал. Был второй сорокоуст, но сейчас я вот про этот рассказываю, про первый сорокоуст. И, довольно скоро, он понял, что когда он думает о том, чтобы не принимать Декларацию митрополита Сергия, то есть для этого аргументы весомые, и так как-то вот... дух такой у него бывает горячий, он... как-то вот, прям... кипятится всё в нём — какое-то вот такое. А когда он думает о том, чтобы принять — дух спокойный и мирный. И вот, он писал о том, что: «Да, конечно, есть там... проблемы, есть и замечания, не всё так просто, но когда я думаю, чтобы принять — мой дух не возмущается, я чувствую состояние мира». И вот, я думаю, что это состояние мирного духа — основной индикатор. Потому, что бывает, что по справедливости надо поступить — так, и когда ты об этом думаешь и планируешь свои действия — так, как нужно поступить по справедливости — то вот бывает это бурление. А когда, может быть, кажется это несправедливым, но... по послушанию, или как-то ещё это — бывает мирное состояние. И я стараюсь ориентироваться на это — на то, чтобы дух был мирным. Даже тогда, когда кажется, что тебя... как-то... обижают, зажимают, и что это несправедливо, по отношению к тебе самому.
Лиза Горская:
— То есть, получается, что мы не всегда... или, вообще, редко когда можем оценить... вообще... объективно, что справедливо, а что — нет, относительно нас...
Еп.Феоктист:
— Ну, потому, что справедливость... вообще — это очень, такое, странное понятие, да? Кто там из святых говорил, что не хотел бы, чтобы Бог был справедлив по отношению к нему?
Лиза Горская:
— Не помню.
Еп.Феоктист:
— «Горе мне, если Бог будет справедлив ко мне». Мы все ожидаем от Бога милости, а не справедливости. И милость Его превосходит любую из возможных справедливостей. Это надо понимать.
Лиза Горская:
— Ну, вот, интересно — с учётом того, что справедливость считается каким-то однозначно позитивным и положительным мотивом многих поступков... а потом, действительно, посмотришь: поступил человек по справедливости, как ему казалось, а его... там... трясёт, у него нервный срыв...
Еп.Феоктист:
— Ну, справедливость — это очень... непонятная вещь. Смотря как её определять. Вот, даже если взять какие-то межнациональные конфликты — ну, не хочу никакого примера приводить — можно послушать одну сторону, другую сторону — у всех будут аргументы справедливые, всё будет довольно логично, но это не приводит к миру, и не получается договориться. А приводит лишь к напряжённости дальнейшей, к смерти, к каким-то трагедиям — личным, семейным, общественным.
Лиза Горская:
— Ну, да, и война — это всегда что-то очень несправедливое.
Еп.Феоктист:
— Хотя и складывается оно из маленьких справедливостей каких-то.
Лиза Горская:
— Вот, кстати, такой пример интересный... никогда об этом не задумывалась. Ничего более кровавого и несправедливого, и чудовищного... наверное, и нет.
Еп.Феоктист:
— Ну, да. Чем борьба за справедливость.
Лиза Горская:
— Парадокс! Давайте поговорим о «Журнале встреч».
Еп.Феоктист:
— Был такой журнал. Он и есть — такой журнал. Надеюсь, он и будет...
Лиза Горская:
— И он, возможно, ещё будет...
Еп.Феоктист:
— ... да, да, да... Это — замечательный журнал! Мой любимый журнал. Был когда-то. Это — журнал Московской Духовной Академии. Студенческий журнал, в котором многие замечательные люди когда-то работали, в том числе и нынешний ректор Московских Духовных школ архиепископ Верейский Амвросий. Это и ректор Российского Православного Университета, основатель этого журнала, игумен Пётр Еремеев, это и епископ Корсунский Нестор, и многие, многие другие.
Лиза Горская:
— Это — кузница кадров, а не редакция.
Еп.Феоктист:
— Ну, не знаю, как насчёт кузницы кадров, но, так или иначе, очень многие интересные люди там успели поработать, в этом журнале.
Лиза Горская:
— Он — ежемесячный был? Сейчас он выходит?
Еп.Феоктист:
— Ежемесячным он никогда не был. Надо понимать, что это, всё же, такой журнал — его на коленке делают, его не профессионалы делают, студенты делают в свободное от учёбы и послушаний время. Делают, может быть, не совсем так, как это принято сегодня делать. Есть много вопросов, есть много проблем. Этот журнал, по-моему, чаще, чем раз... три раза в год, он не выходил никогда. А так, в среднем, два раза в год. Последнее время, кажется, стал выходит раз в год. Ну, его довольно сложно сделать на хорошем уровне. Потому, что как-то сразу была задана такая высокая...
Лиза Горская:
— ... академическая...
Еп.Феоктист:
— ... да...
Лиза Горская:
— ... планка...
Еп.Феоктист:
— ... планка высокая академическая, и мы старались ей... как-то соответствовать, до неё дотягиваться, в своё время. Но это был очень интересный опыт. Потому, что... конечно, опыт работы, в первую очередь, с текстом. И я очень многому научился, пока работал в этом журнале. Особенно, благодаря моему другу, который был главным редактором, который, собственно говоря, и вывел журнал на совершенно новый уровень, иеромонаху Пантелеимону ( Королёву ). Он меня многому научил и, надо сказать, до сих пор учит очень многому.
Лиза Горская:
— А... Вы до сих пор учитесь?
Еп.Феоктист:
— Конечно. А как же без этого?
Лиза Горская:
— Ну... многие без этого.
Еп.Феоктист:
— Ну... я не готов пока. У меня... просто... многого не знаю, и я хочу это узнать.
Лиза Горская:
— Например.
Еп.Феоктист:
— Даже про работу с текстом я не всё знаю. Вот, я стараюсь читать те... ну... я сейчас не говорю про какие-то богословские области — это само собой понятно, что я читаю литературу по библеистике, по Новому Завету — мне это необходимо для «Евангелия дня» и для «Чтения Великого Поста», и для проповеди — ну, это понятно, это — само собой, не оговаривается. Но и по истории Церкви, и по истории Волгоградской епархии нашей, и по каким-то таким вот, может быть, сугубо техническим аспектам написания текстов... вот, сейчас читаю я Лихого, например... ну, среди прочего.
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА»
Лиза Горская:
— Напоминаю нашим радиослушателям, что в эфире радио «Вера» программа «Светлый вечер», и здесь, в студии епископ Городищенский Феоктист, викарий Волгоградской епархии и автор нашей любимой программы «Евангелие дня» на радио «Вера» — наш любимый автор нашей любимой программы, которую я сама каждый день слушаю с удовольствием!
Вы произнесли слово «пост», а у нас же вот Успенский пост — вот он, вот он...
Еп.Феоктист:
— Я произносил слово «пост»?
Лиза Горская:
— Да, Вы произносили... там, в связи с тем, что готовитесь к проповедям, читаете...
Еп.Феоктист:
— Ну, хорошо...
Лиза Горская:
— Я услышала слово «пост», и у меня вот так, по-женски, сработала какая-то эмоциональная ассоциативная связь, и я думаю: «О, пост... Успенский пост!»
Еп.Феоктист:
— Прекрасное время! Которое мы все с нетерпением ждём.
Лиза Горская:
— Напутствие?
Еп.Феоктист:
— Напутствие? Мне тяжело даются напутствия к постам, я честно скажу. Как и поздравления с окончанием поста мне тоже совсем не даются. Почему? Потому, что всё же я — монах. И как-то пост для меня — это, такая, неотъемлемая часть жизни. Я с трудом разделяю время вне поста, поста — это как-то так перетекает, и не производит на меня особо сильного впечатления. Поэтому... ну, как-то... как любой монах — мы живём постоянно в режиме поста. Меняется его строгость, но, тем не менее, пост остаётся. Но я знаю, и это не только я знаю — любой человек, который хоть сколько-то прожил в Церкви и пытался следовать её уставу, что может кому-то нравиться пост, а может кому-то не нравиться, но это есть традиция Церкви, и если ей следовать, то можно ощутить ту радость, которую иначе ощутить почему-то не получается. Можно быть прогрессивным таким, и знающим, знать историю становления поста, знать, что он когда-то был поменьше, потом стал — побольше, когда-то был попроще, сейчас — построже, и что это — монашеская тема такая, и как-то развивать это всё, но никуда не убежишь от практики. Можно попробовать не поститься, но не будет той радости, которая бывает, когда ты постишься. И радость не связана с тем, что пост окончился, ура, мне всё можно, я за это время соскучился по молоку, кефиру и яйцам и, соответственно, заново ощутил их вкус — нет. Радость приходит где-то в серединке, чаще всего, и она никак не связана с тем, что ты достигаешь конца поста и каких-то гастрономических утешений. Это... а без этой подготовки не получается должным образом встретить тот праздник, к которому нас ведёт пост. Ну, а о высоких каких-то материях, в этой связи, рассуждать мне сложно, потому что сам по себе пост — он имеет понятное практическое значение, и это практическое значение — оно прослеживается с Ветхого Завета. Он подготавливает нас к особому Богообщению. Если ты хочешь особым образом услышать ответ Бога, хочешь с Ним поговорить как-то, то естественная и давно уже ставшая традиционной — много тысяч лет назад — подготовка к этому — это пост. Нравится это нам, или не нравится.
Лиза Горская:
— А вот, Вы сказали, что Вам сложно говорить о посте, потому, что Вы монах, и для Вас, как бы, пост — это жизнь.
Еп.Феоктист:
— Ну, он как-то сопутствует жизни, да, да, да...
Лиза Горская:
— Но, может быть, это для всех правильно, не только для монахов? Я сейчас говорю о посте как о какой-то внутренней работе, наверное, о каком-то внутреннем саморегулировании.
Еп.Феоктист:
— Ну, безусловно, когда — да, если мы... так... расширяем это понятие, уходим от чисто гастрономического подхода, то, действительно, в этом смысле, мы все призваны к ограничению какому-то. К тому, или иному. К какой-то дисциплине. Ну, тут зависит от человека. Я, конечно... не только я, но очень многие об этом говорят последние годы — о том, что основное наше ограничение должно быть — информационное. Потому, что ничто нас так не расхолаживает, ничто так нам не мешает, и ничто так не мешает, в первую очередь, нам молиться и заниматься тем, что называется Богомыслием, как информационный шум, в котором мы живём. А о том, насколько мы зависимы от этого шума, понять достаточно просто. Я думаю, что каждый это понимает. Достаточно выключить все электронные средства и остаться в комнате наедине с самим собой — через какое-то время, говорят, что начинаются панические атаки. Мало кто может продержаться два часа, если, конечно, речь не идёт о том, чтобы спать. Проводили такой эксперимент несколько лет назад.
Лиза Горская:
— Я сейчас, если честно, удивлена — где проводили, кто проводил?
Еп.Феоктист:
— Ой, я сейчас не вспомню — я пять лет назад об этом читал. И, как-то, в Интернете об этом было много сказано — об этом эксперименте над какими-то подростками, кажется.
Лиза Горская:
— А, именно над подростками? Потому, что...
Еп.Феоктист:
— Да, над подростками. Задача была в том, чтобы не пользоваться никакими электронными средствами — ничем, вообще, включая музыкальные проигрыватели или телефоны проводные. То есть, никакого электричества. Можно было только читать, гулять, писать, рисовать, играть на музыкальных инструментах, спать — всё, что угодно, но никакой электроники, и никакого общения с кем бы то ни было. И я не помню... ну, сейчас, там... есть, можно это всё найти в Интернете, через сколько, у кого и как это закончилось. У многих — довольно быстро.
Лиза Горская:
— Вот так вот. Ничего себе...
Еп.Феоктист:
— Но это тоже... вопрос ведь не только к подросткам или к детям — это вопрос к каждому из нас. Ведь... проще современному человеку остаться без мяса, чем без Интернета.
Лиза Горская:
— Или наедине с собой.
Еп.Феоктист:
— Или наедине с собой. Ну, это самое страшное, что может случиться — остаться наедине с собой.
Лиза Горская:
— А почему это страшно?
Еп.Феоктист:
— Потому, что начнутся мысли, которые надо будет думать. Начнут приходить вопросы, на которые надо искать ответы. И это подразумевает какую-то работу.
Лиза Горская:
— А потом, может быть, придётся что-то поменять.
Еп.Феоктист:
— Самое страшное — да, что-то поменять.
Лиза Горская:
— А получается, что ненастоящая жизнь — с этим шумом-то информационным.
Еп.Феоктист:
— Ну... мы, как правило, проживаем ненастоящую жизнь — разве для Вас это какое-то откровение?
Лиза Горская:
— А, может быть...
Еп.Феоктист:
— Мы и забиваем эту тишину, чтобы — не дай Бог — она... не почувствовать её. Потому, что в этой тишине только и возможно общение с Богом. Оно невозможно под шум какой бы то ни было. И не случайно традиция аскетическая подразумевает уход в пустыню — не потому, что «не хочу никого видеть», а потому, что «хочу быть с Богом». А для этого необходимо определённое условие — тишина. И сегодняшний информационный шум, какой бы он ни был — положительный, там, отрицательный... неважно, какой... нейтральный, если такой бывает, я не знаю — он, в каком-то таком, глобальном, смысле направлен на разделение человека и Бога. Ну, невозможно, как ни пытайся, молиться в метро по дороге на работу или с работы. Это просто невозможно. Можно думать, что ты молишься, но... никак иначе. И это — не мои мысли. Например, можно того же святителя Феофана Затворника почитать. Он говорил — сейчас я говорю не про высокие материи, там, не про какую-то связь — он говорил о практике молитвы. И эта практика подразумевает совершение поклонов — определённого количества. И вот он там... ну... описывает, как это необходимо делать — ну, в метро этого сделать невозможно, и, соответственно, получается, что, если следовать принципам, изложенным Феофаном Затворником, молитва там невозможна абсолютно никак. Ну, это... просто пример.
Лиза Горская:
— А я вот сейчас озадачилась... я представляю себе свою жизнь, пытаюсь представить, понять, есть ли у меня, вообще, в жизни места, где было бы абсолютно тихо — и я понимаю, что это, разве что, лес. Нет?
Еп.Феоктист:
— Я не знаю все Ваши места!
Лиза Горская:
— Я просто... ну... мои места абсолютно такие же, как у любого современного горожанина. С другой стороны, я отличаюсь тем, что в этой студии, действительно, есть звукоизоляция, и, при желании, можно здесь запереться и...
Еп.Феоктист:
— ... под бдительным оком звукорежиссёра...
Лиза Горская:
— ... поставить эксперимент — удастся ли мне 2 часа побыть в тишине?
Еп.Феоктист:
— А, в этом смысле...
Лиза Горская:
— Ну, да. Любой же эксперимент такой... важный... интересно проверить на себе! Что показывает, с духовной точки зрения, такая реакция на тишину, как паническая атака?
Еп.Феоктист:
— Боюсь, я не готов сейчас ответить на этот вопрос. Потому, что здесь я ещё не до конца додумал... вот... я в процессе нахожусь размышления. Я знаю, что мы сегодня, к сожалению, в Богослужении идём по пути... такому... по пути развлечения, зачастую. А вот в тех местах, где другой принцип избран, где существуют Богослужения, полностью состоящие из Иисусовой молитвы — не на распев, там, какими-то красивыми голосами, а просто по чёткам, голосом — час такой молитвы бывает наиболее сильным религиозным впечатлением... вообще... у человека за всю его жизнь. Поэтому, мне думается, что... вот... постепенный уход от шума может начинаться и через такие Богослужения. Я знаю места, где это проводится, и регулярно это делается. Потому, что потом возникают — вот, то, о чём я говорил — вопросы... настоящие вопросы, на которые необходимо искать ответы. После таких Богослужений не хочется бежать в гущу событий, не хочется их забыть, как вот... знаете... отстоял службу, выбежал, и... всё другое. Нет. Хочется оставаться в том настроении, в которое ты входишь во время подобного Богослужения.
Лиза Горская:
— Что в миру — проблематично. Или нет?
Еп.Феоктист:
— Сложно. Но возможно.
Лиза Горская:
— Мне кажется, я наметила себе задачи на грядущий пост...
Еп.Феоктист:
— Это хорошо!
Лиза Горская:
— ... благодаря Вам. Спасибо большое! Я напоминаю нашим радиослушателям, что в эфире радио «Вера» была программа «Светлый вечер». Её для вас провела Лиза Горская, и у нас в гостях был епископ Городищенский Феоктист, викарий Волгоградской епархии и автор программы «Евангелие дня» на радио «Вера». Всего доброго!
Еп.Феоктист:
— Всего доброго! Спасибо Вам, Лиза. До свидания!
«СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР» НА РАДИО «ВЕРА».
«Любовь — христианский взгляд». Прот. Павел Великанов
У нас в гостях был настоятель московского храма Покрова Богородицы на Городне в Южном Чертанове протоиерей Павел Великанов.
Мы говорили о том, что такое Божественная Любовь, как она проявляется в жизни человека, а также о том, чем отличаются любовь к Богу и любовь к ближним.
Ведущая: Марина Борисова
Все выпуски программы Светлый вечер
«Вера и социальное служение». Наталья Москвитина
У нас в гостях была журналист, основатель фонда «Женщина за жизнь» Наталья Москвитина.
Наша гостья рассказала о своем пути в вере, о том, как для неё связаны смирение и дерзновение и том, как она, несмотря на свои страхи и многочисленные трудности, основала фонд помощи беременным женщинам в сложных жизненных ситуациях. Наталья поделилась, что ей помогает в достижении более внимательной и осознанной молитвы, а также в чем для неё проявляется богооставленность, и что помогает ей выходить из этого состояния.
Ведущий: Константин Мацан
К. Мацан
— Светлый вечер на радио «Вера». Здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. С трепетной радостью нашу сегодняшнюю гостью приветствую: Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». Привет.
Н. Москвитина
— Привет.
К. Мацан
— Будем на ты, как в жизни. Я очень рад тебя видеть в студии радио «Вера». Мы с тобой за последние месяцы, годы на радио «Вера» не раз встречались, и это очень радостно, хорошая традиция, но в основном говорили об общественных проектах, о твоей работе, о фонде. Я думаю, что и об этом тоже мы сегодня поговорим, куда же без этого. Но я очень рад возможности сегодня с тобой поговорить больше о личном, до той степени, до которой об этом можно рассказывать, о вере, о пути к вере, пути в вере, о том каком-то мировоззренческом основании, которое, как мне кажется, стоит за всей твоей общественной работой разнообразной. Вот путь к вере и в вере у человека, как мне кажется, состоит из этапов. Это какие-то открытия за открытием, событие за событием, которые как-то в цепочку складываются, и потом, окидывая так ретроспективно, человек говорит: вот мой путь к вере. Вот какие этапы самые главные на своем пути ты бы выделила?
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я родилась вообще в Волгограде. И я бы даже сказала в Сталинграде. Несмотря на то, что во время моего рождения город назывался Волгоград, но для меня все что связано с Великой Отечественной войной, со Сталинградской битвой, это не пустой звук. Как-то так случилось, что я очень чувствительно все это воспринимала, я выросла прямо рядом с мельницей Гергардта — это единственное здание, которое осталось после войны, потому что город был полностью разгромлен, и домом Павлова, они рядом между собой. И моя мама, кстати, родилась как раз в доме Павлова. Ну там от дома одна стена осталась, но дом восстановлен был, и вот в этом доме она родилась. То есть это вот контекст моей жизни.
К. Мацан
— А эти вот дома, которые ты перечислила, это, так понимаю, вот точка, которую удерживали в боях...
Н. Москвитина
— Да, 58 дней оборона дома Павлова была. И до реки Волги там оставалось, и сейчас также остается, около двухсот метров — нельзя было сдать этот берег, и у нас говорят: за Волгой для нас земли нет. То есть иначе бы мы не только проиграли бы Сталинградскую битву, но не было бы вот этого перелома всей войны. И мне кажется, отсюда все, то есть вот от такого четкого понимания, что ты можешь изменить, изменив себя, ты можешь изменить очень многое. И мы каждый год обязательно там на 2 февраля ходили в «Сталинградскую битву» в панораму и, в общем, ну казалось бы, все одно и то же, и вокруг были дети как дети, абсолютно нормальные мальчишки и девчонки, которые бегали там между экспонатами, дергали там за косы девчонок, смеялись. Я почему-то всегда это воспринимала очень серьезно. И для меня вот этот вот хлеб, перемешанный наполовину с землей, это все было здесь и сейчас. И я действительно отходила после каждого такого похода еще две недели. Ну там было все это очень реально, как сейчас вот храм Вооруженных сил и музей «1418 шагов к Победе», нечто похожее было, тоже очень современное, и в «Сталинградской битве». И я, честно, даже не понимала, как можно к этому так поверхностно относиться, как мои одноклассники. И это как бы вот жило со мной еще какой-то промежуток времени, пока мы писали сочинения после этого. Ну как бы каждый год одно и то же, но я видела, как война меняет человека, я видела, что такое жизнь на стыке войны, и воспринимала это как ну такой вызов что ли для себя. Я не знаю, как это, в какой-то проекции объяснить. Потому что я все-таки, мне 37 лет уже будет, но почему-то, мне кажется, я недалеко от этого момента ушла и по-прежнему все это проживаю. Момент, что Бог очень рядом, и война — это очень неожиданная вещь, также как и начало и конец жизни: в любой момент жизнь может оборваться, и поэтому ты предстанешь перед Богом. И я училась в духовно-певческой школе. С семи лет, наверное, с семи лет, и изучала Ветхий Завет, историю религий, православие, конечно же, это было. И группа, с которой я училась, была старше меня, я была самая младшая. Там были вообще старшеклассники, то есть мне там было очень неуютно, потому что вокруг были взрослые думающие люди, и я все время была отстающей, моя большая проблема была в том, что я не успевала конспектировать, я вообще плохо писала. И со мной ходила бабушка. И она на задних рядах сидела, все это записывала, и потом мы все это разжевывали дома. И это был период, когда храмы только-только открывались.
К. Мацан
— А это был какой-то твой интерес или родители решили, что нужно ходить в духовно-певческую школу?
Н. Москвитина
— Это даже это совпадение каких-то непонятных вещей. Я не могу сказать, что я туда сама побежала, потому что это просто открылось впервые в городе —духовно-певческая школа. Я до этого ходила на фортепиано.
К. Мацан
— Надо идти.
Н. Москвитина
— Да, надо идти. Но пошли из нашей школы всего три человека: я, моя лучшая подруга и моя одноклассница. И так мы, в общем, до конца и проучились. И вместе с бабушкой я приходила к вере. И параллельно мы с бабушкой все время ходили на службы. Тогда, значит, восстановили Казанский собор, это кафедральный собор в Волгограде, и мы там были на всех службах. Я помню службу пасхальную ночную, и помню до деталей, до запахов — это вот прямо это часть моего детства. Я мало что помню, кроме вот таких ярких вспышек: именно служба, какие-то серьезные моменты моего там нравственного выбора. Например, я с подружкой пошла в магазин, она взяла меня с собой для того, чтобы я вместе нее купила ей сыр. Ну этот момент очень так характеризует детство очень так хорошо. Она стеснялась это сказать и всегда брала меня с собой за хлебом и за сыром там. И нам надо было до магазина дойти, там минут пятнадцать идти, и я все шла и как бы ее отчитывала, говорила: ну когда ты уже, Наташка, сама будешь ходить? Ее тоже Наташа зовут. И когда мы уже пробили этот чек, помню, такие серые чеки были, да, отдельно они пробивались, мы с этим чеком встали уже в отдел. И вдруг перед нами старушка стояла. И на эту старушку продавщица начала очень сильно как-то кричать — что-то было не так, не знаю, может, она чек не пробила, ну я вообще ума не приложу, что там произошло. Но меня это настолько возмутило, и я в момент включилась, и я стала ее защищать и наезжать на эту продавщицу, и говорю: как вы вообще смеете, это пожилой человек... В общем, я сама от себя не ожидала, и вот вся вот эта вот концентрация какой-то там несправедливости, да, вот все, что я тогда переживала, вот все это на мне сошлось. В общем, я решила защитить этого человека и, естественно, продавщица никак... ну она обалдела вообще: какой-то ребенок там, не знаю, десяти лет там, вот так вот себя ведет. И говорит правильные, по сути, вещи. И дальше пошло все вообще не по плану: то есть я обошла прилавок, за ним была дверь, она вела в коридор, и там была написано «Дирекция», и я, в общем, пошла туда. И, значит, я открыла дверь с надписью «Директор», зашла туда и продолжила свой монолог. И не помню вообще ответной реакции, я помню, что мне не было ни стыдно, ни страшно, ничего. Я должна была закончить это, я оттуда вышла совершенно удовлетворенная, что справедливость восторжествовала. И ушла оттуда. В общем, поход за сыром окончился помощью старушке.
К. Мацан
— Вот где предыстория фонда «Женщины за жизнь».
Н. Москвитина
— Ну ты знаешь, я возвращаюсь к каким-то реперным точкам в своей жизни и понимаю, что зачатки были тогда. И еще был момент. Я очень хотела работать с детства, с 12 лет, и я пошла на биржу труда, а туда брали с 14. Но моей подружке было 14. Нас было три, и нам было 12, 13, 14. И провели по документам то, которой 14, а нас как бы просто скопом взяли и сказали: идите, короче, работайте, но по документам вот так вот. Ну типа зарплата одной платилась или что-то, как-то так, не помню. И нас поставили сначала на детский садик, подметать двор, и это было очень тяжело, потому что ну мы были маленькие, а метлы были такие вот, деревянные, там скрученные проволокой из веток, да, вот сама вот эта часть, которая, метет, они были очень тяжелые и очень грубые, и мы за несколько дней натерли такие мозоли, которые кровили. И мы пошли, в общем, это все говорить руководству: поставьте нас куда-то помогать детям, потому что мы, в общем-то, в садик пришли. Но нас не услышали, мы пошли опять на биржу труда, и нас поставили после этого (ну то есть мы как бы везде требовали, что вообще-то надо в соответствии с правилами действовать, да, какой-то все-таки распорядок должен быть) и нас поставили в другой садик. Мы начали там работать, и мы увидели изнутри вот этот весь произвол, когда детей били, там по лицу били, ругались матом, обсуждали свою интимную жизнь — причем это для меня был вообще колоссальный стресс, то есть я услышала эту всю правду отношений между мужчинами и женщинами. Женщины там все, нянечки и так далее, были совершенно не на высоте, и это все слышали маленькие дети. И ну, наверное, предел уже моего терпения был, когда на моих глазах ребенка, которой не говорил еще (это самая такая ясельная группа) били прямо по щекам.
К. Мацан
— Кошмар.
Н. Москвитина
— А до этого все накопилось. То есть мы видели, как они наливают в чайник воду из-под крана, как будто бы кипяченая вода. Ну вот все вот это вот, вся неправда, она была перед нами. А мы дети, мы вот как бы очень искренние. И я решила рассказать это все маме этого ребенка. Она меня не послушала. Ну естественно, я сама ребенок. И тогда рядом с домом был, я не знаю, вот я воспринимаю сейчас, это был какой-то фонд «Семья» — я не знаю, вот 90-е годы, что это на самом деле было, ну какая-то вывеска была, связанная с помощью семьям. И мы туда втроем пришли. А нас еще, так интересно, раскидали по разным группам, чтобы мы между собой не общались. Но когда мы вечером обсуждали, у каждого в группе было одно и то же. И мы пришли туда, и я все это по полочкам рассказала, что вот так вот и надо с этим что-то делать. И, наверное, это было со стороны просто очень революционно: три ребенка, которые возмущенно вот это все рассказывают и ищут, как можно помочь другим детям. И эта женщина сказала: вы что, ну в принципе это все ужас, кошмар, и с этим нужно что-то сделать. Но по закону мало что сделаешь, потому что доказать это — как докажешь. Еще мобильных телефонов же не было. И она спросила: а как там вообще на кухне? Чисто, нет? Ну и тут, конечно, просто у меня там список был подготовлен, там и тараканы, и все. И на следующее утро, когда мы пришли в садик, там уже стояла пожарная машина, скорая, всех вывели из садика и началась проверка. С тех пор на биржу труда меня не брали. Но в 14 лет я устроилась уже работать внештатным корреспондентом в газету. И это, в общем, просто шло по нарастающей, понимаешь, это были какие-то зачатки. Но в целом, наверное, самое интересное для меня это помощь людям и сами люди. Вот сами люди. И в какой момент человек пересекается с Богом и осознает это или не осознает, но уже есть какое-то вмешательство Бога, как меняется его жизнь, меняется ли, и как это можно спроецировать и на меня. То есть это всегда опыт: смотря на других людей, ты понимаешь, что человек рядом с тобой, он всегда выше, глубже, правильнее и удивительнее. И рядом все люди, они ну как бы хорошие и уникальные, да. Я ну вообще вот не воспринимаю людей, что они какие-то не такие, они там подлецы. Мы все подлецы, и мы, у каждого есть это испытание. Мне кажется, Бог как-то так вот проверяет нас, что мы думаем, что у нас будет проверка на то, на то — там не солгать, там еще на что-то, на самом деле нас на какие-то другие вещи проверяют. Вот сколько я смотрю судеб других людей — это очень нестандартные ситуации, где-то даже очень такой искренний диалог с Богом, когда ты не можешь спасовать, ты тоже должен как бы давать такой, в полный рост, ответ Ему, где-то делая вот неправильные что ли вещи. Как у Луки Войно-Ясенецкого, когда произошел спор, когда Господь ему говорил, что ты должен выбирать: или ты пишешь книги, или ты оперируешь. Я вот ну сейчас детально не помню, но меня это поразило, и я поняла, что этот диалог, он у каждого происходит, это какой-то, может быть, даже дерзновенный диалог, но где ты смелый. И вот Бог любит смелость эту, когда ты можешь ответить и тебе есть что сказать.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». А у тебя этот диалог по поводу чего?
Н. Москвитина
— Наверное, за других людей. Вот очень много видя таких случаев, очень разных, когда люди себя очень по-разному ведут, вроде как превращаешься в такого ходатая что ли и...
К. Мацан
— За них перед Богом.
Н. Москвитина
— Ну да. Ну то есть я в корне изменилась вот через свое это социальное служение. И началось социальное служение с такого моего дерзновенного, знаешь, запроса: я не хотела идти в антиаборты, я так и сказала, что только не в антиаборт. Я очень долгое время просила Бога, чтобы Он меня поставил послужить. И я это видела как достаточно непростой выбор, потому что я не видела себя ни там, ни там, ни там — я везде себя пробовала и после миссионерских курсов я не знаю, где я не была. И ну это и кормление бездомным, это помощь людям после неудавшегося суицида, это и отправка посылок в тюрьмы, это и помощь беременным, и разная антиабортная деятельность просветительская, и помощь отказникам. И все, знаешь, вот как будто бы ну что-то, вот ну то есть я искала, искала — это было очень тяжело прямо, я очень переживала, это длилось долгие годы. И я примерно раз в неделю ездила в храм Христа Спасителя, к мощам Филарета Дроздова — ну как для меня это был святой миссионер, который поможет мне, человеку после миссионерских курсов, как-то определиться. И там был и спор, там было и выпрашивание, там было, ну то есть все: я говорила и с напором, прося, и так, и так. Раз в неделю то есть я стабильно ехала к нему, как к родному человеку, и на коленях просила: укажи мне путь, ну как-то за меня попроси Господа, ну что делать женщине? Мужчине очень легко, он может ну хотя бы алтарничать. А что можно сделать женщине?
К. Мацан
— Как ты почувствовала, что вот ответ пришел, если он пришел?
Н. Москвитина
— Ну он пришел.
К. Мацан
— Что вот это вот теперь я на своем месте, через что это воспринимается человеком?
Н. Москвитина
— Это вот через мою дерзновенную фразу: только не в антиаборт — это совершенно точно. И я сказала, что только не туда, потому что это расчлененка, это достаточно агрессивная деятельность — ну то есть я так ее видела, она такая была.
К. Мацан
— Когда говоришь: только не в антиаборт — ты имеешь в виду что только вот не этим видом социального служения я хочу заниматься. Чем угодно, только не этим.
Н. Москвитина
— Вот-вот.
К. Мацан
— И именно этим пришлось.
Н. Москвитина
— Да, да. Н у это как бы так Господь ставит. Ну если ты там на расслабоне это все делаешь, то это ну не жертва.
К. Мацан
— Ну вот этот момент, когда ты, не знаю, соглашаешься, или понимаешь, или чувствуешь, что вот да, это я на своем месте. Спрашиваю, потому что многие, думаю, наших слушатели, которые размышляют о вере и об отношениях с Богом, вот этим вопросом задаются: как вот как понять, что я сейчас здесь, где должен быть и вот это, грубо говоря, это Божия воля?
Н. Москвитина
— Ну во-первых, это правильно задать вопрос, найти тон и не вымучивать его. Я просто подошла к этому вопросу вплотную и задала его очень искренне. То есть это был прямо... Ну я поняла, что там, там, там я была и что похоже, что самое очевидное — это антиаборты. Ну я так и сказала: все что угодно, только не кидай меня в терновый куст. И повторила это несколько раз. И после этого мои друзья сказали... Ну прошло, я не знаю, несколько месяцев, наверное, я прошла через развод. И это был очень сложный период, когда ко мне пришли друзья в гости и, видя, что я в тяжелом очень состоянии, сказали: ты не хочешь вообще вот ну какое-то движение женское открыть, помогать другим женщинам? Ну вроде как это было из головы, то есть это было: ну тебе плохо — ты помоги другим, все равно вокруг тебя столько беременных крутится. Это, правда, было на тот момент — и беременных, и бесплодных, и тех, кто после бесплодия рожают. И как бы вроде такие наметки уже были, да, промыслительного пути, но воедино это не собиралось. И наверное, отсюда, от моего отрицания и пошел этот вот запрос. И вот ровно там через небольшое время я встала и вот перед этим выбором уже сама, я интуитивно чувствовала, что вот это оно. Но после того, как я решилась на это, где-то было полтора года очень тяжелых метаний, очень. Потому что деятельность, ну откровенно говоря, не по силам, невозможно где-то этого ресурса набраться и спокойно заниматься антиабортом. Антиаборты — это там, где смерть откровенная, где убийство, это все очень сильно ощущается, это очень сильные человеческие драмы, это где и любовь, где интимная сфера — это вот просто все на грани. И я, естественно, хотела развернуться и уйти. То есть у меня все время было такое чудовищное просто испытание. Я человек, который, ну мне вообще не свойственно поворачивать назад, вот это вот оборачиваться. Взявшись за плуг, не оборачивайся — это очень вообще мой девиз. Но тут я сомневалась, что это мой путь. То есть я, уже встав, все время у меня голова мне не давала покоя. Почему, потому что, открыв вот этот, ну сначала это не фонд был, это было волонтерское движение, в очень большом количестве пошли эти женщины. И первое, что нужно было, это помогать материально. Нашлись там психологи там, гинекологи, но людям конкретно там нечего было есть, а денег не было вообще. И я вкладывала свои деньги после развода, да, и это все было просто на разрыв аорты. Я искала, я встречалась со всеми, с кем, мне говорили: с этими не встречайся, эти плохие, эти еще хуже, а эти вообще там, да, — я ко всем трем категориям ходила. И у меня не было никаких предубеждений, потому что эти женщины — вот они везде, у них есть имена, фамилии, у них есть там, они сейчас перед этим выбором. Мне было вообще не до этих вот размышлений глубоких. Но я не могла понять: если Господь не дает вот этой стабильности уже тогда фонду, а для меня это все вообще было в новинку, я не знала, как фонд собирать, и в моей записной книжке — это было очень важно, — не было ни одного телефона, на кого бы я могла опереться. То есть не было никаких сильных людей вообще. То есть и мне пришлось само стать сильной. Это для меня самый главный вызов в жизни. Я всегда считала, что я очень слабая. Вот чему меня научил фонд — я узнала, что я сильная. Ну я до сих пор считаю, что я слабая, но я просто вижу результат деятельности. И меня метало так, что я ну если не каждый вечер, то, видит Бог, там первые полтора года восемьдесят процентов моей деятельности сопровождалось горючими слезами по ночам. Я прямо реально плакала навзрыд перед иконами. И у меня перед иконами такой коврик, и этот коврик просто слышал все. То есть я прямо навзрыд кричала и говорила: Господи, ну почему я тут? Что мне делать? Почему, если Ты меня туда поставил, что я должна этим женщинам сказать? Мне же надо конкретно им помогать. И ошибок тоже было много. Ну они и до сих пор есть. Я как бы абсолютно четко осознаю, что тут нет какого-то проторенного пути, это очень сложная деятельность, и она получается только потому, что ты рискуешь. И какое-то большое дело, оно всегда сопряжено именно с риском, с тем, что ты всегда будешь ошибаться, как бы ты ни старался, все равно, вот эти вот падения, они дают вообще-то...
К. Мацан
— Скажи, вот ты в начале программы упомянула, что такой твой какой-то принцип, твое мирочувствие — это что вокруг прекрасные люди, все лучше меня. Как один священник у нас в эфире, мне кажется, замечательно сформулировал, что смирение — это когда не я хуже всех, а все лучше меня. А с другой стороны, ты говоришь о разных трудных ситуациях, в которых очень легко в человеке разувериться. Не в женщинах, допустим, которым требуется помощь, а в том, кто их бросил, например, или в тех, которые помогают или не помогают, но обманывают. То есть ты видишь такую достоевщину, о которой я, допустим, могу только догадываться, а ты в ней живешь и работаешь часто. Как не разочароваться в людях?
Н. Москвитина
— Ну не знаю.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Ну честно, не знаю. И бывают такие моменты, когда ты очень сильно устаешь, и ну как-то вся вот эта вот несправедливость жизни, неправильных поступков людей выходит на передний план, и ты понимаешь, да какое ты вообще ничтожество, что ну, грубо говоря, я вот выйду отсюда и скажу: вот я сказала, что там все люди хорошие. Ну а не ты ли думала вот... Ну это я все, и это все я, да. Я только боюсь быть неаккуратной к людям. Я очень обычный человек и, может быть, хуже всех тех, чьи ошибки я наблюдаю каждый день, просто грешу, наверное, другим. И я боюсь в своей вот этой вот какой-то, ну своими установками, думая, что я там лучше, вот это вот все — это же неистребимо вообще, да, — поранить другого. Поранить человека, который ну явно что-то делает абсолютно там против совести, там ну те же аборты или измены, этого всего очень много. Но столько раз я убеждалась в том, что это вообще не правда жизни, что это настолько на поверхности, что эти люди могут быть святыми. Я же не могу увидеть там нимб или что-то, но это настолько чувствуется. Люди, которые женщины, совершили аборты, люди, которые предавали — столько вот как бы этой грязи ты видишь, слышишь, перевариваешь, очень тяжело это дается, и потом — раз, ты человека видишь с другой стороны. И ты поражаешься, что ты намного хуже. Вот.
К. Мацан
— Вернемся к этому разговору после небольшой паузы. Я напомню, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер» Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». У микрофона Константин Мацан. Не переключайтесь.
К. Мацан
— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, уважаемые друзья. У микрофона Константин Мацан. В гостях у нас сегодня Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь». И мы говорим и о Наташином социальном служении, о том, как это связано с мировоззрением, с верой. И вот как раз, может быть, к этому второму измерению этой темы я хотел бы обратиться. Мне как-то, помнится, в свое время в одной из наших бесед (я уже, честно говоря, не помню, это была частная беседа или интервью твое было) поразила, очень согрела история, ты просто рассказывала о своем опыте, что время от времени ты уезжаешь из города на какой-нибудь отдаленный домик где-нибудь в лесу, просто гуляешь и просто разговариваешь с Богом. Я почему эту историю запомнил, потому что настолько это непохоже на то, как мы обычно думаем при слове «молитва»: вот либо церковная служба идет, люди стоят и молятся лицом к алтарю, либо какие-то тексты произносишь — чьи-то древние, святые, глубочайшие тексты, но вот какие-то не твои. Либо там дома стоишь. Если человек совсем на Церковь смотрит со стороны, то молитва это, как правило, кажется, какое-то выпрашивание чего-то, такое вот настойчивое домогательство до Бога, что вот хочу так, сделай, как я хочу. А ты рассказывала об опыте, который совсем не похож на это, какой-то просто разговор с Богом, и обращение к нему «Папочка» — вот что это такое, чем это важно?
Н. Москвитина
— Ну я прошла такой путь от Иисусовой молитвы, и почему-то нашла свой абсолютно другой диалог. Он именно мой, и вообще вот эта вся история про то, что мы все очень разные, и Бог с нами общается, исходя из наших внутренних настроек. И мне куда ближе благодарить Папочку и говорить, что я Его очень сильно люблю, это придает мне силы, я чувствую, что Он рядом. И вообще неважно, что как протекает день, но нужно обязательно найти вот эту вот волну. Иногда бывает еще вот такой лайфхак, там можно, да, уехать куда-то за город, в природу, найти какой-то свой уголок, именно только вот твой, может быть, даже никому не говорить, где это. Ну я так поступаю, я конкретный адрес и геоточку никому не говорю. Но еще есть такое, что я выезжаю на Садовое кольцо и делаю круг, то есть я вот в своем потоке еду и все это время молюсь, то есть мне не надо отключать мозги на то, где свернуть и так далее. Вот это определенное время занимает и очень помогает. Однажды я как бы случайно на это вышла, а потом поняла, что это классный такой ход для того, чтобы уединиться с Богом.
К. Мацан
— В городе причем.
Н. Москвитина
— В городе, да. Ну какой-то смысл есть и в этом цикле, то есть этот круг ты проживаешь, как-то все переосмысливаешь. Ну вообще духовная жизнь — это долгий-долгий путь, я думаю, до конца жизни мы не сможем это все препарировать до конкретных форм, у всех очень по-разному. Но я вот просто кайфую от того, что Бог дает какие-то еще возможности найти к Нему обратиться, и я думаю, что для определенного периода хорошо все: и молитвы по молитвослову, и молитвы, выученные наизусть, те которые ты ну от сердца, пусть их несколько, но от сердца, и Псалтирь, и вот именно вот какие-то вот такие вещи, из ряда вон выходящие.
К. Мацан
— Ну когда я вопрос задавал, конечно, я ни в коем случае не хотел обесценивать и церковную молитву, и молитву по молитвослову. Но вот почему еще так мне это запало в душу, твой рассказ про вот это вот обращение к Богу «Папочка», и это, кстати же, вполне в традиции: «Авва, Отче!» — «авва» это же и есть «папочка», это уменьшительно-ласкательное обращение.
Н. Москвитина
— Это я да, от тебя уже узнала.
К. Мацан
— Можешь приходить почаще. Я почему еще это так запомнил, потому что мне кажется, не знаю, так это в твоем случае или нет, вот прийти к такому обращению к Богу, к такому состоянию — это ну это не просто так, это что-то значит во внутреннем мире. То есть, видимо, был какой-то запрос, это как какой-то результат какого-то пути. Вот что это, желание все-таки пережить отношения с Богом как с Отцом, нехватка Отца в метафизическом смысле, Небесного, желание защиты, осознание собственной слабости и обращение — ответом на что было это вот, этот лайфхак?
Н. Москвитина
— Ну я думаю, что я очень слабая на самом деле. И несмотря на то, что жизнь меня ставит в такие условия, где мне нужно быть очень сильной, я открываю себя с сильной стороны, на самом деле я абсолютно не такая. Очень много граней, и я не могу ничего сделать с тем, что я все равно человек, который живет в таком внутреннем патриархате своей головы.
К. Мацан
— Это как?
Н. Москвитина
— Ну я все-таки считаю, что над женщиной должен быть мужчина, а над мужчиной должен быть Бог. Но я сейчас проживаю этап, период, когда у меня нет мужа, я стала главной для детей. Нет, ну отец присутствует в жизни детей, но тем не менее я как бы одна. То есть в отношениях в этой парадигме я и Бог, и я вот тут, в этом земном пути как одиночка двигаюсь, и надо мной есть только Бог, и Он мой начальник. И Он, я Его очень люблю, прямо вот я не могу это скрыть. И другой параллели как общение с Отцом у меня нет. И у меня были очень хорошие отношения с отцом, то есть это такой классический пример доброго, образованного, какого-то вот ну прямо идеального отца, которого я потеряла там как раз в один из периодов духовного роста. И я думаю, что Господь дал такой костыль, то есть Он открылся больше в тот момент, когда забрал отца. Ну как бы я, мне очень комфортно в этих отношениях, я не представляю, как можно по-другому, мне прямо очень гармонично, я всегда знаю, что папа со мной.
К. Мацан
— А вот если то, о чем мы говорим, переносить на отношения детей с Богом. Я имею в виду что, я вот по себе сужу, есть какое-то свое переживание общения с Небесным Отцом, и оно внутреннее, радостное, оно внутренне очень много значащее для тебя, и ты хочешь, конечно, чтобы дети испытали что-то похожее. По-своему, но что-то похожее. И при этом я сталкиваюсь с полной невозможностью это передать, этому невозможно научить. Это только может ребенок, взрослея, сам пережить. И тут же думаешь: а вдруг, вдруг не переживет? А вдруг я делаю что-то не так? А вот что здесь как родитель ты думаешь? Просто довериться, отдаться на волю Божию? Что может сделать мама или папа в этой ситуации, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Я что-то. похоже, хуже тебя, потому что не думаю об этом.
К. Мацан
— Ну почему же хуже, может, наоборот.
Н. Москвитина
— Ну я просто понимаю, что это не зона моей ответственности.
К. Мацан
— Хороший ответ.
Н. Москвитина
— Я могу свою жизнь проживать максимально откровенно и искренне перед детьми, и они уже свой выбор делают.
К. Мацан
— А дети в алтаре, мальчики, я знаю.
Н. Москвитина
— Ну да, да.
К. Мацан
— Интересуются.
Н. Москвитина
— И я не могу же их... ну то есть я даже не предлагала это, вот начнем с этого, да. И оно вот идет само, и ну наверное, будут какие-то периоды охлаждения. Ну, в общем, это все так и должно быть. Я должна это заложить сейчас, и я просто как-то без насилия это закладываю. Мне кажется, это нормально. Ну то есть они станут взрослыми, именно вот от вот этих вот испытаний — терять Бога, находить Бога, — именно так они и станут зрелыми. Даже не то чтобы взрослыми, можно быть и в пятьдесят ребенком, да, можно там в четырнадцать осознать.
К. Мацан
— Слушай, ну вот очень интересная фраза, важная мысль: это не зона моей ответственности, ты сказала. Я думаю, что для кого-то из наших слушателей это может прозвучать как формула пофигизма. Я не имею в виду, что ты это закладывала, но очень часто, когда человек говорит: а, это не моя ответственность — это такое «с меня взятки гладки». И понятно, что ты не про это говоришь, но в чем, как тебе кажется, разница между таким вот пофигизмом и между тем, когда это какое-то здоровое, не знаю, осознание своей ограниченности и доверия Богу? Что такое доверие Богу вот в этом смысле? Как бы ты это объяснила, допустим, человеку, который, не знаю, сомневается?
Н. Москвитина
— В смирении, мне кажется. Ну ты понимаешь, что ты... ну это не моя зона ответственности именно в том плане, что я не могу сделать больше, чем я делаю. И смысл того, что я приведу детей, людей, там подопечные те же дети? Я могу применить все свои методики там миссионерских курсов, но только я сломаю человека, и будет грош цена этому, я отверну от Бога. Это будет работать какое-то время, а потом что? То есть человек должен падать, набивать свои шишки, это проходить через боль. В человеке очень много боли, и он должен вырасти через это, через вот эти вот сломы, как, знаешь, кость срастается, там все равно это место болит. У каждого на протяжении жизни есть какие-то вот такие точки — смерти, какие-то, не знаю, падения там собственные, я не знаю, ощущение собственной некомпетентности, где ты понимаешь, что ты один. А если ты один, то на кого ты можешь опереться? И вот тогда только ты осознаешь, что вообще-то есть Бог. И вот в этом момент Он оказывается прямо очень рядом. Грош цена из того, что я это все объясню. Я же не дам им пощупать, я там вложу в голову, но я могу отвернуть человека. Поэтому вот за это я ответственна — за то, что я отвернула его от Бога. Поэтому я говорю в отношении свои детей все Богу, а не детям. Ну это же такая известная формула, да, но мы ее вроде бы как понимаем головой, а когда дети стали взрослеть, я это просто прочувствовала изнутри и сделала уже по интуиции.
К. Мацан
— У митрополита Антония Сурожского есть такая мысль, он вспоминает евангельский пример слепца Вартимея, слепца, который сидел у дороги и, когда Христос проходил мимо, вот он воззвал к Нему, и Христос его исцелил. И владыка Антоний этот пример приводит как опыт человека, который находился в крайнем отчаянии, в последнем отчаянии, когда нет никакой надежды на себя и ни на кого, когда вот полная, как бы мы сказали, безнадега, вот тогда изнутри этого отчаяния можно подлинно обратиться к Богу, вот тогда возникает надежда. То есть человек претворяет это последнее отчаяние на самом деле в настоящую надежду. Вот я сейчас говорю — ты киваешь. Ты понимаешь, о чем говорит владыка Антоний на практике, ты это проходила?
Н. Москвитина
— Постоянно я прохожу. Я вот постоянно на этом днище, знаешь, сижу и кричу, потому что ну больше уже, ниже уже никуда не опуститься. Но у меня другая аналогия: мне кажется, что это как в открытом космосе, где ты один, скафандр, и вот эта пуповина кислорода — это пуповина с Богом. Ну и вообще моя тема, понимаешь, это новорожденные, и тема пуповины мне очень близка. Я вот реально как-то метафизически проживаю и ощущаю эту пуповину с Богом, она никуда не девается. И тема моя сложная тем, что это тема смерти, и очень много смертей как абортов, и смертей детей, которые были рождены, и абстрагироваться от этого сложно. Я говорю про днище, потому что понимаю, что ну у тебя очень ограничены ресурсы, ты вообще ничего не можешь сделать. Ну, по большому счету, ты можешь только молиться и все. И ты видишь, как перед тобой происходят всевозможные чудеса, и все за тебя делает Бог. Вот эта вот пуповина, она никогда никуда не денется. И мы рождаемся в одиночку — вот мы лежим, голые, мы можем погибнуть там через несколько часов, если мама нас не покормит, да, это абсолютное одиночество, пустота вокруг, и только присутствие родителей спасает тебя. И мы заканчиваем жизнь часто тоже немощные телом, наши дети уже ухаживают за нами, мы превращаемся в таких пожилых младенцев, и это же, представляешь, очень страшно: ты понимаешь, что ты сейчас опять будешь проходить через вот эти вот неведомые вещи. Мы не знаем вообще, что там будет, что было вначале и что будет в конце, и связь у тебя есть только одна — с Богом. Поэтому ты кричишь и просишь, чтобы не быть оставленным.
К. Мацан
— Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь» сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Есть такая фраза, которую часто мы, люди верующие, используем: «Слава Богу за все!» И, как мне кажется, мы нередко ее используем просто как фигуру речи, а еще чаще как такую благочестивую отговорку, стиснув зубы: «Как дела? — Да слава Богу за все!» Но мне кажется, что в тех ситуациях, в которых ты по жизни бываешь, и то, что ты описываешь даже в рамках нашего разговора, как-то заставляет к этой мысли, к самому этому состоянию души — «слава Богу за все» — по-другому относиться. Вот что такое сказать «слава Богу за все» в ситуации действительного кризиса? Может быть, ты видишь людей, которые так рассуждают, которые так, которые имеют на это силы?
Н. Москвитина
— Это очень сложный вопрос на самом деле. И я не знаю на самом деле на него ответа, потому что очень часто за этой фразой скрывается лицемерие.
К. Мацан
— Да.
Н. Москвитина
— И я вообще перестала употреблять так часто. Ну то есть это какой-то период, когда ты в это веришь и ты искренен в этой фразе. А в какой-то момент, когда ты видишь, что многие вещи совершенно не по воле Божией, а по воле человека происходят, то как бы, наверное, неправильно и говорить: «слава Богу за все». В общем, все как-то очень непросто в этой жизни. И не могу сказать человеку, у которого только что дочка вышла из окна: «слава Богу за все», понимаешь?
К. Мацан
— Ну конечно же, я не об этом говорю. Я скорее говорю о том... Вообще это было странно кому-то эту фразу говорить, в чужом страдании, это понятно.
Н. Москвитина
— Да.
К. Мацан
— Скорее мы говори о себе, когда случатся какая-то беда, ну которую человек субъективно переживает как беда. Нет смысла меряться, у кого тяжелее беда, но в этой ситуации очень трудно сказать: слава Богу за все. А с другой стороны, ты видишь, ну не ты, а мы видим примеры (но хотя ты, наверное, как раз таки их видишь, у меня-то они умозрительные), когда человек действительно в тяжелой ситуации действительно подлинно смиряется, и от него исходит такой свет и тепло, и ты думаешь: как это возможно? Вот бывали такие опыты у тебя?
Н. Москвитина
— Вот как раз сегодня, как раз вот этот вот кошмарный случай, который я сейчас описала — это самоубийство девочки, которая вышла в окно. Но перед этим был ряд таких событий... и там все очень ну как бы не так, как видится с первого взгляда, и ты понимаешь, что там могут и отпевание разрешить. И ты общаешься с мамой этого ребенка, и это все очень тяжелое испытание и для меня тоже. И меня очень сильно поражает и приподнимает этого человека на, не знаю там, на много ступеней выше меня, когда в конце такого очень тяжелого диалога, когда мама ребенка сидит перед моргом, она мне пишет: «Христос воскресе!»
К. Мацан
— Потрясающе.
Н. Москвитина
— Да, понимаешь, а там, там вот реально самоубийство, да, и это ребенок. Но ты вот в этот момент проживаешь физически понимание, что Бог милостив. Потому что мать этого ребенка, мать единственного ребенка, да, она в это верит. И как ты можешь в это не верить, если она верит?
К. Мацан
— Что самое трудное для тебя в вере, в пути в вере?
Н. Москвитина
— Потеря Бога.
К. Мацан
— А бывало это?
Н. Москвитина
— Постоянно, конечно.
К. Мацан
— Ну вот я в принципе ожидал ответ: постоянно. Но это же, наверное, не потеря радикальная...
Н. Москвитина
— Ну нет.
К. Мацан
— Ты же не становишься неверующей.
Н. Москвитина
— Ну такое, наверное, уже невозможно. Хотя все возможно, да.
К. Мацан
— Ну, кстати, тоже интересная тема: вот потеря Бога, которая вот чувство богооставленности, которое посещает и верующих. Это, кстати, тоже такой стереотип о верующих людях как о тех, кто как будто бы вот пришел, осознал...
Н. Москвитина
— Как будто бы у них иммунитет.
К. Мацан
— И дальше вот такая ровная, приятная дорога ко спасению. А с другой стороны, кажется, вот эта богооставленность — что-то такое ужасно кризисно-критичное, крест на всей биографии: вот он, значит, пережил состояние сомнения — как же так? Вы, верующие, переживаете состояние сомнения?
Н. Москвитина
— Нет, ну сомнения ладно. А вот я, например, с глубоким трепетом, и даже не знаю, как описать свое чувство, смотрю на людей, которые действительно пошли на какой-то радикальный шаг — например, ушли из монастыря. И как это, ну как бы сложно это все разложить по каким-то полочкам, понять, как люди после этого живут, и что они пережили, и как-то их обвинять, наверное, неправильно.
К. Мацан
— Но твоя потеря Бога, богооставленность, которая ежедневная, ты сказала — это про что?
Н. Москвитина
— Это про потерю радости.
К. Мацан
— А вот как?
Н. Москвитина
— Ну Бог — это все-таки ощущение такой благодати, полноты, без сомнений, понимание собственной какой-то неуязвимости, потому что ты не один. Но по факту все бывает совсем наоборот. То есть ты, наоборот, как тростинка, понимаешь, что куча разных испытаний и духовных, и физических, и нравственных перед тобой каждый день, и ты не в лучшем виде перед самой собой предстаешь. И ты судорожно, как это в темной комнате, начинаешь искать, где Бог. Потому что иногда ответы даются очень просто, ты понимаешь, что вот Он, рядом, и проблема не проблема, но в основном-то все наоборот. Куча разных вот эти вот испытаний, в которых ты не знаешь, как тебя судят — вот в чем проблема. Ты думаешь, что тебя по этим критериям смотрят, а потом полдня прошло, и я думаю: а ведь на самом деле это было вообще про другое, я на это не обратила внимания.
К. Мацан
— А вот можешь на примере пояснить, по какими критериям нас судят, как тебе кажется?
Н. Москвитина
— Ну ты закладываешь какие-то базовые вещи, там вот это вот все: не лги там, не лицемерь там, не завидуй...
К. Мацан
— Но это немаловажные, хоть и базовые вещи.
Н. Москвитина
— Да, да, но понимаешь, а есть еще какие-то вещи, которые ты думаешь, что ты этим не грешишь. Вот, например, вот прямо абсолютный пример, хотя он такой, часть исповеди буквально: я всегда думала, что я не завидую. Вот ну я думаю: вообще зависть — не про меня. Но когда ты начинаешь разбирать ход собственных вот эти вот душевных ну не терзаний, а движений души, то вдруг думаешь: а что это было, если не зависть? Вот это вот такое там, на 0,3 секунды, что это промелькнуло? А когда на исповеди священник говорит: да ты вроде не завидуешь, я говорю: да вроде да, и не завидую. А вот откуда это все берется? И вот за это и осудят. То есть ты вроде бы все сделал правильно, и ты еще думаешь: да и я вообще, грехов-то особо нет. А они есть. Ты чем дольше живешь, ты понимаешь, что а еще, оказывается, вот такой у меня пласт есть, до которого вообще раньше не добирался. Вот как с этой свечкой ходишь, да, и все больше и больше открывается. И потом фонарь включается — там вообще все паутина, грязь и свалка. Это именно что надо хорошо присмотреться к собственным грехам, особенно когда этот список у тебя уже утвержден, да, годами.
К. Мацан
— И заламинирован.
Н. Москвитина
— Ага, ага. И пора все, открывать эту толстую книгу, которая есть у всех дома, это список всех грехов, там такой, знаешь, томик, где там все до мельчайших подробностей, и заново смотреть на себя, брать этот фонарь и высвечивать.
К. Мацан
— Но вот то что ты сказала, потеря радости, а как она возвращается? Вот логично предположить, что потерял радость — ищи? Или это вернется само, когда Бог захочет? Или надо как-то себя, ну если угодно, настроить, чтобы из этого состояния богооставленности выйти? Вот я тут понимаю, что нет единых критериев и какой-то волшебной таблетки, но о чем говорит твой опыт?
Н. Москвитина
— Через усердие. Через прямо взять себя и тащить в ту сторону, от которой ты отходишь. Ну как машина, вот она когда едет, даже по ровной дороге, она все время какой-то крен дает — чуть-чуть ты, на сантиметр, влево руль, вправо руль. А где-то тебя — раз, вообще как занесло, да. А ты вроде бы едешь, и вроде это та самая полоса, ну то есть духовная жизнь идет, ты знаешь, что это МКАД, 110 километров, и все, я доеду. А на самом деле ты так по чуть-чуть, по чуть-чуть склоняешься. И только в собственной воле, прямо усилием, понуждением, возвращать себя на исходные позиции, зная свои особенности. И тогда Бог сразу рядом становится.
К. Мацан
— А исходные позиции — это что?
Н. Москвитина
— Наверное, это понимание каких-то своих основных грехов, и вот подрихтовать себя. Ты привыкаешь к себе, ты даешь себе слабину где-то, ты любишь себя короче, всю жизнь ты все равно себя любишь. Как бы ты там что на радио «Вера» не рассказывал, как бы ты там ни пытался там вписать еще три греха на исповеди, но, по большому счету, ты все время себе даешь поблажки. Когда ты расслабляешься, это все куда-то исчезает, и ты думаешь, что ты почти святой человек. А надо очень трезво на себя смотреть. Ну, может быть, даже не щадя себя. Поэтому, знаешь, я когда все эти истории про психологов, сейчас такие новомодные, что вот там надо себя любить, постольку поскольку вообще не очень это все люблю, вот это вот вечное ковыряние в детстве, что там что-то, какие-то травмы. И я вот прямо реально в это не верю, потому что есть все-таки какие-то установки у каждого, какая-то конституция души. То есть вот склонность к греху, например, да, в общем, ты вот ты уже уязвим, и ты уже несовершенен рождаешься. И встречается кто-то в твоей жизни, кто ну как-то там вмешивается, что-то там, где-то тебя повреждает, да, и нельзя на это смотреть как на безусловное зло. То есть мы в принципе несовершенны. Мы что, святые что ли? Нет. И Бог дает возможность и через этих людей тоже как-то нас подрихтовать. Вот Александр Пушкин, например, его мама не очень любила, вот за какие-то странные вещи, типа он грыз ногти и все время терял свой носовой платок, да. А другого своего сына, Льва, она любила. Но Господь Бог дал Арину Родионовну, да. И мы вот знаем вообще абсолютного гения, там «наше все». Но что, он работал с психологами? Нет, он прошел через вот эту свою там агонию, вода и медные трубы, какая-то там мама грубоватая, добрая бабушка. Если бы ему дали пяток психологов, то мы бы не получили гения. Это все закладывается, нет ни одного касания человеческой души с другой душой, в результате которого ну как будто бы что-то случайно и пошло не так.
К. Мацан
— Ну все-таки не будем на волнах радио «Вера» совсем обесценивать психологов. Они у нас часто бывают в гостях и людям помогает, если люди в этом себя находят и находят в этом пользу, и помощь, то дай-то Бог. Но мне важно то, что ты говоришь, кажется, потому что мы же нередко, скажем так, особенно опять же я себе воображаю человека, который смотрит на Церковь со стороны и понимаю, что для такого наблюдателя очень часто церковь — это еще один вариант психологической помощи: кто-то там неверующий — он идет к психологу, кто-то для себя решает идти к священнику, в церковь. Но в принципе все это одно и то же, некоторые одни и те же формы какого-то достижения комфорта внутреннего состояния. Хотя вот те же самые психологи говорят о двух разных подходах в психологии в этом смысле и в храме на исповеди. В одном случае ты как-то примиряешься с собой и как-то немножко успокаиваешься, наверное, в разговоре с психологом просто себя лучше понимать начинаешь, а покаяние требует другого, ну в каком-то смысле противоположного — изменения себя, исправления себя. И одно другому не противоречит, но, может быть, в принципе друг друга и дополняет. А вот из того, о чем мы говорим с тобой сегодня, из того, о чем ты так проникновенно рассказываешь, несколько раз ты слово «смирение» произнесла. Хотя то, что ты рассказала до этого про свое детство — про поход к директору магазина, про работу в детском садике, про то как вообще возникал фонд «Женщины за жизнь», — скорее мне кажется, что твоя жизнь в большей степени описывается словом «дерзновение». Вот не смирение, а дерзновение. Хотя, как известно, тоже это не противоположность, это не оппозиция. Как для тебя связаны смирение и дерзновение?
Н. Москвитина
— Ну к себе смирение, за других дерзновение. Ну и мне очень сложно усидеть на месте, когда ты видишь, что другому больно. Ну или мне вообще не дает покоя эта тема, что в жизни очень много несправедливости, но если ты можешь хоть как-то поучаствовать в судьбе другого человека, то нужно сделать просто максимально все — это и есть Евангелие в действии. Сделать все и при этом самому быть смиренным, потому что, помогая другим, ты все время слышишь негатив в свою сторону — почему-то это так работает. Ну это так и должно работать, да, чтобы не подниматься над землей. И ты постоянно отхватываешь какие-то претензии, несправедливость, оскорбительные слова, подозрения тебя в чем-то. Практически восемьдесят процентов работы — это вот работа с возражениями. Ну и тут ничего, как бы ты же не будешь там оправдываться или выходить из этой ситуации, тут вот именно нужно смиряться и терпеть. В большей степени смиряться. Потому что терпение — это как будто бы, ну терпение, оно имеет какие-то пределы. Вот как будто бы есть мешки с терпением, потом они — раз, и закончились. Мы как бы все-таки ограничены психоэмоциональным фоном и так далее, физической усталостью. А смирение — это вот мир. То есть ты не терпишь, и у тебя пробки перегорят, а ты просто понимаешь: ну человек такой, он по-другому не может. И что скорее всего, пройдет какое-то время, и ты с ним пересечешься уже на другом витке. И, кстати, у меня было несколько случаев в фонде, и вот такого порядка: проходили через предательство, и в социальной сфере это самое тяжелое. И люди обвиняли очень, представляешь, в каких-то вещах, к которым ты не имеешь вообще никакого отношения, и обвиняли очень жестоко, ну как-то... я даже не знаю, как тебе это описать, ну как-то не по-человечески, так вообще, кажется, хочется сказать: как ты вообще мог там подумать или могла подумать? Хочется защититься. Но каждый раз я ну вообще вот молчала. Ну наверное, что-то говорила, но я не оправдывалась. Потому что мне казалось, что ну это как бы уже перебор, too much какой-то, ну зачем еще, зачем влазить в это, если этого нет? И потом, спустя годы, каждый из этих людей возвращался ко мне и просил прощения. Причем так интересно, что люди прошли через подобное в своей жизни — вот это меня прямо поражало. То есть там каждая история типичная. То есть возвращается человек всегда через сообщение, пишет большую смс-ку о том, что ну там прости, пожалуйста, представляешь, в моей жизни произошло, я оказался на твоем месте. И я там понял или поняла, как был не прав. И я думаю: вот это вообще круто. То есть Господь закладывает и то, что если ты сейчас смиряешься и смотришь на это как на промысел такой, который должен тебя чему-то научить, то потом учатся двое — и ты, и тот человек.
К. Мацан
— Потрясающие слова. Спасибо тебе. И, наверное, лучших слов для завершения нашей беседы не найти. Спасибо за этот разговор и за его искренность. Наталья Москвитина, журналист, основатель фонда «Женщины за жизнь», сегодня с нами и с вами была в программе «Светлый вечер». У микрофона был Константин Мацан. До новых встреча на волнах радио «Вера».
Все выпуски программы Светлый вечер
Пасхальные традиции Румынии
Православие в Румынии — явление самобытное. Дело в том, что Румыния единственная православная страна, христианизация которой происходила не сверху, а снизу. Имеется ввиду следующее — в Румынии не было такого, что Православие сначала приняло руководство страны, а затем это решение распространилось на остальное население. Изначально христианство проникло на территорию Румынии через простое население, а затем уже было принято на государственном уровне.
Причиной самобытности румынского Православия является также и то, что в культурном плане Румыния находится как бы на границе западной и восточной цивилизаций. Почти все население Румынии исповедует Православие, но при этом многие моменты церковной жизни в стране почти полностью совпадают с западными церковными традициями.
Впрочем, самобытность румынского Православия часто выражается в местных обычаях, аналогов которых вовсе нет — ни на востоке, ни на западе. В качестве яркого примера можно привести традиции празднования в Румынии главного православного праздника — Пасхи.
Пасха в Румынии удивит вас обилием обычаев, которые и сегодня соблюдают большинство жителей этой страны. Первая особенность празднования Пасхи в Румынии состоит в том, что начиная с Великого четверга (четверга перед Пасхальным воскресением) жизнь в румынских городах как будто замирает. Многие учреждения приостанавливают свою деятельность, чтобы дать людям спокойно подготовиться к Пасхе.
А готовиться приходится усердно. Традиционно румыны стараются к Пасхе запастись большим количеством продуктов и приготовить побольше пасхальных угощений. Не только для того, чтобы порадовать себя вкусной едой в праздничные пасхальные дни, но и для того, чтобы часть продуктов раздать нищим. Румыния — страна небогатая. Тем не менее, большинство ее православных жителей считают, что Пасха — праздник всеобщий, а потому нужно помочь неимущим, чтобы они тоже смогли почувствовать пасхальную радость.
В Румынии так же, как и в России, принято на Пасху печь куличи. Правда, называются они в Румынии — «пасхами». У нас пасха — творожное блюдо, в Румынии же название пасха закрепилось за куличом, видимо, из-за того, что на сдобный хлеб там принято выкладывать сладкий творог. То есть румынская пасха — это кулич плюс творожная пасха.
Выглядит румынская пасха так. Пышный сдобный хлеб украшается сверху косичкой из теста. Обычно косичку выкладывают в форме креста. Внутрь получившегося креста помещается творог. Обычно его предварительно смешивают с сахаром или изюмом. Сверху пасху румыны традиционно посыпают корицей или маком. А чтобы пасха вышла яркой в дополнение ко всему добавляется еще и протертая тыква.
Приготовленная пасха относится в храм, где освящается или накануне Пасхе, или в саму пасхальную ночь. Вместе с пасхой освящаются и иные праздничные блюда. Например, пасхальная баба, блюдо из макаронного теста и меда. А еще в Румынии на Пасху принято освящать в храме деньги. С упомянутой уже целью — помочь нищим. Освященные деньги вместе с частью освященных продуктов принято раздавать неимущим. Так пасхальная радость, с точки зрения румын, распространяется на всех жителей страны.
Все выпуски программы Вселенная православия