«Путь к священству». Прот. Александр Тимофеев

прот. Александр Тимофеев

Мы беседовали с заведующим Библейским кабинетом Московской духовной академии, старшим преподавателем кафедры библеистики Московской духовной академии протоиереем Александром Тимофеевым.

Отец Александр рассказал о своем пути к вере и священству, и как на его жизненный путь повлияли знакомство и общение с архимандритом Иоанном Крестьянкиным и старцем Николаем Гурьяновым. Наш собеседник поделился, как чтение Евангелия помогло ему ощутить близкое присутствие Иисуса Христа и укрепило его в вере. Отец Александр ответил, почему помимо священнического служения ему важно заниматься археологией, что она дает ему, и как ему удается совмещать эти два значимых дела в его жизни.

Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.

---

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио Вера». Здравствуйте, дорогие друзья. У микрофона Константин Мацан. Моя дорога коллега, соведущая Кира Лаврентьева с нами на связи. Привет, Кира.

К. Лаврентьева

— Добрый вечер.

К. Мацан

— И гость нашей сегодняшней программы также на связи с нами — протоиерей Александр Тимофеев, заведующий библейским кабинетом Московской духовной академии и старший преподаватель кафедры библеистики Московской духовной академии. Добрый вечер.

Прот. Александр Тимофеев

— Добрый «Светлый вечер», дорогие слушатели, дорогие мои ведущие.

К. Мацан

— Отец Александр, нашим слушателям вы, конечно, знакомы как спикер — вы не раз бывали у нас в программах. И конечно, как правило, тема разговора с вами касается археологии, Библии, свидетельств, которые мы получаем из раскопок о подлинности и евангельских, и в целом библейских событий. Но вот сегодня, я думаю, что и об этом мы, конечно, тоже поговорим, никуда от этого не деться, но всё же фокус программы несколько иной — более биографический. Я напомню нашим слушателям, что в этих беседах мы с Кирой разговариваем со священником о его пути к вере и о том пути, который привёл к священству. Вот об этом с вами сегодня хотелось бы поговорить.

К. Лаврентьева

— Отец Александр, в одном из интервью вы рассказывали, что приняли крещение на втором курсе университета. И первые ростки вашего пути в Православии были положены в Псково-Печерском монастыре. Вы были даже знакомы с дорогим отцом Иоанном (Крестьянкиным). Вы сказали, что именно эти поездки в Печоры положили начало выбора пастырского пути. И мой вопрос в том, конечно, каким был путь к вере ученика физико-математической школы, студента Геологического факультета Санкт-Петербургского университета и, в общем-то, человека, который воспитан потомственными преподавателями. Абсолютно такая научная, интеллигентная история — и тут вы попадаете в Псково-Печерский монастырь в советское время. Можете рассказать об этом подробнее?

Прот. Александр Тимофеев

— Да, я попробую рассказать. История, конечно, начиналась раньше. На самом деле я действительно крещение принял после второго курса университета — это было летом, как раз в августе, накануне праздника Преображения Господня. Но верой я начал раньше интересоваться — в школе, надо сказать. Как раз когда я учился в старших классах физико-математической школы в Петербурге у меня процесс, скажем так, духовного выбора, поиска веры происходил. Я могу сказать, что верующим я стал на несколько лет раньше, чем принял крещение. Я много читал тогда, интересовался тогда — и историей нашей страны, и философией, помимо того, что я занимался естественными науками: химией, биологией, физикой, математикой, — то есть меня очень много на самом деле тогда что интересовало. И годы-то были, в общем-то, такие интересные — это конец Советского Союза. То есть, с одной стороны, люди многие переживали это как некоторое крушение эпохи, конец великой державы. Но с другой стороны, это были совершенно уникальные времена, когда начала просто до людей доходить какая-то информация — то, что было скрыто под спудом, — какие-то святыни и в виде текстов, и в виде бесед с интереснейшими людьми, и в виде действительно встреч с такими замечательными совершенно, сохранившимися через все советские годы источниками духовности, как Псково-Печерский монастырь. Они, конечно, безусловно, повлияли на меня. Но началось не с Печерского монастыря, началось раньше. Я в Псковской области какое-то время жил и поехал на олимпиаду во Псков. Это был как раз год тысячелетия Крещения Руси. Я тогда, помню, неплохо вступил, занял второе место на городской олимпиаде по биологии. И была экскурсия в псковский кремль. А тогда только-только освятили нижний храм под Троицким собором — там замечательные иконы. Если кто там был, это архимандрит Зинон их написал. И как раз буквально прошло, наверное, полгода после освящения, и меня потянуло туда зайти. Со мной были какие-то ребята, они говорили: «Ты что, сумасшедший? Куда тебя несёт — в храм?» Как бы такое отношение было среди школьников, как будто это что-то такое ненормальное — в принципе, совершенно естественное для советских школьников-пионеров. А меня, как будто какой-то силой, как магнитом, вовнутрь храма затянуло.
Я помню, что первый раз, наверное, сознательно я сам вошёл в храм. Мне тогда лет, наверное, 14 было на тот момент. Купил свечку, красную, пасхальную, в этом храме и после начал с этой свечой... тайно от всех её ночью зажигал как-то на кухне — начал молиться, то есть я пытался найти Того, Кто выше этого мира. То есть меня очень интересовало мироздание — как оно устроено. Меня очень интересовала квантовая физика, меня интересовала космология, меня очень интересовало происхождение жизни — биологические теории, которые существовали на тот момент, их несколько было. Мне всё время хотелось до самых каких-то основ докопаться, а параллельно при этом я ещё философские книжки читал, интересовался. И я любил с источниками заниматься, видимо, действительно моё происхождение из преподавательской, из учёной среды заставляло меня обращаться к источникам. Потому что если к источникам не обратиться, то невозможно вообще понять, о чём идёт речь, потому что нельзя всю жизнь в пересказе что-то читать, а можно хотя бы в переводе докопаться до каких-то источников. Я в своё время, как честный пионер, потом комсомолец, начал источники читать.
Обычно в советские годы Ленин был, как говорили, самым издаваемым автором в мире, самым переводимым, и полки книжных магазинов были заполнены его книгами, но, конечно, их никто не читал. Просто подавляющее число людей, 99,9%, включая Политбюро Центрального комитета КПСС, этими источниками прикрывались, но по-настоящему не изучали, наверное единицы изучали. А вот люди, которые брали и читали, потом могли составить реальную картину: а как революция произошла, а что, собственно, Ленин говорил на самом деле. И я как-то докопался — были колоссальные многотомники произведений Ленина, под 60 томов в каждой библиотеке стояло. Я думаю, что мало кто из 14-16-летних подростков докапывался, а мне вот интересно было взять почитать, всё-таки разобраться, что там пишут. Когда дошёл до писем Ленина, — мне, правда, навёл один знакомый, посоветовал почитать письма, и в самиздате я какие-то намёки читал, что могут открыться интересные вещи, — и меня просто поразило, насколько Ленин был страшным и жестоким человеком. Ведь всем детям в советские годы говорили, что дедушка Ленин такой замечательный — на октябрятских значках такая умилительная головка ангельская в нимбе. Был, конечно, ещё и анекдотический образ Ленина в этих знаменитых советских анекдотах про Вовочку. Но тем не менее все, как говорится, знали, что дедушка Ленин — глаза добрые-добрые. Но тут читаешь письма — какой там добрый? Он пишет прямым текстом: «Мы не остановимся перед уничтожением классов, враждующих против пролетариата, перед уничтожением женщин и детей и так далее». То есть по современным нормам это просто отъявленный террорист, бандит, садист и убийца. И это человека поставили во главу такого культа поклонения при советской власти. И по большому счёту в детях, можно сказать, даже такое религиозное чувство благоговения воспитывали. Для меня это было таким моментом истины, то есть я понял, что нас действительно обманывают. И не просто мне об этом кто-то сказал, а сам Ленин — вот что значит читать источники, как это полезно. Я думал, что, может быть, прав Маркс или Энгельс, но они на Гегеля указывали. И я до Гегеля докопался, начал Гегеля читать — пошёл в библиотеку, взял, хотя я не на философской факультет собирался поступать, но мне очень интересно стало. И на самом деле действительно интересно, читаю, а потом раз у него — «Лекции в доказательство бытия Божия». Это у Гегеля — очень интересно. А что, так можно? — как говорит современная молодёжь. Правда можно доказать бытие Божие? Читаю, половину не понимаю, голова закипает, кладу рядом с собой «Философский словарь», чтобы какие-то термины оттуда читать — мне интересно. Прорешав какие-нибудь математические, физические задачи, по вечерам читал Гегеля — делать было нечего подростку в 16 лет. А потом узнал, что у Гегеля одно из его ранних произведений — «Жизнь Иисуса».
Вообще, очень можно было в эпоху Просвещения и в постпросвещенческую каждому из авторов, каких-то замечательных философов, писателей, писать своё евангелие. Вот мы знаем, что Лев Толстой, например, написал своё евангелие — от Толстого, за которое, собственно говоря, и остался вне границ Церкви Православной. А это было такое евангелие от Гегеля, то есть он удалил оттуда все чудесные моменты, элементы и оставил только чисто морализаторский какой-то контекст, но тем не менее всё равно интересно. Представляете, первое евангелие, которое я прочитал — это пересказ Гегеля. Думаю, что, нет, надо опять к источникам обратиться: а что же всё-таки в Евангелии сказано? И вот раздобыли через знакомых баптистов, которые летом ремонтировали школу, Библию, изданную в Америке. Их тайно привозили чемоданами — ещё могли проверить, отобрать на границе. Вообще, очень сложный был путь доставки вот этих Библий и Евангелий в Советский Союз. Мама не пожалела 30 рублей, а если кто помнит, тогда это были огромные деньги — треть или четверть зарплаты учительской заплатили. И вот я первый раз, помню, начал читать и Книгу Бытия, и Евангелие. У меня есть такое воспоминание, когда я почувствовал, что я стал верующим человеком — я не был ещё крещённым. Верующим не просто в абстрактного Бога или признающего какое-то высшее существо, а именно верующим в христианском смысле, то есть в Христа Иисуса как Бога, ставшего Человеком. Вы знаете когда? Вот именно когда читал Евангелие от Матфея. Я был последовательным мальчиком, начал с первой главы читать — имена: «Авраам родил Исаака...» — всё, Авраама и Исаака я ещё знал, Иакова ещё, может быть, а остальные просто непонятные какие-то. Но ничего, думаю, прочитаю дальше. Читал, читал, и такой поразительный момент был: примерно до середины Евангелия дочитав, я почувствовал реальное ощущение присутствия Христа рядом — это непередаваемо. Знаете, потом уже, наверное спустя лет 8-10, может быть, я прочитал нечто подобное из воспоминаний митрополита Антония Сурожского. Вот у него был подобный опыт. Я просто поразился, насколько этот опыт оказывается сходным, то есть при чтении Евангелия чувствуешь реальное, невидимое, но подлинное присутствие Христа.

К. Мацан

— С нами на связи сегодня протоиерей Александр Тимофеев, заведующий библейским кабинетом Московской духовной академии, старший преподаватель кафедры библеистики Московской духовной академии же. И продолжаем мы вас слушать. Вы начали так подробно и так глубоко рассказывать о вашем приходе к вере, об этом опыте обретения этого переживания присутствия Христа через чтение Евангелия. А что потом изменилось? Ведь, наверное, такие встречи, встречи с Богом, в полноценном смысле слова, не могут пройти бесследно — жизнь не может быть прежней после того, как такое пережил.

Прот. Александр Тимофеев

— Во-первых, я начал молиться. Вот что тогда было. Вот это одновременно происходило. И у меня, допустим, не было никакого церковного опыта, кроме той купленной свечки, как я рассказывал, — почему-то одна свечка была у меня в Троицком соборе Пскова. Но у меня это как-то всё-таки связалось: и чтение Евангелия, и то, что храм — это место исключительное, в котором люди всё-таки с Богом пытаются общаться, а не просто так приходят, несмотря опять же на всю советскую пропаганду, потому что чего только не говорили про Церковь и храм. Примерно, как сейчас в средствах массовой информации можно встретить всё те же припевы. Я так вспоминаю — в каком-то смысле всё изменилось, а в каком-то смысле за эти 30 с лишним лет ничего не изменилось, то есть все те же штучки у нас повторяются. Вот даже с нынешней эпидемией недавней. Был элемент такой советской пропаганды: мощи — источник заразы; если поцелуешь Крест, то обязательно чем-нибудь заразишься. Люди реально боялись этого, я помню, как нам в школе объясняли, что ни в коем случае нельзя иконы целовать — там столько инфекции всякой. И какие-то штампы такие действовали, то есть человеку приходится преодолевать вот эти штампы. Когда в храм пришёл, я помню, когда первый раз Крест поцеловал в храме, когда ещё некрещёным был, — у меня прям из памяти выскочило. Как я сейчас понимаю, требуется какой-то акт веры, то есть нужно как-то над суеверием такого советско-гигиенического рода тоже приподняться.
Если вернуться к моменту с Евангелием, знаете, что для меня было важным? Во-первых, вывод, который я сделал при чтении Писаний. Когда я читал Нагорную проповедь, там каждое слово Спасителя как будто касалось меня — мне так казалось. И сейчас кажется по-прежнему — в этом смысле ничего не изменилось за 30 лет. То есть каждое слово нужно было воспринимать серьёзно. И когда Господь говорил о чём-то, о каких-то словах, делах, поступках, которые называются грехом, мне вдруг стало стыдно. И в некоторых случаях я просто покраснел от стыда, хотя сидел один в комнате и читал, когда вспомнил какой-то свой неблаговидный поступок — один, второй, третий. То есть Евангелие очень сильно подействовало на совесть именно. То есть слова Спасителя обличали, а с другой стороны — очень утешали, потому что Господь показывал какой-то выход. Потом после этого, когда свидетельствует Иисус Сам о Себе, что Он есть Сын Божий, пришедший в мир, что Он послан Отцом, как можно было не поверить Ему, если в предыдущей Нагорной проповеди я чувствовал сердцем, что всё это правда. Но если это правда, настоящая правда — не такая фальшивая, как у коммунистов, не такая выдуманная, как у Гегеля, допустим, а какая-то очень такая глубокая, внутренняя, личная, сердечная правда. И вот если этот же Человек потом говорит, что Он не просто человек, а что Он есть Сын Божий, ставший человеком, то логика подсказывает поверить Ему — какая-то внутренняя глубокая логика. Помните, в Евангелии есть даже свидетельство учеников фарисейских: «Никогда и никакой человек не говорил так»? Вот этот момент я почувствовал: действительно, никто так никогда не может сказать, с силой, с властью и с внутренней правдой, как Иисус, Который есть действительно Бог, ставший человеком.
И вот с этого момента можно сказать, что жизнь моя начала меняться постепенно. То есть я начал молиться, хотя не сразу пришёл ко крещению — прошло, наверное, ещё около четырёх лет примерно, прежде чем я крещение принял. Ещё продолжал много чем интересоваться, и каким-то восточными практиками параллельно. Тогда очень модны были всякие восточные единоборства, я тоже этим занимался — в  какой-то момент мне казалось, что нет никаких противоречий с христианством, допустим. В университете действовало очень много сект разных, и приезжие группы были сектантов — из Южной Кореи, допустим, Церковь Христа тогда в Петербурге активно действовала — я поступил в Петербургский университет. Причём тогда мне казалось, кстати говоря, что вокруг меня достаточно атеистическое сообщество. А на самом деле позднее выяснилось, что достаточно много верующих людей училось или преподавало рядом со мной. Я помню, что Данилевский, один из наших доцентов, оказался сыном священника. Отец Михаил Преображенский — мы потом с ним позже в семинарии встретились — он преподавал на исторической геологии, а оказывается, был диаконом на тот момент, позже священником стал. Один из аспирантов, кстати сын профессора, на кафедре минералогии — вот он сейчас священник и действующий нынешний руководитель Кольского филиала Академии наук — на моей родине, в Апатитах, что интересно. Вот он из Петербурга переехал туда — отец Сергий Кривовичев, совершенно замечательный человек, член-корреспондент Академии наук на данный момент, а тогда он ещё аспирантом был, чуть постарше меня, буквально на несколько лет по курсу. В те годы было ощущение всё-таки некоторого вакуума.
Но параллельно очень большое влияние на меня оказал мой дядя — он тоже в Петербурге тогда жил. Он учёным был тогда и сейчас является, он академик, математик, алгебраист, один из учеников Шафаревича — этой школы, если знаете такого замечательного деятеля. Он всю жизнь работал в замечательном таком Центре теоретической математики... сначала Ленинградское отделение Математического института имени Стеклова. Дядя крестился на пару лет раньше меня. Мы с ним много говорили, обсуждали многие вопросы — мой дядя Иван Александрович Панин. Мне в этом смысле очень повезло, конечно, что был собеседник, который был постарше меня, но не сильно старше, хоть и дядя мне — лет на 15 старше. Многие вопросы мы с ним могли серьёзно так, открыто обсуждать. То есть несколько таких важных источников  было прежде, чем я крестился. А когда я принял уже крещение, я решил всё-таки съездить в Псково-Печерский монастырь — не сразу это произошло, не в первые месяцы, примерно через год. Это было очень интересно, промыслительно — годы тяжёлые были, начало 90-х годов, недостаток финансирования. У нас сорвалась практика на Белом море, я должен был ехать в такую экспедицию. Я уже был готов, приехал в Петербург с рюкзаком, но финансирование не нашли — до последнего преподаватели и студенты надеялись, но не нашли. Что делать? Я развернулся и поехал из Петербурга в Псково-Печерский монастырь. Думал посмотреть, что такое настоящая монашеская жизнь. Купил билет, доехал, прихожу в монастырь с геологическим рюкзаком, с ледорубом пристёгнутым. Как я понимаю, вид был у меня немножко экзотический для паломника монастыря. И всё было ещё закрыто, только Литургия шла в Михайловском соборе — наверху, на горке. Я туда поднялся. Помню, такой грибной дождик идёт. Помолился, сколько мог, а службе, потом вышел, рюкзак поставил, не зная куда деть огромный рюкзак, сел на ступеньках. И вот у меня был такой момент ощущения: вот я и дома наконец-то. Хотя я в первый раз приехал в Печоры, я никогда не был, но ощущение духовное, что ты как бы вернулся к Отцу, как блудный сын, который шёл-шёл где-то, искал какой-то путь свой и наконец его нашёл, обрёл.
И в дальнейшем Псково-Печерский монастырь действительно очень сильно повлиял на моё избрание пастырского служения. Хотя опять же, когда я разговаривал с отцом Иоанном (Крестьянкиным), неоднократно, и спрашивал он у меня... отец Иоанн, конечно, очень много наставил меня и вразумил, я в переписке с ним состоял, но всё равно он опирался на какой-то внутренний духовный опыт. У отца Иоанна (Крестьянкина) был очень интересный подход. Он очень корректно, деликатно всегда относился к выбору человека, он никогда не навязывал и не говорил прямо и резко: ты иди туда-то, тебе в монашество, ты должен бросить всё или, наоборот, должен жениться и так далее.

К. Лаврентьева

— Ведь именно отец Иоанн благословил вас поступать в Московскую духовную семинарию, а не в Санкт-Петербургскую, как вы хотели?

Прот. Александр Тимофеев

— Так было, да. Так было позже, но всё равно это было на основании какого-то опыта, который человек получает. Отец Иоанн, понимаете, помогал рождаться ответу из глубины сердца человека — вот это очень важно. Это уникальный опыт общения со старцем. И у меня был ещё в Петербурге второй духовник. Отец Иоанн, кстати говоря, одобрил выбор духовника, они были знакомы — это ныне уже тоже покойный архимандрит Кирилл (Начис), замечательный совершенно человек, духовник много лет Петербуржской епархии, семинарии, первый наместник Александро-Невской лавры после открытия, тоже такой исповедник, два срока проведший в лагерях. Опыт общения с этими людьми, конечно, очень многому меня научил. Потому что, понимаете, из книг, пусть самых лучших даже, полностью невозможно духовный опыт позаимствовать. Нужно научиться, глядя в глаза человеку или людям, нескольким людям, которые имеют реальный опыт общения с Богом — без этого крайне сложно, я не знаю вообще, кто бы смог без этого сделать какой-то выбор в своей жизни.

К. Мацан

— Буквально на минуту прервёмся и вернёмся к этому разговору, немножко подвесив интригу. Напомню, что сегодня на связи с нами и с вами в этом «Светлом вечере» протоиерей Александр Тимофеев, заведующий библейским кабинетом Московской духовной академии, старший преподаватель кафедры библеистики там же — в Московской духовной академии. На связи с нами моя дорогая соведущая Кира Лаврентьева. У микрофона я — Константин Мацан. Не переключайтесь.

К. Мацан

— «Светлый вечер» на радио «Вера» продолжается, ещё раз здравствуйте, дорогие друзья. С нами на связи моя коллега и соведущая Кира Лаврентьева. А гость сегодняшней программы — протоиерей Александр Тимофеев, заведующий библейским кабинетом Московской духовной академии. Мы продолжаем слушать рассказ отца Александра о его пути к вере и в вере. Вы сейчас рассказывали нам в конце первой части о вашем общении с отцом Иоанном (Крестьянкиным), о его деликатности в том, как он подсказывал и направлял человека, и вас в том числе, на его пути, и какие-то советы давал о выборе дальнейшего пути. Как это в итоге связано с выбором именно в пользу священства в вашем случае было?

Прот. Александр Тимофеев

— Знаете, сначала в какой-то момент мне просто очень захотелось остаться в Псково-Печерском монастыре монахом. Я уже потом уехал из монастыря, обратился к отцу к Иоанну в письме, я ему несколько раз писал и получал разные ответы: краткие, более пространные — разные. Кстати говоря, несколько из ответов мне опубликованы в книгах писем отца Иоанна (Крестьянкина). Там, правда, невозможно определить, кому эти письма, но я-то сам эти письма знаю, поэтому даже с удивлением некоторым нашёл, потом прочитал. Во-первых, это разные вещи — хотеть в монашество и понимать, что такое пастырство, и хотеть священства. Это всё-таки совершенно разные пути, потому что монах не должен и не обязан быть священником. Это у нас сейчас как-то принято, что большинство монахов становится как минимум иеродиаконами, а то и священниками сразу, архимандритами, епископами. В древности ведь не так было, монашество — это путь человека, ищущего уединения и общения с Богом. И в какой-то момент я это очень хорошо понял, прочувствовал, но был на самом деле не готов. Отец Иоанн мне сказал, что для начала нужно стать просто христианином своей жизнью. То есть прежде, чем ты решишься пойти в монастырь, нужно стать просто христианином: попытаться в меру исполнить заповеди Спасителя. Это как-то очень отрезвляюще подействовало. Хотя мысль о пастырстве у меня тоже была заронена очень неожиданно.
Опять же до крещения, года за два-три, примерно был год 90-й, наверное, я как-то читал опубликованное впервые тогда в журнале «Москва» житие Амвросия Оптинского. Помните, преподобный Амвросий большую часть своей жизни тяжело болел и множество людей, тысячами, принимал, даже не вставая с постели. Меня как-то этот момент тогда поразил в этом житии. И вдруг слышу внутри меня какой-то голос: «А ты смог бы так же людей принимать, стараться всем помочь, не глядя на своё собственное состояние?» И я как-то просто поразился и испугался этого вопроса, непонятно откуда прозвучавшего внутри меня, и подумал, что нет, конечно же не смог. Отмахнулся и забыл на много лет об этом. И вот уже позже, когда я в университете учился, в какой-то момент произошло медленное возвращение к этому вопросу. Я тогда интересовался наукой, занимался много, всё было действительно очень интересно, у меня, в общем-то, были успехи определённые на научном поприще, определённые научные открытия были мною сделаны. Мне очень хотелось ещё с детства, наверное, науке посвятить всю свою жизнь. Но вдруг я почувствовал, что есть ещё более важные вещи, чем наука. То есть интересно наукой заниматься, но есть более важные вещи. И, может быть, на волне ещё юношеского максимализма мне хотелось посвятить свою жизнь чему-то очень ценному, светлому, настоящему. Понимаете? Когда-то в детстве мне казалось, что это наука. А когда я обрёл Христа, я не мог просто ни с чем это сравнить, то есть мне стало понятно, что вот оно — самое ценное, самое главное, что только может быть в жизни человека. Вот ради этого стоит жить и ради этого есть смысл годы потратить, здоровье и всё остальное. И отсюда идёт вот этот вопрос: а кем тогда стать, как быть?
Я его решил, конечно, не за один раз и не за один месяц, не за один, может быть, год, то есть к этому вопросу я обращался неоднократно, то есть после окончания университета, вместо того, чтобы поступать учиться дальше в аспирантуре и прочее, всё бросаю и ухожу алтарником на приход. Для родителей это был определённый шок, потому что они были уверены, что я пойду по научной стезе, а тут вдруг снова в первый класс — в семинарию. А что такое семинария, знаете? В лучшем случае что-то из русской литературы XIX века, так же, как слова «паломник», «церковь», «монастырь». Ну, сейчас мы, может быть, привыкли уже к этим словам, но в те годы это всё-таки звучало какой-то полной архаикой. И, конечно, для родителей был шок, но всё-таки они смирились с этим выбором. А благословение поступать в семинарию мне дали несколько человек. Рекомендацию архимандрит Кирилл написал, самую первую как раз, митрополит Иоанн (Снычёв) — он тогда был митрополитом Петербургским. Я ездил посоветоваться и к отцу Николаю Гурьянову. Тогда момент был такой, знаете, хороший — в 90-х годах. Казалось, что это будет продолжаться всегда, что всегда должны быть такие старцы надёжные.
А ведь мы в те годы застали просто совершенно замечательных людей, уже в пожилом возрасте, таких исповедников, которые прошли и все советские гонения, и годы тяжёлые вот эти вот, и в лагерях сидели, — тех, кто действительно стал настоящими старцами. Они сами себя ведь старцами не называли, они считали себя обыкновенным священниками и имели о себе очень скромное мнение. Но вот они-то как раз и были настоящими старцами. Но ещё раз повторю, поскольку это очень важный момент. Знаете, сейчас очень многие люди как-то пытаются построить свою жизнь и принять какие-то важные решения таким образом: сейчас я съезжу в отдалённый монастырь куда-нибудь, какого-нибудь старца, о котором широко известно, что он старец, спрошу, вот он меня благословит, и тогда-то я и приму правильное решение. И едут, попадают к каким-то там Сергиям Романовым, например, или ещё — он у нас не один такой, между прочим, — которые благословляют человека на подвиг, на который он просто не готов. Могут благословить человека на подвиг, в результате несения этого подвига человек просто может сломаться, и всё, бросить, оставить Церковь даже, снять священный сан, бросить монашество, развестись с супругой, бросить супругу с несколькими детьми и так далее. Почему? Потому что это благословение не было основано на внутреннем глубоком решении и, самое главное, на том, что человек созрел к этому. Я сейчас скажу парадоксальную вещь: как это ни странно, не обязательно поехать к старцу. Допустим, мне тогда повезло — слава Богу — и тем, кто обращался, что были такие люди. А сейчас что делать? Когда старцев практически не осталось, и я даже не знаю, кого посоветовать. Зато лжестарцев много.

К. Лаврентьева

— Вы сказали, что архимандрит Иоанн (Крестьянкин) общался очень тактично с людьми и ни на кого не давил, никого категорично не благословлял на какие-то шаги жизненные. Но тем не менее, может быть мягко, но он всё же благословил вас поступать к преподобному Сергию в семинарию — об этом мы уже говорили сегодня. И я вот что хотела спросить, отец Александр: в одном из ваших интервью вы как раз сказали, что в какой-то момент вы поняли, что именно в Сергиево-Посадскую духовную академию — она одна у нас духовная академия в Сергиевом Посаде — для вас было поступить крайне важно. Это вы уже поняли потом. И вы даже процитировали авву Дорофея: «Кто обязался послушанием, тот никогда не умрёт». И вот здесь возникает вопрос: насколько неукоснительно выполнение благословения духовного руководителя можно в принципе применить уже для сегодняшнего христианина? Или нужно слушаться только старцев? Тогда, как вы уже правильно заметили, получается, что сейчас этих старцев уже очень сложно сыскать.

Прот. Александр Тимофеев

— Должно быть внутреннее духовное соответствие. Вот у меня уже к тому моменту, когда отец Иоанн (Крестьянкин) меня благословил поступать в Московскую академию, был многолетний опыт общения с ним, с другими духовниками — с отцом Кириллом (Начисом), с отцом Николаем Гурьяновым, допустим. То есть опыт уже был, не очень большой, может быть, не десять лет, чуть поменьше, примерно лет семь к этому моменту. И была уже какая-то внутренняя готовность к этому послушанию. Вот почему я слова отца Иоанна на тот момент... неожиданное для меня его благоговение поступать не в Петербуржскую семинарию, в которую меня уже брали без экзаменов, — я закончил очень хорошо, с именной стипендией, — а переехать вообще в совершенно другой город, в другую традицию окунуться с головой, экзамены сдавать — всё это было связано с большими проблемами на самом деле. Но я это принял безоговорочно, потому что я понимал, что отец Иоанн просто так не скажет, а во-вторых, я был готов морально к этому. Понимаете? Это очень важный есть момент внутреннего созревания человека. И не только для поступления, но и к священству готовность — она же не просто так развивается. Человек должен пройти через испытания, он сам себя должен испытать. Он должен подвергнуться внешним испытаниям, то есть вера должна испытать и колебания, и искушения прежде, чем человек созреет к чему-то. И как ни странно, я настаиваю на том, что необязательно спрашивать у старца. Если у человека действительно возникает опыт молитвы, настоящего общения с Богом, опыт евхаристический — общения со Христом через участие в Таинствах, — если он честно и глубоко исповедуется обычному приходскому священнику, то, знаете, у Господа есть много способов нас наставить на путь истинный, что называется, вразумить, направить.
Тому, кто хочет Бога послушать, услышать Его слова, Господь найдёт какой-нибудь способ донести. В качестве примера: помните из жития блаженного Августина Иппонского? У него и наставники были замечательные, с одной стороны. А с другой стороны, в какой-то ключевой момент он выбор в своей жизни совершил, услышав голос младенца. Младенец оказался для него голосом Божьим. В том смысле надо понимать этот момент, что не то что к младенцам обращаться за объяснениями — младенцы много чего могут наговорить. Но человек, который действительно ищет Бога, получит указание, вразумление откуда-то. А если человек ищет себя, если он ищет карьеру, должности, звания, денег, власти — это особенно страшное искушение, потому что священство действительно имеет большую власть, особенно епископы, над людьми. Вот не дай Бог никому из молодых людей с этими чувствами — с желанием власти, с желанием управлять или реализовывать своё собственное «я» прийти в священство. То есть нужно уже пройти какие-то стадии в каком-то смысле отрицания себя. И когда созреет человек к тому, чтобы  волю Божию принять, тогда можно будет и выбор сделать. На самом деле для меня был тяжелее даже выбор принятия священства, чем поступление в семинарию. Потому что я всё-таки учился до этого в университете, ну а поменять простое учебное заведение на духовное, может быть, это не так сложно.

К. Лаврентьева

— А в чём была внутренняя сложность, отче?

Прот. Александр Тимофеев

— Я стремился к монашеству много лет, я совершенно искренне хотел быть монахом, то есть всё время учёбы в семинарии и первые годы обучения в академии. Но где-то уже... мне всё-таки достаточно много лет было, под 30, и в какой-то момент я понял, что монашество всё-таки это не мой путь. А здесь тоже прошёл такое очень необычное испытание в своей жизни. Меня интересовала монашеская жизнь, традиция византийская, я поехал учиться в Афины, в Афинский университет — греческий язык изучать, святоотеческое наследие. У меня совершенно уникальная поездка на Афон, помогли друзья в Греции — архимандрит, он уже на данный момент епископ, который курировал многих русских студентов, совершенно замечательный человек. И приехав на Афон, я столкнулся с достаточно уникальными людьми. Вообще, Афон, я скажу, уникальное место. Я много где бывал: в Иерусалиме, в разных монастырях, в святых местах, около мощей древних святых приходилось молиться и в римские катакомбы опускаться. Но всё-таки Афон — это одно из самых замечательных и уникальных мест. Вот там я, наверное, почувствовал, как действительно можно человеку превзойти своё собственное, обычное бытие в каком-то смысле. Я там много путешествовал, будучи студентом. Очень гостеприимные братья.
Афон очень сильно отличается от многих русских монастырей, надо сказать. Зачастую некоторые наши отечественные монастыри не дают такого примера духовной жизни. Псково-Печерский монастырь — да, но ведь он закрывался никогда, и там традиции русского старчества, через валаамских старцев, через доживших духовников, прошедших революционные годы, сохранились. А на Афоне живая монашеская традиция, тоже испытывавшая и взлёты и падения, тем не менее остаётся живой — там можно и нужно учиться. С Афоном был связан уникальный момент моей жизни. Я помню, написал письмо отцу Иоанну (Крестьянкину) — уже из Московской академии. У отца Иоанна было очень много переписки, отвечал он не сразу, проходило обычно полтора-два-три месяца, но ответ обязательно приходил. И я как раз уехал на лето в Афины учиться, в том числе оказался на Афоне. И хотелось на Афоне тоже посоветоваться, поговорить с монахами опытными, со старцами. Слава Богу, кое-как я греческим языком владел и учил его, поэтому была возможность такая. Посоветовали поговорить с замечательными старцем, тоже ныне покойным, иеросхимонахом Дионисием. Он румын, который в 16 лет пришёл на Афон, и к тому времени, когда я у него побывал, уже 76 лет жил на Афоне — он сам сказал эту цифру. Представляете, 76 лет на Афоне прожить? Это больше, чем мы с вами живём здесь на земле. Отец Дионисий к тому времени был уже совершенно слепым.
Очень интересный момент такой: мне посоветовали в Пантелеимоновом монастыре, и один из наших русских трудников, который там работал, взялся отвезти к нему в скит. По дороге всё время говорили, что старец болеет, старец не принимает, не ходите к нему. Есть такие там афонские полицейские, которые дорогу охраняют, они на заставе говорили, что он болеет, не принимает никого, с ним невозможно поговорить. Но я как-то внутренне чувствовал, и со мной ещё, кстати говоря, был второй студент академии, мы с ним в Пантелеимоновом монастыре встретились. Пошли к нему через горы. Полицейские нам говорили по дороге туда не ходить, мы тропинку нашли через горы, как-то прошли в этот скит. Подходим к скиту, с горы спускаемся. И совершенно изумительный момент: метров за 300 примерно от монастыря вдруг от здания отделяется какая-то фигурка и идёт прямо на нас. И наш проводник говорит: «Смотрите — это же старец, отец Дионисий», — уже когда ближе подходим. А он прям к нам идёт. Подходим и видим невысокого роста старца с закрытыми глазами. Оказалось, что он абсолютно слепой. Мы подходим к нему под благоговение, он говорит: «Знаете, я действительно болею, не принимаю. Но вам нужно со мной поговорить, поэтому я вышел к вам навстречу». Как в какой-то сказке получается: прозорливый старец узнал, что мы действительно идём к нему. Очень по-доброму они приняли нас, он там много чего нам рассказал. Он начинал с русскими монахами, застал ещё Силуана Афонского когда-то. У них в румынском скиту были русские книжки — Псалтирь на славянском, нам дали почитать, я помню, Всенощное бдение. Замечательный монастырь — они всё делают вместе, сообща. Представляете, на Литургии у нас, когда одни молятся, другие в это время готовят как-то — ну, принято в русском монастыре. После Литургии все идут на трапезу, которая уже приготовлена, то есть кто-то на службе не был или пошёл на отдельную какую-то службу, раньше или позже. А у них — все вместе помолились, все вместе потом пошли приготовили, всё по-братски. То есть после Литургии перерыв на готовку, приготовили за часик еду. Мы говорим: «Давайте мы вам поможем!» — «Нет-нет, вы же устали — вы же молились. Идите отдохните». Нас насильно отправили отдыхать, потом покормили. Два дня мы у них были. И вот я спрашивал у отца Дионисия, как мне поступить, как выбрать, потому что я не мог решиться на окончательный выбор. Хотел монашество много лет, а потом стал думать преподавателем быть и, возможно, жениться. Он дал мне правило: в течение 10 дней читать канон Пресвятой Богородице. Он говорит: «А я за тебя помолюсь. И на десятый день ты сможешь сделать свой выбор». И вот действительно я после этого на Афоне пробыл  10 дней — у меня не было абсолютно точной какой-то программы и билетов назад никаких не было, но так получилось, что действительно после этого 10 дней был.

К. Лаврентьева

— Волнительно было, наверное, отче?

Прот. Александр Тимофеев

— Нет, наоборот, на Афоне я испытывал величайшее спокойствие. Каждый день я читал канон Пресвятой Богородице после этой встречи со старцем — а до этого ещё там несколько дней был. Я просил Пресвятую Деву вразумить, помочь. После этой встречи как раз с отцом Дионисием я ходил по горам один, ни разу не заблудился. Один раз, точнее говоря, заблудился, но это было промыслительно — около лавры Афанасия Афонского пошёл искать в горах церковь Григория Паламы и свернул не туда. Там тоже такой момент был очень интересный, кстати говоря, как Пресвятая Богородица помогает на Афоне. Я заблудился наверху в горах, а там высоко достаточно — километра полтора. Я не могу спуститься вниз, на дорогу. Дорога внизу, я в принципе знаю её и вижу — она вдоль побережья, но пройти полтора километра вниз сквозь заросли очень тяжело. Я попытался как-то проломиться, метров 50 прошёл, весь ободрался, чувствую, что километр вниз я точно не продержусь. До нижней дороги дошёл там немножко.
Помню, встал на дороге на коленях и чувствую, что сейчас упаду. А на Афоне ночью опасно — там и кабаны бродят, и волки. В доказательство тому я нашёл как раз патроны — охотники периодически приходят на Афон, отстреливают лишних животных. А шакалы там очень страшно воют, кстати говоря. И молюсь Пресвятой Богородице: «Пресвятая Дева, вразуми как мне быть. Я сейчас вот-вот останусь на ночёвку на горе, а уже и холодно, и опасно». И вдруг слышу ответ такой, но не от меня, а просто изнутри раздаётся: «А вот дорога — рядом с тобой». Я такой: «Где?» — и иду туда. Снова встаю на колени на песчаную дорогу, молюсь. Опять внутри слова, но они не от меня идут: «Вот дорога рядом с тобой». Оглядываюсь, начинаю смотреть и вдруг вижу, что ручей, который пересекает эту дорогу, идёт вниз туда, а ручей пересохший. Заглядываю через заросли и вижу, что ручей, оказывается, промыл землю до скального основания и там ступеньки прям, высокие, по 50-70 сантиметров, но настоящие ступеньки, уступы. И вот по таким ступенькам я спустился вниз прямо к источнику Афанасия Афонского. Представляете? Пресвятая Дева мне просто чудесным образом спасла тогда — но это единственный раз. А так я всё это время пребывания на Афоне молился. И на десятый день я точно понял, что мне нужно делать. Я понял, что мне  очень нравится Афон, нравится монашеская жизнь, я себя очень хорошо в духовном смысле там себя чувствовал, но у меня просто другой путь. Мне нужно жениться, стать преподавателем семинарии, академии, принять священный сан в миру. И я приезжаю из Греции в конце августа в Московскую академию, а меня ждёт письмо от отца Иоанна (Крестьянкина), в котором одна строчка: «Сердце твоё сделало выбор, ему и последуй». Представляете? Там даже не было написано, какой выбор, но я на тот момент уже действительно знал, что я выбрал. То есть, представляете, совпало благословение отца Иоанна с тем опытом, который я на Афоне получил.

К. Мацан

— Протоиерей Александр Тимофеев, заведующий библейским кабинетом Московской духовной академии, старший преподаватель кафедры библеистики Московской духовной академии сегодня в программе «Светлый вечер». Отец Александр рассказывает про путь к священству. И как раз мы к этой точке на вашем пути и подошли, когда вы для себя поняли, что это ваш путь. И поскольку я уже говорил про то, что нашим слушателям вы, конечно, знакомы как археолог, как специалист по библейской археологии, я не могу об этом вас тоже не спросить. Может быть, это как-то связано и с вашим путём в вере и во священстве: а вот из тех открытий, из той информации, которую вы, как археолог, знаете или узнавали о библейской археологии, что для вас в личном плане стало самым таким интересным, важным именно как для верующего человека и священника? Какой-то факт, который каким-то таким золотым знаком запечатлелся в сердце.

Прот. Александр Тимофеев

— Вы знаете, это был не один, конечно, факт. Вообще, когда я стал заниматься археологией, мне как-то очень интересно стало. В каком-то смысле я повторил путь моих родителей, потому что отец мой был археологом. Но я археологией не собирался заниматься, наоборот, пошёл геологией заниматься, потом богословием. А когда мне предложил проректор Московской академии — как раз открывались новые курсы в духовной академии, в связи с реформой археология впервые появилась. Он так сказал: «Ты же геолог. В экспедициях был. Ну и с археологией разберёшься — она чем-то близка». И вот я начал разбираться. Многие вещи пришлось осваивать самому, ездить читать. Для меня очень ценным было вообще посещение и изучение Израиля и святых мест — Иерусалима. Потому что когда начинаешь заниматься практической археологией, приезжаешь туда, то, конечно, по-другому начинаешь всё воспринимать. Я понимаю, что Иерусалим — это такое место для устремления многочисленных паломников. Если в 90-е годы это была редкость и мало кто в Иерусалиме бывал, то сейчас очень многие люди там были. Бабушки у меня с прихода такие опытные, расскажут и маршруты, и ещё что-то — многие бывали. Но для археолога есть другой взгляд на Иерусалим, помимо взгляда паломника. Ведь мы зачастую, приезжая в Иерусалим, сталкиваемся с достаточно поздними святынями. Храм, допустим Гроба Господня — это ведь XII век, это храм, построенный крестоносцами. А купол там вообще XIX века, то есть это достаточно поздние вещи. В лучшем случае под византийскими храмами на глубине скрываются те подлинные дороги, дома, дворцы и стены, которые окружали Иерусалим во времена Нового Завета Господа Иисуса Христа. У археолога в этом смысле есть уникальная возможность совершить путешествие во времени. Потому что вскрывая культурные слои и слои остатков человеческой цивилизации, мы опускаемся всё глубже и глубже во время. Археология — это такая машина времени. То, что археология является машиной времени, мне было сразу понятно — в геологии то же самое. Но если геологи куда-то очень глубоко заглядывают, то археологов именно человеческая история интересует. И вот эта возможность стать в каком-то смысле практически свидетелем тех событий, которые описаны в Священном Писании, как Ветхого так и Нового Завета, это совершенно уникальная вещь. И когда начинаешь восстанавливать, как это было, что это означало, то вся ценность археологии очень ярко видна. Я сам, когда лекции читаю по археологии, кстати говоря, я и для мирян читаю курс в моём «Инстаграме (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)», и периодически на кафедре библеистики мы летние университеты проводим и прочее. Я обычно стараюсь более подробно эти вещи рассказать. Так что если кому-то интересно действительно, приходите в наш онлайн-университет — там и про археологию, и про Священное Писание есть возможность более подробно послушать. Но вообще для меня, сколько я лет занимаюсь археологией, это крайне интересная область.

К. Мацан

— Отец Александр, а вот всё-таки я не могу вам этот вопрос не задать. Когда встречаешь священника, для которого пастырская деятельность, именно как общение с людьми, с прихожанами, уравновешена или в той же мере, в тех же долях присутствует в жизни, как и преподавание и наука, я не могу не задать вопрос об этих ипостасях: насколько здесь благодать священства, полученная в таинстве рукоположения, влияет на науку и на преподавание? Могло ли быть одно без другого в вашем случае, как вам кажется?

Прот. Александр Тимофеев

— В моём не могло. Коль скоро мы с вами богословски правильно выражаемся, то у человека одна ипостась только может быть, то есть одна личность. Вопрос, как он осознаёт себя. Вот в этом и был весь вопрос — мне надо было решить его, свой личный выбор. А как совместить? Есть желание служить Богу, то есть священническое, пастырское служение как совместить с научной деятельностью. С большим трудом, конечно, но я совмещаю. У меня действительно 50 на 50 в жизни получается, то есть половину времени я занят как преподаватель, как учёный отчасти, а половину времени — как приходской священник, который должен с людьми общаться. Я точно скажу, что не мог бы заниматься чем-то одним. Если бы я остался только на приходе, то, наверное, желание занять свой интеллект просто привело бы к тому, что в какое-нибудь уныние, может быть, впал. Если бы я занимался только бы исключительно научной деятельностью, особенно теоретической научной деятельностью, я бы, возможно, тоже впал в какое-нибудь уныние от того, что мне не хватает какого-то практического служения. Поэтому можно сказать, что если я не нашёл гармонию, то, по крайней мере, к ней стремлюсь. В моём случае приходится сочетать и священническое служение, и общение с людьми, помощь людям какую-то духовническую.

К. Мацан

— Не претендуя на объективность, всё-таки по ощущению от общения с вами скажу, что мне кажется, что вы гармонию нашли. Спасибо огромное за эту беседу. Протоиерей Александр Тимофеев, заведующий библейским кабинетом Московской духовной академии, старший преподаватель кафедры библеистики там же, в Московской духовной академии, был сегодня с нами и с вами на связи в программе «Светлый вечер». Так же с нами на связи была моя дорогая коллега и соведущая Кира Лаврентьева. У микрофона был я — Константин Мацан. Спасибо, до свидания, до новых встреч в программе «Светлый вечер» на радио «Вера».

К. Лаврентьева

— Спасибо огромное.