Поделиться
У нас в гостях был заместитель председателя Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Кусково иеромонах Пантелеимон (Алешин).
Наш гость рассказал о своем пути к вере, священству и принятию монашества.
Ведущие: Константин Мацан, Кира Лаврентьева.
Константин Мацан:
— «Светлый вечер» на радио ВЕРА. Здравствуйте, уважаемые друзья. В студии моя коллега Кира Лаврентьева.
Кира Лаврентьева:
— Добрый вечер.
Константин Мацан:
— И я, Константин Мацан. А в гостях у нас сегодня иеромонах Пантелеимон (Алешин), заместитель председателя Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Кусково. А еще от себя добавлю, что человек, который разбивает стереотипы о грустных и унылых монахах.
Кира Лаврентьева:
— Это правда.
Константин Мацан:
— Добрый вечер.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Здравствуйте, дорогие друзья.
Константин Мацан:
— Я вам скажу и нашим слушателям напомню, что в этих беседах, которые мы с Кирой ведем, мы говорим со священником о его пути к вере и в вере и о том, какая цепь событий привела к тому, что человек стал священнослужителем. Это всегда путь, это всегда поиск, какие-то сомнения, может быть, препятствия, ответы на вопросы. Нам кажется, что те ответы, размышления, которые у человека рождаются на пути к священству, могут быть созвучны, релевантны, интересны всем нашим слушателям, тем, кто просто задумывается о Боге, о своих отношениях с Богом, церковной жизни и так далее. Вот об этом сегодня хотелось бы с вами поговорить.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Давайте поговорим.
Кира Лаврентьева:
— Отец Пантелеимон, у вас очень сложный был путь к священству. Не родился в священнической семье, в 14 лет решил стать священником, в 17 поступил в семинарию. Точно не это.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Точно абсолютно.
Кира Лаврентьева:
— Как это было, отец Пантелеимон?
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Я родился в Москве в 70-е годы. Вы, наверное, знаете, что это были годы застоя, так называемые, брежневские времена. Брежнев, Андропов, Черненко, какое-то серое-серое время, его почему-то помню совершенно серым и пасмурным, какие-то вечные похороны по телевизору вождей, у гроба Председателя Президиума Верховного Совета СССР.
Константин Мацан:
— Хорошее начало нашего «Светлого вечера».
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Да, да. Как-то было все очень темно и безрадостно. Я хорошо помню это время, и почему-то оно всегда было пасмурным. Ну, да, вечер у нас с вами светлый конечно. Но были и светлые вечера, на самом деле. Я могу сказать опять же, в траурном убранстве Колонный зал Дома Союзов почему-то. Я очень часто приезжал в интересное место, где жили мои бабушка и дедушка по маме, это была моя бабушка Оля, мамина тетя. Это был старый двухэтажный купеческий дом. Знаете, такой интересный, низ кирпичный, верх деревянный, в Сергиевом Посаде такие дома есть, есть в Ногинске. Это был дом в Ногинске. Я туда приезжал, и там всегда было особенно по радостному светло, запах свежей травы, чистые подоконники, никаких лозунгов и плакатов. Как сейчас помню, в углу икона святителя Николая, старый-старый намоленный образ. Салфетки чистые, комоды, зеркала старинные.
Кира Лаврентьева:
— Сразу все это представляешь, все это ярко очень.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Полевые цветы, бабушка любила полевые цветы. Вот в этом полуподвале, потому что первые этажи кирпичные были в полуподвале, издалека иногда доносился звон колокола, один раз, когда была хорошая погода. Звонили в далеком-далеком селе. Ощущения какого-то добра, любви и ненавязчивости, которые я ощущал в этом доме, появились с раннего детства. Прекрасно помню, как появился в этом доме, как я всегда туда рвался из темной серой Москвы, из этого времени. Конечно же, понятно, если в доме была икона святителя Николая, были другие иконы, было как-то светло и радостно, наверное, в нем жили какие-то интересные люди. Вот эти интересные люди, это мои две бабушки, одна бабушка родная, вторая сестра моего деда, она была бездетная и сам мой дедушка. И сестра моего деда меня отводила в храм. Я могу сказать, что я в храме нахожусь с раннего детства, как это ни странно звучит. Конечно, у меня путь такой непростой, но в храме, сколько себя помню, не помню, когда я бы в храме не был. С раннего, раннего детства меня всегда возили в храм. Храм был совершенно необыкновенный, этот храм знают очень многие, особенно старые священники. Это храм в Заозерье, Посадский район Христорождественский храм, там служил знаменитый человек, это мой духовник. Потом, конечно, он стал моим духовником, когда я уже более-менее повзрослел, протоиерей Виктор Шиповальников. Замечательный храм в Заозерье, где служили замечательные службы, я туда приезжал 29 июня каждый год, с малолетства, сколько себя помню, на Тихонов день, всегда в каникулы, когда приезжал из Москвы, меня бабушка привозила в церковь, говорила, чтобы я исповедовался, причащался я там. Это храм моего детства, замечательный, на мой взгляд. Я как сейчас помню, выходишь из дома, садишься в набитый автобус и едешь. Храм находился в 30 км от города, Ногинск был большим городом, там не было ни одного храма, ехать надо было достаточно далеко. Ехал туда 27 автобус, 26-й, достаточно долго мы туда ехали, выходили из этого автобуса — это было лето, как сейчас помню, Тихонов день — и уже звонили колокола, и мы шли в храм. По дороге сидели нищие, как сейчас помню, разные бабушки, не такие уж они бедные, в советское время, говорят, нищих не было, на самом деле были нищие. Меня бабушка приучала давать милостыню. У меня был такой хороший кошелек, я всегда его открывал и шел мимо этих женщин и дедушек и давал им по копеечке, кому десять копеек, кому пять копеек, я напомню, что за десять копеек можно было купить эскимо, а за 28 копеек можно было купить «Лакомку». Каждому давал.
Константин Мацан:
— Целая жертва детская, каждому по эскимо.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— И мне очень хотелось все время эту милостыню дать, потому что я видел, как они все радовались. И вот сам путь к церкви. Сначала ты идешь мимо этих нищих, потом идешь мимо могил, потому что храм находится на погосте, идешь мимо погоста. Все начинают говорить о пути к Богу, о раздумии над явлением смерти. Не знаю, какое-то странное ощущение, но когда я шел мимо этого кладбища, пока зайдешь в храм, этот погост, мне всегда казалось, как хорошо, что они тут лежат, что я хочу лежать с ними тоже, что здесь солнечно, замечательно.
Кира Лаврентьева:
— Спокойно и тихо.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— И классно, и замечательно. Я не видел в тот момент какого-то страха смерти. Страх смерти появился потом со временем. А когда шел, я понимал, вот это мертвые, им хорошо, светит солнце, идет служба, там Божественная литургия. Заходил в храм, и в храме я видел другой мир. Я никогда не забуду, когда я стал что-то понимать... задают иногда такой вопрос, какие первые слова в храме вас поразили, я помню эти слова — «Царю небесный Утешителю». Слова «Жизни Податель» меня в свое время очень сильно поразили, я понимал, что в этом доме живет Тот, Кто эту жизнь дает. Я уже потом только понял, когда учился в семинарии, в православном университете, что это сама жизнь, что Господь это сама жизнь. Жизни Податель. Я спрашивал у бабушки, что значит Жизни Податель, она всегда говорила: Тот, Кто даст тебе жизнь. Видите, как интересно, не священник говорил, а говорила бабушка. Тот, Кто тебе жизнь даст всегда, умрешь, и жизнь Он тебе подарит.
Константин Мацан:
— Потрясающе.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Даст тебе ее опять. Я сказал о детстве краткие первые шаги, я, конечно, не буду много рассказывать об отце Викторе Шиповальникове, это особая фигура, необыкновенный человек.
Кира Лаврентьева:
— Это был первый ваш духовник?
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Да, человек, прошедший лагеря. Человек, который родился в Архангельске, хранитель Дивеевских святынь. Я вам могу сказать, святейший Пимен...
Константин Мацан:
— Патриарх.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Да. Передал именно отцу Виктору на хранение Дивеевские святыни, и отец Виктор в 91-м году их возвращал. У меня была уникальная возможность в свое время приложиться к этим святыням, Серафима Саровского. Я всегда считал, это промысл Божий, ведь отец Виктор интересно служил. Он сначала служил в храме в Удельной, он служил вообще много где, и в Кишиневе, и в Ростове, он упоминается у Александра Солженицына в его произведении «Архипелаг ГУЛАГ», по-моему, пять эпизодов связано с отцом Виктором, но дело не в этом. В то время, когда я рос и был период моего становления, он неожиданно оказался в этом храме Христорождественском. Этот период его жизни, он умер в Удельной и служил до этого в Удельной, но похороненным оказался и служил тогда, когда мне Господь позволил войти в Его дом, в этот замечательный храм, был как раз в Заозерье. Это милость Божия, что так произошло.
Константин Мацан:
— Как пришли первые мысли о священстве?
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Они пришли сначала очень рано, я учился в школе, уже в выпускных классах. Я хотел быть священником, но это были 90-е годы, как сейчас принято говорить, «шальные девяностые». И вот я спросил благословение у отца Виктора пойти обучаться в семинарию. Очень неожиданный ответ я для себя услышал, я только потом поразился мудрости этого ответа, с годами. «Нет, сейчас очень сложное время, Саша». Я Александр по крещению, Александр Невский мой небесный покровитель, я до сих пор его все равно считаю своим небесным покровителем. Отец Виктор так сказал, хотя ближайший к моему дню рождения был Александр, начальник обители «Неусыпающих», но он сказал, что Александр Невский будет. Меня крестили 15 сентября, а 12, до, была память Александра Невского, ну вот, оказался Александр Невский. Я его спросил: хочу в семинарию. Он говорит: тебе не надо, потому что сейчас очень тяжелое время, родители оба работают на оборонных предприятиях, будет все очень тяжело. Помните, обваливалась оборонка, все валилось.
Кира Лаврентьева:
— Я вот как раз хотела спросить, а когда вы у бабушки были и когда вы ходили в храм, этот ваш путь мимо кладбища, мимо нищих, эти все прекрасные воспоминания, а родители замечали эти изменения, как они относились к этому? Вы приезжали после каникул-то домой.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Могу сказать так. Я очень благодарен своим родителям, никогда ни один из родителей не мешал мне в моем выборе. Никогда меня никуда не строил, почему-то они считали, что я все могу сделать. Самое интересное, что меня даже никогда не заставляли учиться. Родители знали, на что надо давить. Однажды мать увидела, что я получаю в первых классах какие-то тройки, неаккуратно писал, еще что-то, она мне сказала, посмотри в окно, видишь дворник — вижу — будешь дворником, если будешь плохо учиться. И все, после того, как она это сказала, стал учиться нормально, она знала, на что надо надавить.
Кира Лаврентьева:
— Это известная советская угроза. Я почему спрашиваю, тут же не тройки-двойки, они могли лишиться работы за ваши убеждения.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Отец кстати, был убежденным коммунистом, хотя у него мать была верующая, а один из его по линии матери родственников, очень близкий, был епископом, священномучеником. Тем не менее, отец был коммунистом. Он по своей жизни не боялся ничего, я могу сказать, что он по своей жизни был человеком, радеющим за народ. Он был начальником цеха на крупном заводе, он старался, чтобы рабочему классу всегда было хорошо, выделял им премии, старался выдавать квартиры в советское время, он говорил: Саша, самое главное это люди, которые делают черную работу, потому что на них все держится, это самые беззащитные люди, их всегда нужно поддерживать. Папа нормально всегда относился, что я ходил в церковь, он не боялся. Когда он первый раз меня увидел в подряснике, меня благословили подрясник, он на меня посмотрел, сказал: если ему надо, то, пожалуйста, пусть носит. А отец Виктор как раз сказал, родители работают на оборонном заводе, иди, пожалуйста, и поработай сам для начала, потом пойдешь. Я говорю, а вдруг я... Он говорит: нет, может, ты женишься, а может, нет, у тебя все-таки склад характера такой, что может быть, вдруг ты пожалеешь, что ты не поработал, вдруг ты пожалеешь, что не приобретешь какой-то опыт, иди и помоги родителям. Родители, в принципе, пока не нуждались ни в какой помощи, тем не менее.
Кира Лаврентьева:
— Такой опыт получить, да. «Светлый вечер» на радио ВЕРА продолжается. У нас в гостях иеромонах Пантелеимон (Алешин), заместитель председателя Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Кусково. У микрофона Константин Мацан и Кира Лаврентьева. И вы пошли на завод?
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Да, пошел, представляете? Я сначала поступил в институт, на первом курсе я поработал, у меня мама ушла работать в таможню, и я работал простым охранником, сутки через трое, учился и работал в течение одного года, просто приобретал опыт, чтобы понять, как зарабатываются деньги. Это опыт был бесценен, но со второго курса я пошел работать параллельно на завод. То есть учился в Химико-технологическом университете имени Менделеева по специальности промышленная биотехнология. Я микробиолог по своей специальности, очень люблю свой ВУЗ. Учиться в нем было очень тяжело, но они давали очень хорошее образование, поэтому я очень благодарен своему ВУЗу, что я что-то получил в свою бестолковую на тот момент голову. Сейчас, считаю, она более-менее толковой стала на какой-то момент.
Константин Мацан:
— Помните, у сатирика-писателя Андрея Кнышева был такой афоризм, когда обсуждались молодежные музыкальные коллективы, кто-то сказал: из многих молодых исполнителей выйдет толк, а из многих весь уже вышел.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Да из многих уже весь вышел, я думаю, скоро и изо всех он каким-нибудь образом выйдет этот толк. Вот. И пошел работать на завод. Мне тоже очень повезло, может быть, это по молитвам духовника. Я сам искал завод, не знал, куда мне пойти, все время хотел работать по специальности, но по специальности, каких-то микробиологических предприятий не было. Я просто пошел работать туда, где можно было зарабатывать. Потому что в 90-е годы... Что можно было зарабатывать, прежде всего? Где можно зарабатывать, чтобы была еда, правильно сказать. Я пошел работать на мясокомбинат.
Константин Мацан:
— Хорошее место.
Кира Лаврентьева:
— Неплохой выбор.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Самое страшное, что меня как молодого студента поставили на самую страшную операцию, в цех переработки отходов, это было страшно, перерабатывать все, что в этих отходах есть. Тем не менее, я научился перерабатывать эти отходы, получил два патента даже на их переработку.
Константин Мацан:
— Захватывающий путь к священству у нас сегодня через мясокомбинат.
Кира Лаврентьева:
— Я же говорила, что он непростой.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— А потом стал делать колбасу, это уж потом, но сначала надо было поработать с отходами, чтобы колбасу есть.
Константин Мацан:
— А все-таки, возвращаясь на столбовую дорогу нашей программы, мне было бы очень интересно поговорить про мясопроизводство и про то, много ли мяса после производства остается в колбасе.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Нет, давайте мы не будем говорить.
Константин Мацан:
— Но вот о чем хочу спросить. После института был Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, и там же богословский институт, то есть подразделения, которые специально готовят именно священников. В ПСТГУ, то есть гуманитарный университет могут поступать люди, учатся люди, чтоб получить просто богословское, филологическое образование, а в богословский институт идут именно те, кто имеет желание быть священником. Вы туда пошли. Как восприняли это родители, близкие.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— А я сначала скажу, что когда я туда пошел, отца Виктора уже, к сожалению, не было в живых. Меня туда уже благословлял поступать мой следующий духовный отец, отец Леонид Ралдугин, очень человек известный, настоятель храма Рождества Христова в Измайлово, удивительно добрый и уникальный человек. Я пошел учиться в ПСТБИ, в ПСТГУ, понятно, что на заочную форму обучения, потому что я работал параллельно. Как отнеслись родители? Отец сказал, что любые знания, которые приобретаются, в том числе и богословские, полезны, это абсолютно точно помню, и он был двумя руками. Мама сказала, что ой-ёй-ёй-ё-ёй, как же можно работать на заводе, как же можно еще что-то делать, еще где-то учиться, еще параллельно диссертацию писал.
Константин Мацан:
— По экономике.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Да, по экономике. Как это все можно. Я сказал: мам, проблемы-то нет, пока еще силы есть, давай благослови, она сказала, ну ладно. Она обычно легко благословляла, также на монашество легко благословила.
Кира Лаврентьева:
— А папа?
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Папа, когда я принимал сан, уже умер, к сожалению. Но могу сказать, что он понимал, куда я иду, потому что я уже был чтецом, иподьяконом, алтарничал. Он знал, что я хожу в храм, иногда прихожу домой в подряснике. Он уважительно относился к моему выбору, он за год до смерти даже сказал, что... он очень интересно, конечно, исповедовал свою веру первый раз, он сказал, что да, моя мать верила, дед мой был в священном сане — очень интересно все было — но, говорит, если сын выбрал, то, наверное...
Кира Лаврентьева:
— Судьба.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Нет. Он сказал, что, наверное, даже точно, что Господь есть, и правилен тот путь, который выбрал мой сын. То есть очень интересно он сказал. Он исповедовал Бога не в качестве абсолюта, не в качестве какой-то безличностной субстанции, а в виде Личности, именно Того Бога, в которого мы все верим. Он сказал: да, сын выучился в семинарии, сын выучился в ПСТБИ и сын везде выучился, значит, сто процентов, раз он после всего, что изучил, не ушел куда-то, не оставил свое желание быть священником, значит, Господь есть и Господь есть именно Пресвятая Троица — Бог Отец, Бог Сын, Бог Святой Дух.
Кира Лаврентьева:
— Ничего себе.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Таков был очень интересный путь отца. Он очень доверял моему мнению: он сказал, что так, значит, действительно, так.
Константин Мацан:
— Потрясающе.
Кира Лаврентьева:
— Потрясающе, да.
Константин Мацан:
— А то, что вы приняли сан уже после его кончины, так получилось специально, или вы имели причины не делать этого «до»?
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Нет, я как раз, в том-то и дело, что я не делал чего-то специально, все происходило вне меня. Папа умер в 2014 году, я в 2014 году сан и принял, он умер в апреле, он умер в день моего пострига потом уже, как оказалось. А я сан принял в октябре, 25 октября 2014 года. Прошло только полгода, и все к этому шло. Папа ни капли не сопротивлялся этому моему решению, у него было все четко разложено в голове.
Константин Мацан:
— Я хочу спросить, вы упомянули диссертацию, которую писали, вы кандидат экономических наук, не самое характерное для священника. Но наверняка у вас есть какие-то размышления об этой, для кого-то провокационной теме об экономической деятельности церкви. Для людей, которые смотрят на церковь со стороны, часто кажется, что это какой-то нонсенс. Какая там экономика, какие финансы, нужно молиться, ходить в рубище, и причем здесь вот это все? Все от лукавого, все грешно. А в церкви и финансовое управление есть, целые какие-то... экономика прихода и так далее. Вас посещала на эту тему рефлексия?
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Я могу сказать, а что раньше этого не было? Церковь стали упрекать сейчас в этом, а раньше на приходах не считали деньги, раньше у обителей не было счетов в банках? Я писал свою работу дипломную на специалитете в ПСТГУ, писал об одном монастыре, который стал прообразом Марфо-Мариинской обители милосердия. Это была обитель милосердия, которая была создана Марией Владимировной Орловой-Давыдовой в селе Добрыниха, это сейчас Домодедовский район. Я могу сказать, что там был уставный капитал, пожертвованный графиней, еще до того, как она приняла постриг, там даже был бизнес план ее развития. Обитель понимала, сколько она получает процентов с этого уставного капитала, куда он тратится. Допустим, они строят богодельню, к примеру, или они строят какой-то цех на лесоповале, которым владели. Они все считали, на все смотрели. Что такое экономика? Это тоже, в некотором роде, домостроительство, как построить, только уже в прямом смысле не в духовном, а в человеческом, физическом, как правильно что сделать. Да, деньги надо считать. Ничего плохого я в этом не вижу. На память пришло, вспомнил про Марфо-Мариинскую обитель милосердия. Говорят: как вы иногда отказываете по просьбам, к вам обращаются, а вы берете им и отказываете? Да элементарно. У нас в свое время матушка наша настоятельница, мать Елисавета, обнаружила в архивах письма, в которых рукой самой преподобномученицы Елисаветы Федоровны было написано: отказать. Отказать, нецелесообразно. То есть отказывали в помощи? Отказывали. Считали доходы? Считали. Финансово-хозяйственное управление Русской Православной Церкви. А что оно плохого делает? Оно строит храмы, помогает, наоборот экономит деньги жертвователей. Почему? Потому что централизованно разрабатываются проекты, строятся храмы, оказывается помощь в реставрации наших святынь. Представляете, сколько всего порушили, какое благое дело делает общецерковное учреждение, если посчитать. Эффективность если мы хотим экономическую, централизованную или нет, мы видим, что огромная роль финансово-хозяйственного управления Московской патриархии в деле возрождения храмов. Потом опять говорить, наденем все рубища. Хорошо, мы не против надеть рубища, вопрос не в этом, надеть его или нет. У нас все время задают вопрос, в моем тоже храме: а почему у вас, к примеру, иконостаса нет? Я говорю, потому что мы в этом году восстановили фасад. Второй раз: а почему опять иконостаса нет? Потому что мы в следующем году будем восстанавливать колокольню, у нас колокольня памятник архитектуры деревянная оштукатуренная, ее надо восстанавливать. На что существует церковь? Это написано в Писании: служащий питается от скинии, то есть от пожертвований, от того, что туда принесли. Если служащий начинает меньше, допустим, питаться, а деньги идут на восстановление храма, на развитие приходской общины, это решение того, кто служит в этой скинии, кто служит в церкви. А мы естественно говорим, что да, это я буду есть, на это я буду делать иконостас. Что здесь плохого? Я не вижу ничего. Можно упрекать во всем, давайте вообще есть не будем.
Константин Мацан:
— Те, кто упрекает, обычно от еды не отказываются.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Конечно, прежде всего, нужно показать пример самому, не ешьте, не пейте, деньги не считайте.
Кира Лаврентьева:
— Отец Пантелеимон, как вы задумались о монашестве? Почему вы не стали белым священником, а решили стать монахом?
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Я сначала был целибатным священником.
Кира Лаврентьева:
— Это уже все, это уже отказ от семьи.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Да. Я уже просто понимал, могу сказать, что это тоже было благословение духовника. Отец Виктор понимал, наверное это, и отец Леонид сказал. За постоянной работой, обучением сложилась некая личность, которая была достаточно самостоятельной, я не люблю слово самодостаточный, но в некотором роде достаточной, чтобы она понимала, что уже поздно было создавать семью, хотелось служить Богу, хотелось приобретать послушание. Но монашество для меня было сначала страшным вариантом, почему я стал целибатом. Я же рассказывал, где я работал, у меня был ужас колбасу не есть, конечно. То есть не есть мяса. Это первое.
Константин Мацан:
— Да там в колбасе мяса-то нет.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Это не самое главное, там совершенно другие обеты на самом деле, это просто традиция такая, мясо не есть. Сами обеты монашества очень ответственные. Я понимал, что я находился на той стадии, когда я еще принимал сан и был целибатным священником, я еще не мог принять, исполнить, даже в своей небольшой мере все сразу, принять все обеты сразу. Там их много — нестяжание, целомудрие, послушание, особенно послушание.
Кира Лаврентьева:
— В общем, полное отречение от себя.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Я человек непослушный, как мне кажется, имеющий свое мнение, иногда даже спорящий. Это плохо. Иногда надо вообще не думать, а понимать, что другие люди, которые тобой руководят, лучше тебя знают, что надо делать. Но это осознание приходит не сразу. Прошло какое-то время, и после этого я понял, что, наверное, я могу их принять. Племянница уже выросла, сестра у меня есть. Когда там стало все нормально, я более-менее успокоился. Я спросил у мамы, кстати, очень интересно, у меня постриг был в период пандемии, я его запомнил на всю свою жизнь. Я помню... Если есть еще время, я расскажу.
Константин Мацан:
— После маленькой паузы мы вас спросим об этом. Я напомню, что у нас в гостях сегодня иеромонах Пантелеимон (Алешин), заместитель председателя Синодального отела по церковной благотворительности и социальному служению, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Кусково. В студии Кира Лаврентьева и я, Константин Мацан. Мы скоро вернемся. Не переключайтесь.
Кира Лаврентьева:
— «Светлый вечер» на радио ВЕРА продолжается. Дорогие друзья, у нас в гостях сегодня иеромонах Пантелеимон (Алешин), заместитель председателя Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Кусково. С вами Константин Мацан и Кира Лаврентьева. Мы всю первую часть нашей программы говорили об удивительном пути отца Пантелеимона, где он только ни работал, что он только ни делал, прежде чем сейчас стать священнослужителем и монахом. Сейчас подошли к той самой черте, к той самой точке биографии отца Пантелеимона, когда он стал все-таки монашествующим. Отец Пантелеимон, как это было? Вы сказали, что обеты сразу все вам было сложно воспринять.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— А потом наступила пандемия. Помните?
Кира Лаврентьева:
— Помним, как не помнить, с этого мир изменился.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— И мир изменился. И я понял, что надо это все принять и, может быть, даже в этом во всем помереть. Не знаю, почему, была такая мысль. И я решил принять обет монашества. Мне благословили принять. Я постоянно нахожусь на послушании у владыки Пантелеимона, целыми днями нахожусь рядом с ним. Фактически я живу этой жизнью в послушании. Решил принять эти обеты. Мне назначили день пострига. Пустая Москва, помните в пандемию. Пустая Москва, нет ни единого человека. Какой-то совершенно не солнечный день. А мы всегда были в Синодальном отделе, потому что мы всегда работали. Я как сейчас помню, специально приехал к маме, чтобы она меня благословила в этот день. И вот я утром встал, приехал с вечера, говорю: мам, я не хочу ехать туда, я не хочу ехать в монастырь на постриг. Она сказала: как же так?! Ты что?! Тебе назначили день пострига, ты сам этого просил, и ты не хочешь ехать? — Мам, я не хочу. — Как же ты исполняешь указания священноначалия? Нет, ты поедешь. — Мам, я не хочу. Первый раз за многие годы у меня подошел ком к горлу, навернулись слезы на глаза, сейчас вспоминаю, наверное, тоже со слезами на глазах. Говорю: я не хочу, я просто не поеду туда, не хочу. Она говорит: а что ты не хочешь? Я говорю: просто не хочу туда ехать.
Кира Лаврентьева:
— Что это было такое?
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Я говорю: просто не хочу туда ехать, не хочу никакого пострига. Я говорю: поехали со мной. Она говорит: никто не поедет, потому что сейчас пандемия, все сидят на изоляции. Это двадцатый год был, меня постригали на собор Архангела Гавриила.
Кира Лаврентьева:
— 8 апреля.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Да. Я помню, насколько она проявила решительность. Я успокоился, ходил туда-сюда, даже забыл про это благословение. Помню, мы стояли с ней в комнате, я ее схватил за ноги, говорю, не отпускай, не пойду никуда. Она дотянулась рукой до ближайшей иконы в комнате, Пресвятая Богородицы, как сейчас помню этот образ, меня перекрестила и сказала: я тебя благословляю, дитя мое, иди. И все пропало сразу. Она поставила образ назад, я встал, сел в машину и уехал.
Кира Лаврентьева:
— Сильный момент такой.
Константин Мацан:
— А как вы сейчас себе это объясняете? Это искушение было? Что это было?
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Наверное, искушение. Страх перед чем-то...
Кира Лаврентьева:
— Неизвестным.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Перед чем-то новым, неизвестным. Помните, я говорил, что в детстве страха смерти не было, наоборот все казалось радостным, даже кладбище радостным казалось. А здесь наступил какой-то страх, потому что понимаешь, что монашество это все-таки...
Кира Лаврентьева:
— Навсегда.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Да. Сейчас нужно умереть. Иерея Александра Алешина больше не будет. Не будет Алешина Александра Александровича, его не будет, эти люди умрут раз и навсегда. Они будут еще много раз воскресать и напоминать о себе во время твоей монашеской жизни очень часто. Говорю, слава Богу, что я умер, потому что Алешин Александр Александрович в гражданском правовом поле это ненужная фигура совершенно, он должен быть иеромонахом, его не должно быть просто-напросто. Я приехал в монастырь. Переживал именно это чувство смерти. Но владыка Алексей в Даниловом монастыре, наместник.
Константин Мацан:
— Поликарпов.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Да. Мы с ним сидели в боковом алтаре, мы с ним беседовали, это была духовная беседа перед постригом. Я естественно взял у духовника своего благословение. Владыка мне задал вопрос: у вас кто небесный покровитель? Я говорю: Александр Невский. — А кто он в постриге — Алексей, конечно, общеизвестный факт. Вот так хлопнул в ладошки очень тихо и все. Конечно же, когда был постриг, я ожидал, что мое имя будет Алексей. Вроде, все было понятно. И тут прозвучало... Все задавались этим вопросом, какое имя дадут. Обычно в Даниловом монастыре дают имена в честь русских святых. И тут звучит имя Пантелеимон. Я думаю, надо же есть какой-то русский святой Пантелеимон, которого я не знаю. Оказалось, великомученик, конечно, потом я на отпусте услышал это имя, но для меня, конечно, это было... Я готов был услышать любое имя, какое могло прозвучать, но только не это, это было совершенно точно. На букву «А», как обычно называют на ту же букву. Или назвать в честь какого-то русского святого. Все абсолютно гадали, любое имя. Мне даже говорили: а ты сходишь, может, поговоришь, может, какое имя позвучнее сделают тебе. Я пришел к духовнику и спросил: у меня есть искушение, мне предлагают. На меня отец Леонид посмотрел, говорит: ты же хочешь монахом быть, говорит, как же ты хочешь сам выбрать имя, ты не отсекаешь свою волю. Я говорю: вдруг будет какое-нибудь не звучное. — Тебе еще и звучное хочется? Тебе оно для чего. Я говорю: все, как назовут, так назовут.
Константин Мацан:
— Как-то объясняли потом, почему Пантелеимон?
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Никто не объяснил. Я думаю, что владыка Алексей, мы с ним разговаривали, когда он спрашивал меня о владыке Пантелеимоне. Но о владыке Пантелеимоне я могу сказать только самые добрые и самые лучшие слова, потому что это человек, который мне позволил, моему недостоинству, приобрести уникальный опыт церковного служения в сфере благотворительности, помощи ближнему. Он для меня открыл этот мир немного с другой стороны. Я его увидел глазами церковного служения по другому, благодаря владыке Пантелеимону. Конечно, он мне открыл мир смирения, научил меня смиряться, убирать свое «я», где это не нужно. Мне кажется, что владыка сделал все, чтобы сделать меня хоть чуть-чуть лучше. Конечно, он бы мог сделать и лучше, это у меня какое-то внутренне сопротивление, не всегда получается. Но он приложил для этого все усилия. Когда меня спросили, как с владыкой и что, я им ничего, кроме самых лучших слов благодарности за все, что для меня владыка сделал, сказать не мог. Может быть, владыка Алексей как раз подумал, что будет в честь своего любимого архиерея имя у него, может быть, вот так он подумал, не знаю абсолютно.
Константин Мацан:
— Иеромонах Пантелеимон (Алешин), заместитель председателя Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Кусково сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер». Что самого неожиданного вы для себя открыли в священстве, в церкви, когда стали служить в сане? Вы наблюдали за священниками, вы были в алтаре, вы хорошо знали церковную жизнь, но наверняка все равно что-то остается закрытым, пока это не переживешь на собственном опыте.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Всегда вспоминаются слова Христа, помните: «Блажен ты Петр, ибо не плоть и кровь тебе открыли это». Помните, когда Петр исповедует Иисуса Христа Господом Богом? Конечно же, это внутреннее чувство непередаваемо. Оно уже в дьяконском служении совершенно иное, когда ты первый раз проходишь через Царские Врата, впервые за столько лет, ты понимаешь, что в 14 лет мог пойти в семинарию, а тебе туда не благословили идти. Я в 39 лет в первый раз прикоснулся к престолу. Тоже очень интересно, в моем любимом храме, в храме Рождества Христова в Измайлово, где отец Леонид Ролдугин настоятелем, меня рукоположили в тот же день и тем же самым образом, у того же самого престола, как отца Иоанна (Крестьянкина) рукоположили, для меня была это великая честь. Его рукополагали в дьякона на Иерусалимскую, 25 октября, тоже целибатом и тоже водили вокруг этого престола. Для меня была такая честь, просто необыкновенно. Отец Виктор Шиповальников дружил с отцом Иоанном (Крестьянкиным), такая уникальная преемственность. Я рад быть хоть чуть-чуть причастным к этим людям, вообще к этому всему. Я благодарю Бога за жизнь, которую я прожил и за всех тех людей, с которыми я соприкоснулся в своей жизни. Я считаю, что мне Бог даровал невероятное счастье в этих людях и в этой жизни вообще как таковой. Во-первых, когда проходишь вокруг престола, и когда ты уже даже дьяконом, не то что священником, ты ощущаешь, знаете как говорят, что первая благодать, которая на тебя нисходит, ты чувствуешь эту благодать, это не объяснишь. Как вот Петр исповедует, чувствуешь, когда над тобой читают молитву, когда епископ возлагает руки. Святейший патриарх меня рукополагал в священника. Когда читал молитву, особенно когда говорил совершенно проникновенные слова наставления, которые дает архиерей, патриарх, это слова, каким ты должен быть. Эти слова тайна, я не буду говорить, что говорится в этот момент, но ты понимаешь, что жизнь изменяется полностью, ты становишься иным. Когда ты служишь литургию, священник не может жить без литургии. Поэтому я понимаю, когда приходят священники, которые нуждаются, не могут служить, я всегда за них переживаю и молюсь, потому что иногда бывает физический, человек заболел или лежит где-то. Для священника Божественная литургия это жизнь, он живет Божественной литургией. Конечно, каждый мирянин, который приходит в храм, исповедуется, причащается, да. Но не служить нельзя. В служении Божественной литургии вся твоя жизнь, это несравнимо ни с чем. Ни с управлением предприятием, ни с какими-то экономическими изысканиями, с придумыванием товарных брендов, это то, что по светской линии, к примеру, это несравнимо просто с молитвой. Я понял, наверное, сейчас неожиданно. Ты предстоишь и молишься за всех, кто вокруг тебя, а это самое главное — молиться за каждого, кто рядом с тобой, кого уже нет. Знаете, эта молитва, которая по окончании Божественной литургии: «Отмый, Господи, грехи всех поминавшихся зде Кровию Твоею Честною, молитвами святых Твоих». Она дает ощущение того, что мы все вместе, а мое недостоинство человека такого — вы сказали, монах такой я интересный — Господь поставил на это место, чтобы я за всех людей, которые, да безусловно, многие достойнее меня и лучше, я за них молюсь. Это чувство ответственности, это чувство любви и необыкновенной радости, я такого никогда, только в Божественной литургии. Да не только Божественной литургии — в таинствах церковных, когда ты крестишь, ребенка берешь, ты понимаешь, что вот он, новый член Церкви. Когда несешь мальчика в алтарь, я всегда говорю, мальчика в алтарь несем почему? Мы говорим о том, что он будет иметь возможность стать священником. Девочку не заносим, потому что священником не будет, ее место это домашняя церковь, дома она должна быть. А мальчик, может быть, этот ребенок когда-нибудь встанет у престола служить вместо тебя, это же прекрасно. То есть во всем. Когда провожаешь в последний путь, тоже могу сказать, панихиды. Знаете, в советское время похороны московские чем отличались от похорон провинциальных? Сказать?
Константин Мацан:
— Так.
Кира Лаврентьева:
— Интрига подвешена.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— В Москве все это было очень-очень тайно, в советское время потихонечку где-то в церковь записку подали, обычно отпевание было заочное, аккуратно... В Москве были не приняты шествия под «Святый Боже, Святый крепкий...», в последний путь не провожали. А ведь день смерти, как говорит Экклезиаст, лучше дня рождения, должен быть фактически особый праздник. А вот что было обычно на тех похоронах, которые были в Ногинске, были в провинции, это еловые ветки, это певчие, которые приходили в дом. Как сейчас помню, занавешивались зеркала, занавешивались окна, и они пели эту панихиду сами и волшебнее голосов этих бабушек, этих дедушек... Всегда поминаю на проскомидии дядя Вася, теть Катя, теть Нина, я все время их вспоминаю, они пели, мы стояли со свечами, провожали всех в последний путь. Это было торжество небесного Царства. У них такой интересный был неканонический припев, они в конце пели «Царство небесное, Царство бессмертное, вечный покой».
Кира Лаврентьева:
— Точно, точно.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Нет такого в панихиде, таких слов нет. Но они уже под конец пели, и было ощущение, даже в этом доме, рядом с телом усопшего... мне бабушка говорила, что это одежда не бойся, вела всегда к гробу, говорила: смотри в него. — Я боялся, чего смотреть. — Смотри это все ерунда, это все одежда, все закопают и сгниет. Вот что главное, слушай. Что я слышал? Царство небесное, бессмертное, где смерти нет. Ее вообще нет. Иногда люди говорят: задумываюсь, я умру, что там дальше. Я всегда знал, что смерти нет, я не знаю, как это объяснить. Нет ее, ее не может быть. Не потому что все станет бессмысленным, что вот смерти не может быть, потому что все станет бессмысленным. Не поэтому. Смерти нет, это объективный факт, ее нет и быть не может.
Кира Лаврентьева:
— Прекрасные слова для завершения программы.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Кстати могу стихотворение прочитать, если хотите, про тот погост, свое собственное.
Кира Лаврентьева:
— Давайте.
Константин Мацан:
— Давайте, в качестве эпилога.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Когда я еще был мирянином, когда умер отец Виктор Шиповальников, у меня родилось такое стихотворение, оно называется «Завещание», это как раз про храм в Заозерье, я прочитаю.
«Скромного погоста тихое молчание,
покосилась ограда хлипкая.
Церковь Заозерья вознеслась
над людскою славой зыбкая.
Мальчик пел в церковном хоре,
Богородского Богоявленского,
патриархом русской Церкви хаживал
по тропам погоста оконечного.
Пели Аллилуйи, славили ангелы
в небесном свете Господа.
Я прошу вас, эти строки прочитавшие,
отвезите там, где славословили,
и на том погосте, где мальчишкой,
Бога я увидевши,
к патриарху юности, не старости,
шел на службу, припеваючи.
Пойте, славословьте ангелы.
Ну, а вы друзья, здесь соберите все,
и на эти средства не мои уже
схороните на погосте милом,
где владыка Пимен хаживал,
где за покосившейся оградою
в небо смотрит церковь эта зыбкая,
где не ангелы, но люди аллилуйя пели,
где увидел Бога я».
Аплодисменты
Константин Мацан:
— Иеромонах Пантелеимон (Алешин), заместитель председателя Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению, настоятель храма Всемилостивого Спаса в Кусково был сегодня с нами и с вами в программе «Светлый вечер».
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Спасибо большое, друзья.
Константин Мацан:
— В студии Кира Лаврентьева, я Константин Мацан. Спасибо.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Спасибо.
Кира Лаврентьева:
— Это был потрясающий разговор. Спасибо огромное.
Иеромонах Пантелеимон (Алешин):
— Спасибо вам большое.
Все выпуски программы Светлый вечер
