«Писатель-мемуарист Анатолий Краснов-Левитин: годы эмиграции». Надежда Белякова, Петр Чистяков

У нас в гостях были кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института всеобщей истории Российской академии наук Надежда Белякова и кандидат исторических наук, доцент учебно-научного Центра изучения религии РГГУ Петр Чистяков.

Мы продолжили вспоминать церковного писателя-мемуариста Анатолия Краснова-Левитина: говорили о его жизни незадолго до ареста, в ссылке, а также в эмиграции вдали от Родины.

Первую программу, посвященную Анатолию Краснову-Левитину, можно найти по следующей ссылке: 

https://radiovera.ru/pisatel-memuarist-anatolij-krasnov-levitin-nadezhda-beljakova-petr-chistjakov.html

Ведущие: Алексей Пичугин, Ксения Толоконникова.

---

Алексей Пичугин:

— Друзья, здравствуйте, это «Светлый вечер» на «Светлом радио». Я Алексей Пичугин. И сегодня, как всегда по четвергам, наша совместная программа с музеем и исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова, директор музея.

Ксения Толоконникова:

— Добрый вечер, дорогие друзья.

Алексей Пичугин:

— И с нами вместе Надежда Белякова и Петр Чистяков — историки. Надежда Белякова — старший научный сотрудник института всеобщей истории Российской Академии наук, Петр Чистяков — доцент кафедры истории религий РГГУ. Добрый вечер.

Петр Чистяков:

— Добрый вечер.

Алексей Пичугин:

— Мы сегодня продолжаем для наших постоянных слушателей, или тех, кто сегодня к нам присоединился, мы напомним или расскажем, что на прошлой неделе мы начали разговор, и он продлится еще какое-то время, про удивительного человека Анатолия Левитина-Краснова. Человека, без которого сложно себе представить вообще историю нашей Церкви в советское время. Свидетеля... Во-первых, думали, как его представить. Историк Церкви? Нет, он не был историком. Он — история Церкви, часть ее истории неотъемлемая, церковный писатель, бытописатель, который проследил путь нашей Церкви в разных совершенно ее вариантах и аспектах с конца 20-х годов в Ленинграде и до своей кончины в 91-м году в Швейцарии. Вот о нем мы начинали говорить, и эта запись есть в нашем архиве радио «Вера» на прошлой неделе. Сегодня этот разговор продолжаем. А на чем мы, Ксения, остановились?

Ксения Толоконникова:

— По-моему мы прошлый наш разговор довели где-то до середины 60-х годов, до работы Анатолия Эммануиловича над «Очерками по истории русской церковной смуты» и, к сожалению, на этом нам пришла пора завершать. Но вот сегодня мы продолжаем. Итак, середина 60-х годов. Анатолий Эммануилович живет в это время в Москве, живет по соседству с Петром, в Кузьминках, где он ютится в конурке, это были еще старые Кузьминки. Это был деревянный частный сектор, он в семиметровой комнатушке там живет с удобствами во дворе. Ходит, и об этом у него есть воспоминания, в ближайший открытый храм Успения в Вешняках, очень любит там бывать, очень теплые оставил о нем воспоминания, о духовенстве, там служившем. В эту пору к нему начинают ходить семинаристы. У него устанавливаются журфиксы, как он сам это называет, в этой его семиметровой комнатке. По-моему, у него был открытый день четверг, когда к нему мог прийти любой и привести с собой любого.

Петр Чистяков:

— Да, там собирались самые разные люди. И иногда даже бывало, что кто-то приходил в его отсутствие. Он вспоминает иной раз абсолютно курьезные истории об этом, что приходили какие-то гости, ему неизвестные, неведомые, знакомые знакомых.

Ксения Толоконникова:

— Оставались ночевать.

Петр Чистяков:

— И оставались ночевать. А в то время это административно была еще не Москва, это было ближайшее Подмосковье, поселок Новые Кузьминки или Новокузьминки. Он состоял из небольших одноэтажных, максимум двухэтажных домов, главным образом это были многоквартирные дома. Соответственно, коммунальные квартиры. И друзья Анатолия Эммануиловича даже шутили, что это не Новокузьминки, а Новолевитинки.

Ксения Толоконникова:

— Да, есть, действительно, такое название, и в каком-то из наших прошлых разговоров ты тоже его упоминал уже — Новолевитинки.

Надежда Белякова:

— Его квартира и вообще круг, который сформировывается вокруг Левитина, станет тем, что потом назовут православным диссидентским движением. Он окажется ключевой фигурой, которую, например, Джейн Элис активистка-энтузиастка из Англии, несколько десятилетий собиравшая материал о жизни православных верующих в СССР, назовет потом Анатолия Эммануиловича ключевой фигурой, приведшей к зарождению церковного правозащитного движения. Потому что его журфиксы и он сам окажется фигурой, соединяющей мир московских православных и мир журналистов, работающих в Москве. Это место встреч, это место передачи информации, это место формирования протестных писем и вообще формирования культуры информирования того мира — что в условиях холодной войны приобретало особое значение — о том, что происходит с верующими в Советском Союзе. Именно из кругов Левитина-Краснова, первая его акция это материалы в защиту Почаевского монастыря.

Ксения Толоконникова:

— Вот как раз я хотела спросить об этом, с чего все началось, с чего началась эта история?

Надежда Белякова:

— Началась, трудно сказать, почему она дошла до Москвы? В хрущевскую антирелигиозную кампанию массово закрываются монастыри. И украинскими властями было принято решение Почаев закрывать. И там начинаются мощные протесты, формируется жанр петиций, писем и жалоб верующих, пишут и духовенство из Почаева. И эти письма находят своих адресатов. Потому что появляется место, где их кто-то прочитает и передаст дальше. И таким перевалочным пунктом, похоже, оказывается Левитин-Краснов и его или квартира или дом. Потому что Почаев вдруг приобретает международное звучание. А Левитин еще такая фигура-переводчик, он объясняет журналистам и вообще западным представителям, которых, в общем-то, религия в СССР в этот момент совсем не интересует, это маргиналы. Ну, кто такие там бабки или какие-то монахи, в светлом мире, где строится социализм.

Ксения Толоконникова:

— Но, тем не менее, прости, я тебя перебью, в 57-м году во время фестиваля молодежи и студентов сочли необходимым показать эту часть советской действительности, и устраивались, конечно, под очень плотной опекой соответствующих органов встречи молодых христиан, в том числе и в Загорске...

Надежда Белякова:

— Было, было мероприятие, действительно, на советском фестивале молодежи. Но это не мешало разгонять монастыри и закрывать провинциальные приходские церкви. Они были оплотом мракобесия. И народная религиозность это было что-то маргинальное, это не та прогрессивная молодежь, которая...

Алексей Пичугин:

— Да, понимаешь, мы же в рамках музея даже...

Ксения Толоконникова:

— То есть это не та повестка, которая с ходу интересовала.

Надежда Белякова:

— Конечно.

Алексей Пичугин:

— Мы же даже в рамках музея не раз говорили, что, несмотря на делегации в Троице-Сергиеву лавру, все эти крестные ходы к святым источникам, крестные ходы просто по старым маршрутам, которые так до конца советского времени и продолжались тайно, все это очень активно преследовалось. И даже я помню, как мне в Ивановской области показывали источник, который сейчас уже как-то расчистили, старый кладезь со срубом виден, но его активно засыпали бульдозерами, чтобы никто не смог его ни раскопать, ни само место найти. И это на фоне того, что делегации официально ездили, их встречали.

Надежда Белякова:

— Да, и например, могли отводить воду на ферму животноводческую. Святой источник могли использовать в практических целях, лишить к нему доступа. И этого было множество. И в принципе, закрытие монастырей, которое шло массово — это была борьба с той самой темной народной религиозностью. И Почаев, конечно, был центром особенной Западно-Украинской культуры, был точкой пересечения и сосредоточения разных миров. Это был еще очень народный мир, очень специфический и внутренне конфликтный, который, в общем-то, был реально чужд, как московской патриархии, так и лавре.

Ксения Толоконникова:

— И вот интересно, что замечательный фотограф Юрий Александрович Рыбчинский передал в наш музей часть своих архивов, в частности фотографии, сделанные им в Почаеве уже в 70-е годы. И даже в это сравнительно более позднее время там такие человеческие типы: какие-то калики перехожие, какие-то юродивые, слепцы, какие-то нищие. Этих типов мы уже сейчас даже нигде не встретим. Это то, о чем говорит Надя, как раз.

Алексей Пичугин:

— Очень хороший вопрос, кстати, а что в те годы было возле Троице-Сергиевой лавры. Тот период, который мы помним, когда там сидели и до сих пор сидят люди, которым как говорят, по наследству это нищенство переходит. Мы о них читаем в дореволюционной истории. А что с ними было в те самые 50-60-70-е, они, насколько я понимаю, так же сидели. Их там периодически милиция забирала, а потом они снова возвращались.

Петр Чистяков:

— Сидели, да.

Ксения Толоконникова:

— Сидели, ходили, да.

Петр Чистяков:

— Но в целом эту народную религиозность иностранцам, конечно, никто никогда не показывал.

Ксения Толоконникова:

— А что перед приездом официальной делегации все это подметали, разгоняли?

Петр Чистяков:

— Старалась зачистить, конечно. И, допустим, иностранцы, как тогда говорили интуристы, приедут в Загорск, им покажут Троице-Сергиеву лавру, они увидят, что совершаются богослужения, что стоит очередь к мощам преподобного Сергия, и сделают вывод, что все...

Ксения Толоконникова:

— Семинаристы поют.

Петр Чистяков:

— Да, и семинаристы, и что все нормально в Советском Союзе с религией. Они бы и не узнали об этих реальных преследованиях верующих, если бы не Анатолий Эммануилович, который стал эти сведения собирать и переправлять на Запад. И, действительно, для многих западных людей, в том числе для журналистов, это было настоящим откровением.

Ксения Толоконникова:

— Не только на Запад, но и распространять в самиздате, конечно.

Надежда Белякова:

— Да, я думаю, не потому что это было откровение, это было не та часть жизни, которая была интересна. А это действительно, были маргиналы. Маргиналами было то, что происходило в Вятке у Талантова. Маргинальной была церковь в Наро-Фоминске.

Алексей Пичугин:

— А что за церковь в Наро-Фоминске?

Надежда Белякова:

— А там один из эпизодов по закрытию церкви в Наро-Фоминске в 60-е, который освещал Левитин.

Ксения Толоконникова:

— Напомни, для наших слушателей, пожалуйста.

Алексей Пичугин:

— А и для меня, потому что я тоже не помню.

Ксения Толоконникова:

— История с Почаевом известна, освещена, а это...

Надежда Белякова:

— Тоже письма и жалобы верующих о закрытии, там началась конфликтность между членами исполорганов, старостой. И потом не назначение священника. И, в общем, церковь пытались закрыть. И такой эпизод повседневности. А Левитин начинает об этом писать, он привлекает внимание к этой церкви. Там какое-то массовое собрание подписей. И как обычно в православной среде в это время есть кто-то «за», есть кто-то «против».

Ксения Толоконникова:

— Есть кто-то «за» что-то другое.

Надежда Белякова:

— Там свои уже идут внутренние склоки. И он просто выносит это на новый уровень, на повестку. Интересно, что, судя по всему, уже были какие-то отработанные механизмы передачи информации.

Ксения Толоконникова:

— Вот это очень интересно.

Надежда Белякова:

— Потому что один из моих интервьюеров рассказывал, что кто-то приходил, именно пользуясь большой проходимостью людей, кто-то заходил с одного входа — это речь шла не про его домик, а про квартиру — оставлял просто, например, портфель в углу. Через некоторое время, часа через полтора, приходил, например, какой-то сотрудник западной редакции и уходил уже с этим портфелем. Это один из способов, который практиковался. В этом плане его квартира...

Ксения Толоконникова:

— Левитин, мне кажется, был чужд подобной конспирации.

Надежда Белякова:

— Но при этом он не боялся в этом участвовать.

Ксения Толоконникова:

— Нет, нет, конечно.

Надежда Белякова:

— Ты знаешь, в чем особенность Левитина, что в силу его открытости и многогранности, а еще в силу языка, на котором он говорил, то, что он говорил языком культурного человека, он в какой-то момент стал посредником между западным миром и миром верующих в Советском Союзе, он эту маргинальность постарался преодолеть.

Алексей Пичугин:

— Мы напомним, что сегодня мы вспоминаем в нашей программе Анатолия Краснова-Левитина. Программа наша совместная с музеем и исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». Вместе с нами сегодня здесь Надежда Белякова, Петр Чистяков, историки. Надежда Белякова — старший научный сотрудник института всеобщей истории Российской Академии наук. Петр Чистяков — доцент кафедры истории религий РГГУ. Про квартиру заговорили. Я так понимаю, что домик кончился, потом построили многоэтажку, и там была квартира?

Ксения Толоконникова:

— Ему квартиру, я так понимаю, дали уже перед самым...

Алексей Пичугин:

— Не задолго.

Ксения Толоконникова:

— ...перед самым его последним сроком.

Алексей Пичугин:

— А, последним сроком.

Надежда Белякова:

— Была квартира его жены на улице Жуковского. И судя по всему, эта квартира была тоже важным местом встреч.

Алексей Пичугин:

— Это так всегда интересно. Про эти квартиры я как-то раньше не задумывался. А на Большой Черемушкинской стоит дом пятиэтажка, где жила Надежда Яковлевна Мандельштам, у которой все собирались. Кто теперь в этой квартире живет? Как он вообще мыслит себя в контексте истории, знает ли он, что здесь было в этих стенах?

Петр Чистяков:

— Но вот, кто живет в квартире Анатолия Эммануиловича Левитина, к сожалению, достаточно трудно установить, поскольку изменился адрес. В воспоминаниях Анатолий Эммануилович упоминает свой адрес и в деревянном доме на 3-ей Новокузьминской улице, ныне не существующей, но мы знаем, где она проходила. И упоминает адрес, соответственно, и своей квартиры, в которой он прожил буквально несколько месяцев перед последним арестом. Более того, вероятность ошибки исключена, поскольку среди иллюстраций есть факсимиле конверта, и там тоже этот адрес. В то время это была Кузьминская улица, дом 20, сейчас это улица Академика Скрябина. Но дело в том, что дом 20 по улице Скрябина это длинная девятиэтажка, довольно типичная для уже не совсем новых, но не исторических московских районов. А Анатолий Эммануилович упоминает, что ему дали квартиру в башне. Кроме того, очень большой номер квартиры.

Алексей Пичугин:

— Для девятиэтажки, да.

Петр Чистяков:

— Семисотый номер, там значительно меньше квартир. Такое впечатление, что это была какая-то сквозная нумерация, которая начиналась в одном доме, продолжалась в другом и заканчивалась в третьем. В общем, это тема для отдельного исследования. Надо смотреть архивные материалы.

Алексей Пичугин:

— Ну, это на самом деле устанавливаемо. Просто чуть-чуть отвлекаясь, буквально на секунду. Недавно в каком-то журнале мне попадался материал про квартиры Петербургские, где жили люди Серебряного века, поэты, писатели, художники. Там просто интервью с нынешними владельцами или жильцами, большинство из них просто не знают, кто такой Хармс, кто такая Цветаева. Или это настолько их не касается, и настолько им не интересно, что, да, москвичей испортил квартирный вопрос, а здесь про петербуржцев. И они говорят: а вы что пришли узнавать, чтобы наследники Блока этого вашего к нам пришли и что-то потребовали.

Ксения Толоконникова:

— В квартире Блока музей. В доме на Офицерской улице, это последний адрес Блока, где он умер, там сейчас музей. Там никто жить не может.

Алексей Пичугин:

— Видимо, речь про какой-то другой адрес, все-таки несколько адресов связано в Петербурге, в Петрограде тогда, с именем Блока, или я так запомнил. Это не важно. В контексте нашего разговора про Краснова-Левитина это не так важно. Просто интересно, что люди жили уже в современных домах.

Надежда Белякова:

— Важна география мест. Действительно, мне кажется, это было бы здорово, если бы мы смогли составить список адресов и мест, которые связаны с Левитиным.

Алексей Пичугин:

— А как улица называется еще раз теперь.

Петр Чистяков:

— Сейчас это улица Академика Скрябина. А в те времена это была Кузьминская улица.

Надежда Белякова:

— Его супруга проживала на улице Жуковского. Это между Китай-городом...

Ксения Толоконникова:

— Это Чистые Пруды. Тогдашняя станция метро Кировская. Он об этой Кировской и говорит. Он вспоминает также и о том, что некоторые встречи, в особенности с людьми, которых ему по какой-то причине не хотелось приглашать в этот дом на улице Жуковского, происходили просто на бульваре. Каких-то людей, которых он подозревал в чем-то, он не приводил домой, встречался с ними на бульваре.

Петр Чистяков:

— У него есть замечательное воспоминание о встрече с генералом Григоренко, они встречались с ним в кафе на Комсомольском проспекте. Петр Григорьевич пришел и сказал: ну, вы и конспираторы. Потому что, во-первых, огромные стеклянные окна, и с улицы прекрасно просматривается, кто там сидит. А во-вторых, оказалось, что это ровно напротив его дома.

Ксения Толоконникова:

— Ну да. Он же там жил, будучи генералом, там же генеральские дома. Вообще, мне кажется, конспирация как таковая была по характеру...

Надежда Белякова:

— Левитину чужда. И поэтому интересно воспоминание Вячеслава Кокарева, который рассказывает, что он должен был сигнализировать при встрече Левитина-Краснова и Солженицына, нет ли наружного наблюдения. Это тоже такой любопытный эпизод, они встречаются, как он говорит, возле бассейна «Москва», который находился на месте Храма Христа Спасителя. И вот он должен что-то высматривать и о чем-то сигнализировать при помощи газет. Это любопытный эпизод, потому что Левитин встречался со всеми всегда везде, особенно не заморачиваясь. Неожиданно мне даже удалось установить адрес Вадима Шаврова. Он жил на улице Тудовикова, 6.

Алексей Пичугин:

— Давайте напомним, что Вадим Шавров это соавтор Левитина-Краснова в «Очерках по истории русской церковной смуты», человек любопытный, фронтовик, израненный весь, при очередном аресте вдруг как-то узнавший про Христа, проникшийся и с тех пор живший яркой церковной жизнью. Но жизнь его была, к сожалению, очень короткой.

Надежда Белякова:

— Да, демонстративная личность, который именно такой акционист, я бы сказала, не боявшийся даже устраивать публичные проявления своей религиозности, в общем-то, не характерные для православной среды того периода.

Алексей Пичугин:

— Итак, мы идем по биографии. И не то, чтобы мы застопорились, но все время вокруг 60-70-х годов. Тут два интересных момента есть: его брак с Лидией Здановской, это тетя отца Глеба Якунина, и его иммиграция. У него же никогда не было семьи, насколько я понимаю. Он всегда и везде был один. Уже, будучи зрелым совершенно человеком, он вступает в этот брак и потом уезжает из Советского Союза один.

Ксения Толоконникова:

— Причем, там такая была очень интересная история — встреча с этой Лидией Иосифовной Здановской. Они были заочно знакомы еще в ту пору, когда Анатолий Эммануилович сидел в конце 40-х — начале 50-х в лагере. А Лидия Иосифовна, будучи верующей девушкой, старалась помогать заключенным, какие-то передавала посылки. И он рассказывает о том, что он потом искал эту женщину, искал-искал-искал и не находил, пока, наконец, не увидел ее чуть ли, по-моему, не на венчании Глеба Якунина.

Алексей Пичугин:

— Это все же еще начало 60-х — конец 50-х.

Ксения Толоконникова:

— Вот эту его тетушку. Они заключили брак, но уехал он в Швейцарию, сначала в Вену, а из Вены в Швейцарию уехал он один. Но до его отъезда его все-таки ожидали последние мытарства советские по тюрьмам, мне кажется, на этом тоже имеет смысл остановиться.

Петр Чистяков:

— Да, он был арестован очередной раз.

Ксения Толоконникова:

— Причем, он этого ждал, насколько я понимаю, и ждал довольно долго уже.

Петр Чистяков:

— Да, он это ждал, он это понимал, он это чувствовал. И вот, в конце концов, он был арестован прямо около своего дома в Кузьминках и его последний тюремный срок был не продолжительным, по-моему, чуть больше года он просидел. Но в лагере ему достаточно ясно дали понять, что если он не прекратит диссидентскую деятельность, то будет новое дело, и срок будет уже значительно более серьезным. Он прекрасно понял, что прекратить он просто не сможет. Он человек совершенно другого склада, он не такого склада, чтобы отказываться от своих убеждений. И в то же время он прекрасно понимал, что еще одного тюремного срока он просто может не пережить. И соответственно, освободившись, он понял, что надо готовиться к эмиграции.

Надежда Белякова:

— Там был сложный судебный процесс, он проходил в Сочи, потом был перенесен в другой город. Его выпустили до суда, то есть явно шли какие-то свойственные для Брежневского периода фазы, абы договориться, какие-то условия обозначить.

Ксения Толоконникова:

— Система сдержек и противовесов.

Надежда Белякова:

— И судебный процесс был его очень... Сахаров даже отмечал о не типичности процесса над Левитиным-Красновым.

Ксения Толоконникова:

— Его отпустили на девять месяцев, то есть между следствием и заключением прошло девять месяцев, когда он был на свободе.

Надежда Белякова:

— Да, это, конечно, очень интересно, потому что показывает, как внутри этой сложной Брежневской бюрократической системы решались вопросы о таких фигурах, которые стали публичными. Он был в особом статусе, и было понятно, что нужно ли делать из него героя-мученика или каким-то образом его нейтрализовать, нужно искать варианты и договариваться с ним, что тоже примечательно.

Ксения Толоконникова:

— Ведь его вызывали на беседы и не единожды, если я правильно помню.

Надежда Белякова:

— В общем, как мы понимаем, какие-то договоренности были достигнуты, естественно.

Ксения Толоконникова:

— Конечно, представить себе человека менее договорибельного, чем Левитин-Краснов сложно.

Алексей Пичугин:

— Но при этом в 34-м году, когда ему было девятнадцать лет и когда очень многих сажали без возможности выйти, он как-то вышел.

Надежда Белякова:

— Благодаря отцу во многом. И потом он был совсем юным человеком.

Алексей Пичугин:

— Благодаря отцу, да, но...

Надежда Белякова:

— Я думаю, конечно, процесс вокруг него, это несколько игроков крупных договариваются, и он одна из частей этого процесса. И собственно, его эмиграция это же некоторый компромисс, потому что совершенно очевидно, что для КГБ того времени нужно было уменьшить и не допустить слияния религиозного движения с диссидентским. Сегодня, изучая историю спецслужб, логику их восприятия пространства инакомыслия в Советском Союзе, больше всего они боялись слияния тоненького ручейка политического диссидентства с таким аморфным разнородным, но несравненно более значительным религиозным движением. А собственно фигура Левитина была на той самой смычке. С одной стороны, это очевидный представитель религиозного, причем обратите внимание, не маргинально религиозного, речь идет о православном, и не просто православном, как в какой-нибудь Вятке Борис Талантов, а тот, который в столице, человек у которого колоссальные связи, и он общается с ключевыми фигурами и диссидентского движения, и при этом его лично знают те, кто ни в коей степени не заподозрен в нелояльности. И знают и следят за ним.

Ксения Толоконникова:

— И при этом он ведет строго церковную жизнь. То есть участвует в таинствах и так далее.

Алексей Пичугин:

— А вот, кстати, о строго церковной жизни. Мы все время говорим про общественную его деятельность. А вот о церковной жизни, о приходе, где он, о том... Мы все время читаем в его воспоминаниях о встречах со священниками, с архиереями. А вот именно о богослужениях и о церковной жизни личной практически ничего нет. Возможно, он не считал нужным об этом сообщать. Интересно, есть ли, может быть, какие-то не изданные, не опубликованные или просто воспоминания о том, вел ли он церковную жизнь

Ксения Толоконникова:

— Да нет, он вспоминает.

Петр Чистяков:

— Вел, однозначно, для него это было очень естественно, поэтому он много об этом не говорит. Но его воспоминания как-то изобилуют разными упоминаниями о том, что он был здесь или там на службе.

Ксения Толоконникова:

— Там или здесь причастился, исповедовался.

Петр Чистяков:

— Какие-то эпизоды богослужебные он вспоминает, просто он не говорит об этом много, потому что это было естественно.

Алексей Пичугин:

— Что-то я уже, наверное, не помню. Я перечитывал много его как раз в канун тридцатилетия со дня кончины, а вот сейчас нет. Видимо, что-то уже выскользнуло.

Ксения Толоконникова:

— В конце 60-х годов, например, он вспоминает о том, что он много бывал в приходе, где служил отец Дмитрий Дудко. Он ему был весьма близок в этот период.

Надежда Белякова:

— Да, и есть фотография, где на проводах Левитина-Краснова они стоят рядом с Дмитрием Дудко, и для него это была очень важная фигура. А уехав в Европу, он много сделал для того, чтобы сделать Дмитрия Дудко более заметным, скажем так.

Ксения Толоконникова:

— То есть ты хочешь сказать, что до 74-го года фигура отца Дмитрия была менее заметна.

Надежда Белякова:

— Можно посмотреть по датам, сколько раз он был опубликован до этого и сколько после. Ну, понятно, что Дмитрия Дудко знали за его проповеди. Но насколько он был известен на Западе, нужно посмотреть хорошенько. Но он был для него лично близок и есть несколько фотографий — Дудко с детьми с Левитиным, и проводы, большая фотография, подтверждающая их близкое общение. Что я еще хотела сказать? Про фигуру и политическую важность. Что Левитин в какой-то момент приобретает какое-то символическое значение. И вокруг него начинает крутиться много чего разного. И это, конечно, из такого маргинала неудобного — как он говорит, кем я был до середины 60-х, полуеврей, и не священник, и не то — вдруг он оказывается во многом символом православного диссидентского движения. Причем, еще, что мне кажется важным, либерального такого, ведь он же социалист, и он все время об этом говорит.

Алексей Пичугин:

— Давайте об этом чуть подробней буквально через минуту. Напомним, что в гостях у «Светлого радио» сегодня историки Надежда Белякова и Петр Чистяков. Надежда Белякова — старший научный сотрудник института всеобщей истории. Петр Чистяков — доцент кафедры истории религий РГГУ. Мы с Ксеней Толоконниковой — Алексей Пичугин, Ксения Толоконникова также здесь. И через минуту вернемся.

Алексей Пичугин:

— Мы возвращаемся в студию «Светлого радио». Напомню, что сегодня четверг, как всегда в это время совместная программа радио «Вера» и музея и исследовательского центра «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова директор музея. Я Алексей Пичугин. С нами сегодня вместе Петр Чистяков и Надежда Белякова. Петр Чистяков доцент кафедры истории религий РГГУ. Надежда Белякова старший научный сотрудник института всеобщей истории Российской академии наук. А вспоминаем мы Анатолия Эммануиловича Левитина-Краснова. До этого перерыва Надежда говорила про его, если тогда можно было так говорить, о людях того времени, либерального толка, социалист. А был ли он в этом одинок в своих взглядах? Или среди людей, которые его окружали, тоже были кто-то, кто такие его подчас, может быть, радикальные взгляды на какие-то процессы разделяли?

Надежда Белякова:

— Наверное, для 60-х годов быть в Советском Союзе христианским социалистом, это было не очень модно.

Алексей Пичугин:

— Да, опять же, он-то был, и были ли... Мне кажется, отец Николай Шлиман, возможно.

Надежда Белякова:

— Вообще, наверное.

Ксения Толоконникова:

— Ну, на определенном этапе.

Надежда Белякова:

— Потом вообще это была некая риторика, которая ни к чему не обязывала. Если уж ты говоришь про социализм, что он христианский, это было, с одной стороны, данью лояльности политической системе, но, конечно дозировано. Говорить про христианский социализм можно было на Западе, и отстаивать социалистические идеи, но ни в коем случае не внутри Советского Союза. Советский социализм не нуждался в христианской поддержке и как раз всячески дистанцировался от того направления, каким был достаточно широко представлен в Западном мире христианский социализм в 19-м веке.

Ксения Толоконникова:

— Церкви в Советском Союзе на официальном уровне отводилась роль борьбы за мир, функция борьбы за мир. А социализмом у нас было кому заняться.

Надежда Белякова:

— Да, да. И, в общем, он не нуждался в том, что если в ГДР к 79-му году был выработан некоторый консенсус церкви в социализме, в том числе и партийная элита признала то, что церквам найдется место в социализме, они могут участвовать в социалистическом строительстве, то партийная номенклатура советская никогда бы не согласилась на то, что религиозным деятелям, религиозным ценностям есть место при социализме. Их воспринимали как пережиток.

Ксения Толоконникова:

— Сейчас ты говоришь это, а я вспоминаю, как я недавно читала дневники Десятникова, одного из отцов-основателей Всесоюзного общества охраны памятников. Он в одной из записей за 63-го год, не помню точно, какое число, рассказывает, как на кладбище Донского монастыря он случайно познакомился с примкнувшим к ним Шепиловым. И он описывает в дневниках какие-то их последующие встречи. Шепилов, глядя на то запустение, которое царит в Донском монастыре, говорит Десятникову: я всегда говорил, что это надо передать патриархии. И тут, говорит Десятников, я грешным делом подумал, так, где ж ты был, милый человек, когда ты был у руля. Сейчас-то мы все задним умом крепки.

Алексей Пичугин:

— Ну, это про многих так можно сказать.

Ксения Толоконникова:

— Ну да.

Надежда Белякова:

— Но интересно, какую службу сослужил социализм для Левитина-Краснова. Вы же помните, он был связан с эсерами, там какие-то были меньшевистские группы, эсеры, но в любом случае...

Ксения Толоконникова:

— Его чуть ли не в троцкизме обвиняли.

Надежда Белякова:

— Там во всем, в чем можно было, наверное. Но это сыграло для него очень нехорошую службу, когда он оказывается в эмиграции. Когда он приезжает и тут же, сойдя с трапа самолета, объявляет, что он христианский социалист, например, для швейцарской среды это оказывается маркером, близким как в Америке коммунисты времен окончания...

Ксения Толоконникова:

— Ну, вот красная зараза пришла и к нам, да?

Алексей Пичугин:

— Я думаю, что мы просто отдельную программу посвятим, надо оговориться, что Надежда примерно полгода в Швейцарии изучала жизнь и наследие Краснова-Левитина там, на Западе. И про это мы думали сделать отдельную программу, и мы ее сделаем. Кратко, тезисно, он прилетел в Швейцарию, он сразу в Швейцарию прилетел?

Ксения Толоконникова:

— Нет, он в Вену прилетел.

Алексей Пичугин:

— В Вену, да.

Надежда Белякова:

— Вена была перевалочный пункт.

Алексей Пичугин:

— Ну, да. Это правда.

Надежда Белякова:

— Он получил и выезжал, ему выдали возможность на эмиграцию по еврейской линии. А в Швейцарию он приезжает по приглашению руководителя организации «Вера во втором мире», только-только оформившейся в Швейцарии. Евген Фосс, пастырь, ее основал, и он лично успевает законтачиться по телефону.

Ксения Толоконникова:

— Слушай, я не путаю, отчасти русского происхождения.

Надежда Белякова:

— Его мать перед Первой мировой войной уехала в Швейцарию, вышла замуж за швейцарца. И эти русские корни были для Евгена Фосса основанием в 60-е годы создать организацию, которая бы изучала, что происходит с религией за Железным занавесом. И Фосс знакомится с Левитиным-Красновым по телефону, и когда решается вопрос о его эмиграции, он обещает ему стипендию от организации «Остпристерхильфе», то есть организации, помогавшей восточным священникам, там именно слово «пристер», и на этих условиях Левитин оказывается в Швейцарии.

Алексей Пичугин:

— А как он свой быт там организовывал?

Надежда Белякова:

— Это долгая история.

Алексей Пичугин:

— А мы об этом подробно поговорим, целую программу посвятим. Но так, как мы идем поэтапно по вехам его жизни, то, мне кажется, важно сейчас тоже это проговорить, хотя бы кратко.

Надежда Белякова:

— Левитин-Краснов, с одной стороны, приехав, как герой, и чувствуя себя представителем религиозного диссидентства, пережил несколько фаз в этой эмиграции. С одной стороны, внешне мы можем посмотреть, что это путь успеха. Он издал 15 разнообразных изданий. Он пишет много. Он в какой-то момент получает свое собственное жилье. У него есть обильный источник дохода. Но на практике, и это становится понятно из интервью с людьми, которые с ним общались, он был маргиналом. Этот жуткий быт и неприспособленность его к повседневной жизни, которую фиксировали здесь, но с большим сочувствием, его окружение в Москве.

Алексей Пичугин:

— То есть здесь ему могли продукты привезти. Здесь у него была супруга. Здесь у него как-то худо-бедно что-то налажено было.

Надежда Белякова:

— Да, когда люди приходили к нему домой, они же его здесь и кормили в этом доме. И это было скорее, наоборот показателем какой-то праведности, такая неприспособленность.

Ксения Толоконникова:

— Да, у нас же любят юродивых таких, блаженных.

Надежда Белякова:

— И популярность его у молодежи была связана, в том числе, с необычным бессребренничеством и совершенным его равнодушием к быту. А когда он оказывается в Западном мире, эта его полная неприспособленность начинает вызывать невероятное раздражение. А потом Левитин оказывается совершенно обреченным в плане языка. Все его силы, весь его талант, вся его энергия это было проповедничество, общение с людьми, навыки коммуникации с молодежью.

Алексей Пичугин:

— А тут с кем?

Надежда Белякова:

— А тут с кем, он говорит только на русском.

Ксения Толоконникова:

— И мне кажется, по его воспоминаниям, относящимся к швейцарскому периоду, ему самому было тесно и душно среди этой швейцарской упорядоченности. Хотя он, безусловно, пишет с благодарностью о тех людях, которых он встречал, и о тех, местах, в которых он жил, но ощущение тесноты меня не оставляло, когда я это читала.

Надежда Белякова:

— Ему было трудно. С одной стороны, есть большой русскоязычный мир. Эмигрантский, я имею в виду. Но он уже тоже был поделен на разные лагеря, на разные группировки, которые тоже учились выживать, и в первую очередь добывать финансы в Западном мире, как-то себя продавать, так или иначе. А он этого не умел делать, не хотел, и вообще был человеком слова. А здесь слова он оказывается лишен, он оказывается полностью в распоряжении переводчиков. И тут появятся те, кто будет переводчиков оплачивать, а они должны быть монетизированы, или должны появляться какие-то персоны, которые готовы ему добровольно помогать. А учитывая, что характер у человека не простой, говорит он очень быстро, а пишет так, что ты просто сходишь с ума, прочитав один лист его писанины.

Алексей Пичугин:

— Из-за почерка.

Надежда Белякова:

— Да.

Ксения Толоконникова:

— Ему бы врачом участковым.

Надежда Белякова:

— То, в общем, там возникали систематические сложности в коммуникациях.

Петр Чистяков:

— И он вспоминает о студентах, с которыми он общался и поражался их абсолютному отсутствию эрудиции. Например, к нему пришел один юноша, который сказал, что он хотел бы писать о современной Российской литературе. Он спросил: а каких русских писателей ты знаешь? Он сказал ему: Краснов-Левитин.

Ксения Толоконникова:

— Вас.

Надежда Белякова:

— Мы понимаем, что еще вопрос, на каком языке он с ним разговаривал, и как его понял студент.

Алексей Пичугин:

— Мы напомним, что в гостях у «Светлого радио» сегодня историки Надежда Белякова и Петр Чистяков.

Ксения Толоконникова:

— А как устраивались его контакты с теми, кто остался здесь, когда он уехал.

Надежда Белякова:

— Он получал, продолжал получать от них регулярную информацию. То, что делал Левитин, он себя чувствовал и, мы не успели совсем об этом поговорить, он себя представлял на Западе, как представитель религиозно-философского семинара, семинаров. Именно таким образом он себя публично во второй половине 70-х представлял. Он считал себя духовным руководителем Александра Огородникова, Пореша, он очень сочувственно относился к Татьяне Щипковой. И когда здесь начинаются преследования, он говорит, что моя главная функция здесь, быть вашим рупором, защитником и я здесь буду говорить в защиту преследуемых, и именно такая опция — представитель на Западе религиозно-философского семинара. Это, мне кажется, интересное себя позиционирование.

Ксения Толоконникова:

— Ты сейчас сказала об Огородникове. Ведь мы, действительно, об этом совершенно ничего не поговорили, но я помню, как Левитин называет его одним из ближайших себе людей. Но ведь Огородников довольно тоталитарный человек, а Левитин вообще же протестует, в идеале, против всякого государства. Он говорит о государстве как о неизбежном на данном этапе исторического развития человеческого зле. И меня этот феномен такой близости его и Огородникова удивляет.

Алексей Пичугин:

— Мне кажется, что тут просто дело в разнице в возрасте. Огородников совсем молод был на тот момент, хотя уже со своими достаточно тоталитарными взглядами.

Ксения Толоконникова:

— Просто напоминаю нашим слушателям, Огородников предполагал переустроить жизнь России на тоталитарно-православных началах. Если б ему, конечно, это все удалось. Может быть, действительно, Левитин относился к нему как к подростку, как к тому, кого он пестует, в конце концов, что-то выпестует. Не знаю.

Надежда Белякова:

— Мне кажется, что мы тоже должны относиться к ранним концепциям Огородникова, как к стройной и сложившейся социальной системе. Это был продукт и его мысли на определенном уровне. И семинар эволюционировал, и, вообще, это был некий поиск. Тут любопытно, что, на мой взгляд, Левитин же не знал той жизни Огородникова и механизмов организации пространства вокруг Огородникова и его семинара. Он уже был в эмиграции на тот момент.

Алексей Пичугин:

— А что сейчас, кстати, с ним?

Надежда Белякова:

— Здесь был до последнего.

Алексей Пичугин:

— Из общественного пространства Огородников достаточно давно выпал и не слышно.

Надежда Белякова:

— Про него пишут книги, я знаю, что вышла монография на английском. Он вошел в историю.

Алексей Пичугин:

— Ну, это безусловно.

Надежда Белякова:

— При этом он же, по-прежнему, полон сил.

Алексей Пичугин:

— Ну да. Он и не стар, в общем.

Надежда Белякова:

— И это тоже любопытно.

Алексей Пичугин:

— Рано начинал.

Надежда Белякова:

— Именно в силу того, что он был хорошо презентован в Западном мире, он стал героем для англоязычной литературы. При этом мы, пожалуй, опять же найдем минимальное количество исследований, посвященных Огородникову. Второй круг, который презентовал фактически Левитин-Краснов, будучи на Западе, это круг Якунина. Мы знаем, что он принимал участие в написании так называемого письма Якунина и Шлимана. И потом мы понимаем, что он воспринимал Глеба Якунина, как младшего, как того, кому он покровительствует, кого нужно защищать.

Ксения Толоконникова:

— В общем, как племянник.

Надежда Белякова:

— Кем он фактически и становится. И вот это близкое очень личное отношение к отцу Глебу, его трудной судьбе, его борьбе, его созданию комитета защиты прав верующих. А он дел сделал очень много, чтобы имя зазвучало, и это опять же не только религиозно-философский семинар, но и, повторяю, политически правозащитная деятельность, которую воплощает в своем комитете в защиту прав верующих в СССР Якунин, он тоже оказывается в какой-то степени их представителем.

Алексей Пичугин:

— Из авторов того письма сейчас в живых, насколько я понимаю, только отец Георгий Эдельштейн.

Надежда Белякова:

— Ну, смотря кого, как его составляли, подписали-то его только двое.

Алексей Пичугин:

— Подписали только двое, нет, ну, составителей там было гораздо больше. И из них, я насколько понимаю, сейчас в живых...

Надежда Белякова:

— Ну, еще Лев Регельсон.

Алексей Пичугин:

— А, он же участвовал, конечно, Лев Регельсон, конечно, да.

Ксения Толоконникова:

— А ты сказала о стипендии, которую получал Левитин, живя в Люцерне. А в качестве кого он получал эту стипендию?

Надежда Белякова:

— Остпристерхильфе — это организация, которая была создана духовным лицам, преследуемым за Железным занавесом, и они предоставили ему такую стипендиальную поддержку. Она была не очень большой. Потом, какой-то момент они снимали ему квартиру, чтобы он мог как-то жить в Люцерне, и, собственно, до конца жизни он имел эту определенную материальную базу, позволявшему ему существовать.

Ксения Толоконникова:

— То есть он не читал нигде лекции, помимо того, что он ездил по Европе, а не был приписан ни к какому учреждению в качестве работающего человека?

Надежда Белякова:

— Да, он не приписан. Судя по всему... Мы все-таки возвращаемся к моему сюжету. Когда его Евген Фосс, основатель организации «Вера во втором мире», приглашал, он рассчитывал, что Левитин-Краснов будет плотно сотрудничать, если не станет сотрудником его организации, и возьмет на себя систематическую аналитику для его журнала процессов, происходящих в православной среде в Советском Союзе. Левитин-Краснов не готов был устраиваться на постоянную работу, он не был к этому склонен, у него и опыта такого не было.

Ксения Толоконникова:

— И вообще он не был системным человеком.

Надежда Белякова:

— И вообще не для этого он эмигрировал из Советского Союза. Он с ними сотрудничал. Надо сказать, что «Вера во втором мире» издала по подписке собственно «Очерки церковной смуты» на русском языке, это 1100-страничное тогда было издание в трех томиках, которое распространяли потом по центрам русской эмиграции. И потом они думали, как они будут передавать, как тамиздат вернется сюда в Советский Союз, и формат был не очень удобный для передачи, потому что больно он был кирпич такой.

Ксения Толоконникова:

— Увесистый.

Надежда Белякова:

— Он ездил с лекциями, его приглашали выступать с докладами разные фонды, разные христианские организации. Это были разовые выступления, где он рассказывал, делал доклады или про защиту прав верующих, или как важна помощь немецких христиан для помощи верующим в Советском Союзе. Это было достаточно регулярно. Но его потребность в переводчике и несамостоятельность, вплоть до того, что он не мог купить себе билет и проехать из пункта А в пункт Б самостоятельно, делали его не очень легким партнером, нужно было иметь серьезную мотивацию и плюс человеколюбие, чтобы человека довести, привезти, обогреть, перевезти и дальше все общение после мероприятия, обеспечивать всю коммуникацию, это было не так просто. И такие документы, показывающие, как склонный к упорядоченности немецкоязычный мир пытался вписать его и как-то обеспечить его репрезентацию на немецком языке...

Ксения Толоконникова:

— Мир ловил его, но не поймал.

Надежда Белякова:

— Да. Это, конечно, с одной стороны, очень любопытно, а, с другой стороны, понятно, что очень драматическая история.

Алексей Пичугин:

— Ну что ж, мы сегодня поговорили еще про часть жизни Краснова-Левитина или Левитина-Краснова, никогда раньше не задумывался, пока ты меня не поправила.

Ксения Толоконникова:

— Извини.

Алексей Пичугин:

— Краснов-Левитин, и все, а теперь так-так. И продолжим этот разговор. Я даже анонсирую, наверное, что мы обязательно пообщаемся с Надеждой Беляковой отдельно про швейцарский период его жизни, который Надежда непосредственно в Швейцарии изучала долго достаточно. Спасибо большое. Мы благодарим наших сегодняшних участников нашей программы. Надежда Белякова старший научный сотрудник института всеобщей истории Российской академии наук, кандидат исторических наук, кандидат исторических наук Петр Чистяков, доцент кафедры истории религий РГГУ были с нами. Наша программа сегодня была совместной с музеем и исследовательским центром «Советский Союз: вера и люди». Ксения Толоконникова, директор музея.

Ксения Толоконникова:

— Спасибо, друзья, что были с нами, мы ждем ваших писем podspudom@yandex.ru — это адрес музея.

Алексей Пичугин:

— info@radiovera.ru — адрес редакции. Спасибо большое, прощаемся, до новых встреч.