«Семья и вечность». Прот. Андрей Рахновский - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Семья и вечность». Прот. Андрей Рахновский

* Поделиться
Александр Ананьев и Алла Митрофанова

Наш собеседник — настоятель храма Ризоположения в Леонове, преподаватель кафедры библеистики Московской Духовной Академии протоиерей Андрей Рахновский.

В Великую Субботу мы говорили о смерти и воскресении Спасителя и о том, как семейная жизнь может подготовить человека к вечности.

Ведущие: Александр Ананьев, Алла Митрофанова


А. Ананьев

— Если бы у нас была практика в программе «Семейный час» на радио «Вера» включать фоновую музыку, да вообще хотя бы какую-нибудь музыку, я бы сейчас включил что-то невероятно торжественное, может быть, печальное, но определенно светлое и что-то грандиозное. Может быть, «Лакримозу», может быть, «Реквием»...

А. Митрофанова

— Ну, так ведь уже прошло это время печали.

А. Ананьев

— Женщина, не перебивай меня...

А. Митрофанова

— Уже радость — ведь Пасха.

А. Ананьев

— У меня внутри вот эта музыка звучит. Пасха приближается, но раз в год программа «Семейный час» выходит в эфир в то время, когда все проводят время в подготовке к главной службе года — к пасхальной службе. И мы сейчас тоже закончим программу через час и тоже поедем в свой любимый храм. Сегодня, за несколько часов до Воскресения Христа. Алла Митрофанова...

А. Митрофанова

— Александр Ананьев.

А. Ананьев

— Мы хотим поговорить с вами о чрезвычайно важном — мы хотим поговорить с вами о смерти. Мы люди верующие, все равно очень боимся смерти. Наши дети боятся смерти.

А. Митрофанова

— Но ее же нет.

А. Ананьев

— Мы знаем, что ее нет. Но как убедить свое сердце не разрываться на части от ощущения, что мы прощаемся с дорогим человеком навсегда?

А. Митрофанова

— Вот это состояние сегодняшнего ожидания Воскресения Христова, оно, наверное, самое главное, что есть в нашей жизни, но соглашусь с Сашей — очень трудно его сохранять его в себе, когда случаются с нами какие-то испытания.

А. Ананьев

— В процессе разговора мы сегодня коснемся той темы, что человек современный разучился смотреть переходу из жизни земной в жизнь вечную в глаза. Раньше люди это умели, а сейчас нас от этого отучили, и смерть нас пугает, она нас сшибает с ног, она нас обезоруживает, она нас лишает сил. Как научиться правильно относиться к смерти? Как поговорить об этом со своими детьми? Что такое переход из жизни земной в жизнь вечную? Об этом мы хотим сегодня поговорить с удивительным собеседником, который умеет простыми словами говорить о сложном, и неизменно с улыбкой. Вы сейчас услышите улыбку в его голосе. Настоятель храма Ризоположения в Леонове, протоиерей Андрей Рахновский сегодня с нами. Добрый вечер, отец Андрей.

Прот. Андрей Рахновский

— Добрый вечер. Здравствуйте.

А. Ананьев

— Здравствуйте. Я хочу начать наш разговор с публикации нашей коллеги, нашей дорогой подруги Анечки Леонтьевой. Я даже знаю, что она нас сейчас слушает. Анечка, добрый вечер, мы тебя очень любим и благодарны тебе за публикацию, которую ты оставила у себя буквально несколько дней назад у себя в соцсетях. «На заре православия, — пишет она, — еще „неофит“ начитанный и строгий, но уже нарожав детей, я отвечаю на их вопросы. А дети спрашивают: „А какие звери будут в раю? А я встречу там своего хомяка?“ — А я, такая строгая, отвечаю: „Ну, по преданию душа животного — это кровь, и она уходит в землю“. А дети мои — в рёв. А потом спрашиваю свою любимую подругу, самую мудрую. Она мне говорит: „Да ты что? Ну, как ты представляешь себе рай — без животных?“ И правда! В Библии рай — населен животинками. Я не знаю, — говорит Анечка, — попадут ли туда комары, но наши котики и собакены — точно. Ну, а хомяки — они вообще без вопросов, им даже врата не надо открывать, они и так просочатся». По-моему, это прекрасно. Отец Андрей, наши животные попадут в рай или нет? Начнем с простого.

Прот. Андрей Рахновский

— Конечно, попадут.

А. Митрофанова

— Ура.

Прот. Андрей Рахновский

— Давайте посмотрим такую картину. Господь создал этот мир, потом произошла пренеприятнейшая вещь — то, что мы называем грехопадением. Но Господь же создал весь мир в том числе и с населяющими его животными не для того, чтобы потом всё это куда-то исчезло, и, допустим, остался только один человек из этого мира (ну, сейчас мы к такому немножечко обывательскому мнению апеллируем), а из этого мира остались только облака и деревца, среди которых будет бродить человек. (Смеется.) Поэтому, конечно же, этот мир будет возрожден и восстановлен. И вся полнота божественного творения будет представлена в этом новом мире. Может, даже и динозавры.

А. Митрофанова

— Ну, и крокодилы, судя по всему. То есть не только хомяки, и крокодилы тоже. Может быть, я не знаю, конечно, но может быть, какие-нибудь преображенные крокодилы, очень хочется на это надеяться. Потому что я, например, тоже считаю себя крокодилом, с учетом того, как я умею кусаться. (Смеется.) И мне будет очень больно, если этот мой крокодил окажется там в какой-то среде, к которой он совершенно не подходит. Отец Андрей, мы по большому счету ведь мало что знаем о том, как жизнь будет устроена там? Верно?

Прот. Андрей Рахновский

— Вернее так: и знаем и не знаем. Знание наше относится к неким идеям и к смыслу, то есть мы понимаем смысл будущей жизни, что это жизнь со Христом, что это преображение всего творения. Смысл и идея понятны. Непонятна конкретика. И не будет понятна, пока это всё не наступит. То есть с этим надо просто смириться. Всё остальное — то, что мы наблюдаем в искусстве, в том числе в церковном искусстве — нужно воспринимать, конечно, символически. Но все-таки вот эти слова, которые для нас очень важные, апостола Павла, что «не приходило то на сердце человеку и на ум человека, что приготовил Господь любящим Его». Поэтому идея будущей жизни нам понятна, а, конечно же, детали неизвестны. И, в общем-то, не очень честно было бы вообще пытаться себе это представить, так как в каком-то бы ни было опыте нам это не дано.

А. Митрофанова

— Ну вот, смотрите. Говорят, смерти нет, говорят, у Бога все живы. При этом мы в своей жизни встречаемся постоянно с уходом людей, с той самой смертью. В церковнославянском языке, во всяком случае, применительно к Пресвятой Богородице употребляется слово «успение», оно восходит к слову, однокоренное со словом «сон», а за сном следует пробуждение. Но мы же реалисты. И если посмотреть вокруг, вот сейчас уже совсем скоро пасхальная служба. И по идее, как мы верим, в этой пасхальной службе вместе с нами, живущими на земле, ликуют и те, кто уже перешел в вечность. Но опять же, если мы реалисты, мы понимаем, что их рядом с нами нет. Или все-таки есть?

Прот. Андрей Рахновский

— Я бы по-другому на это посмотрел, потому что, на самом деле, скажем так, все эти рассуждения, что смерти нет и так далее: что здесь такая литературная фигура риторическая, а что здесь правда? Правда заключается в том, что смерти уже нет в том смысле, что смерть перестала быть вечной категорией, каковой она продолжает оставаться в сознании многих людей. То есть у нас смерть это символ чего-то уже безвозвратного — человек умер, уже ничего изменить невозможно. Но тем не менее, Христос эту ситуацию изменил. Раз Он воскрес плотью и нам заповедал, что во время Его Второго Пришествия, а оно будет в реальном историческом времени, в далеком, но обозримом будущем, все люди воскреснут, как воскрес Он. Это значит, что, скажем так, мы привыкли говорить, что жизнь — это временно, а на самом деле получается, что смерть временна — у смерти есть ограничения по действию, как у болезни. Болеет человек гриппом две недели, три недели. И всё, потом это заканчивается. В этом смысле можно сказать, что болезнь побеждена — не в том смысле, что мы не болеем, а в том смысле, что она не способна человека навсегда убить. И со смертью теперь именно так — вот в этом смысле смерти нет. Но пока не наступил этот момент радостного Второго Пришествия Христова, смерть, как временное явление, продолжает действовать.
Вот в начале нашей передачи прозвучал такой намек: как же нам с помощью нашей передачи сейчас преодолеть страх смерти? Давайте посмотрим на Евангелие. Если страх смерти был у самого Иисуса Христа, спрашивается, а надо ли его преодолевать? Ведь Он боялся смерти, молился перед смертью, чтобы миновала Его чаша сия. Почему это происходило, это другой вопрос, может быть, мы к нему вернемся сегодня. Я сейчас пока просто фиксирую внимание на этом моменте, что Христос боялся смерти. Боялся смерти и апостол Павел. И боится смерти любой нормальный здравомыслящий человек. Вопрос: что делать с этим страхом? Как с ним жить так, чтобы он не разрушал? Это уже следующий этап. Давайте пока для данного момента разговора зафиксируем, что Христос тоже смерти боялся, поэтому в страхе перед смертью нет ничего постыдного, маловерного или чего-то ненормального.

А. Митрофанова

— Отец Андрей, а как же тогда Воскресение Христово? Что принципиально оно изменило не в перспективе вот этого исцеления от болезни, а в нашем таком, простите, может быть, бытовом восприятии? Вот, смотрите, мы сейчас все собираемся вместе в храм, мы будем кричать «Христос воскресе!». Но мы все — мужья, жены, дети, родители, все, — мы потом про это забудем, что ли? Вот как так получается, что этот факт есть в нашей жизни, а мы продолжаем жить так, как будто его нет?

Прот. Андрей Рахновский

— Да, он есть в нашей жизни. Начнем с простого момента, с простого случая, который я неоднократно приводил в пример и буду продолжать, потому что мне кажется, это очень важное. Один из моих детей как-то в возрасте 4-5 лет стал бояться смерти. И как следствие этого, стал бояться темноты. Поэтому очень было сложно вечером спокойно уложить его спать. Это было связано с определенными семейными обстоятельствами, со смертью бабушек, дедушек. В общем, ребенок в какой-то момент понял, что, оказывается, есть смерть. И по какой-то интуицией внутренней своей, как-то вечером перед сном я просто попытался ему рассказать о Воскресении Христа, о Пасхе — как раз в том ключе, в каком вы сейчас задали вопрос: а в нашей реальной жизни-то, нам-то что с этого? Понятно, что в будущем нас ждет это воскресение, а как этот мостик проложить? И я попытался ему это объяснить, именно что Христос воскрес, и мы воскреснем, значит, смерть уже не способна человека уничтожить, а значит, в принципе, всё, что мы делаем, имеет смысл, потому что это никуда не исчезнет. Человек именно в этом смысле абсолютно бессмертен. И я не ожидал этого, но почему-то после нашего разговора эта ситуация прекратилась. Знаете, как будто рукой сняло.
То есть я так пониманию, что в мировоззрении маленького человека не хватало какого-то элемента, который бы дал какой-то позитивный фундамент для вообще жизни. Да, смерть есть и люди умирают, но оказывается: а) это не навсегда; и б) возвращение к жизни будет не спиритуалистическим, а абсолютно плотским, мы же плотью воскреснем, то есть жизнь будет таковой, каковой мы ее понимаем, что значит жить. Вот пример того, как... Почему апостолы, о чем они проповедовали? О воскресении Иисуса Христа, потому что именно это является ответом на глубинные вопросы человека — это вопрос о смерти. И если действительно содержание нашей веры и переживание нашей веры связано с воскресением Иисуса Христа, которое правильно осознается, понимается, если это предмет размышлений, причем ежедневных, недаром мы себе каждый день напоминаем о воскресении Иисуса Христа, читая Символ веры, то это способно и абсолютно изменить отношение человека, как вы сказали, к реальной бытовой жизни.


А. Ананьев

— «Семейный час» на радио «Вера». Сегодня в компании протоиерея Андрея Рахновского, настоятеля храма Ризоположения в Леонове, накануне главной пасхальной службы сегодня программа. Мы закончим программу и пойдем в храм. И к разговору о грядущем воскресении каждого из нас я хочу вспомнить, отец Андрей, ваши размышления, которые были у вас в начале Великого поста, мы с вами беседовали. Я нашел этот разговор и хочу привести эту вашу цитату, чтобы вам не повторяться. Да и вообще, я ее часто вспоминаю. «Господу, который создал этот мир из ничего, возродить разрушенное, неважно, на какие крупные или мелкие элементы это распалось, Ему, при Его могуществе, это ничего не стоит. И поэтому Православная Церковь свидетельствует, что будет воскресение во плоти. Подчеркиваю, во плоти, безусловное для всех людей». Вот это ваше размышление мне показалось очень понятным, потому что, действительно, если представить, что в мире есть какое-то количество материи. Вот на нашей планете Земля люди рождаются, люди умирают, и количество этой материи не становится больше или меньше, оно остается таким же, ни больше и ни меньше. Стало быть, воскресение действительно будет, только непонятно, каким оно будет. И я ловлю себя на мысли, что я, взрослый человек, и я понимаю, что, согласно православному вероучению, нас всех ждет воскресение, причем воскресение во плоти. Но это тот случай, когда головой как бы согласился с этим, но поверить в это — что воскреснут, реально воскреснут и миллионы погибших во время Великой Отечественной войны, и все мои родственники — а я знаю, сколько родственников было у меня в семье, есть люди, которые ведут генеалогическое древо, там же сотни людей, — и я не могу себе представить, каким образом это будет? Ведь ни одно место не вместит всех воскресших? Как договориться с самим собой, как убедить самого себя, и самое главное, как убедить своих детей, что вот это действительно произойдет не в каком-то метафорическом смысле, не как символ чего-то, а в реальности произойдет? Как это вообще можно понять?

Прот. Андрей Рахновский

— У меня как раз Великим постом на Страстной неделе был такой удивительный случай. В нашем храме мы отпевали девочку, которой исполнилось всего лишь 7 лет. На отпевании присутствовали ее родители. И, разумеется, что все-таки по неким правилам предполагается во время отпевания какое-то слово священника, проповедь священника. Но в такой ситуации, честно скажу, я внутренне считаю, что я не имею морального права: то есть я знаю, что надо говорить и как надо объяснять, и как оно всё правильно и как нужно сказать, но, помимо того, что ты знаешь, что нужно сказать, этого ведь недостаточно — нужно еще обладать неким моральным правом говорить. А как я буду говорить это людям, которые потеряли ребенка? Родителям, которые убиты этим горем? Вот они видят: стоит священник, чистенький, вымытый, причесанный, служит службу, наверное, у него в жизни всё хорошо. А тут мы — с нашим горем. Что он нам может сказать? И тем не менее, на свой страх и риск я стал говорить слово. И в процессе проповеди, наша проповедь закончилась диалогом с отцом этого ребенка, который в хорошем смысле слова, не в смысле, что это было как-то грубо, прервал мою проповедь вопросом: «Но я вот не могу представить, я не верю, это неправда, что все воскреснут. Где тогда все поместятся?» Это была завязка нашего разговора, потому что, на самом-то деле, вопрос был поставлен более прямо: а как же так? Почему Господь попустил страдать этому невинному человеку? Два года эта девочка боролась с болезнью. И поэтому за вашим вопросом, где все мы поместимся, ведь это в любом случае вершина айсберга. Вершина айсберга, потому что за этим вообще скрывается в целом наша неспособность понять эту тайну.
И при этом у каждого здесь свои мотивы. У кого-то — горе, у кого-то — какие-то нерешенные богословские вопросы. И интересно, что ведь разные люди на этот вопрос отвечали по-разному. Я сейчас боюсь впасть в некоторое упрощение, но ведь вы помните прекрасно, и, кажется, мы с вами уже это обсуждали, что наша русская космонавтика как раз начиналась с попытки решить эту проблему. Кажется, Николай Федоров это именно так и формулировал, что наука должна дойти до такой стадии развития, что она научится воскрешать людей, а воскрешенным людям будет негде жить, и поэтому нужно придумать, как переселяться на другие планеты. А за Федоровым следовал Циолковский, который его прекрасно знал. И парадоксальным образом, хотя этот вопрос, конечно, не решен, но попытка его решить дала в результате развитие космонавтики. А если отвечать на это именно с точки зрения веры и богословия, я вопрос этот не могу понять, потому что если уж мы поверили, что есть Бог и поверили, что будет воскресение, то задавать следующий вопрос «а где все поместятся?» как-то... То есть давайте откатываться назад и начинать всё сначала: а есть ли Бог? И так далее. (Смеется.) Писание отвечает на это очень просто: «будет новое небо и новая земля». Что это такое? Люди действительно станут способными к жизни в космосе на других планетах? Или свойства этого мира станут такими, что все поместятся и на нашей планете, и на других планетах — мы не знаем. Но я так думаю, что Господь способен решить эту проблему.

А. Митрофанова

— Вы знаете, отец Андрей, я, как гражданка, начитавшаяся Льюиса, очень любящая «Хроники Нарнии» и «Расторжение брака», не сильно обеспокоена вопросом, где все поместятся, потому что понимаю относительность нашего нынешнего мироустройства по сравнению с вечностью. Вот, как время и вечность очень трудно сопоставить нам, людям, рожденным во времени и живущим во времени, представить себе условия, где времени нет, невозможно. Точно так же и с пространством. Поэтому для меня здесь нет конфликта. Действительно, мир будет иным. Помните, эта фреска в монастыре Хора в Стамбуле? (Какая все же это боль, что сейчас там все эти преобразования, и неизвестно, сохранятся ли эти фрески и мозаики. Но, дай Бог, чтобы ЮНЕСКО, может быть, подключилось, чтобы их спасли.) Ангел, сворачивающий в свиток время и пространство, как декорацию, которая упразднена — она больше не нужна, потому что следующий акт, там уже всё будет иначе. Поэтому для меня здесь какого-то конфликта нет. Но опять же, как гражданка, начитавшаяся Льюиса, и особенно в этом смысле «Расторжение брака», я понимаю прекрасно — тот крокодил, который живет внутри меня (простите, снова вернусь к этому персонажу, он меня очень беспокоит), ведь это он вместе со мной войдет в этот преображенный мир. И мне с этим крокодилом там как-то уже в вечности. А этот крокодил — как раз тот, кто будет очень сильно мешать воспринимать полноту бытия. И я прекрасно понимаю, что те обстоятельства жизни — моя семья в первую очередь, которые мне даны здесь Господом Богом, — они для того, чтобы этого крокодила как-то приструнить. Ну, желательно вообще отменить, упразднить, изгнать из себя. Но он, паразит, вообще-то, он приживается при любых условиях, даже самых для него неблагоприятных. То есть когда ты живешь в абсолютной любви, этот крокодил — эгоизм, например, — он все равно процветает, каким-то образом я продолжаю его кормить. И вот это как раз меня беспокоит больше всего — что этот крокодил мне очень помешает в вечности. И как с помощью моей семьи, мужа, той любви, в которой я живу благодаря мужу, мне с этим крокодилом разобраться? Пытаешься и не получается, пытаешься и не получается...

Прот. Андрей Рахновский

— Он вам не помешает в раю, он вам совсем не помешает. Давайте с вами вспомним, раз уж вы начитались Льюиса, давайте пойдем по этой тропинке. Помните юношу, который приехал на экскурсию в рай вместе с остальными. И у него на плече как раз и сидел крокодил. Правда, там не крокодил, а ящерица, но неважно. И что произошло? Ангел ударил эту ящерицу своим огненным мечом, она превратилась в прекрасного коня, на котором этот юноша ускакал в рай. Это невероятно глубокая метафора, просто невероятно. (Я не знаю, насколько Льюис был знаком с православной аскетической традицией и так далее.) А что это значит? Допустим, к примеру, этой ящерицей, судя по контексту, наверное, было какое-то зло, которое жило в этом человеке. Любое зло в человеке — это извращение изначально добрых качеств. Дьявол не творец — он не может создавать, он может только извращать. Поэтому, допустим, если под этим крокодилом подразумевать гнев. Ведь, на самом деле, у гнева и у стремления жить по-христиански, знаете, вот какой-то задор внутренний: хочу жить по заповедям Божьим — это абсолютно одно и то же чувство. То есть яростная сила души или, как она называется, раздражительная сила души: способность сопереживать, быть неравнодушным и быть готовым в гневе долбануть кому-нибудь по голове — на самом деле, это одно и то же чувство. Поэтому Господь наших этих внутренних крокодилов преобразит в прекрасных существ, которые помогут нам быть с Ним в раю. Поэтому не надо бояться этих внутренних крокодилов, а просто Господь очистит, изменит это болезненное состояние наших сил души в здоровое, и крокодил будет уже не кусаться, а вы на нем будете ехать.

А. Ананьев

— Позвольте сейчас прерваться на минуту, у нас полезная информация на светлом радио.

А через минуту мы продолжим наш непростой, но очень важный разговор.


А. Ананьев

— Мы возвращаемся в студию. Сегодня с нами здесь протоиерей Андрей Рахновский, настоятель храма Ризоположения в Леонове. Алла Митрофанова —

А. Митрофанова

— Александр Ананьев —

А. Ананьев

— Вопрос в лоб, отец Андрей. Вам не кажется, что мы разучились умирать? Мы — это современное общество.

Прот. Андрей Рахновский

— Да, разучились умирать, потому что... Вы в точку попали. Ведь средневековая и древняя культура, как это ни странно, это была в том числе и культура отношения к смерти. Мы удивляемся, почему к смерти в подавляющем, наверное, количестве случаев, может быть, были исключения, но в подавляющем количестве случаев не было утилитарного отношения. То есть смерть сопровождалась обрядами, смерть сопровождалась осмыслением, смерть сопровождалась философией. Вот я сейчас приведу такой пример. Вот эти строчки, откуда они могут быть, казалось бы? «Помни всегда о смерти, и проживешь долгую и счастливую жизнь».

А. Ананьев

— Memento mori. Как пел Виктор Цой, «смерть стоит того, чтобы жить». Я очень рад, что вы вспомнили самураев, отец Андрей. Ведь самураев с детства учили смотреть смерти в глаза в буквальном смысле — учили умирать. Причем там был целый ритуал ухода из жизни, и этих вот мальчиков с самых ранних лет учили какой-то даже технической стороне этого вопроса, как бы страшно это ни звучало. В то время как у нас, я вот полюбопытствовал, мы живем в обществе, которое отрицает смерть, отталкивает смерть. Даже провели исследование, запросили слово «смерть» в поисковых системах в интернете и оказалось, что слово «смерть» встречается в 8 раз реже, чем слово «жизнь». Такое впечатление, что нас заставляют всячески не думать об этом. Вынося смерть за скобки. И даже вот в техническом отношении, ведь раньше как было — раньше, когда человек умирал, с этим умершим человеком, с телом умершего человека приходилось иметь дело всем членам семьи. Сейчас для этого есть какие-то специальные службы, сейчас для этого есть специально обученные люди. И нам показывают просто какую-то, ну, максимально понятную и пристойную картинку, а всё остальное остается за скобками и мы этого всего не видим. И от этого нам кажется, что смерти как бы нету — был, был человек, а потом раз, и его не стало. И мы стараемся об этом лишний раз не думать, лишний раз не говорить. И если перед нами, вот мы недавно встречались с человеком, потерявшим недавно своего самого дорогого и близкого человека, но мы с ним не говорили о смерти, хотя это было вот недавно. И я помню свое внутреннее ощущение: я сам старался всячески обходить — я чувствую, что подходит разговор к этой потере, к этой очень болезненной ране, — и я сразу начинаю обходить ее, как будто этого и не было. И стараюсь говорить о вещах приятных, думая, что в этом, наверное, и есть цель того, чтобы встретиться с человеком и его немножко утешить, побыть с ним. Но мы о смерти не говорили ни разу за все это время, пока очень долго общались с этим человеком.

А. Митрофанова

— Отец Андрей, не знаю, может быть, действительно, в наше время есть такой перекос? Но поскольку мы в программе «Семейный час», мне хочется понять, а как эта память о завершении нашего земного пути, memento mori, как она может проецироваться, например, на наши семейные отношения? Например, опять же, если взять бытовую сторону вопроса. Сегодня особенный вечер, мы через несколько часов уже будем кричать «Христос воскресе!», утверждая, что смерти нет, что это радость Воскресения Христова и победы над смертью. Если взять нашу обычную бытовую обычную жизнь — вот, мы, уставшие, возвращаемся домой с работы, нам очень хочется хоть как-то немножечко отвлечься и отключиться от того бега по кругу, в котором мы живем, от суеты, от рутины, хотя и дома тоже есть и суета и рутина и всё остальное, но дома мы, во всяком случае, в своем кругу. Ну, какие тут еще мысли могут быть о тяжелом? Вот мы же в семье пытаемся наоборот, чтобы как-то радость испытать? Как это всё совмещается: вот это самое memento mori и та радость, которую мы хотим от жизни?

Прот. Андрей Рахновский

— Вы знаете, нужно понимать, что, конечно же, это не должно выглядеть... Не знаю, может быть, кому-то будет понятен этот пример: наверное, даже в советское время, когда семья собиралась дома на какой-то праздник, ну, вряд ли семейное застолье начиналось, например, с какого-нибудь «выпьем, товарищи, за корифея нашей победы товарища Сталина». То есть люди, жившие даже в тоталитарном и идеологизированном обществе, все же понимали, что есть у каждого человека право на простую человеческую жизнь. И уж тем более наша вера это не какая-то идеология, верность которой мы должны постоянно фиксировать, даже придя домой, когда нам хочется просто отдохнуть дома. Ведь речь идет о гораздо глубоких вещах, когда мы понимаем, что разговор о смерти, осмысление смерти — это признак любого развитого человека с развитым восприятием жизни, признак любой развитой культуры, развитого религиозного мировоззрения, развитой философии. В семейных отношениях, тут ведь всё просто — любой семейный конфликт, любое семейное недоразумение вот поставь рядом со смертью и ты поймешь подлинную ценность того, что сейчас происходит. Мне кажется, смерть — это такая шкала, рядом с которой мы можем ставить любое явление нашей жизни, и тут же мгновенно без всяких доказательств будет очевидно, вообще стоит это того, чтобы вообще об этом задумываться? Или не стоит? То, что мы будем считать незначительным, рядом со смертью покажется нам стоящим и великим. А то, за что мы очень переживаем, мы поймем, что нет, оно, очевидно, того не стоит. И поскольку священнику часто приходится сталкиваться со смертью, со смертью трагической в том числе, и с таким случаем, о котором я вам сегодня рассказывал, ты начинаешь понимать, а что в твоей жизни действительно важно. Кто важен в твоей жизни.

А. Митрофанова

— Отец Андрей, а поделитесь в таком случае, пожалуйста, опытом, если, конечно, это возможно, если не совсем бестактно я об этом прошу. Что в семейной жизни из того, что кажется незначительным нам с нашей обычной оптикой, перед лицом вечности оказывается самым главным? Какие, что это за открытия, которые мы можем сделать и переосмыслить и переоценить то, что есть у нас сейчас?

Прот. Андрей Рахновский

— Очень просто. Как обычный человек, я очень устаю. Устаю, скорее, больше психологически, даже чем физически, потому что постоянная необходимость говорить, общаться, она на самом деле требует какого-то восстановления. И получается, что обделенными оказываются мои самые близкие люди: моя семья, мои дети. Вот пришел папа — надо ему отдохнуть, посидеть, помолчать, заняться своими делами. Казалось бы, это логичное, естественное и понятное. А тут ты начинаешь понимать, а на самом деле настолько ли важно твое психологическое утомление, когда есть люди, любящие тебя люди, которые по тебе соскучились, которые хотят общения с тобой, внимания от тебя, чтобы перед сном посидеть, поговорить, что-то рассказать, пообщаться. И вот как-то всё встает на свои места. И не происходит такой аскетической борьбы: вот, я должен презреть свой комфорт, чтобы тем не менее отдать часть своего сердца семье. Я специально сейчас на такой язык перехожу немножечко высокопарный. Нет, ничего подобного не происходит. Просто понимаешь, что важно, а что на самом деле не важно.

А. Митрофанова

— То есть, иными словами, наши обнимашки и разговоры, казалось бы, ни о чем, они могут оказаться важнее, чем какие-то решения, которые мы сегодня принимали на работе, совещания и всё остальное?

Прот. Андрей Рахновский

— Да, совершенно верно. Потому что, представьте себе, ну хорошо, не вы, а какой-то человек, руководитель замечательный и прекрасный, ходит на работу, кипит работа, совершается множество проектов и так далее и тому подобное. И он просто, раз и умер. И что? Ну, ничего, будет другой руководитель.

А. Ананьев

— Отец Андрей, мне тут Алечка записку написала своим аккуратным ровным почерком: «Саша, со смерти пора сворачивать в сторону Пасхи». И это очень правильное замечание. Но я все-таки хочу еще поговорить о современном отношении к смерти. Я вспомнил об удивительном феномене. Я не знаю, следили ли вы за блогом онколога Андрея Николаевича Павленко. Помните эту историю?

Прот. Андрей Рахновский

— Да, помню, конечно. Я не особо следил, но общая канва истории мне известна.

А. Ананьев

— У нас, практически у всех современных людей, живущих в больших городах, есть блоги. Ну, это блоги о жизни — как мы живем. Андрей Николаевич Павленко, замечательный питерский онколог, после диагностированного у него рака желудка третьей стадии, он решил вести блог о том, как он умирает. И он рассказывал обо всем, тем самым поддерживая тех, кто столкнулся с этой же проблемой, тех, кто переживает болезнь близких. И это стало таким ярким, это так неожиданно стало, так пугающе. И я вдруг понял, что, наверное... И было какое-то ощущение неправильности происходящего, что нельзя так. А с другой стороны, я всматривался в происходящее, он ушел в 2020-м году, это стало таким очень событием для очень многих. И я подумал: может быть, действительно, это тоже способ говорить о смерти?

Прот. Андрей Рахновский

— Да. И, вы знаете, мне кажется, что поскольку все-таки публичная сфера высказываний, акцент в ней сделан на таком эгоистическом моменте, то все-таки рассказ о смерти выводит всех нас на что-то очень важное для всех.

А. Ананьев

— Живем для всех, а умираем только для себя. А здесь, видите, несколько поменялся фокус, поменялось вот эта парадигма отношений со смертью и с жизнью И это настолько важно, это настолько неожиданно. И я подумал, что, может быть, это действительно правильно? Может быть, остро, может быть, болезненно, но правильно — не надо бояться об этом говорить.

Прот. Андрей Рахновский

— Знаете, как любое замечательное и очень правильное явление, я боюсь, что если это начнет тиражироваться, тем самым превратится в фарс — станет модно вести блоги о своей смерти. Не хотелось бы девальвации этой темы.


А. Ананьев

— «Семейный час» на радио «Вера». Алла Митрофанова, Александр Ананьев. И протоиерей Андрей Рахновский. Сегодня говорим не о смерти все-таки — мы говорим о предстоящей Пасхе. Алла Митрофанова делает удивленные глаза, потому что ей разговор о смерти... Вот видите, вот о чем я говорю — разговор о смерти пугает, хотя это... Ипотека в жизни каждого едва ли случится, только в жизни некоторых, а смерть случится в жизни каждого, но мы об этом стараемся не говорить.

А. Митрофанова

— Отец Андрей, когда звучат эти слова «Христос воскресе!», я думаю, что каждый из нас их воспринимает... Ну, есть общее для нас восприятие — радости, ликования. И вместе с тем каждый из нас их воспринимает, наверное, в ту меру, в которой мы готовы, способны в данный момент нашей жизни. И поскольку те обстоятельства, которые нам даны, они по идее для того, чтобы мы углублялись, проходя через те или иные испытания, через какие-то осмысления и прочее, чтобы мы расширяли самих себя, чтобы внутри нас было больше места для Бога, там, по идее, внутри нас должно становиться со временем и больше места для восприятия этих лучших в мире слов «Христос воскресе!» — свидетельство о Воскресении Христовом. Как вы думаете, семейная жизнь, как инструмент нашей подготовки к жизни вечной, чтобы мы каким-то образом, — простите, вернусь к тем самым крокодилам, — этих крокодилов из себя постарались все-таки удалить или как-то с ними повзаимодействовать, чтобы они трансформировались, преобразовались в тех самых прекрасных коней, о которых вы говорили. В этом смысле семейная жизнь — что это за инструмент, чтобы мы этих крокодилов в себе разглядели.

Прот. Андрей Рахновский

— Смотрите. Ведь все-таки мы понимаем, что в христианском сознании семья — это домашняя церковь, так это называл апостол Павел. А церковь это то, что продолжает существовать и после смерти. И вот поэтому считается, что союзы, союзы на земле, которые были, как говорит апостол Павел «в Господе», они сохраняются и в вечной жизни. Поэтому, в данном случае, люди, живущие вместе, в семье — это не просто такие попутчики для того, чтобы добраться вот туда вот. Да, понятно, что в каком-то новом качестве, на новом уровне, но эти союзы сохранятся. Поэтому если люди, живущие в семье, понимают, что то, что они собирают внутри своей семьи, оно с ними перейдет и туда, ну, вы понимаете, что здесь, на земле, можно семейную жизнь либо раем, либо адом сделать. Поэтому мне кажется, что здесь в самом отношении к семье уже уходит на задний план момент такой бытовой, утилитарный, и выходит на первый план момент того, что да, оказывается, апостол Петр прав, когда говорит, что жена это «сонаследница вечной благодатной жизни». Вот если бы мы понимали, что мы в семье сонаследники будем в этой вечной жизни, стало бы это менять наше отношение друг к другу? А если люди уже не могут видеть друг друга или своих родственников? А там надо будет их вечно видеть, вон там вот, после воскресения. (Смеется.) Да, и еще у нас с вами не решен был вопрос о плотности населения людей после воскресения. Кстати, пока вы тут рассуждали, я посмотрел справку статистическую. Есть такая замечательная страна Бангладеш. Так вот, площадь Бангладеш порядка 150 тысяч квадратных километров, а население там больше, чем в России — 166 миллионов. И получается, что плотность населения 1150 человек на квадратный километр. Можете себе такое представить?

А. Митрофанова

— С трудом. Это, знаете, такой ад социофоба, наверное. (Смеются.)

Прот. Андрей Рахновский

— Да-да. Может быть, кому в семье трудно, может быть, съездить в Бангладеш.

А. Митрофанова

— А если в семье трудно, отец Андрей, а что делать-то? С учетом той перспективы, что в вечности мы будем вместе. Или не будем? Не узнаем там друг друга.

Прот. Андрей Рахновский

— Как-то это сейчас так прозвучало — мы еще и в вечности будем вместе. (Смеется.)

А. Митрофанова

— Вот именно.

А. Ананьев

— Я и тут от тебя устал, а тут еще и там...

А. Митрофанова

— Да. «Придешь домой — там ты сидишь». (Смеются.)

Прот. Андрей Рахновский

— Вечно.

А. Митрофанова

— Да, вечно. Мне кажется, что если мы друг друга не можем видеть здесь, если по песне Высоцкого: «Тут за день так накувыркаешься», а тут еще и такое продолжение: «Придешь домой — там ты сидишь». То мы, действительно, получается, сами добровольно выбираем в вечности жизнь совсем не с Богом, а жизнь там (возвращаясь к «Расторжению брака» Льюиса), где мы друг от друга отделены, и от Бога отделены, и от радости отделены. Но мы знаем, что пока мы здесь, с этим можно еще что-то сделать. И как-то, видимо, учась любить друг друга, мы учимся и в вечности тоже жить?

Прот. Андрей Рахновский

— А можно, для того чтобы вашу мысль, скажем так, сделать еще более резкой, такой пример приведу? Разбойник первый оказался в раю.

А. Митрофанова

— Есть такое.

Прот. Андрей Рахновский

— Есть, да. Но ведь мы должны понимать, что в раю и жертвы его потом оказались.

А. Митрофанова

— Есть такое.

Прот. Андрей Рахновский

— Представляете, как это?

А. Митрофанова

— Разбойник — человек, который абсолютно исключительный пример собой являет.

Прот. Андрей Рахновский

— Ну, хорошо. Возьмем любые ситуации на земле, где между людьми, мягко говоря, были не очень хорошие отношения. И вот тех и тех Господь помиловал. А при этом мы понимаем, что в раю так не получится, что «я тебя не знаю». Рай — это общность Бога и людей друг с другом. То есть если ты не с людьми, то ты не можешь быть с Богом. Поэтому просто проигнорировать факт пребывания в раю твоего врага окажется невозможным — то есть либо ты его принимаешь там, либо ты его там не принимаешь и, соответственно, ты и не принимаешь рай.

А. Митрофанова

— Что же делать?

Прот. Андрей Рахновский

— Ну, вот... Мне этот вывод кажется абсолютно очевидным. Мы с вами немножечко рассуждаем так, как будто Царство Божье — это такая более развитая человеческая цивилизация на абсолютно новом уровне комфорта. Вот так мне иногда кажется, что люди так воспринимают Царство Небесное. (Смеется.)

А. Митрофанова

— Есть такое.

Прот. Андрей Рахновский

— А ведь это не новый уровень комфорта — это новый уровень проживания и переживания жизни и своего бытия. Возможно, ответ кроется где-то здесь, что не только тело человека получит бессмертие: его плоть, его жилы, мышцы, кости, но и душа человека. Мы же понимаем, что она сейчас тоже находится в каком-то ущербном состоянии, и одой из сторон этой ущербности как раз и является нелюбовь, неспособность принимать друг друга. И мне кажется, что душа, которая будет находиться в раю, Господь исцелит вот эту весьма проблематичную сторону жизни человеческой души, и мы сможем принять там в свою душу всех тех, кого бы здесь не приняли никогда.

А. Ананьев

— Отец Андрей, вот какой вопрос, наверное, уже завершающий наш разговор. Разговор непростой, потому что я так и не научился за этот час говорить о смерти — у меня все равно есть какое-то смущение, мне очень трудно подбирать слова. Поэтому вопрос будет касаться немножко другого. Вот после того, как человек прекращает свой жизненный путь, после того, как человек уходит, как мы считаем, он оказывается в раю, рядом с Богом. И это лучшее, что может случиться с человеком вообще в принципе в вечности — оказаться рядом с Богом — там, где вечность, там, где любовь, там, где свет, там, где Бог смотрит тебе в глаза и ты абсолютно счастлив. На сто процентов на земле это невозможно. Вопрос: а воскресать-то зачем? Для чего воскресать, если всё лучшее, что может случиться в твоей жизни, вот оно уже случилось? Для чего воскресать?

Прот. Андрей Рахновский

— Воскресать именно для того, что без воскресения богоподобие невозможно. Близость к Богу без воскресения в плоти невозможна по одной очень простой причине — потому что Христос сам стал плотью. И Христос плотью Своей бессмертной пребывает в духовном мире. Поэтому Христос, присутствие Христа в нас, оно не только духовное, оно и телесное. Наше тело через Таинство причастия принимало в себя, усваивало в себя и телесность Христову. И поэтому утратить тело, то тело, которое возродил Христос, это утратить одно из подобий самому Христу. Поэтому остаться без тела это крайне нелогично и странно в рамках, если мы не просто абстрактно говорим о религии, а если мы говорим именно о христианстве. И второй момент. Тут я отвечу, может быть, более богословски и формально. Господь нас создал такими. И если все-таки тело не воскреснет, значит, дьяволу удалось разрушить творение, чего быть, конечно, не должно.

А. Митрофанова

— Отец Андрей, всё ближе вот этот момент, когда мы будем собираться идти в храм и будет и крестный ход, и Пасхальная заутренняя, и Пасхальная литургия, и потрясающие эти слова Иоанна Златоуста о том, чтобы мы все приходили — и постившиеся и непостившиеся. И так далее. Работники первого часа и последнего часа, и все, кто захочет. Скажите, пожалуйста, а вот если сейчас, к примеру, к нам захотят присоединиться те наши близкие, кто, может быть, не в полной мере соблюдали пост, ходили на службы и прочее, прочее. Они будут стесняться: а что я буду делать, все такие продвинутые и подготовленные будут в храме, а я такой белый ворон. И прочее. Что можно сказать нашим близким, чтобы они вместе с нами оказались в этой самой пасхальной радости? Что нам, какие слова найти, чтобы ободрить людей? Ведь это же надежда, которую Господь дает не только тем, кто (условно говоря, если к Великому посту, как к какому-нибудь квесту относиться) прошел его успешно, а ведь Пасха — она же для всех. Что нас могло бы объединить в этой радости?

Прот. Андрей Рахновский

— Ну, всем же нашлось дело в этой радости: апостолы, женщины, разбойник, римский сотник, центурион, жена Пилата и многие-многие. Это абсолютно разные люди. Кто из них был в какой мере осознания величия происходящего? Да никто, наверное. Хотя каждый из них в каждой мере это всё проживал и переживал. А что, апостолы встретили Воскресение Христа с осознанием полным? И правильным осознанием того, что произошло? — ничего подобного. Почему тогда двум спутникам, апостольским ученикам, Христос по пути в Эммаус объяснял, что Христу надлежало воскреснуть, вот такие-то и такие-то были пророчества. Христос ученикам являлся: не бойтесь. И так далее. Это удивительно, что в пасхальных событиях участвуют люди, которые не до конца понимают, что произошло. Мария Магдалина вообще ничего не понимала — для нее самое главное, что был учитель, она Его любила, и теперь Его распяли. Ой, а Он жив — ой, как здорово! А то, что Он — Бог, что искупление произошло, это уже не так важно. Поэтому не надо думать, что для участия в Пасхе нужно иметь высшее богословское образование и всё прекрасно понимать. Христос независимо в Пасхе присутствует с нами — независимо от нашей степени готовности или осознанности.

А. Митрофанова

— И это дает огромную надежду, что для каждого из нас в пасхальной радости найдется какое-то место.

А. Ананьев

— Осталось только убедить самого себя, что ты хотя бы на сотую долю процента достоин того величия праздника, на который мы отправляемся сейчас. Дай Бог, чтобы хотя бы одну сотую ты был достоин.

А. Митрофанова

— Точнее сказать, наверное, было бы: был бы готов, а не то, что достоин. Я с трудом себе представляю, чтобы мы как-то себя осознавали достойными. Разве нет?

Прот. Андрей Рахновский

— Ну вот. У нас главный вопрос: достоин я или не достоин? Вот вы, Алла, скажите, пожалуйста, когда вы выходили замуж за Александра, у вас были мысли: а достойна ли я этого человека? (Смеется.)

А. Митрофанова

— Я просто очень радовалась.

А. Ананьев

— Меня до сих пор не оставляет мысль: а достоин ли я? И, в общем, часто очень смотрю на то, что происходит и не понимаю, как такая женщина — с таким сердцем, с таким благородством, с такими устремлениями — как она вообще терпит меня. Так что нет, у меня совершенно не досужие эти размышления насчет того достоин или не достоин. Я очень надеюсь, что хотя бы немножко достоин. Я очень надеюсь, что хотя бы немножко я сделал что-то, чтобы приблизиться к Пасхе. Я очень надеюсь, что я хоть немножко соответствую этому величию, хотя аргументов против этого предположения у меня немало.

А. Митрофанова

— Вот так.

А. Ананьев

— Спасибо вам большое, отец Андрей. Ну что же, наверное, мы желаем и вам, и слушателям радио «Вера» настоящей радости Светлой Пасхи, вот этого ликования. И желаю, чтобы вот это понимание того, что смерти нет, оно стало главным сегодня вечером.

А. Митрофанова

— И вообще на всю жизнь.

А. Ананьев

— И вообще на всю жизнь. Сегодня мы беседовали с протоиереем Андреем Рахновским, настоятелем храма Ризоположения в Леонове. С вами была Алла Митрофанова 

А. Митрофанова

— Александр Ананьев 

А. Ананьев

— Всё, мы пойдем собираться. Отец Андрей, спасибо вам большое. Надеюсь увидеться после пасхальной службы.

Прот. Андрей Рахновский

— Спасибо. Взаимно. Всего доброго.

А. Ананьев

— Спасибо. Всего доброго.

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем