«Лев Толстой и православная вера»

Гость программы — Людмила Гладкова, заместитель генерального директора по научной работе Государственного музея Л.Н. Толстого.

Лев Толстой завещал нам не только свои великие романы, но страстный поиск смысла и правды жизни. Бердяев писал о Толстом, что он стремился примирить Русь крестьянскую, верившую во Христа, и Русь господскую, от Христа отошедшую ради внешних слоев культуры. Отчего его поиски увели его от веры в Иисуса Христа, Распятого и Воскресшего, и привели к своеверию, окрашенному в тона моральной проповеди и личной гордыни? Чем был вызван его предсмертный уход и посещение Оптиной пустыни и Шамординского монастыря? Был ли шанс у Толстого примириться с Церковью? Как жизнь и мысль Толстого пробудили к вере и служению Церкви тех, кто в юности был толстовцем и первоначально шел за своим духовным учителем? На эти и другие вопросы мы постараемся ответить в программе «Философские ночи».

Ведущий: Алексей Козырев

---

А. Козырев

— Добрый вечер, дорогие друзья, в эфире радио «Вера» программа «Философские ночи» и с вами ее ведущий Алексей Козырев. Сегодня мы поговорим о Льве Николаевиче Толстом, о его отношении к вере и философии. У нас сегодня в гостях заместитель директора Государственного литературного музея Льва Николаевича Толстого Людмила Викторовна Гладкова. Здравствуйте, Людмила Викторовна.

Л. Гладкова

— Добрый вечер.

А. Козырев

— Спасибо большое, что вы пришли в студию, я знаю, что сейчас музеи для посетителей закрыты в Москве из-за пандемии, но жизнь музеев не прекращается.

Л. Гладкова

— Что вы, наоборот, музей закрыт, а наша жизнь открыта, и она вся перешла в онлайн, поэтому всех приглашаю на свой сайт.

А. Козырев

— Это проведение конференций или экскурсии каких-то виртуальные, которые вы устраиваете?

Л. Гладкова

— Только в ноябре мы провели дни памяти Толстого (а он умер 20 ноября по новому стилю) большую международную конференцию «Толстовские чтения», она проходит ежегодно, и она была очень представительная, интересная и, конечно, виртуальные экскурсии и различные вела мероприятия на разные вкусы, разные аудитории, так что всех ждем и в социальных сетях нашего музея, и на сайте.

А. Козырев

— Я вот вспоминаю Владимира Сергеевича Соловьева, который не в самых лучших отношениях был с Толстым, хотя в какой-то момент они с голодом вместе боролись, он в «Национальном вопросе в России» написал: «Нет у нас русской литературы, такой, как в Европе», а ведь уже были написаны и «Война и мир», и «Анна Каренина», романы Достоевского были написаны, действительно, имя Толстого — это одно из тех редких имен, которое вывело нашу литературу и, может быть, нашу культуру русскую на уровень первых культур мира, согласны?

Л. Гладкова

— Абсолютно согласна и сегодня это также актуально, потому что когда-то, совсем недавно если вы спросите иностранца, кого из русских писателей они знают и читают, сказали бы: «Достоевский, Чехов, Толстой», а сейчас скажут: «Толстой, Достоевский», может быть, Чехов.

А. Козырев

— Но не сложен ли сегодня Толстой для читателя? Вот на театральных подмостках я все чаще вижу, как пытаются ставить какие-то современные интерпретации, например, во МХАТе спектакль «Сережа» по «Анне Карениной» — ну это очень далеко от «Анны Карениной», какое-то веяние Толстого, может быть, в этом спектакле присутствует, что это — попытка приблизить Толстого? Вот Толстого в том формате, в котором он писал, можно сейчас читать? Школьники поставили «Войну и мир» первый роман в антирейтинге, что необходимо исключить из школьной программы: сложно читать, много французских слов...

Л. Гладкова

— Ну, французские слова все переведены, причем самим Львом Николаевичем в «Войне и мире» и не так их много, только начало начинается с французского языка, причем надо сказать, что эти претензии Толстому, видимо, предъявлялись и тогда, когда роман вышел в свет впервые в 1868-69-м годах, в «Русском вестнике» он выходил. И когда Толстой для своего собрания сочинений делал новое издание он выбросил оттуда французские тексты, но сказал, что его это очень расстраивает и потом их восстановил все-таки.

А. Козырев

— Ну и правильно сделал. Вообще Толстой ведь был недоучившийся студент, в казанском университете есть парта, за которой сидел Толстой, ее показывают, но, по-моему, он ушел со второго курса, да?

Л. Гладкова

— Он сначала поступил на восточный факультет, сдал экзамены, потом перевелся на юридический, проучился где-то года полтора, бросил, в это время он стал совершеннолетним, получил Ясную поляну и уехал в деревню, но потребность в образовании, конечно, у него была, поэтому он в 49-м году поехал в Петербург и решил сдать экзамены в петербургский университет, он успешно сдал два экзамена, на третий не пошел и снова уехал в деревню, на этом его внешнее вот это образование, оно закончилось, но то, которое он получил в Ясной поляне, имея огромнейшую библиотеку, более 100 тысяч книг и имея среди своих друзей лучших, мне кажется, и ученых, и писателей России то образование, которое он получил в Ясной поляне, оно самое лучшее. Кстати, у Толстого была поговорка: «Умные не бывают ученые, ученые не бывают умные», вот так он, вы знаете, к науке у него было отношение своеобразное, он человек гениальный, несмотря на свое так называемое незаконченное высшее образование он был членом-корреспондентом Академии наук Российской, он был членом Общества любителей Российской словесности, он был членом академий мира различных...

А. Козырев

— Это не повод нашим молодым слушателям говорить вот: «не учитесь» и не заканчивать, потому что тогда немножко другое образование и было и, вообще-то говоря, дворянская культура давала пропуск в жизнь без всяких университетских дипломов.

Л. Гладкова

— Да, конечно, он знал прекрасно французский, немецкий, английский языки, на них писал, общался. У нас в музее хранится более 50 тысяч писем к Толстому на разных языках мира, и люди почему-то обращались к Толстому, это был авторитет в мире, почему какой-то американец, сидя где-то там под кустом кукурузы, брал перо, бумагу и писал письмо Толстому, советовался с ним о смысле жизни? Хотя, наверное, авторитетов и других было немало, но вот именно Толстой был большим нравственным авторитетом и большим художественным авторитетом для всего мира.

А. Козырев

— Ну вот всегда интересно рождение писателя, как и рождение философа, как вы считаете, какой момент был таким стартом Толстого: война, Севастопольская кампания или, может быть, сознательный уход с университета с пониманием, что юрист — это слишком скучно для него, также, как и Петр Ильич Чайковский закончил юридический колледж, правовое училище и стал композитором.

Л. Гладкова

— Толстой не стал юристом, но он стал защитником, после ликвидации крепостного права 1861 году был образован Институт мировых посредников, и Толстой был мировым посредником, решал вопросы между бывшими хозяевами, барами и крестьянами, и всегда занимал сторону крестьян, за это очень быстро он из первых посредников ушел...о чем мы говорили?

А. Козырев

— Рождение писателя, что послужило обращению его?

Л. Гладкова

— Мне кажется, он родился писателем, потому что он начал, как все начинают, со стихов, стихи у него были плохие, он это понимал и поэтому, конечно, в зрелом возрасте не писал и другим не советовал. А вот его детские сочинения у нас сохранились, такие замечательные, то есть он с детства уже формировал свой стиль, кроме того, он с юности вел свои дневники, и в этих дневниках он тоже формировал свой стиль, свое мировоззрение, он записывал правила жизни, такой франклиновский журнал вел, здесь видит роль вот этого просветительского века, масонство, просветительство, которое на него влияло в это время, и конечно, его кумир был — это Руссо, его и позднейшие взгляды о естественном в человеке, это все идет от Руссо, у него даже был медальон, который он в детстве, в подростковом возрасте с портретом Руссо, который он носил га шее, такой культ у него.

А. Козырев

— Ну ведь, наверное, такое философские, какие-то мировоззренческие искания ему были свойственны уже с детства и известна история про то, как они зеленую палочку искали....

Л. Гладкова

— Да, это такая детская история, она, может быть, идет из того, что дети слушали разговоры взрослых, речь, может быть, шла о моравских братьях, говорят, может быть, потому что эти муравейные братья, которые сливаются в любви друг другу и дети, братья Толстого, у них вот этот поиск зеленой палочки, игра в муравейных братьев, могли прижаться друг к другу, и вот эта любовь братская, она их объединяла, видимо, да, это из детства.

А. Козырев

— А как вы думаете, это христианские переживания были, то есть вот Толстой рос в ауре христианской культуры или, скорее, это была вот такая светская культура, навеянная французским просвещением, идеалом руссоизма?

Л. Гладкова

— Что касается моравских братьев — конечно, нет, но, конечно, он рос в ауре православной христианской любви, его воспитывали тетушки, которые всегда ездили в монастыри, его тетка Александра Ильинична Остен-Сакен и похоронена в Оптиной пустыни, тетка Юшкова Пелагея Ильинична — это сестры его отца, она жила в Тульском Белевском монастыре, и потом его сестра стала именно монахиней Белевского монастыря и уже потом Шамординского монастыря.

А. Козырев

— Она была основательнице Шамординской обители, да?

Л. Гладкова

— Нет, она уже существовала, Шамординская обитель, и она сначала была монахиней и потом схимонахиней, она умерла схимонахиней в 1912 году, пережив Льва Николаевича на два года, если у нас будет время, поговорим о том, как их пути вот эти поздние сошлись, у них даже параллельно шло вот это духовное развитие, только ее оно привело в монастырь, а Толстого оно привело совсем в другую сторону, как он в письме крестьянину Новикову перед смертью заметил: «Уехал совсем в другую сторону».

А. Козырев

— Но ведь перед смертью он «в ту сторону» уехал, он же приехал к сестре в Шамордино, когда ушел из Ясной поляны.

Л. Гладкова

— Да, мало того, ведь люди, которые были в Оптиной пустыни, в Шамордино, они знают дорогу, он поехал не прямо в Шамордино, он мог поехать прямой дорогой в Шамордино к сестре, но он изменил путь и заехал в Оптину пустынь, остановился в гостинице, его гостинник принял, он записался, как граф Лев Толстой, и он пошел в сторону скита, где был старец Иосиф, который был духовником его сестры Марии Николаевны, и Лев Николаевич пошел в ту сторону, ходил вокруг скита, монахи наблюдали, но ни они не сделали шага ему навстречу, ни он не смог войти к старцу Иосифу поговорить. И на следующее утро он уехал в Шамордино, где решил провести последние дни своей жизни, он сказал сестре: «Только не заставляйте в церковь ходить», он хотел снять домик и жить в крестьянском доме, простой жизнью, потому что его принципы философские главные — это непротивление злу насилием, это обращение...

А. Козырев

— Обращение, да, стремление быть к простому народу ближе...

Л. Гладкова

— Да, это не христианская простота, это вот как бы тут как раз может быть руссоистский естественный человек, обращение философское.

А. Козырев

— В эфире радио «Вера» программа «Философские ночи», сегодня мы говорим о философии и вере Льва Николаевича Толстого с Людмилой Викторовной Гладковой, заместителем директора по научной работе государственного музея Льва Николаевича Толстого на Пречистенке. И действительно, так мы начали с первых страниц, а уже подошли к последним страницам, как будто и жизни не было, так иногда жизнь наша пробегает...

Л. Гладкова

— Надеюсь, вернемся еще.

А. Козырев

— Да, вот мы мечтаем, вот мы грезим, вот мы возвращаемся в детство, а уже и жизнь прошла и уже пора подводить итоги, пора думать о душе, как говорит русский человек: «пора о душе подумать». Вот у Льва Николаевича тоже, видимо, какая-то была умоперемена, умоперемена по-гречески — это метанойя, покаяние, но совсем не обязательно любая умоперемена является покаянием, когда из блестящего успешного писателя, печатающегося в «Русском вестнике» у Каткова он превращается в такого стихийного мыслителя, когда он становится учителем жизни, когда к нему приходят ученики, становятся толстовцами, составляют некое движение. Что его заставило совершить этот поворот от успешного литератора, который получал блестящие гонорары в русских журналах, хотя, может быть, ему это и не так важно было, как Достоевскому...

Л. Гладкова

— Очень важно было, наоборот, вот когда он первое свое произведение отдал Некрасову в печать, он сказал: «чтобы гонорар был не меньше, чем у Тургенева», и потом, когда он писал свои крупные романы, у него росли дети, и он старался для своей семьи. У Толстого каждое большое его произведение, следствием из него был большой кризис духовный, вот Толстой написал «Войну и мир» и после этого он, благополучный человек, который написал роман, пользующийся огромной популярностью, который получил за это хорошие гонорары, он поехал в Пензенскую губернию купить имение для своей семьи и остановился на ночь в гостинице в городке Арзамасе, и вот пережил то состояние, которое называют «арзамасским ужасом», то есть он проснулся среди ночи и вдруг почувствовал, что где он, что он, зачем он, он потом в «Исповеди» напишет: «Что я такое с моими желаниями и есть ли в моей жизни смысл, который бы не уничтожался неизменно с предстоящей мне смертью».

А. Козырев

— Сколько ему лет было тогда?

Л. Гладкова

— В 1868 году сорок лет ему было, в 69-м — сорок один.

А. Козырев

— То время, про которое Константин Леонтьева сказал: «После сорока начинается прочее время живота».

Л. Гладкова

— Видимо, так, да. И он вот этот ужас смерти пережил, и этот ужас его преследовал очень длительное время. Потом к чему он приходит к началу 70-х годов — это азбука, книги для детей, это написание «Анны Карениной», это 74-й, 78-й год. В 73-м году он переиздает «Войну и мир» и если вы знаете, что в «Русском вестнике» она печаталась с французскими текстами, с философскими рассуждениями, то для издания 1873 года Толстой все это выбросил, и текст остался вот таким голым, для пятого собрания сочинений Толстой сделал, но потом я уже вам говорила, что он не повторял, он вернул предыдущий текст, но только с тех пор он всегда стал печатать его в четырех томах, до этого она печаталась в шести. Когда он закончил «Анну Каренину», разразился новый кризис и это был кризис религиозный, когда Толстой работал над романом «Анна Каренина», который, он говорил: «я любил мысль семейную», его герой Левин — это как бы образ его, естественно, навеян собственной жизнью, собственными религиозными философскими исканиями, исканиями веры, в это время Толстой ходит, как мужики, крестьяне, он присматривается к их жизни, почему они живут просто, и они легко умирают, он ходит в крестьянские избы, он с ними общается, почему у них это происходит легко и почему он так мучается вот этим экзистенциальным ужасом? И когда он заканчивает роман, у него снова происходит вот этот глубокий религиозный кризис, когда он пересматривает уже основы веры и в начале 80-х годов он, человек, который в 70-е годы еще причащается, ходит в церковь, соблюдает все религиозные обряды, то он в начале 80-х годов пересматривает это все и отвергает обряды, догматы, православной веры, он начинает сам, он не верит переводу Евангелия, он начинает сам переводить, он изучает арамейский язык, он приглашает раввина Минора, изучает язык, он изучает греческий, древнегреческий язык, и он пытается переводить сам соединение, перевод четырех Евангелий пишет.

А. Козырев

— Он же не только Евангелие переводил, он, например, учение 12-ти апостолов переводил, правда, не полный текст...

Л. Гладкова

— ...а адаптированный для детей и так, как он понимает, а в соединении перевода четырех Евангелий там у него и православные появляются, в общем, довольно такие странные переводы. Пишет: «В чем моя вера?», «Исповедь», трактат социальный «Так что же нам делать?» Это еще совпадает с тем, что семья Толстых перебирается в Москву, к этому времени дети подросли, нужно было им давать образование, и Толстой в 81-м году покупает дом в Долго-Хамовническом переулке усадьбу, которая еще допожарная, она в 1805-807-годах построена...

А. Козырев

— ...которая теперь тоже входит в ваш музей.

Л. Гладкова

— Да, это дом-музей, усадьба Льва Николаевича Толстого, это отдел нашего музея, замечательное место. Когда Толстой покупал этот дом ему понравился сад, он пришел, увидел деревянный дом и увидел этот сад, который один гектар, и когда его продавец, коллежский секретарь Арнаутов стал приглашать в дом посмотреть, он говорит: «Нет, все, я увидел сад, этого достаточно». И он купил эту усадьбу, и вот Толстые здесь жили с 82-го по 901-й год, зимами они здесь жили, а на лето уезжали в Ясную поляну.

А. Козырев

— Это была черта Москвы или Подмосковья?

Л. Гладкова

— Это была черта Москвы, но это была рабочая окраина, где жили ткачи, там были ткацкие фабрики, еще на моей памяти в 1980-е годы там была ткацкая фабрика «Красная роза», теперь от нее осталось одно название и там просто коммерческий центр большой-пребольшой, но тем не менее вот эта усадьба, она и сегодня такой вот уголок старой допожарной Москвы, очень удивительное место, замечательное, все сохранилось у нас и все вещи, предметы подлинные, вот там Толстой жил, ходил к философу Николаю Федорову, к Николаю Ильичу Стороженко в публичную библиотеку, к Михаилу Николаевичу Лопатину, юристу, то есть вот этот московский круг его — это круг 80-х, 90-х годов, но из этого кризиса Толстой уже не вернулся к Церкви Православной. Когда праздновали 100-летний юбилей Толстого, то одновременно Толстого называли великим безбожником и великим христианином, и то, и другое в принципе неверно, потому что когда мы говорим, христианин ли Толстой, в первую очередь мы говорим о себе, о том состоянии по отношению к вере, в котором мы находимся, то есть можем ли мы называть христианином человека, который не верит в Христа, в Сына Божия, а считает его таким же человеком, как и он сам, только человеком, создавшим самое высокое учение в мире, он говорил: «Вера Христа так высока, что мне без разницы, одесную он или ошую», то есть вот меня интересует только этическое учение. И, конечно, безбожником тоже не был, Бердяев говорил, что он остановился на дохристианской эпохе, Толстой, он не против Христа-Логоса, он просто не знает Его, он живет еще в дохристианской эпохе и поэтому он говорил, что его можно поставить еще в притвор храма, как Сократа ставят...

А. Козырев

— Ну, Сократ был христианином до Христа, как называл его Иустин философ, а Толстой уже не христианин после Христа, скажем так, скорее можно поставить его рядом с такими фигурами, как Ницше, который был, безусловно, человеком колоссальных духовных запросов, да?

Л. Гладкова

— Лев Шестов так и делал, да, это его сближает, конечно. Поэтому взгляды на Толстого, ни один русский философ не прошел мимо и надо сказать, что русская философия-то, она под влиянием Толстого и развивалась, русская религиозная философия, и кто-то из философов сказал, что без Толстого, без его мировоззрения мы бы были хуже и мы бы пробудились позже, то есть взгляды Толстого, они не для того, чтобы с ними соглашаться, вот гений Толстого, он не тот, с которым соглашаются, он тот, который пробуждает и примеров этому очень много.

А. Козырев

— Мы говорим сегодня о Льве Николаевиче Толстом и о его отношении к вере и философии с заместителем директора Государственного музея Льва Николаевича Толстого Людмилой Викторовной Гладковой, и после небольшой паузы мы вернемся в студию программы «Вера», это программа «Философские ночи», и продолжим нашу беседу.

А. Козырев

— В эфире радио «Вера» программа «Философские ночи», с вами ее ведущий Алексей Козырев, наш сегодняшний гость — заместитель директора по научной работе Государственного музея Льва Николаевича Толстого, старший научный сотрудник Института мировой литературы Российской академии наук Людмила Викторовна Гладкова, мы говорим сегодня о вере и философии Льва Николаевича Толстого, фигуре, безусловно, противоречивой, но великой, потому что что такое русская литература без Толстого — наверное, мы не можем ее сегодня себе представить без романов «Война и мир» и «Анны Карениной», без «Севастопольских рассказов», без «Истории лошади», без еще много чего, хотя, наверное, сегодняшнее поколение школьников не очень много читает русскую классическую литературу...

Л. Гладкова

— Может быть, и немного читает, но мы не страдаем отсутствием внимания молодых, потому что все-таки в школах проходят Толстого и в наш Литературный музей, в экспозиции, в которой рассказывается о жизни и творчестве Толстого всегда очень много молодых, много десятиклассников, которые изучают крупные романы Толстого.

А. Козырев

— Ну вот я могу понять, что, наверное, образы Андрея Болконского или Наташи близки современной молодежи, девочкам и мальчикам, а вот философские главы «Войны и мира», они могут осилить? Я помню, что даже для меня в школе этот четвертый том «Войны и мира» был очень большой труд и через силу, что называется.

Л. Гладкова

— Ну не зря же мы говорим, что Толстой — это, видимо, было общее впечатление, почему Толстой стал сокращать и выбрасывать и более того, он попросил философа, друга своего, Николая Николаевича Страхова, который очень любил его, и Толстой его очень любил, он его просил при переиздании тома тоже выбросить по максимуму что можно оттуда выбросить, но когда они все это выбросили, то, что казалось им ненужными, утяжеляющими роман вот эти философские рассуждения, оказалось, что роман обеднился и что этого нельзя делать. Мне нравится выражение Алексея Федоровича Лосева, который говорил, что в романах Толстого много философии, но от этого роман не становится философией, потому что у романа основа поэтическая, а у философии логическая, и вот у Толстого, даже в его философских этих рассуждениях, естественно, основа, она поэтическая и поэтому из этой поэтической основы нельзя выбрасывать камушки, она рушится и роман «Война и мир», даже если мы с вами не можем его целиком осилить, в детстве, в юности, в какую-то пору нашей жизни, то рано или поздно мы его читаем и трудно оторваться от величины этого таланта, ведь не зря молодежь, фильм «Война и мир», вот «BBC» снял, где молодые актеры играют Наташу, Пьера, то есть они наши современники, и они это с таким интересом играют и это с таким интересом смотрится, а мы в музее еще придумали такой фото-конкурс-селфи: «Я Наташа Ростова», и девочки могут присылать свои фотографии в «Инстаграм (деятельность организации запрещена в Российской Федерации)» на этот конкурс в образе Наташи Ростовой, который они себе представляют и это очень интересно, наш конкурс стал международным, нам уже присылают фотографии из Франции, из Бельгии, на следующий год обещали подключиться и другие страны.

А. Козырев

— Надо подключить еще Японию, Китай, Филиппины, потому что очень интересно представить себе, как это японская девушка мыслит себя в образе Наташи Ростовой, в каком платье...

Л. Гладкова

— Да, конечно, рассуждения Толстого философские, может быть, они в определенный момент, ну, с ними, я говорю, согласиться бывает и трудно, и это все совершенно не обязательно, потому что это художественное произведение, художественный мир, который Толстой создал...

А. Козырев

— Все-таки Толстой — это философ свободы или необходимости? Философ судьбы или философ какого-то свободного акта, свободного выбора человека?

Л. Гладкова

— Он ведь и совсем не философ, философы его не считают никогда своим, но тем не менее, конечно, тут речи не идет о свободе выбора...

А. Козырев

— Достоевский — это свобода, для Бердяева вот эта проблема свободы — это оселок такой мыслей Достоевского, а у Толстого все-таки есть нечто над человеком...

Л. Гладкова

— Да, это закон, моральный закон, нравственный, закон, который довлеет над человеком и который ты обязан соблюдать, несоблюдение этого нравственного закона ведет к страданию, и если ты выполняешь волю пославшего Тебя, как он называл волю Творца, только тогда ты можешь быть в гармонии...

А. Козырев

— Интересно, что в античной трагедии судьба никак не связана с нравственным законом, то есть человек получает удар судьбы — Эдип, например, не потому что он совершает какой-то нравственный проступок или преступление, а вот мне кажется, что здесь что-то такое ветхозаветное есть, вот суровая ветхозаветная этика, может быть, где-то не преображенная светом Христа, да?

Л. Гладкова

— Так именно русская философия и относилась к Толстому, но хочется заметить, что его критиковали философы наши, его не признавали, действительно, он не создал, ни учения, ни школы, ни системы...

А. Козырев

— Ну как же не создал, если вы говорите, что ваш музей создали толстовцы, то есть значит был какой-то кружок?

Л. Гладкова

— Толстовцы — это последователи его взглядов об обращении и о нравственном самосовершенствовании, то есть последователи нравственных вот именно законов, которые признавал Толстой. Да, эти люди создавали колонии, в которых они занимались физическим трудом, они занимались чтением, духовной жизнью так, как они ее понимали. Я застала в 80-е годы многих толстовцев, которые в музей приходили, они привыкли туда приходить, когда был жив Чертков, в 1930-е годы в Газетном переулке была вегетарианская столовая, и вот там собирались толстовцы.

А. Козырев

— Чертков — это был основатель «Посредника» издательства, да?

Л. Гладкова

— Вместе с Толстым он организовал издательство «Посредник» и вообще был другом, единомышленником Толстого, человеком, который очень сильно осложнил жизнь и личную, и духовную Толстого в последние годы его жизни, потому что тут возникли столкновения с интересами семьи, и Софья Андреевна не воспринимала его деятельность часто, к сожалению, бесцеремонно врывался он в личную жизнь семьи, несмотря на ту огромную роль, которую он сыграл и благодаря ему были собраны архивы огромные, благодаря ему в Англии у него было издательство «Свободное слово», и он распространял публицистику Толстого, которая не могла печататься здесь, в России и благодаря ему было создано 90-томное собрание сочинений Толстого, то есть в 28-м году его начали готовить, а ко времени смерти Черткова, он умер в 36-м году, уже 70 томов было готово. Потом началась Великая Отечественная война, и после войны уже вот Николай Сергеевич Родионов, редактор издания, вернулся с фронта, и он сохранил тома, и издание продолжалось, но это мы о Черткове.

А. Козырев

— О последователях, да, что всегда последователи, они бывают немножко отличны от того, кому они последуют, так же, как Маркс и марксисты.

Л. Гладкова

— Да, я знала, это чудесные были люди, чистейшие такие люди, незлобивые очень, такие открытые, чистые, это были братья Алексеевы, теперь уж, наверное, не осталось тех, кто помнил, такой был в «Посреднике» Илья Александрович Алексеев, я его еще застала, он в букинистических магазинах старых Москвы работал. Причем надо сказать, что были такие, немножко оголтелые, что ли, Елена Ивановна Раше, милейший человек тоже, дочь толстовцев, она приходила в музей, в советское время ведь храмы были закрыты, людям было пойти некуда, и к нам приходили самые разные люди, и они рассказывали тебе то, что они не решались говорить дома, рассказывали такие вещи, потому что та жизнь старая, которой они жили, она была под запретом, они за это были арестованы, сосланы, поэтому вот они приходили и незнакомой девушке могли рассказать очень интересные вещи, со многими людьми я познакомилась, и вот Елена Ивановна была из тех же людей, но в 90-е годы, когда открылись храмы и куда пойти человеку, жаждущему веры, она стала мне звонить и стала меня обличать, то есть как я вообще могу работать в музее такого еретика, как Лев Толстой. Мне тоже было интересно, что ведь русские философы, писатели, многие православные люди, которые, естественно, были возмущены взглядами Толстого, которые были порой и кощунственны по отношению к Церкви, они почему-то Толстого не отвергали. Как-то Толстой в письме к своей сестре, монахине написал: «Твой брат по крови Лёвочка, не отвергай меня». И люди близкие, они же не переставали быть православными, но они его не отвергали. Вы посмотрите, что писатели русские, религиозные православные философы, когда умер Толстой — все признавали его величие, все признавали его искания истины.

А. Козырев

— Сборник был путейский о религии Льва Толстого, и потом о Владимире Соловьеве, то есть в десятилетие смерти Владимира Соловьева и в десятый год смерти Льва Николаевича Толстого, выходят два сборника, где собирается цвет русской религиозной философской мысли, где вот они пытаются осмыслить сначала феномен Соловьева, сборник первый, потом феномен Толстого. Кстати, Константин Леонтьев, который пришел к монашеству в конце жизни и жил возле Оптиной пустыни в консульском домике, он не только обличал Толстого, но он писал и «Анализ, стиль и веяние в романах графа Толстого», где он показывал какой он потрясающий писатель, то есть он сам, будучи писателем и весьма неплохим писателем, он восхищался литературным талантом Льва Николаевича Толстого.

Л. Гладкова

В этом, мне кажется, отвергать то, что было хорошее, отвергать гений Толстого невозможно, но понимать его взгляды, понимать его место в отношении к вере это, конечно, нужно.

А. Козырев

— Все-таки интересный феномен, когда в 80-е годы XIX века «Исповедь» Толстого или «В чем моя вера?» становятся такими жизнеучительными книгами, я вот заглядывал в библиотеку Петра Ильича Чайковского, спасибо большое сотрудникам музея в Клину и там среди философских книг Петра Ильича «Исповедь» на французском языке, поскольку по-русски это нельзя было издавать, это издавалось...

Л. Гладкова

— В издании Элпидина в Париже.

А. Козырев

— Да, в Париже и Чайковский, безусловно, читал, также, как он читал Шопенгауэера, прочитал Спинозу, то есть это был такой вот «заместитель» Евангелия, «заместитель» священных текстов для писателей, то есть они видели жизнеучительный смысл не в Евангелии, а именно вот в толстовских вещах, в чем, почему такой феномен, что здесь происходит вообще в русской интеллигенции, что хлеб насущный Евангелия становится для них слишком черствым или слишком невкусным, и они начинают искать каких-то других булок?

Л. Гладкова

— Вот опять кто-то из философов сказал, что, конечно, да, отрицательное отношение к религиозным взглядам Толстого, но надо помнить, что Толстой обращался в своих произведениях, в своей публицистике этой к той части общества, которая была или откровенно атеистической, или притворно, лицемерно христианской, и поэтому она там находила зерно, которое росло куда-то, у каждого свое мировоззрение, то есть Толстой — та фигура, о которую люди, общество спотыкалось и останавливалось, и начинало думать, а тут уже каждый думает, Толстой говорил, что духовная жизнь человека — это его тайна с Богом, каждого человека.

А. Козырев

— В эфире радио «Вера» программа «Философские ночи», у нас сегодня в гостях Людмила Викторовна Гладкова, заместитель директора по научной работе Государственного музея Льва Николаевича Толстого, и мы говорим сегодня о религии и философии в творчестве графа Льва Николаевича Толстого. Ну а вот, снова возвращаясь к поздним годам жизни Толстого, его уход и его посещение Оптиной пустыни, и сестры Марии Николаевны, игуменьи Шамордино, она была игуменией?

Л. Гладкова

— Не была, она была монахиней.

А. Козырев

— Говорит ли это о том, что, вообще-то говоря, примирение Толстого с Церковью после отлучения 1902 года было возможно, и оно не состоялось только в силу каких-то случайных обстоятельств, ну, может быть, Софья Андреевна, как иногда говорят, не пустила священников для последней исповеди в Астапово.

Л. Гладкова

— К сожалению, все немножко не так, в Толстом действительно была очень сильная ветхозаветная струя и род, у него единственный кровный человек, оставшийся в живых это была его сестра Мария Николаевна, монахиня Шамординского монастыря и он, уходя тайно из Ясной Поляны от жены, он предупредил только младшую дочь Александру Львовну и домашний доктор Маковицкий его сопровождал, и он поехал к единственному кровному человеку родному, к своей родной сестре, которая была монахиней Шамординского монастыря, но я повторяю, что, конечно, духовного значения этого отрицать никак нельзя, потому что он мог просто проехать к сестре в Шамордино, но он свернул и заехал в Оптину пустынь, конечно, у него была потребность духовного общения со старцем Иосифом, но она не случилась, и когда он приехал в Шамордино, то он решил, он говорил сестре, что он хочет снять домик и жить по-крестьянски, чтобы его никто не трогал, «только не заставляйте в церковь ходить», сказал он. Но приехала Александра Львовна, сказала, что Софья Андреевна в плохом состоянии, что она догадывается, куда он поехал, она может приехать сюда и что нужно ехать, куда — твердого плана не было, куда-то на юг, может, к толстовцам, то есть кто что говорил, билеты до Горбачева были взяты — это городок к югу на Ростов, по-моему, они собирались ехать, там были тоже родственники, Денисенки, в общем, трудно сказать, куда. Но факт тот, что на утро они уехали с Александрой Львовной и с Маковицким, в пути Толстой ехал в вагоне третьего класса, он простудился, заболел и пришлось выйти на первой попавшейся станции, это была станция Астапово Рязанской губернии, и начальник станции Иван Иванович Озолин уступил свою квартиру и разместили там Льва Николаевича, который провел там последние дни. Буквально на следующий день весь мир узнал, что Толстой умирает на маленькой станции, телеграф работал во все концы, все газеты печатали, это только Толстой не знал, что весь мир пристально следит за его последними днями. К сожалению Александра Львовна не пустила старца Варсонофия, который приехал из Оптиной пустыни, должен был приехать старец Иосиф, которого Толстой знал, но он был не здоров, поэтому приехал будущий святой, старец Варсонофий, но его, повторяю, не пустила Александра Львовна в дом, там были Чертков, Александра Львовна, старшие дети приехали, Татьяна, Львовна, Сергей Львович, Софью Андреевна тоже не пустили, Толстой не хотел видеть, он, боялся, что ли, этого свидания и ее пустили только тогда, когда он уже был без памяти. Над ним не читались ни молитвы, ничего, Чертков сидел и читал у изголовья Толстого «Круг чтения», то есть вот что написали, то и читали перед смертью.

А. Козырев

— Вы знаете, у меня был у отца друг, он был преподаватель химии, Захар Константинович Кузнецов, я думаю, что имя его мало что скажет вам, но когда он ушел из жизни, ему было 92 года, остались от него какие-то книжки, которые мне передали почему-то, и вот там был «Круг чтения» Толстого, подчеркнутый синим карандашом, то есть это издание дореволюционное, оно читалось определенными людьми, интеллигенцией, действительно, если не как Евангелие, то как Четьи-Минеи...

Л. Гладкова

— Как мысли мудрых людей на каждый день.

А. Козырев

— Как своего рода годичный круг, который заменял месяцеслов и это тоже очень интересно, что это не христианская вещь, но она как бы имитирует, она подражает по своему стилю, по своему годичному кругу, кругу христианских праздников и это, конечно, удивительно, то есть все-таки от христианства все равно далеко было не уйти, даже в этом чтении было какое-то подражание, если не сказать — пародирование определенным христианским константам христианской культуры.

Л. Гладкова

— Конечно, Толстой ведь не отходил от этической стороны их. И, конечно, в книге Ивана Концевича есть такое свидетельство некоего священника, отца Владимира, что якобы Толстой послал телеграмму старцу Иосифу, то есть почему в Астапово приехал отец Варсонофий — потому что якобы в Оптиной была получена такая телеграмма, но не знаю, физических следов такой телеграммы нет, никаких свидетельств об этом нет.

А. Козырев

— Сам факт, что к одру умирающего явился святой — это тоже пророческое такое явление, которого не пустили, но, может быть, в этом есть что-то искупляющее, как бы сам Бог повелел старцу Варсонофию явиться.

Л. Гладкова

— Более того, Александра Львовна, которая была тогда молодая, она была под влиянием Черткова и далека от Церкви, она в будущем, судьба ее сложилась так, что в 28-м году она уехала читать лекции о Толстом в Японию, а оттуда в Соединенные Штаты Америки она уехала, молодая женщина, без средств, с голыми руками, больше ничего у нее не было, она в Ясной Поляне любила выращивать кур, картошку любила выращивать и создала толстовскую ферму в Соединенных Штатах под Нью-Йорком, где, конечно, многие деятели помогали средствами, вот Иван Сикорский, Светлана Аллилуева давала тоже деньги на толстовский фонд, который создала Александра Львовна, и она помогала очень многим русским эмигрантам, которые бедствовали, она построила там храмы, на толстовской ферме, она была верующей и умерла, как христианка. Не знаем мы, что она говорила священнику по поводу Астапово...

А. Козырев

— Интересно, что еще ведь последователи Толстого, некоторые из них стали священниками и даже святыми, как святой Михаил Новоселов, один из деятелей религиозно-философской общины московской, который в молодости был толстовцем.

Л. Гладкова

— Да, он приходил к Толстому, потом он отошел от Толстого и последние брошюры Новоселова Толстой взял с собой, когда уходил в последний путь из Ясной Поляны.

А. Козырев

— «Забытый путь опытного богопознания?»

Л. Гладкова

— Я не помню, какие именно брошюры, но то, что выходило в 10-м году...

А. Козырев

— Там была религиозно-философская библиотека, где Новоселов издавал в духе «Посредника», но уже православные книги.

Л. Гладкова

— Вот Толстой взял с собой в последний свой путь. Кроме того, интересна судьба Анатолия Дионисовича Радынского, Радынский был молодым человеком, закончил училище правоведения, как и святитель Игнатий Брянчанинов, и Михаил Чихачев, которых описал Лесков в своих произведениях, он был секретарем Черткова, из семьи военного и был свидетелем при подписании Толстым тайного завещания, по которому семье не оставалось никаких прав на литературные произведения Толстого, на литературную собственность. И впоследствии Радынский стал священником, причем также, как Михаил Новоселов, в тяжелые годы советские, когда за это убивали, гнали, вот они стали православными священниками.

А. Козырев

— Новоселов канонизирован, как мирянин, есть сведения, что он в катакомбной церкви принял священный сан и чуть ли даже не епископский сан, но Русская Православная Церковь его канонизировала, как мирянина, Михаила Новоселова, вот, может быть, факт рукоположения и был в какой-то подпольной Церкви, в катакомбной, а Радынский стал священником.

Л. Гладкова

— Мне еще Ольга Николаевна Вышеславцева, вы, наверное, знаете ее, вдова художника Вышеславцева, она монахиня в миру была, вот она дала его проповеди, он умер в 54-м году, Радынский, и у него замечательные проповеди, он в советское время стал странником, преподавал в сельских школах, то есть такой путь прошел духовный, эти люди, они совершили духовный подвиг и таких имен достаточно немало, Михаил Осипович Меньшиков, которого расстреляли большевики на Валдае...

А. Козырев

— Можно говорить о таком феномене, как православное толстовство, как бы это ни звучало оксюмороном, парадоксально, но действительно, многие толстовцы не просто вернулись в Церковь, но и стали выдающимися учителями.

Л. Гладкова

— Толстой разбудил в них внимание к вере, и они пошли своим путем и своим подвигом духовным они как бы подчеркнули, это уже их собственный путь, но на который их толкнул Толстой, и Радынский один из немногих толстовцев, потому что те, кто отходил от него, они часто его обличали, довольно грубо, писали письма очень резкие, а Радынский, он благодарит его за тот духовный толчок, который он ему дал.

А. Козырев

— Ну что же, мы сегодня вспомнили Льва Николаевича Толстого, о котором Мережковский говорил: «вечные спутники», действительно, наверное, мы должны следовать заповеди Христовой: «не судите да не судимы будете», когда мы говорим о таких великих людях, мы должны отделять в них их масштаб гения, их масштаб творчества и те ошибки и заблуждения, которые присущи каждому из нас, и каждый отвечает за свои, и каждый пытается взять на вооружение то лучшее и высокое, что есть в наших великих предках, к коим относится Лев Николаевич Толстой и поэтому, наверное, музей Льва Толстого сегодня не пустеет и виртуально, и реально, когда снова откроются его двери после временной изоляции мы снова будем приходить к Толстому и снова будем учиться у него мудрости и какому-то удивительному ощущению и пониманию жизни.

Л. Гладкова

— Спасибо, мы вас ждем.

А. Козырев

— Спасибо. У нас была в гостях сегодня Людмила Викторовна Гладкова, заместитель директора Государственного музея Льва Николаевича Толстого, спасибо и до новых встреч в эфире радио «Вера».