«Молодежь и Церковь». Иеромонах Давид (Кургузов)

У нас в студии был клирик Свято-Вознесенского мужского монастыря в Сызрани иеромонах Давид (Кургузов).

Разговор шел о том, как современные молодые люди могут вовлекаться в церковную жизнь и как вера и Церковь могут стать значимыми для них.

Ведущий: Алексей Пичугин

---

Алексей Пичугин

— Друзья, здравствуйте, «Светлый вечер» на Светлом радио. Меня зовут Алексей Пичугин, рад вас приветствовать. Мы сегодня продолжаем говорить о молодежном служении в разных его аспектах. Вот мы на этой неделе как-то эту тему затронули. Я напомню, что мне позвонил как-то в начале года отец Сергий Старокадомский, мы как раз с ним, с отцом Геннадием Войтишко общались на тему молодежного служения, молодежи в церкви, для чего всё это нужно, нужны ли какие-то особенные формы служения, что молодежь, где, зачем, по какому пути. Сегодня мы продолжаем об этом говорить с человеком, который очень активно в своём городе развивает разные формы вот такого молодежного служения. Это отец Давид Кургузов, иеромонах, клирик Свято-Вознесенского мужского монастыря в Сызрани. Здравствуйте.

иером. Давид Кургузов

— Здравствуйте.

Алексей Пичугин

— Нашим слушателям отец Давид хорошо знаком, на разные темы мы общались, а вот сегодня про молодёжь решили поговорить. Опять же, почему отец Давид? В тот же день, когда мне позвонил отец Сергий Старокадомский, часа за два до этого мы говорили с отцом Давидом, обсуждая, что... Сейчас отец Давид, наверное, подробнее расскажет, как он видит все возможные формы работы с молодёжью, нужно ли это делать. И вот я прям, я-то с молодёжью никак не работаю, но я слушал отца Давида и понимал, что вот то, как он это рассказывает, о чём он рассказывает, я себе представлял как какую-то самую идеальную форму несколько лет назад. Но потом почему-то, видимо, я столкнулся с каким-то не... с чем не помню уже, что произошло. Но вот почему-то я стал считать, что всё это не работает. Эти формы, они не работают. При этом у меня у самого есть определённый опыт взаимодействия с молодёжью. Это организация летних школьных, подростковых, студенческих лагерей, но правда абсолютно светских. И некоторое время работы в школе. Я при этом совершенно не считаю себя экспертом по тому как работать с молодёжью, для чего это нужно. Я порой теряюсь, прям вот честно говорю, что я теряюсь, когда я общаюсь с подростками, поскольку, сам я подростком был уже достаточно давно, хотя, наверное, не так давно, как многие учителя, как многие люди, которые этим занимаются, но я уже не помню, как это было, и мир молодого человека, условно там, 12, 13, 15, 17 лет для меня не очень сейчас понятен. Извините за такое долгое вступление, но я как раз хочу начать с того, что для вас-то этот мир понятен?

иером. Давид Кургузов

— Наверное, я в мире молодежного общения внутри церкви и около церкви, наверное, я в нём нахожусь во многом, несмотря на то, что у нас монастырь. Монастырь у нас находится в городе, поэтому какие-то послушания сопряжены с тем, что из монастыря надо выходить. Кроме того, что я служу непосредственно в монастыре, я в нашей епархии сызранской занимаюсь религиозным образованием. Есть такое отдел религиозного образования и катехизации в каждой епархии, и он как часть работы этого отдела — это общение, окормление школ, не как религиозных организаций, не как собирать школьников на молебны, а именно вот это сотрудничество в области, например, каких-то предметов, основы православной культуры, основы духовно-народной культуры народов России, там такая сложная аббревиатура. И, соответственно, так как ты в этом находишься, то ты всё время встречаешься с ребятами подросткового возраста, юношами и постарше чуть-чуть. То есть какая-то такая некая такая линейка встреч, она в моей жизни постоянно присутствует.

Алексей Пичугин

— Мы с отцом Давидом ровесники, примерно ровесники, отца Давида, по-моему, я на год старше, соответственно, наше такое детство пришлось на 90-е годы, и, соответственно, вот этот подростковый переломный период как в нашей жизни, так в жизни страны, это была другая страна, как мне кажется. Вот у вас есть такое ощущение, что это была другая страна?

иером. Давид Кургузов

— Абсолютно точно.

Алексей Пичугин

— Мы читаем художественную литературу, мы даже когда классику читаем, в 19 век погружаемся и видим, что у молодых людей запросы не меняются, они просто облекаются в разные формы, разные обёртки социально-культурные, политические, разные совершенно, но вопросы, вот эти вопросы главные, которые беспокоят молодого человека, они всё равно примерно одни и те же. Но всё-таки мне кажется, как вот, не знаю, как вам, что хуже жить не стали.

иером. Давид Кургузов

— Не стали. Скорость увеличилась.

Алексей Пичугин

— А, скорость увеличилась.

иером. Давид Кургузов

— Очень сильно. Из-за этого вечный вопрос «что делать?», он по-другому формулируется. К сожалению, у нас многое сейчас практически ориентированное становится. Даже наука. Казалось бы, до современного состояния прогресса наука всегда была немножко в стороне. Понимали, что там есть какие-то умные люди, они что-то там придумывают. Давайте не будем им мешать.

Алексей Пичугин

— Классный заход, потому что я до сих пор помню, и это часто используется в современной журналистике, особенно в информационной, в которой там много проработал когда-то. Учёные сказали, что мы даже не конкретизируем, т.е. с точки зрения какого-то научпопа, это вообще уму непостижимо. Как это, какие учёные, кто эти учёные, почему учёные? Это то же самое, что говорить, что историки решили, какие историки, чем они занимаются, каким периодом, а тут аж учёные решили.

иером. Давид Кургузов

— Да, и сегодня из-за того, что наука поставлена на служение в прямую прогрессу, в прямую, не как мы ждем каких-то открытий, вы нам покажите, и мы будем думать, что с этим сделать, а именно ставят конкретные задачи. Из-за этого некая свобода сжимается, и даже... Ну, такой простой пример, вот ребята молодые, они же подростки, у них идет профориентация, они хотят понимать, чем они будут заниматься по жизни. Родители смотрят на их таланты. Многие родители, точно могу сказать, к сожалению, не заняты этим конкретно, вот этим наблюдением. Мой сын кто, он физик или лирик? Вот этот вопрос всегда возникает. Иностранные языки, музыка, творчество, они хотят, естественно, подогнать под какую-то профессию, актуальную сегодня.

Алексей Пичугин

— Или актуальную для родителей, реализовать то, что не смогли реализовать сами.

иером. Давид Кургузов

— Совершенно верно. У меня есть прекрасный красноречивый пример, когда я учился в университете, получал первое образование. С 2002 по 2007 год у нас был, под нами был экономический факультет. Сейчас они находятся в отдельном корпусе, и у нас шутки были, кто, значит, умный, а кто красивый в одном здании. Все было понятно. И надписи во всяких коридорах именно этому и посвящались. И конкурс был невероятный на экономиста. Очень большой.

Алексей Пичугин

— Очень хорошо помню, да, это время.

иером. Давид Кургузов

— И при этом из них не устроены именно по профессии больше половины. Вот я общаюсь с ребятами, у нас есть какие-то связи, контакты. Больше половины из них не в профессии. Они как-то связаны, естественно, с предпринимательской деятельностью. Но они не экономисты. И даже по кафедрам. И у них у родителей была мечта. Вот такая же история была с юристами какое-то количество времени назад. Сейчас та же история с программистами тоже на самом деле это есть. Я это вижу. И вот подросток, он, к сожалению, его глаза, его спектр видения, он сжат деньгами сейчас на данный момент. Даже деньгами именно не, чтобы был достаток, была там жизнь, интерес, а именно, что их должно быть, например, много.

Алексей Пичугин

— Так это же гораздо в меньшей степени сейчас, нежели когда мы учились.

иером. Давид Кургузов

— Да.

Алексей Пичугин

— То есть в 90-е годы. Насколько, какой был конкурс? Да никакого практически на те факультеты, которые, как людям казалось, по выходу из вузовских стен не обеспечат образование, не обеспечивает человека материально. Сейчас всё-таки всё меняется, гораздо больше людей идут по интересам. Может быть, в моём окружении, но мне кажется, что сейчас как раз всё повернулось в обратную сторону, гораздо более благоприятную.

иером. Давид Кургузов

— Вы думаете, высшим образованием, но немножечко отстали от того момента, что у нас сейчас невероятный крен в сторону СПО. И люди туда идут именно для того, чтобы первое — не сдавать ЕГЭ. Это прямой ответ на вопрос у 80% тех, кто выходит в 9 классе. Спрашиваю, почему ты не идёшь в 10 класс? Не сдам ЕГЭ.

Алексей Пичугин

— Так а ему рано или поздно, всё равно, если он захочет поступать в ВУЗ.

иером. Давид Кургузов

— Там проще. На втором курсе, когда они проходят эту программу, ну, это другая жизнь. Ты можешь выбрать, ты можешь сдать потом, пересдать. Но в любом случае, эта паника того, что тебе придётся это делать, она действительно очень сильно пугает.

Алексей Пичугин

— На сколько важен этот фактор в вашем общении с подростками? Насколько они готовы говорить об этом со священником и видят в священнике человека, которому можно задавать вопросы профессионального ориентирования?

иером. Давид Кургузов

— Я вижу, что они имеют некую степень доверия. Безусловно, я не являюсь каким-то авторитетом. Я с ними нахожу быстро достаточно общий язык, потому что помимо некого, может быть, педагогического дара, который... я не могу сказать, что он большой у меня, но он есть. Я его немножко развивал специально, изучал возрастную психологию, понимал, с кем как нужно общаться, плюс, ну, они видят во мне какого-то человека, с которым можно разговаривать. Я стараюсь говорить на их языке, понятным им образом, не заниматься морализаторством и наставничеством с порога, даже если мы знакомимся только что.

Алексей Пичугин

— А как вы знакомитесь? Где вы знакомитесь? Вы в школу приходите или ребята к вам куда-то приходят?

иером. Давид Кургузов

— И так, и так. Это может быть и в школах, и в вузах, и в колледжах, и на каких-то мероприятиях. И они просто приходят... Например, у нас есть такая программа в Сызрани. Слава Богу, что она есть, очень хорошая. У нас же история города очень интересная, она тесно связана с монастырем. И поэтому большое количество школьников проходит через то, что они, узнав, допустим, кто-то из священников пришел в школу, потом они могут прийти на экскурсию в храм. И у нас, например, в монастыре есть музей. Он небольшой, ровно под группу школьников по размеру как раз походить. Он тесно связан с историей города и поэтому в этом процессе, соответственно, мы увиделись один, два и третий раз мы увиделись и уже они начинают задать вопросы. Вопрос профориентирования их интересует, но он, наверное, на втором месте после вопроса вообще смысла жизни в какой-то степени. Вот это, наверное, больше.

Алексей Пичугин

— Какой возраст, как вы считаете, в каком возрасте у ребят созревают вопросы о смысле жизни, который они готовы адресовать вам?

иером. Давид Кургузов

— Первый возраст я бы назвал. По-настоящему, когда этот вопрос не детский уже, а подростковый. Наверное, это 12 лет. 12 лет, ребенок, и, кстати, что самое интересное, в основном, это мальчики. Они задумываются, действительно. Какие-то возникают проблемы. Порог шестого класса. Шестой класс вообще самый сложный в школе, на мой взгляд. Шестой, седьмой, часть седьмого класса, потому что девочки быстро вырастают, у них происходит быстрее половое созревание, они начинают подавлять мальчиков. Мальчики везде вокруг окружены по кругу окружены женщинами, которые ими командуют. У нас большая безотцовщина сейчас, к сожалению, большому. Кстати, в этом плане у нас, у священников поэтому тоже кредит доверия, потому что мужчина в рясе с бородой это уже, если ты понимаешь, что он не пришёл тебе читать лекцию, это уже некий какой-то образ...

Алексей Пичугин

— А что значит не читать лекцию? Вы входите и сразу с порога говорите, давайте спрашивайте меня, я вам расскажу и в ответ не тишина? Или я не очень представляю, как это выглядит обычно?

иером. Давид Кургузов

— На самом деле, если это не знакомая аудитория, мы знакомимся. Так как у меня интересная очень история жизни, я могу пользоваться современными методами игровой педагогики, например, всякие «спойлеры» говорить, что у меня три высших образования. Какое первое? Они начинают гадать, ну, соответственно, в какой-то такой форме викторин, я могу с собой взять конфет, но это для среднего возраста, да, младшего среднего возраста. И, соответственно, в таком форме игры, викторины, мы с ними быстро начинаем говорить о каких-то таких важных вещах. Вот. Те, кто постарше... Кстати, самое интересное, что те, кто постарше, не против конфеты лишний раз. Хотя им это совсем не надо. Ну, какая-то такая форма понятная. Старшеклассники, они, конечно... На самом деле, они сейчас, к сожалению, и этим надо пользоваться, очень мало люди подросткового и юношеского возраста находятся в пространстве, когда с ними говорят понятным в какой-то степени чистым и при этом наполненным радостными сентенциями языком.

Алексей Пичугин

— А вот на секунду забудьте, что вы на минуту, на две, на три, пока будете отвечать, забудьте, что вы священник и взрослый человек, а вам снова двенадцать, на дворе 90-ые и к вам в школу пришёл священник. Вы его не звали, не ждали, специально не готовились. Для вас в 12 лет человек в рясе — это какая-то составляющая ближнего круга или это какой-то космонавт инопланетянин?

иером. Давид Кургузов

— Это космонавт. И мне страшно в 12 лет, что он сейчас начнёт опять читать мне нотации по поводу того, что не надо пить, курить и всё остальное.

Алексей Пичугин

— Ну, я не знаю, в 12 лет читают нотации, что нельзя пить, курить?

иером. Давид Кургузов

— Конечно, конечно. Это как раз ровно тот порог 5-й и 6-й класс, когда как раз самая вот эта бытовая зараза греховная проникает именно в 6-7 классе. Кто-то подтянулся, вырос, начинает соблазнять вокруг всех. Я не думаю о том, что я хочу спросить его, в чем смысл жизни. Точно.

Алексей Пичугин

— Подождите. Но вам не кажется, что вы сейчас говорите, что вам страшно, что он или неприятно, или как-то еще, что он будет читать вам нотации, что нельзя пить курить, потому что вы сейчас отвечаете, как 40-летний человек?

иером. Давид Кургузов

— Вот в том-то и дело, что нет. Я как раз специально сам себе задавал тот же самый вопрос и спрашивал у ребят, ну, не вопрос какой-то, да, а именно быстро налаживался у нас с ними контакт, потому что мой способ общения с ними полностью предполагает отсутствие вот этой парадигмы. Как правило, естественно, священника приглашают в школу, в том числе, когда есть какая-то проблемная ситуация. Вот сегодня это, например, буллинг. Он очень сильно сейчас развит.

Алексей Пичугин

— Буллинг всегда был развит.

иером. Давид Кургузов

— Сейчас из-за интернета, из-за телефонов, из-за того, что учитель перестал быть авторитетом, это приобретает невероятные масштабы, невероятные. Даже если нет очевидных каких-то конфликтных пространств внутри школы, оно вырастает просто как грибы.

Алексей Пичугин

— Ну, мы читаем книжки советских писателей и видим, что далеко не всегда учителя были авторитетами, далеко не всегда взрослые... Я вижу все те же проблемы. «Тимур и его команда», не было у них мобильных телефонов, не было у них... Герои Носова, если чуть помладше, героя Косиля, если чуть постарше, но не было у них мобильных телефонов, не было у них интернета. Ну, вопросы-то все те же, и отношения, и буллинг, все это было, все это имело место быть. И в 90-ые уж вот это расслоение, опять же не знаю, как сейчас, да, мне кажется, сейчас все-таки немного все усреднено. У каждого ребенка какой-то смартфон есть, у кого-то это будет там сильно дорогой у кого-то не сильно дорогой, но они с помощью этого смартфона могут делать примерно одни и те же вещи. Они живут в рамках одного информационного поля, в рамках одного культурного пространства. Это скорее всё их объединяет, чем в 90-е, когда просто был такой парад субкультур, и это вот вело к разобщению. Я не говорю, что 90-е были плохими, я говорю, что это вообще тенденция не только российская, а вообще мировая. Сейчас количество субкультур, доступных школьнику разных, которые прям просто вот расходились конкретно, да, друг с другом, за что можно было получить за школой, их гораздо меньше, как мне кажется, чем там 25-30 лет назад.

иером. Давид Кургузов

— Ну мы меряем именно конфликтом, который может перейти, скажем, в насилие. Но, к сожалению, сегодня, может быть, насилий из-за камер меньше, но буллинга больше.

Алексей Пичугин

— А может быть, это потому, что вы же, я так понимаю, учились в московской школе в хорошем московском районе?

иером. Давид Кургузов

— Да.

Алексей Пичугин

— Мне рассказывал мой такой очень важный для меня человек и один из таких учеников важных учителей в моей жизни, с которым мы уже много лет теперь дружим, и когда-то я к нему в детстве приехал в экспедицию. Ну, там человек лет и сейчас не очень много, просто ему было 25, наверное, где-то, когда мы познакомились, а мне 13. А, соответственно, это были 90-е, соответственно, он там в 70-е родился. Вот конец 70-х, середина 80-х, они жили на Пресне, и он говорил, чтобы пройти в библиотеку, мне... ну книжный мальчик, ну такой книжный мальчик-спортсмен, а все равно, если не хотелось никаких плохих историй, то нужно было попросить сестру, чтобы она с тобой дошла, потому что иначе в библиотеку просто так не пройдешь. А с девочкой не трогали. И я к чему? К тому, что это же, ну, мы сейчас называем буллингом, а ситуации-то были всегда и в советское время, на заводских окраинах особенно, и в 90-е просто по всей Москве, по всей стране, связанной с разницей субкультур. А сейчас этого, как мне кажется, меньше. То есть к чему, опять же, простите, что я вот так долго лирически отхожу от главной темы, но мне правда интересно, что священник, вы говорите, что священника зовут в школу разбирать кризисные ситуации. Вот сейчас развит буллинг. Ну да, хорошо, он тут всегда, мне кажется, был развит.

иером. Давид Кургузов

— Разница, например, с 90-ми в том, что эти субкультуры хотя бы внутри себя были объединены и дружны. В школах сегодня, я точно это знаю, нету даже вот этих стаек. Да, дружат ребята, но нет такого, что мы готовы друг за друга, даже внутри вот этой субкультурки, внутри там по музыке делятся, анимешники, допустим, какие-то спортсмены. Да, в спортивных секциях есть, скажем, какая-то семейственность. Но проблема именно в том, что, на мой взгляд, и поэтому и зовут священника, и хотят решить. И мне кажется, что это естественный ход вещей. Дело в том, что у современных подростков в принципе вообще нет авторитетов. То есть подросток нашей юности, он хотел раздвинуть границы, он хотел делать, как ему хочется. И всё равно был какой-то авторитет, который сдерживал это.

Алексей Пичугин

— А кто у вас был авторитет?

иером. Давид Кургузов

— Ну, я бы сказал, что, наверное, самым большим мама была моим авторитетом.

Алексей Пичугин

— А, вы имеете в виду из ближнего круга родственников? Я думал, вы сейчас скажете там, актёр, писатель, поэт, музыкант, в первую очередь.

иером. Давид Кургузов

— Нет, имеется именно тот, кто скажет, так нельзя. И я даже, если не хотел с этим соглашаться, понимал, что, наверное, я чего-то не понимаю. Вот сегодня мы пришли к тому, я это точно могу заявить, что у подростков вообще нет авторитетов. То есть ни учитель, ни мама, может быть, если повезло с тренером, с каким-то педагогом, может быть, в какой-нибудь студии, еще что-то. Да, и подростки к этому тянутся. Но из-за обилия информации, из-за того, что вот это разочарование, вот этот бунт подростковый не встречает какого-то отпора в принципе. Учитель же сегодня это вообще обслуживающий персонал. То есть не может вообще ничего сделать для... Кроме того, что... даже нельзя с урока выгнать ученика.

Алексей Пичугин

— Да, я когда-то ещё учился в педагогическом. И мне говорили, у нас была педагогика, и нам говорили, что если вы... А это было больше 20 лет назад, что если вы выгоните ученика с урока, или отпустите его в туалет условно, он упадет случайно с лестницы и сломает руку, ногу, виноватый будете вы.

иером. Давид Кургузов

— Да, ответственность на вас. Но этот механизм, он в какой-то степени рабочий. Например, из СПО нельзя отчислить до совершеннолетия.

Алексей Пичугин

— СПО — это что?

иером. Давид Кургузов

— Колледж. Из колледжа. А, из колледжа. Из колледжа нельзя до совершеннолетия. То есть, два года, а то и три, человек может учиться, просто ничего не делая. Нету этих авторитетов, нету вот этой границы. И поэтому мне, например, проще. Естественно, так как со мной подростки, которые не имеют контакта с церковью, они не понимают, кто я. И из-за этого мне авторитет проще зарабатывать. Из-за того, что я, не становясь вот в эту толпу людей, которые постоянно говорят «нельзя, нельзя, нельзя, нельзя», я могу с ними поговорить о том, что можно. И вот это очень здорово. Мне кажется, что это вообще есть основание того, с какой позиции можно говорить с подрастающим поколением про серьезные вещи, про веру в том числе. Что можно, не что нельзя, а что можно. И на этом и строится наш с ними разговор. Был такой пример. Он, может быть, не очень мне нравится, как педагогический. Сегодня он, наверное, не сработает, но он очень хорош с точки зрения какого-то объяснения разговора. Один очень уважаемый пожилой священник, царство небесное, архимандрит Георгий Шестун написал про семью много разных книг. И он на встрече со студентами общался, и какая-то девочка сказала, что «я хочу в жизни всё попробовать, я вот всё хочу попробовать». И на что он ответила: «Да, конечно. Вот попробуй не знать вкуса алкоголя. Попробуй не знать ни одних объятий, кроме своего мужа.» И дальше попробуй, попробуй. То есть почему-то они рассматривают попробовать всё, что сладкое и манящее, но не рассматривают возможность попробовать что-то, что очень ценно, но не является запретным плодом. И вот об этом говорить и давать эту возможность, об этом сегодня никто не говорит. Все говорят о том, что ты чувствуешь. Сегодня, например, самая главная валюта — это эмоция. Если я чувствую, значит, это хорошо, а если я не чувствую, то плохо. В 13 лет, в пубертатный период, чувствовал...

Алексей Пичугин

— Что, только не чувствовал.

иером. Давид Кургузов

— Да, у подростка вот этот спектр чувств за день, он просто шарашит во все стороны. И как на этом можно ориентироваться? А им уже инфлюенсеры из телефона говорят о том, что «чувствуй, твои чувства». И очень здорово, когда об этом можно поговорить.

Алексей Пичугин

— Вот про чувства, да, чувства подростков. Особенно подростков такого начального возраста.

иером. Давид Кургузов

— Средний подростковый возраст. То есть младший это до 11.

Алексей Пичугин

— Это подростковый?

иером. Давид Кургузов

— Да, это ранний подростковый возраст. Средний это как раз от 11 до 13, до 14. Ну там плавающие границы.

Алексей Пичугин

— Ну вот средний подростковый возраст как раз, когда человек много говорит о своих чувствах, а на самом деле у него эти чувства из-за гормонов, из-за много из-за чего, просто, ну, так, действительно во все стороны. Они основываются и берут в качестве примера, они для них авторитеты, это к вопросу о том, что у них нет авторитета, разные люди, которые условно популярны, может быть, они будут популярны в течение ближайших трех недель, но они во всем мире, во всей стране популярны, может быть, это сохранится на пару-тройку лет. Но тут уже вопрос ответственности этих людей. Когда они что-то громко заявляют, не знаю, кто они, блогеры, известный музыкант или ещё кто-то, или они там себя на каких-то видеохостингах, площадках представляют. Но тут, наверное, вопрос ответственности этих людей, поскольку они говорят с разной аудиторией, но по-хорошему то они говорят со своими сверстниками, их месседж, извините, не направлен на вот этих 12-летних детей, но 12-летние в этом видят что-то для себя очень притягательное, и тогда для них эти ребята становятся авторитетами. И, конечно же, когда речь заходит о чувствах, они не то что свои чувства представляют, у них там эмоции, а они копируют манеру и те чувства, которые представляют вот эти вот популярные люди. Но, опять же, мне кажется, так всегда было, там до войны в Тимуровцев играли.

иером. Давид Кургузов

— Вот в том-то и дело, что сегодня сама по себе популярность является ценностью, как вот в рассказе у Чехова, да, я забыл, как он называется, когда человек попал под карету на улице, и об этом напечатали в газете. Вот это было стыдно в какой-то степени раньше прославиться снизу, нижней части своего тела. Сегодня это даже ценятся, уже об этом говорят. Люди ходят, дают интервью, и это уже как некая ценность, сама вся популярность. Когда я говорю с ребятами, я об этом и говорю, ради интереса, зайдите в интернет и вбейте, например, самые популярные блогеры 2013-2014 года, 10-летний, что с ними стало сегодня? Вот тогда они купались в деньгах и контракты, все остальное.

Алексей Пичугин

— Да, этих сравнений очень много.

иером. Давид Кургузов

— Вот это же не в смысле, что потом надо перетерпеть, а некий такой вектор, если вы сегодня. И чем они занимаются?

Алексей Пичугин

— Так это как раз к вопросу о том, что подросток ищет авторитет, что вы говорите, что нет авторитета, ну, смотря какие, да, у нас, вы говорите, у нас были авторитетами учителя. Я вот почему-то по своей школе помню, что ни разу у нас учителя не были авторитетными, даже очень хорошие учителя, даже тех, кого мы любили и слушались, ну, за все 10 лет учёбы, наверное, таким авторитетом была только... Мы каких-то учителей очень любили, мы любили с ними общаться на разные темы, но вот оглядываясь назад, были ли они для нас авторитетными, наверное, нет. А авторитетная у нас была учительница алгебры, которая у нас один год проработала в 10 классе. И она сейчас, насколько я знаю, директора какой-то московской школы, она вообще никогда не повышала голос. Мы её не знали, мы пришли первый раз в 10-м классе в новую школу, там класс собрали, и она пришла в новую школу в 10-м классе. Она вошла в класс, и воцарилась абсолютная тишина, которая продолжалась целый год. И авторитетом она была, я помню, в первую очередь, для девочек, которые больше ни к кому, я уверен, что ни к маме, ни к кому, бегали с какими-то своими подростковыми секретами, вопросами. Она с нами в театры ходила. Она никогда на уроках не шутила, не смеялась. У меня всегда было плохо с математикой, поэтому профессионально мы с ней взаимодействовали так себе, хотя на переменах хорошо общались. И вот я понимаю, что, наверное, за все 10 лет учёбы, пожалуй, наверное, только она была вот таким действительно авторитетом из учителей. А учителей и школ там поменялась не одна.

иером. Давид Кургузов

— Понимаю, но как некий такой контраргумент, мы немножко, может быть, разное вкладываем в то, что такое авторитет. Мне кажется, одна из основных важных ролей авторитета — это в том, что в чем-то более опытный старший человек, он говорит, что надо вот так надо сделать, так надо думать. И если это мой авторитет, то я его, точку зрения, не подвергаю сомнению, я могу немножко быть недоволен тем, что надо так делать или так говорить. Но для меня это как некая вера. Это и есть вера, вообще это и есть проекция отношений Бога и человека, в принципе. Это не значит, что я какая-то послушная овечка, но это мое волевое решение делать то, что мне говорит Бог. И именно тем, что у нас такая сильная секуляризация сейчас в то, что, в принципе, помимо отсутствия религиозной жизни во многом в обществе, распалась семья. Надо это тоже понимать. У половины ребят нет пап в семье, у еще оставшейся половины папа не родной. Ребенок один или двое в семье. Из-за этого он воспитывается избалованным, как правило. Мнение. Моё мнение в 12 лет. Ну и что ты? Какое мнение у тебя может быть в 12 лет? Ты вспоминаешь, о чем я думал в 12 лет. Господи, помилуй, зачем вообще?

Алексей Пичугин

— Я не согласен, подождите. Ну как это? Очень ценное мнение человека в 12 лет. Понятно, что вы там можете где-то про себя посмеяться, но ведь очень важно, что в 12 лет человек чувствует себя личностью, а значит, он чувствует, что он нужен, что его мнение важно. Ведь же можно с ним в эту игру играть, но в игре только доля игры, а на самом-то деле мы же действительно понимаем, что перед нами формирующаяся личность, человек, который ищет, который ошибается, но всё-таки личность.

иером. Давид Кургузов

— Получается, что это мнение нужно внутри семейного круга. А у нас сегодня из-за сорванной границы все дети как раз именно в пятом, шестом, седьмом классе пытаются быть блогерами и, кстати...

Алексей Пичугин

— Смотрите, так в половине семей им говорят, что ты маленький, в 12 лет иди в свою комнату и сиди там, и дверь закрой, и когда обедать, тебя позовут. Или вообще на ребёнка внимания не обращают, или ещё как-то. И когда мы говорим о семейном воспитании, всё-таки я тоже считаю, что воспитание в первую очередь должно из семьи исходить. Да, и в семье должны в первую очередь показывать, что человек — личность. Но если в семье этого не происходит, значит, эта задача автоматически перекладывается на учителя, на педагога, на человека, который взаимодействует с детьми. Значит, если ребенку дома не показывают, что он личный, значит, в школе должны это показать.

иером. Давид Кургузов

— В школе трудность из-за того, что много детей, в принципе, это невероятный педагогический дар, если в целом классе учительница, классная руководительница умеет себя поставить именно как личность, как авторитет. Ко мне, кстати, в Сызрань недавно приезжала моя классная руководительница Марианна Викторовна, она безусловно была у нас авторитетом и в основном она была авторитетом именно из-за того, как она старалась, чтобы мы были людьми. Мы в седьмом классе пошли в поход в Крым, прошли Ай-Петри с обратной стороны, не по склону вверх, альпинистский путь, а туристический за три дня, шли пешком с палатками, один из самых ценнейших опытов. Потом, на следующий год, ребята ездили в Хибины, я не смог поехать, в Мурманскую область, восьмиклассники, с классным руководителем. Представляете сегодня эту картину?

Алексей Пичугин

— Да, конечно, представляю.

иером. Давид Кургузов

— И сегодня этого просто практически не бывает, потому что страшно...

Алексей Пичугин

— Я знаю школы, но, правда, видите, у нас с вами разница, я не знаю, как в Сызрани, но мне почему-то кажется, что и в Сызрани есть такие школы.

иером. Давид Кургузов

— Есть однодневные походы, но чтобы на неделю детей отпустили с двумя-тремя учителями в поход с палатками, с костром и едой, которую они сами себе приготовят.

Алексей Пичугин

— И «Географ глобус пропил».

иером. Давид Кургузов

— Да, совершенно верно, будет первая ассоциация. И я, конечно, думаю об этом примере, но я знаю точно, что сегодня... не хочется ругать, что сегодня такое время плохое. Я к тому, что вы правы, что если кто-то не взял на себя функции авторитета, это и проблема и родителей, и учителей. То есть это обоюдная проблема. Детям нужен авторитет, они его не находят. Им мешает увидеть авторитет интернет-картинка, что есть успешные, богатые, популярные люди, которые не сидят, не учат книжки, не читают химию, всё остальное, не знают историю, обеспеченные, богатые, и всё у них хорошо. С другой стороны, семья неполная, там учитель, который, может быть, не вложил настолько душу и сердце. Всё эта проблема понятная, вопрос от подростка есть, и это прекрасно. Вот как раз на тему нашего разговора, что запрос-то есть. И поэтому я чувствую себя тем, кого слушают, потому что им хочется, чтобы кто-то был этим Данко, который ведёт их, значит, из леса в новую прекрасную жизнь, это не вопрос даже чувств, это не вопрос эмоций, это вопрос семейного отношения.

Алексей Пичугин

— А дети к вам приходят потом на службы? Бывают ли случаи, когда кто-то из детей, к которому вы приходите в школу или где-то ещё, встречаетесь, общаетесь, а потом сами приходят к вам?

иером. Давид Кургузов

— Это единичные случаи, поскольку для того, чтобы сказать себе, что я хочу в церковь на богослужение, молиться, вообще какой-то духовный опыт...

Алексей Пичугин

— Молиться — это уже другой этап, тут скорее сначала познакомиться.

иером. Давид Кургузов

— Да, но имеется в виду, что храм всё-таки — это место какое-то, с точки зрения человека не церковного, это место какое-то особенное. Ну, например, даже до сих пор есть простые страхи, что человек боится зайти в храм не в подобающем виде одетый. Девочки каждый раз спрашивают, а мы вот в джинсах. Нам можно? Каждый раз. Вот сколько лет я этим занимаюсь. Все дети, все девочки спрашивают этот вопрос. А мы вот не так одеты. Нам можно? То есть, есть некая граница, они понимают, что это некое пространство в чем-то может быть недружелюбное. Но потом их самостоятельный визит в храм, он всегда сопряжен с каким-то желанием какого-то опыта. Они хотят, может быть, действительно, спросить что-то, может быть, спросить «не знамо куда», получить какой-то ответ. Это есть.

Алексей Пичугин

— А они чудо хотят? Дай. Ну, как любой человек хочет.

иером. Давид Кургузов

— В основном да, просьба. У нас же даже церковные люди думают, что молитва — это просьба. Очень редко встречают человека, которого на вопрос «А вот что из молитв вам ближе всего?» ответят. Я просто благодарю Бога за всё, что у меня есть. Это совсем единичный, это единичный из единичных случаев. Уж подросток тем более с его охапкой проблем.

Алексей Пичугин

— Есть у вас примеры, когда человек в возрасте 12, 13, 14 лет сам приходил в храм и оставался?

иером. Давид Кургузов

— Пара примеров.

Алексей Пичугин

— А церковь может быть субкультурой? Я сейчас не в богословском смысле, а в смысле какого-то пространства присутствия людей.

иером. Давид Кургузов

— Я думаю, что нет.

Алексей Пичугин

— Почему?

иером. Давид Кургузов

— Потому что в церкви совсем практически отсутствует какой-то развлекательный элемент. Несмотря на то, что может быть радостно и даже может быть весело.

Алексей Пичугин

— Ну, смотрите, я сейчас, скорее, про церковь не как конкретное здание с крестом, алтарные преграды, где проводятся службы, и нету никакого развлекательного, в привычном смысле слова, момента. Но это могут быть молодежные клубы, воскресные детские подростковые школы, спектакли, поездки, походы. Это всё тоже у нас, у меня, по крайней мере, в моём вопросе укладывается в понятие церкви для подростка. Вот в данном случае, вот если мы вот в эту всю совокупность возьмём, может быть, церковь... ну вот...

иером. Давид Кургузов

— Субкультурным таким местом вот я думаю, что нет. У меня есть такой небольшой опыт сейчас, я размышляю над ним, я не могу найти ответ на этот вопрос пока что, всегда в церкви любое служение, любое, оно, оно соотносится с какими-то добродетелями всегда. То есть даже, например, вот мы с воскресной школой приготовили какой-то спектакль. Мы это делаем не потому, что дети могут выйти и рассказать стихотворение, как-то потешить свое тщеславие, а потому, что потом мы поедем в пансионат для инвалидов, в котором они его покажут. То есть это всегда будет какое-то напряжение. Это будет всегда какая-то любовь, отдавание. Может быть, даже если я не очень к этому расположен, но я буду это делать.

Алексей Пичугин

— Вы, потому что занимаетесь социальным служением с детьми, просто служением ближнему, помощью. А если ведь бывают приходы, где дети помимо этого или вместо, вместе ходят в походы, вот то, о чём вы говорите, пускай в однодневные, на экскурсии куда-то ездят, сейчас это паломничеством называется, но я по многим причинам не люблю этот термин применять к обычным экскурсиям, как у нас часто это делается. Паломничество — это что-то другое всё-таки, как по мне. Ездят на экскурсии, какие-то интересные места, куда-то ходят, могут в музей обычный сходить, их школа может не сводить в краеведческий музей, а с воскресной школа они пойдут в краеведческий музей. Но ведь это же тоже определённого рода развлекательный контент... Могут на концерт пойти все вместе.

иером. Давид Кургузов

— Вот в том-то и дело, что на моём опыте я увидел в этом, и поэтому, например, у нас в городе самая большая воскресная школа, потому что вот этот элемент доброделания у нас ключевой. Всё во всём, что мы делаем, это так сложилось. У меня не было такой задачи. Я в этом плане не очень методичный человек, мне тяжело взять какую-то программу, взять какого-то ведающегося педагога 20-го столетия, изучить, простроить. Но у нас есть поощрение, доброделание, помощи, какое-то сочувствие, какое-то милосердие. И вот во всем, с самого начала, что бы мы ни делали, поездки, музеи, еще что-то всегда складывается лишь в том случае, если мы нацелены на какое-то добро в целом. Это не значит, что мы пришли в музей, после себя помыли пол. Но всегда что-то такое, пусть и маленькое, происходит. Вот, например, мы сходили на экскурсию в Спасскую башню в Сызрани, прекрасный интерактивный музей. В качестве закрепления материала взяли детям мороженое, викторина, за правильный ответ мороженое, и мороженое осталось. И дети предложили им поделиться. Не я сказал им, ребята, всё остальное раздать. Я сказал, что делаем? И дети говорят, а вот у кого-то нет, давайте вот, дети бегают, давайте им тоже отдадим мороженое. И для меня это и есть отличие дома культуры от воскресной школы. То есть мы говорим, мы открываем Евангелие, мы говорим про Христа. И если этого нет, тогда получается, что между нашей воскресной школой и каким-нибудь дворцом культуры нет никакой разницы.

Алексей Пичугин

— А для детей вы видите, что это становится важной составляющей?

иером. Давид Кургузов

— Я вижу, что это становится важной составляющей.

Алексей Пичугин

— От какого возраста?

иером. Давид Кургузов

— Ну, основная группа у нас как раз именно вот этого среднего подросткового возраста, то есть 11-13 лет, примерно вот так. Когда дети взрослеют уже, ну, в основном девочек больше, естественно, они покидают воскресной школы, потому что ну, они уже становятся невестами практически, им уже с детьми немножко скучновато, хотя некоторые остались, им очень нравится чувствует какую-то ответственность. И когда вот этого компонента нету, очень хорошо его организовывать, и это очень естественно становится. Я вижу, как, например, парни-алтарники, которые сами захотели прийти в алтарь, их никто туда не тащил. У нас есть несколько парней алтарников, мы несколько лет ждали, когда они захотят в алтарь. То есть мы ничего не говорили. И теперь их просто не выгонишь оттуда. Это их решение.

Алексей Пичугин

— Они туда рвутся, потому что это закрытое пространство, потому что их туда пустили, потому что там какая-то тайна, которая им открывается, или их туда ведут все-таки какие-то христианские вопросы?

иером. Давид Кургузов

— И то, и другое. Безусловно, они на разной траектории движения к Богу.

Алексей Пичугин

— Я, например, могу себе представить, если человек в любом возрасте рвется на клирос, он там, скорее всего, очень быстро столкнётся с необходимостью выучить какую-то последовательность, немножечко подтянуться в литургике, понимать что-то про богослужение. Но в алтаре обычно, когда много подростков там, кто делает запивку, кто там... У них движение, движуха, извините, пожалуйста. Кто со свечкой сейчас выйдет, кто запивку сделает, кто кадило подаст, кто разожжёт. И здесь я не вижу особого места вопросом более глубоким.

иером. Давид Кургузов

— Могу одну вещь, самую на мой взгляд важную сказать, что я вижу. Безусловно, им хочется движения. Безусловно, нам приходится как-то с этим мириться, потому что что-нибудь падает, что-нибудь проливается, обычное дело. Но я заметил следующую вещь. Я понял, что это ключевое, и вот в пространстве парней это самое важное. И почему они хотят? Дело в том, что эти ребята невероятно с большим трепетом относятся к тому, что у них есть время и место в жизни, где они находятся среди верующих мужчин. Для них это очень ценно. У них всё время вокруг есть женский голос, вот этот повелительный тон, ещё что-то. У нас в монастыре спокойно. Мы не ругаемся там, мы в алтаре не говорим резких слов, то есть у нас нет такого, что если что-то по службе пошло не так, мы начинаем там «Да что там?»... Ну, есть такое. У мужчин есть некая склонность, когда что-то ближе к армейскому строю, а на богослужении с точки зрения чина это какой-то армейский строй в том числе.

Алексей Пичугин

— Не согласен, но хорошо.

иером. Давид Кургузов

— Но я имею в виду, что есть некая иерархия, есть правила, надо выполнять устав. Устав же есть.

Алексей Пичугин

— Но это не только, ну, это же... В армии просто тоже так, но когда сравнивают церковь и армию, мне кажется, это большая ошибка.

иером. Давид Кургузов

— С точки зрения устава, я не с точки зрения зачем цели нашего собрания, а именно, что есть форма, есть правила, есть четко ты должен здесь так стоять, нужно, чтобы все было ровненько, и соответственно подростки в этом, у кого нет такого армейского дара, грубо говоря, им тяжелее. Вот как раз кто дисциплинирован, кто может спокойно простоять минуту на одном месте, не шевелясь, таких немного среди подростков в принципе, у нас нет вот такой муштры, да, у нас не собор, у нас проще, но я вижу, как они ценят возможность, да они, естественно, немножко спорят, кто пойдет со свечкой, кто с кадилом, кто там читает шестопсалмие такое есть. Но я вижу, что им именно ценно, что вокруг них верующие мужчины, которые им что-то говорят, им надо им помочь, они просят, они дают распоряжение. Это для парня — это вообще самое лучшее место в мире. Без женского голоса не потому, что он плохой, а потому что мужчине надо находиться в пространстве без женского голоса.

Алексей Пичугин

— Я еще раз тут думаю, надо пояснить. Отец Давид с этого начинал. Кто-то к нам подключился не сначала, а основная идея отца Давида в том, что я, если я правильно вас понял, что у нас очень много неполных семей, где мальчики растут без отцов или практически их не видят. Та же история, когда отец с утра в семь уходит с работы, а в девять вечера приходит, потому что много работы на нём тоже как бы, ну, похоже, где, он отца не видит. И то, что алтарь — это то место, где мальчик может пообщаться с мужчинами разного возраста, хотя бы увидеть их.

иером. Давид Кургузов

— Да, и быть услышанным, и выполнить что-то, какую-то просьбу — это невероятно ценно. Это не значит, что девочки как-то хуже. Кстати, вот говоря о том, что получить одобрение, папино одобрение — это очень важно. И вот когда в воскресную школу захожу, как правило, начинается с того, что дети подходят и говорят, какие у них достижения за неделю. Я никогда не спрашивал именно в прямую, что у тебя получилось. Я, как бы, общий вопрос могу задать, и они чуть ли не в очередь. Естественно, все хотят сначала обнять. К сожалению, да, есть некая проблема в том, что страшно про какие-то контакты со взрослыми, но у них естественная потребность. Они хотят вот этих крепких мужских каких-то объятия, одобрения. И они начинают сразу хвастаться, что вот, а я там на соревнования съездил, а у меня там одни пятёрки на этой неделе. То есть, они хотят услышать вот этот мужской звук. Очень хорошо, здорово, конечно, молодец.

Алексей Пичугин

— Вы думали о том, что они от вас уйдут, эти ребята из воскресной школы, большинство из них потом... Это факт, статистика. Они не будут постоянными церковными прихожанами. Кого-то из них привели родители, кому-то это было интересно в определенном возрасте. Кто-то останется, безусловно, но кто-то нет, и большинство не останутся. Но вы думали о том, что этот опыт нескольких лет жизни в воскресной школе, в церкви, он все равно, даже если в будущем они эту церковь не обретут, никогда и Бога не встретят, все равно им пригодится?

иером. Давид Кургузов

— Я абсолютно уверен в этом. Я живу с надеждой на это, делаю вот это некое служение молодежно-подростковое из этих соображений, показывая, что они знают, куда прийти. Естественно, у нас поток детей в воскресной школе достаточно большой. Кого-то из них очень забавно было, встречаю такую, ну, уже тетя почти, говорит, ой, я у вас училась в воскресной школе. Я думаю, как же так? Уже прям не то, что невеста на выданье, уже почти как мама. И именно надежда, что они знают, куда идти, если что-то в их жизни случится, даже если они не обрели веру, чтобы они получили вот этот опыт отношений, семьи, отношений внутри взрослого сообщества, внутри детского, дружбы, заботы о младшем, о старшем. И всё это, естественно, на почве того, что их окружают люди, которые верят в Иисуса Христа.

Алексей Пичугин

— Они понимают, кто такой Иисус Христос?

иером. Давид Кургузов

— Думаю, нет. Я думаю, до юношества имя Бога произнести, понимая, что это значит, человек неспособен. Вот до 15-16 лет, я думаю, что это невозможно.

Алексей Пичугин

— Вся история спасения в 11 лет выглядит как мир фэнтези.

иером. Давид Кургузов

— Да, я думаю, что в каком-то смысле ребенок совершенно спокойно может евангельскую историю воспринимать наравне с Гарри Поттером чем-то таким.

Алексей Пичугин

— Это нормально?

иером. Давид Кургузов

— Я думаю, что да. Я думаю, что...

Алексей Пичугин

— Надо ли его в этом переубеждать в 11-12 лет?

иером. Давид Кургузов

— Собственным примером.

Алексей Пичугин

— А собственный пример, что вы верите... Давайте даже не так. Собственный пример. Вы христианин, ребенок, наверное, если его спросить в прямую как мама христианин, там папа, если ходит, или наоборот, христианин. Я, наверное, тоже христианин. Вы, батюшка, любите условно, там, Гарри Поттера, Нарнию, сказки братьев Гримм. Я люблю, там, я, подросток. А в чём, собственно, пример-то?

иером. Давид Кургузов

— Я думаю, самый сильный пример, и он всегда, я думаю, для всех возрастов, но ребёнок в подростковом возрасте не способен это увидеть, наверное, в полной мере, и потом только вспомнить. Вот я сейчас живу и вспоминаю, как взрослые являли мне евангельские истины, которые я только сейчас понимаю. Самое сильное — это любить врагов, это отвечать добром на зло. Вот если это даже не становится нормой каждого дня, но по крайней мере это не только декларируется, но и постоянно пытается воплотиться в жизнь, если это видит ребенок в этом возрасте, что это возможно и даже не может это принять, поскольку он тебя же обижает, почему ты не дашь сдачи, почему ты там в ответ не скажешь. Я вижу, как это может быть воспринято именно, как главная такая сентенция — любить врагов.

Алексей Пичугин

— Спасибо большое. Я напомню, дорогие слушатели, что в гостях у нас сегодня был иеромонах Давид Кургузов, клирик Свято-Вознесенского мужского монастыря в Сызрани, я Алексей Пичугин. Прощаемся, до новых встреч, всего доброго, до встречи, до свидания.

иером. Давид Кургузов

— До свидания.

---

Все выпуски программы Светлый вечер

• «Великая Пятница. Крестные страдания Христа». Протоиерей Игорь Фомин
• Светлый вечер с Владимиром Легойдой
• «Журнал от 18.04.2025». Ольга Зайцева, Алена Рыпова