«Святитель Феофан Затворник». Священник Павел Каледа

У нас в студии был клирик храма Воскресения Христова в Кадашах, священник Павел Каледа.

Разговор шел о жизни, служении и богословских трудах святителя Феофана Затворника.

Этой программой мы продолжаем цикл из пяти программ, посвященных богословию русских святых XIX века.

Имена русских святых синодальной эпохи известны нам часто только по их пастырским наставлениям, а между тем русские святые были и мыслителями, оставившими после себя глубокие богословские труды. В чем специфика русской патрологии? Какие темы и почему интересовали русских пастырей? Что это говорит нам о нашей Церкви? Этим темам посвящен наш цикл.

Первая беседа с Артёмым Малышевым была посвящена святителю Филарету Московскому.

Вторая беседа с Артёмом Малышевым была посвящена святителю Иннокентию Херсонскому.

Ведущий: Константин Мацан

---

К. Мацан

— Светлый вечер на Радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии у микрофона Константин Мацан. Этой программой мы продолжаем цикл бесед, которые на этой неделе в часе с восьми до девяти у нас выходят и посвящены, напомню, богословию русских святых или русской патрологии — мы говорим о, наверное, ключевых именах в русской богословской мысли XIX и отчасти XX века. И вот сегодня наш герой — совершенно исключительное имя, мне кажется, для, скажем так, православной культуры и литературы, потому что это Феофан Затворник. И проводником в мир мыслей, наследия, жизни, духовного облика святителя Феофана Затворника будет священник Павел Каледа, клирик храма Воскресения Христова в Кадашах. Добрый вечер.

Иерей Павел

— Здравствуйте, дорогие братья и сестры.

К. Мацан

— Отец Павел, вот святитель Феофан, его, насколько я знаю, иногда называют первым русским христианским психологом. Вот вы с этим согласны ли, и если да, то что это значит?

Иерей Павел

— Да, я думаю, что вполне можно так его характеризовать. Дело в том, что вообще первая такая школа научной психологии, конечно, не совсем в современном смысле, но тем не менее, она возникла в России в Киевской академии и дальше из Киевской академии уже перешла и в Санкт-Петербург, и в другие академии, так что...

К. Мацан

— В XIX веке.

Иерей Павел

— Да, это произошло в XIX веке, как раз при святителе Иннокентии Херсонском, о котором был разговор вчера...

К. Мацан

— Вчера мы разговаривали.

Иерей Павел

— Да, и о его сподвижниках. А в дальнейшем, как я уже сказал, этот интерес перешел уже и в другие академии. Так что в конце XIX века этот интерес был уже поддержан всеми академиями, и все уже так или иначе размышляли о психологии. При этом святитель Феофан Затворник умудрился соединить, с одной стороны, представления современной ему светской науки и глубокое знание святоотеческого наследия и поэтому в его рассуждениях о душе, о сознании, самосознании как раз присутствует вот этот вот синтез, объединение научного знания современного и глубокого понимания святоотеческого наследия. Поэтому вот он является таким особым представителем вот этих вот авторов, которые размышляли о психологии. И действительно одну из своих книг он так прямо и называл в письмах людям как вот христианская психология.

К. Мацан

— Когда я впервые прочитал вот это определение — первый русский христианский психолог, — с одной стороны, очень интересно. С другой стороны, здесь такое слышится, что, когда мы говорим про психологию вот сегодня, в обычном таком, даже не научном контексте, а просто вот психологии, мы как-то, мне кажется, подразумеваем какой-то взгляд внутрь себя, вот попытку разобраться, что же там происходит, как-то это описать и как-то научиться с этим материалом работать. Видимо, предполагается, что вот именно такой пример попытки разобраться, описать движения души, какие-то внутренние процессы предложил в том числе Феофан Затворник. С одной стороны. С другой стороны, не все ли христианское богословие об этом? Что он сказал такого, что до него не говорили?

Иерей Павел

— Мне кажется, тут ключевой момент вот какой. Во-первых, он начал рассуждать о том, как в человеке, вот именно на уровне сознания и самосознания, как происходят вот те движения души, которые связаны и влияют на наше спасение. Конечно, и до него святые отцы рассуждали о том, как развивается там помысл в сознании человека и так далее. Вот святитель Феофан Затворник сопоставил это именно с теми представлениями, которые были в тот момент о сознании, «я», соотношении там воли, свободы и так далее. Причем, конечно, до него тоже это делал, например, и святитель Иннокентий Херсонский, он тоже на эти темы рассуждал, но у него получилась система менее как бы такая стройная, менее выверенная, и в некоторых отдельных моментах, скажем так, она как бы требовала подходящего истолкования для того, чтобы оставаться в рамках православной догматики. Вот у святителя Феофана Затворника это получилось более как бы стройно и ясно. А вот если говорить именно про контекст психологии, то тут важно, что святитель Феофан Затворник, естественно, рассматривал эти вопросы в контексте именно спасения человека. Вообще все его творения, они так или иначе нацелены именно на вопрос спасения человека, на борьбу со страстями, причем довольно подробный разбор, как с какими страстями нужно бороться, как они развиваются, как происходит изменение человека в результате обращения его к Богу, как действует ревность о богоугождении, которую он считал ключевым таким необходимым фактором для духовной жизни и так далее. То есть все эти вопросы он рассматривал именно в контексте спасения человека. Поэтому, конечно, это психология именно христианская, нацеленная на путь человека к Богу.

К. Мацан

— Одна из существенных тем, насколько я могу судить, в наследии, в богословии святителя Феофана — это тема о сердце и сердечной молитве. Вот что здесь важного говорит нам сегодня его наследие?

Иерей Павел

— Ну тут что можно сказать? Во-первых, сердце — конечно, это понятие светоотеческое. Сердце как вот некоторая такая сердцевина человеческой жизни. Но при этом это такой как бы термин, который совсем строгого определения у святых отцов не имеет, и поэтому у разных авторов немножко разный контекст некоторый, по-разному его описывают, на разные уровни человеческого бытия его как-то располагают. И вот святитель Феофан Затворник в данном случае вполне традиционный святоотеческий взгляд говорит, но он его как бы вписал в учение о строении человека. Он рассматривает сердце как центр всех душевных сил человеческих. При этом состав человека святитель Феофан рассматривает в трихотомической терминологии — то есть человек состоит из духа, души и тела. Как мы знаем, есть еще дихотомический подход, когда человек рассматривается как двуединство души и тела — это тоже святоотеческий подход, оба этих подхода, они встречаются у святых отцов, и в случае дихотомической терминологии дух рассматривается как высшая часть именно души, но как часть. Святитель Феофан Затворник, хоть он и делает оговорки, что различие терминологическое, но в его концепции все-таки важно, что дух — это полноценная как бы самостоятельная часть, и он рассматривает дух как то, что отделяет человека от прочих живых существ, обладающих телом. Например, животное обладает телом, оно обладает душой. Человек обладает телом, обладает душой. И вот, с точки зрения святителя Феофана, он обладает как бы такой же душой, как душа животного. А вот отличие состоит в том, что кроме вот этой вот души животной, у человека есть дух, который по книге Библии был вдунут отдельным таким актом в человека при его сотворении. И вот именно вот этот вот дух — поэтому его как раз святитель Феофана отдельно как бы выделяет, он делает человека человеком, и душу вот эту животную, человеческую душу, делает именно человеческой душой. То есть она, конечно же, отличается от души животного, но не по своей как бы природе, а потому что она соединена или, как Феофан говорит, сочетается, в силу ее сочетания с духом. Вот в силу ее сочетания с духом она получает какие-то свойства, возможности или функции, как мы бы сейчас сказали, которые у животных отсутствуют. Но тем не менее душа нацелена, по словам святителя Феофана, на устройство земной жизни — на устройство там взаимоотношений с другими людьми, на устройство земного быта, и в этом смысле она как бы аналогична душе животного. Но именно в силу сочетания с духом она получает некоторые особые свойства, особые возможности.

К. Мацан

— Священник Павел Каледа, клирик храма Воскресения Христова в Кадашах, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Мы говорим о святителе Феофане Затворнике. А вот смотрите, продолжая эту тему, о сердце. Вот нас сейчас, может быть, кто-нибудь слушает и скажет: а разве это не очевидно, что сердце участвует в молитве? Наверное, никому не хочется думать о молитве как о таком холодном действии холодного ума. Понятно, что, когда человек молится, это что-то идущее изнутри — хорошо, если идущее изнутри, и стало быть, из сердца. Или все-таки есть причины, по которым нужно на этой теме о сердце настаивать? То есть как-то можно ли говорить о молитве и случайно пройти мимо темы о сердце, как об этом вот средоточии человека?

Иерей Павел

— Когда мы говорим о молитве, очень важно разделять молитву как, собственно, молитву, и молитву как молитвословие или как молитвенный труд. Вот святитель Феофан Затворник, но и не только он, конечно, другие святые отцы тоже последовательно проводят вот это разделение. Есть такая замечательная его книга, совсем небольшая, называется «Четыре слова о молитве». Она совсем тоненькая такая брошюрка, которую всем советую перечитать, это легко и доступно. И вот там он очень так кратко, емко показывает это различие. Вот настоящая молитва — это такое состояние, в котором как раз возникает отклик сердца на наши там слова молитвенные по нашему, так сказать, волевому усилию обращению к Богу. И в дальнейшем молитва может эта сердечная возрасти до такого состояния, когда она проходит и без такого участия слов. А молитвословие, молитвенный труд — это часть, которая может и не затрагивать сердце, но это тот труд, который необходим для того, чтобы вот эта сердечная молитва родилась. И вот святитель Феофан Затворник очень четко и последовательно показывает, как одно связано с другим, как из молитвенного труда должна рождаться настоящая молитва и как вот этот молитвенный труд необходим для того, чтобы сердечная молитва у человека родилась.

К. Мацан

— Я, знаете, почему еще об этом спрашиваю. Вот я помню, что во многих текстах автора совсем другой эпохи, митрополита Антония Сурожского, есть очень сочувственные комплиментарные отсылки к святителю Феофану Затворнику. И особенный акцент, насколько я помню, митрополит Антоний ставит на такой категории как внутрьпребывание — вот некая сосредоточенность человека в этом самом сердце, что необходимо для молитвы. Может быть, я плохо помню или, может быть, митрополит Антоний по памяти, неточно цитирует или как-то бывает такое, что мы каким-то авторам приписываем нам близким самим мысли. Но я помню, там был такой эпизод где-то в одном из текстов, что святитель Феофан дает своим читателям такое, если угодно, наставление или совет, что вот вы встали на молитву, вот вы молитесь, вот вы читаете какие-то слова, произносите, и в какой-то момент сердце откликается. И вы испытываете, может быть, краешком, но какое-то состояние, которое можно назвать умилением или размягчением сердца. И вот тут, собственно, цель молитвы как бы достигнута. Тут можно молитвослов отложить, потому что то, ради чего мы слова произносили, случилось. Ну и дальше, видимо, как-то просто в этом состоянии перед Богом продолжить пребывать. Просто сейчас озвучиваю, я за это не ручаюсь. Мне это так в память отпечаталось, и я хочу, чтобы вы как бы это прокомментировали, так ли это. И, скажем так, насколько легко можно к этому совету Феофана Затворника прислушаться. Задаю вопрос, потому что ведь бывает и критика такого подхода — что это некий странный мистицизм, что это какое-то такое состояние, которое тебя может унести куда-то в прелесть. Нет, вот молиться — это слова произносить и четко понимать их смысл, а все остальное как бы оставить на усмотрение Бога.

Иерей Павел

— У святителя Феофана, конечно, подход несколько другой. И он четко говорит о том, что молитвой не является произнесение слов — там неважно, своих или написанных святыми людьми. А вот собственно молитвой называется такое состояние, в котором в сердце рождаются какие-то чувства к Богу. Это может быть умиление, это может быть чувство благодарности Богу за Его благодеяния к нам, недостойным, это может быть чувство покаяния и славословия и так далее. И вот он настаивает на том, что пока вот эти вот чувства в сердце не родились, настоящей молитвой назвать это еще нельзя. Это можно назвать молитвенным трудом, который необходим, без которого настоящая молитва не может стать такой устойчивой у человека. Но тем не менее вот это молитвословие еще не молитва. При этом он приводит целый подход по тому, как нужно молиться для того, чтобы это состояние в себе взращивать. С одной стороны — надо готовиться к молитве. Например, если я утром встал или вечером встал, я не должен с бухты-барахты — вскочил, встал перед иконами и, значит, стал читать молитвослов или там своими словами молиться. Он подчеркивает, что надо сначала хотя бы некоторое время подготовиться к этому — то есть подумать о том, перед Кем я сейчас встану, с Кем я сейчас буду говорить. И вот настроившись и поставив себя таким образом перед Богом, уже начинать вот это молитвословие. Причем он подчеркивает, что нужно молитвословие вот это совершать неспешно, чтобы те слова, которые я, конечно, уже хорошо знаю, много раз уже говорил, выучил наизусть, чтобы они даже успели дойти до сердца. И вот успев дойти до сердца, чтобы они породили вот эти вот чувства к Богу. Дальше действительно он дает тоже такой совет, близкий к тому, что вы упомянули, был у отца владыки Антония — о том, что если вот в сердце действительно такое живое переживание родилось, можно на этом как бы немножко приостановиться и вот это вот состояние немножко себе как бы...

К. Мацан

— Продлить.

Иерей Павел

— Продлить, да. Но при этом это не означает, что цель достигнута и можно прекратить молиться.

К. Мацан

— Ты можешь себя похвалить и перестать молиться.

Иерей Павел

— Похвалить, да. Вы хороший пример сказали: похвалить, и сразу молитва прекратится. Главное, что цель-то на самом деле еще не достигнута. Потому что да, признак как бы некоторый возник, но если я на этом остановлюсь, то дальше молитва не продолжится. Надо ее как бы дальше продолжить и после окончания молитвы. Тоже вот это неочевидный момент. Потому что готовиться к молитве — это в молитвослове написано: встань, там немножко...

К. Мацан

— Постой.

Иерей Павел

— Постой молча, там подожди, пока чувства твои умолкнут. А в конце, после молитвенного правила, никаких нет указаний. Вот он говорит то, что после молитвы тоже нельзя вдруг закрыть молитвослов и побежать по своим делам. Надо вот это вот молитвенное состояние немножко в себе еще как бы задержать. В идеале, если есть возможность, после молитвы еще какое-то время посвятить какому-то богомыслию, какому-то духовному чтению такому молитвенному, для того чтобы это состояние продлевалось. И в течение дня тоже стараться в себе поддерживать вот это живое предстояние перед Богом. Живое — в том смысле, чтобы в сердце были какие-то такие вот тоже чувства к Богу.

К. Мацан

— А вот смотрите, мы на самом деле опасное слово произносим — «чувства». Почему опасное? Потому что очень легко воспринять это так, что результат молитвы — это вот приятное ощущение там благодати, умиления, как угодно это можно назвать, но именно то, что можно в себе вот так вот зафиксировать. И тогда очень легко совершить вещь, которая, в общем-то, достаточно известно, что отцы от этого предостерегают — добиваться этого умиления, искать и, может быть, даже возгревать в себе это чувство, иногда искусственно. Наверняка и святитель Феофан как-то здесь какие-то ограничители для нас ставит и подсказывает, как этого не делать. Что он об этом говорит?

Иерей Павел

— С одной стороны, святитель Феофан все-таки говорит о том, что вот такое состояние, оно естественно для молитвы, и он приводит именно как бы не то что приемы, но способы, какими в себе эту молитву возгревать — то есть это не что-то такое вот случайное, эпизодическое. Например, тоже при ситуации такой сухости на молитве, которая бывает у каждого христианина в какие-то периоды, особенно когда правило уже знакомо, ты его знаешь наизусть, ты прекрасно знаешь все, что там написано, можешь все рационально любому человеку объяснить — ну я немножко утрирую, но суть такая: ты вот начинаешь читать, и дальше, как по рельсам. Вот он приводит и средство, как это перебить: читать молитвы, повторяя по фразе несколько раз. То есть вот я прочитал фразу молитвы...

К. Мацан

— Преодолеть автоматизм такой.

Иерей Павел

— Да, и несколько раз ее медленно прочитал, там три-пять раз для того, чтобы она как раз дошла до сердца, и сердце на это отреагировало.

К. Мацан

— Интересно.

Иерей Павел

— Дальше он отвечает на такой естественный и возможный вопрос, что если я буду по три раза каждое предложение, каждую фразу повторять, то у меня молитвенное правило в три раза увеличится, а у меня нет возможности — я утром должен встать, помолиться, там идти на работу, поднимать детей и так далее. И он говорит, что можно засечь время, которое обычно правило совершается, и повторяя вот несколько раз, сократить количество молитв так, чтобы время примерно соответствовало обычному прочтению правила. То есть для него это как раз очень важный момент, чтобы чувства в человеке вот такие родились. Но действительно, что он четко подчеркивает — это то, что во время молитвы мы должны избегать деятельности воображения. То есть мы как раз должны стараться поставить себя перед Богом — не в том смысле, что представить, что передо мной стоит Иисус Христос или Матерь Божия и святые, к которым мы обращаемся, а в том смысле, что постараться почувствовать, прийти в это убеждение, напомнить себе о том, что я стою перед Богом, Который видит, слышит и здесь присутствует вместе с моей молитвой. И, исходя из вот этой как бы позиции, этого напоминания, благоговейно к Богу обращаться — то есть в этом смысле надо в такое состояние привестись. Но здесь как бы воображения быть не должно. Вот когда я, допустим, читаю какую-то духовную литературу — о духовной жизни, Священное Писание изучаю, конечно, здесь без воображения не обойтись. И святитель Феофан Затворник это тоже подчеркивает. Но вот на молитве деятельность воображения надо максимально убрать. И вот как он говорит, ну и другие отцы тоже говорят, что надо свести ум в сердце.

К. Мацан

— Опять сердце.

Иерей Павел

— Да, то есть соединение ума и сердца. Вот сердце именно как центр человеческой жизни.

К. Мацан

— Ну само слово «сердце» — однокоренное с «сердцевина», «средоточие», «середина».

Иерей Павел

— Именно в этом смысле, да.

К. Мацан

— Вот мы о важнейшей части в учении, в наследии Феофана Затворника поговорили, но есть, наверное, и другие темы еще, помимо темы о сердце. Мы к ним перейдем после небольшой паузы. И напомню, сегодня у нас в программе «Светлый вечер» священник Павел Каледа, клирик храма Воскресения Христова в Кадашах. Дорогие друзья, не переключайтесь.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на Радио ВЕРА продолжается. У микрофона Константин Мацан. Мы сегодня, напомню, говорим о святителе Феофане Затворнике в цикле наших бесед о богословии русских святых или о русской патрологии XIX и XX века. У нас сегодня в гостях священник Павел Каледа, клирик храма Воскресения Христова в Кадашах. Но вот давайте, может быть, сделаем шаг немножко в сторону и в общих чертах окинем взглядом жизнь святителя Феофана. Мы его называем затворником, но вообще затвору предшествовала большая деятельность — может быть, мы сейчас не будем подробно в нее погружаться, — деятельность академическая, просветительская, преподавательская. В общем, академическая карьера, как бы мы сегодня сказали. И в какой-то момент святитель — ну еще не святитель, но будущий святитель, будучи, скажем так, очень востребованным церковным деятелем, просится в затвор у священноначалия. Что это было за решение, в чем была причина?

Иерей Павел

— Надо сказать, что святитель Феофан к такому уединению тяготел задолго до того, как он написал это прошение. И, в общем-то, вот тоже один из примеров: когда он был в Русской духовной миссии в Иерусалиме, то он как раз просился, чтобы его не ставили руководителем этой миссии. Потому что он тяготился вот этими вот административными заботами, руководством другими людьми, и он про это прямо писал, что вот он не хотел бы руководить другими людьми в плане административном. А тогда он был еще иеромонахом — то есть, в общем-то, это устроение у него было задолго до того, как он такое прошение написал в Святейший Синод. При этом тяготение к изучению наследия святых отцов, к самостоятельному изучению языков, необходимых для этого — то есть понятно, что базовое образование у него было получено во время обучения в академии, но ему приходилось сильно расширять свои познания для того, чтобы глубоко изучать вот эти вот первоисточники, и это для него было такой родной стихией. При этом, когда он стал архиереем, несмотря на то что вот у него уже тогда была склонность к такому уединению и к такому внутреннему сосредоточенному изучению святоотеческого наследия, богословия, размышлению о Боге, богомыслию, молитве, тем не менее он довольно активно вел, в общем-то, административную жизнь. Он заботился о том, чтобы священники говорили проповеди, он устраивал специально для этого в епархиальном журнале серию статей о проповеди. Он заботился о духовных училищах и для мальчиков, и для девиц. Он заботился о воскресных школах. Есть свидетельства о том, что он сам приходил и присутствовал там на экзаменах. И, таким образом, радел вот о вверенном ему служении самым таким активным образом, но тем не менее сохранял вот это вот тяготение к уединенной жизни.

К. Мацан

— Большая тема — святитель Феофан как переводчик и в каком-то смысле редактор «Добротолюбия». «Добротолюбие» — изначально греческий текст, который был переведен до Феофана Затворника Паисием Величковским на славянский язык, а потом святитель Феофан предпринял русский перевод. И, насколько я знаю, не просто перевод, а в общем некоторую даже редакцию — то есть какие-то вещи добавлял, какие-то вещи убирал. Вот что об этом важно знать? Можем ли мы как-то, условно говоря, на каких-то примерах показать, что было важно донести до своих читателей святителю Феофану вот в этом вот труде по «Добротолюбию»?

Иерей Павел

— Я бы, наверное, так ответил на этот вопрос. Вот начнем с преподобного Паисия. Он, когда осуществлял свой перевод — а его перевод был более-менее вот именно точным, буквальным, он высказывал опасения касательно того, что этим трудом могут пользоваться только монахи под руководством опытного духовного наставника. Если они попадут неопытному человеку, то, попытавшись применить в своей жизни вот то, что он там прочитает, он может получить для себя и какой-то вред. Вот святитель Феофан Затворник, он своей целью ставил спасение человека, причем как бы именно широкой достаточно паствы. Поэтому, когда он переводил вот этот вот сборник, он своей целью ставил как раз сделать так, чтобы вот эти труды, этот перевод, он стал максимально доступен для, скажем так, малоподготовленного читателя, чтобы он не мог навредить простому читателю, который его откроет. И самое главное, чтобы читатели могли воспользоваться вот этим богатым наследием, причем широкий читатель, для своей как раз внутренней пользы. Поэтому действительно он какие-то произведения убрал из этого перевода, какие-то произведения добавил, какие-то, в общем-то, отредактировал. И даже в некоторых письмах его, в которых он как-то немножко делится впечатлениями от своей работы, он даже поясняет, что ему пришлось какие-то вещи отредактировать для того, чтобы сделать более понятным и более доступным для широкого читателя текстом. И еще в некоторых письмах он даже приводит некоторые рекомендации, в каком порядке он конкретному человеку советует эти тексты читать. И тем не менее я бы, наверное, сказал, что все равно, конечно, для человека важно не полностью самостоятельно изучать какие-либо аскетические творения о духовной жизни, а все-таки так или иначе сверяться с духовником. Понятно, что сейчас в нашей современной жизни нет такой возможности, чтобы у каждого человека был такой духовный руководитель, как святитель Феофан, как Оптинские старцы...

К. Мацан

— Был свой старец.

Иерей Павел

— Да, старец в таком максимально полном и глубоком смысле этого слова. Но, тем не менее священник, который все-таки несколько более опытный, чем сам человек, который представляет духовную жизнь конкретного человека, потому что тот у него регулярно исповедуется, который представляет его как бы слабые, скажем так, точки в духовной жизни, его сильные стороны в духовной жизни, он может человеку как-то подсказать: вот здесь вот ты слишком сильно увлекаешься, тебе нужно немножко там сбавить темп, а вот здесь, наоборот, у тебя какая-то недоработка, вот здесь тебе нужно больше внимания этому деланию уделить. Вот такой совет, такая как бы поддержка, такое наблюдение за человеком человека со стороны, оно необходимо даже тогда, когда читаешь тексты святителя Феофана и «Добротолюбие», и других наставников.

К. Мацан

— А когда мы сегодня на полке магазина видим «Добротолюбие», это, как правило, тот самый текст святителя Феофана или с тех пор были другие редакции и переводы?

Иерей Павел

— Каких-то существенных не было. Вариации, насколько я знаю, были, они немножко в разной форме как бы издавались. А так основная редакция, насколько я знаю, она осталась та же.

К. Мацан

— Давайте вернемся немножко к началу нашего разговора. Мы начали говорить про богословие святителя Феофана, про то, что он говорит о человеке. Вот как-то рядом с его наследием дискутируется тема о том, что такое личность человека, и почему человек может быть характеризован как личность. Почему я к этой теме обращаюсь. Вот мы начали с того, что святитель Феофан Затворник — первый русский христианский психолог. Вот один наш коллега, современный христианский психолог, рассказывал мне, как на конференции психологов закрытой, где были психологи самых разных направлений, от кого-то из коллег, с совершенно светской такой стороны, такой тезис прозвучал о том, что нужно уже как-то перестать вообще этим термином «личность» пользоваться, нужно как-то уже про это просто забыть, уже куда-то эту категорию личности пристроить и перестать об этом думать. Нет, но есть психика, есть процессы в психике, мы их можем измерять, изучать, мы можем человеку помогать какие-то свои, не знаю, реакции преодолевать. А вот личность — это что-то такое уже из области, не знаю, метафизики, чего-то оторванного от реальности и нужно уже перестать с этим носиться. Но вот при этом мы как-то в жизни обычно так привыкли говорить: человек — это личность, и тоже берем это как нечто само собой разумеющееся. Вот что здесь важного нам говорит святитель Феофан?

Иерей Павел

— Я, если можно, немножко с другой стороны начну отвечать на этот вопрос. Дело в том, что действительно есть огромное количество разных пониманий личности — в том числе в богословии, в том числе в русском богословии XIX века. Например, там вот личность, по святителю Иннокентию Херсонскому, он про нее говорит, это как бы одно явление. Святитель Феофан Затворник, он слово «личность» почти не использует. Он использует преимущественно слово «лицо». В более позднем богословии тоже, значит, вот это вот слово «личность», оно многими как бы по-разному понимается. Поэтому, когда мы говорим «личность», каждый думает, что он примерно понимает, о чем идет речь, но за это действительно могут стоять разные содержательные понятия.

К. Мацан

— Священник Павел Каледа, клирик храма Воскресения Христова в Кадашах, сегодня с нами в программе «Светлый вечер». Так, а что за этим стоит у нашего сегодняшнего героя?

Иерей Павел

— Вот как я уже сказал, святитель Феофан слово «личность» почти не использует. Для него основная категория в этом смысле — это «лицо». «Лицо» для нас более знакомое слово, как термин такой святоотеческий — Лица Святой Троицы, Лицо Иисуса Христа. И вот святитель Феофан предпочитает использовать именно это слово. Если смотреть такое как бы краткое определение, которое он дает, то лицо — это слияние и нераздельное единство всех сил человека, всех душевных сил человека. Причем, тут есть интересная связь с понятием сердца, о котором мы уже говорили, потому что под сердцем святитель Феофан в разном контексте поднимает немножко разные вещи. С одной стороны — он говорит и называет сердцем чувствующую силу. С другой стороны — он говорит, что это точка соприкосновения со всем, что вне нас существует. А с третьей стороны — это центр всех человеческих сил. И в этом смысле сердце, оно, получается, является чем-то очень близким к понятию лица. С одной стороны — сердце это центр сил, и лицо — это слияние и нераздельное единство всех сил, которые как раз в лице там сконцентрированы и, как Феофан Затворник говорит, исходят, эти силы исходят из лица, как из фокуса. То есть, таким образом, лицо и сердце оказываются очень тесно связаны вместе. Почему это важно, почему это интересно? Потому что в классической философии сердце в смысле чувствующей силы, если смотреть — это нечто пассивное. И вот есть классический такой дуализм вот активного начала — воля, ум, и пассивное — это чувство, которое пассивное, поэтому оно низшее. И вот этот вот дуализм активного начала и пассивного, он как бы имеется, и в этой парадигме сердце, оно несколько принижается, значение сердца принижается. Но если мы вспомним как раз святоотеческое учение о сердце, то возникает вопрос: а почему, значит, именно сердцу святые отцы придают такое значение, когда это нечто пассивное, противоположное как бы активному началу? Вот Феофан Затворник как раз сумел в своей такой конструкции вот этому как бы пассивному сердцу, которое, естественно, связано с чувством, придать очень такое существенное, центральное, можно сказать, значение в человеке. И вот он ушел от этого дуализма, и вместо этого дуализма у него возникла другая идея — у него возникла идея иерархического подчинения. Духу подчиняется душа и тело — в таком случае человек развивается нормально, именно как полный человек, как человек, который имеет и дух, и душу, и тело. Если же у него эта иерархия нарушается, тогда у него вся жизнь, именно человеческая жизнь расстраивается и это приводит к нарушению нормальной человеческой жизни. У него лицо, получается, в некотором смысле раздроблено, потому что силы друг другу как-то противоречат, не вступают в единство. И вот задача человека —вернуть как бы себе вот это вот единство, единство всех сил, и когда это происходит или когда мы приближаемся к этому, тогда как раз на свое место встает и духовная жизнь, и вот сердце, как средоточие духовной жизни, начинает такую существенную играть роль. А когда это расстроено, тогда, соответственно, настоящей такой, в духовном смысле, сердечной жизни и сердечной молитвы быть не может.

К. Мацан

— А это именно идея, скажем так, оригинальная святителя Феофана? Или он как-то суммирует, собирает вот на таком, если угодно, языке, близком своим современникам, пересказывает в общем-то какое-то классическое святоотеческое представление, учение?

Иерей Павел

— Он, с одной стороны, конечно, говорит про классическое святоотеческое учение. А, с другой стороны, он это рассказывает и объясняет в том контексте, в котором при нем эти вопросы обсуждались — в контексте там совести, воли, разума, рассудка и так далее.

К. Мацан

— С категориями новоевропейской философии этого времени.

Иерей Павел

— Да, совершенно верно. Вот до него святитель Иннокентий тоже рассуждал в этих терминах. Дальше, там архимандрит Феофан (Авсенев). И вот, святитель Феофан, с одной стороны, если проследить его учение так вот систематически, то можно, с одной стороны, увидеть, проследить преемство от вот этой вот киевской школы. А с другой стороны, увидеть те моменты, в которых он как бы корректирует, в которых он меняет как бы дискурс. И вот, в частности, учение о сердце, это является центральным таким местом, в котором он меняет вот этот вот подход к обсуждению.

К. Мацан

— Знаете, я бы хотел вам еще одну предложить такую проекцию на эту тему, может быть, отрываясь, собственно, от вот буквы текстов святителя Феофана, но это то, как мне кажется, что близко к тому, о чем мы говорим сегодня в программе, то, о чем он писал. Я снова обращусь к текстам митрополита Антония Сурожского, раз уж упомянули его. У него часто такая мысль есть, что вот человек в жизни, да даже в течение одного дня, бывает, меняет разные свои «я», свои разные в кавычках «ипостаси»: вот тут я на работе — один, вот тут я с детьми и с женой — другой, вот тут я, не знаю, в автобусе — третий, тут я —четвертый. А где же я, собственно, один, тот самый настоящий? Вот много меня разных, раздробленных, а должен быть какой-то один — видимо, тот, которым меня как-то задумал Бог или тот, который наиболее близок к тому, каким меня задумал Бог. И вот исходя из того, чем мы говорим, вот это подлинное человеческое «я» в каком-то смысле есть то «я», которое способно молиться, если угодно, какой я на молитве — то есть то самое сердце, в котором молитва происходит и обретается. Вот как вам такая реконструкция? Это созвучно тому, о чем говорит святитель Феофан или нет?

Иерей Павел

— Я бы тут так сказал. Конечно, это созвучно, хотя он не говорит в таких терминах. Вот что есть «я» настоящий, он как бы таких слов в такой конструкции не употребляет.

К. Мацан

— Они слишком из XX века.

Иерей Павел

— Да, это действительно, наверное, слишком из XX века. Но при этом для него вот этой коллизии — я на работе, я дома, я на молитве, — у него для настоящего христианина, такого вот, живущего духовной жизнью, у него такой коллизии нет. Почему? Потому что христианин, который живет полноценной духовной жизнью, который в себе взращивает ревность о богоугождении, как говорит святитель Феофан, он так или иначе практически постоянно находится в молитвенном состоянии. Это молитвенное состояние может иметь разные как бы проявления, разные состояния, но понятно, что один я на молитве, когда я молюсь, совершаю утреннее правило или вечернее, другой я, когда я там, не знаю, мою посуду вечером, помогая уставшей жене. Но тем не менее вот ключевой момент — это стяжание непрестанной молитвы и памяти о Боге для святителя Феофана. Это каждое дело, которое ты совершаешь — неважно, какое-то оно высокодуховное с внешней стороны или какое-то обыденное, как стирка пеленок или мойка посуды, его обращать в дело Божие — то есть относиться к нему как к тому делу, которое тебе поручил Бог и которое ты сейчас делаешь ради Бога. Не только ради вот человека, который рядом с тобой находится, но и ради Бога. И в такой ситуации, во-первых, это учит и памяти о Боге, а с другой стороны, это учит такому постоянному, такому непрерывному именно внутреннему обращению к Богу, когда я даже какое-то незначительное дело, так или иначе прошу у Бога помощи, благодарю Его, как-то прошу Его там, может быть, какого-то вразумления, прошу сил на то, чтобы это сделать, если я там уставший, или у меня не получается, или я там боюсь чего-то. И, таким образом, вот действительно, вот это вот цельное сердце, такое единство вот этих вот душевных сил, оно следствием своим имеет и вот такую вот молитву. И в этом смысле, конечно, сохраняется вот это единство «я», если так угодно сказать, христианина, но в контексте вот этой сосредоточенности в сердечной молитве.

К. Мацан

— Просто вы сказали, что у святителя Феофана вот этой коллизии как бы раздробленности «я» нет и, видимо, нет в том смысле, что ее как бы не должно быть. И если она есть, ее нужно преодолеть, и, собственно, преодолевается она вот христианской жизнью.

Иерей Павел

— Да, это хорошее замечание, хорошее уточнение. Да, вот эта вот многозаботливость, которая сейчас, наверное, является всеобщим таким бичом, такое попечение о множестве разных каких-то забот, оно было и во времена святителя Феофана. Вот есть тоже такая замечательная его книга, которую тоже советую прочитать, кто еще не читал — «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться». А кто читал, еще раз ее внимательно перечитать. Там как раз очень хорошо тоже про эту многозаботливость сказано. И там сказано, что многозаботливость является вот таким грехом как раз тогда, когда человек вот это вот совершает не для Бога, как бы не через молитвенный контекст, так вот современным языком выражаясь. А если человек, имея все равно множество там послушаний разнообразных и так далее, тем не менее делает это вот с упованием на Бога, с молитвой, то тогда у него все это упорядочивается, и вот этой раздробленности у него не возникает.

К. Мацан

— Знаете, это важнейшая, мне кажется, такая даже практически интереснейшая тема. А вот то, о чем вы уже не раз сказали, что любое дело делать вот в этом смысле, в контексте, не знаю, или как бы осознавая себя пред лицом Божиим — а как это вот должно выглядеть на практике? Может быть, вы просто, как пастырь, какой-то пример приведете или совет дадите. Ну вот там, не знаю, человек чистит картошку для ужина. Вот что значит это дело как бы посвящать Богу? Просто молиться в это время или что? Вот как это должно работать?

Иерей Павел

— Тут что можно сказать. Во-первых, конечно, если я делаю картошку, то я могу это делать совсем механически, отстраненно. А могу при этом как бы вспомнить, что я это делаю там для того, чтобы накормить прихожан или накормить свою семью — значит, я могу помолиться о них. Если я устал, мне не хочется чистить эту картошку — значит, я могу как-то Богу эту усталость принести, попросить Его, чтобы Он принял этот труд, хоть, может быть, и трудно дающийся в силу усталости, но вот как труд любви ради моих близких. Вот, например, таким образом.

К. Мацан

— Знаете, я вот сейчас подумал: может быть, мой вопрос, он сам по себе некорректен, потому что, может быть, это какая-то излишняя рационализация этого процесса. Может быть, наоборот, вот то, что мы с вами сегодня всю программу говорим про сердце — вот есть некая какая-то направленность сердца. Она если к Богу, то она всегда к Богу — и в момент чистки картошки, в момент молитвы, в момент записи программы. И дальше это описывать как бы, в общем-то, уже излишне, не нужно. Все и так ясно, если вот человек, который все в эту сторону надеется быть обращенным, вот это и есть ответ на вопрос, и не надо дальше пытаться это в какие-то теоремы загонять.

Иерей Павел

— Тут есть несколько моментов. Один момент такой: вот если эта данность уже есть, то да, она есть, и как бы она и в доказательствах не нуждается, и в каких-то комментариях самому человеку тоже не нуждается.

К. Мацан

— Все ясно в опыте.

Иерей Павел

— Да. Но вот такое состояние как постоянное состояние, по мысли Феофана Затворника, оно является даром Божиим. Так же, как и непрестанная молитва в таком классическом понимании, она тоже является даром Божиим, который дается человеку в ответ на усилия человека. И вот человеку для того, чтобы стяжать этот дар, ему нужно делать какие-то усилия над собой. И вот эти усилия, они состоят в том, чтобы сознательно сначала какие-то свои собственные усилия, прямо волевые, прилагая, обращать вот эти вот дела повседневные в дела как бы ради Бога.

К. Мацан

— Ну что же, спасибо огромное за наш сегодняшний разговор. Священник Павел Каледа, клирик храма Воскресения Христова в Кадашах, был сегодня нашим проводником в мир мыслей, наследия святители Феофана Затворника. Я вас очень благодарю за то, что этот разговор был не просто отвлеченно теоретическим, а вот таким, обращенным непосредственно к практике жизни человека. Спасибо огромное, дорогие друзья, что были с нами сегодня в этом часе. Я напомню, на этой неделе в часе с восьми до девяти в «Светлом вечере» мы говорим о русской патрологии, о богословии русских святых. И завтра в это же время, в восемь вечера, продолжим этот цикл. Так что оставайтесь с нами. В студии у микрофона был Константин Мацан. До свидания.

Иерей Павел

— До свидания, дорогие братья и сестры.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «С.С. Аверинцев». Егор Агафонов
• «Семьи святых». Армен Попов
• «Святитель Иоанн Шанхайский». Глеб Елисеев

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов