«Писатель-мемуарист Анатолий Краснов-Левитин: годы в Швейцарии». Надежда Белякова

Наша гостья — кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института всеобщей истории Российской академии наук Надежда Белякова.

Мы продолжили вспоминать церковного писателя-мемуариста Анатолия Краснова-Левитина: говорили о том, какой была его жизнь в Швейцарии — вдали от Родины.

Первую, вторую и третью программы, посвященные Анатолию Краснову-Левитину, можно найти по следующим ссылкам:

https://radiovera.ru/pisatel-memuarist-anatolij-krasnov-levitin-nadezhda-beljakova-petr-chistjakov.html

https://radiovera.ru/pisatel-memuarist-anatolij-krasnov-levitin-gody-jemigracii-nadezhda-beljakova-petr-chistjakov.html

https://radiovera.ru/pisatel-memuarist-anatolij-krasnov-levitin-vospominanija-ego-uchenika-nadezhda-beljakova-protodiakon-vjacheslav-kokarev.html

Ведущий: Алексей Пичугин

---

Алексей Пичугин:

— Дорогие слушатели, здравствуйте, «Светлый вечер» на светлом радио. Меня зовут Алексей Пичугин, и это наша совместная программа с музеем исследовательским центром «Советский Союз — вера и люди», к сожалению, мы сегодня без Ксении Толоконниковой, но уверен, что в ближайшее время она вернётся в нашу программу. И с нами сегодня Надежда Белякова — старший научный сотрудник института всеобщей истории Российской Академии наук кандидат исторических наук, добрый вечер!

Надежда Белякова:

— Добрый вечер.

Алексей Пичугин:

— Мы уже несколько программ по четвергам говорим про Анатолия Эммануиловича Левитина-Краснова или Краснова-Левитина, как мы с Ксенией Толоконниковой тут не то чтобы спорили, мне привычнее говорить Краснов-Левитин, на самом деле Краснов это всё-таки поздний псевдоним, он Левитин просто, но это замечательный мемуарист, историком церкви его не назовёшь, он, скорее, бытописатель, человек, который описал то, что он сам видел, в чем участвовал, церковную жизнь с конца двадцатых годов и соответственно до своей эмиграции в семидесятые. Но и в эмиграции он тоже очень много писал, говорил про церковь в Советском Союзе, а не стало его в 91-м году. И вот Надежда Белякова достаточно долго в Швейцарии изучала швейцарский период жизни Анатолия Эммануиловича, если вы хотите побольше о нём узнать, вы можете в интернете прочитать или послушать предыдущие наши несколько программ, они есть в архиве Радио ВЕРА, но вот как раз про швейцарский период мы знаем меньше всего, и главный специалист по этому вопросу Надежда Белякова.

Надежда Белякова:

— Спасибо большое за такую рекламу, мне даже не очень удобно, поскольку всё-таки в моем исследовании я старалась посмотреть коммуникации между верующими Советского Союза и швейцарскими организациями в 70-80-е годы. И, конечно, было очевидно, что Левитин-Краснов — одна из фигур, но он не был для меня единственным, скажем так, персонажем, и моё исследование не было биографическим.

Алексей Пичугин:

— Да, безусловно, но так как мы уже в том числе и с твоим участием в том числе записали несколько программ, посвящённых жизни Анатолия Эммануиловича, то естественно мы сейчас будем говорить в целом о твоем исследовании, но не последнюю роль в этом, наверное, будет играть Краснов- Левитин.

Надежда Белякова:

— Да, конечно, не то что, будет играть, как бы постепенно погружаясь в историю отношений между далёкой Швейцарией и верующими Советского Союза, я постепенно осознавала, какой же важной и неоднозначной была фигура Анатолия Эммануиловича, и казалось бы, вот такой с ним парадокс: человек, который был на слуху, этот человек — ключевая фигура жизни московской интеллигенции православной, человека, который ещё до своей эмиграции был человеком посредником, медиатором, его публиковали эмигрантские издания, его имя было известно. Как складывалась его жизнь после отъезда езда — это, конечно, на мой взгляд, такой драматический эпизод. Вообще я пыталась выяснить, как он оказался в Швейцарии, это тоже было не очевидно, его вынудили уехать, и по имеющимся мемуарным свидетельствам, он уехал по еврейской линии, просто в Вене он не пересел на самолёт на сторону Израиля.

Алексей Пичугин:

— А как его вынуждали уехать? Вот, мне кажется, что сейчас, вот если ещё лет 15 назад эта история была знакомой большинству, эмиграция третьей волны так называемая, то сейчас это уже не так очевидно, как людей вынуждали уехать из Советского Союза. У нас же есть такое представление, что железный занавес, выбраться за его пределы было сложно, а тут людей вынуждали уехать.

Надежда Белякова:

— Вот не могу вам рассказать, потому что это всё свидетельство устных нарративов и устных свидетельств, и если мы с вами обратимся к его эмиграции при всём том обилии текстов, которые создавал Левитин, мы не увидим подробности взаимоотношений с органами власти, в момент следствия, в момент после суда, после осуждения и после его выпуска. Мы тут видим очень большое множество белых пятен, это опять же я выдала определённый нарратив, что ему настойчиво предлагали уехать, и он на это согласился, что было? Возможно эта история она бытует, потому что вроде бы так понятно, почему он уехал, тем не менее уехал он интересно, да, как оказался он в Швейцарии, мне удалось понять, что его туда привело, что буквально за год или за полтора до его эмиграции на него вышел Евген Фосс, это был пастор реформатской церкви Швейцарии, и он был по происхождению наполовину русский, его мать когда-то в революционные годы уехала вместе с его отцом швейцарцем из России, и он вырос в некотором представлении и сохранении знаний о России. И Фосс ставит перед собой амбициозную задачу — не оставаться приходским священником, а сделать центр, который будет собирать информацию, такую информационно-аналитический и научный, амбиции у него были достаточно большие, в маленьком городе Цолликоне в начале семидесятых он вынашивает план — сделать вот такой центр, организацию, которая будет собирать информацию о верующих за железным занавесом, об их жизни, она так и будет называться, говорил он: «Вера во втором мире», название менялось, потом оно вот осталось, и организация сохраняет вот это название до сих пор, хотя институт тоже был немножко переименован, тем не менее в историю эта организация вошла именно так «Вера во втором мире».

Алексей Пичугин:

— Ну и одним из главных источников информации для него как раз был Левитин-Краснов.

Надежда Белякова:

— Да, вот для меня знакомство с материалами этой организации началось лет 15 тому назад, когда я в Мюнстере в библиотеке теологического факультета обнаружила ежегодные подборки издания журнала, раз в квартал, по-моему, издавались, бюллетени, где давалась информация, сводки о жизни верующих, свидетельство о преследованиях разных христианских деноминаций в Советском Союзе. Встал вопрос: откуда информация и откуда такой фокус? И собственно благодаря работе в этом архиве фокус удалось прояснить, оказалось, что Фосс по телефону познакомился с Левитиным — Красновым. Он ему позвонил, для него этот разговор был очень важен, и он даже сохранил запись на чёрном диске, он лежит в архиве организации и расшифровал эту запись. Он его расспросил, о том, что происходит, как Левитин — Краснов оценивает процессы, происходящие в православной среде в этот период, и дальше он смог от местной швейцарской организации, которая называлась «Помощь восточным священникам», получить для Левитина стипендию. Соответственно Левитин на этом основании и приехал в Швейцарию. Я понимаю, что Фосс, и это видно из воспоминаний Левитина, Фосс рассчитывал, что Краснов станет систематическим сотрудником его организации, потому что в контексте Швейцарии кто будет экспертом, кто будет поставщиком информации, кто будет постоянно анализировать и обеспечивать информационный поток для издания?

Алексей Пичугин:

— А можно какую-то картину уточнить? Помимо Анатолия Эммануиловича в тот момент в Швейцарии или где-то рядом были ли недавние христианские эмигранты из Советского Союза, которые так же могли обеспечивать информацией, или, по крайней мере, ну как-то рассказывать о жизни религиозной в Советском Союзе?

Надежда Белякова:

— Вы знаете, недавних информантов не было, были эмигранты, сохранялись, первой волны, но они не представляли особый интерес для Фосса, по понятным причинам, у них было мало контактов, налаженных связей для мониторинга тоже не было. Как Фосс собирался вот эту информационную лакуну и как он собирался бороться с дезинформацией? Сейчас это опять звучит интересно, совершенно по-новому, а тогда он прямо сформулировал, что та картинка, которую нам представляют официальные СМИ СССР, официальные церковные издания, они не отражают ни уровня преследования или латентной дискриминации веры и религии, они дают нам постоянно какой-то не тот образ, который есть на самом деле, говорил он, и мы хотим услышать самих верующих, узнать альтернативную позицию и разобраться, создать альтернативный поток информации. Где же его взять? И вот и тут-то у меня и был исследовательский вопрос: на что он опирался? Понятно, что сообщения Левитина-Краснова или возникшего комитета защиты прав верующих в СССР, как раз такой формальный межконфессиональной, но реально православная организация, созданная как раз из круга рядом с Левитиным-Красновым, она какой-то срез давала, но вообще, первое, что сделал Фосс, он закупал разнообразные издания официальные церквей Восточной Европы и СССР, закупал регулярно официальную прессу, источником альтернативной информации для него был самиздат, который шел, и опять же здесь не было налаженных православных каналов, шел через западные миссии, миссии помощи, и в первую очередь, евангелические.

Алексей Пичугин:

— А доступ к официальной периодике церковной, одно-единственное издание было ЖМП — Журнал Московской Патриархии, он как-то попадал туда?

Надежда Белякова:

— Он подписку оформил. У него был полный комплект, подписку мог оформить кто угодно, но дело в том, что был ещё бюллетень ОВЦС, который издавался на энном количестве языков, и его тональность и информативность отличалась от ЖМП, и он его тоже получал, он также получал журнал «Наука и религия», вообще тот список периодики, которую он в СССР заказывал, тоже интересно, потому что это была и региональная пресса, и издания политической литературы, то есть они очень тщательно отслеживали и мониторили, то, что публиковалось о религии в СССР, пожалуй, даже тщательнее, чем это делали верующие в Советском Союзе. А как быть с альтернативными? Тут, конечно, очевидная проблема. И тут вроде бы такой прекрасный Анатолий Эммануилович, который имеет кучу связей, известно, что он со всеми общается, многое может рассказать.

Алексей Пичугин:

— Общался, получается. Потом круг его резко сузился.

Надежда Белякова:

— Во-первых, сужается круг, во-вторых, а он уже приезжает пожилым и не очень здоровым человеком и, вообще-то он, как мы знаем, в своей прошлой жизни в Советском Союзе привык быть учителем, или учителем, или человеком с достаточно свободным образом жизни, он подрабатывал тем, мы это знаем, что писал тексты, диссертации на те темы, которые ему были интересны, он был вольным и свободным человеком. И приехать в Швейцарию и начать ходить каждый день в офис и писать по заданию аналитические материалы, делая вырезки советских газет...

Алексей Пичугин:

— А ему это было предложено?

Надежда Белякова:

— Да. Ему это было предложено.

Алексей Пичугин:

— Более того он мог это сделать на русском языке, и это бы переводилась.

Надежда Белякова:

— Ну, в принципе, да. Да, естественно. Дело в том, что Левитин-Краснов не владел ни одним из других языков. И это тоже создавало проблемы. В этом плане Фосс для него был очень удобной фигурой, потому что он говорил с ним на русском и мог с ним общаться.

Алексей Пичугин:

— Фосс свободно говорил по-русски?

Надежда Белякова:

— Я не знаю, насколько он говорил свободно, самое главное, насколько он быстро и хорошо на нём читал. Но поскольку русский язык присутствовал в его семье как язык, на котором он общался с матерью, то есть основания предполагать, что и на уровне устной речи он им владел.

Алексей Пичугин:

— Надежда Белякова — кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института всеобщей истории в программе «Светлый вечер» на светлом радио. Мы говорим о швейцарском периоде жизни Анатолия Левитина-Краснова, но с постоянной работой не сложилось, насколько я понимаю?

Надежда Белякова:

— Да, Левитин отказывается работать на постоянной основе.

Алексей Пичугин:

— То есть вот это такая, наверное, можно сказать, к сожалению, инфантильность и неприспособленность. Но ведь у него же по факту других средств к существованию нет?

Надежда Белякова:

— У него стипендия. Она остается, ему снимали, долгое время у него были проблемы с жильем, жильё в Швейцарии дорогое, и какое-то время он жил, например, в доме у дамы одной из крупных спонсоров Моники Шапуи. Она жива, с ней удалось сделать интервью, это такая классическая буржуазная дама, которая не смогла получить, например, высшее образование, поскольку она вышла замуж, для женщины в Швейцарии в послевоенный период — это было нормально — замужняя дама, например, не могла учиться в вузе, это было неприлично и не престижно, это поразило меня в интервью с ней. Но зато она была большой поклонницей русской культуры, она сказала, что её невероятно эмигранты заинтересовали русской литературой и русской музыкой, в первую очередь, казачьими песнями. Она самостоятельно выучила русский язык, и будучи благополучной буржуазной дамой, она помогала Глаубе в качестве переводчика. И нагрузка по сопровождению Левитина-Краснова в качестве переводчика легла на неё, значительное количество текстов его было переведено вот как раз Моникой Шапуи. Более того в какой-то момент она его поселила его у себя в доме, но это вызвало спустя некоторое время напряжение в её семье, и они вынуждены были в общем поискать Левитину-Краснову жильё, и потом такая вот одна из благотворительных организаций церковных ему жильё ну типа социального обеспечивала до смерти. Но он был абсолютно не приспособлен в быту, это постоянно подчёркивают его, с кажем так, визави на западе, это был постоянный беспорядок, эта неорганизованность в быте, это неумение обращаться с деньгами и при этом готовность к каким-то таким широким залихватским жестам, что невероятно таких организованных и экономных швейцарцев раздражало невозможно.

Алексей Пичугин:

— Хотя некоторые черты достаточно сложно укладываются в представление о Краснове-Левитине как о человеке, который очень рано стал самостоятельным, потому что, ну как-то он рано вышел из-под опеки родительской, у него там были интересные отношения с отцом, он переезжал много. И поэтому ему приходилось, видимо, как-то организовывать свой быт, но, видимо, то ли в Советском Союзе, то ли он растерялся уже на западе, то ли у него были специфические отношения с бытом и здесь, в Советском Союзе, ну а с деньгами, денег у него никогда здесь не было.

Надежда Белякова:

— Да, они если появлялись, они как приходили, так и уходили. Об этом вспоминают люди, которые были с ним знакомы. Не потому что у него не было денег, а потому что у него было денег, а потому что у него отношение было чтобы они не задерживались, что невозможно для западной культуры, а уж тем более для культуры швейцарцев. А его неприятно поражала их умеренность в пище, их организация быта, когда люди в 5 утра встают и с 6 начинают работать. И такое вот несовпадение в стилистике и в организации, это чувствовалось. Если для нас здесь, в общем, Левитин-Краснов уехал с имиджем такого героя, мыслителя, вообще нестандартного человека, то там мне его представляли в образе дикого, неряшливого, не очень здорово старика, которого, в общем-то, из милости терпели. Но скорее, им тяготились. Его уважали за какие-то вещи, но в общем, он был таким очень чужеродным и странным элементом в Швейцарии.

Алексей Пичугин:

— А он сам это понимал?

Надежда Белякова:

— Я думаю, что в какой-то степени... Вы знаете, вообще про него всегда говорили, что он же был человек очень лёгкий, что он никогда никого не осуждал и совершенно не пытался выстраивать отношения, то есть он был открыт и дружелюбен ко всем. Ну ясно совершенно, что он испытывал сложности с позиционированием себя в эмигрантской среде, потому что вот такое неудобство его... При этом у него были убеждения и ценности, которые он последовательно отстаивал. вне попыток вписаться в какую-то структуру, в систему, в институт, он не собирался. Он считал, что я вообще вот знаю, я что хочу, то и говорю. И вот нашла я такое достаточно грустное и тяжелое письмо вот рубежа семидесятых — восьмидесятых, где вот такой открытый и в общем лёгкий совершенно Левитин-Краснов пишет открытое письмо к международной общественности, он себя называет русским церковным писателем в изгнании. Обращается к международной общественности с заявлением — он говорит: я Левитин-Краснов Анатолий настоящим заявляю, что с мая 78-го я подвергаюсь злонамеренной систематической дискриминации со стороны ряда лиц, захвативших руководство русским диссидентским движением, а жить он мог, как вы понимаете, только в русскоязычном пространстве, выходить в пространство иноконфессиональная и вообще иноязычное только при помощи переводчиков.

Алексей Пичугин:

— И кстати, очень интересно, он же фактически не сталкивался в Советском Союзе с иноконфессиональностью. У него были разные периоды в жизни, когда-то в патриархийной церкви, в Тихоновской церкви, потом с обновленцами, потом в патриархийной церкви, но ничего не известно о его связи здесь в Советском Союзе, насколько я знаю, с католиками, с лютеранами, а там он с ними и столкнулся как раз. И ничего не известно о том, как это взаимодействие происходило?

Надежда Белякова:

— Ну вообще, надо сказать, что Левитин столкнулся с тем, когда он приезжает в Швейцарию и вообще в западный мир, надо сказать, что христиане чувствуют себя в меньшинстве, и часто меньшинством не очень удобным. Те, кто занимаются поддержкой диссидентского движения, и советское диссидентское движение оно очень секуляризовано. И Левитин приезжает и чувствует себя представителем христиан в СССР. А надо сказать, что эта группа, которая наименее всего замечалась большим, скажем так, правозащитным миром. И как раз в этом письме он говорит не про западных христиан конкретно, с ними у него выстраивались отношения настолько, насколько они могли быть, он приезжал, делал лекции, мог что-то рассказывать. Но опять это все было через переводчика, и он уезжал. Да, ему могли помогать, его письма, надо отдать должное, они не моноконфессиональные, например, я сейчас вернусь к тому заявлению, думаю, что мы поговорим о его отношениях с советской эмиграцией, но вот есть интересное его письмо, это одно из писем, Левитин-Краснов писал письма папе Римскому, в первую очередь, конечно, Иоанну Павлу II, более того добивался того, чтобы они были вручены, одно из писем он даже вручил лично в 78-м году папе.

Алексей Пичугин:

— То есть была встреча, да?

Надежда Белякова:

— Ну он был приглашён с какой-то группой, и он смог на ступенях собора святого Петра папе письмо передать. И он, например, обращается в марте 79-го года, например, к папе с письмом, в котором он на первом месте сообщает ему о том, что в Ташкенте приговорён к пяти годам строгого заключения Шелков, лидер адвентистов седьмого дня, адвентистов реформистов. Дальше, вторую фамилию, которую он называет папе, говоря об преследованиях верующих, это Георгий Винс — один из лидеров баптистов не зарегистрированных. Дальше он называет гонения на украинскую греко-католическую церковь, про которую он прямо формулирует, что она находится под запретом за свою верность папскому престолу. И более того дальше Левитин заявляет, причём к изумлению и смущению её приверженцев с высоты папского престола не раздается ни одного слова сочувствия и поддержки украинской и белорусской пастве. Вот.

Алексей Пичугин:

— Как это можно объяснить?

Надежда Белякова:

— Вот это обвинение в адрес папы?

Алексей Пичугин:

— Да, да.

Надежда Белякова:

— Но это обвинение связано собственно с многолетним опытом восточной политики Ватикана, которая собственно велась с Павла 6, я думаю, что это отдельная большая тема. Ватикан и Советский Союз.

Алексей Пичугин:

— Да, но это правда.

Надежда Белякова:

— Мне кажется, здесь важный опыт, что православный диссидент в открытую вступается и называет представителей тех, кто в православной среде воспринимается как сектанты, как адвентисты или баптисты, так и те, с кем собственно отношения, мягко скажем так, не очень простые. Про греко-католиков. И это пример как раз его ментальной готовности, да, не ограничиваться православным полем и говорить о них. И это свидетельствует, он же свою миссию видит, он хочет быть голосом и выступать в защиту преследуемых христиан в Советском Союзе. Здесь он показывает себя именно таким экуменически, ну даже не экуменически, а человеком, который, будучи православным, например, не скрывает и не игнорирует фактор украинской греко-католической церкви, находящейся, самой крупной нелегальной церкви в Советском Союзе. Это же совершенно беспрецедентная была история, и он об этом прямо пишет.

Алексей Пичугин:

— Вообще круг его общения, ну, наверное, он менялся с течением лет, всё-таки он прожил на западе около 16 лет, до своей смерти, но круг его общения каким был? Понятно, что, в первую очередь, это какие-то русскоязычные люди, ну с кем он просто мог общаться, но кто там был тогда рядом с ним?

Надежда Белякова:

— Ну, во-первых, были те, кто постепенно тоже эмигрировали и находили с ним какие-то отношения, во-вторых, он считал, что у него есть отношения с НТС — с Народным Трудовым Союзом. Он ездил на какие-то мероприятия, его книги издавало в том числе издательство «Посев», потом его издавали в Париже, были контакты с парижскими кругами, его издавали в Тель-Авиве, но надо сказать, что с каждым из этих кругов у него были определённые политические разногласия и сложности.

Алексей Пичугин:

— Удивительно, что у Левитина- Краснова всю дорогу, несмотря на его широту взглядов, несмотря на его максимальную открытость и доброжелательность, как-то вот это всё у него увязывалось: и политические разногласия, и духовные разногласия с разными кругами, но при этом со всеми с ними он сохранял такие почти дружеские отношения.

Надежда Белякова:

— Ну вот сложно сказать дружеские, и вроде бы тоже можно было бы сказать, что безоблачные, но вот это вот письмо к международной общественности с сообщением о том, что его игнорируют, а для меня оно важно тем, что он как раз очень жаловался про то, что его не приглашают на диссидентские советские мероприятия, и что тем самым он лишается возможности на защиту ряда лица, как он говорил «ныне отбывающих наказание». И на тот момент вот в 78-м году он называл лиц, за которых он чувствовал свою личную ответственность. Это, конечно, священника Глеба Якунина, ленинградского религиозного деятеля Владимира Пореша и как ученика он называл Александра Огородникова. И то, что его не пригласили, например, на конференцию в Мадрид и вообще на обсуждение о правах человека и, были исключены верующие, для него это была тревога и основания чувствовать себя в изоляции. И он-то себя позиционировал, он говорил: я один из самых старших диссидентов России, основатель русского религиозного самиздата, он считает в своем письме начало русского религиозного самиздата 1959 г. Во-вторых, он себя называет членом-учредителем инициативной группы прав человека. Это 1969 г., проведшим наиболее число лет заключения в скобочках в общей сложности 10 лет в лагерях.

Алексей Пичугин:

— А он 10 лет в общей сложности получил?

Надежда Белякова:

— Это он считал, вообще сама иерархия любопытна, и во-вторых, это единственный, на мой взгляд, текст, где Левитин- Краснов сам себя позиционирует и, скажем так, как мы сказали бы современным языком, медийным, продвигает. Это единственное, надо сказать, я не видела других текстов других, где бы он говорил про себя любимого. Это явно ему очень больно, вот это игнорирование, с 74-го по 78-й год, задело его очень сильно. Он говорил, что его не приглашают ни на литературоведческие мероприятия, а самое главное, что его не позвали участвовать в мероприятиях, которые шли вокруг совещания в Мадриде по правам человека, по обсуждению того, что делается в Восточной Европе.

Алексей Пичугин:

— Я напомню, друзья, что это программа «Светлый вечер», она совместная сегодня, как всегда, по четвергам с музеем исследовательским центром «Советский Союз — вера и люди». У нас в программе сегодня Надежда Белякова старший научный сотрудник Института всеобщей истории и академии наук. Мы говорим о швейцарском периоде жизни Анатолия Левитина-Краснова, это вторая половина семидесятых, восьмидесятые годы. И через минуту мы к этому разговору вернёмся.

Алексей Пичугин:

— Возвращаемся в студию светлого радио, напомню, друзья, что это совместная программа с музеем исследовательским центром «Советский Союз — вера и люди», Надежда Белякова сегодня с нами — старший научный сотрудник Института всеобщей истории Российской Академии наук, кандидат исторических наук, и мы говорим о швейцарском периоде жизни Анатолия Эммануиловича Левитина-Краснова. Это вторая половина семидесятых — восьмидесятые годы, и мы остановились на том, что Краснова-Левитина не приглашают в значительное число диссидентских собраний, съездов, но была ли какая-то причина? Потому что, казалось бы, ну не последний человек, но почему не зовут?

Надежда Белякова:

— Я думаю, что причина — это пока очень огрубленно и обобщенно, я думаю, что каждый эпизод опять же нуждается в исследовании, дело в том, что уже было замечено, что диссидентский мир советский он был, с одной стороны, очень неоднородный, очень разобщённый, и при этом внутри себя достаточно закрытый, иерархический. И открытость Левитина, такая внесистемность оборачивалась тем, что он не вписывался в эти круги. В эмиграции это тоже ну такие круги достаточно закрытые, где у человека есть свое определённое место, отведённое, где были поделённые поляны, и эмиграция тоже была очень дробной и не общалось между собой, там какое-нибудь издательство «Посев» не поддерживало отношения с каким-нибудь «Вестником РСХД», хотя вроде бы делали общее дело: и те, и другие издавали религиозную литературу.

Алексей Пичугин:

— Ну это ярко Довлатов описал, если уж брать такой всем известный пример, то это ярчайше описано Довлатовым в их конфликте с «Новым русским словом».

Надежда Белякова:

— Да, и он не собирался, не хотел, и у него ресурсов не было, и он уже пожилой, чтобы вникать в эти нюансы. А там весь мир как раз в этих ...

Алексей Пичугин:

— Ну он что здесь был одиночкой, что там был одиночкой.

Надежда Белякова:

— Но здесь-то он был учителем в вечерней школе, здесь к нему приходила на журфиксы молодёжь, и он чувствовал себя, не случайно он себя учителем называл в разных понятиях, у него, как он говорил, были духовные дети, ученики, а тут он оказывается лишён, наверное, самого главного: возможности вещать и через свои рассуждения, через личное общение с молодёжью передавать им свои ценности, ту культуру, представителем которой он был. Он не вписывается в этот контекст, в этот проект, и он понимает, что, выехав на запад, там тоже структурированные, жёсткие и закрытые системы, которые совершенно не готовы... которые участвуют в политической борьбе, которые участвуют в распределении ресурсов и так далее. И ему трудно. Он поехал, например, на процесс, на разбор дела Орлова, в Лондоне было, когда было альтернативное такому профессор Орлов, судившемуся в Москве, он жалуется, что, например, какой-то судья Макдональд грубо лишил его слова, и вот это неприятие его позиции в правозащитных и вот в этих разнообразных эмигрантских или диссидентских кругах его больно цепляло, и он не собирался при этом вникать в нюансы, что он и не готов разобраться в этих внутренних интригах и конфликтности, и все было бы хорошо, и можно было бы сказать, что ему было хорошо и прекрасно, но вот это его письмо к общественности, такое вот письмо больного старика, и он про это даже говорит, показывает что его задевало, то что его позиция там...

Алексей Пичугин:

— Но у него не было желания уехать из Швейцарии в какую-то страну европейскую или в Штаты, где вот эта пускай разобщенная, но всё-таки куда более представленная русская диаспора живёт, где бы, наверное, он мог бы найти себе единомышленников или какие-то журфиксы восстановить, и к нему молодёжь бы могла к нему ходить, ну то есть обрести какой-то утерянный статус того Левитина-Краснова, который у него хоть как-то был в Советском Союзе?

Надежда Белякова:

— Я думаю, что, если бы рядом нашелся человек, который бы ему сказал: я тебя беру на себя, я собираю твои вещи в сумочку, загружаю, перевожу, обеспечиваю тебя жильем и обеспечиваю коммуникации. А ещё, например, служу тебе переводчиком каждый раз при выходе в свет, добываю для тебя продукты, носки и вожу тебя на машине, то тогда да.

Алексей Пичугин:

— Ну он бы сказал: да, класс, давай!

Надежда Белякова:

— Но поскольку на тот момент таких людей не нашлось, поэтому, конечно, в общем-то ...

Алексей Пичугин:

— Тут, наверное, надо вернуться в СССР, и даже если бы не его вынужденный отъезд, то он, наверное, ни в какую эмиграцию бы и не собрался никогда.

Надежда Белякова:

— Я думаю, что он бы сам не рвался бы уезжать, потому что жизнь всё-таки для Левитина была здесь, жизнь именно в общении с людьми, с молодёжью, он прекрасно писал свои тексты и распространял их в самиздате. На западе, оказывается, не так просто издать его тексты. Надо отдать должное, что собственно первым официальным изданием его работы это были «Очерки русской церковной смуты» вот этой знаменитой книжки, которая стала классикой, которую он везде подчёркивал, что он написал её с таким своим необычным учеником Вадимом Шавровым, она была как раз была издана Glaube in der2. Welt, это был толстенный опять же кирпич в 1100 страниц в трёх томах. И они издали их, например, на русском языке. И вроде бы это был успех — книжка издана, наконец это не самиздат, ну кто скажите мне в Швейцарии будет читать том на русском языке? И это вообще-то оказалось проблемой в том числе для Glaube in der 2.Welt, потому что я об этом издании узнала, потому что в их архиве на чердаке уже в Цюрихе на меня просто выпало несколько вот этих томов, которые они не смогли реализовать, это не то чтобы были такие оставленные экземпляры, потому что кому нужны эти очерки, кто аудитория, кто будет разбираться вот в этом очевидном для русских православных, но совершенно не понятным для западного мира, движении и вообще том церковном брожении, которое происходило в Советском Союзе? Эта тема была достаточно маргинальной, был расчёт на то, и собственно издавали, что есть вроде бы русскоязычная аудитория, что это тот тамиздат, который должен отправиться в Советский Союз и дойти до верующих. Но тут любопытным мне показалось возмущение Ельчанинова из РСХД, который собственно говорит, что, вы знаете, а я отказываюсь, я вот под заказ брал у вас столько экземпляров, вы мне скажите, как можно этот кирпич вообще передать в Советский Союз? Кто это будет провозить и как? Это издание вообще не приспособлено для того, чтобы его незаметно и как-то компактно провозить. Поэтому как тамиздат она тоже не очень может быть.

Алексей Пичугин:

— Ну и что? В итоге?

Надежда Белякова:

— Ну сколько-то издали, сколько-то купили, я не знаю...

Алексей Пичугин:

— Ну что-то, может, переправили...

Надежда Белякова:

— Ну что-то, наверное, но это действительно было не очень понятно для кого, к чему, тогда это было сделано. Реклама, например, шла помимо даже помимо русской мысли, шла даже в израильской русской прессе, где было написано: «Популярное произведение русского церковного тамиздата, содержащие обильный исторический документальный материал», да. Ну подписал вот Шмеман, например, я нашла опросный лист, в котором Шмеман пишет положительную рекомендацию, говорит, что он готов поддержать издание и материально в нём поучаствовать.

Алексей Пичугин:

— Они не были знакомы?

Надежда Белякова:

— Он знал его работы, но я не знаю вот, например, встречались ли они.

Алексей Пичугин:

— В Штаты Левитин не выезжал? Ааа, мы говорили, что неизвестно.

Надежда Белякова:

— Он, похоже, всё-таки, скорее, нет, потому что для него была проблема получения визы. Хотя он пытался забросить удочку, мы вспоминали.

Алексей Пичугин:

— Да, в семинарию поступить.

Надежда Белякова:

— Да, в семинарию в Джорданвилле он пытался поступать, но это тоже не удалось. Ещё, например, его поддержали при издании этой книги профессор Фэри фон Лилиенфельд, это такая известный специалист, пастор евангельского-лютеранской церкви Германии, специалист для немецкоязычного мира по русскому богословию, очень авторитетная дама, она участвовала в многочисленных диалогах между евангельско-лютеранской церковью Германии и Русской православной церковью. И вот она тоже дала положительную рекомендацию на это издание. Николай Зернов поддержал тоже его. То есть можно реконструировать тот круг, которые выступали рецензентом на поддержку, которые из своих средств выделяли эти издания, повторяю, что у меня ощущение, что для него это было во многом такая драма. И непонимание, и скептическое отношение к нему если уже было даже в совсем близком швейцарском круге, то что говорить о тех более далёких людях.

Алексей Пичугин:

— А что за история с автомобильной аварией в семьдесят шестом году, когда и жену его сразу не выпускали, Лидию Здановскую, которая оставалась в Советском Союзе и с ним не уезжала?

Надежда Белякова:

— Ну там не было никакой политической истории, насколько я понимаю, он просто попал в аварию и лежал в больнице, они сразу же сообщили его семье сюда, и есть документы, в которых как раз всеми силами пытаются Здановскую вызвать, но ей удалось к нему приехать.

Алексей Пичугин:

— Но изначально она с ним не уехала, почему?

Надежда Белякова:

— Вот не могу сказать, возможно она и не собиралась с ним уезжать. И собственно он и не пытался её перетаскивать, потому что здесь у неё был дом, была семья, был круг общения, он ехал собственно и не очень понятно куда, на чужбину, и они... он ей звонил практически каждый день, у них было постоянное общение, он рассказывал, что и как, для него это было очень важно: давать такие отчёты и репортажи, что тоже, конечно, меняет наше представление о железном занавесе. Я, когда узнала, что глава антисоветской организации, которую мы в атеистических справочниках, именно так описывалось, ему ничего не стоило набрать номер, но что-то там стоило, набрать номер Левитина-Краснова, задать ему вопросы и вообще договориться о каких-то коммуникациях, а эмигрант Левитин-Краснов хоть каждый день звонил Здановским на квартиру. И вот как нам рассказал протодьякон Вячеслав Кокарев, что когда как-то раз он оказался в той квартире...

Алексей Пичугин:

— Как раз в этот момент звонил Левитин-Краснов. Это было почти каждый день.

Надежда Белякова:

— Мы тоже понимаем, что конструкт железного занавеса это не про невозможность физически общаться между людьми, это что-то гораздо более сложное.

Алексей Пичугин:

— Высоцкий и Марина Влади точно так же общались каждый день.

Надежда Белякова:

— Да, поэтому это что-то более сложное явление, в том числе культурное. Почему Лидия не хотела уехать, нет у меня чёткого понимания, но я тоже опять же плохо себе представляю, что бы она там делала. Наверное, там в Швейцарии ей было бы приятно в Люцерне гулять вокруг озера, может быть, она бы со старушками научилась ходить в походы в горы, ходить на акции покупки в супермаркетах, не знаю. Была ли это её жизнь, которая была бы ей свойственно. Они же не были теми людьми из Советского Союза, которые главную критику выдавали в адрес Советского Союза, то что сфера потребления отставала. Уж Левитина это точно не интересовало.

Алексей Пичугин:

— Это правда, да. Ну, может быть, Лидию Здановскую в большей степени, она всё-таки была в большей степени приспособлена к жизни да, в Советском Союзе.

Я напомню, что в гостях у светлого радио Надежда Белякова старший научный сотрудник Института всеобщей истории Российской Академии наук, мы говорим про последний период жизни, швейцарский период жизни, Анатолия Эммануиловича Левитина-Краснова, но и когда началась перестройка здесь в СССР, он вернуться не спешил.

Надежда Белякова:

— Он бы, может быть, и рад бы был вернуться, но вопрос кто его позовёт, кто его привезёт, кто оплатит билеты. Он же очень скудно, очень бедно, его стипендии хватало, ну как бы бедно по европейским меркам, это тоже нужно понимать. Как только появилась возможность приехать, он приехал, он был уже старым, больным, у него даже уже здесь случился инсульт, и он попытался описать тот круг, который он увидел, что меняется Советском Союзе, и собственно было ясно, с кем он сохранил отношения. Он видел, как здесь стремительно меняется религиозные ландшафт, через две недели он уехал обратно, через несколько месяцев его не стало.

Алексей Пичугин:

— Ну приезжал в 90 — 91-й год.

Надежда Белякова:

— Да, это 90-й год, когда он здесь появился, я издала в «Историческом курьере» его интервью, которое с ним сделал и Кириак (Темерциди), он его записал с ним, ну понятно, я нашла просто в четверть сложённые тетрадные листки в клеточку, на которых явно рукой не Левитина-Краснова, а самого Темерциди написано интервью. Темерциди себя на тот момент представляет как игумен Кириак, как клирик Ставропольской епархии.

Алексей Пичугин:

— Ну он и являлся игуменом Кириаком на тот момент. Он, правда, был за штатом, кажется, но тем не менее он ещё долго служил по друзьям, по приходам где-то.

Надежда Белякова:

— И вот он как раз датирует его 23 июля 90-го года, как раз, когда Левитин-Краснов возвращается обратно в Швейцарию, и там Левитин описывает свои впечатления, видно, насколько он пытается сохранить форму, как ему это не очень удается. Интервью это заканчивается словами такими: «Свободная Россия, свободная церковь, свободная наука, свободное крестьянство, свободные мастерские, свободная мелкая торговля — таков мой идеал. И к этому, по моему мнению, идёт весь мир, и моя родная Россия». Ну вот он такой, то есть таким же остается.

Алексей Пичугин:

— Удивительно, что человек всё-таки дожил до перемен в стране. И как все начиналось в Ленинграде двадцатых годов, для него совсем молодого человека, он же себя стал самостоятельно ассоциировать с церковной жизнью лет с 13, это какой-нибудь 28-й год. Через год после декларации митрополита Сергия. И всю вот эту полифонию церковной жизни Ленинграда с непоминающими, истинно православными, с обновленцами, с Тихоновской церковью основной он застал и был участником. И 90 — 91-й год, которые мы прекрасно помним. Ну вот такой мост.

Надежда Белякова:

— Да, получается, что Левитин- Краснов нам оставил свидетельство о самых разных церковных эпохах, поразительно что его мемуары — это и двадцатые, и тридцатые, и военные, и сороковые, и пятидесятые, и шестидесятые, и вот эта жизнь в эмиграции вообще взгляд на поздний СССР, в этом плане — это уникальный, конечно, такой церковный историограф, который не вписывается ни в одну церковную систему и вообще ни в какую систему. И в этом плане он удивительный. Как его обозвать? Вот очень хотелось как-то маркировать, он вроде бы и не священник, а вроде был диаконом, и вроде сан с него не снимали?

Алексей Пичугин:

— Но не служил потом почему-то.

Надежда Белякова:

— Там дальше он не служил, он вроде бы был женат, но упорно ходят слухи, что его брак был фиктивным, как говорят современным языком. Вроде бы у него нет детей, но он своих учеников называет и своими духовными сыновьями, ему очень важно было выступать в роли духовного отца, учителя, и вообще роль вот такого мирянина или не мирянина, проповедника. Кто он?

Алексей Пичугин:

— Но никоим образом себя не ассоциировал с какого-то времени как священнослужитель.

Надежда Белякова:

— Да, он никогда об этом не говорил.

Алексей Пичугин:

— Ну видны попытки его какого-то вхождения что ли через поступление в Джорданвилль не случившегося.

Надежда Белякова:

— Да, но и вообще при этом уже всё-таки, у него не было сомнений в идентификации себя как православного, как русского православного. И в общем-то принадлежащего, но я бы сказала, не то чтобы принадлежащего к Московской патриархии послевоенного периода, но вообще русского православия с открытыми церквами, служащими там священниками.

Алексей Пичугин:

— Сложно себе представить более разные фигуры чем митрополит Александр Введенский и митрополит Николай Ярушевич. Но при этом он и с тем и с другим, можно сказать, что с Введенским он дружил, он и с Ярушевичем дружил. В гости к нему ходил. И митрополит Николай всегда рад был его видеть.

Надежда Белякова:

— Да, и скольким будущим архиереям он и тексты писал, с кем только ни общался, это показывает его какой-то удивительный широкий кругозор. Интересно, что как нелюбовь, такое сложное отношение к нему формировалась в организации Glaube in der 2. Welt, основным экспертом, который стал сотрудником этой организации и человеком, который на протяжении многих лет до середины восьмидесятых, то есть с 73-го — 74-го и до собственно конца восьмидесятых занимался аналитикой религиозной жизни в Советском Союзе и отвечал, скажем так, за православие, был некий Сергей Банковский, или Серджиус Банковский, как он тогда себя позиционировал. И я была уверена, что это поляк, и наверное, по-своему бэкграунду католик, и так далее. Мне удалось найти этого человека, хотя он в конце восьмидесятых поменял свою фамилию, он ушел работать из Глаубе, и это оказалась совершенно детективная история. Он жив, он живёт в Берне, поскольку мне удалось разыскать его следы, он навстречу вышел, но сейчас история не столько про него самого, поскольку про него как раз можно писать такой шпионский роман именно, это была классическая фигура шпионского детектива, я не думала, что в религиозной среде такое может быть, если честно. Интересно то, что один из его текстов был лично посвящен как раз Анатолию Эммануиловичу, и в связи с выходом книги его «Зезда Маир», эта книга вышла в Париже в 83-м году, она была в несвойственном для Левитина жанре, потому что, с одной стороны, это была серия художественных рассказов из жизни двадцатых годов, но при этом в первой части книги содержался такой футурологический очерк, который представлял мир будущего, то есть это была какая-то художественная беллетристика, более того она была проиллюстрирована эмигрантским художником Николаем Дронниковым. И собственно Сергей Банковский, будучи сотрудником редакции Global, именно аналитическим человеком, который отвечал за интеллектуальное наполнение, за анализ происходящего в религиозной жизни, он написал на него рецензию. И знаете, как он её назвал? Вот мы говорили кто такой Левитин? Вот он его называет бунтарь и декадент.

Алексей Пичугин:

— Ну это, наверно, хорошее определение.

Надежда Белякова:

— Он спорит с тем, что в «Посеве» Левитина-Краснова называли революционер и мистик, так вот Сергей Банковский считал, в первую очередь, что это декадент. И он считает, что его творчество, Левитина-Краснова, это творчество декадента начала 20-го века, и что корни его поведения следует искать там.

Алексей Пичугин:

— Но у меня тоже было такое впечатление, от прочтения, тут я могу только похвастаться чтением самого Левитина-Краснова, но впечатление такое остается. Ну, а что касается последних, финала его жизни, ведь тоже не очень понятно, что с ним произошло, он погиб, но как это случилось не ясно.

Надежда Белякова:

— Да, и я-то ехала и знала реплики, переданные со слов священника Глеба Якунина, который считал, что это происки и рука КГБ в смерти Левитина-Краснова, что вообще это тёмная история, мне передавали, а когда я приехала в Швейцарию, стала спрашивать, тех, кто был с Левитиным знаком, они совершенно спокойно и как-то очень дистанцированно, они не видели в его смерти ничего ни загадочного, ни удивительного, мне рассказывали: «это что, вы знаете, он уже был сильно больной, у него плохо работало сердце, у него вообще было всё так нехорошо, ну, а то, что нашли в каком-то канале лицом вниз ...»

Алексей Пичугин:

— Ну в Женевском озере, возле Женевского озера.

Надежда Белякова:

— Да, там возле вроде бы, что никто из местных как проблему это не увидел. И вот на вопрос: а как вы думаете куда исчез архив: вывезли его или не вывезли? Тоже было какое-то, знаете...

Алексей Пичугин:

— Ну архив исчез?

Надежда Белякова:

— Ну вроде да, по крайней мере, что удалось найти мне, это то, что сохранилось в материалах Glaube in der 2. Welt, это была организация, у них была толстая папка Левитин-Краснов, и поскольку они занимались его издательскими делами и переводами, у меня есть только та документация, которая связана с его взаимодействием с ними. И какие-то материалы, которые он передавал, не очень многочисленные, утверждали, что архив у него был. А дальше опять начинаются нарративы, то ли увёз Кириак Цирцеи, то отца Владимира Тимерциди, то надо у отца Владимира Шибаева искать, но до отца Владимира мне не удалось достучаться, что случилось с архивом Левитина? Кто-то рассказывал, что его даже какие-то альбомы с фотографиями обновленческого епископата видели на рынках, антикварных рынках, что возможно, что после его смерти в этой квартирке, которую ему снимали, то, что осталось просто выкинули, то что можно было в антиквариат отдать — отдали.

Алексей Пичугин:

— Да, ведь у нас есть такая черта, искать что-то такое нарочитое, что это все специального куда-то вывозилось, пропало, это рука КГБ, а ведь всё могло и просто объясняться.

Надежда Белякова:

— Да, ощущение, что из российской оптики эта фигура и её смерть — это событие, что его архив — это уникальное свидетельство эпохи, а оттуда он выглядел совсем по-другому, и ценности того, что хотелось бы найти его архив, я хочу сказать, что у своих собеседников я вызывала только такое некоторое недоумение, равно как и вопросами о том, что же с ним всё-таки случилось. И опять, возможно это всё-таки это разница, специфика коммуникаций между русским миром и западным. И вот эта ситуация, что он оказался в таком изгнании, в такой вот изоляции и был таким в общем чудным, странным и непонятным — это предопределило и отношение к его наследию.

Алексей Пичугин:

— Спасибо большое, Надежда Белякова старший научный сотрудник Института всеобщей истории Российской Академии наук была с нами сегодня. Программа совместно с музеем исследовательским центром «Советский Союз — вера и люди», прощаемся с вами, всего доброго, до новых встреч.

Надежда Белякова:

— Всего доброго!

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Отдых в жизни современного христианина». Иеромонах Геннадий (Войтишко)
• «Просветительская миссия церковного искусства». Ольга Заводова
• «Сербский композитор русского происхождения Алексей Бутаков: музыка из концлагеря». Елена Зелинская