«Писатель-маринист Леонид Соболев»

В гостях у Дмитрия Володихина был доцент Литературного института имени Горького, поэт Сергей Арутюнов.

Разговор шел о личности, судьбе и литературном творчестве писателя-мариниста Леонида Соболева.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин

— Здравствуйте дорогие радиослушатели, это Светлое радио, радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и сегодня мы поговорим об одном писателе-маринисте. Не так много в России писателей, которые отличились на этой стезе, и уж совсем немного из писателей-маринистов тех, кто запомнились современникам и потомкам, тут, можно сказать, каждая фигура на счету. И вот таким замечательным писателем, писателем, который сочетал в себе черты и реалиста, и романтика одновременно, при том писателем, который знал море не понаслышке, а сам отслужил в тяжелейшие времена и в боях побывал на флоте, мы сегодня и займемся — это Леонид Сергеевич Соболев. Ну а для того, чтобы провести нас по тесным улочкам и переулочкам судьбы Соболева, неудобной, тяжелой судьбы, мы сегодня пригласили к нам в гости замечательного поэта, литературоведа, доцента Литературного института Сергея Сергеевича Арутюнова. Здравствуйте!

С. Арутюнов

— Здравствуйте!

Д. Володихин

— Ну что ж, давайте вот что сделаем: как правило, если мы беремся за портретирование какой-то крупной исторической личности, а Соболев был весьма известен, я прошу у гостя буквально в трех-четырех фразах набросать нечто вроде визитной карточки этого человека, то, что должно всплывать в сознании наших радиослушателей, как только о Соболеве заходит разговор или начинается сетевая дискуссия, вот какие-то его вещи или черты, или манера стиля, что надо о нем знать и помнить в первую очередь?

С. Арутюнов

— Уважаемый Дмитрий Михайлович, вы очень верно подметили о реализме Соболева, его такую черту, подметили еще и его романтические какие-то устремления. Я бы сказал, что русский ответ писателям-экзистенциалистам, появившимся после Первой мировой войны на Западе, в Западной Европе, мы знаем, это целые плеяды, а после Второй мировой войны, так это вообще были люди в законе на Западе, экзистенциализм оформился в самостоятельный литературный и даже с претензиями на духовное течение. Так вот, русский ответ — это, конечно, наши писатели-фронтовики и наши писатели предвоенной поры, поскольку Соболев-то стал писателем фактически, в 28-м году, так уж, и до войны оформились такие дарования, как Твардовский и Симонов — в поэзии, я имею в виду, и они носили явственные черты вот этого самого предэкзистенциализма. Война, конечно, все обострила, но о Соболеве я бы хотел сказать, поставить отдельную галку на полях. Если бы на него вот эти немыслимые тяготы войны как-то повлияли, это было бы заметно, но дело в том, когда читаешь его рассказы о моряках, о неслыханном мужестве, их разницу стилистическую между 30-ми годами и 40-ми, вы наблюдать практически не можете, это один и тот же стиль. Если человек и был до этого предельно сконцентрирован и собран как офицер, как прошедший боевую выучку на своем боевом, в общем-то, пути, то он и во время войны не меняет своего характера, не расплющивается, у него не открывается какое-то второе дыхание, знаете, не появляется какая-то целая серия каких-то совершенно стилистических непохожих рассказов — нет, это один и тот же человек, и один и тот же стиль.

Д. Володихин

— Как был, таков остался.

С. Арутюнов

— Абсолютно. Сталь! Их ковали на отдельных заводах.

Д. Володихин

— Ну, предэкзистенциализм русских писателей — это в основном то, что они пишут о том, как ведет себя человеческая личность в критических обстоятельствах, а у нас XX век — это сплошь критические обстоятельства: революция, война, война, голод, разные другие проблемы, поэтому было о чем писать, наш человек постоянно испытывался на прочность, наши писатели фиксировали результаты этого опыта в художественной форме, и Соболев здесь, конечно, не исключение. Он моряк в высшей степени, душа у него морская, не напрасно так самое известное его произведение называется — «Морская душа», и даже завещал после смерти похоронить его очень своеобразным путем — развеять прах над морем. Но этого не будет, Сергей Сергеевич нам расскажет, как там на самом деле произошло.

С. Арутюнов

— На самом деле было Новодевичье кладбище, в нарушение его завещания.

Д. Володихин

— Ну, скажем так, те, кто его окружал, предпочли более традиционный вариант, для Церкви развеивание праха над морем — штука, в общем, сомнительная, но с другой стороны, она характеризует Леонида Соболева как человека, который без моря себя не мыслил. Итак, давайте сначала поговорим о стезях, которые привели его на флот и дали ему морскую службу, вот он поучаствовал и в Первой мировой войне. Давайте мы возьмем его биографию от азов, родился-учился, и доведем ее до того момента, когда он стал боевым офицером.

С. Арутюнов

— Надо понимать, что это юноша как раз рубежа веков рождения, я имею ввиду: 1898 год. Ну так, по секрету скажу, что он полный ровесник моего деда. 1898 год, то есть к началу Первой мировой войны, в 14-м году ему шестнадцать лет, он страшно стремится в армию, потому что старший брат его уже там, старший брат его уже моряк. Поэтому, конечно же, из Иркутска, где он растет, родился, еще не вырос, но, в общем, мужал постепенно, он переезжает в Санкт-Петербург, это уже военный год и в 16-м году после окончания кадетского училища, он, не веря своему счастью, зачисляется в Морской кадетский корпус. В его представлении, в представлении многих юношей русских это одна из высших ступеней вообще развития, после этого, что называется, «орлы ложатся на плечи». «Орлы» — это высшие офицерские звания.

Д. Володихин

— Насколько я помню, до революции 1917 года он добрался в звании ми́чмана, или, как тогда на флоте говорили: мичма́на. Начинал от самых простых должностей, комендо́р, то есть артиллерист, впоследствии пошел по штурманской части, если память мне не изменяет, он был как раз штурманом на эсминце «Орфей».

С. Арутюнов

— Да, это знаменитый корабль, он уже принадлежал «красному» флоту. Ну вот занятно, что данных о том, что делал Соболев с конца 1917 года до конца 1918, целый год, когда он появился в рядах уже краснофлотцев, данные эти отсутствуют, скажем так.

Д. Володихин

— Добавим вот что в копилку его биографии: он участвовал в Моонзундском морском сражении 1917 года, страшно тяжелом для нашего флота, германцы идут к Петрограду...

С. Арутюнов

— Напрямик.

Д. Володихин

— Да, захватывают города по побережью, их десанты захватывают Моонзундский архипелаг, и армия так распропагандирована, что она фактически бежит, едва ли сделав два-три выстрела. А вот флот все еще как организованная сила существует, он несколько дней сопротивляется, бьет по врагу, немцы лишаются на минах нескольких своих кораблей, другие были повреждены, то есть — да, мы потеряли больше, мы отступили, но это был настоящий серьезный бой, за некоторые его эпизоды не стыдно, потому что честно дрались в условиях революционного раздрая, все-таки прикладывая усилия к тому, чтобы остановить врага. Не просто трусливо сбежали, как армейцы, а постояли за честь Отечества, и Соболев в этом участвовал. Ну, он был, конечно, «левых» убеждений человек...

С. Арутюнов

— Уже левых. Первоначально — нет, это за пару лет буквально, там атмосфера повлияла, видимо.

Д. Володихин

— Тут дело в том, что на флоте очень сильны были «левые» настроения, сильнее, чем где бы то ни было, но там была и более суровая дисциплина, и Соболеву, с одной стороны, как мичману, пришлось «полеветь» вместе с экипажами, с другой стороны, он остался жив, когда через Балтийский флот прокатилась страшная волна истребления офицеров. Он остался жив, значит, экипаж сказал ему: «Братишка, ты хоть и с погонами, но ты наш».

С. Арутюнов

— Не дракон.

Д. Володихин

— Да, что-то вроде того. Не знаю, как это было, источники мало что об этом говорят, но в 1918 году штурман «Орфея»... Да, вот, пока не начали говорить о том, что происходит в 1918 году, маленький комментарий по поводу корабля, на котором служил Соболев: «Орфей достался советской власти по наследству от Российской империи, в Российской империи это один из новейших кораблей, эскадренный миноносец, скоростной, прекрасно вооружённый, работающий на нефти, имеющий опыт боевых действий, то есть, корабль просто прекрасный, гордость флота. Соболев получил прекрасный опыт офицерской службы, прежде чем он оказался уже в рядах, вот как тогда говорили, кажется, это называлось «краскома», да?

С. Арутюнов

— Да, причём это было общее именование для армии и для флота: краском — красный командир.

Д. Володихин

— Ну, что ж, давайте вот что сделаем: я думаю, правильным будет, если мы всё-таки приступим к главным темам в его судьбе, в судьбе Соболева, прозвучит морская песня дореволюционная, чрезвычайно известная, в исполнении Леонида Утёсова — «Раскинулось море широко».

Звучит песня

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный поэт, литературовед и доцент Литературного института Сергей Сергеевич Арутюнов. Мы обсуждаем судьбу и труды замечательного писателя-мариниста Леонида Соболева, но вот пока он ещё не писатель, пока он находится в тяжелейших условиях: революция в разгаре, Гражданская война вот-вот грянет, немцы наступают, флот стоит в Гельсингфорсе, сейчас это Хельсинки, на морских базах на территории современной Финляндии, и эта территория перестает быть российской, а что делать флоту?

С. Арутюнов

— Флот нужно перегнать в Кронштадт, там есть где укрыться, там есть где обороняться, и вот из этого самого Гельсингфорса принято решение, кстати говоря, принято довольно волюнтаристское и на свой страх и риск решение, потому что одобрение высшего руководства советской власти не было получено.

Д. Володихин

— Высшее руководство советской власти готово было флот отдать — «не наше и не надо. Мы не империалисты, мы всё отдадим, что у нас есть — забирайте!»

С. Арутюнов

— Парад суверенитетов, логику же мы знаем, логика смуты: «берите нам не жалко». Но всё-таки офицеры флота, посовещавшись, решили, что флот всё-таки не стоит так уж немцам-то отдавать, и погнали, погнали и пошли через Балтику домой, просто домой. Три отряда было сформировано, видимо, в третьем на вот этом самом «Орфее» был Соболев, писатель будущий, это была тяжелейшая эпопея.

Д. Володихин

— Да-да, «Орфей» был здорово повреждён, едва вообще вывели его в море.

С. Арутюнов

— Ну да. В третьем отряде, видимо, шли корабли, которые были едва-едва на ходу, но нуждались в ремонте, а то и капитальном ремонте.

Д. Володихин

— Ну и кроме того, наименее ценные вообще, те, которые там, если потеряют, то не так жалко.

С. Арутюнов

— Ну поэтому и третий отряд, да. Это как третья очередь по приёму в пионеры, это я помню по себе. И вот в эту страшенную погоду, вот в этих неприязненных погодных условиях, опираясь непонятно на что, просто на море, люди перегоняли корабли составом, который раз, наверное, в десять был меньше, чем по штату положенному. Представьте себе, что вот у нормальной такой сорокапяточки-пушки, если кто-то артиллерист — ну, четыре человека, один подносит снаряды, другой — командир, отдаёт приказы, третий — наводчик и четвёртый — заряжающий. Ну так вот представьте себе, что у этой «сорокапяточки» один командир, вот он и подносит снаряды, он и заряжает, он и наводит, и он сам себе даёт приказы, так было во время войны, понимаете, все остальные убиты.

Д. Володихин

— Ну и при том командир голодный, может быть, даже раненый. Да, ситуация такая, вот люди, которые были твёрдо преданы флоту и кораблю до конца, в таких условиях спасали то, что осталось от флота.

С. Арутюнов

— Да. Вот этот «ледяной поход», который не нужно путать с «ледяным походом» Белой гвардии в Сибири, но тоже у нас есть свой «ледяной поход», Красный так называемый, вот есть такой. Два «ледяных похода» было во время Гражданской войны, вот это поход флота, Балтийского флота к себе домой. И так мы не утратили флот, и так мы смогли потом что-то отремонтировать, что-то пустить вновь в ход. Но, конечно, Соболеву досталось для службы время, в которое было во многом не до флота после окончания Гражданской войны. Он был назначен штурманом линкора «Андрей Первозванный», и где-то вот примерно с конца 18-го года по 31-й год прослужил этим штурманом. Но линкор «Андрей Первозванный», будучи выпущен аж в 1906 году, спущен на воду, там в эксплуатацию и так далее, это был корабль, который заметно технически отставал от уже современных на тот момент требований, он долго очень стоял у стенки, и, конечно, в 1924 году этого корабля уже не стало, его просто распилили на металл.

Д. Володихин

— Ну, добавим то, что в 1919 году шла же Гражданская война, интервенция, и базы Балтийского флота атаковали английские торпедные катера, досталось «Андрею Первозванному», он побывал в бою с англичанами не очень счастливо, торпеда ударила в носовую часть, в левый борт, и корабль, в общем, вышел из строя, то есть он мог работать в основном, как плавучая батарея. До этого он единожды участвовал в боевых действиях, он подавлял своей артиллерией восстание на форте «Красная Горка», тут он просто встал на прикол, потому что ремонтировать его, видимо, не было ни сил, ни желания, сил, потому что страна разорена, желания, потому что новое правительство в последнюю очередь, в общем, думает о мощи флота, мощи армии и так далее. Действительно, его вот на металлом порезали. Но для Соболева все равно морская служба не завершилась, он был энтузиаст моря, он готов был служить на том флоте, который есть, даже если это в основном груда консервных банок.

С. Арутюнов

— Да он был готов прослужить еще лет двадцать, но, видимо... Знаете, вот дети военных, я так заметил, у них две основных ипостаси: либо человек дослуживается не ниже полковника, так вот, на наши деньги, либо он уходит в писатели, душа потому что концентрированная, горящая. Вот у Соболева где-то на переломе вот этих 20-30-хх открылся дар слова, причем серьезный дар, весомый, ему начали об этом говорить. Он дебютировал году в 28-м, там рассказик был такой, из тех, что можно назвать чисто такими дебютантскими рассказами, по-моему, «Ленин в Ревеле», какая-то, в общем, такая тема, обратить на себя внимание. Но дальше он ощутил в себе проламывание вот этого голоса через свои бронхи, через легкие, и он довольно быстро становится величиной, таким образом он становится сперва членом ЛОКАФ — это Литературной объединение Красной армии и флота, это, как бы сказали такие настроенные против армии и флота товарищи, что это милитаристское объединение писателей, ну и пусть они так бы сказали, но ЛОКАФ — это была серьезная и очень работоспособная структура.

Д. Володихин

— Там были люди, которые знали, что такое бой, понюхали пороху, кое-что видели в этой жизни.

С. Арутюнов

— 1200 писателей служили, и всего несколько, там 120, по-моему, из ЛОКАФа не служили, но сочувствовали.

Д. Володихин

— Ну, вот я добавлю несколько слов: очевидно, Соболев колебался, уходить с морской службы или нет, он там после «Андрея Первозванного» дослужился до высоких чинов — капитан второго ранга и, по-моему, был помощником или заместителем начальника оперативного отдела Балтийского флота, то есть, он был серьезный человек, он мог бы там выйти, условно говоря, в будущем и в адмиралы.

С. Арутюнов

— Ну, уж в контр-адмиралы точно вообще, в принципе, почему нет?

Д. Володихин

— Очевидно, и вот эта штабная должность, она предполагала чрезвычайно безумную, просто лошадиную работоспособность, тот, кто работает в оперативном отделе морского штаба — это вот человек, у которого пар от спины идет круглые сутки. Но характер достаточно прямой, неуживчивый. Его обвиняли позднее, Соболева, что он, как там говорили: «стучал» на своих боевых товарищей. А если посмотреть с другой стороны на то, что он хотел: флот находился в хаосе, огромное количество людей, которые не знают службы, в общем, готовы посмотреть на казенное имущество влюбленными глазами, такое случается иногда, и он пытался как-то этому противостоять, то есть, его бумаги, которые он писал, это была попытка в самый черный, страшный период флота остановить его распад. Ну вот не знаю, что его подтолкнуло в конечном счете уйти в писатели, но так или иначе, был боевой офицер — боевой, заметим, офицер! Он участвовал в боевых действиях! — а сделался писатель-маринист. Ну вот его судьба, она дала ему необыкновенный шанс, и в 30-е годы появляются его первые вещи, может быть, и лучшие вещи.

С. Арутюнов

— Да, они поразительно концентрированы, я вот в третий раз это повторяю, но никак иначе я не могу говорить об этом человеке. Концентрация фразы предельная, чудовищная, почему в самом начале я и заговорил об экзистенциализме. То есть, это рубленая фраза, это фраза такая, знаете, не вымороченная, она не наслаждается собой, она описывает то, что было и иногда очень косвенно, как настоящий экзистенциалист и должен поступать с текстом — косвенно, через деталь, через какую-то паузу, через умолчание. Вот этим мастерством Соболев, конечно, овладел как... ну, я не знаю. Это лучше Ремарка, скажем так, если сравнивать. Я не могу никак забыть этого рассказа «Топовый узел», там старик, отслуживший всю жизнь, лет сорок, наверное, на флоте. Разные боевые ситуации, уже война Великая Отечественная, Балтика, и все как будто этому маленькому суденышку под названием «Мощный», у которого зачеркнули название и написали какой-то «борт 16» или «18», не помню, бортовой номер. Он протестовал сначала: «Как это так? Я же „Мощный! Мы же Мощные!“ Все сходит с рук, все получается, он даже выручает того самого „Мощного“, на которого перевели это название — современный эсминец, быстроходный, узкий. Все получается. Когда на выручку пришел в очередной раз, их начинает ледяным полем относить к немцам, прямо под огонь. И даже здесь удача преследует! Расступаются льды, корабль уходит. Они стоят. Но потом опять зажимает, и все, и уже корабль тонет. И они стоят, и уже не могут никуда дернуться, надо уходить по льду. И когда они оборачиваются, старый капитан лежит на льду недвижимо. Корабль уже ушел под воду, а он на полторы минуты пережил свой корабль. Вот эта неразрывная связь с кораблем — это говорит обо всем, и об „Андрее Первозванном“, кстати говоря, и об „Орфее“, и о всех судах, с которыми приходилось прощаться, потому что, несмотря на всю металличность, корабль тоже смертен. У Соболева есть фраза: „Катер умирал медленно, как человек, сперва отказывали ноги, руки...“, это невозможно читать, „замирают моторы“, понимаете? А он это все переживает, как умирание тела. „Вот затихают эти звуки, как дыхание“ и так далее, это такая немыслимая мужская нежность в отношении вот этих, казалось бы, „железяк“, покажется кому-то, да?

Д. Володихин

— Вот помните, когда появился своего рода наследник, следующий маринист в советской литературе, автор романа „Моонзунд“», автор «Океанского патруля» и так далее, и так далее — Валентин Пикуль, какие-то вещи у него продолжают. дух, текст, стиль Леонида Соболева.

С. Арутюнов

— Ученик явный.

Д. Володихин

— И вот о старом эскадренном броненосце «Слава» он говорит, что тот «подслеповато щурит свои иллюминаторы», да?

С. Арутюнов

— Но эта фраза ценнейшая.

Д. Володихин

— Вот. Очевидно все-таки, Пикуль Соболева знал, и очевидно, какое-то влияние там было, хотя я не литературовед, я этого совершенно точно сказать не могу. Но вот сейчас мы с вами, Сергей Сергеевич, перейдем к его вещам, которые вышли в 30-й год, самым знаменитым, вот вы прямо перескочили от того, что вышло, к сути.

С. Арутюнов

— Не терпелось уже.

Д. Володихин

— Ну вот еще поговорим об этом. А пока, дорогие радиослушатели, я хотел бы напомнить вам, что это Светлое радио, радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин, и мы буквально на минуту прекращаем наш диалог, чтобы вскоре вновь встретиться в эфире.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это Светлое радио, радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, у нас в гостях замечательный поэт, литературовед, доцент Литературного института Сергей Сергеевич Арутюнов, и мы обсуждаем с ним судьбу Леонида Соболева, выдающегося писателя-мариниста середины XX века — крепкий русский человек, который решил поделиться правдой о том, что он повидал на своем веку. Ну, давайте посмотрим, вот его романы, рассказы, что у него в 30-е годы выходило и что, по большому счету, и сделало его знаменитым.

С. Арутюнов

— Ну, еще в 30-е годы выходит, наверное, ослепительный, такой же, как у Шолохова «Тихий дон», его «Капитальный ремонт».

Д. Володихин

— Да, этот роман, по-моему, 1932 года, когда-то читался, как откровение.

С. Арутюнов

— Он настолько был откровением для многих, что его перевели на огромное количество языков еще до войны, то есть переводы начались сразу же. Почему? Я ведь прекрасно понимаю вот эту ситуацию, ведь даже в 30-х годах во многом Россия была в изоляции, но почему-то роман заинтересовал.

Д. Володихин

— Я бы заподозрил вот что, понимаете, какая вещь: конечно, «Капитальный ремонт» говорит о том, что дореволюционная Россия нуждается в ремонте, которым стала революция...

С. Арутюнов

— Метафора.

Д. Володихин

— Да, идеологически наносные вещи, они проговариваются, но все-таки главное в романе — это очень подробная, густая живопись жизни флота в боевых условиях, дореволюционного флота. И так, как Соболев знал флот, знал его мало кто из писателей, такие сочные подробности настроений, страхов, бытовых деталей знакомят с флотом лучше, чем какие-нибудь научно-популярные пособия. Он был в этом смысле великолепен, главное, он передавал дух флотской романтики, сталкивая его с духом реальной флотской жизни: жизнь тяжела, но это все равно море, это все равно флот, это настоящие серьезные люди, отважные... Вот читаешь, наслаждаешься некоторыми кусками этого романа.

С. Арутюнов

— Натуры совершенно фантастические, потому что для русской литературы после Толстого, после этой замечательной батальной живописи, были же писатели еще кроме, это были натуры. Ну так вот, Соболев — полнейший совершенно русский писатель в том, что он выписывает какие-то глыбы буквально. Это не просто рыцарь без страха и упрека, ведь моряк отправляется в море, если не на верную, то на предполагаемую смерть, это стихия, в которой человеку не выжить, даже если он в километре находится от берега, даже если в двухстах метрах, если шторм, выжить практически невозможно, как бы ты хорошо не плавал даже. Поэтому все эти глыбища русских моряков, конечно, воспринимаются совершенно даже, по-моему, безоценочно. Конечно, советское литературоведение растащило роман на многие, скажем, оценки: вот «драконы», то есть офицерство, вот моряки, но так ли там все однозначно — вот матрос хороший, а дракон плохой? Это не так! Вы почитаете роман, и вы поймете, что даже вот этот пресловутый Греве, этот вот трус Шиянов, да? Ну, трус, но нельзя же человека обозначить только трусом, у него же своя философия, они ведь очень много спорят и говорят. Ну и, конечно, правдивость вот этих людей, она зашкаливает! Я помню замечательное описание боцмана, который стоит на службе, у нас же все-таки светлое радио, мы должны упомянуть все-таки: боцман старый стоит на службе, он говорит: «куски, которые относились к семье, молитва за благополучие семьи, он пропускал мимо ушей, поскольку семьи у него не было» — заметьте, как это сказано. «Зато он очень внимательно слушал, как возносился молебен графу Суворову-Рымникскому» и так далее, «ну, это, наверное, потому, — предполагает уже автор, — что портреты графа Суворова-Рымникского чуть ли не в каждой флотской молельне висели и вообще как-то были очень чисты, поэтому ухо его в этот момент напрягалось». Но это изумительно просто, это нужно следить за реакцией человека, вот этого старика усатого, настоящего матроса неотрывно, чтобы понимать, когда он отвлекается, когда не отвлекается, и очень любить этого человека.

Д. Володихин

— Надо сказать, что еще, наверное, сильнее вот эта любовь к флоту, к морю, и с меньшей степенью идеологии она проявилась в сборнике рассказов «Морская душа», и «Морская душа» — это для детей, подростков, да и для взрослых людей советских времен это было великолепное любимое чтение.

С. Арутюнов

— 42-й год, это сразу попала в хрестоматии, там огнем просто пылают фразы, что вот начала, что концовки. Я запомнил, вот в меня просто врезалось, я был, наверное, классе в пятом-шестом: «Трус не любит жизни, он боится ее потерять» — как сказано, Господи ты Боже мой, думать и думать над этим! Это вот точно так же, вот с такой интонацией он сказал на съезде писателей, он просто вышел, вырвался в первые ряды советских писателей, говорит: «Советская власть отняла у писателей только одно право — писать плохо» — его ненавидели за это.

Д. Володихин

— Но надо сказать, что он не больно-то был человек, который во все эти литературные интриги влезал, он был прямее, и тексты у него прямые, но он знал, что флот бедовал, и он делает рассказ о том, как где-то году в 28-м или вроде того начинают делать первые попытки, чтобы вытащить флот из того хаоса, пренебрежения, в котором он находился со времен революции и Гражданской войны, и он рассказывает о том, как комсомольцев отправляют разгребать трюм, в котором со времен продотрядов матросских лежали гнилые продукты, они забродили, комсомольцы выходят из трюма, поработав лопатами, абсолютно пьяные и никто не может понять, в чем дело, а дело-то в том, что вот пары́ перебродивших продуктов, страшной гнилостной массы, они ударили в мозг, и ребята, не выпив ни стакана, ни чарочки, тем не менее повалились все на палубу. В сущности, рассказ, с одной стороны, веселый — «ну видите, как смешно у нас было, видите, как мы все это преодолели, ведь преодолели же как-то!» А с другой стороны, если вдуматься, печальный, то есть Соболев — хи-хи, ха-ха и дает показать, все-таки до какого состояния мы дошли, стыдно же.

С. Арутюнов

— Да ужас вообще. Помните этот эпизод: пушку находят в Севастополе, 1900 года выпуска, и очень радуются наши моряки, советские моряки, тому, что к ней, оказывается, видите ли очень хорошо подходят 76-миллиметровые зенитные снаряды, на редкость! Но, правда, эти пушки уже как зенитки-то, конечно, не работают, ну нет у нее дыхания сбивать 76-миллиметровыми зенитными снарядами немецкие самолеты. Речь идет, конечно, не о них, речь идет о баллистике, речь идет о навесном огне по немцам, которые рвутся к городу, но они очень рады этой пушке.

Д. Володихин

— Ну вот, помнится, о навесных траекториях, тоже был рассказ «Первый слушатель» в «Морской душе», как после Гражданской войны, когда отгремели бои, и страна попыталась заживить разорванные раны свои, белые и красные пришли в те классы, где побежденные учили, а победившие учились, и им надо было как-то срастись. Понимаете, трагедия-то страшная, вообще ее избыть до конца невозможно, даже сейчас невозможно, но жить-то надо! И вот в классе оказывается толковый красный командир и офицер, которого готовили еще в императорском флоте, и у них много чужого, вплоть до того, что красный командир не вполне грамотно пишет слово «противник», пишет через «а» — «пративник», а с другой стороны, ведь это же все равно флот, они смотрят друг на друга и думают: ну, давайте попробуем поладить, и в конце концов вроде бы намечается то, что полазить удалось, у них за спиной трагедия страшная, как у всей страны...

С. Арутюнов

— Рассказ «Первый слушатель», да?

Д. Володихин

— Да-да-да. В душах крови полно у обоих, но жизнь продолжается, и Соболев хочет, чтобы эта жизнь привела к чему-то светлому, к удаче, к возрождению, у него настроение такое: мы преодолеем.

С. Арутюнов

— А вот настроение у него в рассказе «Англичанин», ведь та же самая коллизия: мальчик, первые месяцы после революции, выходит в море с отцом и дедом, прячет каких-то матросов, большевиков, которые, видимо, подались с какого-то корабля, и подходят англичане, и ищут их на берегу, и расстреливают его отца, и дядю его, и вообще, ну потому что ищут большевиков, и вот одного с дергающей щекой он запоминает, а спустя многие годы он — специалист по гирокомпасам, кстати английским, английской системе, электромагнетизм там работает, какой-то англичанин там, специалист английский, приехал, а он, мальчик-то, всю жизнь их ненавидит, ненавидит люто, кровной буквально вот этой вот местью он их готов карать. И тут англичанин, когда его мальчик узнал и подошел, кому надо, сказал, он, этот англичанин, и говорит: «Товарищи, тут меня обвиняют в том, что я расстреливал моряков, большевиков, так вот, я не расстреливал, так получилось, я не стрелял, а меня за это потом, за то, что я не расстреливал, на два года в тюрьму, так большевизм привел меня в партию, и вот почему мы с вами». Не знаю, хороший рассказ, наверное, только не верю я этому англичанину до сих пор.

Д. Володихин

— Ну, видите ли, Соболев был умный человек, хотел сказать больше, чем можно было, и иногда получалось. Он сказал-то, что: мы пережили то, что пережить нельзя, мы пытаемся лечиться, может быть, мы когда-нибудь выздоровеем, но те раны, которые были получены телом страны, телом народа, о них нельзя забыть, потому что они до сих пор болят, вот это, наверное, главное. Там много всего у него такого в «Морской душе», и романтика, и реализм, и быт, и очень четкие, хваткие психологические зарисовки, но вот это все до войны, в начале войны, война дала ему другую стезю, сейчас мы о ней поговорим. Дорогие радиослушатели, я думаю, будет правильным, если сейчас прозвучит песня, которая связана именно с той стезёй, которая будет вести Соболева по дорогам Великой Отечественной войны, а именно песня «Заветный камень» в исполнении Леонида Утесова.

Звучит песня

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это Светлое радио, радио ВЕРА, в эфире передача «Исторический час», с вами в студии я, Дмитрий Володихин, у нас в гостях замечательный поэт, литературовед, доцент Литературного института Сергей Сергеевич Арутюнов, и мы вспоминаем сейчас замечательного писателя-мариниста Леонида Соболева. Итак, война, Соболев — моряк, офицерская косточка. На флот он уже не пойдет, ему, в общем, лет немало, ему 43 года в 41-м году, но тем не менее перед ним открывается судьба военкора, судьба, которая для русского писателя она почти что святая, что-то вроде гражданской святыни.

С. Арутюнов

— Так он начал-то в 39-м году, то есть когда была вот эта самая Финская война, он попробовал себя в этой роли военкора и очень хорошо получилось, очень хорошо получилось. Причем его рассказы, место, вот этот топос его рассказов он из моря переносится на сушу, он описывает, как действуют морские пехотинцы, разведчики-моряки на суше, среди вот этих снайперов-«кукушек», замечательные рассказы, динамичные, мощные, короткие. И вот с Финской войны он органически совершенно в 41-м, ничуть не удивившись, потому что все понимая уже, к чему дело клонится, ну вот, пожалуйста, он становится военным корреспондентом, газеты «Правда» и «Совинформбюро», и газеты ведомственной, которая называется «Красный флот», и в качестве корреспондентов этих трех изданий участвует он в обороне Одессы, в обороне Севастополя.

Д. Володихин

— Надо сказать, что вот оборона Одессы — оборона героическая, которая, в общем, принесла противнику немалую потерь, она закончилась удачной эвакуацией из города.

С. Арутюнов

— В отличие от Севастополя.

Д. Володихин

— Да, вот мы только что слушали песню: «последний матрос Севастополь покинул», горькая правда состоит в том, что массовая эвакуация севастопольского гарнизона тамошних моряков и армии, она так и не состоялась, огромное количество людей погибло в Севастополе или оказалось в плену у врага. И здесь, в общем, советское командование, мягко говоря, неразумно и нерасчетливо поступило, а если говорить серьезнее, то фактически этих несчастных людей предало.

С. Арутюнов

— Я то же самое могу сказать о Керчи, вот там попал в плен мой дед.

Д. Володихин

— Да, там тоже была еще одна операция.

С. Арутюнов

— Они переплывали Керченский пролив, отчаявшиеся люди, всю ночь они плыли, это огромный эпизод, который у нас редко описывают, но всю ночь люди на подручных средствах переплывали Керченский пролив.

Д. Володихин

— Если бы не переплыли, погибли бы.

С. Арутюнов

— Они приплыли, Дмитрий Михайлович, но на той стороне уже стояли мотоциклы эсэсовцев, там уже сидели раздетые люди с автоматами МП-40 и смеялись над теми, кто вышел из моря, над людьми, которые сбросили с себя все, форму, оружие, некоторые держали над головами всю ночь свои вот эти винтовки Мосина, они уже смеялись: «а, здравствуйте!» Всех отвезли в концлагерь, сил уже не было сопротивляться.

Д. Володихин

— Тяжело шла война. И мы видим то, что Соболев оказывался в наиболее страшных точках, то есть он не боялся рисковать, он считал, что это его долг. Ну и тем не менее, до конца войны он дотянул, и по-моему, по результатам военного опыта была написана его еще одна большая вещь — это «Зеленый луч».

С. Арутюнов

— Да, «Зеленый луч», я бы не назвал эту книгу каким-то обобщающим томом, это, скорее, с характером таким медитативным эпопея с точки зрения одного корабля всего, который исполняет свои функции, там очень много приходится, и эвакуация...

Д. Володихин

— Это «Черноморский флот», да?

С. Арутюнов

— Да, это «Черноморский флот».

Д. Володихин

— Где-то даже что-то близкое к сюжету «Малой земли».

С. Арутюнов

— Да, и там, кстати говоря, об этом немножечко и говорится, но не все время, потому что это была только одна из многих операций, и, по-моему, «Малая земля» была удачной операцией, перед этим был еще один десант неудачный.

Д. Володихин

— Да, все верно, и не один.

С. Арутюнов

— И не один, да, попыток было масса высадиться на берег враждебный, но, к сожалению, такие вот морские десанты не всегда обречены на успех, мягко говоря, мы это знаем и по нашим «союзникам» в кавычках.

Д. Володихин

— А Соболев был здесь великолепным бытописателем, человеком, который пишет так же крепко и твердо, как раньше, описывает людей стойких, крепких, духом, и вместе с тем здесь видно, что молодого задора у него уже нет, он просто как бы констатирует жизнь: вот она тяжела, мы можем ее преодолеть.

С. Арутюнов

— Вы знаете, вы сказали «бытописание», а я подумал: а есть ли у него герои не военные? И вспомнил: да, есть парочка. Есть рассказ, я вам советую настоятельно почитать, это что-то вроде «Менделя-букиниста», знаменитого «Менделя-букиниста» из мировой литературы, откройте, кто написал этот рассказ, может быть, Дмитрий Михайлович вспомнит, новеллы чьи это были. Так вот, у Соболева есть «Парикмахер Леонард», это замечательный рассказ. Это такой, знаете, типичный еврей, видимо, со стоящей такой шапкой волос, шевелюрой, веселый. Вот начинается обстрел этой самой Одессы, обрушивается крыша, куча детей в подвале, и Леонард говорит: «Дети, а я так вышло, что оказался у отдушины, и я слышу тут, как молотки работают. Ой, да тут пара часов, наверное, пройдет, и они уже до нас достучат. Ой-ой-ой-ой, совсем громко, аккуратно, дети, аккуратно!..» Сутки, сутки этот человек забавлял этих испуганных детей, с раздробленными пальцами обеих рук, которые потом ампутировали. Не было там никакой отдушины, он ее выдумал. Это как Януш Корчак. И вот когда читаешь: вот этот несгибаемый характер, эта веселость, и потом он лежал в госпитале с отрубленными вот этими руками, отпиленными, мечтавший быть пианистом, веселый человек, он просил выключать музыку. Просил выключать музыку, и только тогда закрывал глаза, а потом привык. Вот это еще стезя, понимаете? Не только военморы отважные, бесшабашные совершенно, способные сражаться, вот как трое у миномета там при обороне Севастополя: один без рук, уже кисть полностью отрезало осколком, другой без ноги и третий еще слепой, втроем наводили миномет, да потом еще попросились: «Да перенесите миномет, братишки, мы еще с вами метров пятьсот проползем туда при атаке», представляете? Не только они, но еще и вот эти люди. Вот это удивительно.

Д. Володихин

— Надо сказать, что после войны Леонид Сергеевич, что называется, «пошел в чины», оказался в литературе крупной фигурой. Опять же, не интриган, а скорее, организатор литературы.

С. Арутюнов

— Да, это же буквально прошло двенадцать лет после войны, с 57-го года и до конца жизни, можно сказать, до конца жизни, до 70-го года.

Д. Володихин

— Он в 70-м году скончался, да?

С. Арутюнов

— В 71-м. Ну, тут уже совсем все плохо было последний год, тяжелейшая болезнь его посетила, но факт в том, что с 57-го по 70-й быть председателем управления Союза писателей РСФСР — это чего-нибудь да стоит.

Д. Володихин

— Ну, да. Насколько я помню, как большой начальник, он должен был ругать всякие антисоветские мнения, тут одна любопытная вещь, помнится, там он обрушился на Пастернака, но любопытно вот что: когда кто-то, ну, по необходимости ругал людей, на которых обращала неблагосклонное внимание советская система, в этом было много фальши. Соболев выдавал совершенно другие фразы, он считал, что вот существует некая глобальная война всемирная, и можно быть за свою страну и против нее. Он ругал тех писателей, которые с его точки зрения работали на другую сторону, думали они об этом или нет, хотели они этого или нет, но вместе с тем он на своем высоком, очень высоком в литературе, это генеральское место, постом — оставался беспартийным.

С. Арутюнов

— Это ни с чем не сравнимо, то есть он не вступал в партию, хотя его не просто, наверное, звали, его, наверное, силком...

Д. Володихин

— Пихали!

С. Арутюнов

— Наверное, его просто, я не знаю, замордовывали, почему он не подает заявление. А почему, действительно? А вы знаете, тайна-то простая на самом деле: ведь он-то давал присягу — кому? Как вы думаете, в 16-м году?

Д. Володихин

— Государю Николаю Александровичу.

С. Арутюнов

— Государю Императору он давал присягу, а для русского морского офицера было большой проблемой дать вторую присягу, скажем так. Они ее давали, но, что называется, за спиной они скрещенные пальцы могли держать, это действительно для людей чести было непереносимо. Вот так вот.

Д. Володихин

— По всей видимости, для Соболева, скорее, не марксизм, ленинизм и прочее...

С. Арутюнов

— Да нет, это приходящие величины. Россия — вечна!

Д. Володихин

— Да, для него важно было Отечество, его земля.

С. Арутюнов

— И те, которые выступали, ему не важно было, против Советского Союза, против России, для него они были врагами антологическими. Здесь же надо понимать вообще: ну, ты изменник, на корабле если что-то переходит, кто-то сигнализировать начинает, телеграфом морским передавать какие-то данные на другой корабль, который неизвестно под чьим флагом проходит в трех кабельтовых, ведь это изменник. И что с таким человеком делали — на английском флоте таких на реях вешали, или там заставляли по доске ходить. А на русском флоте что делали с изменниками?

Д. Володихин

— Ну, тоже ничего доброго, это понятно. Соболев, по всей видимости, был из тех людей, которые, став из морских офицеров писателями, все равно в душе оставались морскими офицерами, со всеми их кодексами, со всем их пониманием того, что мир не настолько сложен, мир разделен на «да» и «нет», «свои-чужие», «добро и зло», есть линия фронта, и она для него всегда существовала, прав он был или нет. Но вот этот человек крепкий, когда нужно было не болтать, а сражаться, он сражался. Когда сил сражаться не было, он выезжал на фронт, был военкором. Когда нужно было об этом писать, он писал и рассказывал о людях, которые достойны были рассказа, потому что они были крепкодушны, как сам Соболев, он похож на борт линкора с заклепками на броне, вот он такой человек. Может быть, он в чем-то ошибался, но вообще-то без таких людей никакая держава не стоит.

С. Арутюнов

— Вот именно на таких-то и стоит, потому что я бы его отождествил, знаете, вот есть мосты, и вот там, совершенно без обидного слова, есть быки. Это быки — это те колонны, которые врыты в самое дно реки, вот на таких и лежит полотно, для того, чтобы следующие поколения могли проезжать из прошлого в будущее, вот они становятся этими быками каменными, хорошо стесанными, и выдерживают, пока можно выдерживать. На 73-м году он скончался, на своей даче, завещав, действительно, свой прах развеять над морем. Но этого не выполнили, не все можно, скажем так. Все могут короли, кроме некоторых вещей.

Д. Володихин

— Мне помнится, хотя бы одно его бескорыстное благородное желание при жизни было исполнено: он получил огромную литературную премию, и он ее пожертвовал всю до копейки.

С. Арутюнов

— До копейки, да. Эта сталинская премия 2-й степени была сразу же, бесповоротно, без малейших размышлений пожертвована на катер, который он просто сказал, распорядился назвать «Морская душа» и отдать этот катер полностью на фронт. И это было сделано, Сталин дал согласие. Вот так поступали эти люди.

Д. Володихин

— Там неважно, от чьего имени они премию получали, главное, что они распоряжались ей достойно. Ну, что ж, дорогие радиослушатели, время нашей передачи подходит к концу, хотел бы я что-нибудь здесь срезюмировать, ничего вам не скажу. Давайте попросту обойдемся тем, что я попрошу вас, у кого есть время, желание, интерес, почитайте сборник рассказов Соболева «Морская душа», там и о нашей стране, и о нашем флоте, о войне, и о жизни сказано много того, что крепкий русский мужик может сказать правдивого. В любые времена он это может сделать, обходя рогатки системы, и думая то, что у него в душе, и соединяя свою душу с душами таких же простых крепких русских мужиков. Мне осталось от вашего имени поблагодарить Сергея Сергеевича Арутюнова и сказать вам: благодарю вас за внимание, до свидания.

С. Арутюнов

— Всего доброго.

---

Все выпуски программы Исторический час

• «Кючук-Кайнарджийский мирный договор»
• «Образы эпохи в романах Ф.М. Достоевского»
• «Современный русский историк Олег Куц»