«Преодоление охлаждения в вере»

В этом выпуске ведущие Радио ВЕРА Алла Митрофанова, Александр Ананьев, Анна Леонтьева и наш гость — настоятель подворья Псково-Печерского монастыря в Пскове священник Роман Гизитдинов — делились светлыми историями о том, как удавалось преодолевать охлаждение веры.

Ведущие: Алла Митрофанова, Александр Ананьев, Анна Леонтьева.

---

Алла Митрофанова:

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Здравствуйте, дорогие друзья. Я Алла Митрофанова. Сегодняшний наш разговор, как собственно и все «Светлые истории», это очень личные переживания, связанные с тем, как нам удалось преодолеть охлаждение веры. Такая интересная тема...

Александр Ананьев:

— Это, кстати, одна из немногих тем, которые не мы придумали, эту тему предложили нам наши зрители.

Алла Митрофанова:

— Это тоже важно.

Александр Ананьев:

— Она меня испугала, я пошел советоваться с редакцией, а редакция сказала: просто охлаждение веры нам не интересно, это не правильно, а вот охлаждение веры и возвращение и укрепление веры — вот такие истории нам нужны. И такие истории реально есть у каждого.

Алла Митрофанова:

— Александр Ананьев.

Александр Ананьев:

— Добрый вечер.

Алла Митрофанова:

— Анна Леонтьева.

Анна Леонтьева:

— Добрый вечер.

Алла Митрофанова:

— И наш специальный замечательный гость, настоятель подворья Псково-Печерского монастыря в Пскове священник Роман Гизитдинов. Здравствуйте, отец Роман.

Священник Роман Гизитдинов:

— Здравствуйте.

Алла Митрофанова:

— А вам как эта тема?

Священник Роман Гизитдинов:

— Она мне очень и близка и, конечно, всегда актуальна, потому что как священник я часто сталкиваюсь с таким вопросом со стороны прихожан, иногда даже в кругу родственников, близких. Бывает, что и в кругу священнослужителей.

Александр Ананьев:

— Да ладно, серьезно? Неужели?

Алла Митрофанова:

— Наши зрители не соврут, насколько эта тема оказывается актуальной. Поскольку на Радио ВЕРА мы чаще говорим «слушатели», но на «Светлых историях» мы всегда говорим и о зрителях тоже. Потому что программу «Светлые истории» можно не только слушать, но и смотреть, на странице Радио ВЕРА вконтакте и на всех других площадках, где Радио ВЕРА представлена. Обязательно заходите и будьте частью нас сегодня в ближайший час. Отец Роман, вам слово тогда. Саша уже успел удивиться, а я перебила, как всегда.

Александр Ананьев:

— Я не просто удивился, я в шоке, потому что я был уверен, что мне мирянину, у меня могут быть падения, я могу задавать дурацкие вопросы, испытывать дурацкие сомнения — у меня это может быть. Но если человек рукоположен, если человек служит в алтаре, если он священник, у него просто не может быть сомнений. Это я, условно говоря, верю, а он видит, чувствует, понимает, он там, внутри. Оказывается, вы говорите, даже у священников может быть?.. Я полагаю, что вы принесли другую историю, но, не называя имен, расскажите, пожалуйста, как это может быть?

Священник Роман Гизитдинов:

— Это может быть, потому что, к сожалению, рукоположение не гарантирует отсутствие дальнейших ошибок, не гарантирует безгрешности. Священнослужитель в любом сане, диаконский или иерейский или даже архиерейский, продолжает духовную борьбу. И в этой духовной борьбе также возможны и происходят, слава Богу, что чаще всего, меньшие и незначительные падения, маленькие грехи, но нет безгрешных людей. В том числе в священном сане. Другое дело, охлаждение веры, да, это случаи, реже встречающиеся среди священников, чем среди мирян, но возможны и, к сожалению, такое иногда происходит. Некоторые пастыри называют это пастырским выгоранием, когда охлаждается отношение к служению, к тому, что делает, к чему призван пастырь. Бывает такое, что пастырь теряет вообще веру в Бога, но с Божьей помощью, возможно всегда возвращение, возможно пламенение вновь в этой вере. Насчет пастырского выгорания, этому хотелось несколько слов отдельно посвятить.

Александр Ананьев:

— Вот, вот.

Священник Роман Гизитдинов:

— Рукоположение не гарант безгрешности, святости, того «несумненного» жития, о котором вы сказали. Но в чем же еще нам быть главным образом примерами, если не в собственной борьбе духовной, в своих собственных преодолениях, которые происходят, если и тайно, но так или иначе они чувствуются людьми, которые с нами соприкасаются.

Алла Митрофанова:

— Думаю, история, которую вы принесли нам сегодня, либо связана с опытом людей, которых по рассказу невозможно будет опознать, либо с вашим личным опытом, потому что все-таки это такая тема деликатная, где важно не задеть, не обидеть.

Александр Ананьев:

— А почему ты говоришь деликатная? Это случается... Я сейчас скажу, а отец Роман либо скажет: Александр, вы неправы, выйдете отсюда; либо скажет, что я не ошибаюсь.

Анна Леонтьева:

— Вон из класса.

Александр Ананьев:

— Да. Это случается с каждым. Да или нет?

Священник Роман Гизитдинов:

— В той или иной мере, конечно, каждый переживает.

Алла Митрофанова:

— Кризисы.

Священник Роман Гизитдинов:

— Да, эти кризисы, конечно, у всех по-разному происходят.

Александр Ананьев:

— Кризис не переживает только мой компьютерный стул, потому что он крепкий, и то у него бывают серьезные дни.

Священник Роман Гизитдинов:

— Согласен.

Александр Ананьев:

— Что у вас за история?

Священник Роман Гизитдинов:

— История своя, я решил, что не буду далеко ходить. Она, может быть, не такая яркая, как, может быть, хотелось бы. Она, может быть, не демонстрирует такого преодоления или возврата кардинального после какого-то сильного охлаждения. Моя история связана с тем, что — я сразу перейду к деталям — закончив семинарию, я отправился на родину по определению священноначалия на служение в Башкирию. Я родом из Башкортостана. И там диаконом я продолжил свое священнослужение в храме, в который меня определили. В семинарии нам многое было открыто о духовной жизни, чего лично я для себя нигде бы не открыл. Благодаря, в первую очередь, конечно, духовничеству отца Тихона, тогда еще архимандрита (Шевкунова). Вообще в семинарии для меня по-настоящему духовный мир был явлен и открыт, я раньше так не представлял вообще, что такое духовная борьба. Приехав в Башкирию, я словно бы оторвался от духовной колыбели, нашей обители, в которой мы были как у Христа за пазухой, оказался без духовника. Конечно, молитвенную связь мы поддерживали, и я старался молиться о том, чтобы Господь послал мне окормляющего священника там. К нам, к священникам часто обращаются с вопросом, как найти духовника или хотя бы окормляющего священника по сердцу. Я сам столкнулся с этим вопросом, будучи диаконом, имея духовника, но на большом расстоянии, отец Тихон остался в Москве, а я по распределению должен был служить в Башкирии. И вот я там испытывал голод в окормлении, общался с разными священниками, исповедовался, и нашел замечательных пастырей, которые меня поддерживали, у которых я исповедовался. Но такого примера яркого, который меня бы подхватил дальше и вел, и так бы заботился, и был примером для подражания, я к сожалению, для себя... Открыл там, но батюшка был тоже очень далеко, в глубинке. Я как диакон ездил с архиереем по разным деревьям, я таких батюшек знал, но не было у меня возможности доступа к ним по месту служения, по обстоятельствам жизни. В основном в связи с этим началось оскудение, внутренне охлаждение, не так уже хотелось и к молитве, к службе приступать, начал брать примеры, которые раньше для меня были не авторитетными. Происходила деградация. Общество, в котором ты вращаешься, я сейчас ничего не говорю о духовенстве, о ближних в Башкирии, но, конечно, среда поменялась, и окружение очень сильно поменялось. Авторитеты у людей, которые были вокруг меня, были другими. Это на меня не могло не влиять. Я человек, подвергающийся влиянию, не то что принимающий модель поведения, но все-таки я человек, который привык быть в обществе, в социуме, в компании одним из своих, а это подразумевает принцип сообщающихся сосудов. И в духовной для себя, не для всех... Слава Богу, встречал там счастливых людей, которые не чувствовали такого сиротства духовного, как я. Если кратче вспоминать эту историю, то разрешилось все тем, что в какой-то момент этот кризис дошел до того, что я себя ловил на конкретном холодном отношении и к делу Божьему, и к вере, и к молитве, что чувствовал, меня надо спасать, мне надо спасаться, нужно срочно что-то с этим делать. Тут еще к этому, интересно, что Господь подталкивал другими обстоятельствами, я служил в городе, который экологически очень сложный, и там достраивался дополнительный цех производственный с особенностью химической, а у детей наших была чувствительность к этой экологии. На этой почве я уже думал, что надо менять место служения, ехать благословляться, за советом поехал к уже митрополиту Псковскому Тихону. Почва была для меня главная это духовная незаполненность, или лучше сказать, сиротство. Чувствовалось, что не хватает мне рядом именно влияния, и окружения, и заботы, и попечения пастырского, которое было в семинарии, и, слава Богу, которое есть сейчас. Когда я приехал в Псков, Господь благоволил переехать из Башкирии и теперь служить уже в Пскове, в Псковской епархии под покровительством и под главенством владыки Тихона. Стало все вставать на свои места, все стало преображаться, потому что для меня ключевой был фактор это присутствие рядом человека, который будет вести, окормлять, вдохновлять, зажигать, хотя бы даже просто присутствием своим, взглядом. Это то духовное родство, та духовная связь, которая необходима каждому человеку.

Алла Митрофанова:

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, напоминаю, что сегодня у нас специальный гость, настоятель подворья Псково-Печерского монастыря в Пскове священник Роман Гизитдинов. Делимся мы друг с другом и с вами светлыми историями о том, как удалось преодолеть охлаждение веры. Александр Ананьев, Анна Леонтьева, я, Алла Митрофанова. Отец Роман, Саша говорил, неужели у священников тоже так бывает? Оказывается, бывает, вы своим личным примером это подтвердили. И очень здорово, что удалось выйти из этого состояния.

Александр Ананьев:

— Я все равно не согласен, отец Роман. То, что произошло с вами, то, о чем вы рассказываете, напротив свидетельство горячей веры и требование у Бога пастыря, требование у Бога наставника, требование у Бога, как говорят современные психологи, впередиидущего, человека, которого требует душа. Вот если бы было охлаждение веры, я вам скажу, что было бы. Вы бы сказали, нет никого, ну и славно, и нормально, я буду тупить в телефон, мне так хо-ро-шо. Вот охлаждение в вере, я вам сейчас скажу, это когда тебе становится нормально. Когда тебе плохо, когда ты ищешь, когда ты требуешь, когда ты орешь, когда у тебя болит, тогда у тебя с верой все хорошо. Когда тебе нормально, тогда у тебя охлаждение веры. О, как я сформулировал.

Анна Леонтьева:

— Кстати, я с Сашей, наверное, соглашусь. Просто, видимо, для отца Романа это была высшая степень охлаждения и для человека равнодушие, удобство, которое начинается в какой-то момент...

Александр Ананьев:

— Это как с женой, когда тебе с ней становится нормально, тогда начинаются проблемы. Жена должна подбешивать.

Анна Леонтьева:

— Слушай, ну, ты утешаешь очень многих радиослушателей, я считаю.

Александр Ананьев:

— По-моему, мы смущаем дорогого отца Романа.

Священник Роман Гизитдинов:

— Нет, все хорошо.

Алла Митрофанова:

— Ты жену сейчас смутил. Ладно. Анечка, расскажи свою историю.

Анна Леонтьева:

— Поскольку такая тема возникла у нас, я хотела рассказать свою историю. До последней секунды не знала, что рассказать. Хотела сначала поумничать. Я состою в чате, такая есть замечательная матушка Елена Триандофилова, которая написала книгу «Радость прощения» и ведет чат, который тоже называется «Радость прощения». Ей задают всякие неудобные вопросы, она на них отвечает. Это безумно интересно, потому что она какими-то своими словами рассказывает о том, что мы все знаем, но при этом не можем просто, как-то даже по-детски очень грамотно и мудро рассказать.

Александр Ананьев:

— А туда только барышень пускают?

Анна Леонтьева:

— Нет, я думаю, туда можно всем, но этот вопрос я уточню для тебя отдельно. Я в этом чате вчера прочитала, мне ужасно понравилось, очень простой образ, но он мне никогда не приходил в голову. Я очень грубо, своими словами передам то, о чем рассказала матушка. Например, девушка хочет выйти замуж, ей попадается на пути состоятельный, красивый, щедрый, прекрасный муж, занимающий высокую должность, и она выходит замуж. Для чего она это делает? Ну, например, ей хочется, чтобы у нее каждую зиму была шуба из нового меха, или отдыхать в Карловых Варах.

Алла Митрофанова:

— Интересно.

Анна Леонтьева:

— То есть она хочет с этого состоятельного мужа, мы приводим мотивацию некой девушки, которая хочет от этого мужа много благ.

Александр Ананьев:

— Я знаю мужиков, которые с такой же мотивацией женятся.

Анна Леонтьева:

— Это, кстати, не гендерная история, но это образ того, что, простите, мы очень часто идем к Богу, вообще приходим к вере для того, чтобы получить много для себя. Я в этом узнаю лично себя, очень часто я очень много для себя прошу, мне нужно и это, и это, и чтобы у всех все хорошо, и чтобы никому за это ничего не было. Что самое интересное, что девушке не приходит в голову узнать, чем живет муж, что происходит у него на работе, она не интересуется его жизнью, она ничего о нем практически не знает. История понятна, она слеплена, она абсолютно нежизнеспособная. Это образ человека, который приходит к Богу, но ничего о нем не знает и не пытается выяснить, как-то углублять свою веру, расширять свои знания о Боге, укреплять свою молитву. Это равнодушие временное, к счастью, надеюсь со всеми нашими героями было. Этот образ какого-то неинтереса: Господи, у меня все нормально, все хорошо. Я сейчас вспомнила, я написала рассказик об этом в своей книжке рассказиков. Но для меня это очень пронзительный был эпизод из моей жизни, когда мы с детьми уехали на лето в Грецию и жили там долго-долго. И было так хорошо, эти розовые горы, синее, розовое, голубое море, я учила греческий, очень любила общаться с греческими своими дружочками, ходила на высокогорные праздники. Мы получали такое удовольствие от жизни. А у нас, в нашей деревеньке сходились две горы, и на склоне одной горы стояла маленькая церковь, и там был просто ключик вставлен в дверь, можно было просто пойти, если хочется помолиться. Я все время шла и думала: сейчас я зайду в эту церковь и помолюсь. Но сначала жарко, потом надо детей кормить ужином, потом начинаются какие-то замечательные праздники. И так прошло несколько месяцев, и я не зашла в эту церковь. Я помню этот период как период очень насыщенной внешней жизни и очень большой пустоты в душе. Я не могу понять, почему это произошло. Но это был как раз момент, когда было так хорошо, что уже зачем мне заходить в эту церковь? Потом я приехала в Грецию по делам, и был конец октября. Я приехала оформлять какие-то бумаги, мы хотели купить какой-то мифический участок, который, оказалось, купить было невозможно. Это было на острове Крит. Это был совсем другой Крит, там дул невероятный ветер, все кафе были пустые, сидели грустные хозяева ресторанчиков, пили кофе, никакого не вина, а кофе с водой. Они говорили: мы готовимся к новому лету, к туристам. Я пошла на прогулку, но ветер был такой, что у меня был какой-то шарфик, и мне показалось, что он меня задушит просто, так он рванул меня куда-то. И я увидела эту церковь, и что-то такое раскаяние, такая печаль вошла в мое сердце, что я подошла к ней и увидела, что ключика нет. Очень большая тоска меня наполнила, я подумала: я все лето, как бабочка из басни, гуляла, все пела, и сейчас ключик уже вытащили, и мне больше не попасть в эту церковь. Я очень грустно пошла, купила какой-то помидор у хозяина таверны Фотиса и пошла есть его в номер, потому что ветер уже был невероятный, легкие пластиковые стульчики начинали улетать. Я пришла в номер, вышла на балкон с этим грустным помидором и сказала: Господи, прости меня, пожалуйста, я не знаю, что со мной тогда было. И вдруг, я совсем не преувеличиваю, там такой залив и две розовых горы, и от горы до горы на небе засияла удивительная радуга. Я застыла с этим помидором и подумала: ну да, я действительно пропустила большой период общения, но Господь все еще может послать такой знак утешения, обетования, все, что у нас с радугой связано, и для меня это было чудо визуальное и душевное. Почему-то мне такая история вспомнилась в связи с высказыванием Саши о том, что, да, когда у нас все очень хорошо, бывает такое притупление. Не сиротство, как у отца Романа, не жажда окормления, а именно: спасибо, все нормально, Господи, я сам.

Алла Митрофанова:

— Очень яркие образы, настолько, что, я думаю, многие сейчас себя почувствовали на твоем месте. Греция, не Греция, любая точка мира, в этом плане все абсолютно универсально. А что касается ключика, замечала сколько раз, когда приезжаешь в новое место, тебе что-то очень нравится и тебя туда тянет. Не надо откладывать. Надо туда идти в это место. Потому что потом, глаз замылится, оно будет казаться уже привычным, естественным, и тебе не захочется туда настолько, как в первый день. А если мы туда приходим в первый же день...

Анна Леонтьева:

— По зову сердца.

Алла Митрофанова:

— У нас прокладываются нейронные связи, что так можно мы это запоминаем, даже не до конца это осознавая, но это значит, что мы и в другой и в третий раз, может быть, снова там окажемся. Этот зов сердца очень важно отследить и, мне кажется, реализовать, конечно, когда получается, бывает здорово. Я сама часто себя на этом ловлю, что была возможность, а я ею не воспользовалась.

Анна Леонтьева:

— Это очень часто, знаешь, история про подростков, молодых людей, которые уходят из церкви, и вдруг в какой-то момент, я просто сама была этому свидетелем, обнаруживают... Всё, они в поиске духовном и, извините, надолго. Дорогие родители, занимайтесь своими церковными делами. А потом они находят какую-то... типа акафист и начинают, ощущение как будто ты возвращаешься домой. Это я услышала от молодых людей и этот период равнодушия заканчивается. Как ты говоришь, нейронные связи никуда не делись, в церковь водили, а может, это зов души такой.

Александр Ананьев:

— Я не могу не спросить, комментариев ваших относительно раскаяния за то время, когда мне было хорошо, весело, радостно и беззаботно.

Священник Роман Гизитдинов:

— У меня сейчас такие мысли, Александр, насчет... Анна недавно говорила после вашего несогласия насчет моего охлаждения. Есть разные степени охлаждения. Когда человек все еще чувствует тягу, стук Господа в мое сердце он слышит еще. А бывает, когда он уже настолько запустил, что не чувствует потребности и желания, в нем ничего не шевелится от даже тех, кто готов заразить, воспламенить, вдохновить. Мы знаем, есть такое заболевание физическое, анорексия называется, когда человек не ест и потребности в еде не чувствует. Для него еда это что-то неприятное как минимум. Такому человеку выходить надо постепенно из этого состояния. Есть такая, можно назвать, духовная анорексия, в которой пребывает человечество, в разной степени, конечно. Когда мы смотрим на образы святых, как они горели, пламенели, как они жили, в каком общении и связи с Богом пребывали. Нам кажется это не только возвышенным, не только трудно достижимым, но нас и не тянет так. Редко встречаются такие люди, которые читают и хотят сорваться и бежать, хотя бы как в «Алтаре затворенном» Никифорова-Волгина мальчишка: «Хочу быть как святой Ерм, — отодвинул тарелочку, — хочу быть таким постником». Наверное, мой случай не демонстрирует того охлаждения, когда уже не чувствуется желание и потребность, я все-таки бил тревогу раньше. Но, несмотря на то, какую роль играют в нашем охлаждении в вере окружающие люди, ближние и дальние, это все равно вопросы выбора допустимости для меня этого охлаждения. В какой бы оно мере ни было в моей жизни. Вина человека, который охладел, присутствует в разной степени, но это выбор. Если человек все еще чувствует тяготение к Богу, к возврату, он все равно не живет уже той жизнью, которой жил, пока не охладел настолько, насколько охладел.

Алла Митрофанова:

— «Стучите и вам отворят», как мы знаем. О том, как удалось преодолеть охлаждение в вере, говорим мы сегодня в «Светлой студии» Радио ВЕРА в программе «Светлые истории». Наш специальный гость, настоятель подворья Псково-Печерского монастыря в Пскове священник Роман Гизитдинов. Анна Леонтьева, Александр Ананьев, я, Алла Митрофанова. Буквально через несколько минут вернемся.

Алла Митрофанова:

— «Светлые истории» на Радио ВЕРА продолжаются. Дорогие друзья, напомню, что сегодня мы говорим о том, как удалось преодолеть охлаждение веры. Как оказалось, для многих наших слушателей и зрителей, а программа «Светлые истории», напомню, можно не только слушать, но и смотреть на странице вконтакте Радио ВЕРА и на всех площадках, где Радио ВЕРА представлена. Для многих слушателей и зрителей оказалась тема актуальной, поэтому мы ее сегодня и подняли. Спасибо отцу Роману, Анне Леонтьевой за то, что поделились своим опытом, и, думаю, каждый из нас сможет эти истории спроецировать на себя. Александр Ананьев, вам слово.

Александр Ананьев:

— А я ведь так и не решил, какую историю я буду рассказывать. У меня был выбор, и я пока его еще не сделал, потому что с каждой новой историей мое мнение по поводу охлаждения в вере как-то меняется, и взгляд на это меняется. От того, что рассказал отец Роман, от того, что Анечка рассказала, от того, что я сам сейчас переживаю, от того, что я вспомнил, напомните, пожалуйста, отец Роман, кто из великих старцев сказал удивительную штуку, парадоксальную и прекрасную: «Каждый раз, — говорит он, — когда мне очень хочется молиться, когда испытываю невероятную радость от предвкушения общения с Богом, я иду рубить дрова. И каждый раз, когда мне страсть как не хочется вставать на молитву, когда мне не хочется, мне тяжело и лучше бы я потупил в телефон, я встаю на молитву. Это какой-то мудрейший абсолютно парадокс.

Анна Леонтьева:

— Кто же это сказал-то?

Александр Ананьев:

— Мудрейший парадокс, то, что мы называем охлаждение в вере, это должно быть нормальное состояние человека. А когда у тебя такой — тыдыдж, радость побежали скорее в храм, обнимемся с духовником, помолимся вместе, а потом в паломничество еще в какое-нибудь изнурительное — вот это уже прелесть и ненормально.

Алла Митрофанова:

— Александр Владимирович, как всегда, радикально, в своих высказываниях полемическое заострение.

Александр Ананьев:

— Из всех, здесь присутствующих, мне можно. Отец Роман не знает, я по-прежнему профессиональный неофит, я крестился в сорок с лишним лет, поэтому мне прощается здесь много.

Анна Леонтьева:

— Убежденный неофит.

Александр Ананьев:

— И меня держат здесь за малолетнего шалопая, которому позволительно всякое. Поэтому я решил рассказать историю о том, как я возненавидел Венецию. Это печальная, но поучительная история, которая для меня стала метафорой моего отношения с верой, моих проблем взаимоотношения с верой и вообще, наверное, проблем многих. Однажды давным-давным-давно, давно, давно, давно в этом-то году мы ездили, конечно же, в Анапу, а вот раньше, давно, мы с Аллой Сергеевной поехали в Венецию. Алечка очень любит этот город, безумный, сумасшедший, прекрасный, она его очень любит, она очень хотела, чтобы я посмотрел на этот город ее глазами. Чтобы я влюбился в эту Венецию так же, как она любит этот город. Для нее это было очень важно, потому что мы одно целое, и мы разделяем радости и печали друг друга и тут она захотела своим, что называется, самым сокровенным. Но долгое время мы не моги туда попасть, а потом мы туда попали, и... и я возненавидел Венецию. Я ее возненавидел с первого взгляда, я ее возненавидел с первого звука. Я не мог ей в этом признаться, но и скрыть свою ненависть я не мог, она была написана у меня на лице, на груди, на руках — везде просто. Дело даже не в том, что моя первая встреча с Венецией была с чемоданом, двумя сумками и словами: ну, вот здесь всего пара километров через сто мостов по брусчатой дороге в жару. А ты уже после дороги, и ты тащишься со всем этим — ты-ды-дым, ты-ды-дым по брусчатке по этой, еще там улицы такие узкие, еще жара и все какие-то отвратительно веселые, а ты устал. Дело не в этом. Физические испытания — не испытания для мужика. Дело в другом. Дело в том, что каждый художник, а я, уж простите, мню себя чуть-чуть художником.

Алла Митрофанова:

— Да не чуть-чуть, ты художник.

Анна Леонтьева:

— Художник и есть.

Александр Ананьев:

— Я не могу подтвердить этого образа, каждый художник что делает? Он же не рисует или не лепит или не вырезает скульптуры из дерева. Каждый художник пытается рассмотреть красивое в обыденном. Вот там обыденное, обыденное, обыденное, а потом — раз, и через месяц он, бабах, видит красивое. Говорит: Господи, как это красиво. И он видит это красивое и в этот момент у него в голове звучит такой колокол средний на колокольне Псково-Печерского монастыря: бо-бом. И такой хор женский: аллилуйя — и аплодисменты. Вот то, что ощущает художник, когда посреди обыденного видит красивое. А что происходит в Венеции? В Венеции, на чем бы ты ни остановил взгляд, такой колокол, хор аллилуйя и аплодисменты. Соответственно это происходит примерно каждые три с половиной секунды в твоей голове. И получается, в голове звучит такая дичайшая какофония, что просто ужас, что просто мрак. У тебя перезвон такой мощный, сто миллионов хоров, которые поют в разнобой, какие-то крики, какие-то аплодисменты, какие-то визги, дети кричат. Плюс жара 68 градусов, плюс брусчатка, плюс отвратительно веселые люди. А у тебя в голове вот это орет, кричит, и ты вообще не понимаешь, как здесь можно выжить. Ты чувствуешь себя очень уставшим и взбешенным где-то через три с половиной минуты пребывания в Венеции. Вот просто кошмар, катастрофа. Алечка была в ужасе, она приводит меня на Сан-Марко.

Алла Митрофанова:

— Ночью.

Александр Ананьев:

— Ночью.

Алла Митрофанова:

— Пусто. Никого, чтобы было понятно.

Александр Ананьев:

— А муж в ярости. А почему в ярости? Потому что Сан-Марко. Потому что Венеция. Потому что дожи с этим дворцом, понимаешь, потому что вот эти, прости меня, гондолы вот эти все, и глаза бы мои всего этого не видели. Вот такая трагедия. А потом я успокоился, я понял, что надо как-то собраться и сконцентрироваться и сделать так, чтобы вот это все в голове у тебя как-то утихло, исчезло, пропало, чтобы была тишина. Тебе нужно было просто немножко тишины. И мы забились с Алечкой в самый-самый-самый тихий угол, чтобы не видно было вообще никакой красоты, какая-нибудь стена с фонарем. И там мне стало полегче. И мне вдруг стало, во-первых, ясно все сразу про Венецию, а во-вторых, мне стало все ясно про веру. Я долго не мог понять, зачем нам нужны посты в вере, зачем нам нужна молитва в вере. Что означает вот это — «вмолчаться в себя» Антония Сурожского. Зачем это? А потом вдруг стало понятно, что вот эта какофония в голове, вот это уныние бешеное, неоновое, сумасшедшее, скачущее, орущее — это и есть та Венеция, которую ты никогда не сможешь полюбить. Это и есть ты со своим отношением к жизни абсолютно каким-то потребительским, ожидаешь, что ты сейчас будешь получать удовольствие. Не, не, не, не, не. Тебе надо вмолчаться в себя, тебе надо успокоиться, тебе надо просто найти тихое место помолиться. И пост же это возможность не не есть сосиски с йогуртом, пост это возможность для тебя найти тихое место и определить, что для тебя главное в этой тишине, расставить приоритеты, попробовать найти в себе возможность сконцентрироваться — вот эта концентрация очень важна — сконцентрироваться на чем-то одном. Чтобы ты не видел ничего вокруг, а видел что-то одно, а потом перевел взгляд и увидел, что-то одно другое. И тогда у тебя в голове один дзинь, один аллилуйя и одни аккуратные аплодисменты. Вот только тогда. Мне тогда многое, если не стало понятно, то по крайней мере, я почувствовал что-то очень важное относительно правильного, спокойного, взвешенного отношения к вере. В конце концов, Бог это абсолютная Красота. Абсолютная. Гораздо что-то более прекрасное, чем все Венеции мира вместе взятые. И если ты не сможешь найти в себе возможности сконцентрироваться, у тебя так и будет в голове черти что, и ты будешь ходить и всех ненавидеть. Себя в первую очередь и Бога тоже. Ну, просто потому, что ты не можешь сконцентрироваться. А если ты найдешь в себе возможность выключиться, от этого всего сконцентрироваться на главном, тогда ты сможешь полюбить и Венецию, и жену, и себя, и самое главное — Бога. Надо только научиться.

Анна Леонтьева:

— Саша, а можно такой вопрос? Для тебя неравнодушие к вере — это вопрос именно сконцентрироваться, остановить свой взгляд, да, на чем-то одном?

Александр Ананьев:

— Конечно, конечно. На этом этапе, я не знаю, каким будет следующий этап, на этом этапе для меня это задача номер один. Сейчас я попробую сформулировать парадоксально просто и понятно. Задача стоять на литургии и стоять только на литургии. Задача молиться Богу, причем, молиться только Богу. А не думать при этом еще о собаке, о работе, о том, что мы осенью собираемся ипотеку закрывать. Ты ж неизбежно стоишь и думаешь обо всем этом. Ты стоишь на литургии и думаешь, что ты не выспался, что сериал не досмотрен, а там вот такая ситуация. То есть ты рад бы об этом не думать, но ты не можешь об этом не думать. А чего стоит твое общение, а это общение, с Богом, если ты стоишь: Господи, да, я с Тобой разговариваю, — а сам при этом с кем-то по телефону говоришь или еще что-то. Что тогда получится из этого общения?

Анна Леонтьева:

— Это, помните, такая история, напомните, я не помню источника, как одна женщина заболела и не смогла пойти в храм, и ее место было пусто. Были еще такие места, ее место было пусто. Священник пошел, это был какой-то известный святой, простите, что-то у меня с головой не очень хорошо, он прошел мимо женщины, которая стояла на службе, и покадил на это пустое место. Женщина была возмущена и сказала: почему вы прошли мимо меня, будто меня здесь нет? Он говорит: дело в том, что вас здесь не было, а та женщина, которая в это время сидела дома, всей душой присутствовала.

Алла Митрофанова:

— Поучительно. «Светлые истории» на Радио ВЕРА. Дорогие друзья, напоминаю, что сегодня мы с нашим специальным гостем, настоятелем подворья Псково-Печерского монастыря в Пскове священником Романом Гизитдиновым рассказываем истории о том, как удалось преодолеть охлаждение веры. Парадоксальная история от Александра Ананьева, невероятно красочная история от Анны Леонтьевой, у отца Романа история, которая, пожалуй, правда, «стучите и вам отворят», «у Бога всего много». Переведут из одного города в другой для того, чтобы вот эта связь наша, это вертикальное измерение, чтобы мы его чувствовали и ощущали. Хотя тоже, наверное, по-разному бывает. Бывает, что Господь испытывает Своим молчанием.

Александр Ананьев:

— Кстати, вот вы сказали, отец Роман, Алечка сейчас тоже подвела к этому вопросу. Вы сказали, что все зависит от тебя, в охлаждении веры ты сам несешь ответственность за это.

Алла Митрофанова:

— Выбор. Выбор делает человек.

Александр Ананьев:

— Да, выбор делает человек. Но Алечка очень верно заметила, когда у тебя период радостного неофитства, Господь тебе и такой подарок и такой подарок, и тут порадует, и тут. Ты бегаешь как идиот на утреннике, у тебя все хорошо. А потом приходит период, когда Господь замолкает, и ты остаешься как будто бы один. Ты в эту дверь стучишься, тебе не открывают, в эту дверь стучишься, тебе не открывают. Спрашиваешь, что происходит, а тебе: ты стучи, стучи. Ты опять стучишься — тишина. Я слышал, это может продолжаться 17 лет, 25.

Священник Роман Гизитдинов:

— Всю жизнь может.

Александр Ананьев:

— Всю жизнь может продолжаться, и все равно стучи.

Священник Роман Гизитдинов:

— И начинается профессиональное неофитство, которым мы все занимаемся.

Александр Ананьев:

— Да нет, это не профессиональное неофитство, это уже серьезная, взрослая, одинокая и несчастная жизнь, когда у тебя кроме ипотеки никого.

Священник Роман Гизитдинов:

— Конечно, у вас получилось очень хорошо к теме поста подойти. Если бы каждый день был двунадесятый праздник — как у вас в Венеции с ее достопримечательностями все равно, что каждый день двунадесятый праздник — тогда ты разучишься радоваться. Это вопрос выбора в вашей истории, Александр. Вы решили уединиться, вы решили остановиться, вы решили обрести тишину. Согласитесь, это был ваш выбор, ваше решение.

Александр Ананьев:

— Честно? Нет, я свалился без сил. Я просто понял, что я сейчас сойду с ума и надо как-то прекратить. У меня не было другого выхода.

Алла Митрофанова:

— Ну был, почему же.

Священник Роман Гизитдинов:

— Кто-то не останавливается.

Алла Митрофанова:

— Был выход, был выбор, это правда, твой выбор был, Саша. Ты часто говоришь, что нет, за меня решили, это не я, я же сам ничего не выбирал. На самом деле это твой выбор. Ну, правда.

Александр Ананьев:

— Так, я попрошу не валить на меня то, что от меня не зависит. Отец Роман тоже знает, что если человек решил стать священником, он вроде как сам решил стать священником, но ведь это не он решил.

Священник Роман Гизитдинов:

— Его выбрали.

Александр Ананьев:

— Его выбрали, абсолютно верно.

Алла Митрофанова:

— Но без его согласия ничего не будет, без согласия самого человека.

Священник Роман Гизитдинов:

— Согласиться пойти за этим призывом.

Алла Митрофанова:

— Конечно.

Священник Роман Гизитдинов:

— Ответить на этот призыв.

Александр Ананьев:

— Кто же у нас? Отец Дмитрий Богомолов сказал крутейшую штуку. Говорит: нет, конечно, я мог отказаться, но у меня было стойкое ощущение, что если я не стану священником, то я умру. Вот такое было ощущение. Это не плохо, не хорошо, просто, если я стану священником, я буду жить, если я не стану священником, я умру. Вот то же самое. Такой выбор есть у каждого из нас, конечно. Сашенька, чисти зубки, это твой выбор, чистить зубки или не чистить зубки. Просто если не будешь чистить зубки, у тебя зубки отвалятся, вот и все, вот и весь выбор.

Алла Митрофанова:

— Но как часто дети выбирают не чистить зубки. Время, наверное, мне тоже свою историю рассказать, прошу прощения, что так на себя внимание переключаю. Я когда подумала об этой теме, у меня почему-то сразу возник образ в голове, который не совсем про охлаждение веры в Бога, а про охлаждение веры в человека. Поскольку последнее время, это не только для меня, я думаю, для многих из нас это вызов. Когда мы читаем, видим, слышим о происходящем совсем рядом с нами, часто поступки людей вызывают крайнее возмущение, осуждение, вызывают нехорошие чувства и эмоции. Причем, это же тонкая грань, отделить поступок от человека, я на этой грани не удерживаюсь. На этой утрате веры в людей я себя стала ловить. А ведь Господь-то верит в человека. Человек может даже не верить в Бога, но Бог все равно будет верить в человека. И уж если я, мы знаем о жизни нашей в присутствие Бога, и как я допускаю не верить в человека. И вот мы чудесным августовским утром выходим с нашей собакой погулять в сквер. У нас в Москве рядом с домом, где мы живем, замечательный сквер, настолько красивый. Причем, он красив в разное время года, насколько тяжело мне зимой, но даже зимой его удивительная нарнийская красота не может меня не поразить, а летом тем более. Эти косые лучи теплого утреннего солнца, блики на изумрудной траве, прекрасные деревья, которые, понятно, уже не цветут, и уже желтизна проблескивает в листьях. Но он все равно прекрасен, этот сквер, он такой круглый, он такой мощенный, где-то брусчатка повредилась, но не суть. Сочетание круглости, зелени, солнца, фонарей дает неповторимое ощущение того, что Бог рядом. Этот сквер, особенно в пандемию, меня просто вытаскивал из состояния депресняка, которое время от времени подкатывало. И вот этим августовским утром выходим мы с нашим добером, с бармаглотом в этот сквер, а он там давно не был, потому что мы были в отъезде, и теперь надо все проинспектировать, все исследовать. И вот он туда пошел, сюда пошел, все осмотрел обстоятельно, как он любит все это делать. И мне на глаза попадается новшество, которого я раньше не видела. Прямо посреди этого сквера стоит кресло, представляете? Стоит кресло. Я его вижу с угла, удивительно, как будто оно с неба спустилось, там стоит вот это кресло. Меня так заинтересовала эта картина. Оно обитое, черное, в общем, мощное. Я начинаю приглядываться, зрение у меня не очень хорошее, как через дымку, в этих косых лучах солнца начинает проступать удивительная картина. В этом кресле спит принцесса. То есть там лежит девушка, она голову аккуратно положила не на подлокотник этого кресла, а как-то даже она совсем с него спустилась с этого подлокотника. И она в улиточку свернулась в этом кресле, коленки поджала и трогательно спит. А рядом с ней стоит парень, который смотрит на нее, любуется и этот ее сон защищает. Меня поразило увиденное. Поразило. Это было так прекрасно. В этих еще косых солнечных лучах. А Добби, собака, меня тащит дальше, потому что надо со всех остальных сторон сквер тоже осмотреть. И так получается, что я на это кресло смотрю уже с другой стороны сквера. И тут до меня доходит, весь ужас происходящего. Это кресло откуда-то с помойки, оно ободранное. С той стороны, с которой я на него смотрела первый раз, оно было вполне себе приличное, обитое. А с другой стороны оно все ободранное. Клочки синтепуха, или чем оно там набито, торчат, обивка какими-то такими жалкими клоками свисает в разные стороны. А девушка, которая в этом кресле спит, я увидела ее лицо, оказалось, что это женщина, обезображенная алкоголем. У нас в этом сквере есть одна большая беда, там собираются люди, которые очень любят выпить, и они там постоянно. Они никого не трогают, они в своей компании, но иногда от них можно услышать мат, иногда какие-то бутылки, иногда какие-то кости от рыбы валяются. И парень, который стоит рядом с ней, оказывается, еле держится на ногах. То есть упившиеся вусмерть два человека. Я не знаю, сколько ей лет, но она какая-то одутловатая, морщинистая, волосы растрепанные, еле собраны как-то сзади. Мне стало так страшно. Это ощущение даже не жалости, потому что какое право я имею по отношению к этим людям жалость испытывать, жалость это чувство, которое их оскорбляет. Но просто какой-то невероятной досады, что может сделаться с человеком. А добер тащит меня дальше, и я с нового ракурса смотрю на ту же самую картину, и вижу те же самые лучи, принцессу, спящую в кресле, и рядом с ней стоящего прекрасного юношу, который оберегает ее сон. И до меня доходит, что ведь Господь, как бы я себя ни изуродовала, будет видеть во мне дюймовочку, которая свернулась калачиком на листе кувшинки, в этом кресле, и что бы ни происходило со мной, я для Бога буду оставаться Его образом, подобием, любимым ребенком. Это то, что владыка Антоний Сурожский всегда видел в человеке, каким бы человек ни был, который к нему приходит. И меня Господь призывает вот так смотреть на всех. На всех. Это самое сложное для меня. На всех. Как Он приоткрыл тайну этих двух людей через солнечные августовские лучи и через сложносочиненный маршрут нашей собаки, которая то туда потянет, то сюда потянет. Так я должна воспринимать всех. Вернее, я к этому призвана, скажем так.

Анна Леонтьева:

— Я слушаю, такой дивный рассказ, но на середине я думала, что я просто умру. Потому что когда ты начала описывать эту женщину, я подумала, неужели Аллочка сейчас расскажет об этом, как меня отпустило, когда ты обратно вернулась в лучи и снова увидела этих людей.

Александр Ананьев:

— Погодите, прежде чем я тебя поругаю, прости Анечка, я хочу у отца Романа, пока есть время, получить комментарий. Скажите свое мнение, потому что у меня оно радикальное опять.

Священник Роман Гизитдинов:

— С моим мнением здесь вопрос вашего выбора интересный очень. Что определяло ваш взгляд, у меня вопрос возникает, Алла. Лучи определяли то, как вы видели этих людей, или вы захотели потом их увидеть все-таки в таком свете, в Божественном.

Алла Митрофанова:

— А вы знаете, это было воскресенье после Преображения Господня. Преображение было в субботу, в воскресенье перед храмом мы пошли с собакой.

Священник Роман Гизитдинов:

— То есть вчера.

Алла Митрофанова:

— Вчера, получается, было Преображение, а сегодня у нас эта прогулка. Понимаете, да, это был тот день августа, когда вчера было Преображение, а сегодня мы пошли погулять.

Анна Леонтьева:

— Господь навел.

Алла Митрофанова:

— Господь во всем, понимаете, во всем и в первую очередь в человеке. И величайшее дарование и величайшая планка, к которой мне бы хотелось стремиться. То, как есть среди нас люди, которые в каждом умеют видеть Христа. Вот, мне так хочется. У меня так не получается, но мне так хочется.

Анна Леонтьева:

— Я хотела сказать, что Господь таким совершенно неприглядными образом, через тех, про кого мои дети в свое время говорили фалетовые (фиолетовые), открыл тебе какие-то духовные очи, и получилось потрясающе.

Алла Митрофанова:

— Ругай, ругай. У нас просто полминуты осталось буквально. Уже даже не осталось.

Анна Леонтьева:

— Уже ругай теперь.

Александр Ананьев:

— А что подумал кролик, так никто и не узнал, потому что это был воспитанный кролик. Тут такая атмосфера благости, что я свое мнение оставлю при себе, Алла Сергеевна, я с тобой дома поговорю.

Алла Митрофанова:

— Друзья мои, «Светлые истории» подошли к концу. Напомню, не только слушать, но и смотреть, пересмотреть, например, эту программу можно на странице Радио ВЕРА вконтакте и на других площадках, где представлено Радио ВЕРА. Наш специальный гость, настоятель подворья Псково-Печерского монастыря в Пскове священник Роман Гизитдинов. Отец Роман, спасибо, что так издалека прибыли к нам и поделились самым сокровенным.

Александр Ананьев:

— Простите, если смутили чем-то, а вам с непривычки могло бы быть некомфортно в какие-то моменты.

Священник Роман Гизитдинов:

— Все хорошо, спасибо, смутить сложно меня, не переживайте.

Алла Митрофанова:

— Александр Ананьев, Анна Леонтьева, я, Алла Митрофанова прощаемся с вами. До свиданья.

Александр Ананьев:

— Всего доброго.

Анна Леонтьева:

— Всего доброго.

---

Все выпуски программы Светлые истории

• «День Победы»
• «Первые шаги в Церкви». Игумен Филарет (Пряшников)
• «Светлые истории: пасхальные»

---

Проект реализуется при поддержке Фонда президентских грантов