"Сергий Радонежский". Светлый вечер с Дмитрием Володихиным (эфир от 07.10.2015)

У нас в гостях был доктор исторических наук, писатель Дмитрий Володихин.
Накануне дня памяти преподобного Сергия Радонежского мы говорили о роли этого святого в истории нашей страны и о его влиянии на современников и на потомков.

Ведущая: Алла Митрофанова

А. Митрофанова

— Здравствуйте! В эфире «Светлый вечер». Я Алла Митрофанова, и в гостях у нас сегодня Дмитрий Володихин, российский историк, писатель, литературный критик, издатель, доктор исторических наук, профессор исторического факультета МГУ.

Д. Володихин

— Здравствуйте!

А. Митрофанова

— Очень много регалий, которые нам в сегодняшнем разговоре, я думаю, очень пригодятся. Потому что хотелось бы, чтобы вы восстановили для нас картину эпохи, которая отстоит от нашего времени очень далеко. Речь идет о том, что 8 октября — это день памяти Преподобного Сергия Радонежского. А это человек, который… Это святой, который — если, наверное, говорят о русских святых — то это имя, которое первым приходит на ум. Сергий Радонежский, Серафим Саровский, ну кто-то может быть еще подумает про Николая Чудотворца, но мы же знаем, что он…

Д. Володихин

— Мирликийский.

А. Митрофанова

— Мирликийский. То есть, это несколько южнее и восточнее, чем Россия, это совсем другая страна. А вот Сергий Радонежский — это человек, с которого фактически начинается такая золотая пора русской святости. Насколько здесь уместно говорить о «золотом веке», я не знаю, но…

Д. Володихин

— Вот скажем, вторая золотая пора русской святости.

А. Митрофанова

— Хорошо. А первая какая?

Д. Володихин

— Первая? Да, наверное, то, что началось со святого Владимира и завершилось 13-м веком. Потому что в русской жизни была огромная темная дыра. Это то, что было после Батыева нашествия и приблизительно до середины 14-го века — век или около того, может быть несколько меньше. Понимаете, страна находилась в таком состоянии, что даже летописи стали гораздо скуднее о чем-либо сообщать, нежели по 12-му веку, по началу 13-го века. Видимо, о сложностях высокой духовной жизни думали в тот момент немногие. Так что вот это цветение церковное на какое-то время приостановилось, и должно было восстановиться, может быть, даже в несколько других формах. Ну а третий, как это ни парадоксально, наверное, 20-й век — из страны одновременно хлестала кровь и святость.

А. Митрофанова

— Дмитрий Михайлович, когда мы говорим о Сергии Радонежском, мы понимаем, что речь идет о фигуре такой… Это гигант, это человек-гигант, таких мало, это уникальные люди. Но при этом есть выражение, что «святыми не рождаются, святыми становятся». Вот когда говорим о Сергии Радонежском, это все-таки речь идет о какой-то духовной гениальности, о каких-то предпосылках, которые были в его жизни вот уже с самого детства? Складывались обстоятельства таким образом, что он станет особенным таким. Или это все-таки какой-то такой его личный труд? Человеческий, простой.

Д. Володихин

— Вы знаете, я буду сейчас отвечать не как историк, а совершенно иначе. Дело в том, что основной источник по биографии Сергия Радонежского это его «Житие». До нас его более ранние варианты не дошли, дошли варианты, переделанные в какой-то степени — где-то к добру, где-то к худу. И в психологических предпосылках к тому, что из отрока Варфоломея вырастет святой Сергий, в общем, в них сложно разобраться. Тут о другом надо говорить, на мой взгляд. Иногда появляются люди, которые являются прямым Божьим орудием. Подавляющее большинство из нас, включая и меня самого, орудия кривые и очень кривые. (Смеется.) Сергий Радонежский абсолютно прям. Прям на 150 процентов. Вот он лег в Десницу Господню, Господь резал из Руси то, что надо, отсекая лишнее. Этот человек — инструмент, и он, наверное, оказался столь идеален в своей роли, прежде всего потому, что уничтожил собственную волю, и принял волю, которая дана ему была извне, с Неба. Что же касается детства, юности, первых лет, то мы найдем огромное количество рассказов о русских святых гораздо более героических, красивых, ярких. А тут — ну что такое? Ухаживал за больными родителями, они были знатные, они обнищали. Потом решил податься в монахи, пришел с братом в лес, поселился там. Ну, жил там в отдалении от других людей, брат в какой-то момент ушел оттуда, он остался один. Жил в лесу — зверье, чащоба, люди далеко, питаться надо тем, что руки дадут и тем, что крестьяне завезут в подарок. В общем, голод, холод, бесприютность. Но человек молился Богу и жил себе. Потом стали к нему приходить другие. Это всё, что можно по большому счету сказать о ранних годах в судьбе Сергия Радонежского. Ничего чудесного нет, красота здесь только одна — она заключается в том, что какой-либо комфорт, какие-либо материальные радости, какое-либо, может быть, любование собой, отсюда исключены. Есть чистый совершенно смолистый запах Московской Руси и воля человека, вкопанная в землю до такой степени, что всё, что с ним происходит, происходит по Воле Божьей, и он это принимает как должное. И никуда не дергается — ни вправо, ни влево — ни в Москву, ни за хлебом к крестьянам. Сидит на своей горушке Маковец, и делает то, что от него требуется — молится. Это всё.

А. Митрофанова

— Когда вы говорите про вкапывание воли в землю, такой конечно, яркий образ. Сразу хочется спросить — а как же, ведь жизнь человеческая это не заранее прописанный сценарий, это всегда соработничество, это воля человека и Воля Бога, которые соединяются. Во всяком случае, как я это понимаю. А вы здесь говорите про то, что человек совершенно отсек от себя всё, что было по его желанию. Хотя с другой стороны, ведь он же по своему желанию пошел в монахи?

Д. Володихин

— По своему. Давайте представим ситуацию обычную, бытовую. Совершенно рядовой, обычный, православный — вы, я — задается вопросом, что ему делать в ситуации, которая допускает выбор. Ну, мысленно он спрашивает самого себя, спрашивая вместе с тем у Господа Бога. Бог всегда отвечает. То есть, в сущности, мы всегда знаем, что нужно сделать, в любой момент. Вот так — налево или направо пойти. Другое дело, что в огромном большинстве случаев после того, как нам…

А. Митрофанова

— Открывается перед самые глаза…

Д. Володихин

— Перед самые глаза поставили табличку, на которой огромными пурпурными буквами написано: «Направо», мы делаем вид, что не прочитали, и идем налево. (Смеются.) Ну не ответил нам Бог, как бы. А он всегда отвечает. Даже когда мы не спрашиваем. Но видимо, у Сергия не было умения не увидеть и не услышать написанное и сказанное свыше. Вот собственно, и всё. Какой тут сценарий? Конечно, он не знал никакого сценария. Жил и жил. И каждый раз, и каждый день из миллионов «да» и «нет» выбирал те, которые правильные.

А. Митрофанова

— Вы говорите про то, что он был из знатной семьи. Когда он оказался в лесу, он строил себе келью из дерева, и вообще очень много работал руками. И всё умел, надо сказать. Он же делал, всё, что он делал, он делал хорошо. Откуда у человека из знатной семьи такие бытовые навыки?

Д. Володихин

— Ну, семья его принадлежала к ростовскому боярству. Однако после того как Ростов перешел под контроль Москвы, сильно обеднела. Поэтому, видимо в какой-то момент приходилось отпрыскам этого семейства браться и за обычную мужицкую работу. Понимаете, какая вещь — давайте сейчас немножко отвлечемся от Сергия. Потерпите минуток пять, я скажу несколько важных слов. Мне всегда казалось, что очень неправильным бывает показ политической карты России школьнику, который учится в каком-нибудь 6-м, 7-м классе, тем более в 5-м. Он смотрит: «Ага, вот это пятнышко ярко закрашено, это Москва. Вот она растет, вот она дошла до самых северных пределов». О северных пределах мы еще потом поговорим. Но вот ощущение такое — роста, мощи, силы. А никогда не возникает желания, во всяком случае, очень редко возникает желание посмотреть, а что там под этой равномерной краской на самом деле есть. А есть микроскопические городки, городки, где несколько сотен жителей, если две тысячи жителей — о! это уже крупно! Это уже, знаете ли, серьезно! В середине 14-го века территория, которая была подвластна Москве, вроде бы довольно большая, она была очень небогатой, она находилась в зоне рискованного земледелия. И поэтому плохие урожаи, или никаких урожаев, через три раза на четвертый. Даже хорошие урожаи довольно скудные. Никаких серьезных торговых путей международного значения там не проходило. Места эти время от времени бывали разорены татарами, татарскими набегами. Плюс ко всему прошла эпидемия чумы. И, кроме того, вообще издревле междуречье Оки и Волги, вот все эти леса владимирские, они, в общем-то, не были высокоразвитой частью Руси. Долгое время, до середины 12-го века, это вообще были задворки Руси. Потом конечно, там выросло население более или менее. Но Москва-то вообще была очень долго лесной золушкой — маленькая крепостица, которая в основном была известна тем, что это хорошие охотничьи угодья. И вот, заглянув под эту сплошную краску, мы видим то, что страна-то слабо заселенная, нищая, деревянная, где каменные палаты и каменная церковь в диковинку. Не то, что для крупных городов, а вообще для всей страны — они крайне редко строятся. В Москве построил Иван Калита несколько штук, и надолго всё это затормозилось. А до него и после него очень долго ничего не строили каменного.

А. Митрофанова

— А почему, кстати говоря? Дорого было?

Д. Володихин

— Во-первых, Москва была маленькая и слабая. А во-вторых — да, дорого. Ну, и в третьих, огромное количество серебра просто уходило в Орду, в этот момент. И вот в сущности, надо представить себе огромное пространство, где скудость во всем — недостаточно хлеба, недостаточно серебра, недостаточно людей. Богатый сытый человек, скажем так — постоянно сытый человек — я думаю, что это в большей степени исключение. И вот с этой точки зрения то, что даже и отпрыск знатного рода, а ходит с мозолями на руках, не вызывает особенных вопросов. Ну либо у него от плотницкого топора, как у совсем уж обнищавших родителей Святого Сергия, и у него самого. Ну либо уж от упражнения с мечом, с боевым топором, с палицей, с луком — тоже будут мозоли. Все должны работать — и те, кто является привилегированным сословием, в общем-то, платят кровью за свое привилегированное состояние. Крестьяне-то могут убежать, а этим надо стоять насмерть. В общем-то, это очень грубый, очень бедный, очень, скажем так, малолюдный быт. И страна могла запросто просто впасть в ничтожество, стать такой провинциальной пустошью.

А. Митрофанова

— И на этом фоне появляется Сергий Радонежский, который спустя некоторое время , уже после того, как он становится монахом, начинает в людей вселять надежду и оптимизм. По-другому, наверное и не скажешь. И в общем даже и настолько, что поднимается боевой дух. И случается та самая битва, в которой… которая становится решающей.

Д. Володихин

— Да, обычно упоминают, рассказывая о Преподобном Сергии, что когда он вырос из одинокого инока в игумена обители, которая пользовалась большим уважением, почтением. Когда он стал приезжать на княжеские съезды, когда он крестил даже ребенка Дмитрия Донского на княжеском съезде в Переславле Залесском. Когда он мог говорить какие-то важные вещи князьям и они могли не послушаться, но не могли не послушать. Обязаны были хотя бы послушать.

А. Митрофанова

— «Истину царям с улыбкой говорить». Но это будет несколько веков позже.

Д. Володихин

— Ну да, он просто мог говорить истину, была там улыбка или нет, и его должны были выслушать. Не всегда слушались, но выслушивали всегда. Так вот, всегда упоминают, что он дал благословение на битву на поле Куликовом. Есть историки, которые это отрицают, но большинство специалистов считают, что так оно и было. Либо великий князь Дмитрий Иванович приезжал к нему за этим благословением, либо благословение пришло уже в войско в виде грамоты от игумена Сергия. Это конечно, очень важно. Это важно просто потому, что для борьбы за национальное дело, национальное освобождение, недостаточно было просто желание выйти и как следует дать Орде. Под этим должно было появиться гораздо более серьезное духовное обоснование — почему мы выходим на поле Куликово? Потому что мы стоим не только за землю, но еще и за веру. Вот это важно.

А. Митрофанова

— Дмитрий Володихин, российский историк, писатель сегодня в программе «Светлый вечер» на радио «Вера». И в канун дня памяти Преподобного Сергия Радонежского мы говорим об этом удивительном человеке и пытаемся понять. Картину эпохи представить себе. Те психологические, духовные механизмы, которыми руководствовался Преподобный Сергий в принятии своих жизненных решений и в духовном руководстве. Ведь к нему огромное число людей приходило за советами, и все получали эти самые советы. Кстати говоря, сказано о нем, что он был человеком, скупым на слова.

Д. Володихин

— Ну да, это правда. Мы не знаем никаких поучений, богословских трактатов, оставленных Сергием Радонежским. И те варианты «Жития», которые дошли до наших времен, рисуют его личностью, которая высказывалась по всякому случаю с исключительной простотой и, как бы это сказать, конкретностью. Вот есть данный случай — он дает совет из нескольких слов, и всё, больше этого ничего нет. Потому что видимо считает, что всё остальное лишнее, всё остальное словесное оформление, избыточная торжественность вокруг сути.

А. Митрофанова

— А как же — а поговорить? Ну, как мы любим. Это же святое — поговорить. И к духовнику очень часто приходят именно с какими-то сердечными вопросами, чтобы поговорить.

Д. Володихин

— Это мы его с психоаналитиком путаем. Духовника.

А. Митрофанова

— Возможно. Возможно, кстати, да.

Д. Володихин

— Я уж не знаю, когда человек действительно сомневается, или не дает себе прочитать ту табличку, которую Бог перед глазами поставил. Он идет к духовнику, к старцу, и спрашивает: «Вот у меня то-то и то-то. Посоветуй, как». Он говорит: «Ну ты же сам чувствуешь, что надо». — «Ну да». — «Ну что ты чувствуешь?» — «Надо вот туда». — «Вот так и иди, делай». Всё, сверх этого всё остальное лукавство. «Да-да» — «Нет-нет». Остальное от лукавого. Видимо, и Сергий был таков. Невелеречивый был человек. Ни по каким источникам не видно, чтобы он был сладкоречивым ритором, нет. И, наверное, это и самое правильное. Когда суть сказана, остальное всё избыточно.

А. Митрофанова

— Удивительно, да? — человек, который не говорит много, и при этом величайший духовный авторитет.

Д. Володихин

— Давайте посмотрим, как жили-то монахи в тот момент. Во-первых, монахов было крайне мало. Московская Русь была крайне скудна монастырями. А знаменитой обители к 14-му веку не было ни одной. И, в общем-то, когда появлялся новый монастырь, даже такой маленький — у Сергия сначала был очень маленький монастырь. Вот ради интереса — на протяжении всей жизни Сергия, от основания монастыря и до его земной кончины, в монастыре не было ни одного каменного здания. Были только деревянные храмы, кельи видимо вообще были землянки. И через несколько десятилетий только, после его смерти, впервые был построен каменный храм, Троицкий. Вот это важный момент. Почему, почему так? Казалось бы, благоволили Сергию и великий князь Московский, и Митрополит Алексий. И впоследствии он был, после Алексия, не последний человек в Церкви, это понятно. Почему же такая бедность? А бедность-то он считал нормой. То есть, те монастыри, которые все-таки существовали, практиковали особножительство и ктиторство, то есть…

А. Митрофанова

— Что это значит?

Д. Володихин

— Особножительство — это монахи живут всякий на свой кошт, всякий в своей келейке, кто-то бедно, кто-то богато. У кого больше денег, тот удаляется в монастырь на покой, ну то есть просто, чтобы спокойно провести последние годы своей жизни, предаваясь молитвам и отстав, наконец, от дел, от суетливой родни, побыть в лесу, вздохнуть полной грудью воздух, послушать птичек, ну и немного Богу помолиться.

А. Митрофанова

— То есть люди могли принять постриг для того, чтобы вот таким образом спокойно, фактически в санатории, пожить?

Д. Володихин

— Такое случалось неоднократно. Некоторые попадали под опалу, отправлялись тоже в лес не по своей воле. Но если они были аристократами, если они были знатными людьми, то тоже могли жить там неплохо. Конечно же, ктитор монастыря, то есть человек, который жертвовал на него, мог там прожить последние годы своей жизни прекрасно в роли монаха, который не во многом себя ущемляет, по сравнению с прежней жизнью. А хорошо ли это? Ну, в общем, для тех, кто хочет в жизни покоя, хорошо, очень даже хорошо. Но монастыри не имели никакой перспективы духовного роста, никакого влияния на Руси, Московской Руси. Они, конечно, были ничтожны по сравнению с древними монастырями Владимирщины, Киевщины, Новгорода. И поэтому Сергий Радонежский постарался сделать так, чтобы эта картина изменилась — он предложил общее житие. То есть, не видно, чтобы там был единый какой-то келейный корпус для всех монахов, так все и жили каждый по-своему. Но он показал своим личным примером, не какими-то там увещеваниями, а своим личными примером, что он отказывается от любых форм достатка. К нему приходили в монастырь и не могли понять, что это за мужик в драной рясе ходит: «Как, игумен?» Он никогда не ел много, он не ездил на лошадях, он не гнушался зарабатывать для монастыря тем же самым плотницким делом. Он не гнушался получать плату за свой труд корками заплесневелого хлеба.

А. Митрофанова

— Ого! А кто ж так платил-то?

Д. Володихин

— Да, в общем-то, те насельники монастыря, которым платить больше было нечем. И, в общем-то, он говорил всем: «Вы пришли в монастырь, живите, не имея ничего. Бог о вас позаботится». Это было очень сильное, очень неожиданное новое слово для монашества того времени.

А. Митрофанова

— Евангельское на самом деле. «Посмотрите на лилии: они не заботятся, не прядут, но Господь одевает их так, как не каждого из вас».

Д. Володихин

— Вот Евангелие — это вещь, которую вспоминают, когда хотят вспомнить. А когда не хотят, не вспоминают. Поэтому, знаете, монастырь 14-го века, первой половины 14-го века, это довольно спокойное место. Там могли жить и мужчины и женщины одновременно. Были такие женско-мужские монастыри. Не обязательно отказывались от собственного имущества, не обязательно отказывались от изысканных яств, не обязательно все переходили на монашеское правило, и уж совсем не обязательно была общая трапеза, это скорее исключение. Вот Сергий начал поворачивать в другую сторону.

А. Митрофанова

— То есть он фактически революцию совершил.

Д. Володихин

— Ну да.

А. Митрофанова

— Во всяком случае, мировоззренчески — точно.

Д. Володихин

— В русском иночестве действительно произошел очень серьезный перелом. Во-первых, люди стали поворачиваться к общему житию — когда имущество в монастыре стало общим. Монахи им распоряжались, но не владели. И такие общежительные монастыри стали огромной силой для Русской Церкви. Общежительный монастырь мог позволить себе довольно большую милостыню окрестным крестьянам в голодные годы. Он мог ставить большие красивые храмы. То есть монах может быть беден, но монастырь богат. Он мог, в общем, осваивать какие-то совершенно неожиданные и, можно сказать, прогрессивные формы хозяйства. На севере, на Соловках, еще игумен, впоследствии Митрополит Филипп, придумывал для своего хозяйства неожиданные инженерные решения, ставил своего рода «иноческие машины», который выполняли тяжелый труд вместо монахов.

А. Митрофанова

— Да, я читала, очень прогрессивные, действительно, были штуки, которые позволяли в суровых условиях так увеличивать производительность труда, что дай Бог каждому такие мозги.

Д. Володихин

— Многие ли могли этим заниматься в особножительных монастырях? Да нет. Где каждый на особице, этого братства, которое позволяет решать очень серьезные задачи, не бывает. Особножительный монастырь никаким преступлением не является. Бывают такие особножительные монастыри, куда удаляются люди, склонные к духовному труду, к осваиванию богословской мысли, к одиночному аскетизму. Они предаются там подвигам затворничества, например. Но дело в том, что чаще это просто более легкая форма монашества, да и всё. Чаще.

А. Митрофанова

— Вы имеете в виду, что одиночное монашество это более легкая форма?

Д. Володихин

— Да.

А. Митрофанова

— Почему?

Д. Володихин

— Если это одиночество в собственном домике, и с хорошим таким поставленным комфортным бытом, это вот…

А. Митрофанова

— И не надо терпеть большую семью, которая вокруг тебя все время жужжит и чего-то хочет.

Д. Володихин

— Совершенно верно, иночество-лайт такое. При Сергии начали заворачивать в другую сторону. И он воспитал огромную плеяду иноков, которые ставили материальный комфорт ни во что, а искали молитвенного уединения искренне. Они уходили от людей, основывая пустыни в таких дебрях, где, казалось бы, ну выжить просто невозможно. И вот, скажем так, эпоха сама переменилась, переломилась тогда, когда множество учеников Сергия, при нем, после его кончины, начали расходиться во все стороны и основывать свои обители. Знаменитый из них, например, в Серпухове первый игумен Высоцкого монастыря преподобный Афанасий, очень крупный, Афанасий Высоцкий. Очень знаменитый Авраамий Чухломской, он же Галичский — он основал несколько обителей. Собственно, очень известный его ученик Андроник, Спасо-Андроникова монастыря в Москве основатель.

А. Митрофанова

— Вот, пожалуй, его-то как раз знают. Потому что перечисленные ранее вами люди это для узких специалистов.

Д. Володихин

— Это Павел Обнорский, например. Ну, Савву Сторожевского-то точно знают.

А. Митрофанова

— Конечно.

Д. Володихин

— А он вышел из обители Преподобного Сергия, и уж потом основал свой монастырь в Звенигороде. Собственно, тогда это еще было под Звенигородом. А у них появились ученики. А потом ученики учеников учеников. И на протяжении очень долгого времени, с середины 14-го века приблизительно по конец 16-го века, длился этот огромный масштабный процесс. Он настолько был огромен, что я, в общем, в истории мирового монашества, мировой Церкви, с трудом нахожу какие-то аналоги. Может быть, древнее египетское монашество — там, где была своя древняя Фиваида, можно сравнивать. Может быть, в какой-то степени Афон, хотя Афон по территории, в общем-то, незначительный кусочек земли. А тут северная Фиваида Руси — это ведь десятки, сотни монастырей. Один из них, по-моему, самый северный на земле — это Трифонов Печенгский монастырь. Трифонов Печенгский монастырь на Кольском полуострове. Некоторые находятся восточнее, южнее Москвы, но огромное большинство из них находятся севернее. В основном в довольно сложных…

А. Митрофанова

— Суровых местах. Я была в одном таком месте. Это действительно очень сурово. И я так понимаю, что это был сознательный выбор. Чем более сложные условия, тем…

Д. Володихин

— Да, конечно.

А. Митрофанова

— … проще молиться Богу. Потому что молишься постоянно, деваться некуда.

Д. Володихин

— Приходил монах в место, где людей нет, тихо, решал молиться Богу. Ну, ставил себе келейку, землянку. Питался — рыбу выловит из реки, грибов найдет, ягод и т.д. Были места, где настолько сложные были трудные уставы, что даже рыбу запрещалось есть. И принесут ему крестьяне — если они, конечно, разрешат монаху быть на их земле — хлеба. А могут и не разрешить: «Иди отсюда, монах, вот не хотим землю тебе давать». И счастлив и доволен — что ему еще нужно? Вот икона, вот крест, молись, ешь, пей, уповай на Бога. Ты же человек, которому в этом мире больше ничего не надо. Когда приходили другие люди и селились по соседству — вот где начиналась сложность. Но, тем не менее, это ж монахи, идеальные «золотые» монахи Сергиевой эпохи, которые не гнали тех, кто нарушал их уединение, а наоборот, с распростертыми объятиями принимали их.

А. Митрофанова

— Дмитрий Володихин, российский историк, писатель, литературный критик, в программе «Светлый вечер» на радио «Вера». Я, Алла Митрофанова, и мы продолжим после небольшой паузы наш разговор о Преподобном Сергии Радонежском, его времени, его личности, и людях, которые его окружали.

А. Митрофанова

— Здравствуйте еще раз. Напоминаю, в эфире программа «Светлый вечер». Я Алла Митрофанова, в гостях у нас Дмитрий Володихин, российский историк, писатель. Мы говорим о Преподобном Сергии Радонежском, его эпохе, его личности, о том, что он был за человек. Такой, судя по тому, что вы, Дмитрий Михайлович, рассказываете, человек совершенно уникальный и революционно мыслящий. Как можно было стремиться к тем идеалам, о которых вы говорите, и вот такой путь для себя избрать, находясь совершенно в другом контексте. Придумать какое-то такое монашество, или вернуться к истокам того монашества, о котором все давным-давно забыли — но это просто действительно какая-то религиозная гениальность.

Д. Володихин

— Да это подарок нам от Господа Бога. Вот появился Сергий, его нам Бог подарил. Представьте себе — люди живут скверно, бедно, что ни год, ждут неприятностей от Орды, или какой-нибудь междукняжеской усобицы, или эпидемии. Совсем недавно вот, перед вокняжением Дмитрия Донского, по Руси прошла «черная смерть», которая выкосила огромное количество людей. Всё это было при жизни Преподобного Сергия.

А. Митрофанова

— Это притом, что из Орды приезжали и вырезали. Это притом, чтобы были разнообразные междоусобные войны. Вообще, мало не покажется.

Д. Володихин

— Совершенно верно.

А. Митрофанова

— Еще и чума.

Д. Володихин

— Еще и чума. Да и собственно, вовсе не стоит думать, что это единственная эпидемия. Эпидемии были нормальным делом, обычным делом. Вот представьте себе — люди, которые живут, вот уперлись рогом в свою не шибко плодородную, лесистую землю, не хотят уходить, хотят жить как люди. Им очень трудно, они в иные годы не то, что живут, а едва выживают на ней. И вот приходит Сергий, люди смотрят на него и понимают: «Вот он Бога слышит. И Бог есть над нами. Это совершенно точно, потому что мы наблюдаем, как живет Сергий, и по его жизни видно, что вот он Бог над ним, а значит и над нами тоже». Это же было ободрение для всех, кто приходил к нему, кто его видел. Не гениальность, а нормальность. То есть, он был настолько нормален, что вокруг подавляющее большинство казалось какими-то искривленными душами и личностями. И глядя на эту прямоту, люди сами выпрямлялись. Почему у него просили совета, почему к нему приезжали князья за благословением, почему к нему во иноки шли знатные люди, представители древних родов? Потому что в нем самом, наверное, видели — как в наше время говорят, «телефон на небо».

А. Митрофанова

— Без роуминга такая связь. (Смеется.)

Д. Володихин

— Да-да, «телефон на небо». Скажите — а вот легче было бы всем жить, если бы мы не верили, а точно знали, что Бог есть?

А. Митрофанова

— Хороший вопрос!

Д. Володихин

— Ну, наверное, все-таки. Уверенность была бы.

А. Митрофанова

— Однозначно. Да.

Д. Володихин

— Вот присутствие Сергия давало точное знание — Бог есть. А те, кто собственно с ним не встречался, те, во всяком случае, слышали, что есть такой человек, и есть множество учеников, которые приняли тот же образ жизни, тот же образ мыслей. И сталкиваясь с ними, тоже видели, что Бог есть. Это было такое уверение. Ну, я уж не знаю — как несколько факелов, которые зажгли в кромешной тьме. Вот что это такое было.

А. Митрофанова

— Дмитрий Михайлович, а ведь он заступался не только за… Такое слово есть «печалование», вот было такое явление. И Преподобный Сергий как раз тот человек, который печаловался, то есть ходатайствовал, если я правильно понимаю, заступался за разных людей, причем принадлежащих к совершенно разным слоям общества. И были среди них, например, бояре, были среди них люди довольно знатные, о них он тоже печаловался. Когда печалуются о тех, у кого ничего нет, кто бедный, несчастный, это понятно. А вот когда о таких людях высокопоставленных, здесь уже начинаются вопросы.

Д. Володихин

— По большому счету, какая разница?

А. Митрофанова

— Какая? Сильные мира сего, как их называют, и какая о них может быть забота, если они сами могут прекрасно позаботиться о себе. Тем более, что если в их руках власть. А те, у кого в руках власть… Ну, далее по тексту. Понимаете, да?

Д. Володихин

— Я же говорю, он был прям. Он смотрел на человека и видел потомка Адама и Евы, и больше ничего не видел. Ну да, у него там можно было отсчитать 15 колен знатных предков, уходящих куда-нибудь к Рюрику, и он на данный момент был тяжелый бунтовщик против общего междукняжеского политического порядка.

А. Митрофанова

— А кстати говоря, да. Он пошел совершенно своим путем, перевернул.

Д. Володихин

— И что теперь, он от этого не становился простым христианином? Христиане все друг от друга не отличаются. Никак. Только силой веры и знанием Закона. Ну, я уж не знаю, еще мерой любви, на которую способна их душа. А в этом смысле социальное положение, если правильно к этому подходить, не играет никакой роли. Очевидно, для Сергия оно и не играло никакой роли. Он участвовал порой в княжеских съездах. Он, бывало, приходил к князьям и просил их поступить по-Божески, когда они Божеский закон преступали. Он не всегда мог добиться своего. Но он всегда доносил до них то, что они и сами знали — как следует поступить в этой ситуации. Вот эта роль голоса свыше, она во всей страшной политической неурядице того времени была чрезвычайно важна. Бывало так, что он шел против великого князя, против Дмитрия Ивановича.

А. Митрофанова

— Дмитрия Донского, вы имеете в виду.

Д. Володихин

— Дмитрий Иванович, да. Впоследствии его стали называть Дмитрием Донским.

А. Митрофанова

— Который, кстати, тоже святой. И он шел против него.

Д. Володихин

— Да, святой, канонизирован в 1988 году, если я не ошибаюсь, да? Но для второй половине 14-го века ни тот, ни другой, святыми еще не были. И был всеми уважаемый игумен маленького лесного монастыря и всесильный великий князь, которому подчинялись десятки городов. Вот великий князь говорил: «Давайте поступим так». А Сергий Радонежский говорил: «Не могу этого благословить». Такое тоже случалось. Ну вот, например, когда Дмитрий Иванович решил, что на митрополичью кафедру должен взойти его ставленник Михаил Митяй. Человек, которого Церковь не принимала по разным причинам, но очень серьезное было возражение то, что он был новоук в монашестве. Он пришел из Бельцов, и монашескую науку не успел постигнуть, его слишком быстро двигали…

А. Митрофанова

— По карьерной лестнице.

Д. Володихин

— Да, по ступеням церковной иерархии. Сергий не желал Михаила Митяя, и вообще он не давал благословения любому из претендентов, а их и после Михаила Митяя тоже появилось несколько разных, которые были недостойны. Дмитрий Иванович находился с ним какое-то время в конфликте. А потом всё уже — на Куликовскую битву Сергий его благословил. Потому что… вот обиды, сложности, конфликты — это человеческое, а истина — это Божеское. Поэтому если наступает «час истины», значит человеческое должно быть забыто.

А. Митрофанова

— А смотрите, на Куликовскую битву он ведь благословил не только Дмитрия Донского, он благословил еще Пересвета и Ослябю. Они были монахами.

Д. Володихин

— А вот это вопрос сложный.

А. Митрофанова

— Сложный? А расскажите. Есть же устойчивый стереотип, что вот они даже чуть не схимонахи, то есть там совсем всё строго.

Д. Володихин

— Да, что он дал схиму прямо перед самой битвой. Вы знаете, мы вступаем на поле версий. Благословение на битву Пересвета и Осляби есть только в одном позднем памятнике, причем именно в таком виде, о котором вы говорите.

А. Митрофанова

— Еще есть в живописи, а визуальные образы, может быть, кстати говоря, сильно формируют…

Д. Володихин

— Вы знаете, сколько вот наворочено. Есть еще такая художественная байка, что вот они ударили друга друга, Пересвет с Челубеем на Куликовом поле. Челубей мертвый упал, а Пересвет доскакал до своих полков. Мало того, чтобы было видно, что он победил, он велел себя якобы привязать к седлу, и конь его дотащил, и все видели, что он победил, хотя он был уже мертвый. Всё это мифы, байки, это выдумки писательские, ничего этого не было. Мы точно знаем, что в Куликовской битве участвовал боярин Пересвет. Вот это мы знаем. В какой момент он, его брат Ослябя, оказались в Троице-Сергиевой обители, мы не знаем. Мы не знаем собственно того, как они дрались на поле Куликовом. Мы не знаем, был ли действительно Пересвет и его брат Ослябя, были ли они иноками, тем более схимниками, или они были, скажем, митрополичьими боярами. Или они были послушниками Троице-Сергиева монастыря, а то, что сказано о схиме, уже позднее дописано. Или, есть даже такие предположения, что сам поход навстречу ордынцам рассматривался как своего рода такая священная война за землю и за веру и что в условиях этой войны могли бы пойти и даже на нарушение церковных традиций. Так нельзя, но вот так все равно сделали. Вот я вам нарисовал четыре разных версии, а какая из них была на самом деле…

А. Митрофанова

— Пятая.

Д. Володихин

— Может быть и пятая. Мы знаем, что Пересвет был. Мы знаем, что был, с очень большой долей вероятности, что был поединок. Мы знаем, что сохранились потомки этого рода, Ослябятевы. Мы знаем, что этот род он был знатным, боярским. Вот это мы знаем. А вот в каком качестве Пересвет и Ослябя пришли на Куликово поле, мы можем только выбирать, какая версия достовернее.

А. Митрофанова

— Хорошо, а скажите тогда вот про такую вещь. Есть — может быть, это опять же легенда. Есть история о том, что Сергий Радонежский во время Куликовской битвы находился в молитве и поминал имена всякого, кто только что пал на поле сражения.

Д. Володихин

— Ну как вам сказать…

А. Митрофанова

— Благочестивое предание или имеются какие-то доказательства?

Д. Володихин

— Не давайте художественной литературе рисовать для вас историю. (Смеется.) То есть, мы не знаем, что он делал в момент Куликовской битвы. Это тоже, в общем-то, прекрасная литературная история, художественная, фактов под ней нет. Молился он в этот момент, поминал он или нет, мы точно сказать не можем.

А. Митрофанова

— Ну, судя по всему, все-таки молился и поминал.

Д. Володихин

— Очень хочется, чтобы так было. Но я историк, историкам Бог врать не велел. Поэтому я говорю как есть — мы не знаем.

А. Митрофанова

— Дмитрий Володихин, российский историк, писатель, сегодня программе «Светлый вечер» на радио «Вера». И мы говорим о Преподобном Сергии Радонежском в канун дня его памяти 8 октября. Дмитрий Михайлович, вы упомянули о митрополичьей кафедре, на которую Преподобный Сергий не благословлял целый ряд кандидатов, представленных князем Дмитрием Донским. А он сам, почему не становился митрополитом Московским? Ему же наверняка предлагали? Предлагали даже.

Д. Володихин

— Некоторые источники говорят, что да, были сделаны такие предложения ему. Но учитывая то, что между ним и митрополичьей кафедрой была связь, связь очень прочная. Но в частности, хорошо знал его старшего брата Стефана Митрополит Алексий. Многие ученики Сергия были в столице, оказывались настоятелями крупных монастырей. И тут конечно, это не могло делаться без ведома митрополита, и без ведома великого князя. На Москве огромную силу, даже может быть бо́льшую, чем митрополит, представляли собой власти самых древних и крупных монастырей, Спасского прежде всего, допустим. Позднее уже Симонова, и т.д. В общем, как так получилось, что ему предложили, а он отказался? Если это действительно так, то это вполне нормально.

А. Митрофанова

— Почему?

Д. Володихин

— Ну, это не первый и не последний случай в истории Церкви. Вот то же самое, святой Филипп, Митрополит Московский, от игуменства отказывался дважды. Его уже сделали игуменом, а он сошел. Преподобный Никон Радонежский тоже сходил с игуменства. Когда тому же Филиппу предложили митрополию, он опять-таки от нее отказывался. Тут два может быть ответа на этот вопрос. Один сложный, политический. Допустим, бывает достаточно прямой, честный, — а Сергий, безусловно, был таким — деятель церкви, который понимал, что ему на таком посту эту прямоту и честность сохранить будет сложно. Что он захочет делать, он не сможет. Либо ему не дадут, либо он сам откажется от этой идеи. Ну, это первое. А тогда лучше и не восходить на эту ступень. А другое гораздо проще. Сказал ему Бог: «Не ходи в митрополиты». Он и не пошел. То есть, он чувствовал, что как игумен уместен, а как митрополит — нет, что это не его. Ну, вот он и не стал митрополитом. Огромное количество соблазнов среди нас всегда состоит в том, что мы суемся делать то, что нам не надо делать. Очень хочется. Скажем, ради повышения, может быть, ради увеличения жалованья. (Смеется.) Ради того, чтобы…

А. Митрофанова

— По разным причинам.

Д. Володихин

— Иногда мы хотим сделать что-нибудь важное, хотим использовать…

А. Митрофанова

— Административный ресурс.

Д. Володихин

— Да, административный ресурс — вы очень хорошо сказали. Как инструмент, да? А вот в итоге получается какая-то ерунда. И мы говорим сами себе: «Ну ведь видно же было, что не надо было! Что же вот все-таки пошли!» (Смеется.) Ну, вот мы пошли, а Сергий не пошел. И, в общем, то, что он не стал митрополитом, ведь ничего от его святого облика не отнимает, скорее наоборот. Отказ от столь высокого положения в обществе казался людям духовным подвигом. Никакой это не подвиг, конечно, безусловно. Но выглядел таковым. Когда какому-нибудь умудренному монаху говорят: «Скажите, кто в вашем монастыре большие грешники?» — «Понятно кто, я самый большой». Думают, что это скромность такая, самоуничижение. А монах правду говорит, он себя лучше всех знает. Он же внутри себя видит, что грехов полным полно.

А. Митрофанова

— Это вечный парадокс, что самые такие высокие святые, самые, как это сказать — чистые сердцем, они почему-то себя вечно называли такими… Миллион примеров, наверное, можно привести.

Д. Володихин

— Они просто честно говорят про то, что есть. Заглядывают в себя и видят, что там есть и говорят: «Ну что вы! Кто может быть хуже?» И, в общем, в своей точке зрения…

А. Митрофанова

— И это не кокетство. В том-то и дело, что в них это не кокетство, это правда такая. Они действительно так считали.

Д. Володихин

— Вот и Сергий считал. «Я в митрополиты не иду, я не гожусь в митрополиты. Мне туда не надо. Ну извините». И всё, вопрос закончен. Пошел к соседу крыльцо к его келейке прирубать топором. Или молиться пошел.

А. Митрофанова

— А он остался в том месте, которое впоследствии станет Троице-Сергиевой Лаврой. Будет называться его именем, будет, собственно, таким самым крупным монастырем.

Д. Володихин

— Не знаю, какой монастырь самый крупный. По территории, может быть, по количеству земель, которые подчинялись монастырскому начальству, с Троице-Сергиевым монастырем, наверное, могли бы соперничать и Кирилло-Белозерский и Соловецкий монастырь. Соловецкому монастырю вообще подчинялась территория размером со среднеевропейское государство. Тут другое дело — всегда ли он был в своем монастыре? Нет, не всегда. Была ситуация, когда он увидел, что игуменство его перестало быть желанным, что он ведет строгую жизнь, а монахи сомневаются. Сколько ж можно-то? Ему-то кажется нормально, вся жизнь должна быть такая, но не все это выдерживают. Вот пришел его старший брат Стефан в монастырь, смотрит – там уже всё хорошо устроено. И думает про себя: «Я ж старший был из тех, кто сюда первым пришел. Я же первым здесь сидох», — как говорят источники.

А. Митрофанова

— Да-да-да.

Д. Володихин

— И монахи смотрят — «Ну давайте, может к этому как-то стоит прислониться? Тот-то больно суров». Сергий видит это и говорит: «Всё, всё, всё, я ухожу. Всё, не надо, не надо. Не надо мне в этом участвовать. Все эти споры ни к чему». Оставляет игуменство, уходит, какое-то время он путешествует. И с его именем связано создание не столь знаменитых, но тем не менее крупных монастырей — Успение на Дубенке, Киржачская Благовещенская обитель, например, связана с ним, некоторые другие. Собственно, другая история, когда он по просьбе князя Владимира Андреевича Серпуховского основал у него в городе Высоцкий монастырь. Некоторые связывают с его именем, видимо не без основания, Старо-Голутвин монастырь под Коломной, и т.д. Но вот смысл такой, что нет, не всегда он был, иногда он отправлялся в путешествия благочестивые. Именно тогда, когда нужно было…

А. Митрофанова

— Где-то основать монастырь. Продуктивно путешествовал.

Д. Володихин

— Нечто сказать князьям. Дать им какое-то слово важное. Впоследствии он вернулся из этого, скажем так, нежеланного путешествия, и опять стал игуменом монастыря.

А. Митрофанова

— А что было с братом, расскажите.

Д. Володихин

— Ну, что с братом? Он достаточно высокое место получил — он был одним из высокопоставленных духовных вельмож в Москве. Он не потерял в своей жизни ничего от того, что не стал Сергием Радонежским. (Смеется.) Тут вот какая интересная вещь. Вот в этом нежеланном путешествии Сергий должен был встретиться с другим подвижником, со Стефаном Махрищским. И почитал его как монаха выше себя, считал, что тот живет истинно благочестивой крепкой иноческой жизнью. А его духовный брат, первым его встретил и оказал ему почести бо́льшие. Сергий даже несколько смутился. (Смеется.) «Как же это?! Ты же лучше меня! Что же ты меня почитаешь?» Вот это, наверное, самая хорошая, самая правильная картинка ко всей жизни Сергия. Он никогда не придумывал сложности там, где есть простота.

А. Митрофанова

— Это, знаете, очень важный навык, наверное, для каждого человека. Только не все к нему способны. А что касается Троице-Сергиевой Лавры — все-таки это место особое же для нас. Это место, где… Понятно, что это был градообразующий пункт на духовной карте России, вокруг которого селились потом уже не только монахи, но и люди, и целый город вырос. Но вместе с тем, ведь и духовное значение Лавры, оно на протяжении веков совершенно такое особое. Вот расскажите об этом, о ее роли. Может быть, есть какие-то вещи, которые именно благодаря духовной традиции, сохранившейся там, стали меняться в России. Или на Руси.

Д. Володихин

— Вопрос на монографию.

А. Митрофанова

— Извините, у нас остается совсем немного времени. (Смеется.) Поэтому, наверное, самые такие важные вещи.

Д. Володихин

— Есть такой замечательный историк, хорошо знающий русское Средневековье — Николай Сергеевич Борисов. Он как-то выдвинул очень остроумную гипотезу «Блуждающий святоч» или «Блуждающая лампада». То есть, в некой местности, при неком монастыре происходит вспышка глубокого религиозного чувства. Ну, вот она в 14-м веке произошла в Троице-Сергиевой обители, и после смерти Сергия еще несколько десятилетий она была при этой обители. Даже когда ее разрушили, заровняли татары в 1408 году, все равно, это глубокое чувство сохранялось еще и при преемниках Сергия, еще и при преподобном Никоне Радонежском — удивительной, конечно, и страшной судьбы, святом. А впоследствии, может быть, она в бо́льшей степени перешла в обитель Кирилло-Белозерского. А потом ушла дальше, ушла на Соловки, может быть. Монастырь, который горел этой необыкновенной святостью, испускал ее лучи по всей Руси, не мог постоянно поддерживать такой градус горения. В какой-то момент жизнь там стала проще, несколько обытовилась. Наоборот, монастырь стал богаче, все эти деревянные постройки исчезли, монастырь оделся камнем. Но это не значит, что святость его совершенно покинула. Это значит, что она стала проявляться в других местах, а здесь как бы дремала. И вот, скажем, в начале 17-го века она опять вспыхнула здесь, когда Троице-Сергиев монастырь был очагом сопротивления интервентам. И люди тоже понимали, что они стоят не только за землю, но и еще и за веру. И в этом монастыре многое множество раз видели чудеса, явления святых, которые поддерживали воинство, обороняющее монастырь, и защищающее его от разграбления. Вот впоследствии, в 20-е годы, извините, в 20-м веке, Троице-Сергиева обитель также стала совершенно необыкновенным местом людей, которые там были. Конечно же, имея Сергия подвигало на многие преодоления в своей жизни. Так что, скажем так — сам монастырь большая святыня. Это не значит, что там вечно есть свой Сергий, и вечно есть какой-то необыкновенный неисчерпаемый кладезь святости. Но это значит, что эта святость всегда в любой момент может, продремав столетия, вновь проявиться.

А. Митрофанова

— У нас в гостях был Дмитрий Володихин, российский историк, писатель. И мы говорили о Преподобном Сергии Радонежском. О человеке, который не только свою эпоху так каким-то кардинальным образом отметил и изменил жизнь многих людей, но и сияет так, что и мы, в общем, об этот свет греемся. Спасибо за рассказ. С вами была Алла Митрофанова, это была программа «Светлый вечер». До свидания!

Д. Володихин

— До свидания!