«Путь к священству». Священник Антоний Борисов - Радио ВЕРА
Москва - 100,9 FM

«Путь к священству». Священник Антоний Борисов

* Поделиться

о. Антоний Борисов

У нас в гостях был кандидат богословия, доцент кафедры церковной истории Московской Духовной Академии священник Антоний Борисов. Мы говорили о его пути к вере и священству.

Отец Антоний поделился, каким образом можно просить у Бога ответ на волнующий вопрос, и как этот ответ может прийти. Также разговор шел о необходимости сочувствия и сопереживания тем людям, которые обращаются за помощью или утешением, и о важном умении жить в гармонии с самим собой.


К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера». Здравствуйте, дорогие друзья, в студии Кира Лаврентьева…

К. Лаврентьева

— Добрый вечер.

К. Мацан

— И я, Константин Мацан. Приветствуем нашего гостя — с нами и с вами сегодня в этой студии священник Антоний Борисов, доцент Московской духовной академии. Добрый вечер.

Иерей Антоний

— Добрый вечер, Константин. Добрый вечер, Кира.

К. Лаврентьева

— Добрый вечер.

Иерей Антоний

— Добрый вечер, дорогие друзья.

К. Мацан

— Наши дорогие друзья, безусловно, знают ваш голос, знают вас те, кто слушают программы «Ларец слов», «Вселенная Православия», а с недавних пор и «Евангелие день за днем», и «Апостольские чтения», с вами ежедневно встречаются в нашем эфире. Это очень радостно, что сегодня мы с вами можем поговорить вот так вот, просто в студии, в длинном формате, и поговорить вот о чем. Обычно священников спрашивают о духовной жизни, о церковной жизни, просто давать какие-то советы с высоты пастырского опыта, и я думаю, что так или иначе этих тем мы сегодня будем касаться. Но вот в этих беседах, которые мы с Кирой ведем, мы спрашиваем священника о его пути к вере. Потому что интересно, как человек, который посвятил себя служению алтарю, к этому пришел, что было на этом пути. Но вот зная немножко ваши программы, отец Антоний, вас просто как спикера, как собеседника, у меня ощущение, что вы настолько человек уравновешенный, что у вас сомнений в вере вот, наверное, никогда не было и не возникало. Это так или нет?

Иерей Антоний

— Ну пытаясь оглянуться назад, да, спасибо, за лестную характеристику, на самом деле все далеко не так.

К. Мацан

— Вот сейчас мы об этом будем разговаривать.

Иерей Антоний

— Да. Ну оглядываясь назад и вспоминая какие-то свои детские годы, годы обучения в школе, наверное, да, отчасти я соглашусь с тем, что в существовании Бога я, наверное, не сомневался. Так я был воспитан, и что-то такое мне вложили родители и бабушка моя дорогая, что как-то вот, несмотря на какие-то метания, эмоции, ну в определенном смысле падения, тем не менее все равно мысль о том, что Бог существует, она всегда как-то была со мной.

К. Мацан

— Но семья была нецерковная.

Иерей Антоний

— Семья была в народном смысле церковная: никто в семье в существовании Бога не сомневался и ни о каком советском атеизме речи не шло, но говорить о какой-то воцерковленности тоже не приходилось. Но вот почему-то и мама, и бабушка были убеждены, что нас с сестрой хотя бы раз в год нужно в храм сводить, и обязательно чтобы мы приняли участие и в исповеди, и причастились Святых Христовых Таин. Обычно это все делалось где-нибудь в августе, перед началом учебного года — ну чтобы вот этот учебный год, он сложился хорошо, и никаких у нас затруднений с учебой, со здоровьем не было. Несмотря на то, что мы болели и получали и не очень хорошие оценки, но тем не менее уверенность в том, что вот это работает…

К. Мацан

— Вера была.

Иерей Антоний

— Вот эта уверенность, она была. Ну из таких воспоминаний детства, опять же связанных с моей дорогой бабушкой любимой, которая, слава Богу, жива, ей 94 года сейчас.

К. Мацан

— Вот это да. Здоровья вашей бабушке и сил.

Иерей Антоний

— Спасибо. И вспоминая ее эту народную, такую крепкую веру, в которой не было никакой детализации христианского вероучения, богословия, конечно же, но была вот такая крепкая убежденность, что Бог есть, Он все видит, и нужно жить как-то вот, по совести нужно жить. Так получилось, что вот я с ней в течение всего своего детства ходил на дачу, выполнял там все эти огородные дела, помогал ей. И когда мы уходили оттуда, с дачи, а это были уже 90-е годы —время, когда люди зарабатывали себе на жизнь разными способами, и были довольно часты вот эти случаи воровства, бабушка всегда вслух молилась. Ну негромко, но вот не стесняясь моего присутствия, молилась о том, чтобы все вот здесь было хорошо, и урожай до августа или там до осени дожил, и можно было бы его собрать и как-то вот радоваться тому, что труды, они вот даром не пропали. И эта вот молитва, такая вот деревенская, очень простая, она как-то в памяти до сих пор живет.

К. Лаврентьева

— На самом деле это ведь очень важно, потому что в советское время именно вот такая вера, да, такая деревенская вера и пронесла вот эти вот частички православия до наших дней.

Иерей Антоний

— Да. Вот тот храм, который мы посещали тогда вот, в детстве, настоятелем там был уже покойный, к сожалению, протоиерей Владимир Ганин. К своему удивлению, когда я уже поступил, стал студентом Московской духовной семинарии, и когда я шел по этажу, где висят выпускные виньетки, я увидел фотографию отца Владимира — это был выпуск какого-то 63-го что ли года, да, и я обнаружил его изображение рядом с изображением нашего великого заслуженного профессора Алексея Ильича Осипова. Оказалось, что они однокурсники. Получилось так, что я вот так в детстве видел отца Владимира Ганина, а потом стал общаться с его однокурсником, Алексеем Ильичом.

К. Лаврентьева

— Ну невозможно не спросить, как от хождения в храм раз в год и причастия перед учебным годом вы все-таки дошли до духовной семинарии.

Иерей Антоний

— Ну до духовной семинарии я дошел, наверное, в каком-то смысле случайно. Хотя ничего случайного в жизни не бывает. Так получилось, что чем ближе было окончание школы, тем, естественно, интенсивнее становились размышления, а чего дальше делать. И когда я размышлял на тему, а чего дальше делать, то отчасти была какая-то неопределенность, а отчасти хотелось, как ни странно, заниматься журналистикой. Но потом, пообщавшись с родителями, я как-то пришел к мысли (не хочу никого обидеть) о том, что журналистика — это, скорее, как бы призвание, а не профессия. Ну то есть можно стать хорошим журналистом, получив какое-либо другое образование. Но это не в укор кому-то.

К. Мацан

— Да, абсолютно. Помните, Довлатов? В общем, я стал журналистом — человеком без определенного рода занятий.

Иерей Антоний

— Да, как-то вот оно так получилось. А потом мой отец как-то сказал мне: а вот ты знаешь, в Москве появилось вот такое необычное учебное заведение как Свято-Тихоновский институт, тогда еще Православный Свято-Тихоновский институт, и там, ты знаешь, дают хорошее образование. И он к тому времени там побывал и сказал, что ему очень понравились лица ребят, которые там учатся. И мы решили туда съездить. Это было еще старое здание на Новокузнецкой улице, и оно совершенно не производило такое впечатление вот такого института, университета. Но пообщавшись там с теми, кто сидел в приемной комиссии, со студентами, я понял, что действительно там я вижу, как бы сказать, некую ну идеальную мотивацию что ли, что люди пришли как бы вот не за куском хлеба, не только вернее за ним: что там ребята учатся на историков, на филологов, еще на кого-то, но при этом на первом месте для них стоит желание не просто заработать себе на кусок хлеба, купить машину, жилье, и чтобы карьера у них сложилась, а на первом месте стоят какие-то вот прежде всего отношения между людьми и их отношения с Богом. Потому что так или иначе все студенты там, не только богословского факультета, но и других факультетов, они изучали православное вероучение и общались с духовенством, все было построено вокруг жизни Николо-Кузнецкого храма. И там же в Свято-Тихоновском университете, тогда еще институте, я для себя сделал большое открытие, что я не странный мальчик с христианскими какими-то убеждениями. Потому что в школе те ребята, которые меня окружали, они действительно были очень хорошие, и с многими из них я дружил, но по каким-то вопросам я почему-то чувствовал себя недопонятым.

К. Мацан

— А например?

Иерей Антоний

— Ну например в плане вот такой что ли дозволенности тех или иных вещей в плане общения с противоположным полом. Ну то есть я как бы не мог для себя понять, ну как так можно легкомысленно относиться ну вот к половой сфере жизни. Ну как так: сегодня вот с одним, завтра с другим, и вроде бы как это нормально. Ну и я бы не сказал, что я как-то свои взгляды основывал на каких-то вот фундаментальных принципах христианской морали, но просто мне казалось как-то это, ну что-то в этом не то. А потом, когда я попал в Свято-Тихоновский институт, записался на подготовительные курсы к поступлению туда, я собирался поступать на филфак сначала, я понял, что вообще-то у меня есть единомышленники. И это было действительно большое открытие. Потому что до того было ощущение следующее: что приходя вот в сельский храм, куда я приходил там с мамой, с бабушкой, я вроде бы как бы себя чувствовал на месте, но там были люди, которые значительно оказывались старше меня. В основном там были бабушки, с которыми ну да, было приятно общаться, но я был совершенно как бы не из этого поколения. А мое поколение вот эту как бы сторону жизни мою оно воспринимало, ну не отторгало, не критиковало, но воспринимало как некоторую ну странность что ли, старомодность, может быть. А вот когда я оказался в Свято-Тихоновском институте, оказалось, что есть мои сверстники, которые со мной согласны вот в этих принципах жизни и в том, что вообще Церковь, она заслуживает того, чтобы быть частью человеческой жизни. И это было, конечно, здорово.

К. Мацан

— Вот очень интересно, вы рассказываете, что вам папа подсказал, что есть такой институт православный. А папе это было важно, что это православный институт? Что мотивация у людей не просто кусок хлеба.

Иерей Антоний

— Да. Ну и было у него, наверное, определенное опасение, что попадя в условия студенческой свободы, ну я вот как бы эти принципы жизни нарушу, оторвавшись от семьи.

К. Лаврентьева

— Он вас берег.

Иерей Антоний

— Да, что меня вот этот вот поток студенческой жизни, он увлечет.

К. Мацан

— Священник Антоний Борисов, доцент Московской духовной академии, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Я почему так про папу спросил про вашего, потому что мне кажется, это нехарактерно для тех лет, когда родители ребенка как-то вот ну мотивировали и направляли куда-то, где не только про кусок хлеба. Для родителей, которые столкнулись с 90-ми, с бедностью, мне кажется, некой такой сверхзадачей было: только чтобы ребенок вот так не жил. Поэтому получше вуз, вот экономический факультет, где уж точно бухгалтером устроишься или вот что-нибудь такое хорошее. Главное, чтобы был кусок хлеба, с остальным разберешься, ну вот чтобы только у тебя не было той бедности, в которой мы оказались. А у вас как-то сразу была в семье другая мотивация. Мне кажется, просто очень здорово.

Иерей Антоний

— Ну да, отчасти соглашусь.

К. Мацан

— Но вы год проучились в Свято-Тихоновском, а потом поступили все-таки в семинарию.

Иерей Антоний

— Да. Дело в том, что при всей моей любви к Свято-Тихоновскому университету, дело в том, что уже по окончании Духовной академии я там пять лет преподавал с большим удовольствием, отдал, так сказать, долг этому учебному заведению, из которого я ушел. Уход этот дался непросто, потому что я понимал, что вот этой студенческой свободы, которая, пусть и в ограниченном количестве, она есть в Свято-Тихоновском институте, ее в семинарии, конечно, не будет. Ну и потом случилось так, что однажды я был в Троице-Сергиевой Лавре, и так получилось, что я до того никогда туда не заходил, я оказался в Покровском академическом храме. И вот зайдя туда, я увидел ребят в форме, в этих самых кителях черных, в подрясниках, и я понял, что это несколько уже иная среда общения, чем в Свято-Тихоновском институте. И эта среда, она, к удивлению моему, мне показалась даже более близкой, чем там в ПСТГУ. И большую роль в этом решении, конечно, сыграл пример отца Николая Ситникова, протоиерея Николая Ситникова, тоже, к сожалению, уже покойного. Он всю свою жизнь прослужил в одном храме, храме Рождества Иоанна Предтечи на Пресне. Такой довольно известный храм в Москве, в советские годы он не закрывался, и прихожанами его были многие представители советской интеллигенции. И многие известные московские протоиереи там начинали свое церковное служение. В частности, вот, например, отец Александр Шаргунов был когда-то там пономарем, алтарником. Отец Николай был выпускником Московской духовной академии, тоже, кстати, однокурсником Алексей Ильича Осипова и митрополита Филарета (Вахрамеева), митрополита Минского, почетного экзарха. И так получилось, что с отцом Николаем я познакомился, когда учился на первом курсе Свято-Тихоновского института. И я стал пономарем храма Рождества Иоанна Предтечи на Пресне, благодаря Петру Юрьевичу Малкову, многолетнему преподавателю Свято-Тихоновского университета. Это он меня позвал туда в качестве пономаря. И тогда же я впервые увидел, как отец Николай совершает литургию. И это был такой очень совершенно необычный опыт. Ну я не люблю определение мистический или сверхъестественный, но в этом явно что-то было такое вот, знаете, за гранью привычной реальности. Потому что у меня было абсолютное ощущение, что отец Николай видит то, чего я не вижу, что стоя перед престолом и произнося молитвы литургии, он их произносил вслух, что он разговаривает с Богом. Это может прозвучать как-то громко и, может быть, искусственно, но я других слов для себя не могу найти — вот он действительно разговаривал с Богом. И это было вот очень явственно, очень ощутимо. И я понял, что вот отец Николай, пройдя, потом я с ним общался, и он мне говорил о том, как ценно было для него обучение в Троице-Сергиевой Лавре, в академии, у Преподобного. И как-то вот постепенно желание учиться в Лавре, оно во мне вызрело. Ну и состоялся этот самый переход из Свято-Тихоновского института, повторюсь, мной любимого, уважаемого, в академию, в Троице-Сергиеву Лавру.

К. Мацан

— Очень интересно, вот вы говорите про эти слова, да, человек разговаривал с Богом. И я думаю, что иногда вот кроме этих простых и больших при этом слов никак иначе религиозный опыт и не выразишь. Ну если это вправду было так, то какие другие слова здесь нужно искать.

Иерей Антоний

— Ну да, то есть уж простите, я как-то иначе не могу описать это свое переживание тогдашнее, когда вот, я Богу благодарен, что Он дал мне это увидеть, что служит священник, и это не просто он стоит перед каким-то столом, что это священник, служитель Божий, стоит перед престолом, на котором Христос восседает.

К. Мацан

— Отец Антоний, вы сказали, что ваша семья никогда не сомневалась в существовании Бога. Никогда не сомневалась — это получается, что помимо похода в храм раз в год, да, и помимо каких-то деревенских обычаев, какой-то выражения религиозности, это, видимо, еще что-то. Был ли у вас какой-то диалог детский с Богом и восприятие Его? Я сейчас объясню, почему я это спрашиваю. Потому что очень многие люди говорят о том, что мне с Богом хорошо и без храма. То есть мне действительно с Богом хорошо, я Его ощущаю, я чувствую Его помощь. А когда я прихожу в храм, наслаивается очень много всего другого и, получается, что я не могу в себе разобраться, и мне проще как-то один на один. Но мы понимаем также, что без таинств тоже как-то невозможно совершенно вести религиозную духовную жизнь. И я хочу вот о чем спросить. Когда вы уже полноценно пришли к Богу, когда вы поступили сначала в Свято-Тихоновский, потом вы перешли в Московскую духовную семинарию, вот это восприятие Бога тогдашнее, когда вы были маленький, потом юный, подросток, и вот эта встреча с Богом уже с выраженной церковностью, есть какая-то разница в восприятии и в личном ощущении?

Иерей Антоний

— Ну конечно есть. Потому что мы меняемся. Мы, обрастая каким-то жизненным опытом, при этом обрастаем в каком-то смысле шкурой. Кожа младенческая и кожа взрослого человека — это же, ну мы можем сказать, что это одна и та же кожа, да, но, с другой стороны, ведь нет, структура меняется. И вот мозоли, которые мы в течение жизни натираем, они, конечно, во многом и меняют в том числе и наш опыт религиозности. Я отчасти, наверное, могу сказать, что опыт переживания Бога остался прежним. Но остался прежним в результате, он менялся, но в каком-то смысле вернулся к каким-то прежним формам в результате определенного кризиса. Потому что наряду вот с примером, о котором я уже сказал, с примером отца Николая, я видел и другие примеры из жизни духовенства, которые не очень стыковались с тем, что я видел на примере отца Николая. Это было в определенном смысле проявление такого, наверное, цинизма, поповского цинизма, привыкания к благодати, привыкания к таинствам. И когда, глядя на это все и сравнивая одно и второе внутри себя, я находился в каком-то внутреннем конфликте и пытался понять, а вот где же оно, тогда вот постепенно стало вызревать это самое мнение что ли или внутреннее убеждение, что если хочешь в чем-то разобраться, то надо спрашивать у Того, Кто может дать ответ. А ответ может дать Бог. Поэтому нужно обращаться к Нему, и обращаться с теми или иными вопросами напрямую. Потому что, если ты веришь в то, что Господь не повелитель вселенной и не великий архитектор из матрицы, а Отец, мы же говорим: «Отче наш», то ну как-то ведь у папы можно спросить о каких-то вещах. Ну и Бога тоже, наверное, можно и нужно спрашивать, и спрашивать напрямую. А эта установка, она автоматически ведет к тому, что ты возвращаешься в какой-то степени к детскому переживанию духовности. Потому что ну это же ребенок может ляпнуть и спросить все напрямую, без обиняков. Подойти и спросить. Ну вот, наверное, Кира, вот в этом смысле опыт детского переживания, он остался, в том, что не надо бояться. А потом уже, конечно, когда у того же святителя Иоанна Златоуста читаешь, что если ты чего-то от Бога хочешь, то добивайся ответа, пока этого ответа не получишь, — ну, так сказать, идеологическая база была подведена.

К. Мацан

— Если святитель благословил, то можно.

Иерей Антоний

— Да.

К. Лаврентьева

— Священник Антоний Борисов, доцент Московской духовной академии, сегодня проводит с нами этот «Светлый вечер». У микрофона мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Мы вернемся через несколько секунд.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается. Еще раз здравствуйте, дорогие друзья. В студии Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. У нас сегодня в гостях священник Антоний Борисов, доцент Московской духовной академии, хорошо знакомый нашим радиослушателям по программам «Ларец слов», «Вселенная Православия», «Евангелие день за днем» и «Апостольские чтения». Но вот мы сегодня с отцом Антонием говорим о его пути к вере, в вере и о пути к священству. А вы произнесли это слово, мне кажется, очень важное на пути к вере, слово «кризис». Вот то о чем вы говорите, об этом кризисе, когда вы смотрели и видели ну два примера священнослужителей: один пример такого, условно говоря, пламенного служения — искреннего, глубокого разговора именно с Богом, а второй пример — привыкания к благодати, к алтарю к священству. Вы в себе этот вот водораздел видели, что вот есть то и то, и надо чтобы первое победило второе?

Иерей Антоний

— Нет, первоначально это был определенный как бы протест, когда внутри рождалось неприятие.

К. Мацан

— Ну вы же священник тогда были или еще нет?

Иерей Антоний

— Нет, нет, я был студентом. И когда вот видел какие-то вещи, когда в ряде случаев священство воспринималось просто как ремесло, как способ заработка, это, конечно, вызывало какое-то, знаете, вот исходя из максимализма юношеского, протест: ну как это возможно? Ну как это возможно?! Потом, знаете, жизнь, она расставила все на свои места. И Господь дал понять, что нельзя ни о ком судить. Вообще нельзя. Потому что тот человек, насчет которого я возмущался (я не буду называть имен, его уже нет в живых), ему Господь дал кончину праведную. Вот при всем этом, на тот момент довольно равнодушном отношении к обязанностям священнослужителя, несмотря на этот определенный цинизм, который я видел в его примере, Господь через скорби определенные дал этому человеку кончину праведную, кончину в мире с самим собой, в мире с Церковью, в мире с Богом. Другой пример, который тоже меня коробил, тоже стал для меня вразумлением. Потому что когда этот человек ушел из жизни, оказалось, что во многом это было осознанное юродство. Когда глубинные духовные убеждения человеком специально прятались и прикрывались несколько юродивым поведением, видимо, из боязни, что кто-то, знаете как, кто-то грубыми руками этот нежный мир возьмет и начнет менять. Когда человек специально вел себя таким образом, чтобы всем казалось: ну слушайте, ну он же юродивый, ну что с него взять? Да оставьте его в покое, не трогайте его. И это была определенного рода самозащита. Когда человек ушел из жизни, стало понятно, что Господь его принял. Потому что человек ушел из жизни в дни пасхального торжества — явное указание на то, что врата рая для него были открыты.

К. Мацан

— Правильно я понимаю, что вы вот переходили в семинарию из Свято-Тихоновского института уже с намерением потом быть священником. То есть вы специально за этим вот в семинарию и шли.

Иерей Антоний

— Да, это было, оборачиваясь назад, я вижу, что это было очень самонадеянно.

К. Мацан

— А почему?

Иерей Антоний

— Ну, потому что это была определенного рода романтика. И конечно же, ну я каких-то деталей, каких-то вещей не понимал, но почему-то оно сидело, знаете, как гвоздь в голове, что вот он, путь. Почему вот он, путь — на тот момент я себе ответить ну никак не мог. Ну и сейчас я, наверное, не смогу. Но вот оно вот так сложилось. Ну как, ну есть же слова в Евангелии: не вы Меня избрали, Я избрал вас. Ну, наверное, отчасти вот оно так и сложилось.

К. Мацан

— А как родители реагировали?

Иерей Антоний

— Ну по-разному. По-разному. Мама была, конечно, в шоке. При всей вот этой крепкой вере, которая у нее была и есть, и вере, не в пример мне — удивительной, большой, жертвенной, — она, конечно, этого первоначально не принимала. Ну вот сейчас мы с ней молимся в одном храме, она прихожанка того храма, где я служу. И я, конечно, не исповедую, нет ни в коем случае, слава Богу, есть еще священники на приходе, к которым она ходит на исповедь. Но я ее причащаю периодически. И это, конечно, такой очень дорогой для меня опыт такого, в том числе и духовного общения с мамой. И бабушку, конечно, я тоже причащаю. Она старенькая, до храма она уже дойти, доехать не в состоянии, поэтому вот дома, в домашних условиях ее и соборую, и причащаю.

К. Лаврентьева

— Отец Антоний, вы говорили о привыкании к таинству. Теперь, когда вы сам священнослужитель, вы можете уже со своей колокольни об этом судить. Не было ли у вас за эти годы вашего священнического служения привычки некоей к таинству? Потому что священник ведь причащается каждую литургию.

Иерей Антоний

— Ну в каком-то смысле привычка уже есть. Это уже, конечно, не то…

К. Лаврентьева

— Что первый раз.

Иерей Антоний

— Состояние переживания, да, когда вот, будучи студентом, семинаристом, я готовился к причастию. И каждое причастие, оно вот было действительно таким удивительным событием, которое воодушевляло, которое внутренне как-то в хорошем смысле переворачивало. Сейчас все, наверное, спокойнее переживается. Но знаете, это, наверное, как, может быть, не очень корректное сравнение, но тем не менее как с отношениями между мужем и женой. Когда все только начинается, все очень горячо, все очень трепетно, и каждое событие, оно действительно представляется грандиозным. А потом отношения развиваются. И нельзя сказать, что вот эта влюбленность, она продолжает существовать в прежнем формате. В каком-то смысле отношения, любовь становится привычкой, но это не означает, что они становятся менее ценными, эти отношения. Потому что вот недавно совсем скончался наш профессор, Николай Константинович Гаврюшин. Со своей супругой они прожили очень много лет вместе. Она скончалась, через месяц не стало его. Вот эта привычка быть вместе, она сыграла совершенно такую грандиозную роль. И сегодня анализируя, пытаясь понять, вот как же я отношусь к святому причастию, к служению литургии, я понимаю, что нет, может быть, этой яркой эмоциональной составляющей, есть в каком-то смысле привычка. Но эта привычка, она как стержень жизни. Что пропустив воскресную литургию там из-за того, что уехал, например, куда-нибудь, ты понимаешь, что неделя рабочая началась, вот оно преподавание, вроде бы все как обычно, а сил нет. Вот нет этого вот основания, которое, как оказывается, является привычным, без этого привычного в хорошем смысле причастия в воскресенье, уже оно как-то вот не преподается, не пишется — нет этого, нет этой укрепляющей силы.

К. Лаврентьева

— Отец Антоний, тогда возникает вопрос: а с каким чувством нужно подходить к причастию и нужно ли потом, по благочестивой привычке, искать у себя дары какие-то, которые Господь обычно дает тебе после причастия — радость, терпение, желание молиться?

Иерей Антоний

— Ой, ну вы… путь каждого человека, духовный путь каждого человека, он очень, он уникален.

К. Лаврентьева

— Конечно. Но все-таки это важно.

Иерей Антоний

— И опыт богообщения, он тоже уникален. Мне вспоминаются слова митрополита Антония Сурожского о том, что опять же, никогда никого не нужно судить, что каждый человек, опыт его общения с Богом, он прежде всего ценен для Самого Бога. И бывает так, что человек не ценит этот опыт, а Господь ценит. И поэтому у каждого тут своя история. Но я вот по своему такому, уж совсем небольшому опыту могу сказать следующее, что если говорить вот о моем опыте, то получается так, что вообще мы стараемся прихожан исповедовать до начала литургии. Но каждый раз находятся те, кто опоздал, те кого приходится исповедовать уже непосредственно перед причастием. И каждый раз думаешь: вот сейчас я человеку скажу, сейчас я скажу, что это нехорошо, если ты пришел причащаться, это нехорошо опаздывать на литургию, вот так вот относиться к богослужению и относиться к другим прихожанам. Потому что ну получается, по факту, что я выхожу на исповедь, слушаю одного, второго, третьего, что-то с ним обсуждаю, а мамочки, например, стоят с грудничками и ждут, когда же оно, это причастие начнется. Потому что они, мало того, что сами еле-еле собрались для того, чтобы в храм приехать, так они еще и стоят и переживают, как бы сейчас младенец не заверещал от того, что то ли ему жарко, то ли у него животик болит…

К. Лаврентьева

— Устал, хочет есть.

Иерей Антоний

— Устал, то ли он кушать хочет. Но получается так, что выхожу я на исповедь уже причастившись. И, уже причастившись я понимаю, что ну наверное, если Господь меня терпит рядом с престолом, и если эти люди пришли в Дом Божий и Господь их отсюда не выгоняет, то кто я такой, чтобы чего-то там людям высказывать? Ну поэтому как-то оно каждый раз более-менее благополучно складывается. Так что и эти самые исповедники опоздавшие, ты вдруг понимаешь, что они тоже все на самом деле понимают и осознают, и ощущают неудобство перед другими прихожанами, в следующий раз уже стараются прийти пораньше. И дети вроде не верещат, как-то себя чувствуют более-менее комфортно и дожидаются причастия. Ну и ты понимаешь, что прав был святитель Иоанн Златоуст, когда сказал, что строгость обычно проигрывает, а ласка всегда побеждает. Вот слова святителя Иоанна Златоуста, они на самом деле на практике работают.

К. Мацан

— Судя по вашему рассказу, ваше воцерковление, оно совпадало с учебой в высшем учебном заведении. То есть вы поступили, не будучи уже таким глубоко церковным человеком, и вот там, получается, шесть лет вы учились там на первой ступени или сколько там, год в институте, потом в семинарии, потом в академии. Но вот эти первые года, они для вас и были годами воцерковления.

Иерей Антоний

— Да, да.

К. Мацан

— И при этом вы видели вокруг себя священников и сами мечтали и стремились быть священником. А вот что в этом смысле вам в священстве открылось такого, чего в не ожидали? Даже несмотря на то, что вот наблюдали за священниками вокруг. Было ли что-то, что был такой образ священства, а потом я стал священником, и оказывается, что я вот этого не знал, этого не понимал, это видел вообще в розовых очках и так далее.

Иерей Антоний

— Ну конечно, да. Потому что вот как святитель Кирилл Иерусалимский говорил, пока человек первый раз не причастится, ему бесполезно объяснять, что такое причастие. Ну просто бесполезно, он не поймет.

К. Мацан

— А что вот нового было, неожиданного, что вошло в противоречие с представлениями, которые были до?

Иерей Антоний

— Значит, у меня было ощущение, глядя на тех или иных представителей духовенства, что есть некая благодатная гарантированность от ошибок. А потом стало понятно, что у священника, так же как у врача, в каком-то смысле, вот у врача есть кладбище пациентов, а у священника есть кладбище прихожан. И что нужно быть очень-очень аккуратным, вот в смысле духовного окормления. Что ровно в тот момент, когда ты считаешь, что ты стал таким гуру, который разбирается во всем, знает все, умеет все и сможет указать, как надо, вот ровно в этот момент обязательно происходит ну вот какая-то…

К. Мацан

— Пополнение кладбища.

Иерей Антоний

— Ну пополнение кладбища, да. А еще, да, и за осознанием вот этого пришло новое понимание слов апостола Иоанна Богослова, что до того, как явиться антихристу, предстоит явиться многим антихристам, с маленькой буквы. Что антихрист — мы это воспринимаем как противо-Христос, но антихрист на самом деле это тот, кто вместо Христа. И почему-то возникла мысль о том, что вот таким антихристом с маленькой буквы, вообще-то, может стать священник, как это ни страшно звучит.

К. Мацан

— Да, это страшно звучит.

Иерей Антоний

— Да. Когда возникает искушение привести человека не ко Христу, а привести его к себе, привязать его к себе. Сделать его ну в каком-то смысле невольником собственного восприятия Бога. Когда вот я считаю, что надо так, так и так. А шаг влево, шаг вправо — это вещи недопустимые. И определенного рода вразумление, нет, я не скажу, что я вот, тут в этом деле абсолютно безгрешен, и я понимаю, как надо, как не надо. Нет, конечно, ошибки, они были и есть. Но определенного рода вразумлением для меня лично стало следующее. Когда меня рукоположили в священнический сан, я отслужил свою эту череду непрестанных литургий в Духовной академии, это был очень радостный опыт, особенно опыт служения литургии, когда я служил ее сам. Но вот этот период, он закончился, и в какой-то момент ко мне подошел благочинный, то есть тот, кто отвечает за распорядок богослужений, и сказал: а теперь ты идешь на исповедь. А что такое исповедь в Покровском академическом храме — это огромное количество людей, которые, некоторые из них являются постоянными прихожанами, но большая часть являются фактически случайно оказавшимися, ну или не случайно, но тем не менее, вот по каким причинам оказавшимися в Лавре в этот день людьми — туристами, паломниками. А также есть определенная категория прихожан, которые ну явным образом, и этих людей немного, но тем не менее они есть, которые имеют, ну в общем, проблемы с психикой. И ищут утешение в церкви, потому что где же еще найти утешение.

К. Лаврентьева

— А в святых местах, в больших монастырях их особенно много.

Иерей Антоний

— Особенно много. И эти люди почему-то имеют такую особенность. Они прекрасно знают, кто служит в Покровском академическом храме, и они прекрасно видят новые лица среди клириков. И как только они видят вновь рукоположенного священника, они свои стопы устремляют именно к нему. И вы знаете, вот эти первые дни исповеди, которые вот мне пришлось вынести там, в Покровском академическом храме, они приводили к тому, что я просто приходил домой и просто падал. Потому что ну, во-первых, любая исповедь по первости это, в определенной мере, потрясение. А когда к тебе приходит человек, имеющий явные психические проблемы, а у тебя нет абсолютно никакого опыта общения с такими людьми, ну, конечно, этот опыт, он травмирующий вдвойне. И когда я общался в те дни с разными, очень разными прихожанами Покровского храма, тогда вот сложилось, и потом обсуждал этот опыт, безусловно, не разглашая тайну исповеди, потому что недопустимо, так сказать, со старшими коллегами, с теми отцами, которые давно уже служат, я понял что единственным способом как-то все это вынести является не пытаться заместить собой Бога, ну потому что это невозможно. А попытаться как-то человеку хотя бы посочувствовать. И стать не тем, кто от лица Бога за человека сейчас решит все проблемы, а тем, кто вместе с этим человеком Бога спрашивает: а как вот мне поступить? Вот как мне поступить, как мне с этим быть? Быть таким вот ну спутником что ли человека на его пути к Богу или помочь ему продолжить этот путь. Ну вот это то, что мне в какой-то степени открылось, то чего я не понимал до того, как стал священником.

К. Мацан

— Священник Антоний Борисов, доцент Московской духовной академии, сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер».

К. Лаврентьева

— Отец Антоний, вы сказали в начале нашей программы, что очень важно в детской вере это спросить Бога напрямую и задавать Ему прямые вопросы, высказывать Ему свои мысли — все честно и без лишних церемоний. Наверняка вы советовали это и на исповеди людям. И наверняка сейчас кто-то из наших радиослушателей подумает: ну хорошо, спрошу я. А как я пойму, что Бог мне ответил? Он же мне не явится, как Моисею, и не скажет напрямую. Как отвечает Господь? Святые отцы некоторые пишут, что Господь отвечает событиями. А что вы на это скажете?

Иерей Антоний

— Ну да, ну конечно небеса не отверзутся, и голос с неба не прозвучит. Потому что, ну во всяком случае, кто я такой, чтобы со мной Бог общался так же, как с Боговидцем Моисеем, как с Илией. Но и, конечно, да, ответ приходит через обстоятельства жизни, приходит через людей. Причем иногда через людей, от которых ты совершенно этого не ждешь. И это опять же подчас такое вразумление от Бога: а не занял ли ты Его место — ну что ты начал судить о людях вместе Бога. И когда люди, которых ты считал ну в каком-то смысле менее духовными, чем ты, менее тонкими, чем ты, более грешными, чем ты, вдруг вот именно от них и приходит, через них приходит этот самый ответ.

К. Лаврентьева

— То есть практически все окружающие люди.

Иерей Антоний

— Ну да, наверное, так. И как понять, ответ ли это Бога или нет? Ну опять же если обратиться к Священному Писанию и вспомнить пример пророка Илии, помните, ведь он справил У Бога ответ, почему у него ничего не получается с пророческим служением, ну почему он совершает чудеса, почему он даже физическое насилие применяет к этим языческим жрецам, собственноручно их убивает, а в Израиле ничего не меняется. Времена были жестокие. И когда Илия в очередной раз сбежал от гонений, то Господь дал ему такой опыт переживания, когда Илия, сначала, сидя в пещере, услышал этот грохот и увидел сильный ветер и понял, что в этом нет Бога. А потом подул тихий ветерок, и он понял, что в этом есть Бог. И вот иногда вроде бы ничего не случается, а рядом с тобой находится человек, который возьмет и что-нибудь такое ляпнет. Ну как ему кажется. А ты понимаешь, что он, наверное, ляпнул, но ляпнул настолько в точку, что это Господь с тобой говорит.

К. Лаврентьева

— Ну это один из вариантов ответа.

Иерей Антоний

— Ну да, конечно, не более того. Конечно, если говорить о женатом священстве, то особую роль в отрезвлении священника имеет, конечно, его жена.

К. Лаврентьева

— Не только священника.

Иерей Антоний

— Потому что так уж у нас складывается, что когда священник говорит проповедь или что-то такое делает на приходе, то обычно прихожане им восхищаются. Считают, что обязательно нужно батюшку похвалить, пропеть ему дифирамбы о том, о сем, о третьем, о десятом. А потом ты приходишь домой — и тебе говорят правду. О том, что к проповеди ты не подготовился, что служил ты торопливо, что ектеньи произносил нечетко. И при этом ты понимаешь, что, наверное, неприятно все это слышать, но очень полезно. Потому что вот этот шлейф избранности, шлейф поповской звездности, он тут же пропадает. И ты понимаешь, что, в общем-то, ты ничего особенного из себя не представляешь. А если есть что-то особенное в тебе, в твоем служении, то это тебе, в общем, не принадлежит, это все оно от Бога дается. И в твоей ответственности находится только то, как ты этим распорядишься. И никто, кроме любимой дорогой жены, подчас тебе правды в глаза не скажет.

К. Мацан

— В самом начале беседы вы, когда рассказывали про веру вашей бабушки, такую вот, может быть, богословски не фундированную, но на самом деле очень живую, искреннюю, на самом деле глубокую, вы так вскользь упомянули, что этого подчас не хватает в таком академическом, догматическом таком бытии. И я так понимаю, что это что-то из личного опыта. Вот вы же работаете преподавателем, то есть основная, может быть, так по времени часть вашего служения приходится именно на преподавание. Когда постоянно говоришь о вере, когда постоянно занимаешься какими-то такими философскими схоластическими штудиями, насколько встает вопрос о том, что вот ум заменяет сердце?

Иерей Антоний

— Ну конечно, встает этот вопрос. Потому что на самом деле…

К. Мацан

— И что с этим делать?

Иерей Антоний

— С этим делать — прислушиваться к студентам-хулиганам.

К. Мацан

— Так.

Иерей Антоний

— Которые не боятся задавать провокационных вопросов. И в том числе и апеллировать к твоему личному опыту. Батюшка, дорогой, вы, конечно, там защитили кандидатскую диссертацию, и звание у вас есть доцента, но вот сами-то как, чего? Вот так могёте, вот как те, о ком вы рассказываете, или нет?

К. Мацан

— Чудеса сотворите по молитве?

Иерей Антоний

— Ну вот не то что чудеса, а вы сами в таких ситуациях как поступаете? Вот вы нам рассказываете там, например, о католиках и об англиканах, а вот вы с ними когда встречаетесь, вот вы им вот это вот все рассказываете, вот у них спрашиваете, обличаете или не обличаете? Ну вот и соответственно эта дистанция между преподаваемым и личным, она тут же рушится. И ты понимаешь, что на самом деле, если у тебя нет какой-то личной убежденности в том, о чем ты рассказываешь, чему ты учишь, то ты, в общем-то, становишься голым королем. Ты, конечно, можешь маскировать эту свою обнаженность чем-то, но эта все шелуха, она слетает довольно быстро. Достаточно задать один вопрос в лоб — и все, и на этом все заканчивается.

К. Мацан

— Ну а если говорить вот о такой не преподавательской стезе, а просто о состоянии человека и христианина. Вот у кого-то из святых, ну я думаю, что у многих эта мысль встречается, что давайте предстанем Богу в простоте сердца. То есть немножко все свои, так если переводить эту фразу на русский язык, накопленные знания, учебник догматического многословия, немножко вот отодвинем, и сейчас не про это, сейчас про то, что вот есть ты и ты перед Богом. И я по себе могу сказать, что иногда это очень трудно. Ну как это так, я же не старушка, я же не бабушка, как я могу изменить себе? Если я это все знаю, я вот, мне, я слышу слово «Троица» — у меня прямо все каппадокийское богословие (ну я не про себя сейчас говорю там, про условного хорошего, знающего человека) в голове сразу возникает. Ну как я это все сейчас потесню? Это же я, это же часть меня. И, с одной стороны, вроде нет такого как бы требования, призыва искусственно себя оглуплять, может быть, сложная дихотомия. С другой стороны, ну вправду в простоте сердца совсем по-другому все получается.

Иерей Антоний

— А вы сейчас очень важное слово сказали: «искусственно». Вот это простота, она не должна быть искусственной. Когда мы весь багаж прожитой жизни начинаем искусственно от себя отодвигать, считая, что а вот сейчас… Это, знаете, как хождение в народ было в XIX веке, когда дворяне кафтаны…

К. Мацан

— Опростимся.

Иерей Антоний

— Да, кафтаны надевали, бороды отращивали и шли, значит, в народ. Да не получится. Потому что, вот как пишет апостол Павел, благодатью Божией, я есть то, что я есть: фарисей от фарисеев, иудей от иудеев — никуда от себя не убежишь. И если Господь так судил, что ты выучил это, прочитал то, открыл для себя третье, то это все нужно сделать своим. Не так, что все это отваливается, когда меняются жизненные обстоятельства, а так чтобы ты жил в гармонии прежде всего с самим собой. Не получалось так, что вот рясу надел — я один, а вот без рясы я другой. Или академическую мантию надел — да, вот сейчас я вам буду рассказывать о том, втором, третьем. То есть в основании на самом деле любого знания должен быть в том числе и опыт переживания этого знания. Это, наверное, и отличает хорошего преподавателя от преподавателя, который ну вот как-то просто исполняет свои обязанности.

К. Мацан

— Спасибо, очень ценный совет.

К. Лаврентьева

— Отец Антоний, вы помните свою первую литургию?

Иерей Антоний

— Ну да, помню. И я очень благодарен супруге и тому, что она на эту литургию пришла. Ну потому что иначе как, я и представить себе не мог. И вот на этой литургии я причащал свою дочь первую.

К. Лаврентьева

— Ничего себе

Иерей Антоний

— Да, к тому времени Александра уже родилась, да, вот она причащалась на той литургии. И, конечно, это осталось в памяти. И осталось в памяти еще и то, что казалось, что это как бы не со мной происходит. Ну то есть со мной и не со мной. Как-то оно, почему-то виделось как бы со стороны чуть-чуть все это. То есть вроде бы как и руки мои, и голос мой, а окончательной уверенности в том, что все это происходит здесь и сейчас, ну как-то не было. А еще было, знаете, ощущение того, что как бы есть такая ну внутренняя, может быть, не внутренняя, но тем не менее какая-то есть помощь в служении. В том смысле что те действия, которые я никогда ведь не делал, они вот сейчас осуществляются, и есть какая-то уверенность в том, что я делаю правильно. Ну там были рядом и наставники академические, которые контролировали процесс, чтобы все было хорошо, все получилось. Но тем не менее была какая-то вот уверенность в том, что сейчас все получится, все будет хорошо, в смысле соблюдения обрядовых действий. Ну вот, слава Богу, да, без эксцессов все прошло.

К. Мацан

— Ну это потрясающие слова, которые вы произносите, что это вроде бы вы, а вроде бы и не вы. Какие-то опять же снова простые, но очень точные слова, вот передающие, как мне кажется, то что можно назвать религиозным опытом, или богообщением, или предстоянием перед Богом.

Иерей Антоний

— Ну вы знаете, он же меняется, этот опыт, тоже. Опыт дальнейшего служения, он показал очень, как мне кажется, важную вещь, то что священник не один совершает таинство. Вообще любое священнодействие, будь то крещение, отпевание, любая другая треба, освящение машины, священник не может свершить это в одиночку. Потому что, во-первых, это свершает, любое священнодействие свершает Бог руками священника, но священник свершает таинство, обряд обязательно вместе с теми людьми, которые его об этом просят. Потому что если ты крестишь ребенка, а люди стоят и на это все смотрят просто, как зрители внешние, и никак молитвенно в таинстве не участвуют, то это, безусловно… Нет, ты понимаешь что таинство свершилось, но это довольно ущербный опыт, понимание того. что ты пытаешься своими, довольно слабыми силами компенсировать ну то ли неверие, то ли безразличие людей, которые находятся рядом, которые вроде бы тебя попросили о свершении таинства, но при этом для них это не так важно, как хотелось бы.

К. Мацан

— Спасибо огромное за эту беседу. Знаете, вы каждую программу «Вселенная Православия» заканчиваете только в вам одному присущей манере, которую наши слушатели уже знают: спасибо, с вами был священник Антоний Борисов. И сегодня мы говорили о… — как преподаватель вы закрепляете в конце программы главный тезис или главную тему. Вот как бы вы закончили нашу сегодняшнюю программу?

Иерей Антоний

— С вами был священник Антоний Борисов. И сегодня мы говорили с вами о том, как священник Антоний Борисов стал священником Антонием Борисовым и прошел этот путь до сегодняшнего дня, пытаясь понять, как это с ним все случилось.

К. Лаврентьева

— Спасибо большое.

К. Мацан

— А в студии были Кира Лаврентьева, я Константин Мацан. До свидания.

К. Лаврентьева

— Всего хорошего.

Иерей Антоний

— До свидания.

Мы в соцсетях
****

Также рекомендуем