«Путь к священству». Прот. Николай Флоринский

У нас в гостях был настоятель Свято-Георгиевской церкви города Кишинева протоиерей Николай Флоринский.

Отец Николай рассказал о своем пути к вере и священству, а также о том, что изменилось в его мировосприятии и служении по сравнению с началом пути.

---

К. Мацан 

- «Светлый вечер» на радио «Вера», здравствуйте, дорогие друзья, в студии Кира Лаврентьева. 

К. Лаврентьева 

- Добрый вечер. 

К. Мацан 

- И я, Константин Мацан, у нас сегодня в гостях протоиерей Николай Флоринский – настоятель Свято-Георгиевской церкви в городе Кишиневе. Здравствуйте. 

о. Николай 

- Здравствуйте. 

К. Мацан 

- Вот гость из Молдавии или Молдовы – как вы говорите, как правильно? 

о. Николай 

- Мы говорим Молдавия, а официально – это Молдова, а еще хочу поприветствовать ваше замечательное радио «Вера», оно действительно светлое, которое любят во всех уголках мира. 

К. Мацан 

- Спасибо за это трепетное, радостное такое вступление. Я, когда готовился к программе, прочитал, что было время, не знаю, до сих пор ли это так, что ваш храм в Кишиневе был единственным, где служили по-церковнославянски, а проповеди говорили по-русски, до сих пор так? 

о. Николай 

- Да. 

К. Мацан 

- А в остальных храмах на каком служат? 

о. Николай 

- В остальных храмах богослужение совершается на молдавском языке или на румынском, сейчас принято говорить, что у нас румынский язык, а не молдавский. И вот некая часть населения относит себя к истинным молдаванам, а другие к румынам. 

К. Мацан 

- Там же есть церковь Московского Патриархата, есть церковь Румынская 

о. Николай 

- Да, Бессарабская митрополия. 

К. Мацан 

- И там, и там служат преимущественно на этом румынском, молдавском? 

о. Николай 

- Конечно. 

К. Мацан 

- Даже в церквях Московского Патриархата? 

о. Николай 

- Конечно, на национальном языке и во всех селах, а у нас более 1400 приходов, за редким исключением, на севере Молдовии в Приднестровье совершается богослужение на церковно-славянском языке, остальные на молдавском. 

К. Мацан 

- Вы с какими-то сталкиваетесь трудностями в связи с тем, что вы такой, единственный представитель русского языка в этих краях? 

о. Николай 

- Вы знаете, в церковной среде нет, нет. У нас замечательный митрополит, который не просто лояльно, а с любовью относится к Русской Православной Церкви и является членом Священного Синода Московского Патриархата. И поэтому, когда мы обратились 30 лет назад о том, чтобы открыть русскоязычный храм, владыка митрополит тогда был только епископ молодой на нашей кафедре, с любовью откликнулся на наше пожелание. Но есть маленькая предистория, что не так все было гладко: если митрополит нынешний отнесся тогда благосклонно, то подтолкнуть к открытию храма нас заставили некоторые неприятные моменты, как то: в кафедральном соборе, где единственный храм, в котором совершалось богослужение «фифти-фифти» на молдавском и на церковно-славянском - перестали служить на церковно-славянском с 89-го, с 88-го года прошлого столетия. Вы помните, начался парад суверенитетов республик, провозглашение национализма, национальных идей и вот те священники, которые, заканчивая ленинградские и одесские духовные семинарии, перестали исповедовать русскоязычных прихожан. 

К. Мацан 

- Даже так? 

о. Николай 

- Даже так, один батюшка, например, сказал одной схимонахине Александре: «Сколько лет живешь в Молдавии? – Пятнадцать. – Не знаешь языка, я тебя не буду исповедовать». И вот она в слезах ушла, не исповедавшись и не причастившись, то есть были со стороны не только площади, но и люди из числа духовенства, которые забыли о своем предназначении христианском, поддались голосу площади и своим таким националистическим чувствам. Вот с тех пор с 89-го года я предпринял конкретные действия с собрания двадцатки, писали письма Горбачеву, в ООН, Председателю Правительства и всем во все организации. И вот когда совсем недавно я прочел свое это обращение-письмо – я сам испугался, какое оно было дерзкое, революционное (смех) видно, те года, на всех накопилось, подействовало и такой был взрыв эмоций. 

К. Мацан 

- Давайте обратимся к той теме, к которой мы обычно с Кирой в этих беседах обращаемся: мы говорим со священником о его пути к вере, в вере и о принятии священства, о том, какие события привели к этому важнейшему решению. Вы из священнического рода, если так можно сказать, у вас были в роду предки-священники, правильно я понимаю? 

о. Николай 

- Предки были, по бабушкиной линии, по материнской бабушкиной линии ее брат был игуменом в монастыре и, естественно, до этого тоже были предки из духовенства. 

К. Мацан 

- Но это как-то определило ваш путь в вере, к вере? 

о. Николай 

- Нет, нет. Я воспитывался в светской семье, бабушка была верующая, полуграмотная, каждый вечер она зажигала лампадочку и читала «Символ веры» и другие молитвы, которые знала наизусть. В Великом посту с мамой меня с братом водили на причастие в церковь, потом бабушка умерла и получилось так, что в 11 лет я остался один с братом в доме, отец уехал в дальнюю командировку на Север, мама попала с тяжелым недугом в больницу и мы как бы так на все лето оставались сами себе хозяевами. Брат поступил в художественную школу, забрал документы с общеобразовательной, а я в это время познакомился с моим соседом, недалеко от польского кладбища жил-был иеромонах Гавриил, который окончил свою жизнь на Святой Горе Афон, а тогда это был дьякон Георгий Сербанек, Георгий Степанович. 

К. Мацан 

- А это где вы тогда жили? 

о. Николай 

- В городе Кишиневе. В центре города, застроенного большими домами, небольшая такая деревенька с кладбищем польским, и там, на склоне горы этот отец Георгий доил козу, меня это очень впечатлило, заинтересовался. Подоив козу, он предложил мне стаканчик молока, пригласил в гости, нагрузил яблоками, мы с ним разговорились и вот уже через 2-3 дня я переехал к нему в дом жить, потому что родителей не было. А дом у него был – маленький монастырь, у него дом рушился, бедный-бедный дом, отваливались куски глинобитные от его саманных стен, в доме была времянка и в доме была самая настоящая богадельня: он приютил нескольких студентов, которые жили у него совершенно бесплатно, один бомж, который прекрасно пел, но не хватало ему немножечко разума, добрый был человек такой, другой Лев – бомж и одна старушка, которую выгнали дети из-за того, что она любила выпить, из деревни, просила подаяние у кафедрального собора, он ее забрал к себе. Вот она нам готовила по вечерам борщ, мы собирались за общей трапезой, разливали борщ, под колокольчиком вставали на молитву, читали молитву, ложились спать, в шесть утра вставали и с отцом Георгием все лето я так вот провел в соборе, помогая ему чистить кадильницу, гладить ковры, стелить дорожки, когда приезжал архиерей и так далее, и тому подобное. Так было до самой осени, до 1-го сентября, когда уже мои родители пришли в дом, я познакомил их с отцом Георгием, и он стал не просто моим духовником, а духовником всей нашей семьи, на все праздники до самого своего отбытия на Святую Гору Афон в 1976 году, когда он принял уже и монашество с именем Гавриил, и сан иеромонаха, отбыл вместе с отцом Арсением, регентом Одесского монастыря Успенского, отбыли на Святую Гору Афон. И вот до 76-го года мы постоянно были вместе, постоянно он меня воспитывал и другой дороги, как в храм, я не знал. Прежде, чем идти, скажем, в школу, которая была недалеко от кафедрального собора, я вместе с ним приходил, топили печку, тогда еще не было парового отопления и после этого, забирая портфель со склада, с угля, шел в школу, где быстренько делал уроки и должен был успеть к вечернему богослужению. Мне тогда было 11 лет. 

К. Мацан 

- Интерес такой к жизни монаха, к жизни создаваемого им домашнего монастыря и богадельни что вызывало в мальчике 11-летнем? Какой-то был запрос? На что запрос? 

о. Николай 

- Знаете, это была моя жизнь, я себя там настолько уютно чувствовал, с Богом, в любви этих добрых дел, конечно, была и строгость, были и наказания, где-то что-то разбил, что-то такое, но я себя чувствовал там дома, вот это мой дом, больше я никуда не хочу, никакие танцы, никакие развлечения, ничего меня не интересовало, кроме церкви, ничего. И не надо забывать, что в то время был замечательный клир в соборе, я был книгодержцем в 12 лет у архиепископа Варфоломея (Гондаровского), он потом уехал в Ташкент и умер уже в Орле. Это советское время: когда открывались Царские врата, он меня прятал за печку, когда закрывались, я выходил, держал ему книгу, он читал вечерние молитвы, но это, конечно, только в алтаре, стихарь, конечно, мне в то время не давали, не положено было. И вот я еще раз хочу сказать, что я настолько себя уютно чувствовал, потому что после, как мы выходили из храма, почти в 10 часов, мы не просто выходили, мы целый час стояли и слушали его проповеди: он рассказывал нам, там была схимонахиня, одна женщина-свешни́ца, которая продавала свечи, я, маленький пацанчик – мы обходили любимые наши иконы, потому что все невозможно, много их было, клали земные поклоны, он нам что-то рассказывал, никаких же книг, ничего не было, только из уст в уста мы получали эту радость о Духе Святом, о Боге. 

К. Лаврентьева 

- Отец Николай, это горение таким и оставалось в переходном возрасте, в юношеском возрасте? 

о. Николай 

- Да. 

К. Лаврентьева 

- То есть оно не уменьшалось? 

о. Николай 

- Не уменьшалось, я уже перед армией был официально иподьякон, уже у архиепископа Ионафана и когда служил в армии, мне присылали с Одесской Духовной семинарии, с ректората поздравления, приглашали, чтобы я честно служил, потом шел учиться в семинарию и в армии знали и относились очень по-доброму к моему пожеланию. И замполит, например, говорил следующие слова, и он приглашал меня в линейную милицию, говорит: «Пойдем, будешь учиться на юрфаке, где Ленин учился – я служил в Казани - Останешься здесь работать, квартиру получишь» я говорю: «Нет, вы знаете мою дорогу, вы знаете желание моего сердца», и поэтому никаких вопросов у меня никогда не было, то есть я другой дороги, кроме церкви, не знал. 

К. Мацан 

- Сказали вы, что к вам так лояльно относились – а это в те времена было, наверное, не очень ожидаемо? 

о. Николай 

- Вы знаете, да, наверное, так, просто один раз я пошел после «учебки» – «учебка» была в Горьком, а после «учебки» со старшиной, как сейчас помню: сержант Пивень, пошли мы в город, первый мой был отпуск, увольнительная. Я пошел в отпуск, говорю: «Ты извини, но я должен пойти в храм». Тогда это был Никольский собор кафедральным собором, я поставил свечки, помолился, познакомился с батюшкой, потом с владыкой Пантелеимоном Казанским. И когда мы вернулись, он доложил, что я хожу в церковь молиться. Меня вызывает замполит, меня вызывает командир роты, собралось такое представительное собрание, а я не был никаким комсомольцем, никем. И начинают с огромных слов мне внушать: «Как тебе не стыдно! Советская власть тебя кормит-поит, а ты к попам бегаешь!» - «Так, я говорю, товарищи, успокоились, с кем вы разговариваете? Вы знаете, кто я?» Так на абордаж взял, достал письма из семинарии на официальных бланках, говорю: «Вам что, не доложили, кто я? Плохо работают у вас КГБ и прочие службы, если вы до сих пор не знаете. Каким тоном вы со мной разговариваете, общаетесь?» Минута молчания, вот настоящая минута молчания, белый замполит листает бумажки, перекладывает, не знает, что: «Ну, вы идите, мы потом с вами поговорим, пообщаемся». На этом строгость советской власти по отношению ко мне закончилась. 

К. Мацан 

- То есть это было для них такой реакцией, что неким официальным таким документом от Церкви, они как-то верили, они их боялись, они их почитали… 

о. Николай 

- Да, боялись, что я, наверное, какой-то особый тип с протекциями, со всеми делами, что если я куда-то на них напишу или пожалуюсь, или кому-то позвоню, то могут быть неприятности – на всякий случай решили оставить меня в покое. 

К. Лаврентьева 

- «Светлый вечер» на радио «Вера», уважаемые радиослушатели, у нас в гостях протоиерей Николай Флоринский – настоятель Свято-Георгиевской церкви города Кишинева. У микрофона мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. Отец Николай, а как дальше складывался вот этот ваш путь священнический уже? 

о. Николай 

- Легко и хорошо: я, как и говорится, в 16 лет получил уже стихарь, прислуживал в соборе, был иподьяконом у архиепископа Ионафана с моим другом – отцом Павлом Борщевским, который тоже настоятель в Кишиневе в другом храме, мы с ним дружим более сорока лет. Нас забрали в армию, мы не поступали в семинарию специально, чтобы потом, говорят, забирают в стройбат, мы пошли, отслужили в советской армии, вернулись и владыка посоветовал мне поступить (еще год почти был впереди, я демобилизовался осенью) поступить алтарником в кафедральный собор, где я был принят и проработал до поступления в Московскую духовную семинарию. В 81-м году мы с отцом Павлом, моим другом, поступили в Московскую духовную семинарию, которую закончили в 85-м, затем были отправлены обратно на приход и в следующем году поступил в Московскую духовную академию, которую закончил со степенью кандидата богословия за сочинение «Жизнь и деятельность митрополита Гавриила (Бэнуле́ску- Бодо́ни)», нынче прославленного святого, Кишиневского митрополита. 

К. Мацан 

- Когда вы уже погрузились полноценно, как вы сказали, в церковную жизнь, когда церковь уже стала равна жизни в каком-то смысле – приходилось ли потом возвращаться мыслями, что вы из священнического рода, что есть у вас предки-священники? Как-то эта информация заиграла новыми красками, какая-то, если угодно, духовная связь обрелась с прежними поколениями? 

о. Николай 

- К сожалению, нет. Я очень мало что знал о своих предках, очень мало, из рассказов бабушки, и восстановить это практически было невозможно, потому что на территории Молдовы, вы знаете, она на границе, переходила из рук в руки, румыны забирали, когда уходили в 44-м году из Молдавии, забрали все документы, архивы, Советская власть многое посжигала, храмы закрывали и никакой информации нельзя было найти. Но не в этом дело, дело все в том, что я всегда радовался тому, что я принадлежу православной церкви, были предки или не были предки – духовенство, это для меня роли не играло, потому что кроме тех предков, которые, конечно, бесспорно, являются молитвенниками и мои родители – верующие люди, я на смертном одре причащал своего отца и маму причащал в больнице на смертном одре и я рад, что все мои близкие, все живут с Богом – это самое главное и дай Бог, будут жить. 

К. Лаврентьева 

- Отец Николай, ну когда вы уже вошли в мир церкви, когда вы уже стали священником, а не мальчиком, который помогает в алтаре и чистит подсвечники, убирает храм, при всей романтизации всего этого, я это глубоко понимаю, потому что это вообще такой мир ты открываешь для себя, когда ты приходишь именно в детстве к Богу – это совершенно потрясающий опыт, и он потом тебя держит всю жизнь. 

о. Николай 

- Знаете, да. Я хочу такой один момент сказать: когда меня рукоположили в дьяконы, я очень хорошо знал богослужение, потому что с архиереем иподьякон ни одной службы и мы все тонкости знали. Когда меня рукоположили в дьяконы, мне пришлось в академическом храме впервые читать Евангелие и я, когда зашел в храм после чтения Евангелия, инспектор меня отругал, отругал за то, что я очень хорошо прочел Евангелие. Он говорит: «Ты борзый, ты читаешь, как будто ты уже 50 лет протодьяконом. У тебя должен голос дрожать, ты должен то-то, то-то». 

К. Лаврентьева 

- То есть этот мир для вас был очень знаком и гармоничен, близкий. 

о. Николай 

- Конечно, я очень опечалился, потому что я не хотел быть бо́рзым, но так оно получилось. 

К. Мацан 

- А вам сейчас кажется вот этот комментарий инспектора – это что, это такая правильная, верная попытка воспитания смирения в молодом студенте или все-таки не должен был инспектор так себя вести? 

К. Лаврентьева 

- По-моему, тут слабость человеческая просто. 

о. Николай 

- Я не знаю, дело все в том, что в семинарию приходили разные люди, и вот, например, у нас был один человек, у нас же комнаты были большие, по 20, по 30 человек спали мы под царскими чертогами, и один парень написал сочинение, и его вызывает ректор и говорит: «Почему написали такое сочинение?» И когда он вернулся обратно, мы его спрашиваем в подвале, в классе, где мы спали в спальнях: «Ну что тебе сказал ректор?» Он говорит: «Ректор признал мое сочинение не ортодоксальным. – Хорошо, а что у тебя еще спросил ректор? – Ректор спросил: «А на кого вы сюда вообще пришли учиться?» Я ему сказал: «На церковного старосту» (смех) – не на священника, а на церковного старосту. То есть у человека были определенные пожелания, кем ему быть после семинарии, иметь образование. Понятно, что этот человек был несколько чужд всему церковному духу, читал он так, когда… 

К. Мацан 

- Тут надо, наверное, еще пояснить, что в те времена церковный староста – это бывал человек, в общем-то, противопоставляющий себя всему приходу… 

о. Николай 

- Да, и владеющий деньгами церковными. 

К. Мацан 

- Да, то есть это не часть прихода, не такой вот в нашем понимании староста, как человек-активист такой, которому поручают быть таким старостой, это представитель другой стороны, скорее 

о. Николай 

- Такое око власти было, скорее. 

К. Мацан 

- Тогда вся ситуация по-другому поворачивается. 

о. Николай 

- Да, поэтому с этим батюшкой-инспектором у нас были потом замечательнейшие отношения, он очень духовный человек, мы просто с ним сдружились, и я ходил к нему и на исповедь, и вообще общался по разным вопросам, а он мне потом как-то сказал, что: «Ты знаешь, я боюсь за всех, чтобы священство не стало работой для выпускников» 

К. Лаврентьева 

- Вот об этом я и хотела спросить, я прошу прощения, еще начинала задавать этот вопрос. Когда вы были маленьким – понятен ваш восторг. Когда вы погрузились в жизнь Церкви именно уже стороны священнического, пастырского пути – это ведь совершенно иное, наверняка. Что открылось вам, может быть, болезненного, может быть, неприятного? Ведь не бывает, чтобы было все прямо настолько идеально, мы все равно должны что-то принимать и с чем-то смиряться. 

о. Николай 

- Да, конечно. 

К. Лаврентьева 

- Было ли что-то, что вам очень тяжело давалось, было ли что-то, что вы никак не могли понять и принять? То есть какая-то такая внутренняя сторона церковной жизни, которая вам была неведома доселе? 

о. Николай 

- Тяжелый вопрос для меня, потому что, конечно, горькие моменты были. Например, когда я рукоположился и служил в академическом храме, нас посылали в священном сане в Ярославскую епархию куда-то и вот мы, которые стремились всегда служить, любили службу, богослужение, почему-то тех не посылали на приходы, тот же инспектор приходил, говорил: «Пишите, пожалуйста, прошение, кто на Пасхальную ночь, вот где нет богослужений, хочет пойти послужить в деревню, то-то, то-то, и: я, я!» Знает, как: кто на стройку: я, кто туда: я! Вот рвалась душа, хотелось, но нас почему-то не послали туда, а потом, когда приехали те батюшки, которые были с Западной Украины и у них мы их спрашивали: «Ребята, вы же униаты, чего вы носите бороду?» - подкалывали их, советское время, говорят: «Борода – це только до поезда, а потом мы сбриваем и становимся родными униатами» и их послали туда, и потом они приезжают, и мы: «Ну расскажи, ты сам служил священником, ну как, что, что?» И они рассказывают, говорят: «Ну что, встретили нас на полустаночке в лодочке, отвезли до храма, приютила какая-то бабушка, в Великую Пятницу пожарила яичницу, потому что ничего другого есть у нее не было, только яйца были, на службе она сама пела, было ровно два человека, холод, храм неотапливаемый, так пропели им Пасху и вернулись». А я приехал из Молдавии, где очень много верующих людей, где служба, радость, люди ждут каждое слово проповеди. Я, может, так и подумал: «Господи, как бы я пережил этот опыт», но Господь меня чего-то до него не допустил, до этого опыта, я не знаю, как, я бы сломался, потому что, я помню, когда я приехал священником, служил в кафедральном соборе, владыка меня оставил и я шел в храм на Пасху в рясе, в облачении, я все переживал: вот закончится молодежь…я неправильно переживал, потому что мы все под Богом, но душа болела: вот уйдет молодежь, на прошлой неделе уполномоченный позвонил архиерею сказал: «Если этот молодой поп еще раз в городе пойдет в рясе с крестом - я его на кресте повешу». А для меня это наоборот было такое чувство: «ну давай, вешай меня - горел: я не боюсь тебя, давай!» Я боялся за другое – чтобы люди не перестали ходить, чтобы другие храмы не закрывались. Я помню те моменты, когда было сильное землетрясение в Кишиневе и власти, уполномоченный решили закрыть один храм, вот сейчас 76-й год, потому что, говорит, он в аварийном состоянии, может разрушиться – это была страшная катастрофа для всех нас: для архиерея, для священников, для иподьяконов молодых. Но когда меня рукоположили, я ведь не думал, что меня оставит владыка в соборе, в городе, у меня близко не было таких мыслей. У меня и моего друга было одно-единственное желание: когда отправят нас в любую, самую глухую деревню, отслужить литургию, из просфорочки вынуть имена самому, помолиться за всех усопших и живых. Для меня это была идея фикс, только этого я желал, только этого: отслужить литургию, хотя бы одну в жизни, вынуть и помолиться за всех близких, живых и мертвых. Но Господь судил по-другому, я остался в соборе, потом сменился архиерей. Новый архиерей назначил меня ключарем кафедрального собора. Потом бывали разные житейские истории. 

К. Мацан 

- Вернемся к ним после небольшой паузы. Напомню: сегодня в «Светлом вечере» с нами и с вами протоиерей Николай Флоринский – настоятель Свято-Георгиевской церкви города Кишинева. В студии Кира Лаврентьева, я – Константин Мацан, мы вернемся к вам буквально через минуту. 

К. Лаврентьева 

- Еще раз здравствуйте, уважаемые радиослушатели, «Светлый вечер» на светлом радио приветствует вас. Сегодня у нас в гостях протоиерей Николай Флоринский – настоятель Георгиевской церкви города Кишинева. У микрофона мой коллега Константин Мацан и я, Кира Лаврентьева. 

К. Мацан 

- Вы сейчас сказали, что готовы были ехать в любую деревню, у вас была одна мечта, как я понимаю, мечта еще до рукоположения: просто хотя бы один раз в жизни самому совершить литургию, как священнику – это был такой предел желаний, но вас оставили в кафедральном соборе в городе Кишиневе, в крупном центральном приходе, это был такой, своего рода Промысел. Я почему-то вспоминаю историю одного своего знакомого священника, который рассказывал, что он всегда мечтал быть простым сельским батюшкой, вот таким, чтобы с утра проснуться первым, расчистить лопатой дорогу к храму от снега, зажечь свечки, чтобы там был сельский такой приход – а его распределили в Казанский собор на Красной площади в Москве, вот смиряют человека. Насколько вам, вообще насколько священнику тяжело или не тяжело принимать такой Промысел о себе, что нужно, чтобы принимать его безропотно? 

о. Николай 

- Знаете, если говорить о себе, то, конечно, я с радостью воспринял это назначение, потому что там был дорогой моему сердцу архиерей святой жизни, настоятель, который дал мне характеристику, дьякона́, священники, а самое главное, приход, в котором меня знали с детства, любили меня, я их любил, но получилось так, что я познал сельскую жизнь, скажем так, отправлен был из ключарей кафедрального собора в село, на границу, куда я не мог приехать, потому что это село находилось между Советским Союзом и Румынией и чтобы попасть в этот регион, необходимо было пройти какие-то проверки и получить удостоверение в течение 10-ти дней. В это время у меня было очень интересное положение: я ушел с квартиры, пособирал денежек и купил такой домик-развалюшку, и остался весь в долгах, и получилось так, что матушку я взял, женился, из Сергиева Посада, привез ее в Кишинев, родилась у нас дочка, приехала ее бабушка и получилось так, что у нас в доме не осталось ни куска хлеба, ни копейки денег и только огромные долги, там тысячи и тысячи за дом. И я пошел к своему другу, который служил в одном из городских храмов у своего тестя, которого тоже потом отправили на приход, попросил у него 10 рублей, одолжить, он мне дал 10 рублей и один такой большой калач – в Молдавии выпекают калачи на свадьбу, на крещение, это был хлебушек, который я принес домой и у меня подступил такой ком в горло оттого, что я сегодня нахожусь в таком положении, что куска хлеба не имею ни семье, ни родителям дать. И с благодарностью, конечно, ушел, с благодарностью этому человеку и к Богу, что никого не оставляет, и поехал потом на приход. Дали мне это удостоверение, которое позволяет проехать до границы.  И вот когда я уже уехал, а они остались, проели эти 10 рублей, съели этот хлеб, бабушка матушкина говорит: «Пойди еще раз к отцу Павлу, попроси у него еще что-нибудь нам на прожитие». И вот когда я уже вернулся, после первой службы, после второй, как-то так стали на ноги, и так было, в шесть утра начиналась служба в деревне, вставал утром: ага, здесь Румыния, что там творится, в этой стороне, петухи поют на молдавской, на советской территории, ну все, пора идти служить. Молдавские приходы имеют свою особенность: там богослужения совершаются на молдавском языке, и я все мог совершать, все богослужения, и литургию, венчание, все, единственное - мне было очень тяжело читать, как русскоязычному, огласительные молитвы на крещение и я их читал по-русски, подошла ко мне зам.старосты, дедушка Никита был староста хороший, а она такая, тоже хорошая женщина и говорит: «А здесь молдавский приход, вы должны полностью все читать по-молдавски». Я говорю: «Вы простите, у меня не совсем это получается вот здесь. Я вам дам совет». Она говорит: «Какой?» Я говорю: «Напишите, пожалуйста, коллективное письмо архиерею, что я не справляюсь с обязанностями, чтобы меня отсюда убрали и останутся или дадут батюшку (я вторым там был), который будет у вас служить и на молдавском языке. Ну не справляюсь, значит, чего я должен, так сказать, вам приносить неудобство?» Она выслушала, ничего не сказала, на следующий день постучалась ко мне, я там жил при старушке церковной, принесла мне такую огромную кастрюлю с куриным супом и сказала: «Батюшка, прости, мы тебя любим, ты хороший священник, прости, что я тебе такое вчера сказала». Ну, я ее, конечно, поблагодарил, но сказал: «Я не шутил, если на самом деле так все плохо – пишите, меня уберут отсюда без проблем». Ну и потом я уже сам пытался перейти на другой приход, очень бедный, в селе, украинский приход, в котором было четыре части населения: первое – баптисты с очень сильной общиной, которая никогда не закрывалась, иеговисты, коммунисты и православные. И получалось так, что храм только открыли год до меня и мне его полностью пришлось восстанавливать: я пристроил пономарку, построил церковный дом, но уже не приходилось мне там больше служить, потому что я параллельно стал открывать русскоязычный храм в Кишиневе, с 89-го года. У нас был замечательный журналист – Федор Чащин, его в Москве многие знаю, он написал историю «Тайна Белой Криницы», близко общался со старообрядцами и у него дома было несколько старинных икон, которые он привез с Белой Криницы, в частности, перед иконой Казанской Божией Матери 4-го ноября 89-го года через месяц будет 30 лет, как мы совершили молебен Божией Матери, чтобы Господь и Божия Матерь помогли нам открыть русскоязычный приход в городе Кишиневе, потому что в то время все богослужения велись исключительно на молдавском языке. И с Божией помощью 1-го апреля 90-го года, как шутка, нам вручили ключи музейные сотрудники, мы получили храм, в совершенно запущенном состоянии, с ржавой крышей, пробитыми стеклами, с туалетом в алтаре. Это было хранилище Министерства культуры, до этого была автомастерская, вот 31 год храм простоял в запустении, с выбитыми стеклами, без решеток, без отопления, без ничего, без забора вокруг, рядом со школой. И в этом году, 19 мая мы праздновали 200-летие нашего храма. В следующем году будем праздновать 30-летие его открытия, в новейшей истории, и на нашем юбилее 200-летия храма прибыл наш митрополит владыка Владимир, который в начале с самой первой службы в открытом храме совершил, будучи епископом молодым, архиепископ Савва Тираспольский и епископ Иоанн, викарий Кишиневской епархии, также присутствовал посол России с супругой, и мы в очень тесных отношениях с посольством Российской Федерации в городе Кишиневе, посол был у нас на службе и на Пасху – Васнецов Олег Владимирович, родственник знаменитого художника Васнецова, вот у нас такие сейчас добрые связи. 

К. Мацан 

- А есть какие-то особенности, помимо языка у молдавского православия по сравнению с русским православием? Вот традиции какие-то, которые вам ценны, до́роги? 

о. Николай 

- Традиции, бесспорно, есть, например, молдавские традиции очень богаты, одна из них, когда приехал к нам митрополит Серапион после Владимира - он человек был такой, немножечко резковатый: «Что это у вас за традиции? – на панихидах вовремя «Вечной памяти» люди поднимают и трясут стол 

К. Мацан 

- Какой стол? 

о. Николай 

- С приношениями, там, где хлеб, коливо, яблоки, как везде приношения. 

К. Лаврентьева 

- То, что потом уйдет на поминальный стол? 

о. Николай 

- Да, это поминальный стол, приношения: «Что, говорит, вы трясете стол?» Вызывает настоятеля собора отца Мину и говорит: «Объясни мне, если ты завтра не объяснишь – прекращаем все эти обряды, обычаи». А у нас преподаватель был – Плешенец, по литургике, Михаил Степанович, Закарпатский, и такой, добрейшей души человек, и он нас учил в семинарии тому, что если какой-то обряд более сорока лет – это уже обычай, и его не надо искоренять: «Не приходите, молодые, не суйтесь, а то по носу получите. Ну и отец Мина нашелся: взял Священное Писание, Библию, приносит митрополиту Серапиону и показывает: «Вот, видите, в Священном Писании люди, когда приносили жертву Богу, они ее поднимали и трясли, и Господь эту жертву принял». Он говорит: «Ну ладно, годится» (смех), ну это одна из таких традиций. На панихидах, на молебнах очень любят украшать стол, не только приношения приносят за упокой, но и за здравие в молдавских храмах: фрукты, овощи, обязательно полотенце, в полотенце завернутая свечечка, дают священнику на помин, вот такие традиции, любят украшать молдаване паникадила тоже такие специальные, вышитые платочки носовые, с крестиками и вешать на паникадила. 

К. Мацан 

- А я слышал, что, не знаю, насколько это верно, может быть, это какая-то ошибка, что вот в этой молдавской традиции есть какое-то особенное отношение, особенное понимание того, кто такие крестные: человека когда крестят, у него может оказаться очень много крестных одновременно, вот все, кто пришли 

о. Николай 

- До сорока человек. 

К. Мацан 

- Действительно? 

о. Николай 

- Да. 

К. Мацан 

-  А как это канонически обосновано, так можно? 

о. Николай 

- Это не канонически, это финансово обосновано, это чем больше кумовьев, тем больше денег собирают, ларчик открывается просто. 

К. Мацан 

- Ну а крестные родители, вот восприемники, их все равно у человека двое? 

о. Николай 

- Есть главные, да: первый и второй, а остальные записанные, так называемые, которые приносят прибыль в фонд молодой семьи. 

К. Мацан 

- Здорово. И это прямо действительно работает во всех семьях? 

о. Николай 

- Конечно. Более того, там не спрячешься: когда за столом наступает время давать деньги, главные нанаши́ вот эти, кумэ́тры – они дают самую большую сумму или раньше давали какую-то вещь: холодильник, телевизор или диван-кровать, как и на свадьбе раньше, а уже остальные говорят: «Вот, я даю 100 евро, а от Бога больше», а другие говорят: «А у меня только 80, от Бога больше», другая говорит: «А я даю 200» и ты уже там сидишь рядом, думаешь: «Как-то стыдно дать меньше, надо дать» (смех) 

К. Мацан 

- Аукцион немножко напоминает. 

о. Николай 

- Да-да, духовный аукцион такой, духом там не пахнет, но духами – да. 

К. Мацан 

- Протоиерей Николай Флоринский – настоятель Свято-Георгиевской церкви города Кишинева сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». 

К. Лаврентьева 

- Отец Николай, сколько вы лет уже в священстве? 

о. Николай 

- 36 будет в 20-м году. 

К. Лаврентьева 

- Вы помните свои первые годы служения или можете ли вы сравнить себя того и себя сейчас, себя в настоящее время? 

о. Николай 

- Да, конечно. 

К. Лаврентьева 

- Есть ли разница между этими людьми? 

о. Николай 

-Есть, есть, большая разница. 

К. Лаврентьева 

- Что изменилось? 

о. Николай 

- Знаете, много что меняется: тогда было полностью безрассудное горение, вот с головой, потом приверженность канонам: этого нельзя, этого нельзя, а потом появилось отношение к людям другое, понятно, что каноны есть, но у человека такое горе, он пришел к тебе в церковь, чтобы ты утешил его, а канон запрещает. И очень долго надо разговаривать…с человеком не остается времени сейчас разговаривать, этого времени все меньше и меньше. Я вот разговариваю, сам себя сравниваю, что на приходе, где я служил в этом украинском селе полтора года, если так можно сказать – я был идеальный священник. В каком смысле: поссорились две партии, не ходила одна бабушка из-за псаломщика, я приходил, ее уговаривал, говорил: «Ты молитвы читаешь? – Да. – А «Отче наш?» - Да. – «И остави нам долги наши? – Да. Я говорю: Ну, твоя молитва доходит только до потолка, а не до Бога, потому что ты врешь ему, ты не прощаешь человека». Я 3-4 раза к ней по пять километров ходил уговаривал, просил. У нас была замечательная община, мы собирались после литургии за стол, кто что принесет, обедали, общались, у меня было три проповеди за одну литургию. Горение было, я был настоящим священником. 

К. Лаврентьева 

- После Евангелия? 

о. Николай 

- Нет, сначала, как входил в храм. 

К. Лаврентьева 

- Перед службой? 

о. Николай 

- Да, читал входные молитвы, поворачивался к народу, кто уже пришел и говорил. Говорил просто нравственные какие-то проповеди, старался недолго. Вторая - после Евангелия и третья – после литургии, по святым, то есть я всегда готовился жития святых рассказать людям, никаких же еще книг не было, только 90-й год, 89-й, ничего нет, вот и проповеди, много народу у меня было. У меня, если я пришел на вечерню, было 5 человек, то уходил – было на вечерне 30-35, а когда я пришел на литургию, было 20-25, уходил – было 130-150 человек. Меня знали, делали даже ставки: вот свадьба у субботников, родственные переплетения: пойдет отец Николай на свадьбу к ним или не пойдет? Ставили ставки, кто на стакан вина, кто на стакан горилки. Ну я сижу и думаю, и там бабуля, соседка: «Батюшка, так вы пойдете или не пойдете? Они вас ждут», то есть как бы другой веры и что будет. У меня был выбор, конечно, думаешь: пойдешь – осудят, не пойдешь – тоже осудят, скажут: где твоя христианская любовь? Я брал калач, шел до свадебных торжеств, в рясе, с крестом, поздравлял молодых, перекрестил их священническим благословением, сказал: «Желаю счастья вам» и собирался уходить – нет, меня поймали, посадили за стол: «Нет, вы должны покушать. – Спасибо», покушал, свадьба была без меня, никто не осудил 

К. Лаврентьева 

- Соломоново решение. 

о. Николай 

- Я не знаю, как-то так оно приходило, да. А уже когда пришел, открыл храм в городе, уже пропала та духовная работа, надо было бегать, искать известку, камень, железо, у тебя машина, я должен был привезти церковную утварь, я должен был достать. Мы год не получали зарплату, мы питались пожертвованиями тех людей, которые приходили на энтузиазме, приносили и кормили нас. И вот пошли такие искушения всякие и потом, конечно же, уже с возрастом немножечко остываешь, уже силы не те, уже сделал бы то, а радуюсь тому, что я ввел по молодости какие-то такие вещи, когда были силы, энергия, а сейчас я от них не могу отступить, я бы уже, может быть, сейчас бы и отступил, но уже все, не могу, я ввел. 

К. Лаврентьева 

- В этой вашей возрастной амплитуде или системе координат, ее можно по-разному назвать, где наступает момент, когда сил уже явно меньше? В каком возрасте наступает этот момент, наступил он у вас когда? 

о. Николай 

- У всех по-разному, но после 50-ти так я стал ощущать такие упадочки. 

К. Мацан 

- Но это вообще-то такое ответственное суждение самому себе, что «я охладеваю». Речь идет именно о какой-то активности социальной, такой священнической, приходской или околоприходской – это одно. Или же речь идет о каком-то внутреннем чувстве веры, упования, призвания? 

о. Николай 

- Нет, вы знаете, я сейчас так жажду, жду свой черед литургии, как в молодости не ждал, правда. Мой батюшка-друг говорит: «Так, я настоятель, у меня четыре священника, вот в стороне, там в полуподвальчике пускай служат, я возглавляю все воскресные службы». У нас тоже четыре священника вместе со мной, я так не могу, каждый, кто заступает на свой ряд – он должен заступать воскресенье-субботу, для него тоже радость послужить, священнику при полном храме, сказать, подготовиться к проповеди, при хорошем пении хора. Я вот с нетерпением жду свою череду, но, правда, все двунадесятые и великие праздники - все мои (смех), тут уже соборно служим, праздник соборный, все служим вместе. Я жажду послужить. Я не знаю, сколько мне осталось, потому что возраст берет и силы угасают, не знаю сколько, я дорожу каждой службой, правду говорю, дорожу, для меня это очень важно. 

К. Мацан 

- А что вы чувствуете по отношению к предстоянию святыне? Трепет юности, который иногда священники характеризуют, как такой священный страх – к нему можно привыкнуть? 

о. Николай 

- Да, можно. 

К. Мацан 

- А это плохо? 

о. Николай 

- Плохо. 

К. Мацан 

- А вы с этим сталкиваетесь? 

о. Николай 

- Я столкнулся с этим в своей жизни, как я говорю, когда жажду послужить, когда стал клириком кафедрального собора, где ежедневно совершается литургия, было советское время, было даже такое поощрение, настоятель ходил: «Ну что вы затягиваете литургию, давай быстрей-быстрей!» Подходит к тебе: «Ты молодец, за час уложился! А ты чего так долго тянешь?!» И она превращалась действительно в какую-то такую работу, иногда схватывался, а иногда втягивался в это и вот когда уже ушел на приход, когда стал самостоятельно чувствовать и отвечать за людей, не настоятель за тебя отвечал и там поощрял или не поощрял и ты охладевал, уже, действительно, появился какой-то механизм тогда – да, да, я по себе чувствовал, ощущал, это плохо. Я понимаю, что это плохо, но со мной такое было. А когда я пришел на приход и знал, что я должен построить службу так, чтобы люди приходили, чтобы они могли молиться вместе со мной. Вы знаете, бывают такие моменты, когда, действительно, забываешь: этот, этот тебя ждет, туда надо, туда, быстро-быстро. И мне рассказали одну историю про патриарха Павла Сербского, я лично с ним знаком: мы соорудили такую экспедицию, поехали к нему в Сербию, нас четыре священника поехали в Белгород на машине, причем это была страшная авантюра, мы набрали подарков… 

К. Мацан 

- В Белград вы имеете ввиду, да? 

о. Николай 

- В Белград, в Сербию, да. Набрали подарков, я Святейшему патриарху резную икону Казанской Божией Матери подарил, мы поехали – без виз, проехали всю Румынию, тогда Румынию можно было молдаванам проехать, подъезжаем к Сербской границе, а нас не пропускают, говорят: «Ваши визы. – Какие визы, вы что? Мы же православные, мы же в Сербию едем! – Да вы что, идите, вы что, с ума сошли, мы вас не пустим, визы! Езжайте в Бухарест, в нашем посольстве откройте визы. – Да вы что, с ума сошли, мы же к патриарху – вот письмо от владыки, мы в гости!» Короче, мы два часа стояли на таможне, начали громко молиться – нас взяли, пропустили без виз (смех) 

К. Мацан 

- Вы просто не подумали о визах или вы на такую авантюру решились? 

о. Николай 

- Нет-нет, как-то что-то мы… 

К. Мацан 

- Забыли просто? 

о. Николай 

- Да, не подумали, думали, что на месте договоримся, пустят. 

К. Мацан 

- Свои люди, через границу, ну подумаешь 

о. Николай 

- Ну да, пропустили. И вот Святейший принял нас, Павел, и он показал нам музей, мы вместе с ним ходили на литургию, пригласил на обед. Но я что хотел сказать, о другом, какие до сих пор его слова меня вдохновляют, бывает закрутишься, завертишься, даже на службе кто-то что-то спросит и у меня постоянно всплывают его слова - он служил как-то в Москве, в одном храме, этот иеромонах потом мне передал и суета, как везде в алтаре, когда архиерейская служба, тем более Патриаршая, несколько архиереев служат, иподьяконы бегают, батюшек шугают – они же самые главные в алтаре (я по себе знаю, когда был иподьяконом, мы - самые главные), сшибают батюшек, ни молитвы: а ты где, ты откуда приехал, а как у тебя дела – как-то вот остывает. И вот патриарх Сербский, когда увидел эту суету – Павел сказал, говорит: «Оставьте все, давайте помолимся» - вот эти два слова: «давайте помолимся», у нас драгоценное время побыть в алтаре за литургией, давайте помолимся. Иногда тоже закрутишься, потом вспомнишь слова: «оставьте все, давайте помолимся» 

К. Мацан 

- Потрясающе. 

о. Николай 

- Больше ничего не надо: оставьте все на литургии. 

К. Лаврентьева 

- Отец Николай, если бы у вас была возможность сейчас обратиться к себе, 30-летнему молодому священнику, что бы вы ему посоветовали? 

о. Николай 

- Многие спрашивают: а что вы хотели бы изменить в своей жизни? – Ни одного дня, ни одной секунды, ни одной минуты. И советовать ничего не хотел бы ему. Все, что испил – испил свой личный опыт, испил свою радость, испил свою горечь, все, что Господь уготовал, я старался быть на своем месте, старался, не знаю, судить будет Бог, но старался не быть никому соблазном, хотя соблазн – он был, потому что я человек вспыльчивый, вроде как нормально, но бывает вспылить, сказать что-то. Вот, может быть, попросить прощения у тех, кого соблазнил своей этой вспыльчивостью в жизни, вот это может быть. 

К. Мацан 

- Спасибо огромное за эту беседу. Протоиерей Николай Флоринский рассказывал нам сегодня о своем пути к вере, в вере и о пути к священству и в священстве. Отец Николай - настоятель Свято-Георгиевской церкви города Кишинева. В студии была Кира Лаврентьева, я Константин Мацан, до свидания. 

К. Лаврентьева 

- Всего вам доброго.