«Писатель-фронтовик Василий Быков». Исторический час с Дмитрием Володихиным

В гостях у Дмитрия Володихина был доцент Литературного института имени Горького, поэт Сергей Арутюнов.

Разговор шел о личности, судьбе и литературном творчестве писателя-фронтовика Василия Быкова.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. И мы сегодня поговорим об одном писателе-фронтовике. У нас неделя прошла с момента, когда праздновали День победы в очередной раз. Я думаю, что тема уместна. И, кроме того, на мой взгляд, происходит нечто чрезвычайно важное в нашей литературе. Обычной художественной литературе перестали, по большому счёту, доверять, потому что перестали доверять вымыслу в целом. И когда идёт такая острая и страшная тема, как война, в частности Великая Отечественная война, то там люди ищут примет военного аутентизма — так, чтобы всё это было точно с точки зрения техники, устава, с точки зрения того, как люди воевали, примет военного быта. И здесь, на мой взгляд, отчасти теряется нравственная, философская тема. А Василь Быков был силён и в том и в другом. То есть, с одной стороны, как человек, который прошёл большую часть войны, получал ранения, бывал на передовой, он, конечно, весь этот военный быт знал. Но его в большей степени интересовало то, что происходит с человеком на войне, те нравственные метаморфозы, которые ставят его в критические состояния, и какой ответ он в этих критических состояниях даёт. То есть, условно говоря, личность, которая войной испытывается на излом. В некоторых случаях она ломается, в некоторых случаях она возносится. И в нынешних условиях, может быть, взять да и перечитать Быкова — это очень полезная штука. А чтобы не я говорил об этом, а человек, который занимается этим на протяжении многих лет, мы сегодня пригласили в студию доцента Литературного института Сергея Сергеевича Арутюнова. Здравствуйте.

С. Арутюнов

— Здравствуйте.

Д. Володихин

— Ну что же, давайте попробуем сейчас поговорить первое время о том, что была за судьба у Василя Быкова. Судьба очень непростая. И было в ней поворотов много некоторых славных, некоторых труднообъяснимых, но так или иначе судьба эта очень нелёгкая. Прежде всего, прежде чем мы начнём об этом говорить, всё-таки главное у писателя его творчество. И поэтому буквально 2-3 фразы о том, что можно считать визитной карточкой Быкова, о чём надо прежде всего вспоминать, когда заходит разговор о нём самом и о его произведениях.

С. Арутюнов

— Визитной карточкой является «Сотников» — это понятно, это совершенно та повесть, которая у нас переиздавалась такое количество раз. Причём был, по-моему, даже адаптированный вариант для школьников и был какой-то такой более-менее полный вариант. Ну, для школьников старших классов — что-то там вдруг изымалось, то есть были такие вот вести, что были какие-то адаптированные вещи, причём без согласия самого Василя Владимировича, потому что на русский язык он свои произведения переводил только сам.

Д. Володихин

— Да это так, причём иногда бывало так, что он русское переводил на белорусский.

С. Арутюнов

— Бывало и так, но, как он сказал в одном из своих интервью уже очень позднего времени, нет ничего труднее, чем перевод с одного братского языка на другой. Причём он сказал, кто автор этой фразы, но он подтвердил, что с белорусского на русский, или с русского на белорусский, или с украинского на русский, переводить очень сложно. Да, я могу сказать, что это очень сложно.

Д. Володихин

— Итак, повесть «Сотников». Вышла она в 1970 году, и мы о ней поговорим подробно, не только потому, что это повесть действительно знаменитейшая из всего, что написал Быков, но здесь ещё и дело в другом. У него была, можно сказать, классическая экранизация — фильм Ларисы Шепитько «Восхождение». И этот фильм очень многим памятен ещё по советскому времени. Сейчас его что-то редко показывают, он очень непростой. И сам Быков говорил, что он в сущности на материале войны решал вопросы экзистенциальные, то есть раскрытие человеческой сущности, потаённой, сокровенной, в условиях, когда человеку в лицо дышит смерть. Вот смерть рядом — и человек раскрывается.

С. Арутюнов

— Борис Плотников передал образ вот этого Сотникова. А Сотников — это уже не просто фамилия, а это символ для тех, кто знает военную литературу, лейтенантскую прозу так называемую, это символ уже, это миф. Борису Плотникову, при сотрудничестве таком кровоточащем с Ларисой Шепитько, светлой памяти, удалось немыслимое. То есть там сквозь вот эти обычные черты — такое скуластое лицо — ему удалось передать облик, который можно сравнить с чем-то даже нерукотворным. И когда вот эта тема вдруг всплыла в нашем кинематографе чёрно-белом, потому что было очень важно снять именно аутентично — именно то слово, которое вы сказали сперва. Там всплыл какой-то лик: его светлые глаза вдруг при каком-то отсвете, так камера уж повернулась, что игравший гестаповского садиста, палача, начальника вот этой фельдполиции Солоницын — его лицо исказилось ужасом, он отпрыгнул метра на два, наверное, когда он заглянул в эти глаза, совершенно светлые. В повести нет этого эпизода — его клеймят, его клеймят раскалённым куском железа в виде красной звезды. И когда с шипением вот этот раскалённый кусок прожигает ему грудь насквозь и касается уже рёбер — это самый основной пучок нервов, это солнечное сплетение фактически, прямо посередине, — глаза его обретают такой свет, что они начинают, видимо... он отбрасывает этого гестаповца одним взглядом к стене. Но это вот такой подвиг, да.

Д. Володихин

— Это эпизод, когда человек кладёт душу свою за други своя.

С. Арутюнов

— Да, он свою душу, свою жизнь бестрепетно положил на этот алтарь. А что это был за алтарь братский? Ему нужно было просто выдать место расположения своего партизанского отряда.

Д. Володихин

— Доберёмся. Будем долго, основательно говорить про Сотникова, но сначала всё-таки буквально несколько слов о судьбе этого человека. Родился он в 1924 году и был, что называется, из простых, из крестьян. Пытался учиться на скульптора, не получилось, по-моему, получить образование. В начале войны достаточно быстро его взяли в армию и отправили на фронт.

С. Арутюнов

— Недостаточно быстро — это не набор 1941 года, из которого уцелели очень и очень немногие. Война застала его на Украине, на строительстве, в общем-то, оборонительных рубежей. Там случился и тот самый казус, который навсегда развернул его в ту сторону, в которую он потом и шёл, и шёл, и шёл всю жизнь. То есть, отстав от своей колонны, он попался одному из отрядов, которые контролировали прохождение колонн.

Д. Володихин

— Охрана — отряд НКВД, очевидно?

С. Арутюнов

— Очевидно да. Может быть, это уж не были такие ребята, знаете, как мы привыкли видеть эти синие фуражки, красные околыши, может быть, это не были вот такие разряженные люди, как их любят изображать, — нет, обычные люди в обычной пехотной форме. Они остановили его и увидели у него в руках то самое доказательство, якобы — там был план. Он рисовал, он же вообще рисовал. Он пытался прикинуть, как идёт его колонна, чтобы догнать её, то есть как-то срезать углы и так далее. Они посчитали, что это шпион, немецкий шпион.

Д. Володихин

— Чуть не убили.

С. Арутюнов

— Он был приговорён к расстрелу, то есть он был в положении своего героя Сотникова. Его держали, видимо, в каком-то подсобном помещении, и утром он ждал расстрела. Но его не расстреляли.

Д. Володихин

— Ну, это везение, а может, милость Господня. Но через некоторое время он попадает в армию. Ускоренные курсы, по-моему, в Саратовскому училище...

С. Арутюнов

— Пехотное училище, да.

Д. Володихин

— Он получает погоны младшего лейтенанта и оказывается в самой мясорубке, насколько я понимаю.

С. Арутюнов

— Да, это ведь Кривой Рог, это до этого несколько таких больших эпизодов. Ну вот Криворожская операция большая. Дальше по освобождению Украины его ждала Ясско-Кишинёвская, и он посетил с воинским визитом аж четыре страны. Там была и Румыния, была и Австрия, и Болгария, в общем, вся Восточная Европа.

Д. Володихин

— Он был награждён, по-моему, орденом Красной Звезды, если я не ошибаюсь.

С. Арутюнов

— Да орден Красной Звезды у него на фотографии, когда он решил предстать в наградах — на правой стороне, там, где и положено быть этому ордену.

Д. Володихин

— Ну вот после войны не так, чтобы уж очень быстро, начал писать. А начав писать, не быстро прославился. Его звёздный час — это 60-70-е годы, когда выходят главные его вещи: «Третья ракета», «Сотников», «Дожить до рассвета», когда выходит его повесть «Альпийская баллада» и ещё несколько других, которые делают его всероссийски, вернее правильно сказать общесоюзно известным. Он получает разного рода премии: Государственную, Ленинскую премию, получает ряд других разнообразных премий. И он делается знаменитостью. Но прежде, чем мы поговорим о продолжении его судьбы, я бы хотел, чтобы здесь у нас в эфире прозвучал отрывок из Девятой симфонии Шостаковича. Это симфония, которая написана была в 1945 году, в год победы. Наверное, сейчас это будет уместно.

(Звучит музыка.)

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный поэт, доцент Литературного института Сергей Сергеевич Арутюнов. И мы беседуем с ним о творчестве писателя-фронтовика Василя Владимировича Быкова. Но вот мы дошли до момента, переломного в его судьбе. Наступили 80-е годы, на его глазах происходит постепенный распад Советского Союза. Василь Быков — белорус, причём очень хорошо, очень чётко понимающий, что есть Союз, а есть свои национальные корни. Он в дальнейшем ставит на эти национальные корни белорусские, он включается в Белорусский национальный фронт, он участвует в этой политической борьбе. Но поскольку у нас радио не политическое, я не буду в это вникать. Скажу только одну важную вещь. Понимаете, какая вещь? Быков, несмотря на всю свою известность, несмотря на то, что его в советское время экранизировали, прославляли, немало статей было о нём написано хвалебных, всё-таки был человеком, который столкнулся с изнанкой СССР: едва не был убит по неправильному обвинению. И в общем, посмотрел войну вовсе не с парадной стороны, а снизу. И с этой точки зрения, условно говоря, его отношения с партией, с карательными органами были такие, что «лучше подальше от всего этого». И вот когда в конце 80-х, начале 90-х происходил распад СССР, для Быкова Россия воспринималась как продолжение СССР, как, условно говоря, продолжение КПСС и КГБ, только в другой форме, может быть. Поэтому он старался отдалиться от России и через некоторое время даже из своей родной Белоруссии предпочёл уехать, поселился в Европе. Сергей Сергеевич, по-моему, он в конце жизни вернулся в Белоруссию, да?
С. Арутюнов

— Да, в том-то и дело что, несмотря на вот эти интервью 90-х годов, несмотря на вот эту жизнь по приглашению различных европейских писательских организаций, а это было.

Д. Володихин

— ПЕН-центров.

С. Арутюнов

— Да, ПЕН-центров. Германия, Финляндия, ещё какие-то страны. В принципе, это была такая довольно устойчивая система. Я знаю её по своим старшим учителям. Их приглашали пожить. Зачем? Вербовать-то, наверное, вряд ли, но, в общем, хотели себе вот такую славу сделать, что заботятся о нищих русских писателях. Многие поддавались, жили на довольствии, в коттеджах отдельных.

Д. Володихин

— Но надо учитывать 90-е годы, когда писательская судьба у нас — это была сплошь и рядом нищета. В общем, надо понять, что надо было как-то жить. Ну вот в конце жизни...

С. Арутюнов

— Он вернулся и, в общем-то, скончался...

Д. Володихин

— В 2003 году.

С. Арутюнов

— Да. И скончался он в Боровлянах, это Минская область, и что самое зловещее, наверное, 22 июня.

Д. Володихин

— О Господи! Ну что же, он писал всю жизнь о войне, вышел из войны живым, хотя и получил ранения, и война его в конце жизни настигла.

С. Арутюнов

— Этой датой.

Д. Володихин

— Да. Ну что ж, мы сказали довольно о биографии этого человека, повторяю, что она непростая. Но, понимаете, большой писатель и в жизни никогда простым не бывает. И если нам дорог его талант, может быть, надо быть готовыми, что-то прощать из его судьбы. Много ли, мало ли — каждый для себя выберет сам. Но теперь давайте посмотрим на его лучшие, самые известные вещи. Давайте начнём с 60-х, когда три как минимум повести сделали ему имя. Самая известная, конечно, «Альпийская баллада», но до этого была «Третья ракета». И ещё одна вещь, не «Обелиск», но вот что-то такое... а — «Мёртвым не больно». Вот давайте поговорим о его ранних вещах. Причём вот мы говорим «ранние», а так получилось, что одна за другой повести были его удачами, и они делали его известным, известнее, ещё известнее.

С. Арутюнов

— Удивляло вот что: конечно, в 50-е годы эти повести были бы невозможны в печати. Они могли бы, наверное, вчерне быть набросаны в 50-е годы, но атмосфера, климат в обществе был таков, что появиться в 1957-59-м они не могли. В Быкове вообще удивляет то, что, казалось бы, привычная вот эта армейская повесть, ну, военная, она разворачивается совершенно по-другому. То есть это не просто тот экзистенциализм, который пришёл на нашу землю несколько позже, чем на Западе. В Европе он развился в 20-30-е годы по впечатлениям Первой мировой.

Д. Володихин

— Он у нас был до революции, в первые годы после неё, но потом исчез. А потом мы его импортировали с Запада.

С. Арутюнов

— Ну, второе пришествие, скажем так, этой философии. И что здесь важно? Герой такой классической соцреалистической повести находится в каких-то очень таких обстоятельствах, что вот сейчас мы ещё добьём, — как вот Анка-пулемётчица: кончаются патроны пулемёта, но вот сзади у нас обязательно есть какой-нибудь Чапаев, который стремительным броском вырвется из-за бугра и, в общем, конечно, эту линию не сомнут, то есть её не наколют на штыки. Ничего подобного у Быкова нет. Там люди очень рано понимают, что они обречены. И эти предчувствия их сбываются, и их убивают. И очень редкий герой Быкова остаётся в живых — это правило. И природа не за них. То есть если у Быкова валит снег, то это не с тем, чтобы скрыть одинокую фигуру раненого человека, сочащегося кровью на каждом шагу, а с тем, чтобы он замёрз, чтобы у него обледенели щёки, лицо, чтобы его лицо скрылось под этой снежной маской, как у Блока, и чтобы он оказался окоченевшим телом в этом снежном поле.

Д. Володихин

— Ну, то есть иными словами, герой Василия Быкова — это человек, который фактически противостоит всему, что его окружает. Там боевые товарищи — не его враги, но вот например, командование, штабные офицеры могут, будучи на его стороне, оказаться людьми, которые худшие злодеи, чем враг.

С. Арутюнов

— Его штабные командиры — да, и его товарищи ближайшие. Быков замечательно выписывает вот эти фигуры, казалось бы, славных партизан и офицерства младшего, и рядовых, которые очень часто, я бы даже сказал, размышляют: а не перебежать ли, а не предать ли? А не застрелить ли связную Зою, с которой только что вступил, в общем, в состояние романтическое такое, в отношения романтические. А не застрелить ли? А давайте застрелим — мало ли что, потому что игра-то меняется по ходу.

Д. Володихин

— То есть, иными словами, у Быкова, человеку без конца, каждую минуту приходится делать тяжёлый выбор. И в общем, он своих героев погружает во тьму, и во тьме они испытываются постоянно. Кроме того, он же знает войну, он знает самые скверные её стороны. Он не стесняется рассказать о ней правду.

С. Арутюнов

— На самом деле люди, которые оказываются вот в этих быковских обстоятельствах, очень специфические. Это не просто атмосфера начала войны, которую он, кстати, не застал, но представлял себе очень хорошо, потому что у него в окружении порой оказываются и части, которые около озера Балатон вообще — вот несчастные люди с этой одинокой пушкой. Лошадь убивают, и пушка больше не тащится. Они снимают замок и долго идут по снежной, опять, пустыне, и выживает мало кто.

Д. Володихин

— Это повесть «Третья ракета».

С. Арутюнов

— Да. Вот этот предатель Блещинский, который по-разному разворачивается, но какие-то черты... вообще, Быков мастер же ретроспекции, то есть он обязательно должен пояснить, а что было до с героем — детские воспоминания, — то есть это тоже какой-то небольшой фрейдизм. Сотников ведь в полном варианте вспоминает такие вещи, которые даже Шепитько не показывает.

Д. Володихин

— А вот, допустим, самая, пожалуй, известная его вещь 60-х годов «Альпийская баллада». Там, казалось бы, в общем, на первом плане любовь. Два военнопленных, итальянка и русский, встречаются в Альпах. И на какое-то время всё, что вокруг них существует, все ужасы войны исчезают, потому что они достаточно быстро влюбляются друг в друга.

С. Арутюнов

— Не то чтобы быстро. Опять видите моё несогласие?

Д. Володихин

— Непросто, скажем так. Не то чтобы небыстро — непросто.

С. Арутюнов

— Да там у них то же самое практически происходит, что и у Лавренёва. Как-то вот странно этот призрак возникает дважды в творчестве Быкова. Во-первых, как вот «41-й» — вот этот рассказ. И в «Альпийской балладе» есть тот же этот мотив — они разные.

Д. Володихин

— Они даже не очень понимают друг друга — языковой барьер есть.

С. Арутюнов

— Есть, да. Они там на немецком пытаются ломаном... она что-то понимает по-русски, потому что кто-то из её окружения и родни ей говорил, что «Россия есть хорошо». Она из левых, то есть вообще в Италии это вот левацкое было довольно сильным, даже на фоне Муссолини, который с 23 года там правил. Но всё-таки у неё и определённый интерес. И вот на чём они, уже влюбившееся, уже вступившие в какие-то отношения между собой, расходятся. Она вдруг шёпотом спрашивает у него: «Иван, а колхоз — это плохо?» Он возмущается: откуда ты знаешь вообще, что колхоз — это плохо?

Д. Володихин

— Откуда ты знаешь, Джулиа, про колхозы?

С. Арутюнов

— Да. Зачем тебе эта тема? В общем, он ей честно отвечает, что, да, это плохо. Она обижается страшно, она убегает от него. Она говорит, что Иван плохой, Иван, как Власов — она его Власовым называет. Представляете? Это какой год вообще, чтоб даже слава вот этого изменника так распространилась? Она убегает, потом возвращается и говорит: «Джулия плохая, Джулия подумала плохо об Иване, который честен. Ну, неужели всё плохо?» Он говорит: «У нас лично, да, было плохо». Ну что же делать вот с этим? Это же лицо, в общем, советской деревни.

Д. Володихин

— Ну как? Просто Василь Быков показывает, что война вещи, которые вроде бы были утоплены под поверхностью внешнего общественного согласия, всплывают. И как только у людей устанавливаются нормальные отношения, они друг другу всё это проговаривают. А проговаривают, будучи нормальными, честными. Вот, собственно, никто не хочет обратно в плен, они хотят добраться до России. И вместе с тем то, что скверного было в Советской России, оно всё равно звучит, проговаривается. В 60-е годы можно было на эту тему говорить.

С. Арутюнов

— Уже да. Но там порой проговаривается, конечно, больше, чем могла выдержать наша цензура. И «Альпийскую балладу» я просто советую всем прочитать, перечитать, вдуматься ещё раз, потому что это очень яркая новелла. Там всё дышит вот этой самой альпийской свежестью и прелестью — это абсолютная экзотика.

Д. Володихин

— Это тот случай, когда природа как раз ласковая и прекрасная — удивительно редкий у Быкова.

С. Арутюнов

— Но только в Альпах.

Д. Володихин

— Но они далеко. Они, в сущности, Альпы мечты.

С. Арутюнов

— Да. Он был же там и встретил эту самую итальянку. Это был реальный действительно случай, просто он всё остальное додумал. Но вот эта девушка, быстрая, вёрткая, с этими пружинками чёрных волос, она искала какого-то Ивана, с которым она 12 дней выбиралась из плена после бомбёжки вот этого самого лагеря американцами. Так что это практически реальная история. И вот они проходят сквозь череду, которая кинематографична до предела. И это очень в духе кинематографа 60-х годов. Вспомните хотя бы историю про танк, который бежит из плена. Помните?

Д. Володихин

— А написал впервые Виктор Курочкин в повести «Железный дождь». Но, скажем так, здесь мы получаем одновременно и горе, и радость, и страшную силу, которая давит на людей, заставляя их быть откровенными, откровенными до конца. И вместе с тем мы получаем трагедию, потому что ведь добром-то всё не кончилось.

С. Арутюнов

— Кончилось. Велик Господь. Понимаете...

Д. Володихин

— Я имею в виду, что в повести достаточно непростой финал.

С. Арутюнов

— Он очень хороший. На самом деле не жить бы им двоим. Потому что по следу их идут не просто какие-то подразделения фельдполиции, а там и гестапо, там и местные доброхоты, которые, в общем-то, охотились на пленных просто потому, что они были же в своем сознании, как спартанцы. Знаете, да? Они настигают, конечно. После нескольких вот этих кульбитов вправо, влево, водопады, альпийские луга, перевал, долина, настигают. И могучим броском — это последнее, что остаётся в плечах, в корпусе этого Ивана — он бросает, чтобы она не досталась этим овчаркам, девушку с обрыва и погибает. А она остаётся живой. Но она остаётся уже не одна. И вот, спустя 18-20 лет, кто-то в Белоруссии получает её письмо: «Здравствуйте, я Джулия. Я наконец узнала, что вы... спасибо вам за Ивана. А моему сыну сейчас 18 лет». И мы понимаем, что она уже тогда, брошенная в снег, вот с тех самых двух суток уже не одна оставалась, и что это его сын.

Д. Володихин

— Ну что вам сказать? Можно сказать, что это хороший конец, но скорее красивый, чем добрый.

С. Арутюнов

— Ивана жалко, конечно.

Д. Володихин

— Не то слово. И жалко, что вообще всё это произошло, что вот такая война и так людям досталось. Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. И мы ненадолго прерываем нашу беседу, чтобы через минуту вновь продолжить её.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный поэт, доцент Литературного института Сергей Сергеевич Арутюнов. И мы беседуем с ним сейчас о творчестве Василя Владимировича Быкова — писателя-фронтовика, человека, который когда-то гремел по всему Советскому Союзу, а сейчас забыт, может быть, незаслуженно, потому что творчество его отмечено несомненными художественными достоинствами. Но она всегда было наособицу, его всегда невозможно было приписать к какому-то направлению, вставить в какие-то рамки. Он был всегда своего рода одиночкой. Но вот самый главный герой его жизни, тот самый Сотников, тоже по большому счёту одиночка, один встречает удары судьбы, один их выдерживает. И, наверное, удары и ответ на них — главный сюжетный двигатель самой известной повести Василя Быкова «Сотников». Она вышла в 1970 году. И вышла она уже во времена, когда про войну многие вещи не стоило проговаривать открыто. Быков наплевал на это и проговорил так, как надо. Ну что ж, предоставляю вам слово. Я думаю, что нужно хоть несколько слов о сюжетной канве, но она там не главная. Главное ведь не то, что происходит, а то, как люди реагируют на испытания.

С. Арутюнов

— Вот в этой снежной пустыне...

Д. Володихин

— Уже не в Альпах, уже на родных просторах.

С. Арутюнов

— Да, в Альпах-то особенно и снега-то не было, только на перевале. А вот здесь у нас в Белоруссии два партизана, посланные просто, наверное, раздобыть провизию. Потому что нечего отряду просто есть. Вот они идут по каким-то дальним хуторам, натыкаясь то на полицаев, то на какие-то мото-разъезды немцев, хоронясь, ночуя, где придётся, на каких-то случайных сеновалах или кто пустит в дом. Они пытаются ещё и какие-то функции исполнять. Вот приходят они к старости, допустим. Староста — старик, он читает Библию. И вот пытаются они его наказать тем, что заберут они у него последнего оставшегося в живых поросёнка, да ещё и самого пристрелят.

Д. Володихин

— Овцу, по-моему, забрали.

С. Арутюнов

— Овцу, да... в общем, какую-то живность. И трудно бежать с этой овцой, да ещё и завязывается погоня, завязывается перестрелка. И Сотников, больной человек, потому что он страшным образом простужен, и всё это через призму его вот этого сознания, простуженного насмерть, и он ещё получает пулю в ногу.

Д. Володихин

— Насколько помню, там один партизан по фамилии Рыбак — это такой ловкий, крепкий парень, который понимает, как надо что делать в жизни, как надо не попадаться и как надо выполнять задачи.

С. Арутюнов

— Ну да, Рыбак же это вот: «Ну что ж ты шапку-то потеплее не взял?»

Д. Володихин

— Вот-вот. А Сотников в большей степени, может быть, интеллигент и в большей степени близок, наверное, самому Быкову. Он — человек чести, то есть он не должен был идти в этот рейд, но он вызвался, потому что было некому, несмотря на свою болезнь. Конечно, он гораздо менее ловок, чем Рыбак, но зато гораздо более прям — просто выполняет то, что ему надо по его долгу.

С. Арутюнов

— В Сотникове тоже сидит страшная болезненная пружина, практически как кашель, который его раздирает, — это его прошлое, там всё очень непросто. То есть чтобы понять Сотникова, надо рассмотреть вот эти самые ретроспекции. Мальчишкой он мечтал о подвиге, отец его — офицер ещё царской армии. Вспоминается, как он, неистово стремясь потрогать отцовский маузер, вытаскивает его. А спуск там, видимо, очень плавный, разработанный, и пока отца нет дома, он случайно нажимает на спуск. Слава Богу, что просто выщерблена в деревянной стене дома. Понимаете, это практически дворянская семья. И он волей и неволей следует уже в 30-е годы вот этой парадигме — подросший он всё равно продолжает вот эту воинскую лямку, он надевает её на себя. Там есть одна из страшных ретроспекций, как Сотников, который, по-моему, заместитель командира батареи, прямой наводкой, из каких-то орудий, которые, в общем-то, не совсем приспособлены, — там, по-моему, гаубицу он разворачивает. Она же в три с половиной раза тяжелее, чем сорокопятка. Он прямой наводкой из гаубицы пытается расстреливать танки, которые страшно, чудовищно быстро сворачивают и просто давят вообще всю эту батарею, которая осталась без грузовиков, да ещё и бомбёжки. И вообще непонятно, как ему удаётся выжить, но он прибивается к партизанам.

Д. Володихин

— Но мы видим, что изначально Сотников — человек чести и долга. Это то, что в его характере преобладает.

С. Арутюнов

— Рыцарь в любом из смыслов. Человек, в общем, тщедушный, худой, аскетичный во всём. Как он рыбака с иронией спрашивает, когда Рыбак ему говорит, что на хуторе такая есть вертлявая и так далее: «Неужели ты до сих пор думаешь о женщинах?» Он говорит: «А как же не думать?» — «Да так».

Д. Володихин

— Но Сотников — это та личность, у которой тело немощно, а дух силён.

С. Арутюнов

— Это действительно тот самый человек, который находится в неназванном, не поименованном крестовом походе против фашизма. Он находится в этом походе каждую минуту. Это же не вина его — их настигли, их скрутили, их привезли...

Д. Володихин

— И над обоими висит угроза быстрой, практически гарантированной смерти.

С. Арутюнов

— Да, это гарантия абсолютно. Ну, то есть ему предлагает какую-то там сделку вот этот человек, который, кстати, тоже бывший учитель сельский — гестаповец. Он ему предлагает какую-то сделку такую, что, дескать, может быть, действительно расскажешь, что знаешь, где отряд стоит, кто командир. Он говорит: «А зачем? — Сотников даже не понимает вопрос, — вы что, в живых оставите?» — «Ну, положим, не оставим. Но знаешь что? Твой вот этот уже практически признался. Ты можешь говорить, можешь не говорить, но мы всё равно на тебя свалим, мы твоё имя опоганим так и так. Но, может быть, сейчас вот поганить не будем, если будешь сотрудничать». В общем, это вот единственное, что может поколебать душевное равновесие Сотникова — что его имя будет опоганено. То есть вот это, собственно, и есть рыцарство: как это так? — на него подлым образом свалят предательство. Хотя он не намерен вообще ни мизинца уступить, ни ногтя от мизинца. Он говорит: «А зачем предавать, когда можно не предавать?» И, конечно, да, его губят. Рыбак в это время ломается.

Д. Володихин

— Причём Быков так аккуратненько показывает: чуть-чуть уступил, здесь чуть-чуть рассказал, там решил обмануть, рассказать не так много, потом бежать. А потом его подводят к тому месту, где должны казнить Сотникова и говорят: «Что ж, теперь последнее испытание — давай-ка прикончи своего товарища».

С. Арутюнов

— Да, просто табуреточку наклони. Там же не надо выбивать молодецким ударом. Знаете, хороший такой дар, и табуретка такая прям примёрзла к этому эшафоту. Не надо — просто наклонить табуреточку, чтобы он соскользнул, и всё, и пошло.

Д. Володихин

— За тебя уже всё сделали, осталась самая мелочь.

С. Арутюнов

— Да. Вообще, о чём речь? Да его и так казнят. И тут даже в таком ужасе этот человек, что ему приходится... и как бы он это и делает и не делает — там показано очень амбивалентно. Но вот ноги Сотникова закачались перед его глазами. И он там сидит около этих ног.

Д. Володихин

— То есть всё-таки сделал.

С. Арутюнов

— Ну конечно, потому что было страшно ужасно. Он ведь стоит там же, он же до последней секунды не знает, накинут на него эту петлю или не накинут. Ну, как-то в общем обходится. Последние усилия воли Рыбака — он забегает в сортир и быстро снимает с себя ремень, который только что вот буквально... с него не сняли ремень...

Д. Володихин

— Думает: «Может, удавиться? Всё-таки я же стал душегубом и предателем», — и не давится.

С. Арутюнов

— И не давится, потому что жить хочется — ведущий стимул, жизнь любой ценой. Он ещё ведь продолжает надеяться на то, что он сбежит и так далее. Но вот это «жить любой ценой» — это ведь то самое, отвергающее все мыслимые вообще установления, указы, всё, что есть в человеке человеческого, желание жить может опрокинуть.

Д. Володихин

— Да. И впоследствии он и бежать-то не торопится.

С. Арутюнов

— А зачем? Это то же самое, что у Сотникова: а зачем? — уже всё сделано же.

Д. Володихин

— Как-то устроилось в жизни. Но два человека сделали свой выбор. Один, нелепый, тщедушный, больной, принял честную смерть. Другой, здоровый, хваткий, вёрткий, энергичный, решил сохранить свою жизнь, даже если цена — это предательство и злодейство. Вот так.

С. Арутюнов

— Да. Это потрясло вообще советского читателя. Потому что у нас принятый в 40-50-х годах такой закон, что в здоровом теле здоровый дух, — очень долго вот это физкультурничество торжествовало, причём с самых 30-х годов. То есть человек хваткий, знающий что почём, умеющий обращаться с оружием, весёлый, такой, знаете, балагур и весельчак и так далее...

Д. Володихин

— И оказался в конце концов подлецом.

С. Арутюнов

— Да. И это было настолько нетрадиционно и опровергало, что люди...

Д. Володихин

— В начале повести Рыбаку сочувствуют больше, чем Сотникову. Потом всё меняется — ближе к финишу. В начале-то он ведёт себя более привлекательно.

С. Арутюнов

— Да он вообще хороший парень.

Д. Володихин

— Ну, почти. Что же, дорогие радиослушатели, я думаю, будет правильным, если мы нашу беседу разбавим музыкой. И сейчас в эфире прозвучит песня «В лесу прифронтовом», знаменитая по фильму «Офицеры».

(Звучит песня.)

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио — радио «Вера». В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я — Дмитрий Володихин. Мы беседуем о творчестве писателя-фронтовика Василя Владимировича Быкова с известным поэтом, доцентом Литературного института Сергеем Сергеевичем Арутюновым. И я полагаю, будет правильным, если мы сейчас обсудим повести поздние, то есть поздние по отношению к тому, что мы только что обсуждали: повести, которые выходили за «Сотниковым», за пиком творчества Быкова. Прежде всего на ум приходит, конечно, «Дожить до рассвета» экранизированная. Вот не знаю, был ли экранизирован «Обелиск». Но во всяком случае и «Обелиск», и «Дожить до рассвета» были чрезвычайно известны в Советском Союзе.

С. Арутюнов

— Что касается «Дожить до рассвета» — повесть совершенно дивная. И там даже как будто бы вдруг есть какая-то надежда, но к концу повести понимаешь, что, в общем, какая там надежда? Это не был бы Быков, если бы он дал своим героям уцелеть. Всё это напоминает несколько какой-то конкистадорский поход в джунгли.

Д. Володихин

— Некоторые говорят, что это, скорее, что-то самурайское. То есть каков бы ни был перед тобой выбор, выбирай смерть — это будет правильно.

С. Арутюнов

— Самое лучшее — да. То есть в начале есть идея о том, что вот есть где-то — это, кстати говоря, эпизод битвы под Москвой, — где-то там установлено, что есть склад, замечательный склад, там и ГСМ, там, видимо, и оружие, и какие-то продукты. У немцев есть склад за линией фронта. Туда нужно отправить замечательных наших таких бойцов-диверсантов и быстренько этот склад взорвать. Ну чего уж проще? Идут. И начинает всё не складываться. И кто-то напарывается на патруль, и убивают старшего. Потом тяжело ранят другого, третьего, четвёртого. И постепенно, знаете, как вот 10 негритят, остаются двое: лейтенант, который всё это, в общем-то, и затеял, ведь ему генерал милостиво разрешил, что вот пойди и взорви — после некоторых сомнений: «Откуда ты пришёл?» — «Вот склад разведали». — «Ну так иди и взорви». И он очень горд этим, что он сейчас вот пойдёт и взорвёт. На самом деле опять начинается стрельба, метель. Лейтенант этот получает пулю в грудь на вылет — вообще страшное дело.

Д. Володихин

— Мы знаем, что он умрёт — это абсолютно точно.

С. Арутюнов

— Да. То есть его никто не спасёт. И его ближайший рядовой или сержант, мальчишка, который с ним, его тоже убивают, и он его находит в поле уже мёртвого. И вот эти клочки окровавленной ваты торчат у него из ватника, потому что всё опять насквозь. Но уже рядом много следов и никого нет. И даже, по-моему, и взрывчатки толком-то не остаётся. И вот что ему в этом заснеженном поле?..

Д. Володихин

— У него граната осталась.

С. Арутюнов

— Остаётся одна граната. И вот у него уже не остаётся ни на что сил, он истекает кровью буквально. И он молится только об одном буквально, чтобы эта граната не пропала зря. И вот наконец ему небеса это счастье приносят. Обозник, какой-то немец, важный или неважный — тут уже не различить, метель потому что. Едут и везут вот этот самый провиант, наверное, куда-то. И он говорит: «Слава Тебе, Господи». Он, значит, вырывает чеку из запала и ждёт, когда они к нему подойдут. И хорошо, что подходит не наш обозник, русский крестьянин, а подходит этот немец. И всё кончено — всех размётывает, телега набок. И последнее, что он видит, ещё успевает заметить, как обозник стремглав бежит докладывать о том, что всё взорвано.

Д. Володихин

— То есть уже русский обозник бежит.

С. Арутюнов

— Русский, да. А немец размётан вместе с этим лейтенантом, и каким он зрением это наблюдает... но, в общем, получил фашист гранату, получила даже эта телега. И всё кончается славной гибелью, потому что иного было нельзя.

Д. Володихин

— И в этом каскаде неудач, в сущности одна маленькая удача — это смерть одного-единственного немца. Причём, насколько я помню, раненый лейтенант умирающий думает, что вот проедет танк или бронетранспортёр, или машина с немецким офицером. Ничего этого нету — просто сани, просто немец, но это тоже, в общем, честный, хороший выход — хотя бы убить одного-единственного немца. Я очень хорошо помню, что, на мой взгляд, вдохновлены были вот этим мучением и ожиданием умирающего офицера Стругацкие, потому что они написали повесть «Попытка к бегству», в которой они дали офицеру, умирающему на снегу, возможность бежать — бежать в будущее. Там уже всё хорошо, там светлым-светло, там всё устроилось. Он побывал в будущем, столкнулся с тем, что, в общем, будущее соседствует с каким-то страшным фашистским режимом, и он видит, какой борьбы когда-то бежал. И он возвращается. Конечно, всё это возвращение в прошлое, побег в будущее — это фантастические элементы. Но это всё развитие идеи Быкова. Повесть была чрезвычайно известной, и тогда люди понимали её скрытый смысл, литературный контекст — из чего это родилось. Сейчас уже мало кто это видит. Но смысл такой: в условиях войны можно было в целом ряде случаев сделать не то, о чём мечталось, не то, что должно было принести удовлетворение гордости, не то, что должно было дать новые ордена, чины, а просто один раз взять и убить немца. И в общем, это то, что было выходом.

С. Арутюнов

— Единственным выходом. Когда я успел поговорить ещё с теми, кто вернулся оттуда, у меня, собственно, и отец 1944 года призыва, дед не вернулся — Будапешт. Я успел поговорить с теми, кто были их ровесниками. И когда они своими, уже такими изрядно артритными, руками в 70-х годах хлопали меня по плечу и говорили: «Серёжа, вот не о том ваши фильмы, не о том эта литература. И знаешь, самое поганое это, что сидишь ты в земляной яме, которую сам себе выкопал, все хлюпает и так далее. Но вот самое страшное, когда ещё и зубы болят. Вот были бы на гражданке, ну хоть пулю себе в голову пустить можно, а здесь нельзя. Жутко болят, жутко, прям сводит. А ведь зубных врачей-то на сто километров один, и из ямы нельзя идти», — это вот да.

Д. Володихин

— Ну что ж, Василь Быков ещё раз рассказал правду о войне. В какой-то степени эта правда уже критическая, несколько оппозиционная. Он не хотел, чтобы война воспринималась в парадных тонах. А для эпохи Леонида Ильича Брежнева характерно было как раз именно это. Повесть «Дожить до рассвета» антипарадная, антиофициальная. И, в какой-то степени, для позднего СССР она не то что не в лад, а с явными оттенками оппозиционности. Но вот мы перечислили самые известные вещи Быкова. А ведь у него было огромное количество вещей, не столь известных: небольшие рассказы, повести, не столь знаменитые. Он писал-то много, не должно складываться впечатление, что полдюжины крупных вещей и всё — нет, гораздо больше.

С. Арутюнов

— Самый страшный его рассказ, я считаю, как бы там ни было, это рассказ «Свояки». Белорусская мать, прослышав, что оба её сына идут в партизаны, запирает их дома на коромысло и бежит к свояку — знакомому по деревне, который в полицаях. И она говорит: «Сыны у меня хотят податься в бандиты». — «Сыны говоришь? — интересуется этот свояк, добрый дядька. — А ну-ка, Шевчук, Забегайло со мной». И они встают и идут туда, а там уже коромысло сломано, а там уже ребята пробуют по полю удрать, да ещё и выкрикивают «смерть вашему собаке-Гитлеру!» — молодые. Пристреливают их на глазах у матери — одного и другого. Она, видя, что она сделала, идёт по деревне, никто её не останавливает, доходит она до колодца и со звериным воем бросается в него. И вот конец рассказа. Ну, правда же материнская любовь, а? Каково? Вот кто мог печатать такие вещи? Советская литература.

Д. Володихин

— Какое-то время Василя Быкова печатал Твардовский в «Новом мире». Потом его в «Новом мире» печатали уже другие люди. Но, в принципе, какие-то вещи не выдерживала никакая советская цензура.

С. Арутюнов

— Да невозможно это, понимаете? Вот вес этой правды...

Д. Володихин

— Какие-то вещи у него просто снимали и вымарывали, насколько я помню.

С. Арутюнов

— Да. Вот рассказ, который тоже предел вообще всякой парадности и так далее, называется «Крутой берег реки». 20 или 30 лет подряд старик выходит на берег и разжигает там костёр. Рыбаки сидят, тоже костры жгут — ну ночь, самый клёв. Один что-то раздражается на старика, говорит: «Ну что ты жжёшь-то, думаешь вернутся они? Да погибли они, эти дети твои, в блокаду погибли, пойми ты!» — ну, раздражился. Другой ему говорит: «Ты что ему сказал?» Тот говорит: «Правду я ему сказал, он же живёт, безумец...» — «Ты же убил его». Убил действительно.

Д. Володихин

— Ну что ж, мне кажется, что никакого особенного послесловия к тому, что мы рассказали о Василе Быкове не нужно. А нужно просто тем, кто из нас слушал серьёзно и внимательно, взяться да и почитать его. Можно по-разному относиться к нему самому, но к его текстам нужно относиться следующим образом, один мой знакомый очень хорошо сказал: «Некоторые книги надо читать стоя». Вот некоторые книги Василя Быкова надо читать стоя. И время нашей передачи подходит к концу. С вашего позволения, я поблагодарю Сергея Сергеевича Арутюнова, который сегодня нам рассказал много страшного, много правильного и правдивого из творчества Василя Владимировича Быкова. И мне остаётся лишь сказать вам: спасибо за внимание, до свидания.