«Историк Михаил Богословский». Исторический час с Дмитрием Володихиным

Гость программы — кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ Татьяна Агейчева.

Разговор шел о знаменитом историке Михаиле Богословском, его трудах и преподавательской деятельности в Московском университете и Московской Духовной Академии, а также о его научных достижениях.

Ведущий: Дмитрий Володихин

---

Д. Володихин

— Здравствуйте, дорогие радиослушатели. Это светлое радио, радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. И поговорим мы сегодня об одном из тех тружеников науки, которые неизвестны, может быть, широкой публике, но вместе с тем трудами этих людей пользуются из поколения в поколение, постоянно ставят на них ссылки в работах по истории тех или иных эпох и признают научный авторитет чрезвычайно высокого уровня. Это специалист, профессионал, великолепный историк московской школы, школы Московского университета Михаил Михайлович Богословский. И с нами в студии замечательный специалист по истории русской исторической науки, доцент исторического факультета МГУ, кандидат исторических наук, Татьяна Владимировна Агейчева. Здравствуйте.

Т. Агейчева

— Здравствуйте.

Д. Володихин

— Ну что же, вы сегодня нас поведете в увлекательное путешествие по холмам и долинам Михаила Михайловича Богословского, его судьбы и его трудов. Но прежде всего, как обычно, мы просим в трех-четырех фразах дать своего рода визитную карточку героя, чтобы наши радиослушатели, когда заходит разговор об этом человеке, сразу же припоминали, что надо главное знать, что выделяет этот человека среди других ученых — его поступки, труды, может быть, черты характера. Что вы им подскажете, Татьяна Владимировна?

Т. Агейчева

— Ну я в этот раз думала предварительно о кратком резюме и надумала вот что. Прежде всего Михаил Михайлович Богословский — это школа Василия Осиповича Ключевского в особых исторических обстоятельствах.

Д. Володихин

— Особые исторические обстоятельства — это 1917 год и вся та вакханалия, которая за ним воцарилась?

Т. Агейчева

— Да, и даже более широко — февраль 1917 года и дальше.

Д. Володихин

— Ну да, короче говоря, представьте себе, дорогие радиослушатели: высокий профессионал, принадлежащий к школе великолепного Ключевского, ученый до мозга костей, историк, преподаватель, профессор с очень хорошо поставленным голосом, манерой великолепного ритора, попадает в обстоятельства, когда вокруг холод, голод, и могут убить в любой момент. Ну что вам сказать, революция, гражданская война, потом полуголодное существование 20-х — это все не на радость отечественной исторической науке, но Михаил Михайлович Богословский все это пережил. Так вот мы с вами наблюдаем за тем, как сначала талант этого человека рос и вел его к высотам науки, а потом как этот талант испытывался в этих исторических условиях, как вы назвали, особые исторические условия — кошмар и хоррор. Ну что же, давайте начнем от истоков судьбы этого человека. Насколько я понимаю, происхождение его выводит на представителей духовенства, во всяком случае на род, который относится к представителям духовенства, и фамилия соответствующая. Прошу вас.

Т. Агейчева

— Это действительно так. И в семье Богословских, если говорить об отце Михаила Михайловича, о брате отца Михаила Михайловича и так далее, там священники были и вот в этот период. Хотя отец Михаила Михайловича Богословского служил все-таки по гражданской части, дослужился до действительного статского советника, он был бухгалтером в сохранной казне Московского опекунского совета.

Д. Володихин

— Но он и церковными делами занимался.

Т. Агейчева

— Совершенно верно. Во-первых, у него в образовании есть Московская духовная академия и, во-вторых, по выходе в отставку он, в сотрудничестве со своим братом, тоже, в общем, занимался финансовыми вопросами в духовном ведомстве.

Д. Володихин

— А брат его, тоже Богословский, известный московский протодиакон.

Т. Агейчева

— Храм Троицы на Арбате. Староста храм Троицы на Арбате, да.

Д. Володихин

— Ну и сын, соответственно, получил то образование, которое помогло ему впоследствии ладить с Московской духовной академией, он будет преподавать и там, а не только в светских высших учебных заведениях, и кроме того, на всю жизнь сохранит веру. Он будет интересоваться церковными делами, знать тех архиереев, которые по делам или из-за каких-то иных забот собираются в Москве, будет знать, кто присутствует на Соборе в 1917 году, будет постоянно посещать богослужения. И вот важный такой момент: даже в 1917 году ему предложат быть главой приходского совета, но он отвергнет эту идею из-за занятости, не из-за отсутствия веры, Церкви он всегда готов был помогать. Ну что ж, давайте посмотрим на то, как он врастал в науку.

Т. Агейчева

— В начале биографии Михаила Михайловича Богословского все разворачивалось, что называется, без сучка и задоринки. Прекрасное гимназическое образование, прекрасная культурная, интеллектуальная семейная среда, все это вместе позволило ему окончить гимназию с отличием — произошло это в 1886 году, и без экзаменов поступить в Московский университет на историко-филологический факультет.

Д. Володихин

— Сколько ему лет в этот момент?

Т. Агейчева

— Вот он родился в 1867 году.

Д. Володихин

— Ну гимназию он, выходит, довольно поздно заканчивает.

Т. Агейчева

— Да, на пару лет позже, чем это было положено. Но, как бы то ни было, в Московский университет вот он, как мы уже сказали, поступил без экзаменов, вполне благополучно, и в срок его окончил от момента поступления — в 1890 году. И диплом, который он написал, был удостоен золотой медали. Вообще с золотой медалью окончил — это был диплом 1 категории, так это называлось, окончил университет, соответственно, был оставлен при кафедре русской истории для подготовки к магистерскому званию.

Д. Володихин

— Да, дорогие радиослушатели, напомню вам, что магистерское звание, вернее магистерская степень для дореволюционной русской высшей школы — это то, что сейчас скорее напоминает степень кандидата наук. Вот магистр дореволюционных времен — это примерно нынешней кандидат наук. То есть, иными словами, ему сказали: вы будете у нас преподавать, пожалуйста, готовьтесь, вы должны защититься.

Т. Агейчева

— Да, совершенно верно. И я ошиблась, сказав о магистерском звании, к профессорскому званию, так это называлось. Подготовка к профессорскому званию.

Д. Володихин

— Ну подготовиться к профессорскому званию, как будущий преподаватель...

Т. Агейчева

— Он пишет магистерскую диссертацию.

Д. Володихин

— Но пишет магистерскую диссертацию.

Т. Агейчева

— Да, верно, ну вот мы просто должны уточнить термины. И в университете у Богословского тоже, помимо того, что вот он прекрасно университет окончил, помимо этого тоже, в общем, ему повезло, потому что он сразу же оказался под крылом Ключевского. Он слушал лекции Ключевского, Ключевский стал учителем, непосредственно учителем или, как мы бы теперь сказали, научным руководителем Богословского. Кроме того, он слушал замечательных профессоров: Виноградова — это античность и средневековье, и еще один любимый его учитель — Герье, у которого он тоже многому научился. Таким образом, вот три человека, особенно повлиявшие на становление научное Богословского, дали ему любовь к своему делу, любовь к преподаванию и понимание преподавания как особенного искусства — это вот мы говорим о Ключевском. Кроме того, навыки работы с источниками и вообще с историческим материалом в широком смысле. Поэтому он окончил университет вполне подготовленным человеком, несколько позже, чем положено, сдал магистерские экзамены.

Д. Володихин

— Ну это нормально, тогда с этим не торопили.

Т. Агейчева

— Да, это правда. Ну и потом он настолько вошел глубоко в подготовку работы, а его магистерская работа была посвящена Петру I, точнее говоря, реформе областной Петра I, так глубоко вошел в эту тему, что хотел ухватить все возможные знания, все возможные источники, поэтому работал одновременно во многих учреждениях — и в Министерстве юстиции, и в археографической комиссии, и в историко-юридической комиссии при Юридическом обществе Московского университета. Работа затянулась, в итоге магистерская была написана и защищалась в 1902 году.

Д. Володихин

— Хотел бы сказать о его научных интересах. Михаил Михайлович фактически получил по наследству, видимо, от Ключевского, интерес к старомосковской эпохе, причем в переломный ее период. Ему нравилось заниматься XVII–XVIII веками, и ось перелома, то есть петровская эпоха, конец XVII века — начало XVIII, обычно стояла в центре его внимания. Притом Богословский не любил, как бы это правильно сказать, ярких, блистательных, увешанных мишурой, как рождественская елка, тем. Он любил браться за то, за что никто не возьмется, он любил сложные задачи. Вот областная реформа — это вещь, по внешней видимости, совершенно не картинная, не выигрышная, но ее разработка требует колоссального труда в архивах. И в будущем он занимается земским управлением, реформами разными, которые касаются провинции — он занимается тем, на что другие не покушаются, не видя красоты этих тем, но их отрабатывать для науки надо. И он, специалист по XVII–XVIII векам, в этом смысле просто великолепный архивист и находит чрезвычайно много всего. Дорогие радиослушатели, вот мы с вами плывем по спокойным волнам Российской империи, я думаю, будет правильным, если сейчас у нас прозвучит в эфире «Прелюдия № 2» Александра Николаевича Скрябина, написанная в 1906 году.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это светлое радио, радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях замечательный специалист по истории русской исторической науки, Татьяна Владимировна Агейчева, доцент исторического факультета МГУ, кандидат исторических наук. И мы ведем разговор о великолепном дореволюционном, и в какой-то степени советском специалисте, историке, Михаиле Михайловиче Богословском. И мы входим в эпоху его научной зрелости: то есть он, защитившись, получает возможность преподавать в Московском императорском университете.

Т. Агейчева

— Да, он был зачислен в качестве приват-доцента в Московский государственный университет в 1898 году и, в общем, можно сказать, что с этого, момента с краткими перерывами, он до конца жизни в Московском университете работал, никогда не оставлял преподавательскую деятельность. И много, очень много трудился, собственно, вот над разработкой основных вопросов в круге своего интереса русской истории. И вот если позволите, я бы хотела, некоторым образом, развить начатую вами тему о научных интересах Михаила Михайловича Богословского, потому что это вопрос, заслуживающий особого внимания. Дело в том, что вот, например, дипломная работа его — о писцовых книгах Московского государства, дипломная работа, написанная, конечно, под руководством Ключевского — о писцовых книгах XV, XVI, XVII веков, совпадала скорее с интересом Ключевского и, конечно, скорее всего была написана с подачи Ключевского. О самостоятельном таком движении Богословского можно говорить, конечно, вот с магистерской его диссертации, потому что это областные реформы Петра Великого. И вот здесь, с этого момента обозначилась эта тема и разворачивалась на протяжении всей его жизни, научной жизни. Вот главный сюжет, который Богословского интересовал — это общество и государство, взаимоотношения общества и государства, прежде всего Российского, и в общемировом контексте тоже. Ему было интересно понять, какова система этих взаимоотношений, закономерности, логика этих взаимоотношений, вообще смысл взаимоотношений государства и общества в том виде, в каком они складываются исторически. И Богословский ведь полагал, что государство, и всегда он к этому так относился, это вынужденное зло, с которым надо мириться, потому что во всех прочих случаях общество это тюрьма или казарма, оставшаяся без руководства.

Д. Володихин

— Притом надо сказать, что, говоря о русском обществе, он искренне высказывался о том, что оно является недопросвещенным. Вот где-то у них там, на западе, революции могут быть более или менее цивилизованными, и то сплошная кровь, как во Франции. А у нас, говорил он, если произойдет революция — буквально предсказывал, — будут грабежи, экспроприации, разбои, не что иное как новая разинщина или пугачевщина. И этот дикий надвигающийся из будущего хаос, конечно, его не радовал, и он его никогда не одобрял.

Т. Агейчева

— Правильно. Потому что как вообще виделись ему механизмы общественного развития? Вот он считал, что общество состоит, вот человеческое общество в целом состоит из нескольких уровней, условно говоря: где есть народ — это вот косная масса, по природе своей, просто вот косная масса как данность, которая очень медленно меняется. И Богословский в дневниках, например, своих записывал наблюдения о русских мужиках, о торговках на улице, которых он наблюдал, скажем, в Москве. И он отмечал, что это персонажи, которые легко могли бы встретиться в XVII веке, практически без изменений.

Д. Володихин

— Ну так же и Забелин говорил.

Т. Агейчева

— Соответственно, эта косная масса меняется и движется вперед только при наличии руководителя. И вот эту роль руководства, двигателя вперед, как раз выполняет государство. И в случае с русским государством роль самодержавия, конечно, особенная такая, просвещающая, развивающая роль. И беда русского государства в том состоит, по мнению Богословского, что недостало времени для завершения вот такой воспитательной, просветительной и образовательной работы. Ну между народом и государством, безусловно существуют и иные слои, например, интеллигенция, к которой Богословский относился очень...

Д. Володихин

— Скептично.

Т. Агейчева

— Мягко говоря, скептично, да. Ну это скорее помеха к движению. Потому что это деятели, которые, по мнению Богословского, рубят сук, на котором сидят, фрондируют пред властью, добиваются ее уничтожения, а потом оказываются у разбитого корыта.

Д. Володихин

— Ну то есть, в общем, Богословский полагал, что для общества благо есть тихое, достаточно мирное, эволюционное развитие, сопровождающееся постоянным просвещением людей.

Т. Агейчева

— С обязательной сильной ролью государства. Государство нужно для того, и власть нужна для того, чтобы ей подчиняться, а не для того, чтобы разрушать. У него есть еще очень интересное такое замечание по поводу власти, он говорит: я отношусь к государству, как Александр Невский к Орде.

Д. Володихин

— Ну что ж, в этом смысле он был истинный христианин, достаточно смиренный человек.

Т. Агейчева

— Он прекрасно понимал, что есть премирный план развития. Премирный план, премирная логика исторического развития. И, кстати говоря, одна из больших претензий, которые он предъявлял политическим деятелям своего времени, это атеизм.

Д. Володихин

— Ну совершенно верно. Сам-то он отличался крепкой верой и был достаточно, как бы это сказать, здорово консервативен. Не радикально консервативен, а просто очень солиден, взвешен, основателен в суждениях, нетороплив, склонен к тому, чтобы не менять что-нибудь на новое просто потому, что оно новое, если старое работает хорошо.

Т. Агейчева

— Кроме этого, мне кажется, надо еще об одном обстоятельстве сказать особо. Михаил Михайлович Богословский, как ученик Ключевского, воспринимал и теоретические ведь основания подхода Ключевского. И давайте с вами вспомним о том, что период, в который ему пришлось действовать, это период, который принято в современной исторической науке называть периодом кризиса русской исторической науки. И один из признаков этого кризиса заключался в том, что большие исторические схемы, вот типа гегельянства, в рамках которого работал Соловьев, общие схемы развития уже не воспринимались как достаточные для объяснения текущих событий.

Д. Володихин

— Нужна была какая-то самостоятельность.

Т. Агейчева

— Требовалась, во-первых, самостоятельность, требовалась конкретика, и о конкретике говорил уже Ключевский, который говоря о себе уже, в свою очередь как ученике Соловьева, упоминал о том, что Соловьев дал общую схему. Наша задача, полагал Ключевский, насытить эту схему конкретными явлениями, силами — то есть показать, как именно разворачивались те глобальные процессы, о которых говорил Соловьев. Собственно, в этом смысле Богословский, безусловно, верный ученик Ключевского, потому что он разрабатывал реальность на предмет адекватной реконструкции истории, исторических событий.

Д. Володихин

— Короче говоря, хотел, не мудрствуя лукаво, не выдумывая каких-то особенных, просите за выражение, деконструкций, просто дать качественную и разумную реставрацию того, что было, воспроизвести историю, может быть извлечь из нее определенные уроки. А давайте посмотрим на то, как он возвышался в науке и, насколько я понимаю, к временам Первой мировой войны он уже был светилом.

Т. Агейчева

— Да, он защитил докторскую диссертацию в 1910 году, и это была уже новая тема, и тоже вот в контексте основного его интереса, взаимоотношения власти и общества. Его докторская диссертация называлась «Земское самоуправление на Русском Севере в XVI веке», в двух частях. Докторскую он защищал первую часть, вторая часть существовала отдельно. И наиподробнейше, с разных сторон он смотрел на то, как самоуправлялся Русский Север, как была организована община, как выглядело областное деление Поморья, как выглядели органы самоуправления, как был организован быт Поморья, и так далее и тому подобное.

Д. Володихин

— Ну и любопытно: человек очень внимателен к исторической жизни, к быту, обычаям русского народа. Для него вот, не как для Карамзина или Соловьева жизнь государства — это первейшее. Для него, скорее, жизнь народа — это первейшее. Ну понятно, что жизнь народа вне государства в России в принципе невозможна, и поэтому Богословский, восстанавливая жизнь народа, связывает ее с действиями государства.

Т. Агейчева

— А вот у него есть очень симптоматичная формула, не точно перескажу, но примерно так это выглядит: прекрасен народ России, оправа у него неважная, —вот то есть недоработало государство, не успело сделать того, что нужно. В либерализме погрязло, иными словами.

Д. Володихин

— Ну он был разумный патриот. Не требовал пришпоривать общество, но и не любил, когда начинается какой-то бесконечный застой. Человек мыслил своей головой, видел, что происходит вокруг него, опасался взрывов, естественно, опасался, и вместе с тем не любил, когда все стоит на месте. Очень был здравомыслящий человек. Насколько я понимаю, он прошел все положенные должности в университете последовательно — приват-доцент, экстраординарный профессор...

Т. Агейчева

— Ординарный профессор.

Д. Володихин

— Ординарный профессор, уже незадолго до революции.

Т. Агейчева

— Да, в 1912 году он стал заведующим на кафедре русской истории в Московском университете, после очень короткого пребывания в этой роли Кизеветтера, который был уволен по политическим мотивам. Вот он пришел на кафедру и фактически сменил Ключевского. И уже до конца своей жизни, почти до конца он оставался.

Д. Володихин

— Сменил, скажем, недавно скончавшегося Ключевского.

Т. Агейчева

— Да, конечно. Ключевский умер в 1911 году, напомним на всякий случай.

Д. Володихин

— Еще, кроме того, он, повторяю, преподает и в Московской духовной академии, то есть ездит в Сергиев Посад.

Т. Агейчева

— Он преподавал в Московской духовной академии и, пока они существовали, на Высших женских курсах Герье.

Д. Володихин

— А в значительной степени, кстати говоря, духовенство просило его о преподавании на курсах, просили помочь.

Т. Агейчева

— Правильно, так оно и было. И он сотрудничал со статьями в изданиях, например, в «Богословских ведомостях», соответствующих изданиях, писал статьи, которые так или иначе связаны с историей Церкви.

Д. Володихин

— Ну что ж, к 1917 году подошел честный, умный, энергичный, высокопрофессиональный русский верующий консерватор — одна из лучших характеристик, которую можно дать историку начала века. И здесь, дорогие радиослушатели, напомнив вам, что это светлое радио, радио ВЕРА, что в эфире передача «Исторический час», я хотел бы прервать покойное течение жизни Михаила Михайловича Богословского. Мы с вами на какое-то время уйдем на перерыв, чтобы буквально через минуту вновь возобновить наш диалог.

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, это светлое радио, радио ВЕРА. В эфире передача «Исторический час». С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях Татьяна Владимировна Агейчева, замечательный специалист по истории исторической науки в России, кандидат исторических наук, доцент исторического факультета МГУ. Итак, мы говорили о научных интересах, о политических воззрениях этого человека, о его росте в науке, но, конечно, прежде всего главные дети ученого — это его научные труды. Богословский честно работал, считая, что статья или брошюрка в пятьдесят страниц — ну это не вполне то, что должен делать настоящий ученый. И у него есть один великий фундаментальный труд, который он делал всю жизнь и не довел до конца. Насколько я понимаю, этот главный труд, он впоследствии переиздавался, и переиздавался впоследствии уже после распада СССР, то есть его вовремя вспомнили, этот труд — это «Петр I. Материалы для биографии».

Т. Агейчева

— Да, действительно, к написанию, к подготовке этого труда Богословский приступил еще, строго говоря, до начала Первой мировой войны, уже совсем вкопался в эту тему в 1916 году. Причем, поскольку он был занят и как преподаватель, как педагог, и как ученый, и как научный сотрудник множества исторических обществ, в общем, он не успевал делать все и сразу же, и очень сожалел о том, что так получается. А ему хотелось написать биографию-хронику Петра I.

Д. Володихин

— То есть по дням.

Т. Агейчева

— По дням, по часам. Причем очень важный здесь сюжет еще вот какой: ему очень хотелось показать человека думающего, с личной мотивацией — вот выявить все эти личные субъективные моменты. Здесь, конечно, сказывается влияние тоже времени, скажем, неокантианство, которое распространилось к этому моменту в русской исторической науке. Как бы то ни было, вообще ему хотелось показать историю через деятельность, через мотивацию людей. И вот он хотел создать, воссоздать, скажем так, в этих деталях, мельчайших подробностях биографию Петра I. Но поскольку вот так много на него навалилось, никак не успевал, должен был жертвовать либо лекциями, либо работой над материалами...

Д. Володихин

— Либо семьей.

Т. Агейчева

— Либо семьей.

Д. Володихин

— У него счастливая достаточно семья была — супруга, сын.

Т. Агейчева

— Счастливая, да. Но все-таки это было не десять, не восемь, не пять детей, как у других историков. Но, как бы то ни было, писал много лет эту работу он и не успел завершить ее. Вот к моменту, когда Богословский умер, он дошел до 1700 года.

Д. Володихин

— До начала Северной войны.

Т. Агейчева

— Да, до начала Северной войны в биографии Петра. И издана эта была работа уже через десятилетия после его смерти. И тоже издавалась, между прочим, несколько лет — с 1940-го, если не ошибаюсь, по 47-й или 48-й год, — это вот первое издание.

Д. Володихин

— Оно очень значительное по объему.

Т. Агейчева

— Многотомного труда, там шесть томов.

Д. Володихин

— Притом, дорогие радиослушатели, пожалуйста, представьте себе ситуацию: Петр I родился в 1672 году — мы отмечаем 350 лет со дня его рождения в этом году, и первые 28 лет жизни Богословский в своем труде отразил. Старался неимоверно, материала набрал — Монблан, и вместе с тем не успел приступить к некоторым главным делам зрелого Петра. Петру оставалось жить еще 25 лет с 1700 года, так что перед Богословским лежал океан материала. И представьте себе переживания этого человека, когда он понял, что не успеет это все сделать. Но вместе с тем вот то, что сделал Богословский, это на века идеальный справочник по юности, молодости Петра и по началу его славных дел.

Т. Агейчева

— Так оно и есть. И это фундаментальный труд, который актуален сегодня, который и не утратит еще долго своей актуальности. Поэтому, конечно, даже если бы Богословский только один этот труд, собственно, и создал, он достоин был бы того, чтобы мы о нем говорили и вспоминали сегодня.

Д. Володихин

— Но он, в общем, далеко не единственный, этот труд.

Т. Агейчева

— Ну, конечно, мы говорим о множестве работ по Русскому Северу, по самоуправлению, мы говорим о работах по истории дворянства.

Д. Володихин

— И надо сказать, что есть еще одна знаменитая работа Богословского — вот уж он не знал, что она сделается знаменитой. Ведь он же автор дневника довольно подробного и очень, надо сказать, скепсисом умного человека насыщенного.

Т. Агейчева

— Это не исторический труд, это иного рода сочинение. И тоже, к нашему с вами счастью, дневники полностью сегодня изданы. С 1913 года по 1919 год, ежедневно...

Д. Володихин

— Вот в самое то время.

Т. Агейчева

— Богословский ежедневно занимался составлением вот этого своего дневника- хроники, где расписывал буквально все события, которые он наблюдал, опять же в режиме хроники, в ежедневном режиме, которые он наблюдал, о которых он слышал. Дневник чрезвычайно любопытен.

Д. Володихин

— Вот он не стеснялся высказываться по поводу политики, и высказывался порой достаточно, ну нельзя сказать крепко, но критично.

Т. Агейчева

— Это блестящий источник по биографии ученого — то есть все, о чем он не сказал бы вслух, написано в дневнике. Поэтому мироведение, образ мыслей Богословского мы с вами можем по дневникам его восстановить с высочайшей степенью достоверности. Кроме этого, ведь надо сказать, кроме дневника, ведь изданы еще целый ряд его таких личных записей — это мемуаристика и переписка. И вот все это вместе...

Д. Володихин

— А с кем он переписывался?

Т. Агейчева

— А он переписывался, например, очень подробно с Платоновым Сергеем Федоровичем.

Д. Володихин

— Ну это один из патриархов русской науки.

Т. Агейчева

— Да, и очень множество там тем всплывало — о развитии науки, о состоянии науки. Есть письма, Любавскому адресованные. Ну то есть вот этот круг.

Д. Володихин

— Еще один корифей науки такого времени.

Т. Агейчева

— Да, с Готье. Вот это все круг его общения, поэтому там очень интересные есть суждения. И, кстати говоря, вот если мы с вами отвлечемся от дневника ненадолго, в переписке и в дневниковых записях, кстати, тоже это есть, вот есть такие забавные для нас с вами сюжеты, когда в конце века и в начале XX века ученый преподаватель рассуждает о том, что в его работе слишком много перегруженности, как это называется...

Д. Володихин

— Бюрократизации.

Т. Агейчева

— Бюрократической — слишком много отчетов, планов ненужных. И заниматься наукой, собственно, уже и некогда.

Д. Володихин

— Как это по-родному звучит для современного преподавателя!

Т. Агейчева

— Ну для современного преподавателя страдания Богословского, конечно, это мечта.

Д. Володихин

— Он чувствовал, что ему плохо, мы чувствуем, что с тех пор лучше не стало, скажем так. Ну возвращаемся к дневнику его — он очень ярко хватает характеры и мысли других людей,

Т. Агейчева

— Ну он в этом смысле блестящий художник, который такие пейзажи расписывает, что, в общем, текст этот вполне кинематографичен. По тексту можно просто легко снимать едва ли не документальное, а то и такое документально-художественное кино — это будет очень достоверно и без ошибок. И здесь сочетается и трезвомыслие, и он весь драматизм ситуации передает, и вместе с тем умудряется такие давать комментарии, с таким хорошим чувством юмора о происходящем, что, в общем, как-то и не так страшно становится за тот период, в котором он писал и существовал.

Д. Володихин

— Вот я хотел бы обратить ваше внимание, дорогие радиослушатели: 1913–1919 год — вот та, можно сказать, осевая эпоха, которая разделила историю России на две части, разделила огненным рубежом. Удивительно, смотришь дневник Богословского — он достаточно чутко откликается на политические новости, но за окном пулеметы, трескотня винтовочных выстрелов. Михаил Михайлович сообщает: да, стреляют. Я погрузился в книгу Яковлева о засечных чертах, некоторые вещи сделаны, в общем, дельно, но подводит, пожалуй, слишком большое цитирование. И вот, скажем так, да, он относится очень живо, и душа его болит за то, что происходит в политике и в общественной сфере. Но вот это там происходит, а вот здесь у меня, у ученого, есть своя сфера ответственности, я от нее никогда ни за что отвлекаться не стану.

Т. Агейчева

— Ну здесь есть еще ряд деталей, о которых надо бы сказать. Во-первых, история для Богословского была инструментом измерения настоящего. И он обращался к истории всегда для того, чтобы найти параллели — это, кстати, говорит о нем тоже как о человеке глубоко религиозном, — что было то и будет. И он всегда в событиях находил эти параллели, сопоставлял, и из найденных параллелей выводил возможные перспективы. И, между прочим, не ошибался в главном. Кроме того, что он вот такие вот параллели в истории выводил, почему еще обращался к истории. У него было такое забавное отношение к происходящему. Ведь Богословский в дневнике вот о чем писал: Москва — большая провинция, большая провинциальная деревня. Мы знаем, что случилась революция, но какая именно, что именно там происходит...

Д. Володихин

— И кто теперь главный.

Т. Агейчева

— У нас точных знаний нет. Поэтому (вот одна из записей) мы сидели в Обществе древностей российских и слушали очередной научный доклад. Так что вот это тоже такое отношение — с юмором, с юмором здоровым.

Д. Володихин

— Ну это, можно сказать, такой русский Екклесиаст в этом смысле: суета сует и всяческая суета. Дорогие радиослушатели, я хотел бы отвлечь вас от уютного, ну почти вот за чашечкой чая, рассказа о судьбе спокойного, очень милого, очень профессионального историка, грандиозной музыкой, которая в какой-то степени откликается на ритм эпохи, в которой жил Богословский. Итак, Сергей Сергеевич Прокофьев, отрывок из сюиты «Ромео и Джульетты» — «Монтекки и Капулетти».

Д. Володихин

— Дорогие радиослушатели, напоминаю вам, что это светлое радио, радио ВЕРА. С вами в студии я, Дмитрий Володихин. У нас в гостях Татьяна Владимировна Агейчева, замечательный историк, специалист по русской исторической науке, кандидат исторических наук. И мы беседуем о блистательном русском консерваторе первой половины века, выдающемся ученом, Михаиле Михайловиче Богословском, профессоре Московского императорского университета и преподавателе Московской духовной академии. Ну вот только что вы, Татьяна Владимировна, говорили, что в своем дневнике Михаил Михайлович проявлял необыкновенную прозорливость, окунаясь в эпоху прежнюю, он находил слова для современности и, достаточно трагически описывая, оценивая то, что происходит на его глазах, порой являл фантастическое понимание сути происходящего. Вот январь 1917 года, он в своем дневнике пишет: злобное отношение к государю (имеется в виду Николай II) таково же, какое было когда-то во времена Понтия Пилата, со всех сторон как будто слышится: распни, распни его. А ведь действительно не так много осталось спокойной жизни, предшествующей мученическим терзаниям, которые ожидают Николая II и его семью. Это очень хорошо схвачено, этот нерв эпохи: распни, распни его, он во всем виноват. А когда наступит октябрь 1917 года, Богословский, относясь крайне пренебрежительно и к Керенскому, и к Ленину, сказал, что вот, мы видим новую смуту, и в наших глазах есть некая смена позиций в истории самозванцев. Тогда сначала Лжедмитрий I погиб, и уже чрез некоторое время появился Лжедмитрий II. А у нас Ленин сменил Керенского, как будто один самозванец сверг с престола другого и сел на его место. Ну не откажешь человеку в трезвомыслии. Насколько я понимаю, эпоха встретила его неласково, а как же еще, но, в общем, Михаил Михайлович — человек достаточно крепкий, энергичный, и он свое положение не потерял.

Т. Агейчева

— Да, он продолжал работать, он оставался в Московском университете. Я начинала уже говорить о том, что он увольнялся, не по своей воле, из Московского университета дважды. Вот первый раз его в дни февральской революции, а именно в марте 1917 года...

Д. Володихин

— Как бы это сказать... вытурили.

Т. Агейчева

— Уволили, да, по требованию тогдашнего министра просвещения Мануйлова, который полагал, что нужно уволить профессоров, принятых в университет после 1905 года и демонстрирующих консервативный образ мыслей. Ну вот ненадолго уволен был.

Д. Володихин

— Как бы это сказать: либеральная общественность поставила Богословскому и людям вроде него знак качества на лоб.

Т. Агейчева

— Ну тем не менее в этот раз вскоре в университет вернулся. А вот второй раз был уволен, и тоже, между прочим, так сказать, вот не один, а массовое было увольнение, которое произошло в 20-е годы, в начале 20-х годов, даже, может, чуть раньше, всех преподавателей университета Московского, и прежде всего исторического факультета, на том простом основании, что факультеты упразднили. Исторический факультет упразднили, ситуация безработицы сохранялась до 1921 года, когда в МГУ был учрежден факультет общественных наук в результате реформы образования и науки. И при факультете общественных наук в свою очередь учрежден исторический институт — это так называлось, состоящий из пяти отделений, одно из этих отделений было, точнее говоря, секцией русской истории. Ну, соответственно, Богословского пригласили на работу на факультет общественных наук, потому что ну надо же было кому-то преподавать из знающих и толковых людей. И вот Богословский взялся за работу и занимался тем, чтобы сохранить науку, сохранить кадры, для того чтобы новичкам хоть какие-то навыки привить преподавательской и научной работы. Более того, он умножал свою нагрузку: кроме того, что работал в университете, например, стал членом археографической комиссии Российской академии наук — это в 1922 году произошло.

Д. Володихин

— То есть занимался изданием старых документов.

Т. Агейчева

— Очень активно отыскивал источники, занимался источниковедческой работой, публикацией и так далее. Кроме того, не отказывался от возможности участия в составе советской делегации, например, за границей — бывал и в Париже, и в Германию ездил в научную большую командировку.

Д. Володихин

— Притом что уже не юный человек.

Т. Агейчева

— Не юный человек, но кому-то же надо было дело делать, вот он и делал это дело. А тут есть еще один сюжет, на который я бы хотела обратить внимание. Мы с вами как-то говорили, если вы помните, беседуя о Бахрушине...

Д. Володихин

— Да, был такой замечательный историк, и тоже из школы Московского университета.

Т. Агейчева

— Совершенно верно. И вот мы с вами говорили в режиме дискуссии об одном из, так сказать, мотивов деятельности, вот склонность к компромиссу, которая вообще у этого поколения присутствовала. Ведь сколько больших, серьезных ученых пошли на сотрудничество с советской властью и делали свою работу честно во имя науки. И здесь, в деятельности Богословского, очевиден один из мотивов, которым руководствовался не только он, но, по всей видимости, все представители вот этой вот плеяды.

Д. Володихин

— Многие.

Т. Агейчева

— Многие представители этой плеяды русских ученых. А мотив вот какой. Ведь Богословский наблюдал не одно событие — революцию, а процесс, начиная с мировой войны, с Первой мировой войны, он видел динамику развития событий. И мы с вами иногда вырываем из контекста события, есть у нас такой соблазн, а он, как свидетель, этого сделать не мог.

Д. Володихин

— Как свидетель и профессионал.

Т. Агейчева

— И профессионал, конечно. И он понимал, что события октября — это не только начало некоего нового этапа, но это завершение прежнего этапа. Этапа, который вот изработался, что называется. В дневниках Богословского ведь очень четко прослеживается вот это его отношение к событиям, которые развиваются со времени Первой мировой войны — от патриотического подъема и такой, выраженной совершенно патриотической позиции дальше к унынию, неопределенности, неуверенности...

Д. Володихин

— Некоторым надеждам.

Т. Агейчева

— Некоторым надеждам, да, но тем не менее, вот что писал Богословский: больная Россия. Больная. «Неврастеническая» — у него есть такое определение. Неврастеническая Россия. То есть процесс должен был дойти до своего логического завершения.

Д. Володихин

— Он, помнится, писал, что сбрендившая Англия первой половины XVII века вся построена была на религиозном фанатизме, и там люди бродили огромными массами и распевали гнусавым голосом псалмы. А у нас вместо псалмов чтение газет и обсуждение политических статей, которые доводят общество до истерики.

Т. Агейчева

— А Россия, он писал к этому, превратилась в говорильню. И события февральской революции для него — это ведь все вот один и тот же процесс. И канатоходец, как он говорил о Керенском, плясун на канате, да, это тоже ну такой симптом, я бы сказала, один из пунктов диагноза большого.

Д. Володихин

— Это разрушение нормального государства.

Т. Агейчева

— Поэтому как раз вот он и предвидел, что пришедшие к власти большевики, как бы к ним ни относились, это некая финальная точка в этой болезни, с которой должно начаться движение к восстановлению сильного государства. И вот это была его надежда.

Д. Володихин

— Он надеялся, конечно, многие надеялись. Но вот здесь, понимаете, ситуация примерно такая: началось гниение организма, оно довело до, я извиняюсь, срама при Керенском. И Богословский надеялся, что при большевиках будет гнилье отсечено, а что здоровое, то начнет развиваться в другую сторону. Но что-то не очень получилось.

Т. Агейчева

— Нет, тем не менее это мотивное сотрудничество, это мотивная работа. Потому что он строил, в том числе на своем месте, вот это новое государство. Он работал над выздоровлением организма.

Д. Володихин

— Ну выздоровления не произошло. Но во всяком случае и работа не пропала втуне, поскольку он вел созидательную деятельность, которая многое позволила сохранить.

Т. Агейчева

— И ведь он этот период работал еще и, например, в Историческом музее. Прямо накануне смерти, прямо за год, он вступил в должность — заведовал в Историческом музее отделением истории XVII века, русской истории, и тоже, между прочим, и в целом возглавлял общий исторический разряд. И тоже, кстати говоря, занимался там строительством кадровым, разработкой, и сохранением, и добыванием — вот я в обратном поярке перечислила, — источников по русской истории. Огромную работу проделал, огромную.

Д. Володихин

— Надо сказать, что его научные труды были очень высоко оценены, он ведь в конце жизни стал академиком.

Т. Агейчева

— Ну не совсем в конце жизни, в 1921 году.

Д. Володихин

— Ну восемь лет до смерти ему оставалось.

Т. Агейчева

— Ну все-таки, все-таки. И он достойно жизнь свою завершил.

Д. Володихин

— Да, это интересно. Он ни в каких политических интригах, ни в каких, перефразируя классика, свинцовых мерзостях эпохи не испачкан.

Т. Агейчева

— Не испачкан.

Д. Володихин

— Он умер чист.

Т. Агейчева

— Своей смертью, от сердечного приступа. Любим учениками, студенты его любили, что для него самого было большим сюрпризом, когда он узнал о такой массовой симпатии к нему студентов, и очень ценили коллеги. Он похоронен на Новодевичьем кладбище. И но, с другой стороны, можно сказать, что, как бы цинично это ни выглядело, умер-то он очень удачно и очень вовремя.

Д. Володихин

— Ну да, это правда. Это не цинично, это здравая оценка ситуации с концом его жизни.

Т. Агейчева

— Потому что вскоре после его смерти началось вот это печальное «академическое дело».

Д. Володихин

— И он бы пострадал несомненно.

Т. Агейчева

— Он бы пострадал несомненно. Но вот его имя помогало оставшимся коллегам как-то выйти из трудной ситуации. Потому что поскольку человек уже умер, многие вынужденным образом его как раз и назначили главой «антигосударственного заговора». Ну а что делать.

Д. Володихин

— Ну великого мертвеца, Михаила Михайловича Богословского, вписали в анналы «академического дела» как одного из главных матерых контрреволюционеров. Ну, признаться, по мировидению он и впрямь эту власть оценивал, пожалуй, даже хуже, чем Орду при Александре Невском, скажем так, худший вариант Орды. Но никакой, естественно, диверсионной деятельностью и деятельностью заговорщика он никогда не страдал. Он был ученый, да и все. Однако вот финал жизни Михаила Михайловича Богословского — вот такая смерть. Знаете, большевики поставили вторую печать качества ему на лоб — то есть разные общественные силы сказали: да он не наш! Но это значит, что он не был политическим радикалом. Он жил своим умом, он был созидателем, честным работником, и то, что он делал, сохранилось и принесло пользу науке. Дорогие радиослушатели, время нашей передачи подходит к концу. От вашего имени я, если вы позволите, поблагодарю Татьяну Владимировну Агейчеву за ее замечательную экскурсию по судьбе Михаила Михайловича Богословского. И мне остается сказать вам: спасибо за внимание, до свидания.

Т. Агейчева

— Всего доброго.

---

Все выпуски программы Исторический час

• «Образы эпохи в романах Ф.М. Достоевского»
• «Современный русский историк Олег Куц»
• «Взятие Парижа в 1814 году»